Принцип единства красоты и истины в философии Платона

Размещено на http://www.allbest.ru/

Принцип единства красоты и истины в философии Платона

Л. С. Камнева

платон красота истина бытие

Миф Платона, завершающий его диалог «Государство», гласит, что человек приходит на землю из жуткой долины уходящего сокрытия (Х^0п), и «здесь», на земле, он проходит свой смертный путь среди всего сущего в целом. Поэтому в противоположность сокрытию, которое он несет с собой как наследство этого округа, человек, когда возвращается «сюда», должен сначала свободно постигать окружающее его сущее. Он способен познавать истину благодаря постепенному устранению сокрытия и позволяя, таким образом, несокрытому показывать и как бы сказывать себя. Вещи показывают себя сначала, будучи несокрытыми, потому что сокрытость окружает тех, кто был перемещен обратно «сюда» вследствие поглощения воды из реки Амелот. Этот миф указывает на необходимость истины и ее сущностное отношение к Э'Л, которая есть основание, предшествующее истине. Такое понимание учения Платона об истине развито М. Хайдеггером [6].

Здесь у Платона мы уже встречаемся со знаком преобразования основной позиции человеческого мышления, и такого рода преобразование означает начало метафизики. Равнина X^0n уже не будет восприниматься как чистое событие, но будет получать смысл просто «забвения». Но если Х^0п изначально противоположна dX^0eia, если X^0n как равнине уходящего сокрытия здесь соответствует утрата в смысле забвения, то в противовес забвению сохранение и предохранение должно пониматься в соответствии с истиной как таковой. Где истина ведет к присутствию, там правит сохранение того, что можно спасти от утраты. Несокрытость (aX^0eia) и сохранение (^s^vn^ai) ведут вместе любое сущее к присутствию. И эта первоначальная принадлежность совместному должна иметь незаметный характер подобно всякому источнику, который из самого себя входит в присутствие. При возвращении на землю после прохождения равнины основным оказывается отношение между красотой и истиной. Важно знать тот контекст и ту сферу, в которой идет речь о красоте. Суть красоты обсуждается не в рамках разговора об искусстве как таковом и не в связи с вопросом об истине, а в горизонте ведущего вопроса философии, т. е. вопроса об отношении человека к сущему. Именно в силу того обстоятельства, что Платон размышляет о красоте и прекрасном в сфере ведущего вопроса философии, он на первый план выдвигает связь красоты с истиной и искусством.

Данное обстоятельство раскрывается во второй половине диалога «Федр» Значимым для изучения «Федра» является критическое переиздание диалога, предпринятое Ю.А. Шичалиным [3], который во вступительной статье и в комментариях попытался восстановить исторический и культурный контексты, в которых создавался диалог. По нашему мнению, это издание может стать началом нового направления в изучении философии Платона и традиции платонизма в целом. К предпосылкам этого направления можно отнести также работы П.П. Гайденко [1] и К.А. Сергеева, Я.А. Слинина [4; 5].. Приведем лишь несколько рассуждений, чтобы сделать зримой ту сферу, в которой обсуждается красота. Платон говорит, что красота окрыляет, поскольку если кто-либо смотрит на красоту здешнего мира, он припоминает при этом истинную красоту.

«Только одной красоте выпало на долю быть наиболее зримой и привлекательной. Человек, очень давно посвященный в таинства или испорченный, не слишком сильно стремится отсюда туда, к красоте самой по себе...» (Федр 250 е) Здесь и далее используется перевод А.Н. Егунова [3]..

Окрыляется только тот, кто смотрит на здешнюю красоту, припоминая при этом «красоту истинную» (Федр 249 d), ведь всякая человеческая душа была по своей природе созерцательницей подлинного сущего, иначе она не вселилась бы в это живое существо. В переводе А.Н. Егунова данное рассуждение звучит так:

«Ведь, как уже сказано, всякая человеческая душа по своей природе бывала созерцательницей бытия, иначе она не вселилась бы в это живое существо» (Федр 249 е).

Речь идет о том, что каждая человеческая душа, выходящая из самой себя, в исступлении уже созерцала сущее в его подлинном виде, так как в противном случае она никогда не могла бы войти в такую форму жизни, которая присуща человеческому существу. Чтобы человеку быть особенным живым существом, он должен уже созерцать подлинное бытие. Почему это так? И что есть человек в силу этого обстоятельства? Платон мало рассуждает о том, что есть человек, но он мысленно допускает, что сущность человека заключается в следующем: человек согласует себя с сущим, если он стремится познать истину. Человек не мог бы иметь такую сущность, а сущее как таковое не могло бы ему раскрывать себя, если бы до любого момента времени человек не имел бы в своем созерцании посредством «теории» вид подлинного сущего или бытие как таковое. Человеческая душа должна всегда иметь бытие уже созерцаемым, поскольку оно не может быть постигнуто только лишь чувствами. Душа питает себя созерцанием бытия. Бытие, распознающее отношение к вещам, - именно это обеспечивает человеку его отношение ко всему сущему. Если бы мы не знали заранее, что есть различие и подобие, мы никогда не могли бы воспринимать различные вещи, мы не могли бы воспринимать вещи вообще. Если бы мы не знали, что есть то же самое и что есть противоположное, мы в этом случае никогда не могли бы согласовывать себя даже с самим собой. Мы не могли бы тогда быть самими собой и были бы лишены собственной самости. Если бы мы ничего не знали заранее относительно закона, порядка и гармонического строя вещей, то мы сами не могли бы ничего устраивать и конструировать, утверждать или устанавливать что-либо в существовании. Сама форма жизни, присущая человеку и называемая человеческим существом, была бы просто невозможна, если бы в ней фундаментальным и изначальным образом не правило бы созерцание сущего как такового.

Важно хотя бы кратко рассмотреть теперь и другую сущностную детерминацию человеческого бытия. Поскольку душа, имевшая чистое созерцание бытия в небесном плане, изгоняется в тело, постольку сущее уже никогда не может быть созерцаемо в его незамутненном виде. В телесном облике укорененность вещей в бытии может быть зримой лишь при условии нашей встречи с тем или иным сущим. Поэтому относительно созерцания бытия-как-идеи, которое заранее было присуще человеческой душе, истинно вообще следующее:

«... душа, никогда не видавшая истины, не примет такого образа, ведь человек должен постигать (ее) в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий, но сводимой рассудком воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия» (Федр 249 Ь-с).

Здесь важно отметить следующее. Когда душа возвращается на землю после перехода равнины уходящего забвения, она не сможет возвратиться в человеческое тело, если все абсолютно забыла. Но в диалоге «Федр» имеется и другой миф:

«Попробуем сказать и о том, как произошло название смертного и бессмертного существа. Всякая душа ведает всем неодушевленным, распространяется же она по всему небу, принимая порой разные образы. Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое, - тогда она вселяется туда, получив земное тело, которое благодаря ее силе кажется движущимся само собой; а что зовется живым существом, - все вместе, то есть сопряжение души и тела, получило прозвание смертного» (Федр 246 Ь-с).

И далее:

«Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего поклонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам и любви... » (<Федр 248ф.

Многие души, которым не удалось уподобиться богу в телесном обличии, подвергаются забвению. «Несмотря на крайние усилия, всем им не достичь созерцания (подлинного) бытия, и, отойдя, они довольствуются мнимым пропитанием» (Федр 248 Ь). Вот почему для большинства людей познание сущности вещей оказывается крайне затруднительным. Созерцание сущего остается для них настолько трудным, что большинство из них никогда не достигает своей цели. Они, следовательно, созерцают сущее лишь вполовину того, каким оно могло бы быть. Наше созерцание оказывается таким, как если бы мы смотрели на вещи, будучи нетрезвыми, поскольку тело всегда опьяняет человека теми или иными своими вожделениями. Большинство людей пьяны потому, что они сами отклонились от усилия достичь чистого созерцания бытия. Но, отклонившись, они довольствуются лишь «мнимым пропитанием». Не питаемые более созерцанием бытия, они ограничиваются тем, что перепадает им от разного рода мнений. В земном мире большинство людей оказывается жертвами широко распространенных мнений относительно тех или иных вещей. И чем более бытие оказывается скрытым от человека, тем более люди становятся согласны с обыденными явлениями и заурядными мнениями, обретая в них подтверждение своего существования и своей жизни в целом. Человек тем самым в своей надлежащей сущности преодолевается таким сокрытием подлинности вещей, которое дает начало разного рода иллюзиям, включая и такую точку зрения, что никакого бытия вообще нет. Люди в своем большинстве погружаются в забвение подлинной природы всего сущего именно потому, что постоянно должны иметь дело с такими вещами, которые оказываются поблизости и являются для них полезными. Как раз о таких вещах мы и говорим, что они подлинно есть. Все, что для нас должно иметь подлинное значение и налагает на нас определенные требования, - это вещи, которые приближают нас к бытию всего сущего. Однако все, кто в своем забвении отклоняется от укорененности вещей в бытии, не знают даже о явлении имеющего смысл феномена. Если бы они это знали, тогда воспринимали бы подлинную природу вещей, поскольку даже в мимолетных явлениях, «пусть только едва-едва», но бытие все же выдвигается на первый план.

И как раз такого рода понимание позволяет выходить из забвения. Тогда вместо того, чтобы быть рабами забвения, мы бы могли в припоминающем мышлении бытия сохранять память как таковую:

«Припоминать то, что там, на основании того, что есть здесь, нелегко любой душе: одни лишь короткое время созерцали тогда то, что там; другие, упав сюда, обратились под чужим воздействием к неправде и, на свое не- счастие, забыли все священное, виденное ими раньше. Мало остается таких душ, у которых достаточно сильна память. Они всякий раз, как видят что-нибудь, подобное тому, что было там, бывают поражены и уже не владеют собой, а что это за состояние, они не знают, потому что недостаточно в нем разбираются» (Федр 250 а).

Платон говорит, что мало остается таких людей, кто имеет в своем распоряжении способность припоминать бытие, но даже и эти немногие не способны без каких-либо трудностей видеть то, что им встречается и что выходит на первый план присутствия. Для видения этого должны быть осуществлены особые условия. Бытие есть притягивающая и связующая человека сила. Поэтому каждый, кто оказывается зависимым от того, как бытие раскрывает себя, уже имеет способность видеть самораскрытие сущего в идее. Как только человек позволяет самому себе быть связанным с бытием в своем собственном созерцании, тогда он тут же оказывается увлеченным за пределы самого себя. Он вовлекается в сферу между собой и сущим и, таким образом, уже находится вне самого себя. Такого рода выхождение из себя и возвышение над собой осуществляется благодаря Эросу. Человек способен мыслить бытие и преодолевать забвение бытия лишь в той мере, в какой бытие вещей способно извлекать его «эротическую» мощь.

Мы говорили о том, что сущности человека, согласно Платону, принадлежит способность к созерцанию бытия как такового. Это положение нетрудно понять, если мы осознаем то обстоятельство, что созерцание бытия не выступает на сцену как простая принадлежность человека в его земном пребывании. Оно присуще человеку только как его самая внутренняя сущность. Однако эта сущность легко может быть деформирована и рассеяна в силу того обстоятельства, что она всегда должна быть воспроизводима заново. Для раскрытия этой сущности человека необходимо все, что делает возможным непрерывное ее сохранение и обновление. Созерцание бытия может раскрываться даже в том, что встречается в непосредственных и даже мимолетных явлениях вещей. Все, что наиболее легко и явно выдвигает на первый план укорененность вещей в бытии, как раз и есть, согласно мысли Платона, красота сама по себе. Когда мы определяем область, в которой красота достигает слова и своего собственного с-казывания, тогда мы уже становимся людьми, способными говорить о том, что есть красота. Это определяется тем обстоятельством, что красота неотделима от возможности созерцания бытия и сохранения такого рода созерцания.

Важно теперь перейти ко второй стадии прояснения вопроса относительно соотношения красоты и истины. Однако сначала мы должны выяснить сущностное определение красоты. Из метафизических оснований полисной жизни, которые раскрываются в диалоге Платона о государстве, мы знаем, что все, что устанавливает образец чего-либо, получает свою демонстрацию в справедливости, т. е. в действенном согласовании порядка общественной жизни, а тем самым - и порядка бытия. Но высшая и чистая сущность, рассматриваемая с точки зрения забвения бытия, оказывается наиболее удаленной от нас. В той мере, в какой сущностный порядок бытия раскрывает себя в многообразии всего сущего, во всем том, что мы называем вещами, этот порядок в обычных обстоятельствах человеческой жизни весьма трудно распознать. Вот почему незамечаемыми оказываются мимолетные явления, тогда как все то, что предстает как сущностное, едва ли для нас становится обязывающим. В этой связи Платон в диалоге «Федр» говорит следующее:

«В здешних подобиях нет вовсе отблеска справедливости, воздержанности и всего другого, ценного для души, но, подходя к этим изображениям, кое-кому, пусть и очень немногим, все же удается, хотя и с трудом, разглядеть при помощи наших несовершенных органов, к какому роду относится то, что изображено» (Федр 250а).

Платон здесь говорит не только об отсутствии «отблеска справедливости», но и об отсутствии благоразумия (аюфроаиу'л), поэтому как мимолетное явление человек обычно встречает все разнообразие вещей. Лишь некоторым удается постигать изначальный, т. е. сущностный, источник того, что предлагает нам себя в мимолетных и преходящих явлениях. Требуется тщательная подготовка мышления, и как раз на это намекает Платон, когда в противовес вышесказанному выдвигает поразительный антитезис: «иначе, однако, с красотой». В противовес здешним подобиям «красота сияла среди всего, что там было; когда же мы пришли сюда, мы стали воспринимать ее сияние всего отчетливее посредством самого отчетливого из чувств нашего тела - зрения, ведь зрение самое острое из них» (Федр 250 ё). Другими словами, только красота освещает даже в земном пребывании человека сущностный порядок бытия, и только в ней сохраняется сам порядок надлежащего освещения. Красота есть то, что настигает и пленяет нас наиболее непосредственным образом. Однако, встречая нас как светоносность бытия и его сияние, она в то же время освобождает для нас простор, необходимый для созерцания всего сущего. Красота позволяет нам постигать непосредственность чувственных явлений и в то же время окрыляет нас, предоставляя нам возможность восходить в высший план бытия. Красота является одновременно и пленяющей нас, и освобождающей, она есть то, что высвобождает нас от забвения сущего и позволяет нам достигать созерцания бытия вещей. Она является наиболее светоносной и оказывается необычайно сияющей даже в сфере непосредственного чувствования и мимолетных явлений. Нам, людям, красота сама по себе дается через наиболее острый способ восприятия, каким является зрение. Ведь зрение как созерцание - это такая способность, которая через посредство тела позволяет нам постигать сущность самих вещей.

Согласно Платону, созерцание достигает как самой высокой, так и самой удаленной возможности бытия. Оно раскрывает одновременно ближайшую и самую яркую непосредственность мимолетных явлений, которые выступают на первый план, и в них раскрывается само по себе бытие. Красота, согласно своей природе, есть то, что оказывается в чувственной сфере наиболее ярко вспыхивающим и сияющим, поэтому своим блеском она в то же время несет свет самому сущему. Если бытие есть то, с чем человек изначально и сущностно связан, то как раз в направлении к бытию красота человека освобождает. Поскольку она позволяет сущему быть сиянием и поскольку она сама по себе есть то, что оказывается для нас наиболее притягательным, постольку красота влечет человека за пределы самого себя к бытию как таковому.

Нам трудно найти такие выражения, с помощью которых мы могли бы хотя бы приблизительно воспроизвести то, что Платон говорит о красоте. Отметим в этой связи следующее его высказывание:

«Только одной красоте выпало на долю быть наиболее зримой и привлекательной. Человек, очень давно посвященный в таинства или испорченный, не слишком сильно стремится отсюда туда, к красоте самой по себе: он видит здесь то, что носит одинаковое с нею название, так что при взгляде на это он не испытывает благоговения, но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное, покрыть и оплодотворить; он не боится наглого обращения и не стыдится гнаться за противоестественным наслаждением» (Федр 250 е).

Начало данного высказывания переводят еще и так, что только подлинной красоте предназначено быть наиболее ясной из всех вещей и самой любимой из всего сущего. Платон вовсе не утверждает, что красота сама по себе есть наиболее ясная и любимая вещь. Красота, скорее всего, есть нечто наиболее светоносное, и поэтому она особенно привлекает нас; она одновременно нас пленяет и освобождает. Именно красота позволяет сохранять человеку способность к созерцанию бытия; именно она делает возможным раскрытие бытия даже в наиболее непосредственных и мимолетных явлениях, которые легко исчезают в забвении. Присущая человеку способность понимать (фрбу'лотс;) возвышает его к тому, что собственно и должно быть осмыслено.

Третий вопрос, позволяющий понять отношение между красотой и истиной, теперь уже предполагает ясный ответ. Чтобы достичь ясности в отношении красоты и истины, достаточно снова прочесть основное вводное высказывание, причем прочесть так, как предлагает нам сам Платон. Основное его положение гласит, что сущности человека присуще созерцание бытия, в силу чего человек способен согласовывать себя с разного рода вещами, а также со всем тем, что он встречает как очевидное для себя.

Платон отмечает, что душа, никогда не видавшая истины, не примет человеческого образа.

«. ведь человек должен постигать (ее) в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий, но сводимой рассудком воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэтому по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил память обращена на то, чем божествен бог. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями, всегда посвящаемый в совершенные таинства, становится подлинно совершенным. И так как он стоит вне человеческой суеты и обращен к божественному, большинство, конечно, станет увещевать его, как помешанного, - ведь его исступленность скрыта от большинства» (Федр 249 Ь-ё).

Платон говорит здесь не о том, что для подлинного созерцания основным условием является то, что человек имеет заранее сущее в созерцании. Речь идет о более важном: душа, никогда не видавшая истины, не сможет принять человеческого облика. Другими словами, душа никогда не могла бы принять форму человеческого бытия, если бы она ранее не созерцала сущее в его несокрытости. Раскрытие бытия - это как раз то, что сущностно осуществляет истина; но это как раз и то, что осуществляет также и красота. Таково действие красоты, которая сияет даже в преходящих и мимолетных явлениях. Красота освобождает нас к бытию, он(а)влечет нас к открытости бытия, а тем самым и к истине. Истина и красота по своей сути связываются с одним и тем же, чем как раз и является бытие. Они в одном и том же образуют совместность и тем самым принадлежат единому. Раскрывать бытие и сохранять его в открытости - в этом суть назначения красоты и истины. Платон поэтому говорит:

«.философы - это люди, способные постичь то, что вечно тождественно самому себе, а другие этого не могут и застревают на месте, блуждая среди множества разнообразных вещей, и потому они уже не философы.» (Государство VI, 484 Ь) Перевод А.Н. Егунова [2]..

И как раз в той самой сфере, где красота и истина принадлежат совместному, они для обычного человека оказываются расходящимися и вынуждены друг от друга отделяться. Вот почему истина, поскольку она есть раскрытие бытия, может быть в своей глубинной сущности лишь вне-чувственным светом и освещением. Ведь само бытие, поскольку оно для Платона есть идея, суть вне-чувственное. Если бытие раскрывается только в созерцании, то само созерцание должно быть свободным от забвения бытия. Созерцание требует наиболее непосредственного освещения преходящих явлений, поскольку раскрытие бытия возможно всегда только в терминах истины как таковой.

Когда мы обычно рассматриваем сущность искусства и определяем, что в искусстве на первый план выдвигается красота и прекрасное, то в силу этого обстоятельства мы можем сказать, что произведение искусства всегда пребывает в сфере чувственного. Вследствие этого обстоятельства, согласно Платону, искусство далеко отходит от истины, поэтому становится ясно, почему красота и истина, несмотря на их принадлежность совместному и единому, тем не менее, все же должны быть различимы и даже отделены друг от друга. Однако такого рода разделение и несогласие в широком смысле, с точки зрения Платона, вовсе не является чем-то совершенно ущербным. Напротив, скорее разделение и несогласие оказываются приемлемыми и вполне подходящими, и прежде всего, потому что именно прекрасное позволяет нам выходить за пределы чувственного, поскольку красота возвышает и возвращает нас в сферу истинного. Да и в самом разделении все же преобладает согласие, поскольку прекрасное, будучи чувственно воспринимаемым и тем не менее сохраняющим сияние, заранее обретает в истине бытия как сверхчувственного свое место. Вот почему благодаря красоте человек способен восходить к истинному порядку вещей.

Список литературы

1. Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. - М., 1980.

2. Платон. Государство // Платон. Соч. Т.3. - М., 1994.

3. Платон. Федр / пер. А.Н. Егунова; редакция, вступ. ст., коммент. хронология Ю.А. Шичалина. - М., 1989.

4. Сергеев К.А., Слинин Я.А. Диалектика категориальных форм познания. Космос Аристотеля и наука Нового времени. - Л., 1987.

5. Сергеев К.А. Слинин Я.А. Природа и разум: античная парадигма. - Л., 1991.

6. Хайдеггер М. Учение Платона об истине // Хайдеггер М. Время и бытие. - М., 1993. - С. 345-360.

Размещено на Allbest.ru