Аспекты развития и нарушения речи у детей

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

Глава 1

Общая характеристика развития речи

§ 1. Общая характеристика развития детской речи

§ 2. Классификация функций детской речи

§ 3. Психология формирования письменной речи у детей

§ 4. Психология усвоения чтения

Глава 2

Классификация нарушений письма и чтения

§ 1. История и современное состояние проблемы расстройств письма и чтения у детей

§ 2. Специфические нарушения чтения - дислексии

§ 3. Специфические нарушения письма - дисграфии

Глава 3

Практическая часть

§ 1. Один из разговоров

§ 2. Эхолалия

§ 3. Монолог

§ 4. Коллективный монолог

§ 5. Критика и насмешка

§ 6. Приказания, просьбы, угрозы

§ 7. Итоги

Заключение

ВВЕДЕНИЕ

Развитие речи - важная задача обучения родному языку. Речь - основа всякой умственной деятельности, средство коммуникации. Умение сравнивать, классифицировать, систематизировать, обобщать формируются в процессе овладевания знаниями через речь и проявляются также в речевой деятельности. Логически четкая, доказательная, образная устная и письменная речь ребенка - показатель его умственного развития.

Так же, как объективно существует связь между языком и мышлением, между уровнем развития речи и степенью умственного развития человека, так существует и органическая связь между устной и письменной речью. Осознание этих объективно существующих связей позволило выделить основные принципиальные положения, которые, начиная с К. Д. Ушинского, постоянно развивались в методике, положены в основу программы и на которые опирается современная практика работы по развитию речи в школе, а именно:

- связь работы по развитию речи с развитием мышления

- взаимосвязь между устной и письменной речью в работе по развитию навыков связной речи учащихся.

Педагогической практикой проверены положения психологов и методистов о значении работы по развитию речи для развития мышления и работы по развитию мышления для развития речи.

Проблемы развития речи у детей в советское время развивались такими научными деятелями, как: В. Я. Ляудис, И. П. Негурэ, Н. И. Политова, М. И. Буянов, А. Н. Леонтьев, Л. С. Выготский и многими другими.

Состояние исследования проблемы формирования письменной речи у младших школьников не соответствует её значимости для развития их психических функций. В большинстве работ по этой теме разрабатывался вопрос об усвоении учащимися моторных навыков письма, правописания, пунктуации, в то время как процесс развития письменной речи как деятельности построения семантически целостных текстов оставался неисследованным. Не изучены, в частности, условия, мотивирующие процесс усвоения письменной речи школьниками, а также не выделен состав действий, обеспечивающих её функционирование как специфической формы речи.

Актуальность данной проблемы обусловлена еще и тем, что в реальной практике обучения навыкам речи в школе обнаруживаются серьезные недостатки. Известно, что большинство младших школьников не может самостоятельно выстроить текст, выражающий их мысли и чувства.

Целью данного исследования является: выделение условий формирования устной и письменной речи как специфического средства общения и обобщения у детей дошкольного возраста; определение предпосылок различных речевых нарушений.

Задачи данного исследования:

1) Определить предпосылки нормального развития как устной, так и письменной речи у детей;

2) Представить типологию речевых нарушений у детей;

3) Рассмотреть социальные, психологические и др. причины нарушений детской речи;

4) Выявить потребности, которые стремится удовлетворить ребенок, когда он говорит.

Нами использовались в основном два метода: метод лингвистического описания и метод количественного подсчета.

Материалом для работы послужили наблюдения за детской речью.



§ 1. ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАЗВИТИЯ ДЕТСКОЙ РЕЧИ

Большинство детей начинает произносить звуки, имеющие какое-то значение, около года. Но есть совершенно нормальные дети, которые не торопятся заговорить. Похоже, что это зависит главным образом от темперамента и особенностей натуры ребенка. Дружелюбно настроенный, веселый ребенок стремится заговорить раньше. Спокойный ребенок, склонный к созерцательности, долго наблюдает за происходящим вокруг, прежде чем у него появляется желание высказать и свое мнение.

Атмосфера, в которой растет ребенок, и отношение к нему окружающих тоже играют важную роль. Если из-за нервного напряжения, вызванного чем-либо, мать все время молчит в обществе ребенка, то он, не чувствуя с её стороны стремления к общению, тоже замыкается в себе. Взрослые иной раз впадают в другую крайность: постоянно разговаривают с ребенком и командуют им, лишая его всякой инициативы. Такой ребенок будет чувствовать себя неловко с людьми и замыкаться в себе. Он еще не дорос до того возраста, когда он может либо поспорить со взрослым, либо просто уйти. Люди всех возрастов - и старые, и молодые - чувствуют потребность разговаривать, высказаться, когда они находятся среди общительных, сочувствующих друзей. Ребенок - не исключение, только сначала он должен захотеть научиться разговаривать.

Считается, что поздно начинают говорить те дети, которых обслуживает вся семья, не давая им самостоятельности, предупреждая каждое его желание. Такой ребенок действительно медленнее будет пополнять свой словарный запас, но вряд ли он будет вообще молчать. Но если, кроме этого, родители будут сдерживать стремление ребенка к общению и постоянно одергивать его, то он действительно будет молчать.

Бывает, что мать говорит с ребенком такими длинными предложениями, что он не успевает выделить и запомнить ни одного слова. Но это встречается редко, так как мы инстинктивно говорим с детьми короткими фразами с ударением на самом главном слове.

Если ребенок долго не начинает говорить, первое, что приходит в голову родителям - не отстает ли их ребенок в умственном развитии. Действительно, некоторые умственно отсталые дети начинают говорить поздно. Но очень многие из них произносят первые слова в том же возрасте, что и нормальные дети. Разумеется, если ребенок очень сильно отстает в физическом развитии (например, в 2 года еще только научился сидеть), то и говорить он начнет поздно. Факты доказывают, что большинство детей, которые почти не разговаривают до 3 лет, отличаются нормальным умственным развитием или даже оказываются необычайно смышлеными.

Большинство детей вначале произносят все слова неправильно, но постепенно говорят все лучше и чище. У некоторых детей не получаются какие-то определенные звуки. Иногда причиной этого является неуклюжесть языка либо другого органа речи. Иногда ребенок неправильно произносит какое-то слово, хотя те же звуки в других словах произносит правильно. Незначительное отставание в развитии речи ничего не значит, если в других отношениях ребенок развивается нормально, если он весел и в его жизни все благополучно.

§ 2. КЛАССИФИКАЦИЯ ФУНКЦИЙ ДЕТСКОЙ РЕЧИ

Мы можем разделить все разговоры детей на 2 большие группы, которые можно назвать эгоцентрической и социализированной [Пиаже Ж., 1999]. Произнося фразы первой группы, ребенок не интересуется тем, кому он говорит и слушают ли его. Он говорит либо для себя, либо ради удовольствия приобщить кого-нибудь к своему непосредственному действию. Эта речь эгоцентрична прежде всего потому, что ребенок говорит лишь о себе, и именно потому, что он не пытается встать на точку зрения собеседника. Собеседник для него - первый встречный. Ребенок не испытывает желания воздействовать на собеседника, действительно сообщить ему что-либо.

Можно разбить эгоцентрическую речь на три категории:

1. Повторение (эхолалия). Здесь дело лишь в повторении слов и слогов. Ребенок повторяет их ради удовольствия говорить, не думая ни о том, чтобы обратиться к кому-либо, ни даже о том, чтобы произносить осмысленные слова. Это один из последних остатков младенческого лепета, не содержащий в себе еще, видимо, никакого общественного элемента.

2. Монолог. Ребенок говорит сам с собой, как если бы он думал вслух. Он ни к кому не обращается.

3. Монолог вдвоем или коллективный монолог. Внутреннее противоречие этого названия хорошо выражает парадоксальность детских разговоров, во время которых каждый приобщает другого к своей мысли или действию в данный момент, но не заботится о том, чтобы и в самом деле быть услышанным или понятым. Позиция собеседника никогда не принимается в расчет.

Что же касается социализированной речи, то здесь можно выделить следующие категории:

4. Адаптированная информация. Здесь ребенок действительно обменивается мыслями с другими; тут наблюдается либо сообщение собеседнику о чем-либо, что может интересовать его или повлиять на его поведение, либо настоящий спор или даже сотрудничество в достижении общей цели.

Таким образом, если ребенок становится на точку зрения собеседника, если этот собеседник не заменяется легко первым встречным, то эта адаптированная информация; если же, наоборот, ребенок говорит лишь о себе, не заботясь о позиции другого, не стараясь убедиться в том, слушает ли его собеседник, то это коллективный монолог.

5. Критика. В данную группу включаются все замечания по поводу работы или поведения других лиц, носящие тот же характер, что и адаптированная информация, - так сказать, специфические замечания по отношению к собеседнику. Но эти замечания скорее аффективны, чем интеллектуальны: они подтверждают превосходство моего «я» и принижают «я» другого. Различие между адаптированной информацией и критикой может раскрыть лишь контекст.

6. Приказание, просьбы, угрозы. Здесь явное воздействие одного ребенка на другого.

7. Вопросы. Большинство вопросов, задаваемых детьми детям вызывает ответ, поэтому их можно отнести к социализированной речи.

8. Ответы. Это ответы, даваемые на собственно вопросы и на приказания, а не ответы, даваемые во время диалога.

Таковы восемь основных категорий, которые мы будем различать.

§ 3. ПСИХОЛОГИЯ ФОРМИРОВАНИЯ ПИСЬМЕННОЙ РЕЧИ У ДЕТЕЙ

До 5-6 лет единственной доступной детям графической формой передачи сообщений является рисунок. А. Р. Лурия (1969) в своем исследовании, посвященном генезису письма у ребенка, показал, что овладение графическим знаком проходит у детей два этапа:

А) условно-подражательной записи (каракули, лишь внешне напоминающие письменный текст);

Б) запись образа - пиктограмма, которая позднее дифференцируется в буквенную запись.

Письменность - это особая, новая для ребенка знаковая система. Трудность её усвоения связана не только с тем, что это символы второго порядка (символическое обозначение слов, которые сами являются символами второго порядка). Другая трудность обусловлена высокой степенью производительности акта письма и наличием у него сложноорганизованной сенсомоторной базы. Чтобы овладение письмом стало возможным, языковые и когнитивные способности ребенка должны достичь определенного, минимально необходимого уровня зрелости. Поскольку хронологически этот этап совпадает с моментом поступления ребенка в школу, то это состояние называют «школьной зрелостью». В разных странах это происходит в разном возрасте: В Индии - в 4 года, в Англии - в 4-5, в Швеции, Германии - в 6-7, в США - в 6 лет. Эта адаптация касается как содержания и методов обучения, так и стиля взаимоотношений с детьми в классе. Таким образом, понятие «школьная зрелость» следует соотносить с уровнем требований и методикой обучения, присущими той или иной программе.

§ 4. ПСИХОЛОГИЯ УСВОЕНИЯ ЧТЕНИЯ

По существу, усвоение чтения с психологической точки зрения можно представить в узком и широком смыслах. В узком смысле - это овладение навыком, техникой чтения. В широком смысле - это формирование деятельности чтения как коммуникативно-речевого процесса, включая возникновение специфической читательской мотивации или «читательского интереса».

Навык чтения включает два основных компонента:

А) декодирование текстов, представленных в графической форме, перевод их в устно-речевую форму ;

Б) понимание значения письменных текстов [Эльконин Д. Б., 1976, 1989].

А. Процесс декодирования при обучении аналитико-синтетическим методом на начальном этапе овладения чтением включает в себя несколько операций:

1) определение букво-звуковых соответствий,

2) слогослияние,

3) воссоздание звукового облики целого слова.

При этом основные трудности обычно связаны со второй и третьей операциями, успешность же реализации второй обеспечивает благополучное осуществление третьей.

Б) Процесс понимания письменных текстов изучен значительно хуже, чем процесс декодирования. При этом понимание значения прочитанного представляется более элементарным процессом. Он включает понимание значения каждого прочитанного слова и предложения в целом. Понимание смысла текста значение сложнее и многограннее. В большинстве случаев (при чтении художественной литературы, информационно-справочных материалов и т.д.) каждая фраза включена в определенный смысловой контекст и имеет определенный смысл, вытекающий из текста и подтекста. Как и в случае понимания устноречивых текстов, здесь необходимо понять не только значение, но и смысл высказывания. Только в последнем случае чтение становится коммуникативным процессом: диалогом автора и читателя. При чтении художественной или научной литературы могут возникать скрытые реплики, комментарии, возражения, подтверждающие, что происходит процесс коммуникации читающего и автора текста.

Очевидно, что стратегия и качество понимания должны существенно зависеть от характера текста (связность, конкретность, знакомость контекста, лексическая характеристика) и психологической установки читающего (чтение для формального понимания как учебная задача, чтение для удовлетворения интереса к событийной стороне текста, чтение для получения практической деловой информации). В строгом смысле слова развитие способности к пониманию прочитанного продолжает развиваться после окончания школы и даже в зрелые годы.

Психология формирования деятельности чтения подразумевает наличие самостоятельной читательской мотивации, то есть потребности в чтении как в эмоционально значимом процессе, форме общения, источнике переживаний особого рода. При этом формируются устойчивые предпочтения в выборе литературы определенного жанра, определенных авторов и т.д. Деятельность чтения, как и коммуникативно-речевая деятельность, включает использование разных форм чтения в зависимости от целей и задач, встающих перед читателем (так называемое «медленное чтение», выборочное чтение и т.п.). Все это предполагает сформированность навыков низшего уровня, то есть владение техникой чтения. Поэтому детальное рассмотрение этого аспекта не входит в наши задачи.

ГЛАВА 2

КЛАССИФИКАЦИЯ НАРУШЕНИЙ ПИСЬМА И ЧТЕНИЯ

§ 1. ИСТОРИЯ И СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ПРОБЛЕМЫ РАССТРОЙСТВ ПИСЬМА И ЧТЕНИЯ У ДЕТЕЙ

Изучение нарушений письма и чтения у детей начинается с конца прошлого столетия и совпадает по времени с введением в наиболее развитых странах Европы государственного школьного обучения, доступного широким массам детей. При этом стало очевидным, что, кроме детей, не способных учиться из-за умственной отсталости, есть и другие, которые не могут овладеть грамотой, несмотря на нормальное интеллектуальное развитие.

В 1896 году английский врач P. Мorgan описал 14-летнего мальчика, испытывавшего огромные трудности в чтении и письме. Он был сообразительным ребенком, успевал по алгебре, но с огромным трудом выучил алфавит и не мог научиться читать. В 1897 году аналогичный случай описал англичанин J. Кerr, а в 1905 году вышла работа С. Тhomas, обобщившая наблюдения ста случаев подобных нарушений. Позднее симптоматика таких состояний была тщательно изучена и детализирована в работах С. Оrton (1937), М. Critchley (1970), Z. Matejиek (1972) и других исследователей.

Определение и терминология за более чем полувековой период изучения проблемы менялись неоднократно, и тем не менее, единой, удовлетворяющей всех формулировки еще не найдено. Ни у кого не вызывает сомнений, что существуют дети с избирательными нарушениями чтения или письма. Однако сущность этого явления понимается по-разному. Для одних это одно из проявлений недоразвития устной речи [Спирова Л. Ф., Ястребова А. В., 1988], «первичное расстройство звуковой структуры в письменной речи» [Schilder P., 1944]. Для других - генуинное, идиопатическое моносимптоматическое расстройство [Critchley M., 1970].

Подобные различия в категоризации одного и того же явления существенно затрудняют междисциплинарный синтез знаний о природе расстройств чтения и письма.

§ 2. СПЕЦИФИЧЕСКИЕ НАРУШЕНИЯ ЧТЕНИЯ - ДИСЛЕКСИИ

Говоря о дислексии, мы подразумеваем состояния, основное проявление которых - стойкая, избирательная неспособность овладеть навыком чтения, несмотря на достаточный для этого уровень интеллектуального и речевого развития, отсутствие нарушений слухового и зрительного анализаторов и оптимальные условия обучения. В основе расстройства лежат нарушения специфических церебральных процессов, в целом составляющих основной функциональный базис навыка чтения.

Существующие классификации нарушений чтения можно разделить на четыре категории:

1) Этиопатогенетические, в которых выделяются первичное нарушение чтения, и вторичные формы нарушения чтения, вызванные органической мозговой патологией, сенсорными дефектами, низким интеллектом, невротическими расстройствами;

2) Симптоматические классификации, в которых за основу систематики принята типология ошибок. При этом различают кинетическую (или вербальную) дислексию и статическую (или литеральную) дислексию.

3) Психологические классификации, в которых за основу систематики принимаются предполагаемые механизмы нарушения чтения. В этом случае выделяются «фонематические» дислексии и дисграфии, оптические или оптико-гностические дислексии и дисграфии, пространственно-апраксические, моторные, мнестические и семантические.

4) Клинико-патогенетическая классификация нарушений письма и чтения Z. Matejиek, обобщившая многолетние клинически ориетированные психологические психиатрической лечебницы в Дольных Почерницах. Автор объединяет все случаи дислексий, имея в виду нарушения чтения и письма, в следующие группы:

а) Гередитарная;

б) Энцефалопатическая;

в) Смешанная (гередитарно- энцефалопатическая);

г) Невротическая;

д) Неуточненная.

§ 3. СПЕЦИФИЧЕСКИЕ НАРУШЕНИЯ ПИСЬМА - ДИСГРАФИИ

На основании анализа существующих исследований, посвященных данному вопросу, и собственных наблюдений мы предлагаем следующее определение дисграфии. Дисграфией следует называть стойкую неспособность овладеть навыками письма по правилам графикам (то есть руководствуясь фонетическим принципом письма), несмотря на достаточный уровень интеллектуального и речевого развития и отсутствие грубых нарушений зрения или слуха. Возникающие при этом ошибки можно разделить на несколько категорий.

а) ошибки звукобуквенной символизации (замены букв фонематически или графически близких),

б) ошибки графического моделирования фонематической структуры слова (пропуски, перестановки, вставки букв, ассимиляции, персеверации),

в) ошибки графического маркирования синтаксической структуры предложения (отсутствие точек в конце предложения, заглавных букв - в его начале, отсутствие пробелов между словами или создание неадекватных пробелов в середине слов).

Особо следовало бы выделить ошибки, повторяющие устноречевые парафразии (так называемое «косноязычие в письме»). С нашей точки зрения, эти ошибки отражают проблемы устной, а не письменной речи и лишь условно могут быть включены в дисграфические.

По данным литературы, дисграфия встречается в 2-3 раза чаще, чем дислексия [Ковшиков В. А., Демьянов Ю. Г., 1967; Valtin A. Et al., 1981; Kosc L., 1983]. Нарушения чтения в большинстве случаев сопровождаются нарушениями письма. Однако, по нашим наблюдениям, далеко не всегда дисграфии способствуют серьезные затруднения в чтении. В литературе описываются и случаи так называемой «чистой» дислексии, при которой навыки письма не страдают [Matejиek Z., 1972]. Таким образом, эти две группы синдромов хотя и перекрываются, но не совпадают. Есть основания полагать, что дисграфия и дислексия могут иметь существенно разные причины и механизмы.

ГЛАВА 3

ПРАКТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ

Мы приняли следующую технику работы. В течение почти одного месяца мы следили за двумя детьми (мальчиками) дома и на занятиях в детском саду, тщательно записывая (с контекстом) все, что говорили дети. В группе, где мы наблюдали за ними, ребята рисуют и строят, что хотят, лепят, участвуют в играх и т.д. Эта деятельность совершенно свободна: дети не ограничены в желании говорить или играть сообща, в этих комнатах - превосходная почва для наблюдения и изучения общественной жизни и речи ребенка.

После того, как наши материалы собраны, мы пользуемся ими следующим образом. Мы начинаем с того, что пронумеровываем все фразы ребенка. Вообще ребенок говорит короткими фразами, прерываемыми продолжительным молчанием или словами других детей. Каждая фраза нумеруется отдельно. После того, как текст разбит на фразы, мы стараемся классифицировать их по элементарным функциональным категориям.

§ 1. ОДИН ИЗ РАЗГОВОРОВ

Вначале приведем один из документов, собранный описанным выше способом, и разберем его во всей сложности:

1. Никита (Антону, рисующему трамвай с прицепным вагоном): «Но у них нет флажков, у трамваев, которые прицеплены сзади». (Ответа нет.)

2. (Говоря о своем трамвае): «У них нет прицепных вагонов…» (Ни к кому не обращается. Никто не отвечает.)

3. (Обращаясь к Полине): «Это трамвай, у которого нет вагона». (Ответа нет.)

4. (Обращаясь к Диме): «У этого трамвая нет вагонов, Дима, ты понимаешь, ты понимаешь, он не красный, ты понимаешь…» (Ответа нет.)

5. «Трамвай - я его оставлю белым».

6. (Антон, который тоже рисует, говорит: «Я его сделаю желтым».) Никита: «Нет, не надо его делать всего желтым!».

7. «Я делаю лестницу, посмотри!» (Полина откликается: «Я не могу прийти сегодня вечером, у меня урок ритмики».)

8. «Что ты говоришь?» (Полина повторяет ту же фразу.)

9. «Что ты говоришь?» (Полина не отвечает. Она забыла то, что сказала и толкает Лену.)

10. Никита (обращаясь к Полине): «Оставь её».

11. (Воспитательница спрашивает Антона, не хочет ли он пойти с ней). Никита: «Антон, иди, это еще не закончено»

12. (Ни к кому не обращаясь): «Я делаю черные камешки…».

13. (Он же): «Хорошенькие…эти камешки…».

14. (Антону): «Лучше, чем ты, а?..» (Ответа нет: Антон не слышал предыдущей фразы.)

15. (Стас говорит громко: «Смешной дядька!», - на небольшом расстоянии, не обращаясь ни к Никите, ни к кому-нибудь другому.) Никита: «Смешной дядька!» (продолжает риовать свой трамвай.).

Мы выбрали из высказываний Никиты (6 лет, 2 мес.) этот пример потому, что он представляет наиболее энергичную общественную деятельность, на которую он способен: он рисует за одним столом с Антоном, своим неразлучным другом, и беспрестанно разговаривает с ним. В этом случае было бы естественно, если бы единственной функцией речи было сообщение мысли. Но присмотримся поближе. Наоборот, оказывается, что с социальной точки зрения эти фразы или обрывки фраз имеют крайне разнообразное значение. Когда Никита говорит: «У них нет…» и т.д. (2) или: «Я делаю…» и т.д. (12), он ни к кому не обращается. Он просто думает вслух перед своим рисунком. Тут налицо первая категория речи - монолог. Когда Никита говорит Полине или Диме: «Это - трамвай» и т.д. (3) или «У этого трамвая…» и т.д. (4), то кажется, что в этом случае он хочет, чтобы его поняли, но при ближайшем рассмотрении мы видим, что, с одной стороны, ему мало интересен собеседник (он переходит от Полины к Диме, чтобы сказать то же самое), а с другой стороны, для него неважно, слушает ли его собеседник или нет. Он уверен, что его слушают. Точно так же, когда Полина дает ему ответ, абсолютно не связанный с тем, что он только что сказал (7), он не делает попыток ни к тому, чтобы его поняли, ни к тому, чтобы самому понять. Они оба останавливаются каждый на своих собственных мыслях, и этим удовлетворяются (7-9). Собеседник здесь играет только роль возбудителя. Никита говорит сам для себя, как если бы он произносил монолог; но к этому еще прибавляется удовольствие, которое он испытывает, думая, что он представляет интерес для других. Это будет новая категория, которую мы упоминали в классификации - коллективный монолог. Она отличается от предыдущей, но также - и от настоящего обмена мыслями и сведениями. Последний составит отдельную категорию, которую мы назовем адаптированной информацией, к которой можно отнести фразы 1 и 11. Ребенок в этом случае обращается к определенным собеседникам, и говорит для того, чтобы собеседники слушали и понимали. Наряду с этим обменом констатирующего, или объективного порядка можно еще отметить обмен более императивного, или субъективного порядка, состоящий в приказаниях (10), или в насмешках, критике, подтверждении собственного превосходства и т.д.(14). Кроме того, можно отметить простые повторения, лишенные смысла (4), вопросы и ответы.

§ 2. Эхолалия

Известно, что в первые годы жизни ребенок любит повторять слова, которые он слышит, имитировать слоги и звуки даже тогда, когда они не имеют смысла. Функции этого подражания, впрочем, трудно определить в одной формуле. В аспекте поведения подражание есть идеомоторное приноравливание за счет которого ребенок воспроизводит, потом симулирует жесты и мысли лиц его окружающих [Пиаже Ж., 1999]. Но с точки зрения личности и с точки зрения социальной подражание есть, как это утверждают Болдуин и Жане, смешение между «я» и «не-Я», смешение деятельности собственного тела и тела другого человека; в период, когда ребенок более всего подражает, он делает это всем своим существом, отождествляя себя с предметом подражания. Но такая игра, кажущаяся чисто социальной ситуацией, остается в то же время исключительно эгоцентрической. Имитируемые жесты и поступки сами по себе нисколько не интересуют ребенка, и «Я» не приспособляется к другому; мы здесь имеем смешение, благодаря которому ребенок не знает, что он подражает, и он выдерживает свою роль так, как если бы он сам ее создал. Таким образом, еще к 6--7 годам, когда ребенку объясняют что-нибудь и затем сейчас же просят вновь передать объясненное, он воображает, что самостоятельно нашел то, что в действительности он только повторяет. Здесь подражание совершенно бессознательно, как это нам случалось неоднократно замечать.

Такое психическое состояние составляет полосу деятельности ребенка -- полосу, которую можно найти в любом возрасте с иным только содержанием, но всегда тождественную в своих функциях. У наблюдавшихся нами двух детей некоторые из записанных разговоров обладают свойствами чистого повторения, или эхолалии. Этой эхолалии принадлежит роль простой игры; ребенку доставляет удовольствие повторять слова ради них самих, ради развлечения, которое они ему доставляют, не обращаясь абсолютно ни к кому. Вот несколько типичных примеров:

(Воспитательница Е. сообщает Мише слово «целлулоид») Стас, работая над своим рисунком за другим столом: «Лулоид... лелелоид...» и т.п.

(Перед аквариумом. Никита вне группы и не реагирует. Произносится слово «тритон».) Никита: «Тритон... тритон».

Стас (после того как часы прозвонили « куку»): «Ку-ку... ку-ку».

Эти чистые виды повторения, впрочем, редки в возрасте Никиты и Стаса и не представляют интереса. Они более интересны, когда возникают во время разговора, например:

Дима говорит Антону: «Посмотри, у тебя вылезают трусы». Никита, находящийся на другом конце комнаты, немедленно повторяет: «Посмотри, у меня вылезают трусы и рубашка».

В этом нет ни слова правды. Удовольствие повторять ради повторения заставляет Никиту произнести эту фразу; он испытывает удовольствие потому, что может воспользоваться услышанными словами, и не для того, чтобы приобщиться к разговору, а чтобы просто поиграть ими.

На с. 17 был приведен пример с Никитой, который, услышав, как Стас говорит: «Смешной дядька», - повторяет эту фразу ради забавы несмотря на то, что сам он занят рисованием трамвая (фраза 15). Можно видеть, как мало повторение отвлекает Никиту от его собственного занятия.

(Антон говорит: «Я хочу ехать на поезде сверху»). Никита: «Я хочу ехать на поезде сверху»

Процесс всегда один и тот же. Дети заняты своими рисунками или играми. Они все говорят вперемежку, не слушая друг друга. Но брошенные слова схватываются на лету, как мячи. Они то повторяются как предложения настоящей категории, то вызывают монологи вдвоем, о которых мы сейчас будем говорить.

Что касается частоты повторения, то она для Никиты и Стаса составляет приблизительно 2 и 1% соответственно. Если их речь разделить на части в 100 фраз, то в каждой сотне будет такой процент повторения: 1, 4, 0, 5, 3 и т. д.

§ 3. Монолог

Даже независимо от вопроса о происхождении, настоящим наблюдением установлено, что слово для ребенка на самом деле значительно ближе к действию и движению, чем для нас. Отсюда два важных для понимания речи ребенка, и в особенности монолога, следствия:

1) Ребенок, действуя, должен говорить, даже когда он один, и должен сопровождать свои движения и игры криками и словами. Конечно, есть и моменты молчания и даже очень любопытные, когда дети собраны вместе, чтобы работать, как, например, в залах детского сада. Но наряду с этими моментами молчания в коллективе сколько же монологов у детей, находящихся в комнате в одиночестве, или у детей, которые, разговаривая, ни к кому не обращаются!

2) Если ребенок говорит, чтобы сопровождать словами свое действие, он может видоизменить это отношение и воспользоваться словами, чтобы произнести то, без чего действие не смогло бы само осуществиться.

Отсюда -- выдумка, состоящая в создании действительности посредством слова, и магическая речь, суть которой -- в воздействии словом, и только им, безо всякого прикосновения к предметам или лицам.

Замечательно, что монолог имеет еще большое значение для детей 6--7 лет. Ребенок этого возраста произносит монологи даже тогда, когда он находится в обществе других детей как например, в залах, где мы работали. В известные моменты можно видеть около десятка детей, каждого за своим столом или группами по двое или по трое, говорящих каждый для себя и нисколько не думающих о соседе.

Вот несколько примеров простого монолога (первая разновидность), где ребенок лишь сопровождает свои действия громко произносимыми фразами:

Стас устраивается за столом, без товарищей: «Я хочу сделать этот рисунок... Мне хочется сделать что-нибудь, чтобы нарисовать. Надо большую бумагу, чтобы сделать это».

Стас переворачивает игру: «И все переворачивается!» Стас только что окончил рисунок: «Теперь я буду делать что-нибудь другое».

Стас -- малыш, очень занятый собой (6 л., 3 мес.). Он должен беспрерывно объявлять всем о том, что он делает. Поэтому такой монолог можно считать вызванным тенденцией, превращающей его в монолог коллективный, где каждый говорит о себе, не слушая других. Тем не менее, оставаясь один, он продолжает объявлять, что хочет делать, довольствуясь собственной персоной как собеседником. В таких случаях это чистый монолог.

У Никиты монолог встречается реже, но в более откровенной форме; ребенку случается говорить и впрямь с единственной целью -- ритмизировать свое действие, без тени самоудовлетворенности. Вот контекст Никиты, где, впрочем, монолог прерывается другими формами речи:

16. Никита берет тетрадь с цифрами и переворачивает страницы ее: «1, 2.., 3, 4 5. 6, 7.., 8... 8, 8, 8, 8 и 8... 9. Номер 9. номер 9, номер 9 [поет], я хочу номер 9 [это число, которое он представляет в виде рисунка]».

17. (Глядя на Полину, которая стоит перед счетами, но не говоря с ней.) «Теперь я хочу сделать 9. 9. Я делаю 9, я делаю 9. (Рисует.)

18. (Воспитательница проходит возле стола, ничего не говоря.) «Вот, смотрите, 9. 9, 9... номер 9».

19. (Он идет к счетам, чтобы посмотреть, каким цветом он изобразит свое число, чтобы оно соответствовало колонне 9 в счетах.) «Розовый карандаш… надо 9». (Поет.)

20. (Антону, который проходит мимо): «Я делаю 9». (Антон:) «Что ты будешь делать? - Маленькие кружочки»

21. (Карандаш сломался.) « Ай-яй-яй!.. ».

22. «Теперь у меня 9».

Следовательно, единственной целью этого монолога является сопровождение данного действия. Но здесь есть два отклонения. Никита желает приобщить к своим намерениям собеседника (фразы 18 и 20); правда, это нисколько не прерывает монолога, который продолжается, как если бы Никита был один в комнате. Слово здесь исполняет лишь функцию возбудителя, но никак не сообщения. Несомненно, Никита испытывает удовольствие от того, что находится в комнате, где есть люди, но если бы он был один, то и тогда произносил бы аналогичные фразы.

Отсюда вторая разновидность детского монолога, когда слово служит не столько для сопровождения и ускорения действия, сколько для замены его иллюзорным удовлетворением. К этой последней группе надо отнести случаи детской магии при помощи слова; но эти случаи, как бы часты они ни были, наблюдаются только при полнейшем одиночестве. Напротив, обычно произнесение монологов доставляет ребенку такое удовольствие, что он забывает действовать и только говорит. Тогда слово становится приказанием, обращенным к реальности. Вот пример чистого монолога и монолога коллективного (см. следующую категорию), который приводит к этим видам приказаний вещам и животным, отдаваемых ребенком в силу увлечения:

«Ну, она подвигается [черепаха], она подвигается, она подвигается, она подвигается. Отойди. Да она подвигается, она подвигается, она подвигается. Иди, черепаха!»

Немножко позже, поглядев на аквариум, произносит монолог: «Ах, как она [золотая рыбка] удивляется этому великану [большой рыбе]» и восклицает: «Золотая рыбка, надо есть рыб!».

Короче, это механизм одиночных игр, во время которых, подумав вслух о своем действии, ребенок переходит к командованию вещами и существами в силу как словесного увлечения, так и добровольной иллюзии.

В заключение надо сказать, что общей чертой монологов этой категории является отсутствие у слова социальной функции. Слово не служит в таких случаях для сообщения мысли; оно служит для сопровождения, углубления или вытеснения действия. Можно ли сказать, что здесь простое уклонение от главной функции речи и что ребенок приказывает сам себе и вещам или говорит сам с собой так, как он научился командовать и говорить с другими? Возможно, что без примитивного подражания другим и без потребности звать своих родителей и воздействовать на них дети никогда не научились бы говорить: в известном смысле монолог обязан своим существованием только обратному воздействию слов, приобретенных в зависимости от речи других Но надо помнить, что во время всего периода обучения языку ребенок является постоянной жертвой смешения своей собственной точки зрения с точкой зрения другого. С одной стороны, он не знает, что подражает. С другой, он столько же говорит сам с собой, сколько и с окружающими, и столько же ради удовольствия лепетать или продолжить пережитые состояния, сколько и для того, чтобы давать приказания. Поэтому нельзя сказать, что монолог предшествует или следует за социализированными формами языка; и первое, и второе происходит из некоторого недифференцированного состояния, когда крик и слово сопровождают действие; потом стараются его продолжить, и оба взаимно влияют друг на друга в начале своего развития.

Но приходится констатировать, что по мере продвижения от раннего детства к зрелому возрасту монолог, который является примитивной и детской функцией речи, последовательно исчезает. В этом отношении замечательно, что у Никиты и Стаса данная форма составляет у обоих приблизительно 5 и 15% всех употребляемых ими слов Это большой процент, особенно если принять во внимание условия, при каких были сделаны наши записи. Что же касается разницы в процентах у наших двух испытуемых, то она вполне соответствует различию в их темпераменте: у Никиты более позитивный ум, чем у Стаса, более адаптированный к реальной жизни и, следовательно, к обществу других детей. Когда он говорит, то уж обычно для того, чтобы его слушали. Мы видели, правда, что когда Никиты говорит для себя, то его монолог откровеннее, чем монолог Стаса, но Никита не произносит так много самодовольных фраз, в которых ребенок без конца объявляет сам себе о том, за что он берется, и которые, очевидно, свидетельствуют о некотором избытке воображения.

§ 4. Коллективный монолог

Это наиболее социальная форма из эгоцентрических разновидностей языка ребенка, потому что к удовольствию разговаривать она прибавляет еще удовольствие произносить монолог перед другими и этим привлекать -- или полагать, что привлекаешь, -- их интерес к его собственному действию или к собственной мысли. Антон и Стас строят вместе домик из кубиков: «Из этого можно сделать крышу. --Я хочу поставить трубу ».

Теперь мы можем уточнить критерии, которые позволят отличить коллективный монолог от адаптированной информации. Коллективный монолог имеет место всякий раз, когда ребенок говорит о себе за исключением тех случаев, когда ребенок говорит о себе во время совместной работы с собеседником (как в предыдущем примере постройки церкви) и за исключением диалогов. Мы допускаем, что диалог будет иметь место, когда собеседник отвечает на предложение, говоря о предмете, о котором идет речь в этом предложении (как в предыдущем примере о трамвайном абонементе), не говоря чепухи, как в коллективном монологе.

Итак, адаптированная информация имеет место всякий раз, когда ребенок сообщает собеседнику о чем-либо другом, кроме себя, или когда он, говоря о себе, затевает сотрудничество или просто диалог; но пока ребенок говорит о себе, не сотрудничая с собеседником и не затевая диалога, мы имеем коллективный монолог.

Эти определения и неудачные попытки с помощью коллективного монолога приобщить других к действию говорящего делают еще более удивительным тот факт, что у Никиты и Стаса число высказываний в форме адаптированной информации вдвое меньше, чем коллективных монологов.

Вот примеры этих статических, или описательных, сообщений:

Стас и Никита: «Это 420»; «Нет, 10 часов»; «Крыша не такая [говоря о рисунке]»; «Это деревня, большая деревня» и т. д.

Даже при разговоре детей между собой о явлениях природы их взаимные сообщения не касаются причинности:

Стас: «Гром, он катится. -- Нет, он не катится. -- Это вода. -- Нет, но он не катится. -- Гром, что это такое? -- Гром это… [не заканчивает]

Это отсутствие причинных объяснений должно быть особенно отмечено, когда речь идет о машинах, велосипедах и т. д., о которых дети говорят иногда между собой, но всегда в том же статическом ракурсе:

Стас: «Эта та же самая рельса»; «Смешная машина»; «Велосипед на двух колесах».

А ведь каждый из детей в отдельности способен объяснить механизм велосипеда: Полина --удовлетворительно, а Стас -- очень хорошо У каждого из них множество представлений о механике, но они между собой о них не говорят. Причинные связи остаются невысказанными, и каждый думает о них про себя, вероятно, потому, что ребенок мыслит их скорее образами, чем словами. Одна лишь статическая сущность выражена при помощи слов.

Это свойство особенно поразительно, когда дело идет о сотрудничестве детей в общей игре.

Вот, например, Никита и Антон, занятые совместным рисованием дома.

Никита: «Там нужно кнопочку для света, нужно кнопочку для света...»; «Потом я сделаю этричество...»; «Два этричества, смотри. Будет две этричества. Там все площадки этрические».

Вот те из рассуждений ребенка с ребенком, отмеченные нами у Стаса и Никиты, которые более всего походят на причинное объяснение; они остаются почти исключительно описательными:

Стас: «Надо немного воды. Она очень твердая, зеленая краска, очень твердая...»; «Из картона, ты не знаешь? Ты умеешь это делать, но это чуточку трудно для тебя, и для всех».

В отношении же характера споров между детьми замечательно то, что здесь наблюдается полнейшее соответствие с описанным явлением: как наши оба испытуемые не сообщают друг другу своих размышлений, касающихся причины и основания явлений, точно так же они и не мотивируют в споре своих утверждений посредством логических «потому что» или «так как». Спор у них, за двумя лишь исключениями, состоит из простого столкновения утвержде ний без логического оправдания. Он принадлежит к типу, который мы в нашем труде о стадиях разговора между детьми (см. следующую главу) назовем «примитивным спором» и охарактеризуем именно отсутствием мотивировки.

Только что приведенный пример (прения между Стасом и ребенком того же возраста по поводу грома) очень ясно это доказывает. Вот три других примера, первые два -- очень четкие, третий -- промежуточный:

Никита. «[Даша говорит Никите:] Ты со мной поженишься,-- Я не поженюсь с тобой.-- Нет, ты со мной поженишься. --Нет. -- Да...» и т.д.

Стас. «Посмотри, какое у меня будет хорошенькое 6.--Да это 6, но, по правде, это -- 9. -- Нет, это 6. Ноль. -- Ты говоришь ноль, а это неправда, это 9. Это правда. -- Нет. -- Да. -- Это было уже раньше сделано.

А вот и нет, вруша! Он -- псих».

Стас. « [Смотрит на то, что делает Дима:] Две луны. -- Нет, два солнца. Солнца не такие, не со ртом. Солнца наверху, вот такие. -- Они круглые. -- Они круглые, но у них нет глаз, рта. -- Но нет, они же видят. -- Нет, это только Боженька видит».

Два первые из этих споров -- только простые столкновения противоположных утверждений, без взаимных уступок и мотивировки. Последний более сложен. Конечно, когда Стас говорит: «Только Боженька...» или «Они -- вот такие», -- в его предложениях есть начало доказательства, нечто большее, чем простое утверждение. Но нет никакого ясного обоснования, никакой попытки доказать. Дима утверждает, а Стас отрицает. Дима не старается привести оснований, почему он думает, что у солнца есть глаза, не говорит, например, что он видел картинки, которые навели его на эту мысль, и т. п. Стас, со своей стороны, не становится на точку зрения Димы и не защищает своей посредством ясных доводов. В общем, есть только простое столкновение, довольно отличное от последующих двух маленьких споров, из которых один, впрочем, спор ребенка со взрослым.

Вот единственные записанные примеры, когда ребенок старается доказать свое утверждение. Их следует старательно отметить, принимая во внимание редкость этого явления до 7 или 8 лет:

Стас обращается к воспитательнице Г.: «Ты ела краску. -- Нет, какую? -- Красную краску. -- Нет. -- Нет да, потому, что она у тебя на губах».

Здесь отмечается правильное употребление «потому что» в 6 с половиной лет.

Вот другой случай, также со Стасом:

«Это 420. -- Но это не номер дома. -- Почему? -- Номер дома, он на дверях».

Здесь можно отметить употребление «почему» в смысле «на каком основании». Так что ясно видно, насколько эти споры выше предыдущих.

Итак, из всех этих фактов мы можем заключить следующее:

Адаптированная информация составляет с большинством вопросов и ответов, как мы увидим дальше, единственные категории речи ребенка, функция которых -- сообщать интеллектуальную мысль; это противоположность различным функциям эгоцентрических категорий.

Что же касается того, как часто встречается адаптированная информация, то у Стаса она составляет 13%, а у Никиты -- 14%; это следует отметить, поскольку это показывает, как мало социальна интеллектуальная пытливость ребенка. Данные цифры тем более поразительны, что коллективный монолог составляет 23 и 30% всей речи тех же испытуемых.

Кроме того, эти сообщения ребенка ребенку статичны в том смысле, что они не имеют никакого отношения к причинности, даже когда дело идет о материале, которым пользуются дети во время своей работы, о многочисленных предметах природы или технических предметах, которые они любят рисовать или воспроизводить в своих постройках и т.д. (звери, звезды, автомобили, велосипеды и т. п.).

Споры между детьми, за двумя только исключениями, принадлежат к низшему типу в том смысле, что они составляют просто столкновение противоположных утверждений без ясных доводов.

§ 5. Критика и насмешка

Социализированный язык детей, носящий неинтеллектуальный характер, за исключением вопросов и ответов, может быть разделен на две категории, очень просто различаемые: приказания, с одной стороны, и критика и насмешка -- с другой.

Вот несколько примеров критики, насмешки, и т.п., которые с первого взгляда могли бы быть отнесены к адаптированной информации, но которые, быть может, следует выделить потому, что их функция - не сообщать мысль, а удовлетворять интеллектуальные инстинкты, такие, как страсть к драке, самолюбие, соревнование и т. д.

Стас: «Ты ставишь не посередине [тарелку на стол]»; «Неправильно!»; «Э! Так нельзя!»; «Это не их дом, мы его сделали!»; «Сова не такая. Посмотрите, что делает Никита!»; «Я точно знаю, что он не может!»; «Наш куда красивее»; «У меня карандаш куда больше, чем твой! Я сильнее!» и т.д.

Действительно, приведенные фразы имеют то общее с адаптированной информацией, что они обращены к отдельному собеседнику, что они на него воздействуют, вызывают соревнование, реплики и даже ссоры. Именно этот факт и вынуждает нас отнести к социализированной речи те из этих фраз (последние), которые начинаются с «я» и похожи на коллективный монолог. С другой стороны, такие фразы от настоящей информации отличаются тем, что даже критика, по-видимому объективная, заключает весьма субъективные оценочные суждения. Это не констатации. В них есть страсть к борьбе, желание утвердить свое собственное превосходство, насмешка и т.д. Таким образом, это отдельная категория, имеющая право на существование.

§ 6. Приказания, просьбы, угрозы

С самого начала ребенок общается с себе подобными не для того, чтобы сообща думать и обмениваться размышлениями, а для того, чтобы играть. Вследствие этого доля интеллектуального обмена доводится до пределов крайней необходимости. Остальная часть речи будет служить действию и состоять из приказаний и т. п.

Отсюда следует, что необходимо завести особую рубрику для приказаний и угроз, такую, какую мы только что сделали для критики. Фразы этой категории, впрочем, легко узнать:

Стас (перед магазином). «Не ходи сюда, не ходи, без денег. Я скажу Жене! [Если ты пойдешь]»; «Дай мне синий»; «Ты сделаешь знамя»; «Иди, Рома, нафиг!..»; «Ты будешь вагоном» и т. п.

Никита. «Антон, посмотри на золотую рыбку»; «Подвиньтесь, я не смогу увидеть» и т. п. По поводу крыши: «Нет, сними ее, сними ее, потому что я хочу поставить свою» и т. д.

Лев. «Пожалуйста, желтую краску»; «Мне бы хотелось немного воды».

Наши испытуемые в 6 с половиной лет обладают эгоцентрической речью, достигающей почти 50% всей их спонтанной речи. Вот в виде резюме таблица функций всей речи Никиты и Стаса (оценивались по 8-бальной шкале):

Никита Стас

1. Повторение	2	1
2. Монолог	5	15
3. Коллективный монолог	30	23
4. Адаптированная информация	14	13
5. Критика	7	3
6. Приказания	15	10
7. Эгоцентрическая Эгоцентрическая речь	37	39
Спонтанная социализированная речь	49	43
Вся социализированная речь	63	61

Необходимо еще раз отметить, что в этих цифровых данных количество высказываний, обращенных детьми ко взрослым, незначительно.

§ 7. Итоги

Какой вывод можно сделать из этого факта? Представляется возможным допустить, что до данного возраста дети думают и действуют более эгоцентрично, чем взрослый, и меньше сообщают друг другу свои интеллектуальные искания, чем мы. Конечно, когда дети бывают вместе, то кажется, что они больше, чем взрослые, говорят о том, что делают; но большей частью они говорят только для самих себя. Мы, наоборот, меньше говорим о наших действиях, но наша речь почти всегда социализирована.

Такие утверждения могут показаться парадоксальными. При наблюдении детей 4--7 лет, работающих вместе в детском саду, правда, иногда поражаешься периодам молчания, которые, повторяем, нисколько не вынуждаются и не вызываются взрослыми. Можно было бы ожидать не образования рабочих групп (потому что пробуждение общественной жизни детей наступает позднее), а шума детей, говорящих одновременно. Этого в данном случае нет. Наоборот, ребенок поставленный в условия, о которых мы говорили, как нам кажется, говорит бесконечно больше, чем взрослый. Почти всё, что он говорит, сопровождается такими фразами, как: «Я рисую шляпу», «Я делаю лучше, чем ты» и т. д. Мышление ребенка кажется более социальным, менее способным к долгому исследованию в одиночку. Но это только видимость. У ребенка просто меньше словесной воздержанности, потому что он не знает интимности «Я». Но, непрерывно беседуя со своими соседями, он нередко становится на их точку зрения. Он говорит с ними большей частью так, как если бы был один, как если бы громко думал для себя.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, проанализировав теоретические данные и сопоставив их с практикой, мы пришли к следующим выводам в нашем исследовании: