"Русская идея" в произведениях философов-эмигрантов в 20-30-е годы XX века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования и науки РФ

ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет»

Исторический факультет

Кафедра политологии и политического управления

Курсовая работа

«Русская идея» в произведениях философов-эмигрантов в 20-30-е годы XX века

Выполнила: Феоктистова Ю.В.

студентка 133 гр.

Научный руководитель:

к.и.н., доц. Харин Е.С.

Ижевск - 2012

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

Глава 1. Социально-политические условия для развития философской мысли в 20-30 годы XX века в России

Глава 2. Идеи и взгляды философов о судьбе России

2.1 «Русская идея» Н.А. Бердяева

2.2 «Философское пробуждение» Г.В. Флоровского

2.3 «История русской философии» В.В. Зеньковского

2.4 «Основные черты русской нации в двадцатом столетии» П.А. Сорокина

Глава 3. Самобытность «русского идейного пути»

Заключение

Список источников и литературы

ВВЕДЕНИЕ

"Русская идея" -- понятие, с помощью которого можно, следуя за философами XIX--XX столетий, объединить целую группу тем и проблем, идейных течений и направлений, дискуссий, которые в немалой степени определяли картину развития российской культуры, в частности и в особенности философии. Но и на исходе нашего века и второго тысячелетия наблюдается новая вспышка интереса к ушедшим в прошлое спорам и к тем выдающимся мыслителям, которые в них участвовали. Ибо сходные темы и проблемы стали вновь волновать россиян и всех тех, кому небезразличны судьбы России.

Именно «Русская идея» о судьбе России и будет являться предметом данного исследования.

Мы могли бы сегодня сказать о себе и нашем времени то, что писал видный поэт и философ России В. Иванов (1866--1949) в статье "О русской идее", опубликованной в 1909 г. в журнале "Золотое руно":

"Наблюдая последние настроения нашей умственной жизни, нельзя не заметить, что вновь ожили и вошли в наш мыслительный обиход некоторые старые слова-лозунги, а, следовательно, и вновь предстали общественному сознанию связанные с этими словами-лозунгами старые проблемы".

О каких же проблемах, "словах-лозунгах", говорили в начале века, и идет речь сегодня, когда употребляется объединяющее их понятие "русская идея"? Суммируя дискуссии, можно условно выделить следующие основные группы проблем и линий спора:

1) Любовь к России, к Родине -- характер русского, точнее, российского патриотизма. Патриотизм и критическое отношение к России, к российскому, значит, многонациональному народу, в частности к народу русскому -- совместимы ли они? Патриотизм как пробуждение национального самосознания.

2) Историческая миссия России и ее народа. Утверждение о русском народе-мессии, возрождение идеи о России как "Третьем Риме". Различия между "миссионизмом" и "мессианизмом".

3) Исторический путь России, его своеобразие и его пересечение с путями других народов, стран, регионов:

а) Россия и Запад;

б) Россия и Восток. Россия как Евразия;

4) Русская душа", или специфика национального характера русского народа.

5) Своеобразие российской национальной культуры. Специфика российской философии. "Национальные" ценности и ценности общечеловеческие.

6) Российская государственность. Специфика решения проблем свободы, права, демократии, реформ и революции в России. Особая социальная роль и ответственность российской интеллигенции.История философии: Запад - Россия - Восток (книга третья, философия XIX-XX веков). М.,1992. С. 70

Целью работы будет являться определение «русской идеи» в произведениях философов эмигрантов, заданного периода времени, т.е. 20-30-ые годы XX века. Для этого поставлены следующие задачи:

1. Узнать социально-политические условия для развития философской мысли в России;

2. Разобрать отдельных авторов, которые писали по заданной тематике;

3. Найти самобытность «русского идейного пути»

Ностальгические чувства, сложным образом перемешанные в мироощущении русских людей, оказавшихся после революции в эмиграции, будут интересовать в данной работе не с художественной или психологической, а с философской стороны.

С точки зрения того, на что они направлены, т.е. как рефлексия на тему России, занявшей центральное место в творчестве русских философов послеоктябрьского зарубежья, что будет являться объектом данного исследования. Ведь по-прежнему «белым пятном» является философская культура послеоктябрьской эмиграции, которая в течение десятилетий отбрасывалась в СССР как белоэмигрантская, что предопределило отрицательное отношение ко всем философам этого периода и их творчеству.

Глава 1. Социально-политические условия для развития философской мысли в 20-30-е годы XX века в России

Есть два характерных типа эмигрантского ощущения Родины. Первый - «оптимистический» - это сознание непрекращающейся близости с Россией, готовность к воссоединению с ней. И второй - «пессимистический», в котором выражена не только любовь к родному, но и безысходность, страх, нежелание возвращаться к «перепаханному кладбищу». Маслин М.А., Андреев А.Л. О русской идее. Мыслители русского зарубежья о России и ее философской культуре. Москва, 1990. С. 5.

Русская эмиграция в результате революции и Гражданской войны выделяется уже количеством и одновременной массовостью (по различным данным, от 1млн. 200 тыс. до 2 млн. человек в течение всего нескольких лет). Березовая Л.Г. Культура русской эмиграции 1920-30 -х гг. М.,2009. С.19.

Эмиграция 20-х гг. сложилась из трех разнородных и разновременных слоев. Первый, самый немногочисленный, состоял в основном из дипломатов и предпринимателей. Те, кто в 1917 году работали и жили за границей, просто не вернулись, надеясь пережить лихие годы. Здесь были и те, что не смогли вернуться в России через фронты Первой мировой войны: артисты на гастролях, дипломаты, русские студенты и ученые в европейских университетах и т.п. Это был материально и психологически самый благополучный, но и самый незначительный слой, составивший эмиграцию.

Второй слой - самый многочисленный и трагический: группы беженцев и белогвардейцев, которым пришлось покинуть Родину в 1919-1920 гг. За полтора года из России были вынуждены уехать более миллиона человек, в том числе около 60% - военнослужащие, которые пережили унижения разгрома, страха, бегства, распад всех семейных и общественных связей. Центральное событие этого периода - крымская катастрофа ноября 1920 года, когда родные берега покинули на кораблях своих и союзников сразу 150-160 тысяч человек. А главное - они уходили с последнего клочка земли потерянной ими России. Березовая Л.Г. Культура русской эмиграции 1920-30 -х гг. М.,2009. С.20. После массовой эвакуации из южных портов (Новороссийск, Севастополь, Одесса) начал определяться основной состав беженцев. Ведь вместе с войсками уходили политические деятели, бывшие члены Государственной думы, Временного правительства, Учредительного собрания, местных правительств, гражданские лица, - те, кто сумел попасть на отплывающие пароходы.

Этот слой эмиграции по своей структуре был почти точной копией дореволюционной России. Здесь были представлены все социальные слои общества: от крестьян и казаков до членов императорской семьи. Все нации, все профессии, все возраста, все политические партии (кроме большевиков, которые отправились позже, после сталинских репрессии). Важно было еще и то, что они уходили в Европу чаще всего без денег, без будущего, с унижением и ожесточением в сердце. В этом слое явно преобладали военные. Это повлияло и на первоначальное их расселение в Европе: там, где принимали русских войска - сначала Турция, затем Сербия и Болгария.

Третий слой складывается из интеллигенции и гражданской образованной публики с 1920 годов. Первоначально они попадали в Европу вместе с отступавшими белыми армиями через Прибалтику, Польшу, Манчжурию, Турцию. Но центральным событием, которое определило психологический настрой и состав этой «культурной интеллигенции», была знаменитая позорная высылка интеллигенции в августе-сентябре 1922 года. Особенность этой высылки состояла в том, что это была акция государственной политики нового большевистского правительства. XII конференция РКП(б) в августе 1922 года приравняла старую интеллигенцию, которая стремилась сохранить политический нейтралитет, к «врагам народа», к кадетам. Один из инициаторов высылки, Л.Д. Троцкий, цинично пояснил, что этой акцией Советская власть спасает их от расстрела. Именно эта альтернатива и была заявлена официально: в случае возвращения - расстрел. Состав группы высылаемых «неблагонадежных» лиц состоял сплошь из интеллигенции, в основном интеллектуальная элита дореволюционной страны: профессора, философы, литераторы, журналисты. Решение властей для них было моральной и политической пощечиной. Ведь Н.А. Бердяев уже читал лекции, С.Л. Франк преподавал в Московском университете, педагогической деятельностью занимались П.А. Флоренский, П.А. Сорокин…А оказалось, что их выбрасывают как ненужный хлам.

Но труды эмигрантов имеют огромное значение во вкладе в русскую и европейскую философскую мысль. Культурология и историография, созданные его представителями, есть важное, существенное дополнение, без которого невозможно понимание своеобразия и цельности нашей национальной культуры и национальной духовности. А такое понимание предполагает и целостный подход к освоению истории нашей культуры, а восприятие всего богатства духовных ценностей лежит в основе цивилизационного отношения к этим ценностям.

Такие произведения, как «Русская идея» Н.А. Бердяева, «Пути русского богословия» Г.В. Флоровского, двухтомная «История русской философии» В.В. Зеньковского, работы Вышеславцева, Сорокина и других ученых, изданные на русском и иностранном языках, известны почти каждому западному русисту. Поэтому в данной работе представлены именно эти авторы, чьи работы могут отразить «русскую идею» и судьбу России.

Глава 2. Идеи и взгляды философов о судьбе России

Вклад мыслителей русского зарубежья в общеевропейский философский процесс, издания и переводы их трудов на основных европейских языках в немалой степени способствовали осознанию русской философии в качестве полноправного компонента философии европейской, ибо национально-своеобразные ценности и идеи русской философской мысли заняли определенное место в современном западном сознании; эти ценности получают специфическое толкование, так или иначе анализируются или обсуждаются.

Эмигрантской ветви русской философской культуры принадлежит приоритет в постановке целого ряда философско-исторических, культурологических, историко-философских проблем, впервые ставших предметом широкого обсуждения советскими учеными и публицистами лишь во второй половине восьмидесятых годов двадцатого столетия. К их числу относятся осмысление роли православия в развитии русской духовной культуры и национального самосознания русского народа, анализ национальной специфики философской культуры России девятнадцатого и двадцатого веков, постановка вопроса об основных чертах русской нации. Маслин М.А., Андреев А.Л. О русской идее. Мыслители русского зарубежья о России и ее философской культуре. Москва, 1990. С. 10.

2.1 «Русская идея» Н.А. Бердяева

Николай Александрович Бердяев (1874-1948) родился в Киеве в родовитой дворянской семье. Учился в Киевском кадетском корпусе, затем, в университете увлекся марксизмом. За пропаганду социализма был исключен из университета и сослан в Вологодскую губернию. Вскоре последовал отход в область религиозной идеологии, что сочеталось с признанием ряда моментов марксистской социальной программы.

Автор говорит, что «русская идея» - эсхатологическая, обращенная к концу, принимает форму стремления к русскому спасению. Она соответствует характеру и призванию русского народа. Русский народ ставит любовь выше справедливости. Бердяев Н.А. Русская идея: основные проблемы русской философской мысли конца XIX века и начала XX века. О России и русской философской культуре. М., 1990. С.125

Вышедшая в самом начале «холодной войны» (1946) книга Бердяева содержала критику милитаризма и агрессии - всего, что определялось как «идея господства, преобладания и могущества». Всему этому он противопоставил русскую идею - «идею коммюнотарности (общинности) и братства людей и народов», как симпатия к СССР. Возможно поэтому, на Западе неприязненно относятся к «Русской идее» Бердяева.

Понятие «русская идея» не задано и не определено заранее ученым. Содержание понятия раскрывается в различных аспектах, отношениях и связях как «русское сознание», «русская философия», «русская история», «русское общество», «русская нация» и др. такая полисемантичность говорит о несводимости «русской идеи» лишь к религиозно-мессианистской, мистической, эсхатологической проблематике.

2.2 «Философское пробуждение» Г.В. Флоровского

Георгий Васильевич Флоровский (1893-1979) окончил историко-филологический факультет Одесского университета. Готовился к преподавательской деятельности. В 1932 году принял священство. Преподавал в университетах Парижа, Нью-Йорка.

В своей работе «Философское пробуждение» философ подробно излагает страницы русской философской культуры, рассказывает о религиозных, светских аспектах в данном предмете.

Провел анализ самого процесса производства философского знания, опровергает точку зрения тех, кто пытается доказать слабость русской философской мысли.

Гораздо более характерной для России, считает он, стала рано сложившаяся ориентация на осмысление исторического прошлого страны, ее места среди других народов и государств, ее пути в религиозном аспекте.

Но Флоровский постоянно переключает внимание с культуры, на религиозную проблематику, когда данная проблематика не имеет никакого отношения к конкретной теме, что создает проблему в объективности его воззрений.

2.3 «История русской философии» В.В. Зеньковского

Василий Васильевич Зеньковский (1881-1962) окончил Киевский университет, где учился на естественно-математическом и историко-филологическом факультетах. Преподавал в Киевском университете. С 1919 года в эмиграции. Преподавал позже в Белграде, Париже.

В данной работе автора изложена весьма жесткая религиозно-детерменистская точка зрения на то, что философская мысль России была изначально религиозной, что христианство было главным фактором, определившим самобытность русской философии. Но философия не теоцентрична, а антропоцентрична, историософична и привержена к социальной проблематике. Основные темы русской философской мысли: темы личности, тема свободы и тема социума. Также он говорит, что русская философская мысль переосмыслила, анализировала мысль западную, накладывая на собственную действительность. Философия нашла в России свой путь.

Однако, Россия, не отрывалась от церковной традиции в философской культуре, в отличие от Запада, решавшего основные философские темы вне и помимо христианства и церкви. В этом расхождение философской мысли западной и российской.

2.4 «Основные черты русской нации в двадцатом столетии» П.А. Сорокина

Питирим Александрович Сорокин (1889-1968) родился в Жешарте в крестьянской семье. Принимал активное участие в политической деятельности, был лидером правых эсеров. Преподавал в Петрограде, после высылки - в Гарварде, где возглавил факультет социологии.

Философ пишет о вкладе русских в развитие мировой культуры, прослеживаются связи истории русской духовной культуры с ходом исторического развития страны, ведется полемика с поверхностными и упрощенными представлениями об основных чертах русской нации истории и культуры, многие из которых до сих пор распространены на Западе.

Адресовано произведение западному читателю, малознакомому с Россией, ее прошлым и настоящим. Он подробно освещает ключевые события драматической истории страны, стремится вызвать читательские симпатии. Он выделил основные черты русской нации: жизнеспособность, длительное существование, замечательное упорство, выдающаяся готовность идти на жертвы ради своего сохранения, а также необычайное территориальное, демографическое, политическое, социальное и культурное развитие.

Как итог в рассмотрении предложенных задач данного исследования следует сделать вывод, что работы эмигрантских философов, многие из которых были высланы в 1922 году из СССР, не были свободны от критических, резких выпадов против советского строя. Их патриотизм не был связан с планами социалистического преобразования России. Тем не менее, за рубежом они представляли русскую культуру, ту ее линию, которую невозможно было продолжать в условиях массовых репрессий против русской интеллигенции, усиливавшегося идеологического диктата, непризнававшегося разномыслия.

При всей своей критике, а порой даже и согласию с проводимыми экономическими и социальными преобразованиями, но против идеологического давления на слой философов, литераторов и других представителей научной мысли, они проявляли оптимизм, уверенность, что духовный путь России и ее философская культура не будут преданы забвению, не смотря ни на какие исторические катаклизмы.

Философы-эмигранты своей деятельностью способствовали формированию условий для лучшего взаимопонимания между различными странами и цивилизациями мира. Их можно отнести к числу союзников нового политического мышления, ставшего сейчас реальным фактором развития международных отношений. Маслин М.А., Андреев А.Л. О русской идее. Мыслители русского зарубежья о России и ее философской культуре. Москва, 1990. С. 41.

россия бердяев флоровский сорокин

Глава 3. Определение самобытности «русского идейного пути» России

Спор о самобытности России и ее исторического пути в начале XX в. в некоторых отношениях был связан с еще довольно значительным влиянием идей В.С. Соловьева. Немало видных философов, писателей, художников, религиозных деятелей объединилось в 1905 г. в "Общество памяти Вл. Соловьева" (оно просуществовало до 1918 г., когда было закрыто большевиками). Снова стала предметом дискуссий и соловьевская концепция "русской идеи" (о ней говорилось во второй книге нашего учебника, в главе, посвященной В. Соловьеву). При этом мнения участников дискуссии о смысле и значимости решений, предложенных В.С. Соловьевым, разделились.

Е.Н. Трубецкой -- философ, который наиболее близко примыкал к идеям В. Соловьева и посвятил ему превосходное исследование "Миросозерцание Вл. Соловьева" (1913), в своем реферате "Старый и новый национальный мессианизм" (прочитанном на собрании Религиозно-философского общества 19 февраля 1912г.) прежде всего, подчеркнул роль великого мыслителя России в преодолении примитивного, по мнению Трубецкого, варианта националистического русского мессианизма.

Последний строился на крайних антизападнических умонастроениях и на приписывании народу России, -- в силу его "богоизбранности" и в силу того, что православие считалось единственно истинной формой христианства -- исключительной роли в истории, роли народа-мессии. "К сожалению, -- продолжал Е. Трубецкой, -- сознание грехов и противоречий старого славянофильства не спасло самого Соловьева от того же рокового увлечения. В другой форме и у него воскресла старая традиционная мечта о третьем Риме и народе-богоносце".

Сам Е. Трубецкой решительно высказался против мессианского понимания роли русского народа в истории, хотя он, согласившись с теми, кто различал миссианизм (от слова "миссия") и мессианизм (от слова "мессия"), не отрицал, что Россия выполняет особую миссию, как выполняет свою миссию каждый из христианских народов. Трубецкой также всем сердцем принимал идею, весьма распространенную в России и XIX и XX в. -- с христианством, и только с ним должны быть связаны русская идея и соответственно русский путь.

Но этот путь, считал Е. Трубецкой, Россия должна проходить не в кичливом убеждении исключительного превосходства перед другими христианскими народами, как и народами нехристианскими, а в единстве и согласии с ними, что никак не отрицает самобытности, специфики русско-христианского пути. "Русское, -- писал Е. Трубецкой, - не тождественно с христианским, а представляет собой чрезвычайно ценную национальную и индивидуальную особенность среди христианства, которая, несомненно имеет универсальное, вселенское значение. Отрешившись от ложного антихристианского мессианизма, мы, несомненно, будем приведены к более христианскому решению национального вопроса. Мы увидим в России не единственный избранный народ, а один из народов, который вместе с другими призван делать великое дело Божие, восполняя свои ценные особенности столь же ценными качествами других народов-братьев". Трубецкой полагал, что Вл. Соловьев в конце жизни (в знаменитых "Трех разговорах") тоже нашел верное понимание проблемы; великий мыслитель избавился от ложного символа русского "народа-богоносца".

В реферате Е. Трубецкого вообще набросана широкая панорама споров по этому вопросу в русском обществе, в особенности среди известных философов и теологов. Он подвергает критике "серединный путь", избранный С.Н. Булгаковым, который, с одной стороны, видит родство национального мессианизма с тем, что обыкновенно называется национализмом. "Национальный аскетизм, -- писал Булгаков в книге "Два града", -- должен полагать границу национальному мессианизму, иначе превращающемуся в карикатурный отталкивающий национализм". С другой стороны, о. С. Булгаков, не без оснований указывающий на особенности восприятия, изображения и понимания Христа на Руси ("Русского Христа"), не учел, согласно Трубецкому, что "подлинный Христос соединяет вокруг себя в одних мыслях и в одном духе все народы". Е. Трубецкой резко обрушился на Н. Бердяева, который, по его мнению, заболел старой болезнью русского мессианизма. В связи с этим Трубецкой ссылался, прежде всего, на книгу Бердяева, посвященную А.С. Хомякову, на ряд других выступлений, в которых "антагонизм между национально-мессианским и вселенским сказывается в форме чрезвычайно яркой и определенной". Для подобных оценок бердяевской позиции перед первой мировой войной и особенно в военное время есть определенные основания. Бердяев нe просто серьезно занялся проблемами, связанными с русской идеей, -- он, действительно, отдал некоторую дань русскому мессианизму, что видно уже из его слов, процитированных ранее, и из того факта, что он чрезмерно увлекся старым славянофильством, способствуя, впрочем, углубленному пониманию противоречивости этого духовного феномена русской истории.

Е. Трубецкой верно подметил некоторые философские слабости позиции Бердяева и тем самым вскрыл неудовлетворительность и даже опасность идеи о "богоизбранности" русского народа. Бердяев отказался -- и, по мнению Трубецкого, вовсе не случайно -- от эмпирического, теоретического, философско-исторического обоснования русского мессианизма, отрекся даже от рациональной веры в эту идею. Он порекомендовал не что иное, как "мистическую интуицию", неподсудную дискурсивному доказательству и познанию. "Антиномичность России, жуткую ее противоречивость", Н. Бердяев анализирует с поистине бескомпромиссной философско-исторической и социально-психологической глубиной. О каких же противоречиях, антиномиях российского бытия и русской мысли, стало быть, русского пути, ведет речь Бердяев?

Первая антиномия касается реального отношения народа к государственной власти, к исполнению и осуществлению ее, а также характеризующих ее оценок, мыслей, умонастроений. Одна сторона антиномии состоит в следующем: "Россия -- самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ -- самый аполитический народ, никогда не умевший устраивать свою землю. Все подлинно русские, национальные наши писатели, мыслители, публицисты--все были безгосударственниками, своеобразными анархистами".

Бердяев имеет в виду не только анархистов Бакунина и Кропоткина, но и славянофилов, Достоевского, Л. Толстого, революционаристских публицистов. Славянофилы, правда, радели за "державность" -- в форме самодержавия. Однако в глубине души они лелеяли идеал идеальной власти. "Русская душа хочет священной общественности, богоизбранной власти. Природа русского народа осознается, как аскетическая, отрекающаяся от земных благ". Следствием таких анархических убеждений становится, верно заключает Бердяев, отнюдь не свобода, на которую как будто рассчитывают, и не "отчуждение" от "нечистой" власти. Как раз наоборот: "русская безгосударственность -- не завоевание себе свободы, а отдание себя, свобода от активности"22. Российский анархизм носит в себе, по мнению Бердяека, не мужественное, а "мягкотелое женственное начало", и именно "пассивную, рецептивную женственность".

Отсюда и вторая сторона антиномии, которую не смогли принять в расчет славянофилы и другие идеологи ни с чем не сравнимого якобы "русского пути": "Россия -- самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; все в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю... Почти не оставалось сил у русского народа для свободной творческой жизни, вся кровь шла на укрепление и защиту государства". С этим тесно связаны чудовищный бюрократизм, превратившийся в нечто самодовлеющее, презрение к достоинству и самостоятельности личности.

Вторая антиномия русского пути и русского национального характера относится как раз к проблеме национального российского начала или национализма. В-третьих, в философии уже была учтена та борьба против "диктата", "засилия всеобщего", в пользу особого, специфического, индивидуального, которую с успехом повели "возмутители спокойствия" в философии XIX в. -- Шопенгауэр, Кьеркегор, Ницше, как раз на рубеже столетий и в начале XX в. приобретшие особую популярность в России.

Вот почему философы нашего отечества мало спорили о том, идет ли уже и пойдет ли в будущем Россия именно по своему, "русскому пути" или ей доведется лишь повторять, имитировать исторический путь, пройденный или недавно избранный другими народами. Путь есть и будет только "свой" -- специфический, уникальный. Простое перенесение на русскую почву западного или восточного опыта с надеждой воспроизвести его максимально точно мало кому представлялось реальным. Трудно, если вообще возможно было оспаривать и прямо противоположный, на первый взгляд, но столь же верный тезис -- о том, что Россия не может не взаимодействовать с другими странами, не быть включенной в совокупное развитие европейских и азиатских стран, в мировую цивилизацию. Таковое взаимодействие России, населяющих ее народов -- и с Европой, и с Азией, и с Америкой, и с народами других континентов -- издревле имело место и никак не могло, в силу коренных законов человеческой истории, в какой-либо момент исчезнуть. Против такого рода исторических фактов никто из русских мыслителей и не возражал.

Спор состоял, как правило, другого, и касался целого ряда трудных и чрезвычайно важных философско-исторических, социально-психологических, политических, философско-правовых, культурологических и общеметафизических проблем.

А они, в свою очередь, объединялись в следующий основной вопрос:

Что плодотворнее для России -- попытки изоляционизма или активного взаимодействия с Западом, с Европой?

Плодотворными ли для истории России были те этапы, когда она, не переставая (в силу ранее очерченных законов) идти по своему уникальному пути, обращала свои взоры на Запад и пыталась, учась у более цивилизованных западных стран, что-то заимствовать из их опыта? Или более благоприятными, отвечающими судьбе и чаяниям народа оказались как раз те эпохи, когда Россия (в силу внешних причин или, следуя специально разработанной политике), была (относительно) изолирована от западного опыта и активного взаимодействия с Западом? Легко видеть, что по сравнению со спором славянофилов и западников в постановку проблемы вносилось мало нового -- это было, скорее, продолжение и развитие на новом уровне старой дискуссии.

Правда, нельзя не учитывать и специфических нюансов, которые в прежнее идейное противостояние внесла сама историческая обстановка в XX века. На протяжении этого столетия Россия была втянута либо во внутренние кровавые потрясения -- революции, гражданскую войну, массовые репрессии "большевистского меньшинства" против действительного большинства народа, либо в две мировые или в локальные войны. И в основном (за исключением двух войн с Японией и интервенции в Афганистане) то были принесшие нашему народу неисчислимые бедствия войны, развязанные в Европе и ведшиеся в Европе, в том числе на европейской части России.

Это дало в руки сторонников националистического изоляционизма поистине козырные карты. Европейскую и вообще западную цивилизацию в этих условиях не представляло большого труда представить как сугубо разрушительную, милитаристскую, все попытки приобщиться к которой бессмысленны и губительны. Еще до того, как большевистская идеология придала националистическому изоляционизму формационно-классовую окраску (считалось, что Запад, вступивший в империалистическую стадию капитализма, загнивает и движется к своей окончательной гибели), концепции "заката Европы", приобретшие влияние и на самом Западе, нашли в России повсеместное распространение. Понятие "цивилизация" сделалось -- в немалой степени под влиянием западной мысли, например, книги О. Шпенглера "Закат Европы" -- чуть ли не бранным словом.

Поэтому широко распространилось мнение, что цивилизационная отсталость России, которую мало кто оспаривал, это вовсе не недостаток, требующий преодоления в изнурительной погоне за Западом, а черта "русского пути", нуждающаяся в сохранении, консервации -- в качестве отличия духа русской аскезы, равнодушия русских людей к материальным благам и их устремления к божественному, от потребительско-мещанских ориентаций, целиком победивших-де западное, в частности европейское сознание.

Но, пожалуй, особенно бурными споры о русской идее в сравнении с "духом" Запада, в соотношении с европейской цивилизацией стали в годы первой мировой войны.

И философия отозвалась с удивительной быстротой. В первые же месяцы войны прошло множество дискуссий и заседаний, прочитано было множество докладов и лекций на все поднятые войной темы философии и культуры. Все или почти все известные русские философы выпустили в свет, не говоря о статьях, отдельные, хоть и небольшие, книжки о духовной ситуации и ее проблемах. Самой значительной частью этой литературы стала серия " Война и культура", выпущенная издательством Сытина в Москве. В нее вошли восемь брошюр, составивших в своей совокупности как бы соборное суждение о смысле совершающихся событий; авторами были Бердяев, Булгаков, Е. Трубецкой (которому принадлежали две брошюры), В. Эрн, И. Ильин, С. Дурылин и А. Глинка-Волжский. Петроград откликнулся публикацией "военного выпуска" "Записок Петроградского религиозно-философского общества" с докладами Д. Мережковского, 3. Гиппиус, А. Мейера, С. Соловьева, С. Гессена и обширными прениями по ним.

В.В. Розанов выпустил целый том статей "Война 1914 года и русское возрождение", на который вскоре последовала отповедь Бердяева "О вечно бабьем в русской душе". Появился философский сборник "Проблемы мировой войны"... -- всего не перечислить, и мы называем только самое основное». История философии: Запад - Россия - Восток (книга третья, философия XIX-XX веков). М.,1992. С. 84Впрочем, как показали отечественные исследователи, отнюдь не вся Россия во время первой мировой войны поддержала недальновидный мессианизм и конъюнктурный антиевропеизм, антигерманизм некоторых философов московской "неославянофильской группы". Иные настроения были распространены, например, в Петрограде. Д. Мережковский сделал доклад "О религиозной лжи национализма", в котором утверждал, что национализм немецкий и российский -- копии друг друга и предостерегал против огульного обвинения немецкого духа, культуры Германии исключительно в милитаристской ориентации.

Но, в общем и целом, предвоенное и военное время, как и эпоха Октябрьской революции, гражданской войны, большевистской диктатуры, второй мировой войны в значительной степени способствовали произрастанию на российской почве изоляционистских по отношению к Западу идей, мифологем, умонастроений. Изоляционизм использовал самые разные образы, выдвигал различные обоснования.

Наиболее общей формулой изоляционизма сделалось убеждение, что при всяком активном сотрудничестве с Западом, при попытках извлечь что-то из хозяйственно-экономического, научно-технического и тем более культурно-просветительского опыта Запада (под которым все чаще понимали не только Европу, но и США) -- Россия или решительно проигрывала, скатываясь на чуждый ей путь, или рождала нежизнеспособные "антирусские" суррогаты типа империи и реформ Петра Великого. Более "слабой" версией изоляционистского тезиса была мысль о том, что у Запада есть чему поучиться лишь в научно-техническом или, скорее, чисто техническом отношении.

Впрочем, "западническая" модель, пусть менее популярная и оттесняемая на задний план сменявшими друг друга формами социально-политической конъюнктуры (от "славянофильского" патриотизма периода первой мировой через большевистско-коммунистическую враждебность к капиталистическим Европе и Америке до "антивестернизма" неонационалистов нашего времени), тоже не сходила со сцены российской культуры на протяжении всего XX в.

Трагический парадокс: злая судьба, принявшая на этот раз форму большевистской власти, нанесла жесточайший удар и "неославянофилам" 1914--1917 гг., и интеллигентам-западникам, и представителям многих других оттенков русской мысли, либо уничтожив их, либо отослав насильственно в эмиграцию -- все на тот же "продолжающий загнивать" Запад из так и не ставшей земным раем России. А там, в трудном и противоречивом взаимодействии с западной мыслью, продолжила свое развитие российская философия, что стало особенно важно и спасительно для философии религиозной и идеалистической, которая ушла в глубокое подполье на родине, где развился новый вид мессианизма, а именно коммунистически-большевистский. Однако и в условиях большевистской России ее историко-культурные связи с Европой и Америкой, т.е. с Западом, не прервались окончательно. Как бы ни были в этом отношении искажены и фальсифицированы в СССР образование и официальная культура, каким бы прочным ни оказался железный занавес -- все же взаимодействие российского и западного духа продолжалось. Об издержках и потерях на этом труднейшем пути можно не говорить -- они многочисленны и очевидны, не преодолены и до сих пор. И в пору, когда, казалось, рухнул железный занавес, обнажались рубцы от его многолетнего существования на теле российской культуры и в глубинах русских душ. Но это уже другая страница истории, и она потребует своего обстоятельного анализа, когда для этого накопится достаточный исторический материал.

Уже во время первой мировой войны, но в особенности в 20-е годы, когда на необозримых просторах бывшей Российской империи стал формироваться СССР, тема "Россия--Запад" по своей популярности и интересу для философии стала уступать место проблеме "Россия и Восток".

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Русская идея никогда не оставалась статичной. Она постоянно уточнялась духовными воителями нации, развивалась ими, впитывая чаяния и упования простых людей.

Коренной пересмотр национальной идеи, ее кардинальное переосмысление невозможны в рамках данной нации. Замена национальной идеи невозможна потому, что для этого должен измениться состав нации, ее история. Смена общественно-политического строя не меняет глубинного смысла и содержания национальной идеи, ибо, как показывает история, подобного рода историческая трансформация в подавляющем большинстве стран происходит эволюционным путем, постепенно, в течение длительного исторического периода, на протяжении которого в нее вносятся необходимые поправки и дополнения. Изменение же общественно-политического порядка революционным или насильственным путем ведет, по необходимости, и к насилию над национальной идеей, ее грубейшему искажению и попранию.

Причем, прежде чем произойдет идейно-духовная контаминация, определенные политические силы стремятся осуществить насилие над многими представителями нации, т.е. пытаются в исторически короткий срок “пересоздать” человека, сформировать “новую личность”, коей и навязать “новую”, искусственно сфабрикованную идеологию. С помощью последней и насилуют вековую идею нации. Как показала новейшая история России, подобного рода рискованные упражнения с народом и его идеей добром не кончаются: они отбрасывают нацию и его духовную жизнь далеко назад. И тогда вновь возникает вопрос о сущности национальной идеи и способах ее воплощения.

Вопрос о специфике русской культуры и своеобразии философии России уже возникал в ходе предшествующего рассмотрения.

Как и в дискуссиях XIX в., в XX столетии, в ответах на очерченную совокупность сложнейших философско-исторических, политических, социологических, социально-психологических, культурологических, историко-философских, этических и эстетических проблем сформировались три основных подхода к "русской идее".

Сторонники первого подхода не просто ратовали за своеобразие "русского пути", но резко противопоставляли его траекториям исторического движения других народов. Предпочтительным историческим состоянием для России они считали изоляционизм. Вместе с тем именно они были склонны говорить не просто о миссии русского народа, сопоставимой с миссиями других народов: они считали его народом-мессией, народом-богоносцем -- исходя из того, что православие объявлялось единственно истинным христианством. Подразумеваемой, а иногда и явно выражаемой предпосылкой этого подхода становилось резкое неприятие образа жизни, культуры, философии других народов неправославных вероисповеданий, а то и проклятия, посылаемые в адрес этих стран, народов, их религий.

Сторонники второго подхода, ни в коей мере не отрицая специфической миссии России и россиян в истории, специфики и даже уникальности "русского пути", "русской души" и культуры России, считали русский путь неотделимым от исторического развития, пути других народов, от развития цивилизации, от опыта всего человечества.

Сторонники третьего подхода, считая первый подход скорее воскрешением славянофильства, а второй -- западничества XIX в., призывали подняться над этими ушедшими в прошлое идейными крайностями, учесть уже приобретенный исторический опыт, а также характер новой эпохи, принесшей с собой и новые линии дифференциации, и еще более мощные объединяющие, интеграционные тенденции. Вот почему в спорах о "русской идее" не принимали участие или мало в них включались некоторые видные деятели русской культуры, в частности философы. Ибо они считали такие споры устаревшим, из политических соображений реанимируемым духовным феноменом. Но так уж случилось, что интерес к "русской идее" в XX в. был и остается весьма характерным для российской философии, все равно, развивалась ли она на родной почве или за рубежом, после вызванной революцией эмиграции. Этот интерес особо усиливался в кризисные времена отечественной истории. В частности, спор возобновился, когда на рубеже XIX--XX вв. некоторых интеллектуалов России -- а они-то ведь и спорили о русской идее -- испугал стремительный рост российского капитализма, приведший к пересмотру укоренившихся идей, традиций, всего уклада медленно развивавшейся "патриархальной" России. История философии: Запад - Россия - Восток (книга третья, философия XIX-XX веков). М.,1992. С 124.

Культурология и историография, созданные философами русского зарубежья, приходят в качестве важного, существенного дополнения, без которого невозможно понимание своеобразия и цельности нашей национальной культуры и национальной духовности. Такое понимание предполагает и целостный подход к освоению истории нашей культуры, так как восприятие всего богатства духовных ценностей лежит в основе нужного всем сегодня цивилизованного отношения к этим ценностям.

Список источников и литературы

1. Бердяев Н.А. Русская идея: основные проблемы русской философской мысли конца XIX века и начала XX века. О России и русской философской культуре - М., 1990.

2. Березовая Л.Г. Культура русской эмиграции 20-30-ых годов XX века - М., 2009.

3. Вехи: сборник статей о русской интеллигенции - М., 2007.

4. История философии: Запад - Россия - Восток (книга третья, философия XIX-XX веков) - М.,1992.

5. Маслин М.А. О России и русской философской культуре - М., 1990.

Размещено на Allbest.ru