Некоторые последствия такой политики планировались. Это относится в частности к созданию благоприятного климата для жилищного строительства и инвестиций в несколько крупных фирм, ориентированных на экспорт. Но комбинация высокой инфляции и существенной асимметрии в налогообложении различных видов активов, очевидно, имела и неожиданные последствия. В частности, капитальные затраты существенно и произвольно различались для разных типов инвестиций, видов финансирования и, следовательно, также для секторов производства и фирм [5].

Особенностью экономической политики в Швеции по отношению к частным фирмам было стремление отделить доходы фирм от доходов их владельцев. Идея заключалась в том, чтобы аккумулирование богатства внутри фирм не делало их владельцев более богатыми. С этой целью была применена техника низких налогов на нераспределенную прибыль и высоких - на доходы и имущество владельцев фирм. Эта налоговая система может не очень повредить крупным корпорациям, если они имеют доступ к международному рынку капитала, хотя консервирующее влияние на размещение ресурсов неизбежно. Последствия более проблематичны для маленьких фирм. Невозможно высокое налогообложение владельцев без одновременного причинения вреда их фирме. В 80-х годах предельная номинальная ставка налога на капитал для владельцев таких фирм (налог на прибыль плюс налоги на дивиденды и увеличение капитала) часто оказывалась в диапазоне 65-70% для тех фирм, которые не могли воспользоваться налоговыми преимуществами при инвестировании.

Другой характерной чертой шведской экономики с 60-х годов была низкая норма сбережений населения, как следует из расчетов с использованием данных национальных счетов. В самом деле, норма чистых сбережений населения постепенно снижалась с 6-7% в 50-х гг. до минимального значения минус 5% в 1988 и 1989 гг. (накануне резкого роста в начале 90-х годов). До сих пор нет общего мнения относительно того, в какой мере эта негативная тенденция может быть объяснена старением населения, снижением темпов роста дохода домашних хозяйств, низкими реальными процентными ставками после налогообложения, исчезновением важных мотивов для индивидуальных сбережений, ввиду все более щедрого государственного социального обеспечения. В целом низкое предложение частных сбережений и кредитов компенсировалось в течение долгого времени большим предложением сбережений и кредитов со стороны государственного сектора экономики. Доля чистых сбережений государственного сектора в 60-х и 70-х годах часто достигала половины чистых национальных сбережений, а предложение кредитов государственным сектором - около половины общих кредитных потоков на организованном кредитном рынке. Налоговая система также была неблагоприятна для прямых вложений домашних хозяйств в акции, которые существенно снизились. Эти черты институциональной структуры и политики в Швеции (высокое налогообложение владельцев фирм, выборочные субсидии крупным фирмам, регулирование рынка капиталов, низкая норма сбережений домашних хозяйств и дискриминация вложений в акции домашними хозяйствами) в значительной степени объясняют низкие темпы образования и роста малых и средних предприятий. Например, если с 1920 по 1946 гг. темпы образования новых фирм в промышленности составляли около 4% общего количества фирм, то в 60-х и 70-х годах этот показатель упал до 2%, а в 80-х годах - до 1% [4], впрочем, в 1994 г. произошло некоторое увеличение. Резкое уменьшение различий в оплате труда для работников с разным уровнем квалификации в течение 70-х годов также привело к снижению стимулов для приобретения новых навыков, что предположительно имело отрицательные последствия для темпов роста производительности труда. Более того, сдельная форма оплаты труда, которая преимущественно использовалась в Швеции в 50-х и 60-х годах, в 70-е стала менее преобладающей. Доход на высшее образование после уплаты налогов, однако, увеличился в середине 80-х и начале 90-х годов примерно до 5% как следствие увеличения разницы в оплате труда и менее прогрессивной шкалы налогообложения трудового дохода. В течение большей части времени после Второй мировой войны экономическая эффективность в Швеции была относительно высока по сравнению с большинством других развитых стран. Однако, недостатки рыночной структуры фирм в Швеции сдерживали экономическую эффективность в последние десятилетия. Важным элементом является слабое конкурентное давление, особенно в секторе нереализованных товаров (составляющем приблизительно три четверти национальной экономики). Можно связывать это не только с доминирующей ролью небольшого количества крупных фирм, но и с процессом картелизации крупных секторов национальной экономики, так как в Швеции очень слаба антикартельная политика. Действительно, есть указания на то, что в различных секторах со слабой конкуренцией экономическая эффективность ниже по сравнению с некоторыми другими развитыми странами [6]. После вхождения в Европейский союз в 1995 г. Швеция, обязана придерживаться более жестких антикартельных правил. В некоторых секторах, регулируемых государством, возникло тесное сотрудничество между политиками (а также теми, кто регулирует эти секторы) и регулируемыми фирмами, что обычно несет риск "слишком сильной регуляции". Это происходит в таких секторах, где, по общему мнению, возникают "железные треугольники" тесно связанных между собой влиятельных представителей как частного, так и общественного секторов, причем результатом является их превращение в закрытые структуры с очень сложным доступом для тех, кто хочет в них войти. Например, попытки удержать процентную ставку на одном уровне и не дать ей повыситься вынудили правительство регулировать портфели финансовых институтов, в особенности заставляя их давать ссуды как жилищному строительству и крупным экспортным фирмам, так и самому государству. Основная прибыль ускользает от производственных компаний, вынуждая политиков применять выборочные субсидии, проводить "активную" политику на рынке труда и поддерживать постоянную занятость в общественном секторе. Эффект сохранения производственной структуры в сельском хозяйстве, возникающий в результате политики протекционизма, был нейтрализован "административной" консолидацией и рационализацией ферм, проводившейся специальными государственными сельскохозяйственными агентствами. Поскольку протекция сельскому хозяйству скорее выражалась в тарифах на переработанные продукты, чем проводилась на уровне ферм, регулирование должно было коснуться местной пищевой промышленности, которая была в разумной степени картелизирована с помощью государства и фермерских кооперативов. Более того, в розничной торговле конкуренция была ограничена землепользовательной плановой монополией шведских муниципалитетов, которые раньше защищали магазины и муниципальные торговые центры от новых конкурентов. Контроль над размерами арендной платы сделал необходимым процесс субсидирования или обобществления жилищного строительства, чтобы предотвратить его кризис. Но в результате - исчезли стимулы, сдерживавшие рост затрат на строительство.

Общепризнано, что государство всеобщего благосостояния включает в себя как элементы, увеличивающие эффективность, так и снижающие ее. Возможно, наиболее очевидный пример первых - система обязательного социального страхования, которая позволяет преодолеть хорошо известные несовершенства в частных рынках капиталов и страхования. Другой пример - это субсидии на инвестиции в человеческий капитал (образование, пособия по беременности и родам, пособия на детей, медицинское обеспечение и т.п.), противодействующие тенденции недостаточного инвестирования, которая представляет угрозу данной сфере. Теория эндогенного роста утверждает, что инвестиции в человеческий капитал благоприятно влияют не только на экономическую эффективность, но и на долгосрочный рост производительности труда. Часто делаются предположения, что меньшие различия в оплате труда уменьшают социальные конфликты, а прочные гарантии социальной поддержки способствуют большей поддержке гражданами продолжения перераспределения ресурсов в экономике. Утверждается, что оба эти следствия повышают экономическую эффективность и, возможно, способствуют долгосрочному экономическому росту.

Данные гипотезы звучат весьма убедительно, они могут даже иметь эмпирические подтверждения, но обе требуют соблюдения дополнительных условий. Это демонстрирует и шведский опыт. В случае социальных конфликтов последствия уменьшения дисперсии уровней оплаты труда и богатства в значительной степени зависят от того, как такое уменьшение было достигнуто. Например, вероятно, что с точки зрения экономической эффективности и роста более выгодным окажется, чтобы меньший разброс дохода был результатом изначально более неравномерного распределения богатства и человеческого капитала, чем достигался путем все более высоких предельных ставок налога и регулирования цен, не говоря уже о национализации активов. Также можно предположить, что зависимость между равенством дохода и социальными конфликтами не является монотонной, по крайней мере когда она является результатом налогообложения и системы социальных пособий и компенсаций. Одна из причин состоит в том, что это неизбежно влечет политизацию распределения дохода. Многие в такой ситуации воспринимают распределение дохода скорее как "произвольно" определенное в политическом процессе, чем как выполняющее важнейшие функции по распределению ресурсов и повышению экономической эффективности.

В результате конфликты, связанные с распределением дохода, могут в действительности только усугубляться в результате уравнения доходов. В самом деле, не очевидно, что конфликты по поводу распределения доходов уменьшились в Швеции после радикального уравнения доходов в конце 60-х и начале 70-х годов посредством политики солидарности заработной платы, налоговой политики и трансфертных платежей. Более того, терпимость по отношению к перераспределению ресурсов, конечно, не была достаточной, чтобы предотвратить политические протесты против больших географических перемещений трудовых ресурсов. В конце 70-х годов такие протесты фактически заставили политиков увеличить различные виды региональных субсидий, чтобы снизить перемещение трудовых ресурсов из стагнирующих регионов. При объяснении отрицательных последствий политики государства общественного благосостояния для эффективности и роста наиболее очевидным виновником является, конечно, величина налогов и пособий. В 80-е годы большинство получателей дохода в Швеции подлежало налогообложению по предельной ставке в 70-80% (включая все виды налогов и социальных платежей).

Эмпирические исследования издержек шведской экономики вследствие высоких налоговых ставок для домашних хозяйств обычно проводились в терминах "предельных издержек на общественные фонды". В случае со средними получателями дохода оценки в большинстве исследований на конец 80-х годов варьируются примерно от 1,15 до 2,75 кроны на одну крону налоговых поступлений. Таким образом, они не учитывают проникающего характера экономических последствий. Имеются основания полагать, что проблемы морального риска и обмана особенно остры при получении пособий по временной нетрудоспособности (из-за болезни, производственной травмы), экономической помощи одиноким родителям, выборочных субсидий на жилье, пособий по бедности и субсидированному досрочному выходу на пенсию. Например, в конце 80-х годов, когда в рамках системы социального страхования по болезни в Швеции возмещалось от 90 до 100% дохода за период, люди не работали по причине болезни в среднем 26 дней в году по сравнению с 14 днями в 1995 г. [7; 8].

В результате работодатели были вынуждены не только нанимать больше персонала, чем требовалось, но и реорганизовывать рабочие группы в зависимости от того, кто приходил на работу. Также наблюдался постепенный рост количества домохозяйств, получавших пособия по бедности. В то время как с 1950 по 1965 гг. такие пособия получало примерно 4% населения, в 1996 г. эта цифра возросла до 10% [9]. Состав получателей пособия по бедности также изменился. Пожилых и больных сменили люди работоспособного возраста, часто достаточно молодые. Фактически пособие по бедности и другие виды поддержки, оказываемой нуждающимся, превратились постепенно в достаточно "нормальную" черту на определенном этапе жизни шведских граждан. Растущее количество людей, зависящих от получения пособия по бедности, в 90-е годы также связано с более высоким уровнем безработицы и уменьшением величины пособий в базовой системе трансфертов [10]. Количество получающих досрочную субсидируемую пенсию (первоначально предназначенную для нетрудоспособных граждан) достигло 8% рабочей силы в 80-х годах, т.е. задолго до того, как безработица существенно возросла. Тем не менее доля работающего населения в возрасте 55-64 лет в Швеции упала не так значительно, как в некоторых других странах Западной Европы. Она составила 70% для мужчин и 63% для женщин в 1995 г. по сравнению с 57% и 30% соответственно для европейских стран - членов ОЭСР. Наиболее очевидный пример откровенного обмана с целью получения пособия представляет собой случай, когда люди работают (возможно, в теневом секторе экономики) и получают при этом пособия, предназначенные для тех, кто не может трудиться, в частности пособия по безработице, по болезни или досрочные пенсии. Другие случаи - это умышленное преувеличение степени физической нетрудоспособности или сообщение недостоверных сведений о семейном положении. Также можно предположить, что несколько видов последствий, приводящих к снижению трудовых стимулов, носят отложенный характер, поскольку экономическое поведение, весьма вероятно, ограничивается социальными нормами, направленными против живущих на пособия и обманывающих при получении пособий и уплате налогов. По-видимому, потребуется время для приспособления этих норм к новой системе экономического стимулирования [6; 7]. Система социального обеспечения и связанные с ней налоги, конечно, влияют и на разделение труда между семьей, рынком и правительством. Высокие предельные ставки налогов порождают не только эффекты замещения в пользу отдыха, но и переход к производству услуг внутри семьи вместо покупки этих услуг на рынке. Чтобы производитель услуг домашнему хозяйству заработал дополнительно на рынке, например, 100 долл. после уплаты налогов, покупатель этих услуг в Швеции должен заработать в 4-9 раз больше этой суммы до налогообложения (в зависимости от предельных налоговых ставок покупателя и продавца). Это происходит вследствие совместного действия всех предельных ставок налогообложения (ставки подоходного налога и социальных налогов для продавца и покупателя, а также налога с продаж для продавца). Это усиливает эффект замены труда на открытом рынке, а также уменьшает рыночный спрос на услуги со стороны домашних хозяйств. Отрицательному эффекту замещения для предложения труда противодействуют другие черты налоговой системы и системы социального обеспечения. После налоговой реформы в начале 70-х годов подоходный налог рассчитывался скорее индивидуально, чем на основании семейного дохода; предельная налоговая ставка для "второго" получателя дохода, обычно женщины, значительно сократилась. Предложение труда, в реальности в основном женского (включая матерей-одиночек), дополнительно стимулировалось благодаря щедро субсидируемым за пределами домохозяйства системам ухода за детьми и престарелыми. Активная позиция в рынке рабочей силы также поощрялась за счет привязки многих пособий к работе. Например, в то время как пособие по беременности и родам и пенсия связаны с предыдущей работой, получение пособия по безработице и по бедности обусловлено желанием найти и принять предложенную работу. Одновременно предложение женского труда поощрялось высокими средними ставками налога для многих домохозяйств, что делало затруднительным финансирование семьи за счет только одного дохода. Это обстоятельство помогает объяснить сравнительно высокий уровень занятости среди женщин в Швеции, хотя чаще всего на основе неполного рабочего дня; даже большинство матерей-одиночек (фактически 70-80%) занимают активную позицию на рынке труда. Это было на самом деле прямой целью государственной политики под знаменем "равенства полов". Резкий рост спроса на труд в общественном секторе экономики с середины 70-х годов также внес свой вклад в эту тенденцию.

Совокупный результат налоговой системы и системы социального обеспечения в Швеции состоит в том, что уход за вещами (такой, как обслуживание собственности и товаров длительного пользования) переместился с рынка в сектор домохозяйств (по причине высоких предельных налоговых ставок), а уход за людьми переместился из семьи в государственный сектор (по причине высоких субсидий на предоставление услуг общественным сектором, например, для детей и пожилых людей). В то время как в социалистических странах были обобществлены производственные фирмы, шведское государство всеобщего благосостояния, напротив, в широком смысле обобществило предоставление личных услуг гражданам и семьям [6]. В результате общее потребление услуг, произведенных либо домохозяйствами, либо в государственном секторе, расширяется за счет снижения потребления материальных благ [9]. Для общественных услуг в Швеции характерно сравнительно высокое качество. Также достигнуто достаточно равномерное распределение этих услуг в обществе. Примером может служить уход за детьми. Однако общественный сектор не избежал обычных сложностей в достижении экономической эффективности и приспособлении к предпочтениям потребителей в отсутствие рынков и конкуренции за предоставление услуг. Упоминавшаяся ранее отрицательная динамика производительности в данном секторе в 70-х и 80-х годах иллюстрирует эти трудности. Также имеется очевидный риск возникновения проблемы инсайдеров и аутсайдеров при распределении услуг. Например, персонал и родители в организациях по уходу за детьми имеют общие интересы по поддержанию низкой численности детей в данном учреждении, даже если бы качество услуг не менялось существенно при допуске большего количества детей [11]. Несмотря на социализацию домашних услуг, около пятой части людей активно вовлечены в процесс ухода за больными, нетрудоспособными и пожилыми людьми вне официальных институтов т.е. в контексте "гражданского общества". Налоговые реформы и реформы системы социального обеспечения в 1983 г. и более фундаментальная реформа в начале 90-х годов в определенной степени снизили величину различных проблем, связанных с дестимулирующим воздействием. В частности, сутью налоговой реформы 1991 г. была замена резко прогрессивной шкалы подоходного налога двумя диапазонами облагаемого дохода: 26-33% для большинства налогоплательщиков (платящих только местный подоходный налог) и 51% для налогоплательщиков с максимальными доходами, платящих также 20% -ный подоходный налог центральному правительству. В результате изменений в налогообложении с 1983 по 1995 гг. совокупная предельная налоговая ставка уменьшилась примерно на 15% для большинства налогоплательщиков. Однако через несколько лет налоговые ставки опять стали расти. Ставка замещения в большинстве систем социального обеспечения была уменьшена с 90% до 80% (а в течение некоторого времени - до 75%) в начале 90-х годов. Более того, работодатели были вынуждены взять на себя выплату пособий по болезни в течение первых двух недель (а впоследствии первых четырех недель) болезни работника; также был введен один день отсрочки начислений. С связи с этими реформами наблюдалось значительное сокращение количества дней, проведенных работниками на больничном листе. Между 1989 и 1995 гг. средний период отсутствия на работе по причине заболевания уменьшился с 24 до 11 дней в году (согласно статистике). Увеличение безработицы в начале 90-х годов также сыграло свою роль в этих процессах. Следует выделить три различных режима макроэкономической политики после Второй мировой войны:

1. В 1950-1975 гг. практика применения кейнсианских методов регулирования спроса достигла наибольшего расцвета. Основной задачей было смягчить путь частного инвестирования с помощью налогов, субсидий и регулирования, а также стабилизировать жилищное строительство и инфраструктурные инвестиции, используя методы административного контроля. В течение первой части этого периода действия макроэкономической политики на рынке товаров часто шли вразрез с экономическим циклом, и макроэкономическая нестабильность была ниже, чем в большинстве других стран ОЭСР. Но с середины 60-х годов проявилась тенденция к ухудшению аспектов, идущих вразрез с экономическим циклом. Именно этот опыт, который сначала привлек внимание к возможности "политического экономического цикла", перерос в традиционный рыночно обусловленный цикл деловой активности. В этот период предполагалось, что инфляция должна сдерживаться в соответствии с фиксированным обменным уровнем в контексте Бреттон-Вудской системы. Считалось, что стороны, ответственные за централизованную политику установления зарплат, должны гарантировать, что зарплаты не будут расти быстрее, чем "коридор", запланированный для их роста. Этот "коридор" был определен как сумма роста производительности труда в секторе торгуемых товаров и уровень роста цен на мировом рынке. Вся концепция, часто называемая "скандинавской инфляционной моделью", иногда интерпретировалась как наглядная (позитивная) теория, но чаще - как стандарт политики заработной платы. Таким образом, ответственность за установление режима фиксированного обменного курса, совместимого с высоким уровнем занятости в секторе торгуемых товаров, была распространена на организации, связанные с рынком труда, и вписывалась в общий контекст проведения централизованной политики регулирования уровней заработной платы. Это другой важный пример корпоративных элементов в шведской экономической политике. Норма заработной платы в скандинавской инфляционной модели находилась в очевидном конфликте с ранее упомянутой идеей о том, что прибыль должна быть ограничена фиксированным уровнем обменного курса и растущими издержками на заработную плату. Конфликт был "урегулирован" с помощью компромисса: тенденции заработной платы в действительности превысили скандинавский стандарт зарплаты примерно на половину процентного пункта в год. В середине 70-х годов в Швеции перестали придерживаться скандинавской инфляционной модели. После первого нефтяного кризиса попытки социал-демократического правительства преодолеть международный спад с помощью финансовой экспансии, включавшей обширные субсидии в производственные инвестиции, закончились "взрывом" роста издержек на заработную плату. Издержки на заработную плату в час, возросшие в совокупности на 65% в течение трех лет (1974-1976 гг.), привели к переоцененной кроне и замедлению роста производства и инвестиций в секторе торгуемых товаров.

Эти проблемы обострились перепроизводством традиционных (основных) видов промышленности, имеющих большую важность для Швеции, таких, как горная промышленность, производство стали и кораблестроение [12].

2. Кризису в секторе торгуемых товаров в середине 70-х годов сопутствовала девальвация в совокупности на 12% (эффективный обменный курс), проводившаяся в 1976 и 1977 гг. Это означало конец двадцатипятилетнего периода фиксированных и постоянных обменных курсов, хотя власти впоследствии пытались проводить мероприятия, направленные на установление различных типов фиксированного обменного курса. Новый режим макроэкономической политики характеризовался периодическими дискреционными девальвациями (в 1981 и 1982 гг.). Циклы девальвации заработной платы в этот период варьировались между переоцененными и недооцененными обменными курсами и являлись важной чертой внутренней макроэкономической нестабильности. Другим неизбежным последствием девальвационной политики явилась довольно крутая инфляционная тенденция. Рост индекса потребительских цен (ИПЦ) в Швеции составлял примерно 8% в год в течение 80-х годов по сравнению с 6% в странах ОЭСР в целом (исключая Турцию). Однако колебания уровня явной безработицы продолжали оставаться достаточно небольшими, от 1,5% до 3,5% согласно национальной статистике, в то время как в большинстве других развитых стран этот показатель беспощадно рос. В 80-х годах появился новый инфляционный элемент - "взрыв" цен на активы включая цены на недвижимость и акции. Одним из факторов, стоявших за подобным ростом, была дерегуляция внутреннего рынка ценных бумаг в течение 1985 г., сопровождавшаяся увеличением банковских кредитов в экономике приблизительно на 20% в год. Это явление стимулировала обширная девальвация в 1981 и 1982 гг. (соответственно на 10% и 15%). Бум, связанный с ростом цен на активы, усилился благодаря тому, что номинальные процентные ставки совсем не облагались налогами на фоне высоких предельных ставок по подоходному налогу, что помогало сделать достаточной низкой (часто отрицательной) реальную процентную ставку после уплаты налогов для домашних хозяйств. Более того, правительство выжидало до 1989 г., чтобы полностью отрегулировать рынок обмена иностранной валюты. Таким образом, возросший спрос на активы включая недвижимость в шведской экономике был в значительной мере сдержан. Бум цен на недвижимость сопровождался сильным строительным бумом - в отношении как офисных зданий, так и жилых помещений, особенно в конце 80-х годов. Поскольку также наблюдался бум потребительских расходов в период 1984-1988 гг., неудивительно, что конечным результатом явилась экономика, развивавшаяся чрезмерно высокими темпами. Это отразилось как в падении совокупного уровня безработицы (до 1,3% в 1989 г. согласно национальной статистике), так и в инфляции в области издержек на заработную плату приблизительно на 9% в год в период с 1984 по 1991 гг.

3. Следующий режим макроэкономической политики возник в начале 90-х годов. В основном он характеризовался тем, что придавалось большее значение ценовой стабильности, что явилось реакцией на высокую инфляцию в 70-е и 80-е годы. Такой курс был официально объявлен правительством социал-демократов в бюджетном законопроекте в январе 1991 г., где низкий уровень инфляции был утвержден в качестве первостепенной цели макроэкономической политики. Стратегия новой политики в Швеции была, без сомнения, инспирирована примером других стран. Но это также может рассматриваться и как попытка вернутся к "скандинавской инфляционной модели" 60-х и начала 70-х годов с ее фиксированным обменным курсом, являющимся промежуточной целью денежной политики. Чтобы повысить кредитоспособность нового курса, часто характеризуемого как "политика, базирующаяся на нормах", в мае 1991 г. крона была привязана к экю. К этому времени, однако, быстрый рост издержек на заработную плату опять сделал крону слишком переоцененной. Стратегия новой политики была успешна в том смысле, что инфляция снизилась примерно до 3% в течение двух лет. За дальнейшим наиболее эффективным макроэкономическим развитием в Швеции в начале 90-х годов, однако, последовал самый сильный с 30-х годов спад. Совокупное падение валового национального продукта составило 4% в течение трех лет (1991-1993 гг.) и производство в общем сократилось на 15%. Общая занятость снизилась приблизительно на 11% между 1990 и 1993 гг. Открытая безработица к 1994 г. возросла на 8%, общая безработица - на 13%. Наиболее вероятным "приблизительным" объяснением такой глубины спада в начале 90-х годов является то, что не было предпринято попыток приспособить друг к другу ценовой шок и шок спроса, например, с помощью девальвации или расширения внутреннего спроса на продукцию или рабочую силу. Было также необычное совпадение недостаточного наполнения товарными поставками и ажиотажа спроса. Другими важными причинами стали: международный спад, рост реальных процентных ставок на мировых рынках (и еще больший рост - в Швеции), резкое падение уже подвергшихся инфляции цен на активы и спад (приблизительно на 75%) строительства зданий в секторе недвижимости, который сопровождался сокращением ставки подоходного налога и налога на доходы от капитала, из которого могут вычитаться проценты. Тем временем финансовая система испытывала сильнейший кризис платежеспособности, что вынудило правительство выпустить депозитные и кредиторские поручительства во всех главных финансовых институтах. Правительство также вынуждено было выдать поручительство трем банкам на сумму, эквивалентную примерно 4% годового ВНП (около 90% этого поручительства получил один банк - Нордбанкен, главным владельцем которого являлось правительство).

В дальнейшем, во время экономического спада, норма финансовых сбережений домохозяйств возросла с 2% в 1990 г. до +10% располагаемого дохода домашних хозяйств (в 1994г.), что соответствовало падению совокупного спроса на 6% ВНП. Так как финансовые накопления возросли и в бизнес-секторе, в общем частные финансовые накопления возросли на сумму, равную 19% ВНП. Поскольку сальдо платежного баланса по текущим операциям не слишком сильно изменилось, финансовое положение общественного сектора "отразилось" как в зеркале (согласно природе национальных счетов) с + 4% до - 13% ВВП. Это иллюстрирует высокую чувствительность бюджетного дефицита к вариациям в использовании производительности национальной экономики. После падения эффективного обменного курса кроны на 20% в связи с вводом свободно плавающего курса в конце 1992 г. идея фиксированного обменного курса в качестве промежуточной цели монетарной политики была заменена в январе 1993 г. на эксплицитную инфляционную цель для Центрального банка по линии Новой Зеландии, Канады и Великобритании - 2% роста в год (±1%). Макроэкономика постепенно оправлялась от глубокого спада, последовавшего за крахом кроны, который случился после больших девальваций в начале 80-х годов. В течение восстановительного периода высокая чувствительность промышленного производства к реальному обменному курсу была проиллюстрирована еще раз. Оно увеличивалось на 7% в год в течение четырех лет (1993-1996 гг.), к 1996 г. уровень, который существовал до спада (1990 г.), был превышен на 17% (годовые показатели).

В процессе оздоровления экономики после спада, так же как и во второй половине 80-х годов, правительственный бюджетный дефицит сократился так же стремительно, как до этого увеличивался, - с 12% до 4% ВНП в период между 1993 и 1996 гг. Из опыта проведения макроэкономической политики в Швеции за последние десятилетия можно извлечь шесть уроков:

1. В то время как "точная настройка" (государственное регулирование с компенсацией колебаний конъюнктуры) является рискованной операцией на рынке товаров, она была более успешна на рынке труда в том смысле, что там различные программы часто действуют вразрез с экономическим циклом. Оба типа политики, конечно, уязвимы с точки зрения классической проблемы согласовательного курса политики: рано или поздно частные деятели могут начать предвосхищать действия политики согласования, а это означает, что они, возможно, решат взвинчивать зарплаты и цены.

2. Вопрос о важности соблюдения соответствующей последовательности и временного планирования основных реформ также стал особенно актуален. Возможно, одним из самых очевидных примеров неудачной последовательности реформ в Швеции является то, что дерегуляция внутреннего рынка ценных бумаг выполнялась как до введения радикальной налоговой реформы (включая уменьшенные ставки налога на доход от ценных бумаг), так и до прекращения контроля за обменным курсом. Важный пример неудачного временного планирования (естественно, принимая в расчет "невезение") - резкий рост реальной процентной ставки после уплаты налогов в 1992 г., т.е. именно в тот момент, когда строительная отрасль также терпела крах и по другим причинам. Другой пример: реформы системы страхования на случай болезни сократили отсутствие на работе именно в тот момент, когда разрушилась система полной занятости.

3. Урок 20-х годов стоило бы вспомнить в 80-х и 90-х годах. Результатом взлета и снижения кредитных потоков явились значительные колебания цен на активы и серьезные проблемы в банках, связанные с платежеспособностью и ликвидностью. Такие колебания вносят свой вклад в макроэкономическую нестабильность подобно хайековскому типу экономического цикла. Таким образом, проведение дерегуляции рынка ценных бумаг требует особой тщательности.

4. Четвертый урок имеет отношение к потенциальной нестабильности нормы финансовых накоплений домашних хозяйств. В случае Швеции самыми очевидными объяснениями являются потребность приспособления портфелей домашних хозяйств в связи с дерегуляцией рынка ценных бумаг, резкие колебания цен на активы и огромные колебания процентной ставки после уплаты налогов. Возросшая неуверенность в отношении работы в начале 90-х годов также внесла свой вклад в рост ставки сбережений домохозяйств.

5. В странах, проводящих щедрую социальную политику, направленную на достижение всеобщего благосостояния, в том числе в Швеции, бюджетный дефицит имеет тенденцию "взрываться" в период глубокого спада. Некоторые наблюдатели недавно поставили под сомнение традиционное представление кейнсианства о том, что это всегда вносит вклад в макроэкономическую стабильность. Таким образом, ссылаются не только на гипотезу "рикардианского эквивалента", в соответствии с которой частные сбережения возрастут настолько, насколько правительственные снизятся. Недавнее более радикальное "ревизионистское" мнение состоит в том, что стремительно растущий правительственный долг может в действительности оказывать ограничивающий эффект на национальную экономику. Недавний опыт Швеции и других стран показывает, что растущая правительственная задолженность даже в период глубокого экономического спада может заставить власти колебаться - принимать или нет дискреционные инфляционные меры в области фискальной политики.

6. Наконец, фиксированный обменный курс не стал эффективным методом сдерживания инфляции. Проводимая макроэкономическая политика была несовместима с избранным режимом обменного курса. Вследствие этого частные лица нередко имели основания ожидать новых девальваций, которые затем и следовали. Девальвационный цикл в Швеции также был тесно связан с резкими колебаниями размеров бюджетного дефицита: они значимо возрастали в периоды переоцененного обменного курса, когда использование производственных мощностей падало, в то время как бюджетный дефицит быстро уменьшался, когда обменный курс был недооценен. Более того, интернационализация финансовых рынков резко сократила время, нужное, чтобы снизить внутренние цены, когда обменный курс стал переоцененным.

Шведский опыт обеспечения занятости поднимает два особенно важных вопроса. Как удавалось удерживать безработицу на низком уровне столь долгое время и почему полная занятость населения трудом рухнула в начале 90-х годов. Схематично можно сказать, что было пять попыток объяснить низкий уровень безработицы в 70-е и 80-е годы:

ответственная централизованная политика согласования зарплат удерживала реальные зарплаты в производственном секторе на низком уровне;

строгие "трудовые требования" в системе обеспечения безработных побуждали к активному поиску рабочего места;

"активная" политика на рынке труда улучшила его функционирование;

реальные зарплаты в производственном секторе время от времени снижались в результате девальвации. Быстрое наращивание занятости в общественном секторе поддерживало совокупный спрос на рабочую силу, в частности среди женщин.

Реальные зарплаты в производственном секторе, без сомнения, снижались по ряду причин, когда безработица проявляла тенденцию к росту. Часто это интерпретировалось как понижающая гибкость реальных зарплат благодаря централизованной политике согласования зарплат. Тем не менее падение реальных зарплат в производственном секторе происходило в этих ситуациях не путем сдерживания номинальных зарплат, а через серию девальваций. Если стороны, принимающие участие в централизованном согласовании зарплат, были столь ответственны, то почему с 1973 по 1993 гг. они согласились с увеличением номинальной зарплаты в целом в 6 раз. Таким образом, централизованное согласование зарплат в Швеции заслуживает похвалы в лучшем случае за то, что профсоюзы не просили немедленной и полной компенсации после каждого крупного снижения стоимости кроны. Итак, представляется, что знаменитая система удержания реальной зарплаты на одном уровне шведской централизованной политика согласования зарплат проявляла себя лишь в случаях острых кризисов, происходивших вслед за девальвацией кроны.

3.6 Политика на рынке труда