Изучение жанра антиутопии на уроках литературы в школе

Сказать, что Сим Симыч - пародия на Александра Исаевича, - значит, ничего не сказать о смысле этого персонажа в романе. С ним связана, может быть, важнейшая проблема - сотворение кумиров, той легкомысленной охотливости, с которой мы принимаем идеолога (и идеологию), будь то Сталин, Ленин, Сахаров, Солженицын, Горбачев, Ельцин, неважно... Того идеологического экстаза, который так удобно подменяет работу интеллекта и души и просто работу как таковую. Тоталитаризм ведь не выдумка, навязанная какой-то одной зловредной личностью или группой: он возможен только при содействии масс, народа.

Войновича давно интересовало возникающее между ведущими и ведомыми психологическое, эмоциональное пространство, на котором происходят любопытнейшие вещи. В давней своей повести-притче «Владычица» (1968) писатель показал и потребность человеческого сообщества в ведущем и, что не менее важно, зависимость ведущего от массы. Пафос притчи был трагическим: как бы помимо воли героиня ее становилась Владычицей в своей деревне, но нарушала, будучи не в силах нести бремя власти, правила игры и погибала. И вот ходит глашатай и созывает народ новую Владычицу выбирать, а все бояться. Но потихоньку одна дверь приотворяется, потом другая: не думая, повинуясь инстинкту сообщества (или толпы), кто-то готовится принести себя в жертву на алтарь власти. И тогда, в конце 60-х, это казалось все правдой.

Но там все-таки речь шла не то о тринадцатом, не то о четырнадцатом веке. А вот повесть о Вере Фигнер и народовольцах - «Степень доверия» (1972) обращена уже к иной исторической реальности. Здесь возникает принципиально новый вопрос - о приготовлении к власти, заложенном в работе революционеров, оппозиции, подполья. И о том, что «для того, чтобы перекраивать мир, надо слишком хорошо о себе думать, надо верить в свои силы и в то, что ты имеешь право навязывать другим тот образ жизни, который считаешь правильным» [Шохина, 1992:200].

В начале 1980-х, когда власть в нашей стране окончательно воплотилась в карикатурном образе Брежнева, а альтернатива ей - в куда более привлекательном образе борца с коммунизмом Солженицына, писатель вышел на тему ведущего и ведомых. Сим Симыча Карнавалова отслежен, как говорят разведчики, в романе с самого начала своей политической карьеры до ее высшей точки. Непримиримый враг «заглотных коммунистов и прихлебных плюралистов», бывший зэк был чужд всякой суетности: его не волновали ни гонорары, ни известность, ни быт. Подвижничество, самоотречения, аскеза - качества в русской жизни чрезвычайно ценимые. Таков был Чернышевский, таковы были русские террористы, которые шли, сотворив молитву, на убийство и потом гибли сами. Таковы были - до революции - все наши революционеры: и Ленин, и Сталин, и Дзержинский... Их любили за то, что они ничего из того, что они ничего не хотели для себя (вернее, ничего из того, что хотят для себя обычные люди), ставили общее благо выше личного, а, кроме того, будучи мучениками идей (привет Валерии Новгородской!), сохраняли верность своим убеждениям. Вопрос о том, хороши ли убеждения, оказывался второстепенным.

В романе «Москва 2042» этому типу личности отдано должное. Положительными героями (насколько они возможны в ироническом повествовании) выступают здесь в первую очередь, конечно, тот же Сим Симыч, и юный террорист, не сломившийся под пытками в «прекрасном будущем», и отец Звездоний, который так и погиб, не «перестроившись», в отличие от подавляющего большинства своих соратников, и генерал Букашев, с благородным достоинством принявший крайне невыгодные для себя результаты своего эксперимента. Нам сегодня трудно сочувствовать их взглядам, но невозможно не признать их человеческого достоинства и высоты духа.

Карнавалов - личность харизматическая, а значит, заставляющая подчиняться себе на иррациональном уровне. Повествователь Карцев пытается иронизировать над пророком в изгнании, отыскивает его слабые, уязвимые места, но выпасть из сферы его влияния не может. «Эта сила меня каким-то образом гипнотизировала, выводила из состояния равновесия, никакие реальные причины не вынуждали меня ей подчиняться, но не подчиняться ей я мог, только оказав отчаянное внутреннее сопротивление» [Войнович, 1993:37], - вот классическое описание действия харизмы, качества, которым раньше обладали колдуны, пророки, предводители на охоте и в походах за военной добычей, а в более поздние время - политические и государственные мужи, главы партий.

Из-за образа Карнавалова выглядывал сам Александр Исаевич, поэтому «Москву 2042» и журналы печатать не спешили и критики как-то вниманием обходили. А если и писали, то с оговорками: дескать, «эволюция образа... не позволяет все-таки отождествить Карновалов с Солженицыным» [Шохина, 1992:199]. Ну, не позволяет и не позволяет, у автора-то вообще другие задачи... Но здесь ведь вся мера нашей несвободы видна. И какая, в сущности, разница, где находится источник этой несвободы - на Старой площади или в Вермонтском «обкоме»? И где она отзывается, в Нью-Йорке ли, в Москве ли...

Демократия нам не личит, считает Сим Симыч, и он, к сожалению, прав. Особая приготовленность создания к кумиру, пассивно-инфантильная зависимость от него (царь-батюшка, отец народов, властитель дум) - свойство, которое мы сами должны хотя бы осознавать, если пока не способны от него избавиться. И, может быть, православная Россия так легко в 17-м году перечеркнула христианство потому, что в ее подростковом менталитете не было еще изжито языческое поклонение кумирам, - а кумиры в отличие от единого и неделимого Бога вполне взаимозаменяемы. Не изжито оно и сегодня, о чем свидетельствует выдвинутое после путча предложение поставить на место снесенного в демократическом экстазе железного Феликса Эдмундовича фигуру - кого бы, думаете? - Александра Исаевича!

Никто, кажется, не заметил, испугавшись за Солженицына, что согласно роману Сим Симыч оказывается прав во всем - с его-то утопией Войнович пока не разделался, и это предупреждение. Нет, не зря Сим ворочал свои «глыбы»: его воздействие на умы поистине беспредельно, им должности и на дух его принимать нельзя. Движение симидов охватывает поголовно всех - от рядовых граждан до высших чинов БЕЗО. Или наоборот - от высших чинов БЕЗО до прочих. На подпольной сходке симидов Карцев, к своему большому удивлению, обнаруживает Дзержина Гавриловича Сиромахина, генерал-майора БЕЗО и тайного симита (а может, и цэрэушника - нет ничего абсурднее политического мира). И не случайно российское революционное подполье всегда оказывалось в каких-то странных, интимных отношениях с органами, до 17-го года в ходу было даже такое замечательное определение - «жандармско-революционный мир», обе части которого равноправны и взаимопроникаемы.

«Я описываю только то, что было, и ничего лишнего», - подчеркивает простодушно-лукавый повествователь «Москвы 2042». «Ничего лишнего» - означает прежде всего, что книга эта не о том, что будет с Россией, а о том, что в ней было и есть. Форма будущего времени - 2042 год - в данном случае не фурологическая (и уже вовсе не научно-фантастическая), а чисто художественная. Оттого и оказывающаяся провидчески более точной, чем любой специальный прогноз. Сколько я себя помню, меня всегда сильно принуждали любить неких кумиров и признавать за ними несуществующие добродетели и сверхчеловеческие качества. Я еще в детстве усомнился, что Сталин мог разбираться во всех науках, работать круглые сутки, руководить всеми сферами нашей жизни, командовать войсками и прочитывать ежедневно четыреста страниц художественной литературы. Эти сомнения я редко выражал вслух, потому что за них могли посадить. Но помню свои студенческих времен споры о Ленине. Я в то время никак не был антиленинцем, не сомневался во многих его достоинствах, но не верил в исключительную ленинскую прозорливость и в то что он был «самый человечный изо всех прошедших по земле людей...» [Васюченко, 1989:215]. Вздор, который я слушал всю жизнь об этих двух культовых личностях, меня всегда раздражал. А потом культ Солженицына - тоже. Но те два культа возникли без меня, а этот складывался на моих глазах и в конце концов заинтересовал меня как литературная тема. И не только как литературная. Считаю синдром кумиротворения застарелой хронической болезнью российского общества.

Об этой болезни я много думал и даже писал. Уже «Владычица», ты верно заметила, это о культе личности. А потом у меня возник некий образ, который в существенном виде кому-то понравился, а некоторых людей возмутил. Эти люди воспринимают мой роман «Москва 2042» чуть ли не как физическое нападение на Солженицына, считают, что я решил в таком виде изобразить Солженицына и делаю это для сведения личных счетов или для того, чтобы заслужить чье-то одобрение. Но у меня с Солженицыным никаких личных счетов нет и быть не может. Меня интересует не он лично, а явление, которое он представляет: все люди, которые становятся кумирами толпы, друг на друга похожи.

Но если даже кто-то в моем романе не видит обобщения, а видит только Солженицына, если это всего лишь пародия или даже карикатура на одного человека, то что в этом ужасного? Ничего бы ужасного и не было, если бы опять-таки речь шла не о культовой фигуре. А само по себе несуразное негодование некоторых читателей этого романа как раз доказывает наличие культа. И доказывает, что мой роман написан на очень больную и актуальную тему... Солженицын в литературе и истории есть и остается, и никому его оттуда не вычеркнуть, но культ его личности кончается, и это хорошо, потому что всякий культ личности - явление нездоровое. К сожалению, сама болезнь не кончилась, наше общество недоразвито, и в нем скоро и обязательно появится новый объект культового поклонения. Кто бы он ни был, он будет непременно напоминать Сим Симыча Карнавалова.

Антиутопия личностна, так как критерием «подлинности», совершенства идеального мира становится субъективный взгляд одного человека. Намерения антиутопистов показать конфликт личности и тоталитарной системы, позволяя опознать ее черты в самых различных произведениях.

Владимир Войнович в романе «Москва 2042» сатирически изобразил «идеальное» общество будущего с его «идеальной несвободой».

Вдумчивое прочтение романа позволило выявить критерии осмысления мира будущего и места человека в нем: чтобы лучше это увидеть мы рассмотрим три аспекта: 1) образ города будущего, 2) образ владыки мира будущего и созданных им государства, 3) образы жителей городов будущего.

В романе Москва - отдельно взятый город, в котором построен коммунизм. Коммунизм в Москве странный. От каждого по способности, каждому по потребности, но потребности каждого определяют специальные органы - пятиугольник. Потребности у жителей очень скромные. Потребностей в горячей воде и в мыле нет, но некоторым все-таки даже запах мыла дорог одна из героинь говорит: «Так пахла моя мама!» [Войнович, 2002: 275] Продукт первичный (то есть пища) мало отличается от продукта вторичного (того, во что она превращается). Москва разделена на три кольца коммунизма: «коммунизм построенный в пределах Большой Москвы, естественно, вызывает не только восхищение, но и зависть отдельных групп населения, живущего вовне, От этого, понятно, в отношениях комунян и людей, живущих за пределами Москорепа, возникают некоторая напряженность и даже враждебность, имеющие, как точно заметил Гениалиссимус, кольцеобразную структуру. В Первое Кольцо враждебность входят советские республики, которые комуняне называют сыновними, во Второе - братские социалистические страны и в Третий - вражеские, капиталистические». Чем «центральнее» кольцо, тем лучше снабжение. Остальной мир разделен на три кольца враждебности. Прошла Бурят-Монгольская война. Мавзолей продан американскому мультимиллионеру. Латвия и даже Кулужская область находится за границею. В романе общественное устройство предстает в фантастически гротесковом облике: герои живут коммуной в городах из бетона, стекла и металла, где нет ни одного живого дерева или даже цветка. Город будущего Владимир Войнович изобразил нелепым и уродливым. Москва, которая, не первый взгляд, даже чем-то похожа на сегодняшнюю столицу. Однако в Москва 2042 года на самом деле всё по другому: здесь масса «преобразований». Так, практически все улицы города названы в честь каких-либо заслуг и многочисленных талантов Гениалиссимуса «...в Москве имеются 26 проспектов имени отдельных томов сочинении» Гениалиссимуса, вместо памятника А.С. Пушкину стоит громадная статуя верховного правителя, вместо памятника Юрий Долгорукий также стоит памятник главе государства «... то есть сама лошадь была, но сидел на ней не Юрий Долгорукий, а Гениалиссимус» [Войнович, 1993: 329]. Кстати, проекты высотных знаний из стекла и бетона, огромных, одноликих, а также проекты гигантских монументов и комплексов, мощнейших летательных аппаратов и кораблей, этаких «стальных левиафанов», были обычным делом для архитекторов, инженеров, скульпторов первой трети 20 века, так что авторы романов, создавая образы безликих городов-гигантов, не слишком погрешили против истины.

Проанализировав устройство «идеально устроенных городов», идем к исследованию образов их руководителей и обнаруживают весьма любопытные факты. Город до такой степени должен быть правильным, что прежде чем человек войдет в него ему нужно пройти три пункта проверки: 1) присвоение чина младшего лейтенанта и присвоение «звездного имении Классик»; 2) заполнение анкеты и таможенный контроль, в связи с ним главный герой остался без пленки, кассеты, батареек и много другого, что могло хоть как-то запечатлеть «Москореп»; 3) «после таможенного досмотра мы двинулись дальше и вскоре приблизились к двери с вывеской: пункт санитарной обработки», где «Классика» постригли под ноль в связи с тем что это требовалось «в порядке борьбы с ненужными насекомыми».

Весь досмотр для обычного человека немного диковат, но для жителе Москорепа это в порядке вещей, так как они к этому привыкли. В Москве царит культ Гениалиссимуса, им восхищается каждый житель города, ему посвящаются книги, симфонии, ставятся памятники, в его честь называются улицы. Он фактически считается Богом: ведь даже вместо привычного «О Господи!» москвичи произносят «О Гена!». Однако в конце романа выясняется, что это самый обыкновенный человек, не обладающий никакими выдающимися способностями, более того, главный герой дающимися способностями, более того, главный герой романа, оказывается, знал Гениалиссимуса ещё до полёта в 2042 год под именем Лёшки Букашева. Исследователи отмечают, что особенностью, отличающей позицию автор «Москва 2042», является то, что Гениалиссимус, создавший так называемое «коммунистическое» государство, не управляет им - эту функцию выполняют члены Верховного Пятиугольника, отправившие главу страны в космос, сами решающие все вопросы и объявляющие свои решения волей правителя. В конце произведения к власти приходит ярый поклонник монархии Сим Симыч Карнавалов, который для осуществления своей мечты стать царём заморозил себя на несколько десятков лет, чтобы в будущем въехать в Москву на белом коне и объявить себя её правителем. Однако, как верно отмечают исследователи, сменилась власть, но жизнь, изменив лишь свой наряд, по сути, осталась прежней.

Повторяя известную истину о том, что «всякий народ имеет такого правителя, какого он достоин» [Тропчина, 2006: 29], теперь, проанализируем ряд эпизодов, выявляют общие принципы жизненного устройства в городах будущего. Граждане всех трех государств похожих на марионеток, лишенных собственной воли, беспрекословно выполняющих волю Благодетеля, Главноуправителя или Верховного Пятиугольника. В «дивном новом мире» людям уже в подсознание записано, что и как они должны делать, а в Москве 2042 и в Едином Государстве жители воспитаны так, что покорно, не задумываясь, выполняют распоряжения властей.

Центральная мысль в антиутопии всеобщей одинаковостью и усредненностью («…быть оригинальным - это нарушить равенство», «быть банальным - лишь исполнять свой долг») [Войнович, 2002:280]. Мысль гармонии личного и общего заменяется идеей абсолютной подчиненности государству всех сфер человеческой жизни. «Счастье - в несвободе» [Войнович, 2002:139], - говорят герои романа. Мельчайшее проявление свободы, особенности считается ошибкой, добровольным отказом от счастья, преступлением.

Что касается духовных запросов, то правительство пошло не по пути их ублажения, а по пути их угнетения, ограничения, серьезной регламентации. Первым шагом было введение сексуального закона, который свел великое чувство любви к «приятно-полезной функции организма». (Отметим авторскую иронию по отношению к рассказчику, который ставит любовь в один ряд со сном, трудом и приемом пищи). Сведя любовь к незапятнанной физиологии, Единое правительство лишило человека личных привязанностей, чувства родства, ибо всякие связи, не считая связи с Единым Государством, преступны. Несмотря на кажущуюся монолитность, отчуждены друг от друга, а потому просто управляемы. Единое правительство отняло у собственных людей возможность интеллектуального и художественного творчества, заменив его Единой госНаукой, механической музыкой и госпоэзией. Стихия творчества насильственно приручена и поставлена на службу обществу.

Итак, этот «идеальный» публичный уклад достигнут насильственным упразднением свободы. Всеобщее счастье тут не счастье каждого человека, а его угнетение, нивелировка, а то и физическое ликвидирование.

Но почему же насилие над личностью вызывает у людей восторг? Дело в том, что у одного страны есть орудие, пострашней и орудие это - слово. Конкретно слово может не лишь подчинить человека чужой воле, но и оправдать насилие и рабство, вынудить поверить, что несвобода и есть счастье. Этот аспект романа в особенности важен, так как неувязка манипулирования сознанием актуальна и в конце XX века. Сила и уверительность всех названных доводов в том, что они очень логичны. Но в этом и их слабость, потому что логика, применимая к технике и производству, механически переносится героями романа на человеческую жизнь. Человек заменяется абстрактной единицей, граммом. Таковая замена дозволяет подойти к личности, в которой от природы заложено рациональное и эмоциональное, всеобщее и неповторимое с холодными, по-тэйлоровски рационалистическими мерками

Тут несвобода - счастье, жестокость - проявление любви, а человеческая особенность - грех.

Герой антиутопии. Естественно, что личность, сформированная схожим публичным укладом, чувствует себя ничтожеством по сравнению с силой и мощью страны.

Методы борьбы с тоталитарным режимом, замечают авторы работы, напоминают действия симитов «Москва 2042», который, выбирая из двух зол, останавливаются на большем. Подняв революцию и уничтожив коммунизм, они приговорили себя к жизни более страшной, чем под руководством Верховного Пятиугольника, - к существованию под названием «Диктатура Сима Карнавалова». Единственным противником подобного образа жизни является прибывший из другого времени Классик, для которого существование в стране, где «сдаю продукт вторичный и питаются отлично», немыслимо.

Удалось ли мятежникам и «чужакам» изменить мир «общности, одинаковости, стабильности?» Для ответа на этот вопрос обратимся к анализу заключительных сцен произведений. Разговор Классика с Гениалиссимусом - типичный для антиутопии кульминационный момент, где правитель пытается объяснить, почему для жителей его государства «идеальная» жизнь просто необходима.

Владимир Войнович оставляет читателям надежду на лучшее: Классик, увидев Москву 2042 года, возвращается домой и решает переписать свой роман, чтобы изменить будущее.

3.2 Антиутопия в английской литературе

антиутопия урок литература жанровый

Роман Замятина «Мы» стал схемой написания антиутопии. Он породил целую мощную традицию, представление о которой даёт простое перечисление имён и названий: «1984» Дж. Оруэлл, «451 градус по Фаренгейту» Р. Бредбери, «О дивный новый мир» О. Хаксли который является одним из продолжателей той мощной традиции, заданной Замятиным. Но Оруэлл, в отличие от Замятина, ужесточает требования к человеку. Те самые, соблюдая которые человек должен быть счастлив. Он создал общество в котором человеку запрещено абсолютно всё, кроме подчинения партии.

При создании модели будущего «дивного нового мира» синтезировал наиболее обесчеловечивающие черты «казарменного социализма» и современного Хаксли общества массового потребления. Однако Хаксли считал «усечение» личности до размеров, подвластных познанию и программированию, не просто принадлежностью какой-то отдельной социальной системы - но закономерным итогом всякой попытки научно детерминировать мир. «Дивный новый мир» - вот то единственное, до чего может дойти человечество на пути «научного» переустройства собственного бытия. Это мир, в котором все человеческие желания предопределены заранее: те, которые общество может удовлетворить, - удовлетворяются, а невыполнимые «снимаются» еще до рождения благодаря соответствующей «генетической политике» в пробирках, из которых выводится «население». «Не существует цивилизации без стабильности. Не существует социальной стабильности без индивидуальной... Отсюда и главная цель: все формы индивидуальной жизни... должны быть строго регламентированы. Мысли, поступки и чувства людей должны быть идентичны, даже самые сокровенные желания одного должны совпадать с желаниями миллионов других. Всякое нарушение идентичности ведет к нарушению стабильности, угрожает всему обществу» [Хаксли, 2002:64] - такова правда «дивного нового мира». Эта правда обретает зримые очертания в устах Верховного Контролера: «Все счастливы. Все получают то, чего хотят, и никто никогда не хочет того, чего он не может получить. Они обеспечены, они в безопасности; они никогда не болеют; они не боятся смерти; им не досаждают отцы и матери; у них нет жен, детей и возлюбленных, могущих доставить сильные переживания. Мы адаптируем их, и после этого они не могут вести себя иначе, чем так, как им следует» [Хаксли, 2002:189].

Одна из незыблемых основ антиутопического «дивного нового мира» Хаксли - это полная подчиненность Истины конкретным утилитарным нуждам общества. «Наука, подобно искусству, несовместима со счастьем. Наука опасна; ее нужно держать на цепи и в наморднике» [Хаксли, 2002:186],- рассуждает Верховный Контролер, вспоминая о том времени, когда его справедливо, по его теперешним представлениям, хотели покарать за то, что он слишком далеко зашел в своих исследованиях в области физики.

Мир в романе представляет одно большое государство. Все люди равны, но отделяет их друг от друга принадлежность к какой-либо касте. Людей еще не родившихся сразу делят на высших и низших путем химического воздействия на их зародыши. «Идеал распределения населения - это айсберг, 8/9 ниже ватерлинии, 1/9 - выше» [Хаксли, 2002:188] (слова Верховного Контролера). Количество таких категорий в «дивном новом мире» очень большое - «альфа», «бета», «гамма», «дельта» и далее по алфавиту - вплоть до «эпсилона». Примечательно здесь, что если пролы из «1984» - это всего лишь безграмотные люди, которым кроме простейшей работы выполнять ничего не представляется возможным, то эпсилоны в «дивном новом мире» специально создаются умственно неполноценными для самой грязной и рутинной работы. И следовательно высшие касты осознано отказываются от всяких контактов с низшими. Хотя, что эпсилоны, что альфа-плюсовики, - все проходят своеобразный процесс «адаптации» сквозь 2040 - метровую конвейерную ленту. А вот Верховные Контролеры уже никак не могут войти в разряд «счастливых младенцев», их пониманию доступно все, что доступно обычному «неадаптированному» человеку, в том числе и осознание той самой «лжи во спасение», на которой построен «дивный новый мир». Их пониманию доступен даже запрещенный Шекспир: «Видите ли, это запрещено. Но поскольку законы издаю здесь я, я могу и нарушить их» [Хаксли, 2002:190].

В антиутопическом мире Хаксли в рабстве своем далеко не равны и «счастливые младенцы». Если «дивный новый мир» не может предоставить всем работу равной квалификации - то «гармония» между человеком и обществом достигается за счет преднамеренного уничтожения в человеке всех тех интеллектуальных или эмоциональных потенций, которые не будут нужны для, в прямом смысле этого слова, написанной на роду деятельности: это и высушивание мозга будущих рабочих, это и внушение им ненависти к цветам и книгам посредством электрошока. В той или иной степени несвободны от «адаптации» все обитатели «дивного нового мира» - от «альфы» до «эпсилона», и смысл этой иерархии заключен в словах Верховного Контролера: «Представьте себе фабрику, весь штат которой состоит из альф, то есть из индивидуализированных особей... адаптированных так, что они обладают полной свободой воли и умеют принимать на себя полную ответственность. Человек, раскупоренный и адаптированный как альфа, сойдет с ума, если ему придется выполнять работу умственно дефективного эпсилона. Сойдет с ума или примется все разрушать... Тех жертв, на которые должен идти эпсилон, можно требовать только от эпсилона но той простой причине, что для него они не жертвы, а линия наименьшего сопротивления. Его адаптируют так, что он не может жить иначе. По существу... все мы живем в бутылях. Но если мы альфы, наши бутыли относительно очень велики» [Хаксли, 2002:185].

Хаксли говорит о лишенном самосознания будущем как о чем-то само собой разумеющемся - и в романе «О дивный новый мир» перед нами предстает общество, которое возникло по воле большинства. Правда, возникают на фоне большинства отдельные личности, которые пытаются противопоставить свой свободный выбор всеобщему запрограммированному счастью - это, например, два «альфа плюса» Бернард Маркс и Гельмгольц Ватсон, которые к тому же не могут полностью вписаться в структуру «дивного нового мира» из-за своих физических недостатков; что они оба разделяли, так это знание о том, что они были личностями. А Бернард Маркс доходит в своем внутреннем протесте и до такой сентенции: «Я хочу быть собой... Отвратительным собой. Но не кем-то другим, пусть и замечательным»[ Хаксли, 2002:92]. А волею случая вывезенный из резервации Дикарь, открывший для себя «Время, и Смерть, и Бога», становится даже идеологическим оппонентом Верховного Контролера: «Я лучше буду несчастным, нежели буду обладать тем фальшивым, лживым счастьем, которым вы здесь обладаете» [Хаксли, 2002:187]. Одним словом, романе Хаксли «О дивный новый мир» представлена борьба сил, утверждающих антиутопический мир, и сил, его отрицающих. Даже элемент стихийного бунта присутствует - Дикарь с криком «Я пришел дать вам свободу!» [Хаксли, 2002:154] пытается сорвать раздачу государственного наркотика - сомы. Однако этот бунт основ антиутопического общества не потрясает - чтобы ликвидировать его последствия, достаточно было распылить государственный наркотик сому в воздухе с вертолета и пустить при этом в эфир «Синтетическую речь «Антибунт-2». Стремление к самосознанию и к свободному нравственному выбору в этом мире не может стать «эпидемией» - на это способны лишь избранные, и эти единицы в срочном порядке от «счастливых младенцев» изолируются. Одним словом, Бернарду Марксу и Гельмгольцу Ватсону предстоит отправка «на острова» специально предназначенные для прозревших интеллектуалов, а свободолюбивые речи Дикаря стали всеобщим посмешищем - осознав это, Дикарь повесился. «Медленно, очень медленно, как две медленно движущиеся стрелки компаса, ноги двигались слева направо; север, северо-восток, восток, юго-восток, юг, юго-запад, запад; потом приостановились и через несколько секунд медленно стали поворачиваться обратно, справа налево. Юг, юго-запад, юг, юго-восток, восток...» [Хаксли, 2002:212]- так заканчивается роман. При этом происходит это на фоне радостных восклицаний обитателей «дивного нового мира», жаждущих необычного зрелища. Таким образом, получается, что к уходу из жизни Дикаря подталкивают не те, кто управляет антиутопическим миром, - а его рядовые обитатели, которые в этом мире счастливы, - и потому мир этот, однажды построенный, обречен в рамках созданной Хаксли модели на устойчивость и процветание.

Особого внимания заслуживает в художественном мире О. Хаксли антиутопический компонент, который неотделим от взаимосвязанных между собой утопической и антиутопической традиций. В этой связи антиутопический мир из романа О. Хаксли «О дивный новый мир» не может рассматриваться вне связи с мирозданием романа Дж. Оруэлла «1984».

Антиутопическое общество Дж. Оруэлла в романе «1984», вызывает прямые ассоциации с советским обществом в сталинском варианте. В «новом мире» существует «министерство правды» - «руководящий мозг, чертивший политическую линию, в соответствии с которой одну часть прошлого надо было сохранить, другую фальсифицировать, а третью уничтожить без остатка» [Оруэлл, 1992:84] А обитатели этого общества воспитываются на простых истинах, таких как «Война - это мир. Свобода - это рабство. Незнание - сила» [Оруэлл, 1992:19]. Мир в романе поделен на несколько государств, управляемых одной идеей - захватить власть. Постоянно воюющие между собой государства, держат в полном неведении своих граждан, более того враждебно настраивают их против таких же жителей других стран. Ежедневные «двухминутки ненависти», новостные сообщения, исполненные жестокими и ужасающими подробностями - все делается лишь для поддержания присутствия страха у населения. Война в этом мире скорее даже нужна не для власти над другими территориями, а для полного контроля внутри страны.

Столкновение личности и государства, основанного на ненависти. В стране Океании, которой руководит Старший Брат, преследуется мысль, правда, любовь, все нормальные человеческие проявления личности, упразднены культура и сам человек, изъясняющийся на чудовищном «новоязе».

Некто Уинстон Смит, интеллигент, сорокалетний служащий министерства правды, заподозрен в отклонении от предписанного норматива: он имел несчастье ответить на любовное чувство и стал жертвой. Чудовищная гигантская машина враждебного личности государства перемолола его на своих жерновах. В этом государстве все нелепо и противоестественно. В стране ведется тотальная слежка: в квартирах нельзя выключать телеэкраны, являющиеся одновременно аппаратами подслушивания и подглядывания за людьми. «Телеподсматриватель» в Океании вездесущ: он в каждой квартире, организации, на предприятии, даже на лугах и в лесах; вертолет-муха может заглянуть в окна, расположенные очень высоко над землей, а определенные приборы улавливают даже ритмы биения сердца. Неограниченная власть партии требует, чтобы у ее членов были не только правильные воззрения, но и правильные инстинкты.

Министерство правды ведает информацией, образованием, досугом и искусствами; министерство любви заботится о благонамеренности граждан; министерство мира ведает войной, министерство изобилия отвечает за экономику. «Миниправ, минилюб, минимир, минизо», как они называются на «новоязе», существуют, но нет ни правды, ни любви, ни мира, ни изобилия. Мир расколот на три сверхдержавы (не считая Океании, империи Старшего Брата, в романе упоминаются еще два государства - Евразия и Остазия), между которыми беспрерывно ведется война. Граждан запугивают, демонстрируя на экранах телевизоров боевые машины вражеских солдат, военнопленные подвергаются публичным казням, так как потерявшие человеческий облик жители Океании жаждут крови.

Партия зорко следит за тем, чтобы ее граждане не испытывали таких чувств, которые на староязе назывались любовью. «Все браки между членами партии утверждал особый комитет, и если создавалось впечатление, что будущие супруги физически привлекательны друг для Друга, им отказывали в разрешении. У брака признавали только одну цель: производить детей для службы государству» [Оруэлл, 1992:9].

В стране царит тотальный дефицит. В министерстве правды, где работает главный герой, постоянно переписывается история, материалы прошлого исправляются в нужном для властей духе, вычеркиваются имена «врагов народа», меняются цифры, факты, события, чтобы власти могли продемонстрировать свою мудрость и предусмотрительность. Партийная пропаганда в Океании направлена на усиление диктатуры, в сознание масс внедряются абсурдные, как и вся эта жизнь, лозунги: «Война - это мир», «Свобода - это рабство», « Незнание - сила ».

Емкие метафоры содержатся в приложении «О новоязе». «Новояз, официальный язык Океании, был разработан для того, чтобы обслуживать идеологию английского социализма новояз должен был не только обеспечить знаковыми средствами мировоззрение и мыслительную деятельность приверженцев английского социализма, но и сделать невозможным любые иные течения мысли». Это «единственный на свете язык, чей словарь с каждым годом сокращается». Его задача - «сузить горизонты мысли». «В конце концов мы сделаем мыслепреступление попросту невозможным - для него не останется слов, - поясняет главному герою Сайм, работающий над составлением словаря. - Каждое необходимое понятие будет выражаться одним единственным словом, значение слова будет строго определено, а побочные значения упразднены и забыты» [Оруэлл, 1992: 12].

Гротескная образность и фантасмагорическая символика романа «1984» дали Оруэллу возможность сделать кошмар диктатуры очевидным, показать циничное подавление личности, уничтожаемой духовно и физически. Людские души калечат пропаганда и ложь, выдаваемая за правду, двухминутки ненависти, парады на гигантских стадионах, марши днем и ночью с флагами и факелами, лозунгами, плакатами, портретами вождей в руках, демонстрации верности и преданности власть имущим, которые превращают собравшихся людей в какого-то страшного зверя, что ревет и беснуется, славя Старшего Брата.

Государство держит своих граждан под постоянным контролем с помощью системы наблюдения, шпионажа, доносов, но этого ему мало. Введена также тотальная форма самоконтроля и самоцензуры - самое страшное из всего, что только может быть, так как самоцензура подавляет желание свободно мыслить, предупреждает так называемые мыслепреступления, то есть инакомыслие, за которое в Океании грозит смерть. В этом государстве постоянно исчезают люди, как правило, по ночам: «Внезапно будят, грубая рука трясет тебя за плечи, светит в глаза, кровать окружили суровые лица. Как правило, суда не бывало, об аресте нигде не сообщалось. Люди просто исчезали, и всегда - ночью. Твое имя вынуто из списков, все упоминания о том, что ты делал, стерты, факт твоего существования отрицается и будет забыт. Ты отменен, уничтожен: как принято говорить, распылен»[Оруэлл, 1982:45].

Ужасна в Океании и система воспитания детей. При помощи разных организаций детей «превращают в необузданных маленьких дикарей, причем у них вовсе не возникает желания бунтовать против партийной дисциплины. Наоборот, они обожают партию и все, что с ней связано. Песни, шествия, знамена, походы, муштра с учебными винтовками, выкрикивание лозунгов, поклонение Старшему Брату, - все это для них увлекательная игра» [Оруэлл, 1992:79]. Детей натравливают на «врагов системы», на иностранцев, изменников, вредителей, «мыслепреступников». «Маленькие герои», «подслушав нехорошую мысль», доносят в полицию мыслей даже на своих родителей.

Многие детали, которые писатель использовал для описания жизненных реалий тоталитарного общества, для многих граждан бывшего Советского Союза были привычны и понятны: прошлое постоянно переписывается, выдача продуктов строго нормируется, пролы дерутся в очереди за кастрюлями и обвиняют продавца в утаивании товара с целью его перепродажи по спекулятивной цене, бритвенные лезвия стали дефицитом и т. д. А телеэкраны день и ночь «хлещут... по ушам статистикой, доказывают, что у людей сегодня больше еды, больше одежды, лучше дома, веселее развлечения, что они живут дольше, работают меньше и сами стали крупнее, здоровее, сильнее, счастливее, умнее, просвещеннее, чем пятьдесят лет назад» [Оруэлл, 1992:59]. Английский социализм, описанный Оруэллом в 1948 году, очень напоминает положение в первой стране, построившей социализм. Простой народ назван в романе «пролами». Для партийной верхушки пролы - «не люди», а всего лишь «бессловесная масса», «клубящаяся на государственных задворках», которая составляет примерно восемьдесят пять процентов населения. Они не живут, а существуют в бедности и духовной убогости. Одурманенные пропагандой, они ни о чем не думают. Пролы начинают работать с двенадцати лет, к тридцати годам они начинают стареть, а к шестидесяти - умирают. «Считается нежелательным, чтобы пролы испытывали интерес к политике. От них требуется лишь примитивный патриотизм, - чтобы взывать к нему, когда идет речь об удлинении рабочего дня или о сокращении пайков» [Оруэлл, 1992:69]. Но «если есть надежда, то она в пролах, - пишет в своем дневнике Уинстон Смит. - Будущее за пролами». И можно «причаститься к этому будущему, если сохранишь живым разум, как они сохранили тело, и передашь тайное учение о том, что дважды два - четыре» [Оруэлл, 1992:28].

Герой осмелился думать, осмелился задавать себе вопросы и отвечать на них не так, как того требует официальная идеология, осмелился поддаться искреннему чувству. Его возлюбленная, Джулия, посмела быть не «товарищем», а просто женщиной, которая хочет снять комбинезон, надеть платье, туфли на высоких каблуках, воспользоваться косметикой, но это тоже преступление, как преступны и чувства, которые связывают героев. Но все напрасно. Государство не простило им инакомыслия и неповиновения. И Уинстон, и Джулия оказались в подвалах министерства любви. Их подвергли не только жестоким физическим пыткам, но и психологическому давлению. И Уинстон не выдержал нажима - он предал Джулию и вышел из тюрьмы. О духовной смерти героя автор говорит так: «Но все хорошо, теперь все хорошо, борьба закончена. Он научился писать 2 х 2 = 5. Он одержал над собой победу. Он любил Старшего Брата» [Оруэлл, 1992:21]. А через некоторое время, встретив на улице Джулию, Уинстон узнал, что и она точно так же предала его...

Роман Оруэлла «1984» - порождение трагического социального и политического опыта XX века - века революций и войн - стал образцом литературы предостережения, в которой современные опасные тенденции в развитии общества автор представил как реально осуществившиеся и приведшие к катастрофическим последствиям. Актуальность этого романа для земной цивилизации конца XX века -стада предметом обсуждений в 1984 году, в который как бы заглянул автор еще в конце сороковых. Несмотря на то что название было найдено почти случайно (закончив рукопись, Оруэлл поставил под ней дату 1948, а затем поменял две последние цифры), произведение было воспринято как пророчество о мире, в котором тоталитаризм одержал безраздельную победу. Автор обличает не только тоталитаризм, не только его советский и немецкий варианты, но и определенные моменты в жизни постиндустриального общества: он изображает мир, в котором перевернуты все привычные ценности, нормы и принципы человеческих отношений. Оставаясь самым выразительным художественным документом, в котором находит подтверждение известная мысль Н. А. Бердяева о том, что любая осуществленная утопия есть кошмар, книга Оруэлла вместе с тем отвергает столь же укорененную мысль, что эти кошмары неодолимы. Писатель открыл тайные пружины, определяющие пути развития, формы проявления и ужасающие последствия тоталитаризма, и, тем не менее, он настроен оптимистично: человеческая природа не побеждена, а значит, еще остается возможность преодоления тоталитарных режимов.

3.3 Выводы по третьей главе

Детально проанализировав выше перечисленные произведения, выявив многочисленные приметы антиутопии как жанра, мы приходим к выводу: в зеркале антиутопии мир отразился самыми мрачными своими сторонами, а проблематика произведений этого литературного жанра серьезна и глубока и неважно русская перед нами антиутопия или английская. Любая антиутопия предупреждает общество об опасностях, которые его подстерегают в процессах дальнейшего развития, наглядно демонстрируя абсурдность и трагедии неверно принятых глобальных решений, развития тоталитаризма как в обществе в целом, так и в отдельных умах.

Заключение

Жанр утопии развивался с ХVI века, пытаясь изобразить идеальный мир. Главная идея утопии равенство всех людей. В XX веке некоторые из утопических идей реализовались при формировании тоталитарных государств, в том числе Советского Союза. Но на практике оказалось, что ни одна из теорий всеобщего развития и счастья общества неэффективна, а порою наоборот деструктивна и губительна. И на смену романам-утопиям приходят антиутопии, аллегорично повествующие обо всех недостатках тоталитарного государства. Таким образом, она предупреждает человечество о возможных последствиях его деятельности. И, действительно, намного проще поверить в то, что может быть, чем в то, чего никогда не существовало, и в то, что никогда не станет реальностью. Утопия - это просто идеализированная выдумка, неоправданные мечты их авторов. Да и каждое такое общество имеет массу недостатков, которые скрыты под более весомыми «положительными» особенностями.

У каждого государства свои «великие» утописты. И, конечно же, был «свой» и в СССР. Хотя о нем мало знали на территории Союза, считая его противником коммунистической власти.

Антиутопия Евгения Замятина «Мы» важнейшая антиутопия ХХ века - она дала толчок написанию ряда произведений данного жанра. Последователями Замятина были М.Козырев («Ленинград»), О. Хаксли («О дивный новый мир»), Дж. Оруэлл («1984»), Р. Брэдбери («451° по Фаренгейту»), Ю. Даниэль («Говорит Москва»), В. Аксенов («Остров Крым»). В. Войнович («Москва 2042»), Т. Толстая («Кысь») и другие.

Нет сомнений, что жанр антиутопии в наше время обретает все большую актуальность. Многие авторы антиутопических произведений первой половины ХХ века пытались предвидеть именно то время, в котором мы проживаем. Антиутопия же принципиально ориентирована на занимательность, «интересность», развитие острых, захватывающих коллизий. Антиутопия стала языком общения сохранивших достоинство тоталитарного человека.

В этих произведениях, наряду с неприятием коммунистической - и всякой иной - тирании, выражено общее чувство смятения перед возможностями бездушной технократической цивилизации. Замятин увидел очевидные элементы «программирования» личности в современном ему буржуазном обществе массового потребления. Антиутопия - разоблачает утопию, описывая результаты её реализации, разоблачает саму возможность реализации утопии или глупость и ошибочность логики и представления её проповедников.

Очень часто мерой антигуманности реализованной утопии оказывается неспособность понять ценность и постичь смысл традиционной литературы - включаю саму антиутопическую литературу. В дивном мире никто не смог бы понять «О дивный мир». Если утопия предлагает читателям вглядеться в мир. Который раньше или позже станет для них своим. Антиутопия побуждает читателей рассмотреть мир, в котором им никогда не будет места, как и в романе Войновича главному герою нет места в «Москорепе». Произведения показывают человеконенавистническую сущность как коммунизма в его вульгаризированном понимании, так и капитализма. Он направлен в том числе и на критику западного общественного устройства и потребительского отношения в обществе.

Антиутопические произведения являются как бы сигналом, предупреждением о возможном скором закате цивилизации. Романы антиутопистов во многом схожи: каждый автор говорит о потере нравственности и о бездуховности современного поколения, каждый мир антиутопистов это лишь голые инстинкты.

Мы считаем, что проблемы освещенные в антиутопии должны знать дети, поэтому уроки по данному жанру должны быть в школьной программе обязательно, так как многие проблемы описанные в антиутопиях уже существуют в нашем обществе, например такие как потеря нравственности, бездуховность и многое др.

И задача учителя - в ходе анализа раскрыть эту проблему учащимся и сообщить к чему это может привести.

Список использованной литературы

Художественные тексты

1. Бёрджесс, Э. Заводной апельсин / Э. Бёрджесс - М.: Центрполиграф, 2004. - 224 с.

2. Брэдбери, Р. 451° по Фаренгейту / Р. Брэдбери - М.: Эксмо, СПб.: Домино, 2008. - 272 с.

3. Войнович, В. Н. Москва 2042: Роман. / В.Н. Войнович - М.: «Фабула», 1993. - 544 c.

4. Замятин, Е.И. Мы: Романы, повести, рассказы, сказки / Сост., авт. вступ. статья И.О. Шайтанов - М.: Современник, 1989. - 560 с.

5. Оруэлл, Дж. 1984 / Дж. Оруэлл. // 1984. Скотный двор. Т. 1. - М.: Капик, 1992. - 94 с.

6. Хаксли, О. О дивный новый мир. / Хаксли О. - М.: Тера - книжный клуб, 2002.- 64 с.

Научные и методические труды

7. Анастасьев, Н. По тонкой проволоке. // Литература - 2001. - №2. - С. 14-15.

8. Аннинский, Л.А. Ядро ореха / Л.А. Аннинский - М.: Сов. писатель, 1965. - 224 с.

9. Бабинский, М. Предчувствие тоталитаризма из материалов к уроку по роману Е. Замятина «Мы» // Литература - 2003. - №3 - С. 3-4.

10. Бесчётникова, С.В. Утопическая парадигма художественного мышления переходной культурной эпохи (на материале русской прозы рубежа ХХ-ХХI вв.). / С.В. Бесчётникова - Донецк: Лебедь, 2007. - 500 с.

11. Бек, Т. Владимир Войнович и его герои // Литература (приложение к газете «Первое сентября») - 2000. - №24 - С. 2-3.

12. Блинова, З. Утопия и Антиутопия в литературе. Урок в 11 кл. // Литература - 1998. - №24 - С. 2-4.

13. Богданова, О.Ю. Теория и методика обучения литературе: учеб. для студ. высш. пед. Учеб. заведений / О.Ю. Богданова, С.А. Леонов, В.Ф. Чертов; под ред. О.Ю. Богдановой. 5-е изд., стер. - М.: Издательский центр «Академия», 2008. - 400 с.

14. Богоявленская, Д.Б. Психология творческих способностей. Учебное пособие / Д.Б. Богоявлинская - М.: Академия, 2002. - 320 с.

15. Васюченко, И. Чтя вождя и американский устав // Знамя - 1989. - №10 - С. 214-216.

16. Войнович, В.Н. Антисоветский Советский Союз. / В.Н. Войнович - М.: Материк, 2002. - 409 с.

17. Гальцева, Р. Помеха человек: Опыт века в зеркале антиутопий // Новый мир - 1988. - №12. - С. 217-230.

18. Гребенникова, Н.С. Зарубежная литература XX века / Н.С. Гребенникова - М.: ВЛАДОС, 2002. - 128 с.

19. Делекторская, И.Б. Будущее наступило внезапно. Утопия и антиутопия в русской литературе // Литература в школе - 1998. - №3 - С. 55-61.

20. Евсеев, В.Н. Художественная проза Евгения Замятина: проблемы метода, жанровые процессы, стилевое своеобразие / В.Н. Евсеев - М.: Прометей, 2003. - 223 с.

21. Замятин, Е. О языке: «О природе художественной речи» / Публ. и послесл. В.П. Вомперского // Русская речь - 1993 - №1 - С. 34-38

22. Замятин, Е.И. Психология творчества. Художественное творчество и психология / Е.И. Замятин // Сборник. - М.: Наука, 1991. - С. 158-162.

23. Замятин, Е. Современная русская литература: Вступ. лекция: Из литературного архива писателя/ Публ. А. Стрижева // Литературная учеба - 1988. - №5 - С. 121-125.

24. Замятин, Е. Сочинения. / Е. Замятин - М.: Книга, 1988. - С. 524-575.

25. Замятин, Е. Статьи 10-20-30-х годов / Публ. и предисл. А. Стрижева // Литературная учеба Кн. 3., 1990.- С. 74-86.

26. Зарубежная литература конца ХIХ - начала ХХ века: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений / В.М. Толмачев, Г.К. Косиков, А.Ю. Зиновьева и др.// под ред. В.М. Толмачева. - М.: Издательский центр «Академия», 2003. - 496 с.

27. Зарубежная литература ХХ века: Учеб. для вузов / Л.Г. Адреев, А.В. Карельский, Н.С. Павлов и др.// под ред. Л.Г. Адреева. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Высш. шк.; 2004. - 559 с.

28. Зверев, А. Когда пробьет последний час природы // Вопросы литературы - 1989. - №1. - С. 17.

29. История, языкознание, литературоведение. Вып. 3. - Л., 1986. - С. 32-38.

30. История зарубежной литературы ХХ века: Учеб./ Под. ред. Л.Г. Михайловой и Я.Н. Засурского - М.: ТК Велби, 2003. - 544 с.

31. Калганова, Т.А. Сочинения различных жанров в старших классах./ Т.А. Калганов - М.: Просвещение, 2001. - 192 с.

32. Карпачевский, Л.О. Советская цивилизация и утопия: мысли естественника // История и современность - 2010. - №1 (11). - С. 132-147.

33. Кириллова, И.В. История русской литературы: возращенные имена: учебно-методическое пособие / И.В. Кириллова - Волгоград: Перемена, 2007. - 294 c.

34. Компанеец, В.В. Русская социально-философская проза 1970 - 80-х годов. Нравственный и психологический аспекты изображение человека / B.B. Компанеец - Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1994. - 203 c.

35. Коровина, Р.Н. Новелла - антиутопия Рэя Брэдбери «Вельд» урок внеклассного чтения. VI класс // Литература в школе - 2011. - №2 - С. 43-45.

36. Корсунский, Е.Н. Развитие литературных способностей школьников / Е. Н. Корсунский - Л.: Просвещение, 1985. - 90 с.

37. Куликова, С. Литературное творчество как средство самовыражения и воспитания художественного вкуса читателей школьной библиотеки // Школьная библиотека - 2001. - №2. - С. 22-24.

38. Кулюткин, Ю.Н., Сухобская Г.С. Развитие творческого мышления школьников. / Ю.Н. Кулюткин, Г.С. Сухобская - Л.: Знание, 1987. - 38 с.

39. Лейдерман, Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950 - 1990-е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. - Т. 2: 1968 - 1990. / Н.Л. Лейдерман, М.Н. Липовецкий - М.: Издательский центр «Академия», 2003. - 650 с.

40. Литературная матрица: учебник, написанный писателями./ Изд. К. Тублина - В 2 ч. Ч. 1 - М.: Лимбус-Пресс, 2010 - 1246 с.

41. Маранцман, В.Г. Методика преподавания литературы. / В.Г. Маранцман - М.: Просвещение, 1995. - 261 с.

42. Методика преподавания литературы: учебник для преп. вузов./ Под ред. О.Ю. Богдановой, В.Г. Марацман - В 2 ч. Ч. 1. - М.: Просвещение, ВЛАДОС, 1994. - 288 с.

43. Методика преподавания литературы: учебник для преп. вузов./ Под ред. О.Ю. Богдановой, В.Г. Марацман - В 2 ч. Ч. 2. - М.: Просвещение, ВЛАДОС, 1994. - 305 с.

44. Миндлин, Эм. Л. Необыкновенный собеседник: Кн. воспоминаний / Эм. Л. Миндлин - М.: Сов. писат. 1968. - 496 с.

45. Моляко, В.А. Изучение утопической и антиутопической литературы в старших классах // Школа. - 2004. - №2. - 110 с.

46. Морсон, Г. Границы жанра. //Утопия и утопическое мышление: Антология зарубежной литературы. - М.: 1991. С. 233-276.

47. Недошивин, Н. Можно ли погасить звезды? / Н. Недошвин // Оруэлл Дж. Проза отчаяния и надежды : роман, сказка, эссе. - Л. : Лениздат, 1990. - С. 391-428.

48. Немзер, А. В поисках утраченной человечностей / Литературная критика // Октябрь - 1989. - №8 - С. 184-194.