Политический скандал как лингвокультурный феномен современной массовой коммуникации

Всегда будут присутствовать люди, дистанцированно относящиеся к ситуации, иронично воспринимающие сюжеты скандалов и разгар страстей вокруг них. Поэтому роль «Ироничного наблюдателя» также представляется нам перманентной в ролевой структуре скандала. Так, в частности, Г.А. Явлинский, оценил спортивный скандал вокруг судейских решений на Олимпиаде в Солт-Лейк Сити:

Российская политическая элита продемонстрировала поведение подростков в период полового созревания, которое все не наступает: представление, которое хотелось бы иметь о собственной стране, никак не может состояться («Эхо Москвы», 25.02.02).

Перманентные признаки политических скандалов: накал страстей, напоминающий военное сражение, и большое количество деталей, имеющих значение в происходящем, обуславливают универсальную релевантность роли «Стратега». Столкновение оппозиций этических ценностей и идеологий, происходящее в пространстве политического нарратива, предполагает наличие фигур, являющихся символами борьбы за некие ценности, т.е. выступающих в роли «Героя». Универсальные психологические закономерности эмоциогенных ситуаций, подобных скандалу, порождает коммуникантов, выступающих в роли «Бойца». Всегда будут находиться люди, отвергающие ценности обеих противоборствующих сторон в скандале и реализующих, таким образом, роль «Нигилиста»:

At a fundamental level, letting Clinton and Dole, the New York Times, the three networks, and all the other little networks get away with this theater of delusion is to forfeit your power as a free person. Unless you reclaim your power as a free person, don't call yourself a citizen, don't call yourself serious-just accept the label of the Unabomber that you're a domestic animal for this controlling master system that is taking us to the brink (Brown, 1996).

Таким образом, в описании ролевой структуры мы акцентировали свое внимание на тех ролях, которые в той или иной степени будут релевантны для любого политического скандала. Остается открытым крайне интересный вопрос о соотношении этнокультурной специфики разных лингвокультур и ролевой структуры политического скандала.

2.3 Темпоральная структура политического скандала

Являясь примером нарратива и сложного коммуникативного события, политический скандал обладает своей темпоральной структурой.

Т. ван Дейк выделил следующие нарративные категории текстов теленовостей: Главное событие, Фон (социально-политический контекст, предшествующие события, исторический контекст), Развязка (разрешение конфликта), Последствия (последующие события и вербальные реакции), Комментарии (предположения и оценки) (ван Дейк, 1989) Как отмечает Е.И. Шейгал, эти категории могут быть применены и к политическим нарративам в целом, так как политический дискурс и дискурс теленовостей обнаруживает некоторые сходные черты (Шейгал, 2000). В скандале можно выделить такие темпоральные фазы, как завязка (первое упоминание о скандале, «вброс» компрометирующей информации), затем некоторый период роста интереса к событию, кульминация, затухание. Такой подход представляет взгляд наблюдателя извне, со стороны экстралингвистики, который оценивает динамику развития скандала, его интенсивность, и т.д.

Процессуальность (фазовость) скандала проявляется в текстах разных жанров. Как отмечает Е.И.Шейгал (Шейгал, 200 : 308), новостные сообщения реализуют в основном категории Главное Событие и Развязка, аналитические статьи и передачи - Комментарии и Фон, жанры интервью и опросов - Комментарии и Последствия, телеграммы и письма граждан - Вербальные Реакции. Так происходит функциональная закрепленность разных жанров за определенными нарративными категориями. Таким образом, темпоральное развитие политического скандала уже частично показано нами в логике развертывания жанровой структуры от жанра информационного сообщения до жанра разговоров о политике.

В данном параграфе мы постараемся проследить дискурсивные особенности двух основных темпоральных фаз скандала - фазы обвинения и фазы реакции на него. Такой подход, по нашему мнению, представляет взгляд «изнутри», со стороны дискурса, акцентируя внимание на внутренних закономерностях развития скандального нарратива. Разумеется, в реальной коммуникации эти две фазы «накладываются» друг на друга во времени в том смысле, что во время реакции обвинение не прекращается. Однако между этими фазами, на наш взгляд, существует четкая причинно-следственная связь - вряд ли можно реагировать на обвинение еще до его произнесения.

При рассмотрении языкового материала мы опирались на концепцию дискурс-стимула и дискурс-реакции (Лассан, 1995). Основываясь на изучении дискурса власти и инакомыслия в СССР Э. Лассан делает вывод о неоднородности политического дискурса. Базой для его разграничения служит интенция, определяемая фактором адресата. Так, интенцией дискурс-стимула власти являлась подготовка и формирование общественного мнения, а дискурс-реакции - отклики, либо солидаризировавшиеся с позицией власти, либо выражающие инакомыслие. Мы считаем подобный подход развитием идей

М.М. Бахтина о диалогичности дискурса, и полагаем, что данное разграничение дискурсов на базе критерия интенции может быть применено по отношению к темпоральному развитию политического скандала как нарратива и сложного коммуникативного события. Так, конфликтная природа общения в рамках скандала предполагает интенцию обвинения в первичном дискурсе, и интенцию защиты от обвинения во вторичном дискурсе. Как показывает языковой материал, функция защиты может быть выражена не только через дискурс защиты как таковой, но и через дискурс контрудара и примирения. Таким образом, темпоральная структура политического скандала включает в себя первичный дискурс-стимул скандала (первое упоминание, стимулирующее дальнейшее развитие нарратива), и вторичные дискурс-реакции - контрудара, защиты и примирения. Эта структура представлена в следующей схеме:

Пары терминов, представляющих темпоральное развитие политического скандала: «дискурс-стимул» - «дискурс-реакция», «первичный дискурс» - «вторичный дискурс», мы будем считать синонимичными в контексте нашего исследования.

Дискурс-стимул

Стадия вброса компрометирующей информации через одно или несколько СМИ начинается с первого упоминания о скандале. Для первичного дискурса скандала характерны следующие особенности:

1) Повышенная включенность в контекст политической ситуации. (Получило неожиданное продолжение расследование генпрокуратурой дела о компании «Русское видео»: в Москве был арестован Владимир Гусинский («Общая газета», июль 2000); Разгорается очередной скандал в цепи громких дел генеральной прокуратуры; Еще один министр попал в эпицентр нового скандала; получил продолжение скандал об отмывании денег в Bank of New York («Известия», апрель 2001)).

Зачастую скандал рассматривается новостным дискурсом как явление вполне привычное для современной политической жизни, подчеркивается связь нового скандала с предыдущими (часто они имеют одних действующих лиц и сходный сюжет)

2) Эмоциогенность, в частности, достигаемая подчеркиванием срочности информации. У зрителя или слушателя создается ощущение включенности в события, причастности к происходящему:

Как только что передали наши корреспонденты, следователи Генеральной прокуратуры прибыли в министерство по делам чрезвычайных ситуаций («Сегодня», НТВ). И вот уже в течение этого выпуска мы получили срочное сообщение из Нью-Йорка, где только что был задержан Павел Бородин. («Вести», РТР)

3) Анонимность или неопределенность источников информации. Этот принцип реализуется не всегда, но в последние несколько лет, в связи с получившим большое распространение так называемым черным пиаром, сообщение о скандале часто приписывают неким конфиденциальным источникам. Очевидно, это позволяет избежать прямой ответственности в случае, если информация не соответствует действительности. (По сведениям некоторых информированных источников, близких к окружению генпрокурора Устинова, уголовное дело против Сергея Шойгу может быть заведено уже в ближайшее время («Московский комсомолец», октябрь 2001 г.)

4) Одним из проявлений стратегии дистанцирования является такой прием, как «ссылка на авторитет». Он может принимать самые разные формы, и одним из проявлений является тот факт, что, публикуя разоблачения политиков регионального масштаба, региональные издания ссылаются на более крупные федеральные органы печати. Таким образом, региональные политические элиты дистанцируются от начинающегося скандала, и придают ему видимость беспристрастности, безотносительности к местным интересам. Разновидностью этой стратегии дистанцирования является отсылка к зарубежным авторитетам, таким, как Совет Европы, Гаагский трибунал, НАТО, государственный департамент США. Авторитетный аналитический фонд «Джеймстаун» при государственном департаменте США опубликовал данные, проливающие свет на темные дела молодого волгоградского олигарха Е. Ищенко (газета «Народные известия», апрель 2002 г.)

5) Сращение первичного и вторичного дискурсов на уровне отдельного высказывания. Сообщение о скандале часто совпадает с сообщением о первой реакции действующих лиц, либо же с сообщением о том, что они воздерживаются от комментариев (что тоже является формой реакции). Так, с первых минут существования скандал превращается в сверхтекст, прирастая уже практически в момент своего рождения дискурсом реакции, которую иногда трудно отличить от собственно сообщения. (Министр Аксененко призвал не раздувать скандал из происходящего вокруг МПС и обвинил Генеральную прокуратуру в попытке провалить намечающиеся реформы внутри министерства. («Коммерсантъ», октябрь 2001 г.) Генеральная прокуратура никак пока не прокомментировала разгорающийся скандал вокруг неожиданного ареста П.Бородина («Радио Маяк», июль 2000).

Любопытно, что некоторые отмеченные нами особенности первичного дискурса политического скандала (в частности, ссылка на авторитет, анонимность источников, эмоциогенность) обнаруживают схожесть с характеристиками речевого жанра молвы, выделенными Е.В. Осетровой (Осетрова, 1998). В связи с этим встает вопрос о том, как соотносятся жанр слухов и дискурс масс-медиа. Е.В. Осетрова по этому поводу замечает: «в настоящее время следует признать мнение, суть которого - в признании очевидной разомкнутости границ между коммуникативным пространством масс-медиа и бытовой сферой общения. Следствием этого является не только всеобщая поддержка молвы электронными и печатными масс-медиа в форме постоянных ссылок и цитат, но и активное продуцирование ими разнообразных сплетен и слухов» (Осетрова, 1998). Таким образом, схожесть перечня характеристик жанра молвы и особенностей первичного дискурса скандала в СМИ подтверждают отмеченную исследователем «разомкнутость границ» между институциональным дискурсом СМИ и бытовым дискурсом.

Все большее развитие получает прием неявного привязывания имени (человека или компании) к негативному контексту. Сначала как бы непреднамеренно, но день за днем все более агрессивно, каждое упоминание имени той или иной публичной фигуры СМИ сопровождается негативным ассоциативным рядом: бизнесмен N. - скандальный - банкрот или Кох - книжный скандал - гонорар, или Ельцин - семья - коррупция. Затем очень быстро, еще до того, как пострадавший успел публично это опровергнуть, клишированные и зачастую тенденциозные характеристики, данные несколькими средствами массовой информации, инициировавшими начало скандала, подхватываются всеми остальными масс-медиа как сенсация, и тиражируются, надолго закрепляя в памяти потребителя информации связь определенного имени и компрометирующих его характеристик. Зачастую имя (человека или компании) уже не живет в прессе иначе, как в сопровождении таких клише.

В начальной стадии скандала постулируется либо факт совершения политиком неблаговидного поступка, порочащего его репутацию, либо, если эта информация уже предположительно содержится в пресуппозиции у потребителя, делается акцент на возможных неприятных последствиях такого поступка для политика. К первому случаю относятся такие варианты выдвижения обвинений, как Степашин унизил Волошина в предбаннике, генпрокурор Устинов получил элитную квартиру в Москве из рук подследственного Бородина, и т.п. Некоторые фразы, иллюстрирующие второй случай: Американцы подозревают Кобзона, Немцов и Чубайс на крючке госдепа (polit.ru, gazeta.ru, октябрь 1998). По всей видимости, авторы последних двух заголовков посчитали непродуктивным ставить информацию, компрометирующую И.Д. Кобзона или А.Б. Чубайса в рематический центр высказывания, так как многочисленные разоблачения о связях известного певца с российским и международным преступным миром давно уже не являются новостью, также, как и также как и коррупционные скандалы вокруг деятельности А.Б. Чубайса и Б.Е. Немцова в правительстве. Поэтому нет необходимости прямо в заголовке информировать публику еще раз по поводу того, в чем именно подозреваются эти люди - это содержится в пресуппозиции, оформляя высказывание тематически.

Дискурс-реакция

Дискурсы защиты и контрудара

Исследование материала показало, что в дискурс-реакции на разворачивающийся скандал функции защиты, как правило, выполняет ответное нападение, либо коммуникативная мимикрия (Кашкин, 2000), маскирующаяся под примирение. Дискурс защиты как таковой, без ответного нападения на оппонента или видимости примирения с ним, встречается крайне редко - так, его реализация не была отмечена нами в основном рассматривавшемся нами примере (скандал с телеканалом НТВ и информационным холдингом «Медиа-Мост»). Думается, это обусловлено тем, что оправдывающийся, как правило, находится в слабой позиции: оправдываясь, он вынужден заново эксплицировать обвинения своих противников, то есть, в некотором роде, фактически, свидетельствовать против самого себя. Поэтому дискурс защиты весьма лаконичен и просто отрицает предъявленные обвинения. Часто это выглядит довольно беспомощно и алогично:

If Ms. Lewinsky performed oral sex on the President, then - under this interpretation - she engaged in sexual relations but he did not (cnn.com, Feb. 1999).

Защищаясь, жертва скандала действует против самой себя еще и потому, что вынуждена пользоваться отрицанием, а оно плохо воспринимается на подсознательном уровне, и оправдания, таким образом, фиксируют в подсознании аудитории нечто прямо противоположное (Панченко, 2001). Одна из распространенных ошибок в применении дискурса защиты - отрицание того, что некий компрометирующий факт имел место, и одновременные попытки его менее конфликтного истолкования. Такая «защита» окончательно губит репутацию политика, показывая аудитории, что он окончательно «заврался»:

Сегодня посольство Франции было вынуждено давать комментарии по поводу слов посла Бернарда: вина за разрушение нынешней системы международной безопасности может лечь на «эту маленькую дерьмовую страну Израиль». По словам пресс-атташе, посол Бернар «не помнит, чтобы говорил что-то подобное. Он не собирается извиняться, поскольку не считает это необходимым». В то же время, касаясь непосредственно самого комментария Бернарда, он отметил, что «посол, обсуждая, в частности, с редактором ближневосточный конфликт, хотел всего лишь сказать, что Израиль - территориально маленькая страна» (ntv.ru, 19.12.2001).

Таким образом, дискурс защиты не является часто встречающимся развитием скандального нарратива. Наши выводы подкрепляет мнение «практикующих экспертов»: «У нас нет технологии защиты. Только технология атаки... Дайте мне любой объект - и я сделаю из него просто котлету» (Н. Сванидзе, «Известия», 22.10.99). Так же, как не существует реальной защиты против массированного ядерного удара, нет ее и против организованной скандальной кампании - единственной защитой служит «гарантия взаимного уничтожения». Реакцией на скандальные обвинения, как правило, служат не оправдания и не судебные иски (поскольку обвинения запоминаются лучше, и мало кто из читателей газеты обратит внимание на опровержение, в их сознании на репутации политика остается несмываемое пятно), а ответные обвинения в адрес тех или иных социально-политических групп (чиновники, спецслужбы, крупные финансово-промышленные группы), которые нанесли первый удар. Существует психологическое обоснование этого феномена. Согласно «закону предшествования», любое первое сообщение о том или ином событии оказывает более сильное воздействие на аудиторию, чем последующие. «Тому, кто первый сообщил информацию, принадлежит приоритет в удовлетворении имеющейся потребности и, как следствие, формирование первичной психологической установки к событию. К.Ховланд, Н.Джанис и Л.Доуб из Йельского университета считали, что успех пропагандиста в значительной мере обеспечен, если информация достигла аудитории раньше, чем информация его противников. Изменять мнение аудитории воздействия и отношение, сложившееся благодаря первичной информации, особенно в политической сфере, труднее, чем формировать это отношение» (Hovland, 1957; Janis, 1953; Doob, 1956; цит. по: Кунина, 2001).

По этой причине в дискурсе скандала возникает необходимость вновь и вновь продуцировать первичную информацию, не повторяя ни слова из обвинений оппонента, даже в защитной речи. Легче всего выполнить такую задачу, выступив с коммуникативным контрударом. Рассмотрим некоторые примеры механизма его действия. Так, министр Н.А. Аксененко в ответ на обвинения в финансовых нарушениях обвинил прокуратуру в попытке провалить реформы МПС. В свою очередь, президент В.В. Путин на вопрос испанского журналиста не нарушаются ли базовые принципы свободы слова в ходе скандала с «Медиа-Мостом», заявил, что Гусинский ведет антигосударственную деятельность, подкупает определенные круги в США для лоббирования антироссийских настроений («Коммерсантъ», май 2001). При выборе ответного обвинения важным моментом становится выбор эксплуатируемой базовой ценности - необходимо, чтобы она была более значима для адресата, чем та, что использовалась в первичном дискурсе скандала. Ответный ход В.В. Путина может произвести впечатление только на ту часть аудитории, для которых понятия «государственность» и «отечество в опасности» являются более важными и актуализированными в сознании, чем понятие «свобода слова». Так создается новая «сверхдоминанта» (Ухтомский, 1966) и оправдываться вынуждена уже атаковавшая сторона. Летом 1996 года, незадолго до выборов Президента РФ, произошло скандальное задержание на выходе из здания российского правительства двух людей с пресловутой «коробкой из-под ксерокса», полной долларами. Задержание произвела служба безопасности, напрямую подчинявшаяся силовым министрам, а задержанные были обвинены в расхищении государственных средств и коррумпированных связях с А.Б. Чубайсом (Лисовский, 2000). А.Б. Чубайс немедленно созвал экстренную пресс-конференцию, на которой обвинил силовых министров в подготовке к государственному перевороту накануне выборов. Так доминанта «расхищение бюджетных средств» была с успехом перекрыта сверхдоминантой «угроза государственного переворота». Когда против предприятия, владельцем которого является крупный промышленник, налоговой инспекцией было открыто несколько уголовных дел, в СМИ тотчас же появилась скандальная информация о фактах продажи в зарубежные страны детей-сирот, в чем были замешаны чиновники областной администрации. Очевидно, что при сравнении таких ценностей, как «законопослушание, уплата налогов» и «безопасность детей» выигрывает вторая.

Дискурс примирения

Еще один вариант респонсивного дискурса предполагает, что подвергнувшаяся нападению сторона парирует обвинения, лежащие в сути скандала, примиряясь с оппонентом. Он употребляется стороной, которой необходимо сбить накал страстей и выглядеть миролюбиво. Под примирительные заявления, эта сторона, тем не менее, зачастую продолжает активно развивать агрессивные действия, то есть, прибегает к «коммуникативной мимикрии». Суть этого явления заключается в использовании средств коммуникации не по прямому назначению. Так, в примере, приведенном В.Б. Кашкиным, «агрессивная фатика (гадалок и нищих. - М.К.) притворяется вопросом или просьбой» (Кашкин, 2000 :156) Подобное расхождение интенции и вербалики наблюдается и в респонсивном дискурсе политического скандала. Так, во время скандала с НТВ в 2001 г., а потом с ТВ-6 в 2002 г. представителям власти важно было показать беспочвенность обвинений оппонентов в нарушении свободы слова и личных счетах со строптивыми журналистами. Поэтому прозвучала серия заявлений, выражающих симпатию по отношению к журналистскому коллективу, призванных успокоить общественность и обеспечить прикрытие процессу национализации. По числу публичных объяснений своих симпатий к журналистам НТВ первое место - за Президентом РФ, так как именно он был главной мишенью критики в скандале. Так, В.В. Путин заявил:

Необходимо сохранить журналистский коллектив НТВ вне зависимости от того, кому именно будет принадлежать контрольный пакет акций или из кого будет состоять Совет директоров телекомпании (www.memonet.ru, 04.02.2001).

Президент подчеркнул, что на НТВ, по его мнению,

работает один из наиболее профессиональных коллективов журналистов. Отношение канала к действиям власти зачастую критично, и это не только нормально, но и полезно.

И есть только один способ решения проблемы - правовой, т.е. судебный. (В.В. Путин)

Силовая захватка НТВ будет, по моему мнению, уничтожение будущей репутации не только менеджмента этой компании, но самой компании. (Б. Йордан, стиль автора высказывания сохранен)

Здесь наблюдается диссонанс риторических и политических действий власти - «свободолюбивые» заявления ее представителей и социально-политический фон, в рамках которого они проходят, вступают в антагонизм. Официально озвученный курс на компромисс с журналистским коллективом и судебный путь решения конфликта увенчался силовым захватом телеканала в ночь с 14-го на 15-е апреля 2001 года, за месяц до вынесения вердикта судом высшей инстанции. Метод дискурс-анализа предполагает, в частности, «выявление скрытых смыслов, приемов, используемых авторами для убеждения политической аудитории» (Алтунян, 1999 : 5, цит. по Шевченко, 2002). Для этого необходимо соотносить вербальные и невербальные действия игроков на политическом поле. Таким образом, несмотря на то, что языковая реализация заявлений власти совпадает по форме с речевыми актами примирения, с учетом экстралингвистических факторов (ночная смена руководства НТВ) они не могут быть интерпретированы как примирительные.

Показательно, что дискурс примирения употребляется в данном случае стороной, которой невыгодно конфликтное освещение происходящего, так как оно представляет власть в стране и мире как душителя свободы слова. В.А. Гусинский же, в чьих политических интересах было создание широкомасштабного батального медийного полотна, в любой фазе скандала использовал только содержащий обвинения дискурс контрудара, и о своих личных симпатиях к В.В. Путину открыто не высказывался.

Подобная коммуникативная мимикрия видна и в заявлении Дж. Буша Iraqi oil will serve Iraqi people and only them (СNN.com, апрель 2003 г.). Оно не может интерпретироваться как уступка мировому общественному мнению в серии скандалов вокруг получения американскими корпорациями прав на разработку иракских месторождений. На фоне невербальных действий (полным ходом разрабатываемый администрацией Буша проект приватизации нефтяных ресурсов Ирака), такие заявления не имеют ничего общего ни с примирением, ни с уступкой, являясь пропагандистским прикрытием агрессии.

К сожалению, такой принцип полного разделения вербальных и невербальных действий в политическом поле стал доминантным в связи с бурным развитием отрасли манипулирования сознанием, известной под названием «связи с общественностью» («public relations»). Как отмечает по этому поводу В. Гудов, «Самое интересное в публичной политике последних лет - полное отсутствие связи - прямой или обратной - между тем, что власть говорит и тем, что она делает. Прежде власть отчего-то считала себя обязанной разъяснить народу свои намерения или, наоборот, скрывать их, мороча людям головы. Нынешние «паблик рилэйшнз» существуют как бы сами по себе, вне связи с политическими и экономическими обстоятельствами. С этого момента в обывательском представлении о публичной политике знаковый ряд начинает осознаваться как совершенно независимый от практики. Семиотический джинн выбрался из бутылки» (Гудов, 2001).

Выводы к главе 2

Во второй главе исследования нами решались задачи описания сложного дискурсивного образования на примере политического скандала в русле семиотического подхода. Политический скандал был рассмотрен как сверхтекст, нарратив и сложное коммуникативное событие. Для этого были выявлены жанровая, ролевая и темпоральная структура политического скандала.

Жанровая структура политического скандала включила в себя жанры, принадлежащие к политическому, бытовому, художественному дискурсу, а также дискурсу СМИ. Прототипными для политического скандала являются жанры информационного сообщения и политического комментария. Околоядерными жанрами являются следующие жанры: интервью, публичное выступление, разговоры о политике, слухи. Периферийными жанрами политического скандала являются: открытое письмо, политическая карикатура, анекдот, пародия, эпиграмма, поэтические фольклорные жанры.

Жанр информационного сообщения в политическом скандале характеризуется тем, что, наряду с информативной коммуникативной целью, приобретает и оценочную интенцию. Институциональные признаки жанра проявляются в стратегии дистанцирования. Данная стратегия реализуется через персонифицирующую метафору (скандал воспринимается как одушевленное лицо и самостоятельная действующая сила) и отсутствие грамматической формы первого лица. В образе автора были обнаружены черты модальности отношения к описываемым событиям, что является проявлением личностных смыслов. Модальность реализуется в номинациях, делигитимизирующих референта, применении квантора неопределенности для усиления драматичности описываемых событий, а также в разной степени экспликации доводов противоборствующих сторон (аргументы стороны, которой симпатизирует автор, представлены более развернуто).

Жанр политического комментария характеризуется применением широкого спектра языковых приемов, не являющихся стандартными для политического дискурса и дискурса масс-медиа. Среди них: сниженная разговорная тональность, стилизации под волшебную сказку или историческую летопись, и др. Они выполняют экспрессивную и аттрактивную функции. По сравнению с новостным жанром политический комментарий отличается меньшей категоричностью в реализации модальности уверенности и достоверности по отношению к ссылкам на источники информации. Это является проявлением стратегии дистанцирования и выполняет функции косвенного убеждения и ухода от ответственности. В языковой реализации жанра политического комментария противоборствующие стороны политического скандала используют общие лингвориторические приемы. В частности, среди них отмечаются: инвективная и обсценная лексика, авторские метафоры-инвективы, архаизмы, спекулятивные апелляции к прецедентным историческим феноменам, риторические приемы, характерные для жанра выступления на митинге (призывы к сторонникам, заочное обращение к противнику, ритуальная финальная констатация будущего успеха, и т.д.), мифологизация и демонизация оппонента за счет эксплуатации концептуальной оппозиции «сила - слабость».

Жанр интервью в политическом скандале выполняет функцию прямого обращения к аудитории. Действующие лица стремятся при помощи интервью донести до реципиента свою позицию в максимально неискаженном СМИ виде. Кроме того, большая риторическая сила прямой речи приводит к использованию этого жанра для взаимных обвинений.

Жанр открытого письма призван воздействовать на массовую аудиторию, а не на формально заявленного адресата. Событийное содержание жанра проявляется либо в ярко эксплицированной эмотивной оценке уже известной информации, либо в обнародовании одним из участников конфликта новой скандальной информации.

Для жанра разговоров о политике характерна дискредитация всех фигурантов скандала, в том числе и обвиняющей стороны. Главная семиотическая оппозиция политического дискурса «свой - чужой» проявляется в интеграции и дифференциации групповых агентов политики. Противопоставление мира политики и бизнеса с одной стороны, и мира «простых людей», с другой, осуществляется, в частности, при помощи активного использования кванторов социально-политической идентичности «мы - они». Разговоры о политике несут функцию сублимации социальной агрессии, а также функцию регулирования политического процесса. Характерным признаком неинституциональной коммуникации по поводу политических скандалов является доминирование эмоций, низкий уровень фактологической информативности.

Ролевая структура политического скандала, отличаясь подвижностью ролей и их амбивалентностью, является производной от ролевой оппозиции «Обвиняемый - Обвинитель». Данные роли являются прототипными для политического скандала как разновидности конфликтного общения. Тем не менее, в речевой реализации роли Обвиняемого часто используются агрессивные коммуникативные тактики, и эта роль становится формально неотличима от Обвинителя. Таким образом, большинство значимых и частотных ролей в выявленной ролевой структуре являются производными от роли Обвинителя. Роль Обвинителя реализуется в следующих вариантах: «Стратег», «Миротворец», «Герой», «Боец», «Следователь», «Прокурор», «Трибун», «Ироничный наблюдатель», «Нигилист», «Эксперт». Как показал сравнительный анализ ролевой структуры нескольких политических скандалов, роли «Миротворца» и «Эксперта» могут также служить реализацией прототипной роли Обвиняемого.

Дискурсивная темпоральная динамика скандала характеризуется фазой обвинения (дискурс-стимулом), и фазой респонсивных дискурсов, которые представляют собой разновидности реакций действующих лиц. Дискурс-стимул политического скандала характеризуется следующими признаками: повышенная включенность в контекст политической ситуации, эмоциогенность, использование приема ссылки на авторитет, анонимность источников, сращение первичного и вторичного дискурсов на уровне отдельного высказывания. Эти признаки обнаруживают сходство с признаками жанра молвы, что доказывает отсутствие четких барьеров между институциональными и неинституциональными типами дискурсов.

Респонсивный дискурс подразделяется на дискурсы контрудара, защиты и примирения.

Респонсивный дискурс защиты реализуется редко из-за коммуникативных преимуществ позиции обвиняющей стороны перед оправдывающейся. В респонсивном дискурсе контрудара ключевым условием коммуникативного успеха является выбор эксплуатируемой ценности, которая должна быть сильнее актуализирована в языковом сознании аудитории, чем ценность, применявшаяся в первичном дискурсе обвинения. В этом случае она становится сверхдоминантой, вытесняя из массового сознания доминанту обвинения.

Языковая реализация дискурса примирения является примером коммуникативной мимикрии. Наличие таких экстралингвистических факторов, как эскалация агрессивных политических действий стороной, использующей примирительные заявления, свидетельствует о маскировке под примирение. Таким образом, совпадая с речевым актом примирения в плане выражения, по своей содержательной сути дискурс примирения выступает в функции защиты.

Глава 3. Прагмалингвистические характеристики политического скандала

Третья глава нашего исследования посвящена выявлению прагмалингвистических характеристик политического скандала. Прагматика в лингвистике исследует отношения «человек - знак». Прагмалингвистический подход к политическому скандалу как знаковому комплексу предполагает рассмотрение следующих феноменов: а) восприятие феномена скандала массовым сознанием, б) характер эмоциональной вовлеченности участников событий и аудитории, в) средства для достижения коммуникантами поставленных целей. Особенности восприятия политического скандала массовым сознанием (образы скандала) выявляются через анализ метафорических представлений и метаязыковой рефлексии по поводу скандала. Характер эмоциональной вовлеченности коммуникантов проявляется в специфике эмотивности и эмоциогенности скандального дискурса. Говоря же о средствах для достижения целей, мы имеем в виду определенный набор манипулятивных тактик, используемых в политическом скандале.

3.1 Метафорические модели политического скандала

Лингвокультурологические исследования эпохи информационного бума показывают, что тексты масс-медиа являются одновременно как порождением массового сознания и современных им когнитивных стереотипов восприятия, так и фактором, серьезно их модифицирующим (ван Дейк, 1989; Baudrillard, 1993; Водак, 1997). В этой связи важным представляется описать языковые предпосылки для создания таких стереотипов.

Одним из наиболее значимых феноменов в языке, навязывающим сознанию некий стереотипный образ, является метафора. Современная лингвистика рассматривает метафору как стилистический прием, средство номинации и способ создания языковой картины мира (Арутюнова, 1981; Баранов, 1991; Виноградов, 1994; Покровская, 1997; Чудинов, 2001; Вершинина, 2002). Помимо информационной, метафора, выполняет и прагматическую функцию, влияя на мнения и убеждения, вызывая «определенные психологические и действенные реакции со стороны воспринимающего текст. Создание и интерпретация метафоры зависит от концептуальной организации коммуникантов, их мнений, убеждений, их системы оценок, которые реализуются в социальной действительности и находят отражения в текстах» (Покровская, 1997:146). Важной для нашего исследования является мысль П. Рикера: «метафору можно считать моделью изменения нашего способа смотреть на вещи, способа восприятия мира» (цит. по: Покровская, 1997:146).

Исследователи отмечают особую роль метафоры в современном политическом дискурсе и дискурсе СМИ. Как отмечает О.В. Дитрих, «масс-медиа активно используют метафору для построения картины мира в политической сфере, и используют настолько эффективно, что ее присутствие, ставшее неотъемлемой частью политических текстов, незаметно массовому потребителю. Метафора является не только средством привлечения внимания потенциальных избирателей. Ее роль в политической коммуникации не ограничивается только художественной стороной. Это, в свою очередь, позволяет воздействовать не на его сознание, а на бессознательные компоненты его психики. Метафора в политической сфере СМИ оказывается средством формирования представлений. Язык политики - особый язык, насыщенный абстракциями, эвфемизмами и иносказаниями» (Дитрих, 1998).

Таким образом, в применении к политическому скандалу интересным представляется проследить набор метафор, сопровождающих зарождение и развитие скандала. Описание персонифицирующих метафор, употребляемых по отношению к политическим скандалам, а также конкретных метафорических моделей скандала может показать способы отражения событий политики в массовом сознании, а также некоторые ценностные ориентиры современного общества,

Далее мы попытаемся описать наиболее частотные метафорические представления о скандале и классифицировать их по тематическому признаку.

Поскольку политический скандал является разновидностью конфликтного общения, в его сверхтексте можно найти много аналогий с военным дискурсом - в обоих видах коммуникации присутствуют противоборствующие стороны и коммуникативные стратегии противостояния. Неудивительно поэтому обилие в текстах политических скандалов военных метафор:

К тому же для политизированного топ-менеджмента НТВ и ушедшего ядра творческой команды, верного экс-гендиректору Евгению Киселеву, субботний «аншлюс» создал экстраординарные, почти непреодолимые производственные трудности (grani.ru, 16.04.2001). Journalists have barricaded themselves inside the TV station after a Kremlin-backed group moved to seize control of NTV («Time», time.com, April 6, 2001). Неуклюжий путч Кремля, нападающего на независимый телеканал, ставит власть в заведомо проигрышное положение (Time,12.04.2001, inopressa.ru). Причина настоящей войны на уничтожение, которую власть ведет против «Медиа-моста» и его владельца, заключается в том, что принадлежащие нашей корпорации медиа стали наиболее последовательными критиками «семейно-олигархической» системы» (Из письма руководителей «Медиа-Моста» в министерство юстиции Испании, news.ru, 21.12.2000). Я не хочу раскрывать врагу координаты запасных аэродромов, чтобы не прилетели и не разбомбили (из интервью Евгения Киселева еженедельнику "Коммерсантъ-Власть», 20.04.2001). А тем временем наступление на главного соперника Колмогорова на выборах - действующего президента Якутии Михаила Николаева - идет на всех фронтах. Так, в его предвыборном штабе прокуратура сегодня утром проводила обыски, надеясь найти листовки «порочащие честь и достоинство Колмогорова»(NTVRU.com, 27 ноября 2001 г.).

Характерно, что коммуниканты, интересам которых происходящий скандал вредит, склонны говорить о нем как о раздуваемом (часто в прибавлением лексемы искусственно, что, на наш взгляд, является тавтологией, так как сам по себе скандал раздуваться вряд ли может):

и раздувают, и раздувают, ищут все чтобы раздуть…сколько можно? давайте же работать (В.С. Черномырдин по поводу журналистов, выступление в Госдуме, 12.09.1998).

В то же время коммуниканты, чье отношение к скандалу положительное либо нейтральное, говорят о нем, как правило, как о разгорающемся. Это противодействие стихий воздуха и огня в метафорике политического дискурса связано с тем, что метафора воздуха подразумевает некую активную силу, приводящую этот воздух в движение, в данном случае подчеркивается авторство скандала, его сделанность. В русском языке (и не только в нем) метафоры чего-либо раздуваемого говорят о низкой степени доверия коммуниканта к предмету, общая отрицательная оценка чего-то авантюрного, не имеющего под собой либо оснований, либо твердой почвы (лопнул как мыльный пузырь, раздули сплетню до события). В то же время метафора огня подчеркивает, напротив, стихийность и отсутствие активных факторов, повлиявших на распространение скандала. Огонь, как известно, горит сам по себе, если есть чему гореть - так выделяется наличие скандальной составляющей, объективность выдвинутых обвинений. С этим языковым явлением ассоциируется и такое метафорическое клише, как жареные факты, ставшее газетным штампом.

Скандал часто предстает в метафорике дискурса масс-медиа как стихийное бедствие, не зависящее от воли человека. Скандал метафорично представлен как широкий спектр видов неблагоприятных природных явлений:

· землетрясение (Якутия содрогается от политических скандалов. «Завтра», 15.02.2000; Тульский «Белый дом» сотрясает очередной политический скандал. «Независимая газета», 6.01.2003; The scandal of Enron, America's largest energy trader, has sent shock waves in every direction, exposing vast corruption. «Drillbits&Tailings», 31.01.2002);

· пожар (Главный петербургский коррупционно-политический скандал этого сезона продолжает тлеть, обрастая все новыми подробностями. www.afi.ru, 28.08.2002, Скандал в «Яблоке» продолжает разгораться. «Независимая газета», 12.09.2001);

· наводнение (Fortunately for Bill Clinton, his polished professional mastery in sidestepping responsibility will most likely keep him dry of the latest rising tide of scandal washing over Vice President Al Gore. www.tulane.edu, December, 1998; Chirac, too, has managed to float above the scandal. cnn.com, 05.02.2003; А уже сегодня в водоворот скандала оказались втянуты в той или иной степени министр юстиции, министр финансов, министр торговли и сам президент Буш. afi.ru, январь 2002);

· надвигающаяся буря (A cloud of scandal over Ukraine. сnn.com, ноябрь 2002); по пространственной форме политический скандал в метафорах предстает чем-то концентрическим и движущимся, что вызывает аналогии со смерчем (На этой неделе на новый виток, вероятно, выйдет скандал вокруг высылки из Беларуси лидера "Союза правых сил" Бориса Немцова. «Независимая газета», 17.12.2002);

· болезнь (Вену лихорадит от затянувшегося политического скандала. «Независимая газета», 19.09.2002; Эпидемия политических скандалов вокруг корпоративных крахов докатилась и до Европы. «Коммерсантъ-Власть», декабрь 2001 г.);

· трясина или болото, которое затягивает участников скандала (Окончательно погрязнув в политических скандалах, администрация Клинтона уже думает только о своем выживании. «Правда», ноябрь 1998);

Из других примеров метафорических представлений о скандале отметим следующие:

· паутина, в которой нетрудно запутаться незадачливым политикам (But the web of scandal and corruption becomes more tangled with a look at the relationship between Enron and the Bush administration. «Drillbits&Tailings», 31.01.2002);

· театр - метафора, подчеркивающая необходимость «игры на публику», так же, как и процессуальность, фазовость происходящего (Скандал в Красноярске: акт второй. «Комсомольская правда», 05.02.2003);

· пища, необходимая для жизнедеятельности современного информационного общества (Жадно хватаем любые политические зрелища, боимся, что завтра не приготовят нам новой порции бодрящего скандала, чтобы отвлечь от мыслей. «Завтра», 28.12.98; As far as juicy and nutritious scandals go, Phonegate is pretty lame. «The Cincinnati Enquirer», 17.08.1998);

· разгоняющийся локомотив, который невозможно остановить (Скандал вокруг Бородина набирает обороты. «Известия», январь 2002).

· столкновение с айсбергом (If Clinton were Titanic, the iceberg would sink (Turner, Fauconnier, 1998) В данной метафоре происходит взаимодействие двух составляющих концептуальных планов: образа крушения «Титаника» и образа скандала вокруг отношений Б.Клинтона и М.Левински. Обычно если нечто сравнивают с «Титаником», это является характеристикой полного провала. Однако ситуация со скандалом вокруг Б.Клинтона, когда ему удалось избежать импичмента, разрешилась в целом очень удачно для американского президента. Здесь «затонувший айсберг» как метафора скандала, не достигшего цели, высвечивает «непотопляемость» Б.Клинтона.

Проанализированный корпус материала составил около 300 метафор политического скандала. Наиболее частотными оказались метафоры войны (около 35%), далее следуют метафоры различных неблагоприятных природных явлений: стихийных бедствий, болезней, несчастных случаев (таких, как попадание в трясину) (около 30%), заметны также метафоры театра (10%), локомотива или других механизмов (10%). Остальные 15% метафор приходятся на реже встречающиеся, но все же типизированные метафоры паутины, пищи (около 5% каждая), а также на разовые, авторские метафоры, такие, как столкновение с айсбергом.

Набор выявленных метафорических представлений о скандале иллюстрирует мысль О.В. Дитрих: «метафора, используемая в сфере политики, используется для усиления отрицательного воздействия на потребителя, орудием эмоционального влияния. СМИ, являясь главным источником подачи информации, пользуются сильными образными метафорами в сфере политики, которые рождаются чаще при отрицательном отношении к объекту политической сферы» (Дитрих, 1998).

Выявленные нами метафоры политического скандала обнаруживают общие черты с описанными А.Н. Барановым и Ю.Н. Карауловым «метафорическими моделями политической реальности» (Баранов, Караулов, 1991 : 3). Так, исследователи выделяют метафоры войны (боевые действия, армия, оружие и др.), игры (выигрыш, игрок и др.), механизма (машина, работа машины и др.), организм (болезни), растения, спорта, театра, цирка. Этот набор метафор проявляется в речевом поведении участников скандала. В частности, он используется в рамках реализации таких ролей, как «Герой», «Боец», «Стратег»; в построении мифологем, характерных для жанра политического комментария; в экспликации представлений о мире политики в жанре разговоров о политике, комических жанрах.

Для обобщения примеров метафор воспользуемся термином «эмотивный топос», под которым мы понимаем «общее место» эмоций, их средоточие, эмотивный инвариант метафор скандала. Так, доминирующим эмотивным топосом рассмотренных метафор политического скандала является опасность (война, стихийное бедствие, паутина, движущийся состав и др.). Дополняет его эмотивный топос брезгливости (театральный фарс, пища как «жвачка для мозгов», скандал как отталкивающее месиво, трясина). Эти два топоса не только близки друг к другу, но и в некоторых элементах пересекаются - так, трясина или паутина ассоциируются не только с опасностью, но также с эмоцией отвращения. Вместе опасность и брезгливость (отвращение) образуют связку, своеобразный кортеж негативно заряженных эмотивных смыслов политического скандала. При этом, топос опасности относится по большей части к непосредственным участникам скандалов - политикам, чью репутацию он может разрушить (Набирает обороты скандал вокруг Бородина, Администрация Клинтона погрязла в очередном скандале, и пр.). Мы полагаем, что в таких примерах, как Вену лихорадит от политического скандала или Якутия содрогается от политических скандалов имеет место метонимия, и под Веной и Якутией понимаются в первую очередь не город или регион в целом, а их властные структуры. Топос брезгливости же, напротив, иллюстрирует стороннее отношение наблюдателя. Для наивных коммуникантов скандал предстает развлечением, зрелищем, одновременно притягивающим и отталкивающим, на которое они взирают с брезгливостью и осуждением.

3.2 Специфика эмотивности политического скандала

Политический дискурс представляет собой эмотивную и эмоциогенную среду во многом из-за того, что в его пространстве сталкиваются различные, зачастую противоположные ценности. В любой кризисной общественной ситуации это качество усиливается: «Эта эмоциональность объясняется эмоционально-напряженной политической агитацией в России, которая фактически в течение длительного времени является кризисной, т.е. психологически стрессовой для всей страны» (Шаховский, 2000).

Квинтэссенцией этой негативно заряженной эмотивности являются политические скандалы - периоды открытых противостояний и мощного эмоционального напряжения. К сожалению, российские СМИ являются скорее информационным оружием в процессе экономического и политического передела страны, чем эффективным общественным механизмом контроля над властью. Это обуславливает и тональность эмоций: «Все СМИ уже в течение многих лет настроены только на одну политическую волну. Эта волна по сути дела является информационной войной: друг с другом, с народом, с правительством, с администрацией президента. В своей интерактивной войне все СМИ стерли морально-этический порог и все нравственные устои России - и больше не несут никакой социальной ответственности перед обществом, которое они больше не обслуживают, они его обливают зловонием лжи и давно уже лишили его и каждого отдельного человека как социальной личности право на достоверную и объективную информацию» (Шаховский, 2001).

В.И. Шаховский отмечает такую тенденцию, как значительная экспрессивизация эмоций в российском политическом дискурсе. Мы разделяем его мнение о том, что вербальная агрессия стала основной чертой языка политики, а экспрессивность стала нормой российского политического дискурса (Шаховский, 2001). Политический скандал является своеобразным передним краем политического дискурса, в нем агональность языка политики выражена наиболее остро. Именно поэтому для эмотивности политического скандала эти два признака (вербальная агрессия и экспрессивность как норма) являются определяющими.

В.И. Жельвис объединяет все средства выражения вербальной агрессии термином «инвектива». Исследователь определяет инвективу в узком смысле слова как способ существования словесной агрессии, воспринимаемый в данной социальной группе как резкий или табуированный. В несколько ином ракурсе В.И. Жельвис называет инвективой вербальное нарушение этического табу, осуществленное некодифицированными (запрещенными) средствами (Жельвис, 2000). Мы уже отмечали особую роль инвективы в политическом скандале - так, употребление соответствующей лексики является одним из главных особенностей жанра политического комментария и открытого письма, а также таких элементов ролевой структуры, как «Боец», «Нигилист», «Прокурор».

Говоря о политическом скандале как об эмотивном и эмоциогенном тексте, интересно проследить факторы эмоциогенности, задействованные в его реализации. Психологи, описывая явление эмоциогенности, подчеркивают, что «не существует эмоциогенной ситуации как таковой. Она зависит от отношения между мотивацией и возможностями субъекта. Сама мотивация зависит от отношений индивида с его окружением. Эмоция возникает часто потому, что субъект не может или не умеет дать адекватный ответ на стимуляцию. Нерешительность человека, захваченного врасплох, превращается в эмоциональные реакции под прямым влиянием побуждения к действию, которое не находит выхода в реальной ситуации» (Фресс, 1975). Такое «побуждение к действию при отсутствии выхода» и «неумение дать адекватный ответ на ситуацию» и происходит у среднего реципиента скандального дискурс-стимула. Он не всегда может эмоционально абстрагироваться от ситуации, поскольку ключевые события в сфере политики влияют на жизнь каждого, и, в то же время, не способен к адекватному ответу, не имея рычагов воздействия на ситуацию.

П. Фресс группирует эмоциогенные ситуации по трем рубрикам: новизна, необычность, внезапность. Исследователи говорят об удивлении, как о важной причине эмоций (Janet, 1928; цит. по: Фресс, 1975). Реакции на новизну, необычность, внезапность сходны между собой. Наиболее простая их форма соответствует генерализованному возбуждению. Интересно, что отмеченные известным психологом рубрики пересекаются с выделенным нами важнейшим свойством скандального дискурса-стимула: необычность и внезапность коррелирует с подчеркиванием срочности и важности происходящих событий, которое способствует эффекту сопричастности реципиента. Полагаем, что эти особенности дискурса-стимула являются триггерами эмоций, развивающихся затем по описанным в психологической науке закономерностям.

В психологии принято считать, что возбуждение дифференцируется по двум полюсам - состояние депрессии и душевного подъема (Stratton, 1928; цит. по: Фресс, 1975). Такая дифференциация находит свое выражение и в речи коммуникантов, с той поправкой, что на месте душевного подъема в политическом скандале стоит эмоция более активного возмущения, а депрессии соответствует апатия, раздражение и безразличие. Одним из важных аспектов эмотивности является эмотивный радикализм мнений, выражающийся в речевом экстремизме коммуникантов. Он проявляется, в частности, в эмоции возмущения. Как показало исследование материала, именно она является доминантной эмоцией политического скандала как разновидности конфликтного общения: прототипная роль Обвинителя в ролевой структуре во многом построена на возмущении, эта же эмоция превалирует и в ключевом для поддержания скандала жанре разговоров о политике. В дискурсе политического скандала выделяются, таким образом, две основных эмотивных доминанты: