Место и роль национальной идентичности в ситуации социокультурного кризиса в России конца XIX – начала ХХ века

Следуя в рамках намеченной логики, мыслитель утверждает: есть культурная самобытность (национальность) - есть нация, если же таковая утрачивается, то нация превращается в «племенное объединение», чисто политическое по своей природе. Для К.Н. Леонтьева была неприемлема буржуазно-либеральная парадигма нации, ярче всего выраженная, по его мнению, в провозглашенном Наполеоном III девизе «политической национальности», согласно которому национальность определяется исключительно гражданством. В этом случае патриотизм становится «гражданской религией», а идея нации подразумевает превращение «народа» в «совокупность граждан». В этом философ обнаруживает «вторичное смесительное упрощение» культуры. Кроме того, в основе либерального проекта нации лежит принцип «равенства лиц и равенства сословий» (либеральный демократизм), являющийся, как считает философ, слишком формальным признаком нации, ведущим в своем практическом воплощении к «всеобщему равенству, всеобщей свободе, всеобщей приятной пользе, всеобщему благу, всеобщей анархии или всеобщей мирной скуке». По мнению К.Н. Леонтьева, принцип политического равенства как выражение идеи эгалитарно-либерального прогресса направлен на формирование «среднеевропейского типа общества» и ведет к утверждению ценности «среднего человека» - чего-то духовно бесплодного, неопределенного и бесцветного. Философ уверен, что конечным результатом претворения «равенства» в жизнь будет иссякание творчества у наций (в результате утраты ими культурного разнообразия), «всеобщая ассимиляция» и «всесветное смешение», и в конце концов - национальная смерть (при полном «воцарении демократического, эгалитарного и либерального начала»).

Залог устойчивости, надежности культурного разнообразия наций (национальности) К.Н. Леонтьев усматривает, прежде всего, в сохранении неравенства внутри каждой из них - сословного деления - полагая, что культурный облик нации поддерживается неравноправием сословий. Иерархический принцип играет очень важную роль в историософских взглядах К.Н. Леонтьева, на что обращает внимание В.В. Зеньковский: для К.Н. Леонтьева «красоты жизни нет там, где нет иерархической структуры». Идея К.Н. Леонтьева такова: только сохранение культурной иерархии позволит противостоять «упростительному смешению», внутренней ассимиляции, что предотвратит и ассимиляцию внешнюю.

Собственную трактовку нации К.Н. Леонтьев конкретизирует, обращаясь к проблеме национализма. Философ предложил оригинальную типологию национализма, выбрав критерием для нее все тот же принцип «разнообразия в единстве», в соответствии с которым выделил национализм культурный и политический, соподчиняя их иерархически, признавая безусловный приоритет первой его разновидности.

Сущность культурного национализма, согласно К.Н. Леонтьеву, выражается в идее «культурного обособления наций», а сущность политического - в идее «национальностей чисто племенных», т.е. в разрушительной демократической космополитической идее («космополитизм идей и чувств»), исключающей культурную самобытность из списка ценностей и ведущую нации к духовной и культурной унификации. Он писал: «Целые нации стали походить одна на другую. …если народы не образумятся, то современный политический национализм роковым образом приведет их к образованию всеевропейского, а затем и вселенского демократического государства».

Характеризуя политический национализм, философ отмечает, что в его демагогии «демократическая идея прикидывается идеей национальной; идея политическая воображает себя культурной», а результатом его «деятельности» всегда является «демократизация внутри и ассимиляция вовне». Принцип племенных (или политических) объединений он считал псевдонациональным, отказывая тем самым политическому национализму в истинности и в праве на существование.

Однако в ходе дальнейших рассуждений К.Н. Леонтьева проблема противопоставления политики и культуры в границах национализма утрачивает присущую ей на первый взгляд однозначность. В.В. Зеньковский отмечает, что «Леонтьев обладал несомненным интересом к политической стороне в истории», более того, национальную проблему сам К.Н. Леонтьев рассматривает как «культурно-политическую». В соответствии с этим культурный национализм философ считал шире, глубже и содержательнее национализма чисто племенного и государственного (т.е. политического) уже потому, что второй содержится, подразумевается в первом. Это позволило позже Н.А. Бердяеву назвать К.Н. Леонтьева «универсалистом», «идейным врагом национализма», отрицающим конструктивный национальный потенциал кровного и политического начала. В основе его «учения о национальности», полагает Н.А. Бердяев, лежат универсальные культурные начала, идеи, облагораживающие национальную стихию и выводящие ее в мировое культурно-историческое пространство.

Признавая культурный национализм «настоящим», созидающим спасительное многообразие, сохраняющим «духовную, умственную, бытовую» уникальность наций, его содержательную основу К.Н. Леонтьев видит в «национальном идеале». Под национальным идеалом философ подразумевает «идеал духовно-культурной самобытности», «культурную программу осуществления национального начала», содержание которой предполагает не только сохранение наличной культурной самобытности, но и возможность создания новых самобытных форм культуры. Таким образом, К.Н. Леонтьев делает акцент на субъективно-проективной природе национального идеала: он конструируется людьми (идеологами) как определенная совокупность признаков духовно-культурной уникальности народа, которую необходимо сохранить или создать. По сути, национальный идеал выступает у К.Н. Леонтьева проектом национальной идентичности.

Обобщая разрозненные мысли философа относительно культурного национализма, представляется возможным сформулировать следующее определение: культурный национализм - это политика, осуществляемая государством или (если таковое отсутствует) влиятельными политическими силами, направленная на культурное обособление нации, т.е. на сохранение и воспроизводство ее культурной самобытности (национальности) в «быте, духе, учреждениях», и предполагающая последовательную реализацию национального идеала.

Обнаруживая в российской действительности второй половины XIX в. признаки «упростительного смешения», демократизации К.Н. Леонтьев призывает соотечественников встать на позиции культурного национализма и попытаться осуществить русский национальный идеал, органически сочетающий в себе самобытные культурные и политические начала. К.Н. Леонтьев конструирует русский национальный идеал как культурно-политический идеал. Его смысл философ выразил в трех тезисах: 1) православие византийского образца; 2) сильная монархическая государственность (самодержавие); 3) красота жизни в самобытных национально-бытовых формах. Это есть «скрепы» культурной уникальности, национальности России, критерии национальной идентификации. Нельзя не заметить, что данная трактовка национального идеала схожа с официальной доктриной имперской идентичности, сформулированной в 1834 году С.С. Уваровым. Очевидно, что К.Н. Леонтьев выступает оригинальным выразителем имперской парадигмы идентичности, не усматривая никакого противоречия между империей и нацией, поскольку в империи, согласно его логике, воплощен самобытно-государственный аспект национальности.

На первый взгляд может показаться, что он оставался в пределах славянофильской мыслительной парадигмы, в рамках которой в конце 1830-х годов была сформулирована идея «хоровой» нации, «нации-семьи», основанная на непреложном авторитете православной соборности. По мнению А.С. Ахиезера, славянофилы «стремились строить государственную жизнь на основе догосударственных ценностей», основанных на локализме массового сознания и воспроизводящих созданные им мифы. Далее он отмечает, что и «теория официальной народности» родилась из иллюзии совпадения наличной реальности и идеалистических представлений власти о ней, что и было показано нами в предыдущей главе. В основе «классической» славянофильской национальной идеи лежит все та же утопическая идеализация общественных отношений в России (которые в реальности отличались крайней противоречивостью), а также архетипическая установка на возврат к «золотому веку» русской истории (т.е. к идеалам и ценностям допетровской Руси, по мнению славянофилов, глубоко религиозным в своей основе). Позволим себе не согласиться с мнением А.Л. Янова, утверждающего, что теологические построения славянофилов были только средством обоснования социально-политического строя России. Напротив, монархический идеал государственности с соответствующей ему сословной социальной структурой органично вырастает из этих теологических построений, являясь в то же время их неотъемлемой частью.

На самом деле взгляды К.Н. Леонтьева во многом противоположны славянофильским. Во-первых, он был далек от всесторонней идеализации как России, так и русского народа. Во-вторых, он не противополагал русскую культуру западной, не считал истинной лишь цивилизацию, основанную на православии, а ложной - на католичестве. К.Н. Леонтьев ценил высокие культурные достижения западного духа, но исключительно негативно отзывался о современной ему Западной Европе, заменившей традиционные культурные ценности и духовные идеалы прогрессистскими нововременными ценностями рационализма и демократии. В-третьих, он не разделял мнение славянофилов о русской истории: положительно отзывался о Петре I, петербургскую эпоху Петра I и Екатерины II считал периодом «цветущей сложности» русской культуры, в европеизации Руси видел несомненные блага. Тем не менее, сходство размышлений К.Н. Леонтьева и славянофилов очевидно.

Именно религиозная идея определила содержание предложенного К.Н. Леонтьевым проекта русской национальной идентичности. Неслучайно, выстраивая иерархию национальных ценностей, первую (можно сказать главную) позицию он закрепил именно за православной религией. Следует согласиться с В.В. Зеньковским, считавшим, что «вся умственная работа Леонтьева шла в границах его религиозного сознания», и «здесь надо искать главный корень его построений». Сам философ утверждал, что «религиозное дело ставит выше национального», и именно религию считает «главным обособляющим началом» культуры, а в упадке веры усматривает признак «всесокрушительной ассимиляции», «антикультурного смешения на почве чисто-племенного объединения». Видимо, здесь кроется причина его острой неприязни к мещанскому Западу Нового времени, стремления отмежеваться от него: западный либерально-демократический опыт страшил его своим отпадением от веры, своим атеистическим потенциалом, угрожающим русскому православию. И так как «западная отрава» все-таки проникла в Россию, постепенно уничтожает, нивелирует ее самобытный религиозный дух, необходимо принимать серьезные меры для его защиты и «охранения». Руководствуясь приведенными доводами, К.Н. Леонтьев провозглашает византизм единственно возможным условием национально-культурного (в основе своей религиозного) самосохранения России.

Византизм в понимании К.Н. Леонтьева «есть прежде всего особого рода образованность или культура, имеющая свои отличительные признаки», а общая идея византизма «слагается из нескольких частных идей - религиозных, государственных, нравственных, философских и художественных», составляющих в совокупности безусловную культурную самобытность. Таким образом, «формула» византизма лежит в основе проекта национальной идентичности, предложенного философом. Рассмотрим основные составляющие византизма.

В русской монархической традиции, по мнению К.Н. Леонтьева, нашло главное выражение «родовое чувство» великороссов (или великорусский легитимизм), государственная направленность которого составляет специфическую черту психологического склада русских. Причем государственный смысл «родового чувства» философ экстраполирует на русскую общину, которая, как мы показали, весьма далеко отстояла в действительности от государственных интересов.

Как отмечают А.С. Ахиезер и В.В. Ильин, крестьянские локальные миры на всем протяжении исторического развития дореволюционной России не только не ассоциировали себя с государством, но противопоставляли себя ему, постоянно стремились от него отгородиться; в сознании крестьян государство персонифицировалось чиновниками (начальниками) и символизировало насилие, зло; сам же Царь-Батюшка олицетворял исключительно народ, но никак не государство. В рамках империи у основной массы русского народа отсутствовало государственное (имперское) сознание, у индивида к концу XIX века (время, в котором жил К.Н. Леонтьев) не было сформировано чувство идентичности с большим обществом. Поэтому вера философа в сильный государственный потенциал русского народа в основе своей идеалистична и утопична.

Однако, по логике К.Н. Леонтьева, самодержавие в России опиралось не только и не столько на великорусский легитимизм, сколько (и, прежде всего) на византийский вариант христианства, т.е. на православную религию. «Правила и дух» православной церкви, считает философ, «создали всю нашу великорусскую силу, все наше величие, весь наш народно-государственный гений». В соответствии с данной логикой посягательства на религию квалифицируются философом как проявление вражды к русскому государству. Что касается последнего пункта национального идеала К.Н. Леонтьева, т.е. «национальных форм» русской жизни, то они также всецело санкционированы православной религиозной традицией. Таким образом, в предложенном К.Н. Леонтьевым проекте русской национальной идентичности доминирует конфессиональный элемент.

Сущность византизма концентрированно выражена философом в идее «православно-культурного русизма», которая является, по его мнению, незыблемой гарантией цивилизационной (культурной, национальной) идентичности России. Отречение от византизма равносильно для К.Н. Леонтьева изменению генотипа русской культуры, мутации, уродующей ее национальный облик и ведущей ее к смертельному обезличиванию. Практическая реализация программы византинизации России должна была осуществиться посредством русского культурного национализма, важной составляющей которого для К.Н. Леонтьева было преодоление культурного раскола в русском обществе. Единственно необходимым способом сделать это он считает не практическое, а «идеальное сближение с народом» интеллектуальной элиты общества через «подражание мужику», его «идеям и вкусам», через «развитое восстановление его идеалов, верных и самобытных».

Русский культурный национализм в «теории» К.Н. Леонтьева имеет не только внутриполитическую детерминацию, но и геополитическое измерение, что проявляется, в частности, во взглядах философа на восточно-славянский вопрос, горячо обсуждавшийся в то время представителями российской интеллектуальной элиты.

Международная обстановка во второй половине XIX века характеризовалась усилением национально-освободительной борьбы славянских народов, в особенности находившихся под властью Османской империи. В данной ситуации почти все российское общество - от консерваторов до революционеров - толкало правительство к решительной поддержке славян. Во второй половине XIX века в России была чрезвычайно популярна идея славянского объединения. В 1875 году К.Н. Леонтьев предупреждает передовую русскую общественность о культурных опасностях славянского братства, панславизма. В освобождении славян он усматривает угрозу культурной самобытности России, поскольку считает славянские народы, вступившие в активную фазу борьбы за политическое самоопределение, «отравленными» западными идеями либерального демократизма и способными еще более укрепить их авторитет в России. Это бы привело, с его точки зрения, все к тому же безликому космополитизму, к убийственной для России ассимиляции в европейскую культуру.

Поэтому К.Н. Леонтьев призывает апологетов объединительной политики отойти от идеала чистого или политического славизма, основанного на кровном родстве, сходных языках и на принципах национально-государственного равноправия славянских народов. Взамен он предлагает встать на позиции «культурного славизма», под которым понимает «органическую систему своеобразных идей, стоящих вне частных, местных и личных интересов и над ними, но глубоко связанных с этими интересами»²⁸. В его идее «культурного славизма» доминирует конфессиональная идентичность: только византизм способен «облагородить» политический славизм, а их синтез может привести на практике к «славянскому византизму», являющемуся сущностным стержнем культурного славизма.

Отправной точкой, основанием «культурного славизма», согласно К.Н. Леонтьеву, должен стать «культурный национализм». Но, как считает философ, он у славян подвергся значительному разложению под воздействием либерально-демократических идей, вследствие чего национальное сознание славянских народов имеет не столько культурную, сколько политическую окраску, что привело к заметной утрате ими национальных особенностей, а потому перспектива создания славянами собственных независимых государств грозит обернуться их космополитической унификацией (что мы сейчас и наблюдаем, через сто лет после жизни мыслителя). Развивая далее мысль о «культурном славизме», К.Н. Леонтьев предлагает свой проект объединения славянских народов вокруг России.

Консервативные силы России, мнение которых и выражал К.Н. Леонтьев, страстно желали «счастливой войны» с Турцией, верили в ее близость. Единственную истинную цель военного конфликта с Османской империей философ видит ни в коем случае не в освобождении славян (на что надеялись русские либералы и революционеры), а в присоединении Царьграда (т.е. Константинополя) к России, он даже молился об этом. К.Н. Леонтьев был уверен, что Россия должна восстановить «историческую справедливость», т.к. она единственная восприемница Византии, хранительница ее религиозных традиций, а «русские - главные представители православия во вселенной». Значит, Россия и только она имеет право на обладание «колыбелью» православия. Но как же быть с «турецкими» славянами? Ответ для К.Н. Леонтьева очевиден: в целях своего национально-культурного самосохранения они должны встать под культурно-политическое покровительство России, которое посредством культурного национализма поможет возродить практически утраченную ими «национальность». Кроме того, по мнению философа, и у «австрийских» славян, несмотря на то, что они католики, «видно пламенное стремление к православию» и самодержавию, и потому они «ждут образования всеславянской конфедерации, чтобы принять из рук России - каждая особая нация, по самодержавному государю и поставить его в крепкую политическую связь с императором всероссийским».

Таким образом, К.Н. Леонтьев был уверен, что именно Россия должна задать определенные религиозные параметры и очертить культурно-политические границы особой славянской ойкумены, в рамках которой она возьмет на себя функции религиозно-политического лидера. Тем самым К.Н. Леонтьев закрепляет за Россией роль вершителя судеб славянских народов, наделяет ее особой миссией «спасения» славян от разрушительного буржуазно-демократического космополитизма. Религиозный авторитет России, по мысли философа, гарантирует ей право «наставничества» в отношении славян по вопросам православного «учения о личном спасении души». Другими словами, во взглядах на славянский вопрос К.Н. Леонтьев также проявил себя носителем имперского сознания и религиозно-идеологической утопии.

Важно отметить, что свой объединительный славянский проект К.Н. Леонтьев строит на основе идеализированных рассуждений о превосходстве русских над другими славянскими народами. Характеризуя и тех, и других в соответствии с иерархическим принципом, он оперирует дуальными оппозициями «выше - ниже», «лучше - хуже». Великоросс в сравнении с другими славянами представляется К.Н. Леонтьеву «веселым, живым, более распущенным, но зато более добрым, более великодушным», остальные славяне - «отсталые по уму». К «мелким или второстепенным» народам К.Н. Леонтьев причисляет чехов, сербов, поляков, греков, мадьяр. Его оценка евреев также беспощадна: они «слишком стары теперь, к творчеству не способны», еврейская нация «служит только враждебной, разрушающей, разлагающей силой». Болгарский народ он называет «паршивым», «самым отсталым, простым, неразвитым» из славянских народов, вдобавок этот народ «не так пылко и горячо религиозен, как простой русский народ». Болгарская интеллигенция стоит «много ниже» новогреческой, которая тоже «занимает далеко не первое место во вселенной». Он признает, что православная традиция в греческом народе укоренена «тверже», чем в русском, но тут же замечает, что греческое православие «неосмысленно, просто, серо» (т.е. «хуже» русского), а значит, добавим мы, нуждается «во вмешательстве» русского православия. Очевидно, что К.Н. Леонтьев подверг критике потенциальных «религиозных конкурентов» России.

С православно-иерархической точки зрения философ смотрит и на польский вопрос, который в России еще со второй половины XVIII столетия отмечен особой актуальностью и остротой. С 1795 года многие восточные кресы (области) и часть «великой Польши» (т.е. центральной) принадлежали Российской империи. К.Н. Леонтьев полагает, что русские обладают «внутренним чувством права» (религиозным в своей основе), позволившим им успешно решить польский вопрос в 1863 году, тем самым, сохранив «восточно-византийский оттенок христианства» у народов Белой и Южной Руси, тем более что претензии Польши на эти территории он считал совершенно неоправданными. Указывая на чуждость русской культуре обычаев и нравов малороссов и белороссов (они имели польское происхождение), К.Н. Леонтьев подчеркивает их более глубокую духовную связь с Россией, которую усматривает в исповедуемом этими народами православии. А всякое покушение на православие, как мы помним, приравнивается им к покушению на смысложизненные интересы русского государства, на универсальную, истинно духовную идею византизма. Общественное движение в России в поддержку насильственного подавления польского восстания 1863 года философ называет «национальным» и замечает, что «давно уже все русское общество не содействовало правительству с таким единодушием и усердием, как во время этого польского мятежа». Показательно, что русское общество в то время как бы утратило «естественность восприятия действительности», оказалось не в состоянии понять очевидное: поляки не хотели принадлежать России, ведь они имели собственную традицию государственности (т.н. «шляхетская республика»), собственную религию (католичество), уникальную культурную историю. Видимо, главная беда Польши заключалась в ее католическом вероисповедании. К.Н. Леонтьевым Польша рассматривается как «враждебная сила», которую необходимо подвергнуть «полной ассимиляции». Своеобразие национальной самооценки К.Н. Леонтьева проявилось в полной мере в следующем его высказывании: «Мицкевича считают лучшим поэтом Польши, а он развился под русской властью». Тем самым философ пытается обосновать «благотворное» влияние иностранного «ига» на развитие культуры «порабощенной» нации. Но тогда мы вынуждены будем признать, что Польша обязана России и гениальным Шопеном, и его учителем Эльснером, и композитором Липиньским, и поэтом Словацким. Очевидно, что здесь имеет место большая идеологическая натяжка, «игравшая на руку» политически конъюнктурному оправданию имперских (державных) притязаний России.

Таким образом, Польша так же, как и другие славянские народы, включалась К.Н. Леонтьевым в орбиту «славянского византизма», которому, судя по всему, отводилась роль «плацдарма» в реализации исторического и религиозного предназначения России: распространении и утверждении «византизма вселенского». Козырем России в отношениях со славянским миром было мощное государство, которое К.Н. Леонтьев назвал «великой силой славянства», призванной обеспечить «всеславянскую независимость» и помочь «всему человечеству» противостоять разрушительной силе анархии. Таким образом, «вселенский византизм» представляет собой логический итог религиозно-политического проекта русской национальной идентичности К.Н. Леонтьева. Нам представляется, что в данном проекте, духовным ядром которого выступает византизм, религиозно-мессианский смысл неотделим от великодержавного комплекса притязаний, что явно указывает на преемственность с теорией Филофея.

Подводя итог вышесказанному, проследим общую логику национально ориентированной мысли К.Н. Леонтьева.

Осмысление феномена национального осуществляется им через призму культуры, под которой подразумевается совокупность самобытных «отвлеченных идей» религиозного, государственного, философского, нравственно-психологического характера. Формой, не позволяющей этим идеям «разбегаться», является нация, имеющая племенные корни, но сущностно определяемая культурой. Культурная сущность нации (индивидуальность, уникальность) как определенной «телесности» заключается в национальности - особой идее, выступающей квинтэссенцией культурной уникальности на общенациональном уровне и «отвечающей» на уровне индивидуального восприятия за принадлежность человека к нации. Задача сохранения национальности как культурной уникальности возлагается на культурный национализм, под которым подразумевается политика, осуществляемая государством или (если таковое отсутствует) влиятельными политическими силами, направленная на культурное обособление нации, т.е. на сохранение и воспроизводство ее культурной самобытности (национальности) в «быте, духе, учреждениях», и предполагающая последовательную реализацию национального идеала. Национальный идеал имеет субъективно-проективную природу, поскольку создается (конструируется) людьми (идеологами) как определенная совокупность признаков духовно-культурной уникальности народа, которую необходимо сохранить или создать. В таком случае национальный идеал выступает у К.Н. Леонтьева проектом национальной идентичности.

Духовно-смысловым ядром русского национального идеала К.Н. Леонтьева является византизм, имеющий три составляющие: православие, самодержавная государственность, культурно-бытовая уникальность русского народа. В его рамках, безусловно, доминирует конфессиональный элемент, тесно сопряженный с религиозно-мессианскими и державно-имперскими устремлениями. В соответствии с этим К.Н. Леонтьев выступает выразителем имперской парадигмы идентичности. Русский культурный национализм как практическая реализация программы византизма имеет два аспекта: внутринациональный (сближение элиты с народом, в котором живы византийские идеалы) и геополитический (от «славянского византизма» к «византизму вселенскому»). Таким образом, К.Н. Леонтьев в своих «национальных» убеждениях выступает, по сути, выразителем имперской программы идентичности: его интерпретация «русского национального идеала» представляет собой причудливый синтез локального и универсального, русского и имперского.

2.2 Н.А. Бердяев: религиозная теория «нации-народа»

После господства материализма и позитивизма в философии, определявших развитие русской мысли на протяжении нескольких десятилетий, в конце XIX - начале ХХ в. наметился поворот к идеализму и религии. Бывшие «легальные марксисты», к числу которых принадлежал и Н.А. Бердяев (1874 - 1948), в сборниках «Проблемы идеализма» (1902), «Вехи» (1909), «Из глубины» (1918) обратились к тем проблемам, которые в свое время волновали К.Н. Леонтьева: критика идеи эгалитарно-либерального прогресса, идей всеобщего блага и всеобщей пользы, доказательство невозможности и опасности их реализации, анализ кризисных явлений в русском обществе.

Проявления социокультурного кризиса в Европе и в России на рубеже XIX - ХХ вв. Н.А. Бердяев связал с засильем, всесторонним доминированием цивилизаторских основ бытия (секуляризма, господства техники, предельного рационализма, пр.). Вместе с тем на рубеже веков философ констатировал распад этой механико-детерминистической картины мира. Следуя циклической исторической парадигме, Н.А. Бердяев утверждал, что должна произойти «ритмическая смена эпох», сопровождающаяся переходом от новоевропейского рационализма к «иррационализму или сверхрационализму средневекового типа». Причем признаки подобного перехода философ, безусловно, мог наблюдать в социокультурном развитии России конца XIX - начала ХХ века (религиозное возрождение, символизм, «эпидемия мистики» и др.).

В жизнеустройстве новой эпохи ведущую роль философ отвел культуре, основанной на идее Духа (идее Бога), которая призвана стать альфой и омегой «новосредневековой» картины мира, что обеспечит доминирование культуры над всеми сферами жизни общества (прежде всего над политикой). В идее культуры, сформулированной Н.А. Бердяевым, уже определены основные критерии и направленность новой социокультурной идентичности: единственный универсальный для всех людей путь к единству он видел в возвращении человека к Богу. Закономерным итогом этого процесса, по мысли философа, должно явиться «религиозное преображение» человека, формирование соответствующих ценностных установок в культуре.

1904 - 1916 гг. составляют важный для Н.А. Бердяева период его философского самоопределения, поиска основных тем творчества. Для окончательной кристаллизации мировоззренческой позиции Н.А. Бердяева огромное значение имела русская революция 1905 г., под влиянием которой он осознал «несостоятельность всех отвлеченных, бесплотных, рационалистических решений вопросов общественности». Именно революция предельно заострила важнейшие «вопросы общественности», ответить на которые философ попытался в ряде своих статей, объединенных в сборник под общим названием «Духовный кризис интеллигенции. Статьи по общественной и религиозной психологии (1907 - 1909 гг.)». Общую идейную направленность сборника сам Н.А. Бердяев определил следующим образом: желание «положить в основу общественного миросозерцания идею личности и идею нации». В таких статьях, как «Русские богоискатели» (1907), «К психологии революции» (1907), «Из психологии русской интеллигенции» (1907), «Распря церкви и государства в России» (1907), «Больная Россия» (1908), «Россия и Запад» (1908), «К вопросу об интеллигенции и нации» (1908), «Черная анархия» (1909) и др., философ обращается к анализу причин острого социокультурного кризиса, переживаемого Россией в начале ХХ в., и указывает среди них главную - отсутствие в русском обществе национального самосознания (соответственно нашей терминологии - национальной идентичности).

Обращение к проблеме нации, которую философ подверг глубокому осмыслению, пытаясь доказать ее экзистенциальное значение для человека, следует считать «антиэнтропийной» реакцией творческой личности на глубокий кризис идентичности, поразивший русское общество на рубеже XIX - ХХ веков. Начиная с 1907 г., проблема «национального» занимает в философско-публицистическом творчестве Н.А. Бердяева одно из ведущих мест. События Первой мировой войны еще более углубили интерес философа к национальному фактору в истории, заставили его еще теснее сопоставить проблематику нации и неблагополучия российской действительности, что нашло отражение в работе «Судьба России» (1916).

Важно отметить, что основные идеи, высказанные Н.А. Бердяевым по проблеме нации (в т.ч. русской) в дореволюционный период своего творчества, были дополнены и развернуты им в ряде более поздних произведений: «Философия неравенства» (1918), «Смысл истории» (1922), «Новое средневековье» (1924), «Судьба человека в современном мире. К пониманию нашей эпохи» (1934), «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (1939), «Русская идея» (1946), на которые мы также будем опираться по ходу рассуждений.

Поскольку проблема нации впервые была осмыслена Н.А. Бердяевым (как и К.Н. Леонтьевым) в контексте российского кризиса конца XIX - начала ХХ века, то и мы в своем анализе его идей последуем логике философа. Русское общество того времени нуждалось в прочном жизнеутверждающем фундаменте, и лучшим «материалом» для него Н.А. Бердяев посчитал именно идею нации: преодоление кризиса он связывает с необходимостью создания русской нации.

Главным объектом критики Н.А. Бердяева стала господствовавшая в русском обществе того времени социально-политическая идентификация, имевшая, с его точки зрения, мощный дезинтегрирующий потенциал и проявившаяся в «расколе всех частей народного организма». Он писал: «Народ распадается на «левых» и «правых», на две расы… «Левые» считают «правых» почти что не за людей, каждый «правый» представляется злодеем, и так же относятся «правые» к «левым»… Видно далеко отошло от Христа общество, в котором так крепко засел нечистый дух». Если К.Н. Леонтьев во второй половине XIX в. предлагал «подморозить» русскую национальность, и тем самым уберечь нацию от распада, то в начале ХХ в. на фоне общественного «разложения и гниения» Н.А. Бердяев не видит русской нации вообще. В отличие от своего предшественника он не верит в созидательный потенциал внешнего принуждения, связывая возможность национального единения исключительно с переменами в сознании человека.

Причину глубокого общественного кризиса, анархизации, «разложения» русского общества философ видит, прежде всего, в кризисе веры, который надеется преодолеть посредством «духовной реформы», реализованной по двум направлениям: личностного и национального самоуглубления. По мысли философа, каждый человек должен осознать себя личностью «в абсолютном ее значении» и членом нации «в абсолютном ее предназначении».

Прежде всего, укажем, что под идеей нации Н.А. Бердяев подразумевает «религиозную идею народа как целостного организма». Смысл данного определения проясняет предложенная философом трактовка идеи народа.

Он критикует «народническое», или сословно-классовое понимание интеллигенцией народа как простонародья, «угнетенных» слоев общества (крестьянства и пролетариата). Стремясь преодолеть деструктивную, антикультурную направленность такой «количественной конструкции понятия народа», Н.А. Бердяев выступает с призывом о переходе «к новому сознанию идеи народа как высшей реальности». Философ формулирует собственное понимание народа, подразумевая под ним не эмпирическую, а мистическую умопостигаемую реальность, которая не поддается опытному наблюдению и рациональному конструированию. В существование такой реальности, полагает Н.А. Бердяев, необходимо верить. Соответственно критериями принадлежности к народу (или к нации), по мнению философа, не могут выступать ни социальный статус, ни уровень материального благосостояния, а только ощущение сопричастности этому живому мистическому организму. Для этого недостаточно разумом осознать свою принадлежность к народу, необходимо большее: внутреннее постижение смысла этой объективной целостности, «принятие внутрь себя» не только факта ее существования, но и ее судьбы. Но главное: слиться с народом можно только на почве религиозной веры.

Идея нации-народа включает в себя коренную переоценку мыслителем понятия «интеллигенция», которая была произведена в т.ч. в сборнике «Вехи». Н.А. Бердяев противопоставляет «традиционно-русский» и «общенациональный, общеисторический» смыслы слова «интеллигенция». Под первым он подразумевает «социально-групповое» понимание, разлагающее по своей природе, обусловившее историческую оторванность интеллигенции от народа. Второй, «истинный» («всенародный и общечеловеческий, сверхсословный и сверхклассовый, внепартийный и внекружковый») смысл этого слова заключается в том, что интеллигенция не есть социальный класс, принадлежность к ней должна определяться только личными качествами человека.

Для Н.А. Бердяева интеллигенция - это «лучшие, избранные люди страны, создатели духовной культуры нации», это «наиболее образованная, наиболее развитая, наиболее благородная, наиболее талантливая и творческая» часть общества, «носительница народных идеалов, а не интересов». Именно в интеллигенции он усматривает то духовное аристократическое (иерархическое) начало, без которого для него немыслимо само бытие. Он с сожалением констатирует преобладание в России именно сословно-классового понимания интеллигенции. Причем, по мнению философа, интеллигенция, появившаяся на культурной арене России в 60-е годы XIX века, сама в силу своей некультурности, малообразованности, бездарности культивировала в обществе отношение к себе как к корпоративной группе, а к народу как к совокупности простолюдинов.

Философ доказывает необходимость качественного сдвига в общественном мировоззрении: разрыв между интеллигенцией и народом удастся «свести на нет» только в том случае, если «будут сломаны и сметены все основы традиционного интеллигентского мировоззрения». Результатом переворота в сознании должно стать изживание антинационального представления интеллигенции о народе, которое может осуществиться только при условии обращения к Богу противостоящих друг другу социальных групп, только на почве единого для всех религиозного в своей основе национального сознания.

Перемену в сознании, «внутреннюю революцию» мыслитель связывает с обретением религиозного центра жизни. Преодоление социальной вражды должно осуществиться на религиозной почве, а для этого необходимо избавиться от губительного максимализма, покаяться в грехе богоотступничества, самодовольства и самоутверждения, осознав себя не радикалами или консерваторами, а, прежде всего, верующими. Единство нации-народа зиждется на общей религиозной вере.

Таким образом, в отказе от узкогрупповых критериев социальной идентичности и в утверждении универсальной для всех слоев общества религиозной идентичности философ видит единственный способ преодоления центробежных тенденций в «переходной» действительности конца XIX - начала ХХ века. Именно идея нации-народа была выбрана Н.А. Бердяевым в качестве важнейшего социокультурного интегратора переходного времени. Русская нация-народ, общерусское национальное сознание для философа - это цель, а не данность, это «идеальная норма, которая должна быть реализована».

В контексте идеи нации-народа Н.А. Бердяев осмысливает проблему государства. Он настаивает на том, что государство не должно быть самодовлеющей силой, подчиняющей своим интересам все стороны жизни народного организма (в т.ч. религию), что имело место в Российской империи. Мыслитель признает неизбежность и даже необходимость существования государства, под которым понимает «объективную природную и историческую реальность», имеющую в идеале «сверхвременной и сверхмпирический характер», но предостерегает от отношения к государству как к абсолютной ценности. Должен произойти переворот в сознании: важно осознать, что «государственная власть - покорный слуга нации», а не наоборот. Для этого государство (в лице своих представителей) должно стать на национальную позицию, выработать сознание единства своего и национального бытия.

Н.А. Бердяев отстаивает религиозные критерии идентичности русского общества, предполагающие соборное понимание идеи нации, где нация - прежде всего, «соборная личность», а государство - лишь ее «подчиненная функция». Идея соборности подразумевает тотальную цельность духа, как на индивидуальном, так и на социальном уровне. Соборность истинную (религиозную в основе) философ противопоставил «ложной общности», которую, по его мнению, скрепляла православная идеология самодержавия, утверждавшая извращенные формы религиозной идентичности. Таким образом, нация мыслится Н.А. Бердяевым как живое, эмпирическое воплощение идеи соборности, культурный проект ее осуществления, ее духовно-практическая эманация. Идея нации стала для Н.А. Бердяева важнейшим контекстом для воплощения идеала социокультурной целостности. Идея нации-народа обосновывается Н.А. Бердяевым не только конкретно-исторически, но и метафизически, через обнаружение ее трансцендентных начал.

Далее, нации рассматриваются философом как исторические образования, заложенные «в глубине природы, в глубине бытия». Возникновение «исторических наций» - космогонический процесс, сущность которого состоит в выделении по божьей воле конкретного индивидуального образа из безликой природы расового хаоса. С этой точки зрения, нация выполняет космическую функцию преодоления хаотических тенденций в культурно-историческом бытии человечества, его оформления, упорядочивания. По Бердяеву, нация есть порождение «совершенно своеобразной исторической действительности», поэтому для определения нации философ признает значимость (большую или меньшую) таких идентифицирующих признаков, как кровное родство, общая территория проживания, язык, собственное государство, общая религиозная традиция. Похожим образом трактовал нацию и К.Н. Леонтьев. Но для Н.А. Бердяева все перечисленные признаки второстепенны, вспомогательны, поскольку под нацией философ подразумевает, прежде всего, «таинственное единство исторической судьбы», что фактически перекликается с понятием «русская идея» в интерпретации В.С. Соловьева. Природа нации субстанциональна, т.е. вневременна и неистребима в своих «органических», «бездонно глубоких корнях».

Бытие нации имеет у Н.А. Бердяева религиозное оправдание: природа нации мистична («иррациональная тайна»), в ней заключена тайна Божьего замысла (судьба). Поэтому сущность нации «неопределима ни по каким рационально уловимым признакам», она неразложима на части, человек ее может постичь только в собственной глубине. Национальное сознание - это, по Н.А. Бердяеву, «сознание единства исторической судьбы», но не рациональное, а сверхрациональное, мистическое чувство сопричастности национальному единству. Другими словами, нация рассматривается Н.А. Бердяевым как предмет веры. Получается, что религиозность (не религия!), с одной стороны - непременное условие (предпосылка) национального бытия, а с другой - его неотъемлемая часть, краеугольный камень.

Историческая судьба нации есть «вечная ценная цель» ее бытия. Данная цель имеет два измерения реализации, которые мы обозначим как историческое и сверхисторическое. Историческая цель нации состоит, по мнению философа в том, что внутри себя нация должна стремиться к «наиболее полной форме бытия» человеческих индивидуальностей - их «совершенному единству» на основе общей религиозной веры.

Еще один аспект исторической цели нации обнаруживается в рассуждениях философа об иерархической структуре «мирового пути бытия», состоящего из нескольких «ступеней реальности» или «ступеней мировой иерархии индивидуальностей», которые находятся в состоянии сложного взаимодействия между собой и творчески «врастают» друг в друга. В основе данных историософских построений Н.А. Бердяева лежит методологический принцип «органического развития по ступеням», предполагающий как восхождение каждой индивидуальности к божественной истине, так и нисхождение последней («свет, изливающийся сверху вниз») в историческую жизнь человечества. Иерархичность, неравенство - качественная характеристика культурного космоса, органической частью которого является нация. Здесь идеи Н.А. Бердяева наиболее наглядно перекликаются с философией К.Н. Леонтьева.

Первая «ступень реальности» - человек, который входит в человечество не просто как человек, а как «национальный человек», т.е. через свою национальную индивидуальность. Из этого следует, что национальность предзадана человеку. Экзистенциальный центр всегда находится в личности - это аксиома персоналистической философии Н.А. Бердяева. С этих позиций национальность рассматривается им как часть личности, ее качественная характеристика: человек не может не быть «национальным». Однако национальность не наследуется биологически: человек должен принять в себя божественную истину о том, что только через национальное существование он может приобщиться к вселенской жизни в Боге, т.е. поверить в нацию.

Вторая реальность (сверхличная) - нация, «бытийственная индивидуальность». Она занимает промежуточное положение в мировой иерархии между индивидуальностью личности и индивидуальностью человечества (как соборной личности). Именно нации принадлежит заслуга создания культуры, которая никогда не бывает «отвлеченно-человеческой», а всегда только «конкретно-человеческой», т.к. она создается и приумножается конкретной национальной индивидуальностью. Все творческие достижения культуры всегда указывают на присутствие в них того или иного национального гения, неповторимого духа и мировидения создавшего их народа. Важным моментом для Н.А. Бердяева является то, что именно в нации живет культурная память поколений, обеспечивающая сохранение идентификационных основ исторической общности и осуществляющая «связь времен», т.е. преемственность национальной жизни. В этом он видит организующее, упорядочивающее назначение нации.

Однако, как считает философ, существуют более высокие, чем нация, стадии причастности к божественному: нация «врастает» в следующую ступень иерархического бытия - во всечеловечество (в пределе - Богочеловечество), исторический путь к которому лежит именно через национальное творчество. Философ раскрывает диалектическую природу нации: с одной стороны, она - этап индивидуализации в отношении к человечеству, с другой - этап универсализации в отношении к человеку. Развитие человечества до самого совершенного состояния иерархической целостности (космического или божественного, т.е. Богочеловечества) происходит через образование и взаимодействие, а порой и через противостояние национальных индивидуальностей и национальных типов культуры. «Всечеловеческое единство», в свою очередь, раскрывает себя исключительно в «национальной множественности». В стремлении к всечеловечеству и заключается высший замысел о нации, ее историческая судьба. Таким образом, вектор исторического движения наций предопределен свыше как реализация «исторического» измерения «вечной ценной цели» - божественного замысла о всечеловечестве.

Сверхисторическую цель нации как части всечеловечества философ связывает с выходом из исторического времени и погружением в иное, вечное время. Он полагает, что земная история конечна, человечество должно вернуться в лоно божественной, небесной истории, из которой когда-то вышло: «…земная история должна вновь войти в небесную историю, должны исчезнуть грани, отделяющие мир посюсторонний от мира потустороннего». В таком эсхатологическом ракурсе «врастание» нации во всечеловечество означает ее преображение и слияние с вечностью.

Непременным условием иерархического восхождения нации-народа ко всечеловечеству Н.А. Бердяев считает национализм. В работе «Философия неравенства» философ предложил собственную типологию национализма, выделив два его типа: стихийный и творческий (напрашивается прямая аналогия с К.Н. Леонтьевым). Творческий национализм, с его точки зрения, есть практическая реализация целостно-органического, культурно-религиозного понимания идеи нации. Только в русле такого национализма национальное бытие может приобретать истинно духовный статус и осмысливаться как «творческое задание». Творческий тип национального сознания, утверждает философ, ориентирован на самокритику, поэтому он не формирует у своих носителей неадекватной, национально-эгоистической самооценки и в отношениях между нациями проповедует идеал равноправного партнерства. Творческий национализм сущностно связан с онтологическими основами нации, органически содержит в себе ее мистическую иррациональную глубину. Его природа личностна, экзистенциальна, этична. Такой национализм не абсолютизирует национальность, но обеспечивает возможность ее творческого роста, а значит, служит достижению конечной цели всемирно-исторического процесса, которую Н.А. Бердяев видит в божественной универсализации человеческого бытия. Творческий национализм философ оценивает как «положительное благо и ценность» для человечества и истории, поскольку в его основе лежит «инстинкт» творческой любви к народу, предполагающий «творческое утверждение, раскрытие и развитие индивидуального народного бытия».