Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами

В I и II вв. христианские общины получили распространение по всей территории Римской империи. Количество сторонников новой веры увеличивалось, они стали включать в свои ряды также выходцев из состоятельных и образованных сословий. Это способствовало трансформации социального состава, организационных взглядов и мировоззрения христианских общин. В то же время, развитие христианства определялось неосуществимостью объявленного идеала, разочарованием в чаяниях на скорое прибытие мессии. К середине II века формируется церковная администрация. Управление общинами передаётся в ведение епископов, пресвитеров, дьяков, составляющих стоящий над верующими клир (духовенство). Значительной модификации подвергалось начальное учение христиан. Идея «близкого пришествия мессии» и «тысячелетнего царства» были сменены догматами уже бывшего пришествия, распятия и воскресения Христа, а также «загробного воздаяния». Тотальное равенство было интерпретировано как равенство перед богом во всеобщем грехе. Проповедуя «любовь к врагам», духовенство провозгласило серьёзным грехом порицание Римской империи.

2.2 Трактовка рабства в трудах средневековых богословов

Папство в XIII в. достигло вершины своего могущества как в политической, так и в духовной жизни средневековой Европы. В это же время окончательно оформилась система схоластики - католической теологии, направленной на оправдание догматов веры с помощью человеческого разума. В её формировании огромную роль сыграл доминиканский монах, ученый-богослов Фома Аквинский, труды которого являются своего рода энциклопедией официальной церковной идеологии Средних веков. Он касается различных вопросов в своих сочинениях, но особое место занимает тема государства, закона и права, находящая свое выражение в таких произведениях, как «Сумма теологий» и «О правлении государей».

Первым из средневековых западноевропейских философов Фома Аквинский обширно применял труды Аристотеля. Главные сочинения Аристотеля получили известность в Западной Европе в конце XII - начале XIII в., когда их перевели с арабского языка на латынь. В своих трудах ученый-богослов стремится подвести позиции Аристотеля к учению католической церкви и таким способом ещё больше упрочить её положение. Суждения Фомы Аквинского о государстве - первое усилие сформировать христианскую доктрину государства на основе аристотелевской «Политики». От Аристотеля Аквинат взял убеждение в том, что человек по природе есть «животное общительное и политическое». В людях извечно присутствует тяга к объединению и жизни в государстве, т.к. человек один не в силах удовлетворить собственные потребности. По этой естественной причине и появляется политическая общность (государство).

Политическая общность, по мнению Фомы Аквинского, складывается из ремесленников, земледельцев, солдат, политиков и других категорий работников. Государство в силах нормально работать только при условии, что природа даст такое множество людей, среди которых одни обладают физической силой, другие - мужеством, третьи - развитыми умственными способностями. В этой дифференциации Фома Аквинский следует за Аристотелем и говорит, что эти разнообразные категории работников нужны государству в силу его «природы», которая в его теологической трактовке служит в итоге исполнением законов Провидения. Формирование государственности идёт по образцу сотворения мира богом: сначала возникают вещи как таковые, потом проходит их дифференциация по функциям, которые они исполняют в пределах внутренне разделённого мирового порядка.

Дело монарха похоже на активность бога. До того как начать управ-ление миром, бог привносит в него согласованность и организованность. По тому же принципу и монарх вначале образовывает и урегулирует государство, а потом приступает к управлению им. Цель государственности - «общее благо», создание условий для достойной, целесообразной жизни. По убеждению Фомы Аквинского, осуществление этой цели полагает оставление феодально-сословной иерархии, особый статус наделённых властью лиц и богачей, вывод из политического круга земледельцев, мелких ремесленников и торговцев, следование всем назначенной богом обязанности подчиняться высшему сословию - правителям, воплощающим собою государство.

Идеолог, который был убеждён в том, что «совершенство вселенной требует, чтобы в вещах присутствовало неравенство, дабы осуществились все степени совершенства» [2], не мог видеть другими предпосылки достижения «общего блага» в государстве. У Аристотеля Фома Аквинский заимствовал учение об «активной форме», дающей жизнь «пассивной материи». В соответствии учению Фомы мир держится на иерархии форм (от бога - чистого разума - к духовному миру и, наконец - к материальному), из которых высшие формы дают жизнь низшим. Во главе иерархии (земли и неба) находится бог, определивший механизм подчинения низших форм высшим. Духовным миром руководит папа как наместник бога. С той же иерархической позиции устроено и общество; подданные подчиняются царям и другим светским властям, рабы должны подчиняться господам.

Значительное внимание Фома Аквинский уделяет доказательству сословного неравенства. Основным призывом еретических движений была идея равенства во Христе, понимаемого как отвержение сословных привилегий, порицание низкого статуса крестьян. По божественному и естественным законам низшие сословия должны подчиняться высшим, т.к. повиновение - это «добродетель подданных». Для объяснения феодальной зависимости крестьян применялись не только тексты священного писания, устремлённые к рабам, но и все аргументы в защиту рабства: «Рабство установлено природой», «оно необходимо для обеспечения досуга» (оба довода взяты у Аристотеля), «рабство установлено “правом народов” (довод римских юристов), «источник рабства - грех» (Августин Блаженный) [2]. Фома Аквинский, например, утверждает, что сама природа предназначила некоторых людей к рабству; в подтверждение этого он ссылается на различные подчинённые отношения, в которых все вещи находятся одни к другим - на естественное право, человеческий закон, божественный закон и авторитет Аристотеля.

Довольно утилитарно для своей эпохи Фома Аквинский поднимает вопрос о вероятности противоречий закона человеческого другим видам законов. Что делать в том случае, если правитель приказывает нечто, возражающее естественному закону? Ответ Фомы однозначен: для предотвращения смуты необходимо подчиняться и таким указаниям, т.к. сохранение общежития создано на господстве и подчинении; не исключено также, что каждые поступки правителя - зло, посланное подданным за грехи, во всяком случае, сопротивление - грех. «Ведь Пётр учит нас смиренно подчиняться не только добрым и честным, но даже, - как сказано во втором послании Петра, - дурным господам» [2].

Политико-правовая концепция Фомы Аквинского была значительной апологией западноевропейского феодализма. Не только извинение казней и преследований еретиков, но и принципиальное доказательство контроля церкви за формированием науки и философии, покорность последней догмам католицизма, сведение господства и подчинения к основам мироздания, прославление иерархии как всеобщего способа образования общества и природы, широкое доказательство феодального права как божественного установления, всесторонняя аргументация «рабства» (т.е. крепостничества), идея государства, умещающая теократические стремления католической церкви, - всё это определило доминирование учения Фомы Аквинского в католической феодальной идеологии.

Понемногу совершается адаптация к политической действительности. Аргументируется позиция лояльности к имеющейся власти и позиция смирения. Так, апостол Павел в послании римлянам заявляет: «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены». Эта догма стала для христианства центральной и раскрыла ему путь сначала к легитимизации, признанию вместе с другими религиями (Миланский эдикт 313 г. императоров Константина и Лициния), а потом и к превращению христианства в господствующую религию. В 324 г. н. э. Константин становится первым христианским императором. Церковь освятила его правление, совершилось объединение государственной власти и церкви. Гонимая церковь теперь занимает положение властвующей. Тем не менее, вопрос соотношения церковной и светской властей, появившийся с христианством, остался и даже стал ядром политической мысли на долгие века.

Возникает вопрос о том, постоянно ли христианство в средние века занимало доминирующее положение или ему была альтернатива? В эпоху раннего средневековья, вплоть до Х в., даже в таких официально христианских странах, как Англия, Франция, Италия, несмотря на христианство, имели достаточную силу языческие религии варваров, для разнообразных слоёв общества наличествовала своя особая религиозность. Так, для аристократии более типично формальное исповедование христианства и менее проявлено сохранение языческих верований. Для простого народа - напротив.

Но, начиная с Х в., христианство становится религией, которая присутствовала в жизни каждого европейца со времени его появления на свет, сопутствовала ему во время всего земной жизни и вводила в потусторонний мир.

Когда обсуждают вопрос о «рождении Я» в недрах европейской культуры, то неизменно имеют в виду культуру христианскую. И не без основания. Как уже было сказано, в русле этой традиции человек - образ и подобие Бога. Христианская этика, налагая запреты на человеческие гордыню и своеволие, вместе с тем не лишает индивида свободы выбора. Что же касается тех индивидов и этносов, которые не приобщились к истинной вере либо только вступали на нелёгкий путь приобщения к ней, то перед историками в подавляющем большинстве даже и не возникает вопрос о человеческой личности «варвара». Традиционно доминирующий уклон в изучении истоков европейской культуры в сторону античного наследия автоматически отключает внимание исследователей от мира, располагавшегося на периферии христианского универсума.

Проанализируем теперь, по возможности, социальный состав первых христианских общин. Существенной особенностью христианской проповеди была её обращённость, прежде всего к общественным низам. Если сказание о первых учениках Иисуса изображает их нищими из свободных (занятыми презираемыми профессиями), то для первых общин христиан вне Палестины свойственно присутствие в них рабов. Это объясняется тем, что рабы были чужаками в имперской среде; в каком бы статусе они не находились - доверенного слуги, который мог командовать другими рабами, или скованного цепями сельского работника, - они оставались рабами, вещью.

В конце I в. масса иудеев после поражения их мятежа была отдана в рабство. Они проживали, трудились, бились на аренах амфитеатров бок о бок с другими рабами. Впитавшие основы христианского вероучения рабы говорили о своей вере товарищам. Уже сообщалось о наличии рабских имён и прозвищ в раннехристианской литературе. Павел стремился найти ответ на вопрос о том, надлежит ли рабам давать свободу в Первом послании к коринфянам: «Рабом ли ты призван, не смущайся; но если и можешь сделаться свободным, то лучшим воспользуйся. Ибо раб, призванный в господе, есть свободный господа; равно и призванный свободным есть раб Христов. Вы куплены дорогою ценою; не делайтесь рабами человеков» (1 Кор. 7, 21). Таким образом, исходным положением отношения христианства к рабству была идея о духовном равенстве всех христиан перед богом. Вопрос действительной свободы или несвободы был для первых христиан неважным: они не воспринимали всей наличествующей системы мира и ожидали его конца (особенно христиане, чьё состояние духа отражено в Апокалипсисе). Поэтому условия временного, по их мнению, существования в этом мире не имели принципиального смысла. Но во всяком конкретном случае в отношении определённого раба-христианина проблема решалась между членами общины. Таким примером служит небольшое послание, авторство которого приписывается также Павлу, некоему Филимону. В нём идёт речь о рабе Филимона Онисиме, оставившем своего хозяина (наверное, просто убежавшем от него). Этот раб принял христианство. Автор послания просит Филимона, тоже христианина, оказать приём Онисиму «как брату возлюбленному»; а «если же он чем тебя обидел или должен, считай это на мне, - сказано в письме, - ...я заплачу» (Флм. 1, 15). Никаких особых указаний, имеющих отношение к обладанию или необла-данию рабами, христиане с самого начала не выставляли.

Христианство продолжало вносить гуманность в обращение господ с рабами и в законодательство о рабстве: «Нет раба, ни свободного: ибо все вы одно во Христе Иисусе», провозглашает апостол Павел; «нет другого рабства, кроме рабства греха», «раб, призванный в Господе, есть свободный Господа, равно и призванный свободным есть раб Христов»... «Господа, оказывайте рабам должное и справедливое, зная, что и вы имеете Господа на небесах». В том же духе и почти в тех же выражениях высказыва-ется о рабстве и ап. Пётр. Ориген так подтверждает эти возвышенные на-ставления: «не повелевай с жестокостью твоему рабу, который так же, как и ты, надеется на Спасителя». О той же любви друг к другу, о том же равенстве и братстве господ с рабами говорили св. Климент, Иустин, Тертуллиан, Минуций Феликс. И до торжества христианства, и после при-знания его господствующей религией много раз раздавались голоса отцов церкви все с той же проповедью милосердия, любви к рабам и признания в них личности. Св. Амвросий не раз напоминал господам, что у раба такая же душа, и рекомендовал по отношению к нему отеческую кротость. «Все мы рождены в рабстве; это общее условие. Как ни возвышен господин, он не мог бы его избежать. Нужно, чтоб он служил Богу волей или неволей: или как свободный человек, или как раб. Пускай же он служит не из страха, но из любви». Сплошь и рядом епископы именовали себя «рабами верных», а наместник св. Петра - «рабом рабов Божьих».

Однако, проповедуя равенство рабов с господами «перед Богом», христиане в земной жизни мирились с рабством, признавали его как факт и далеки были от отрицания его как института. Подобно философам, они считали его неизбежным условием, основанием общественной жизни, и не могли представить себе общества без этого учреждения. Советуя господам беречь рабов и относиться к ним по-братски, ап. Павел в то же время рекомендует рабам «повиноваться своим господам со страхом и трепетом, как Христу». Он отсылает назад к господину раба Онисима, который искал себе прибежища возле него. В послании к Тимофею он выражает желание, чтобы рабы смотрели на господ, как на «достойных всяческой чести»; тем, которые имеют своими господами христиан, он советует служить «ещё лучше». Заявив в послании к Колоссеям, что в глазах Бога нет различия между господами и рабами, он заключает советом по адресу рабов - «во всём повиноваться» господам. Точно так же и ап. Петр предлагает рабам «повиноваться господам со страхом».

Вслед за ними и отцы церкви сначала допускали, а затем и одобряли рабство: Св. Киприан и папа Григорий Великий, говоря о необходимости рабства, ссылались на ап. Павла. Цитируя слова последнего о повиновении, св. Василий говорит: «это доказывает, что раб должен повиноваться своим господам во всякой доброте сердца своего и для славы Бога». По мнению Иоанна Златоуста, раб, повинующийся приказаниям своих господ, исполняет волю Бога. Св. Игнатий, епископ Антиохийский, советует церковным рабам ревностно служить для славы Божьей и не желать свободы из боязни стать рабами своих страстей. Тертуллиан свидетельствует, что звание христианина является гарантией верности раба. По словам Августина, «естественный порядок извращён первородным грехом, и вполне справедливо, что иго Рабство наложено на грешников... В естественном состоянии, в котором Бог создал человека, нет ни раба, ни грешника: рабство, поэтому есть наказание» [1].

Тот же самый взгляд на рабство мы встречаем у средневековых представителей христианской церкви. Ещё Боссюэт, из завоевания делающий вывод о праве победителя убить побеждённого, в факте обращения пленника в рабстве видит «благодеяние и акт милосердия». Многие представители церкви заботились, впрочем, о выкупе пленных из рабства; так например, епископ Акакий (V века) для выкупа из персидского плена 7 тыс. человек продал золотые и серебряные сосуды своей церкви. Епифаний, епископ Павийский (VI в.), убедил Гундобальда Бургундского отпустить 6 тыс. пленников. Папа св. Григорий освободил своих рабов. Св. Илья (VII в.), епископ Нойонский, скупал и затем отпускал на волю массы саксов. Много было также случаев отпущения рабов на волю господами под влиянием христианского учения, но все это были индивидуальные усилия [122].

Видным вкладом в формирование политико-правовых убеждений христианской церкви в период рабовладения было учение гиппонского (Северная Африка) епископа Аврелия Августина (354-430 гг.), названного православной церковью «Блаженный», а в католической - объявленного святым и учителем церкви. В развиваемой Августином христианской концепции истории человечества, опирающейся на библейские положения, все социальные, государственные и правовые учреждения и установления предстают как следствие греховности человека. В работе «О граде Божием» он отмечает, что «великое преступление» Адама и Евы, от которых происходит весь человеческий род, привело к тому, что «изменилась в худшую сторону самая природа человеческая и передана потомству повинная греху и неизбежной смерти» [1]. Сам этот грех предначертан замыслом бога-творца, давшего человеку свободную волю, т.е. возможность жить по-своему, по-человечьи, а не по-божьи. «Не тем человек сделался похожим на дьявола, - поясняет Августин, - что имеет плоть, которой дьявол не имеет, а тем, что живёт сам по себе, т.е. по человеку... Итак, когда человек живёт по человеку, а не по Богу, он подобен дьяволу» [1]. При этом саму жажду человека жить не «по человеку», а «по Богу» вызывает только божья благодать, которой достойны обладать лишь «избранные».

Деля человечество во все периоды его существования на две категории (существующих по человеку и существующих по Богу), Августин замечает: «Эти разряды мы символически назвали двумя градами, т.е. двумя обществами людей, из которых одному предназначено вечно царствовать с Богом, а другому подвергнуться вечному наказанию с дьяволом» [1].

Августин подчёркивает, что при всей разнообразности и отличии народов, каждый из которых существовал и существует «по особым уставам и обычаям», всегда имелось «не более как два рода человеческого общения», «два града», состоящих соответственно из людей, живущих по плоти или также и по духу. «Мы, - писал он, - находим в земном граде два вида: один - представляющий самую действительность этого града, а другой - служащий посредством этой действительности для предызображения небесного града. Граждан земного града рождает испорченная грехом природа, а граждан града небесного рождает благодать, освобождающая природу от греха; почему те называются сосудами гнева Божия, а эти - сосудами милосердия» [1].

В этом августиновском различении в рамках человеческого общежития двух противоположных типов общения в специфически христианизированной форме проявляется определённое влияние на него предшествующих концепций, в частности: положения Платона о наличии в каждом государстве, по существу, двух государств (государства богатых и государства бедных); представлений стоиков о двух государствах (некотором полисе-государстве и мировом, космическом полисе); манихейских учений о противостоянии двух начал (дьявольского и божественного).

Грешность мирской государственно-правовой жизни (отношений и порядков в «земном граде») выражается, по словам Августина, в подчинении «человека человеком», в бытующих отношениях правления и подчинения, господства и рабства. Данное состояние дел, сложившееся вследствие первородного греха и сохраняющейся греховности природы человека, Августин именует «естественным порядком» человеческого существования. В этом значении «естественным» (для существования «по человеку») является и рабство, даже если оно и возражает против начальной сотворённой богом человеческому естеству и жизни «по Богу». «Итак, - подчёркивает Августин, - грех - первая причина рабства, по которому человек подчиняется человеку в силу состояния своего; и это бывает не иначе как по суду Божию, у которого нет неправды и который умеет распределять различие наказания соответственно винам согрешающих» [1].

Думая о социальной действительности, в отдельности о роскоши и нищете, Августин говорил, что материальное неравенство людей - неотвратимый факт социальной жизни. Вследствие этого напрасно пытаться сделать равными богатства: неравенство будет длиться всё время, пока существует дольняя жизнь человечества. Августин успокаивал народ тем, что человек, имеющий добродетели, пусть и пребывает в неволе и обнажён, в душе свободен. А жестокий человек, несмотря на то, что он властвует, - ничтожный раб собственных недостатков [1]. Августин, основываясь на одну из главных христианских идей - идею непререкаемого равенства всех людей перед Богом (ведь они имеют общее происхождение от одного праотца), требует от них того, чтобы они жили в согласии.

Касаемо господства человека над человеком и проблемы рабства, любое управление и власть людская аннулируются лишь в небесном государстве, в котором все будут свободными. «Бог хотел, - пишет Августин, - чтобы Его разумное творение - человек - господствовало не над человеком, а над животным. Поэтому первые праведники были пастырями животных, а не царями человеческими» [1]. «В Писании, - продолжает свою мысль Августин, - мы не встречаем раба прежде, чем праведный Ной покарал этим именем грех собственного сына» [1]. Так до людей пытаются донести, что статус раба по праву предназначен грешному. Название же раба на языке латыни обладает таким генезисом: при победе захватчики дарили жизнь тем, кого по законам войны смогли бы уничтожить. Эти люди становились рабами, беря свое наименование от слова «сохранение». Что касается сущности вопроса, то Августин как блюститель морали заботится об этической стороне рабства больше, нежели о социальной: менее стыдно стать рабом человека, чем рабом желания, так как само желание господствовать над другими людьми делает душу пустой [48].

Естественно сложившийся порядок земного мира Августин критикует с религиозно-идеальных позиций божественного порядка и его земного прообраза, представленного в жизни «избранных» и их общин (христианской церкви). Это греховное устройство мира имеет преходящий характер и продолжится до второго пришествия Христа и судного дня, когда придёт «царство небесное», праведные обретут «ангельскую жизнь», а грешные получат «вторичную смерть», т.к. «все мы восстанем, но не все изменимся».

Вместе с тем, пока ещё не наступило проектируемое время, Августин берёт под защиту земные социально-политические порядки, правда с оговоркой, чтобы они не чинили препятствий христианской религии и церкви; в противном случае (т.е. при антихристианских политико-правовых порядках) власть превращается в насилие и господство шайки разбойников. «Итак, - пишет он, - этот небесный град, пока находится в земном странствовании, призывает граждан из всех народов и набирает странствующее общество во всех языках, не придавая значения тому, что есть различного в нравах, законах и учреждениях, которыми мир земной устанавливается или поддерживается; ничего из последнего не отменяя и не разрушая, а, напротив, сохраняя и соблюдая всё, что хотя у разных народов и различно, но направляется к одной и той же цели земного мира, если только не препятствует религии, которая учит почитанию единого высочайшего и истинного Бога» [1].

Корень злости, по Августину, в свободной воле и её искажённости. «Злом, - отмечает он, - называется и то, что человек совершает, и то, что он терпит. Первое - это грех, второе - наказание... Человек совершает зло, которое хочет, и терпит зло, которого не хочет» [1]. Бессилие человеческой воли является унаследованным после возмездия за грех, совершённый Адамом. Только лишь чаяния людей теперь сроднятся с благодатью, которая не поглощает свободную волю, а высвобождает её: «Благодать излечивает волю». Проблема взаимосвязи злобы в мире и в людских отношениях со свободной волей человека в богословском толковании Августина оформлена таким типом, чтобы передать: бог не в ответе за зло.

Критикуя начальствование и власть человеческую, Августин в то же время признавал за «избранными» (гражданами небесного града) право господства над грешниками и в принципе над всеми своими противниками, которых они в состоянии будут победить в «справедливой войне», ведущейся по всевышнему «дозволению или указанию».

Всеобщее христианско-богословское ядро «законных» стремлений человека, по мнению Августина, является таковым, что ему предназначено возноситься до уподобления богу, но самостоятельно, без божьей помощи, он этого совершить не может, поэтому человек обязан определить свое положение в мире, повиноваться богу и приподняться над тем, что по установлению ему должно подчиняться (господство над несмышлёными животными, преходящая власть над человеком и т.д.).

Августин оправдывает государство, т.к. оно необходимо для поддержания общественного порядка: «Никак не следует о нём (боге) думать, чтобы законам его провидения были чужды человеческие царства, владычество людей и их рабство» [1]. Августин привёл новый аргумент в обосновании рабства. Рабство не сотворено ни природой, ни правом людей - «имя рабства заслужила вина, а не природа». Причина рабства - согрешение библейского Хама: «Грех - первая причина рабства, и это бывает не иначе, как по суду божию, у которого нет неправды» [1]. Причина рабского состояния некоторых людей - пленение на войне, но и на это имеется извинение, т.к. войны, по вероучению Августина, не прекословят заповедям бога.

Установлением бога служат и частная собственность, имущественное разделение, дифференциация на неимущих и состоятельных. «Кто сотворил тех и других? - Господь! Богатого - чтобы помочь бедному, бедного - чтобы испытать богатого» [1]. В сочинениях Августина христианская вера прямо и неприкрыто применяется к любым мирским интересам обладающих властью людей. «Сколько богатые обязаны Христу, который возмещает им убыток: если был у них неверный раб, Христос обращает его и не говорит ему: оставь своего господина» [1].

Охарактеризовав «христианское государство» как пример «земного града», Августин говорил: «Государство лучше всего устрояется и хранится, будучи основано и связано верой и прочным согласием, когда все любят общее благо; высшее же благо есть бог» [1]. Примером этого образца стало рабовладельческое христианское государство, управление которым осуществляется при непосредственном участии духовных лиц, насильно усмиряющее инакомыслие, участвующее в жестоких войнах. Находя оправдание им, Августин предоставил серьёзную трактовку заповеди «не убий». Её истолкование от его лица сводится к тому, что «её отнюдь не преступают те, которые ведут войны по полномочию от бога» [1].

Идеи Августина теократического характера в установленном пределе реализовались в Восточной Римской империи (Византии). Близкое единение церкви и государственной власти, взаимосвязанность их устройств основали теократическое государство, оттянувшее разложение рабовладельческого уклада [123].

Из христианских писателей II века, снискавших общее название «ранних апологетов», особенная роль в истории Церкви и христианской литературы отводится Татиану. Рационально будет проанализировать, до какой степени воссозданные в его сочинениях убеждения и настроения дают характеристику общей линии святоотеческой мысли и не содержится в них нечто более глубокое, чем субъективный темперамент и приверженности философа.

Татиан родом из Сирии, но приобрёл греческое философско-рито-рическое образование, потом был обращён в христианскую веру и был учеником Иустина Философа. Следом за страдальческой смертью учителя в Риме он изолировался от римской общины (примерно в 172 г.) и двинулся на Восток, в Сирию и Месопотамию, где организовал что-то похожее на энкратитскую секту. Популярность пришла к философу после составленного им компендия четырёх Евангелий, так называемому Диатес-сарону, части и поздние переводы которого сохранились, и имевшему большое значение для литургической практики сирийской церкви. Татианом создан также ряд прочих произведений, которые были потеряны и в настоящее время знакомы только по заглавиям.

Единое сохранившееся творение этого автора по-гречески называется «Слово к эллинам», время написания которого может быть установлено крайне неточно. Его, как правило, причисляют к ряду раннехристианских «апологий», т.е. трудов, защищающих христианскую веру. «Слову» отводится в этом списке особенное значение, поскольку оно не направлено императору или иному представителю власти и в то же время не выступает как диалог или дискуссия с конкретным человеком. Произведение Татиана отличается тем, что направлено якобы коллективному адресату, и в этом ракурсе скорее сродни более поздним полемическо-проповедническим сочинениям. Тем не менее, по характерным чертам содержания и общему тону «Слово к эллинам» необходимо причислить только к ранней апологетике, т.к. главная цель Татиана содержится не в привлечении своих противников к христианству, повернуть их к вере, а в том, чтобы достичь толерантности и установленного почтения к новой религии. Здесь и находится граница, отъединяющая «Слово к эллинам» Татиана от подобного сочинения Климента Александрийского, названного «Увещание к эллинам» («Протрептик»).

По причине того, что Татиана следует разбирать собственно в числе ранних защитников христианства, вопрос о том, кому адресовано его произведение, заслуживает первостепенной важности. Но сложность анализа заключается в том, что в конкретном случае нельзя использовать метод ретроспективного анализа (во всяком случае, семантики термина «эллины»). Мы попробуем заниматься изучением этого вопроса, отталкиваясь, главным образом, от текста самого Татиана. Но перед этим нужно предоставить весьма неполный обзор уже заявленных учеными взглядов и мнений.

В минувшем столетии существовало распространённое мнение о Татиане как о человеке, настроенном против греческой культуры не по причине собственной веры, а в силу варварского происхождения. Так, И. Геффкен отмечал «ненависть к грекам» Татиана, уподобляя его Иосифу Флавию [52]. Приверженцы других потенциальных взглядов вели открытую дискуссию, в ходе которой были приведены аргументы различного уровня доказательности.

Один из предлагаемых ответов сдвигается к тому, что «эллины» Татиана по сути были язычниками вне зависимости от их национального происхождения. В этот ряду и римляне, и сирийцы, и другие народы. Но не находит объяснения факт, что, когда Татиан обвиняет своих противников в том, что они не имеют одного языка, но есть различные наречия, а указанные наречия являются диалектами лишь греческого языка. При этом собственно такое разнообразие диалектов отличает эллинов от всех прочих народов: «теперь же получается, что только вы не общаетесь на едином языке» [93]. Но самое важное - аналогичная позиция абсолютно не замечает столь значимый для Татиана момент, а именно противопоставление эллинов и варваров. Если «эллины» охватывают в себе все языческие народы, то к чему напоминать им, что разнообразные виды занятий изобретены не ими, а, например, карийцами, фригийцами, вавилонянами или кем-то ещё?

Оба эти несоответствия уходят, если рассматривать объяснение, которое М. Эльце выражает таким образом: антитеза философии и христианства обнаруживается только в контрасте эллинства и варварства, причём эллины у Татиана изображаются образованными людьми, а не «исповедующими язычество», и предоставленный термин не стоит разуметь в этнографическом значении [140]. Приведённое мнение, относящееся к языку, применимо только к литературному языку, т.е. языку учёной словесности, которая, главным образом, и употребляла к этому периоду данные уходящие диалекты. Сравнение «эллинов» Татиана с «образованными людьми», обозначенное впервые А. Гильгенфельдом, приобрело абсолютное признание [141].

Но насколько бы вероятным не выглядел предоставленный вариант, при более внимательном анализе и в нём раскрываются отдельные несоответствия. Непонятно, главным образом, что есть «образованность». Или это учёность с нынешнего взгляда, или - с убеждений самого Татиана, или же, в конце концов, проблема содержится только в наполнении и свойствах этой образованности. Первую вероятность надлежит отклонить по причине научной нетактичности, т.к. вопрос заключается в том, кого сам Татиан мыслил под «эллинами», а не в том, против кого было обращено его произведение. Сам Татиан зовёт себя «философствующим» [93].

Обозначенная проблема поистине занимает у Татиана самое видное место, но находит своё решение она не антитезой «учёности» и «невежества», а как предпочтение «учёности» и учением действительным и ошибочным. Иное дело, что одной из сторон в полемике было присвоено себе редкое право на владение данными ценностями, и проблема Татиана - не ниспровергнуть саму философию или учёность как таковую, а передать, что у тех «варваров», которым эллины в ней отказывают, она в реальности существует в наиболее глубокой и подлинной своей форме. Вследствие этого отождествление «эллинов» и «образованных» относится не к Татиану, а его противникам, сам же он дискутирует против подобного воззрения. Наряду с этим не подобает говорить об абсолютной защите Татианом «варваров» или «варварства» как такового. Не напрасно в «Слове» есть данное суждение: «...и если они называются варварами, не (следует) делать это поводом для насмешек» [93]. Совершенно понятно, что Татиан вступается не за всех варваров без исключения, а за отдельную группу людей, к которой применимо слово «мы», которую эллины относят к варварам (Татиан уходит от ясного указания на Христа или христианство).

Словом, остаётся вероятность воображать под «образованностью» какую-то конкретную учёность, античную в общем (т.е. языческую) или только греческую. Для выявления сущности «эллинской образованности» следует прежде уяснить, кем для Татиана являются эллины.

На вопрос о конкретном адресате сочинения Татиана, т.е. о том, кто имеется в виду под «Словом», можно дать ответ, если получится отыскать некое сходство родового понятия, для которого «эллины» и «мы» (христиане) были бы понятиями видовыми. Другими словами, необходимо постараться уяснить, что такое «эллинство» Татиана - народ, «сословие» (в значении связи с образованием) или религия. Проанализируем имеющиеся в тексте «Слова к эллинам» понятия, которые могут послужить единым предикатом для «эллинства» и христианства. Может быть, противополагая «нашу» философию и пайдейю «эллинским», Татиан разумеет эллинство и христианство как два вида философии или образованности в общем.

Наряду с этим в «Слове к эллинам» существует фрагмент, который разрешает установить соответствующий предикат к слову «эллины»: «...Что пользы от аттических выражений и философских соритов, от убедительности силлогизмов, от измерений земли, и положения звёзд, и от путей солнца? Ведь проводить время в подобных изысканиях есть дело человека, самому себе законополагающего установления. Потому осудил я и ваше законодательство. Ибо следовало бы, чтобы у всех была одна общая полития. Ныне же, сколько видов городов, столько и законоположений, так что то, что у некоторых позорно, для других добродетельно. Эллины, например, считают неприемлемым сочетаться с матерью, а для персидских магов это - прекраснейший обычай. И мужеложство у варваров преследуется, а у римлян удостоено преимущества, и они стараются собирать мальчиков табунами, словно лошадей на пастбище» [93].

Из приведённого фрагмента вроде бы понятно, что «эллины» для Татиана существуют. Окончание главы «Слова» показывает, что к области, называемой правовой лексикой, Татиан причисляет и грамматику, и философию, и геометрию, и астрономию, но кроме всего этого - и традиции, и моральные нормы. Сначала рождается непонимание, по каким причинам Татиан обвиняет эллинов в том, что у них одни традиции, у персов - другие, у римлян - третьи, а у варваров - противостоящие римским. Очевидно, что ход размышлений сравнительно прост: Татиан порицает законные установления эллинов по той причине, что они созданы людьми для себя («самому себе законополагающего...»), и эллины, по этой причине, не в силах обосновать, что их законы лучше, чем у персов или кого-то другого (при этом мыслится, что христиане приобрели свой закон от Бога). Это не что иное, как давний довод софистов в пользу относительности человеческой нравственности, но использованный абсолютно с других убеждений.

Термин «полития» употребляется Татианом и для характеристики его христианской веры, и, стедовательно, для Татиана христианство - тоже полития. Именно эта полития и обязана была бы стать единственной и всеобщей для всех, но до времени кроме неё имеются другие - эллинов, персов, римлян и прочих народов. В отличие с христианством, они сопоставлены с отдельными объединениями городов, т.е. с установленными этнополитическими общностями. Если эллинство является одной из политий, то, чтобы установить, какой признак является определяющим при отнесении человека к эллинам, нужно выявить значение понятия «полития».

Предполагается, что этническая составляющая, бесспорно, наличествует у Татиана в осмыслении «политий». На это указывают упоминавшиеся прежде высказывания Татиана о языке, одно из них, о неимении эллинами единого языка. Но больший интерес демонстрирует другое, обнаруживающее, что христиан и эллинов разъединяло и языковое препятствие: «...и если они называются варварами, не (следует) делать это поводом для насмешек: ибо найти причину того, что не все понимают наречие друг друга, вы, если захотите, сможете» [93]. Дальнейший элемент, входящий в «политию», - религия и идеология как таковые. Татиан не сообщает об отличительных чертах эллинской формы язычества от всех иных, но это не означает, что он не понимал этой разницы. И как уже было сказано, к «политии» относятся законы и традиции.

С проблемой взаимоотношения политий и государства близко соединена и иная тема - о положении римлян в системе аргументации «Слова к эллинам». Татиан делает различие между греками (эллинами), римлянами и варварами (это понятие охватывает представителей многих народов, но отчасти также и христиан). Об отношении Татиана к грекам и римлянам очень успешно высказался А. Гильгенфельд, который говорил, что «от эллинов как носителей образованности Татиан отличает римлян как власть имущих... всякий раз как чуждый ему внутренне народ». Реально изобличая греческих профессиональных философов, Татиан осуждает их за то, что они принимают от царя (т.е. императора) римлян каждогоднюю выплату средств.

У него нигде не сказано о «ваших» начальствах или «вашем царе». Складывается мнение, что эллины у него никак не связаны с государственностью. А каким образом они наносят вред христианам, понятно из приведённой цитаты: «Зачем, мужи эллины, вы хотите, как в кулачном бою, сталкивать с нами политий? И пусть я не хочу пользоваться чьими-то узаконениями, почему меня ненавидят как самого мерзкого человека? Приказывает император платить подать - я готов давать её, господин велит прислуживать и быть рабом - я признаю рабство».

Абсолютно ясно, что в данном случае это не правовые нормы, распространяющиеся от государства. Татиан полагает, что полития, как он её мыслит, не обязана становиться предметом контроля государства. В ведении государственной власти у него остается взимание налогов (рабство, вероятно, воспринято только как универсальный и неминуемый институт общества). Эллины же намереваются противопоставлять христианам другие политии (бросается в глаза множественное число) и, самое важное, государственную власть. В этом отношении можно упомянуть сохранившийся отрывок апологии Мелитона Сардского, в котором он сообщает, адресуясь к Марку Аврелию: «И твой отец... написал городам, чтобы они ничего не замышляли на нас: лариссейцам, и фессалоникийцам, и афинянам, и всем эллинам» [16]. Зачинателями гонений на христиан в этом случае являются эллины в «этническом» и даже территориальном значении этого слова.

Особенно удачно разница между римлянами и эллинами сформулирована у Татиана в следующих словах: «...поэтому, распрощавшись и с кичливостью римлян, и с пустословием афинян... я обратился к нашей варварской философии». Кичливость является отличительной чертой, имеющих власть, а пустословие - эллинов, в чьей принадлежности, по их личному соображению, и находится. В настоящем и содержатся подлинные предпосылки концепции, уравнивающей «эллинов» и «образованных» в апологии Татиана.

Нужно сделать оговорку, что когда мы используем выражения «этнический» или «этнополитический», это случается исключительно в целях дискуссии с приверженцами приведённого взгляда. Это вовсе не означает, что необходимо согласиться с первой из рассмотренных вначале концепций. Её сторонники склонны утверждать, что Татиан не любил эллинов, т.к. ощущал себя ограниченным из-за своего негреческого происхождения. Если ссылаться на текст «Слова к эллинам», то такая точка зрения находит опровержение уже в том, что отношение к той или иной политии, по Татиану, может и должно стать объектом свободного выбора. Эллины пренебрегали Татианом как варваром только потому, что он был христианином, а не напротив. Если же рассматривать существующую проблему со стороны, в более широком смысле, то можно сделать вытекающее суждение.

Слово «эллины» может приобретать у Татиана или специфически христианский, или какой-нибудь общеустановленный, находящийся в обиходе смысл. В сугубо христианском использовании это слово может обозначать или язычников вообще, или какую-нибудь их долю (идолопоклонников). Как уже было представлено, к труду Татиана ни одно, ни другое применить нельзя. Поэтому необходимо отталкиваться из обиходного значения термина «эллины». Но и тут появляются трудности, т.к. эта проблема неразрывно соединена с осмыслением и интерпретацией самого явления эллинизма. Отдельные ученые, разъясняя понятие «эллины» и «эллинство» в период после Александра Македонского, выявляют в качестве главного культурный аспект, другие - национальный. Тем не менее, существуют учёные, которые разрешают этот вопрос полнее и более исчерпывающе. Это прекрасное по ясности и верности определение М.И. Ростовцева: «Их (греков) единство не было ни политическим, ни расовым. Это было единство цивилизации, причём связью между членами его было тождество языка, образования, ментальности, групповой ориентации, образа жизни и религиозных представлений» [51].

Таким образом, можно утверждать, что в европейской цивилизации возникает специфическое понимание культуры, основой которого является особое достоинство греческой нации, идея автономности античной культуры, её уникальности и ценности. В античности впервые появляется теоретическое обобщение бытовых ощущений, истоки зарождения концептуального варварства, появляются попытки осмысления социально-полити-ческих причин и критериев варварства. Термин «варвары», обладающий греческим происхождением, прошёл в научном и повседневном сознании некоторую эволюцию. Греки классической эпохи именовали так все прочие народы. Такая антитеза «свой - чужой» встречается во всяких культурах. Таким образом, греки охватывали термином «варвары» и представителей высокоразвитых древневосточных культур: египтян, вавилонян, лидийцев, финикийцев. По мнению древнегреческих философов, к примеру, Аристотеля, такое различие имелось и продолжит существование всегда.

Эту же терминологию заимствовали и римляне, ставшие учениками и наследниками греков. Но они вели масштабную колонизаторскую политику, преимущественно в Европе (Иберии, Галлии, Иллирии, Фракии, Британии), вовлекая в поле своей деятельности и уклада существования автономные народы. Они, обретая римскую культуру, будто прекращали быть «варварами», став по нынешней формулировке «цивилизованными людьми». Стало быть, «варвары», с позиции Рима, - народы и племена Европы, ещё не приобщившиеся к античной культуре (или энергично противодействующие ей).

Римское сознание в некой мере переняло и образовавшееся в глубинах империи христианство. Но в том случае, когда оно стало доминирующим, в список обязательных определений причастности к цивилизации было введено и вероисповедание христианского учения. Приверженец нового вероисповедания начал именоваться гордым именем «ромей», противопоставив себя «паганусу» - язычнику, под которым возможно разуметь и уроженца империи и чужеземца.

Потом наполовину христианизированные и романизированные германцы превратили в развалины ветхий Рим и создали средневековый мир. Но части римского мировоззрения остались. Но новый, феодальный строй не образован ни античным обществом, ни христианской общиной, а выступает порождением «варварского» общества. В какой-то мере он является способом для племени захватчиков, переменившего вдобавок ко всему место проживания, властвовать над завоёванной массой людей бывшей Римской империи.

Не обращая внимания на внесённые нововведения, мнение об универсальной империи как о некоем образце сохранялось. Отсюда и коронование Карла Великого, и «Священная римская империя германской нации», и даже императорский титул Наполеона. «Варварами» западные европейцы начали именовать народы, не отказывавшиеся признавать религиозный авторитет римских пап и политический (пусть даже фальшивый) сюзеренитет новых императоров. Большей частью под это определение подпали народы Восточной Европы.

Из проблемы культурной варварство становится проблемой политической. Теперь происходит смыкание политических и культурных представлений о человеке. Варварство - это не только социальная характеристика человека, а характеристика его духовных особенностей. Полноценный человек - это тот, кто обладает свободой и идеей образования, т.е. тем, чем не может владеть варвар. Культура в античном обществе носит, по мнению греков, уникальный характер, и если человек не имеет культуры, то он не имеет свободы. Христианство к образованию, свободе и гражданству добавляет ещё и вероисповедание. Именно эти условия являются необходимыми для обоснования превосходства европейской нации над другими народами.

Выводы и рекомендации

Взаимоотношения античного мира и мира варваров относятся к числу кардинальных проблем в познании античной эпохи. В настоящее время на первый план выходит системное изучение античных и варварских обществ и их взаимодействия, что позволяет совершенно по-новому взглянуть на некоторые из фундаментальных проблем.

Происхождение греческой концепции варварства - проблема, вызывающая также далеко неоднозначные суждения в историографии. Причём различные интерпретации исследователей вызывает как вопрос происхождения самого термина «варвар», так и наполнение этого термина определённым содержанием, сформировавшим в классический период образ варвара, противоположный образу грека.

Античная культура трансформировалась и модифицировалась, но постоянно воспроизводились её основные черты. Главная из них состоит в том, что античная культура вырастает и развивается на основе городской (полисной) жизни. Греки и римляне полагали, что отсутствие полисов есть признак варварства, и строили на завоёванных землях города. Считалось, что иначе люди жить не могут. Жить по-человечески, не по-варварски - значит жить в полисе. Развитая общественная жизнь, верховенство закона, защита свободы и личных прав граждан - важнейшие культурные достижения античной Греции и Рима.

Важность личностного начала в общественно-исторической жизни Древней Греции связана с динамической политической жизнью и дифференцированной социальной структурой древнегреческого полиса. Полисная социально-политическая практика наглядно демонстрировала, что знание, индивидуальная сознательность вообще, позволяющая человеку жить в сообществе, - это достижение культуры, отличающее эллина от варвара. Сама общественно-политическая практика античного полиса делает необходимым для её участника отождествление собственной интеллектуальной активности с её культурными проявлениями.

В античном полисе формируется человек нового типа - на основе рационально построенного образования. При этом образование выступает как система мер по формированию полноценного члена общества, свободного и полноправного гражданина. При этом образование выступает как система мер по формированию полноценного члена общества, свободного и полноправного гражданина, пайдейя имеет своей целью формирование человека по образцу, модели гражданина полиса.

Как и большинство категорий, в рамках которых развивается современная культура, категория свободы впервые была разработана античным мышлением. Рабовладельческая ментальность архаического периода в жизни любого общества определялась тем, что отношение к человеку формально было таким же, как и к прочим существам, населявшим космос. Представление об общем противостоянии мира людей миру природы отсутствовало. А следовательно, отсутствовала и почва для гуманизма. Растворённость человека в мире природы осмыслялась в том, что человек мог продаваться, быть в собственности, приноситься в жертву и т.п. точно так же, как и прочие объекты мира (вещи или животные). Наличие и естественность рабства в жизни античности привели к представлению о космическом рабстве, поскольку всё в космосе устроено так, что одно, безусловно, подчиняется другому.

Однако за всеми этими обстоятельствами стоит одно: люди делятся на рабов и свободных, но если рабство одних и свобода других - результат случайности и внешних обстоятельств, тогда каждый потенциально является рабом и свободным. Античный грек настаивал на другом, на том, что люди обладают различной природой и различными возможностями. Одним из них суждено быть свободными, другим - рабами. Свободные и рабы как бы сделаны из различного материала.

Эллинская мысль вплоть до IV в. до н. э. не испытывала сомнений в том, что рабство является необходимым общественным институтом. Грандиозные социально-экономические сдвиги в начале эллинистического периода вызвали значительные изменения в положении свободного греческого населения. Управление полиса из государственного превратилось в городское, независимый гражданин стал подданным царя. Всё это повлекло за собой перелом и в области идеологии. Общественная жизнь и представления людей того времени стали более сложными, более насыщенными различными противоречиями. В условиях нараставшего распада полисной идеологии со всей остротой встал «рабский вопрос», затрагивавший самые основы социального строя античного общества.