Социально-экономические условия жизни казачества юга России в 30-е годы XX века

Конечно, представители власти на Юге России постоянно заявляли о необходимости улучшить продовольственное обеспечение колхозников. Например, на первой Боковской районной партийной конференции в феврале 1935 г. говорилось о том, что следует "поставить задачей добиться получения хлеба на трудодень колхозниками не менее 10 кг". Однако такие рекомендации были выполнены не ранее второй половины 1930-х гг. Именно в это время в функционировании колхозной системы отчетливо наметились положительные тенденции и "колхозы крепко стали на путь зажиточной жизни". Во всяком случае, сами колхозники только во второй половине третьего десятилетия XX века ощутили перемены к лучшему. Один из членов сельхозартели "Земледелец" Архангельского района Орджоникидзевского края бесхитростно писал в "Крестьянскую газету" в 1939 г.: "мы и наш колхоз живем хорошо только два года. Это 1937- 1938 гг. а в тех годах (то есть на протяжении предшествующих лет - авт.) жили плохо".

Только во второй половине 1930-х гг. произошел перелом в продовольственном обеспечении колхозников Юга России, в том числе и казаков. Если в колхозах Дона в 1931 г. колхозники в среднем получали на трудодень 2,2 кг зерна и 0,22 руб., в 1932 г. - 1,42 кг и 0,42 руб., то в урожайном 1937 г. - 5,31 кг и 0,84 руб., в засушливом 1938 г. - 3,19 кг и 1,10 руб., в 1939 г.- 3,3 кг и 1,31 руб. Те же тенденции наблюдались и на Тереке, и на Кубани. Так, в кубанских колхозах в 1935 г. на трудодень приходилось в среднем 2,63 кг зерна и 0,93 руб., в 1936 г. - 2,43 кг и 1,40 руб., в 1937 г. - 6,5 кг и 1,70 руб., в 1938 г. - 2,4 кг и 1,44 руб., в 1939 г. - 3,7 кг и 1,83 руб.

Впрочем, даже во второй половине 1930-х гг. "продовольственные затруднения" не стали мрачным преданием. По итогам засушливого 1935 г. в ряде районов Азово-Черноморского края, особенно северо-донских, колхозники получили на трудодни мизерное количество зерна, так что властям пришлось выделять для них продовольственные ссуды. Так, на бюро Северо-Донского окружкома ВКП(б) 25 февраля 1936 г. было решено выделить колхозам Алексеево-Лозовского, Базковского, Кашарского, Мигули некого, Селивановского, Чертковского районов продовольственную ссуду общей массой 3 900 центнеров. 8 марта 1936 г. Кашарскому районы было решено выделить в порядке продссуды еще 100 центнеров ржи, а 26 апреля того же год бюро Северо-Донского окружкома ВКП(б) было вынуждено снова изыскивать для нуждавшихся колхозников перечисленных районов продовольственную помощь в размере 2 250 центнеров.

В 1936 г. голод опять поразил многие области и края РСФСР, в том числе и районы Дона, Кубани, Ставрополья. Впрочем, и на сей раз государство оказало нуждавшимся крестьянам пусть минимальную, но помощь, и больших жертв удалось избежать.Кстати сказать, события 1935 - 1936 гг. лишний раз свидетельствуют, что Великий голод 1932- 1933 гг. был вызван в первую очередь преступными действиями сталинского режима, а не плохими погодными условиями, под влиянием которых был собран низкий урожай. В 1935 - 1936 гг., как видим, в ряде районов Юга России урожаи также были низкими, но государство, вспомнив, наконец, о своих обязанностях перед обществом, выделило для колхозников продовольственные ссуды; а вот в 1932- 1933 гг. продовольственные ссуды либо не выдавались, хотя такая возможность у властей была, либо их размеры были просто смехотворны.

"Продовольственные затруднения" наблюдались в ряде колхозов Юга России после сбора урожая в засушливом 1938 г. Да и в 1940- начале 1941 гг. в целом ряде районов Орджоникидзевского (ныне - Ставропольского) края колхозники и даже рабочие и служащие, проживавшие в городах и райцентрах, оказались без пищи из-за хлебозаготовок, проведенных по завышенным нормам. Если колхозники были далеки от власти, то рабочие и служащие, по свидетельствам районного руководства, целыми делегациями приходили в райкомы, требуя "хлеба, основываясь на указаниях т. Молотова о том, что у нас хлеба хватит и вводить карточную систему нет необходимости". При этом многие представители районного руководства, сами переживавшие в это время "продовольственные затруднения" и не могущие убедительно объяснить возмущенным людям катастрофический дефицит хлеба, были солидарны с озлобленными жителями края: "если нет сахару, табаку, хлопчатки это не имеет большого значения это народ переживает безропотно, но когда нет хлеба - это сильно дает себя чувствовать". Однако, как всегда, сталинский режим взял свое: хотя колхозное руководство пыталось укрыть хлеб от государства, представляя зерно как некондиционное, сорное и негодное для отправки на элеваторы, местные власти и сотрудники Наркомата заготовок настойчиво выполняли хлебозаготовительные планы.

В условиях колхозной системы рацион казачества претерпел существенные изменения. В первой половине 1930-х гг. эти изменения носили по большей мере отрицательный характер. Казачье меню сокращалось, качество продуктов ухудшалось. Ситуация, как видим, улучшилась лишь во второй половине 1930-х гг., особенно с урожайного 1937 г.

На Дону в конце XIX в. обычной пищей казаков служили чай с калачом или булкой, хлеб, молоко, рыба, щи, квас. Мясо на стол попадало гораздо реже, да и то обычно зимой (летом его вообще почти не ели, так как в это время скотину не забивали без особой нужды из-за сложностей хранения мяса в жару и из-за того, что скот на протяжении данного времени года набирал вес). Чаще мясные блюда готовили из мяса птицы: кур, уток, гусей. Примерно так же питались казаки Кубанского и Терского войск. При этом в южнороссийских регионах чаще всего ели белый хлеб, а не ржаной, распространенный в центральной России.

В начале же 1930-х гг. пшеница стала стратегически важным продуктом , достававшимся казакам-колхозникам в последнюю очередь. Нередко на трудодни выдавали в основном рожь, кукурузу, ячмень; из них и пекли хлеб или лепешки. Так что понятна гордость Б.П. Шеболдаева, заявлявшего в 1935 г. что трудодень не только "стал весить и стоить примерно в два раза больше", но теперь его обеспечивают "не кукурузой и ячменем, как раньше, а настоящей кубанской и донской пшеницей".

В условиях перманентных "продовольственных затруднений" сельские жители Юга России, и в том числе казаки, широко использовали природные ресурсы. Как писал один из донских казаков в 1930 г., "придется вспомнить приемы 20-х голодных годов, окунуться в Дон-Кормилец за ракушками". В августе 1933 г. из станицы Старо-Титаровской Гемрюкского района Северо- Кавказского края ушли в кубанские плавни до 30 хозяйств казаков-колхозников и единоличников, говоря, что власть забирает "...последний хлеб, а здесь хоть плохо, но нас накормит Кубань". Кроме ракушек и рыбы, в пищу употреблялись лебеда, крапива, щавель, другие растения, дикорастущие фрукты и ягоды и т. д. Важными элементами казачьего рациона в это время были молоко и молокопродукты, которые чаще всего колхозники получали не из колхоза, а от своих коров, содержавшихся в ЛПХ.

Трудности возникали не только с продовольствием, но и промышленными товарами: одеждой, обувью, спичками, керосином, гвоздями и т. д. В частности, об одежде и обуви казаки писали своим родственникам за границу уже в самом начале "колхозного строительства": "об обуви, о коже на сапоги мы перестали и думать... Так же обстоит дело и с одеждой. Донашиваем старое". По воспоминаниям современников, в первой половине 1930-х гг. в станице Новолеушковской "колхозники были очень бедными, ходили хуже нищих". Тогда же представители власти на Юге России неоднократно признавали, что в сельских лавках потребкооперации нет никаких товаров, "кроме спичек", и колхозники ощущают "острую нужду в обуви и мануфактуре", "недостает нужных товаров, в частности... телогреек, обуви".

Здесь сказывались характеристики советской промышленности, нацеленной на удовлетворение нужд государства, а не простых граждан. Заводы и фабрики выпускали ограниченное количество товаров ширпотреба; в итоге одежда и обувь, как и масса других необходимых в быту предметов, стали дефицитом и подлежали не столько продаже, сколько распределению. Обеспечение сельского населения товарами ширпотреба было возложено в период "колхозного строительства", главным образом, на систему потребительской кооперации. На селе низовыми точками данной системы являлись лавки и магазины Единого потребительского общества. Система потребкооперации должна была обеспечить своих членов товарами по ценам ниже рыночных.

Но, как всегда, реальность мало соответствовала расчетам. В конкретно-исторических условиях 1930-х гг. сельская потребкооперация превратилась в еще один канал перекачки сельхозпродукции из деревни в город, так как за предлагаемые ею промышленные товары колхозники обязаны были предоставить не деньги, а зерно, яйца и другие продукты. Собственно, такая форма обмена между советской промышленностью и сельским населением существовала с 1920-х гг., но в период "колхозного строительства" она превратилась, по существу, в единственно возможную.

В 1930-х гг. большевики усилили классовые принципы потребкооперации, превратив ее в канал снабжения промтоварами "социально-близких" групп сельского населения . "Кулаков" изгнали из состава пайщиков сельских потребительских обществ, чтобы им не досталась даже небольшая часть промтоваров, превратившихся в условиях "великого перелома" в дефицитные. Комиссия Северо-Кавказского крайкома ВКП(б), решив 11 декабря 1929 г. исключить "кулаков" и лишенцев из производственной кооперации, постановила "считать временно возможным членство кулаков в потребительской кооперации с ограничением снабжения их остродефицитными товарами с лишением права избирать и быть избранными в органы управления кооперативами". Но уже в феврале 1930 г. вышло распоряжение Центросоюза, основанное на постановлении ЦК ВКП(б) "О мероприятиях по ликвидации кулачества как класса", воспрещавшее "снабжение дефицитными товарами лиц", отнесенных к категории "кулаков".

Но промтоваров не хватало на всех и после сокращения численности членов сельской потребкооперации, последовавшей путем изгнания оттуда "кулаков". Ведь сельские жители снабжались промтоварами во вторую очередь после горожан. По данным Е.А. Осокиной, в 1931 - 1935 гг. уровень снабжения сельского населения СССР товарами широкого потребления был намного ниже, чем городского. Снабжение крестьян (в среднем в год на одного человека) уступало горожанам по швейным изделиям в 3 - 6 раз, по кожаной обуви в 2,5 - 5 раз, по шерстяным тканям в 1,2-8 раз, по трикотажу и табачным изделиям в 5 - 12 раз. Только по товарам преимущественно сельского спроса сельское снабжение равнялось городскому.

Поэтому органы власти предписывали продавать промтовары наиболее активным хлебосдатчикам из числа "социально близких элементов деревни". В постановлении ЦК ВКП(б) "О хлебозаготовках" от 15 сентября 1930 г., говорилось, что необходимо "снабжение дефицитными товарами производить в зависимости от количества сдаваемого колхозами и единоличниками хлеба, не допуская установления потребительских норм и перехода на прямой товарообмен. Во избежание спекуляции дефицитными промтоварами и чрезмерного накопления их в отдельных хозяйствах, установить ограничение для отпуска этих товаров более мощным хозяйствам".

Теоретически колхозникам было выгодно приобретать промтовары в обмен на сельхозпродукцию в кооперации, так как цены здесь, действительно, были ниже рыночных. Так, в принятом 3 ноября 1936 г. постановлении СНК СССР "Об условиях продажи промтоваров для стимулирования хлебозакупок из урожая 1936 г." устанавливались весьма выгодные стоимостные коэффициенты обмена сельхозпродукции на промтовары. Здесь говорилось, что на каждый рубль стоимости проданного хлеба колхозы, колхозники и единоличники могут купить хлопчатобумажных тканей на 4 руб. Для покупки велосипедов сдатчики должны были продать хлеба на сумму в 2,5 раза меньшую стоимости велосипеда. Для покупки машины колхоз должен был продать хлеба потребкооперации на сумму в 2,5 раза меньшую стоимости машины.

На практике, однако, всяческие выгодные условия приобретения промтоваров зачастую оставались лишь декларацией, поскольку товаров катастрофически не хватало на всех, желающих их приобрести. Современники сокрушались по этому поводу: "собственно говоря и в кооперации покупать нечего". Члены Вешенского райкома ВКП(б) в конце 1934 г. констатировали: "со стороны колхозников есть большой спрос на кожевенную обувь и теплое платье, но этой группы товаров как раз и нет".

В этих условиях некоторые сельские жители, сумев наладить теплые и доверительные взаимоотношения с работниками кооперации, приобретали у тех промтовары за деньги и вне очереди. Так, в 1934 г. Вешенский райком ВКП96) опалился на работников райпотребкооперации, продавших за деньги большую часть велосипедов, завезенных в район для отоваривания хлебозакупок. Райком повелел немедленно вернуть все незаконно проданные велосипеды в сельпо, возвратив покупателям деньги, и "одновременно выявить виновников в разбазаривании велосипедов, для привлечения к ответственности". Некоторые предприимчивые колхозники наживались на дефиците промтоваров, продавая их в те районы, где по ряду причин ощущался товарный голод. В частности, в марте 1938 г. на бюро Ростовского обкома ВКП(б) было принято постановление "О случаях перепродажи колхозниками хлебозакупочных товаров и спекуляции этими товарами перекупщиками". В постановлении отмечалось, что в районах, "насыщенных товарами" колхозники, как и положено, приобретали эти товары после продажи хлеба государству, но потом перепродавали с выгодой для себя. Члены обкома, естественно, постановили приложить все усилия к ликвидации такой торговли.

Как видим, система сельской потребкооперации, созданная для снабжения населения ширпотребом, функционировала неэффективно, главным образом вследствие бюрократизации и ориентации советской промышленности на первоочередное удовлетворение нужд государства. Частная же торговля в 1930-х гг. была разгромлена, а неистребимые спекулянты приобретали товары в государственных заведениях и потом реализовали их по завышенным ценам, неподъемным для большинства казачьего и крестьянского населения Дона, Кубани, Ставрополья, Терека.

В итоге одежда, и особенно обувь, превратились для сельских жителей Юга России в предмет вожделений. Мудрые руководители, стремясь привлечь на производство необходимое количество работников, обещали им не только достойную оплату труда, кормежку, но и костюм. Так, в октябре 1933 г. на совещании директоров новых МТС Северо-Кавказского края Крайников, директор Грачевской машинно-тракторной станции, делился с коллегами секретом успешного изыскания и пополнения кадров механизаторов: "пришлось заставить колхозы купить им обувь и одеть теплые тужурки, ... и благодаря этой одежде к нам повалили трактористы и мы этим заманили трактористов".

Трудности с приобретением одежды и обуви способствовали устойчивости костюма сельских жителей Юга России на протяжении 1930-х гг. (иными словами, поскольку легкая промышленность в очень слабой степени обеспечивала села и казачьи станицы своей продукцией, их жители сами производили одежду, которая, естественно, изготавливалась в традиционном стиле). На протяжении 1930-х гг. обычной одеждой донских, кубанских, терских казаков-колхозников и единоличников являлись рубаха и штаны , тулуп или полушубок, треух или папаха поздней осенью и зимой. Обуви не хватало, поэтому летом нередко ходили босиком, зимой же носили валенки или чувяки. У многих мужчин, демобилизованных из армии, традиционный сельский костюм дополнялся такими элементами, как гимнастерка, галифе. Обычной одеждой женщин в казачьих районах Северо-Кавказского края были платки или косынки, рубахи и широкие длинные юбки; зимой этот наряд дополнялся теми же полушубками.

Вместе с тем, судя по фотодокументам и описаниям, казаки на Юге России в 1930-х гг. своим внешним обликом заметно выделялись из общей массы колхозников. Дело в том, что множество казаков носили как повседневную одежду свою военную форму или отдельные ее элементы.

Правда, надо сказать, что ношение традиционного казачьего костюма в 1920-х- 1930-х гг. было сопряжено с целым рядом вполне вероятных неприятностей и сложностей. Формально не существовало никаких нормативно-правовых и подзаконных актов, запрещавших казакам носить свою военную форму, которая в мирное время использовалась ими как повседневная и парадная одежда. Более того, в августе 1925 г. Северо-Кавказский крайисполком в своем циркуляре всем окружным и областным исполкомам об учете особенностей казачьего быта довольно внятно рекомендовал: "казачество должно знать, что Советская власть различает только классовое расслоение, что она относится совершенно одинаково к крестьянину, казаку, горцу. В силу этого казак может оставаться и называться казаком со всеми своими привычками, носить ту или иную одежду, то или иное холодное оружие, может петь свои вольные песни, собираться на традиционные вечеринки, оказывать почет старикам и т.д. и т.п.". В ноябре того же года первый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) А.И. Микоян, высказываясь против "стеснения казачьего быта", говорил: "нигде в нашей программе не написано, что нельзя носить лампасы и что кубанка означает контрреволюцию, а английская кепи - революцию".

Однако при всех благих пожеланиях неоспоримым фактом являлось преобладающее отрицательное отношение к любым проявлениям казачьей самобытности со стороны бывших "иногородних", составлявших в конце 1920-х- 1930-е гг. подавляющее большинство представителей местного руководства на Юге России. Неудивительно поэтому, что во время коллективизации, когда такое недоброжелательное отношение резко усилилось, немало казаков "стыдились своей принадлежности к казачьей общности, не признавались, что они казаки". Казаки вынужденно отказывались от повседневного, да и праздничного ношения своего традиционного костюма. Этот отличительный атрибут казачьей культуры на многих местных руководителей или активистов из числа иногородних действовал, как красная тряпка на быка; он вполне мог быть воспринят местными активистами как вызывающая отторжение знаковая демонстрация принадлежности к казачеству, что, соответственно, влекло с их стороны применение карательных мер к южнороссийским казакам.

В результате в первой половине 1930-х гг. в казачьей среде успел сформироваться стойкий стереотип в отношении своего костюма. Как справедливо отмечает А.И. Козлов, под воздействием огульно-враждебного отношения к казачеству со стороны местных властей "казаки превратились в подлинных изгоев, многие из которых предпочитали сознательно скрывать свое происхождение, дабы избежать репрессий". Нередко детали казачьего обмундирования перешивались его владельцами в безобидные пиджаки и френчи или же попросту уничтожались. Так, в ходе кампании "за советское казачество" терские казаки, недобрым словом вспоминая минувшие годы, рассказывали: "путали нас, что казаков быть не должно, некоторые из нас даже свою казачью одежду перешили в пиджаки". Когда в конце 1920-х гг. режиссер Я.М. Блиох решил снять фильм о боях и победах Первой конной армии в период Гражданской войны, то, как вспоминал оператор Сергей Лебедев, оказалось, что "надежда пополнить запасы амуниции за счет донских станиц не оправдалась. Старую одежонку давно выкинули, сожгли..." Многие казаки предпочитали носить ничем не примечательную одежду, типичную для советской доколхозной и коллективизированной деревни: стеганки, кепки, штаны или ватные брюки, сапоги. В частности, участники производственного совещания в колхозе "Труд и советы" Тарасовского района Северо-Кавказского края были запечатлены фотографом осенью 1931 г. в стеганках, кожухах, треухах, кепках или красноармейских фуражках. Лишь на одном из них была деталь казачьего костюма, да и то, не донского - невысокая барашковая шапка с матерчатым верхом ("кубанка").

Привычка скрывать казачье происхождение проявилась и в другом знаковом событии. В октябре 1935 г. первый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Е.Г. Евдокимов, беседуя с казаками-колхозниками Суворовскою района даже пожурил их за некое, по его мнению, изначальное притворство: "вы почему, ехали к Евдокимову, как нищий прикидываетесь. Почему черкеску не одели, а я с удовольствием смотрю, по красиво. Почему черкеска и почему папаха хуже кепки?. Это не верно".Судя по всему, терские казаки, приехавшие к Евдокимову, были уже научены горьким жизненным опытом и потому предварительно решили, что в казачьей форме на глаза "большому партийному начальнику" лучше не попадаться.

В то же время укоризненные слова Е.Г. Евдокимова вполне логично объяснялись тем, что он выступал перед казаками с официальной позиции, которая ничуть не изменилась с 1920-х гг. и согласно которой, казачий быт, казачья культура не подлежали "стеснению". Впрочем, вероятно, первый секретарь крайкома что-то знал или каким-то образом догадывался о скором развертывании кампании "за советское казачество", чем и обуславливался доброжелательный тон его речи.

Вместе с тем, отказ от повседневного ношения традиционной казачьей одежды не стал в период коллективизации повсеместным явлением в казачьих станицах Юга России. Несмотря на раздраженную реакцию властей, казаки по традиции использовали как повседневную одежду элементы военного обмундирования. На Дону это были фуражки с красными околышами, шаровары темно-синего цвета с красными лампасами. Отличительной особенностью кубанцев, помимо прочего, был их знаменитый головной убор - невысокая барашковая шапка ("кубанка").

На фотографиях первой половины 1930-х гг. мы нередко видим донских казаков-колхозников в типичных фуражках и штанах с лампасами, членов кубанских казачьих колхозов - в непременных "кубанках", лихо сдвинутых набекрень. Судя по фотографиям, помещенным в газете "Молот", на VI краевую Северо-Кавказскую партконференцию делегация терских казаков прибыла в полном казачьем костюме, захватив с собой даже шашки и кинжалы. В журнале "Коллективист" (№ 3 за 1931 г.) содержатся фотографии лучших колхозников Северного Кавказа, направленных зимой 1930- 1931 гг. в Московскую область для содействия коллективизации. У многих на голове "кубанки", многие гладко выбриты. Заметно отличается от них колхозник одного из районов Центральной России, чье фото помещено в этом же номере: на голове у него треух, широкая борода. В описании П. Кофанова, относящемся к самому началу 1930-х гг., мы видим любопытное сочетание старого и нового костюма в донских казачьих станицах: "на улицах станицы Каргинской рядом с пожилыми казаками, в штанах с лампасами, с крестами на груди, выряженными в духе старого тихого Дона, попадаются казачки- делегатки, в красных платках, девушки, в подавляющем большинстве стриженые, хлеборобы в тулупах и буденовках на головах".

Отчасти верность традиционному казачьему костюму представляла со стороны донцов осознанный выбор, нежелание изменять традициям. Отнюдь не случайно, что и на фотографиях, и в вышеприведенном описании в качестве приверженцев традиционного костюма фигурируют именно казаки старших возрастов. Один из районных партработников Донского округа Северо- Кавказского края П. Горюнов еще в 1925 г. справедливо заметил, что "роль стариков и хранимых ими традиций в станице до сих пор велика". Вместе с тем, такой своеобразный гардеробный консерватизм объяснялся и вполне практическими обстоятельствами, а именно уже отмеченным выше крайне неудовлетворительным снабжением советской деревни (и, в частности, донских казачьих станиц) промышленными товарами. Трудности с приобретением одежды и обуви, естественно, способствовали устойчивости костюма сельских жителей Юга России, в том числе и казаков. Ведь, поскольку легкая промышленность в очень слабой степени обеспечивала села и казачьи станицы своей продукцией, их жители либо "донашивали старое", либо сами производили одежду, которая, разумеется, изготавливалась в традиционном стиле.

Поэтому, когда началась широкомасштабная кампания "за советское казачество", внешний облик населения казачьих станиц Юга России изменился не столь существенно. Разница заключалась лишь в том, что казаки стали почти обязательно надевать парадную казачью одежду на те или иные праздники и торжественные мероприятия, активно позировать в парадных костюмах для фотографов из различных газет и журналов.

Так, в краевой газете Краснодарского края "Большевик" за 1938 г. помещена фотография, на которой запечатлен заведующий СТФ (свинотоварной фермой) колхоза "Мир и Труд" Павловского района Ф.И. Рой, облаченный в черкеску с газырями. Под черкеской виден бешмет со стоячим воротником, на голове у Ф.И. Роя - кубанка. Дополняет все это убранство привешенный к поясу кинжал в изукрашенных ножнах. Примерно так же одет бригадир первой полеводческой бригады колхоза им. Чапаева Усть-Лабинского района С.А. Бабко, чья фотография помещена в журнале "Советская агрономия" за 1940 г. Единственное отличие в одежде Ф.И. Роя и С.А. Бабко в том, что у последнего в верхней части груди, поперек бешмета и черкески, ясно виден шнурок для закинутого за спину башлыка, в то время как Рой позировал для фотографов без указанного элемента одежды. На фотографии в одном из номеров журнала "Спутник агитатора" за 1939 г. мы видим председателя колхоза "Власть советов" Кропоткинского района Д. Безменова, беседующего с бригадиром С. Роговым на фоне цветущего колхозного сада. На председателе полный кубанский казачий костюм ; бригадир по какой-то причине оказался без черкески, зато это его упущение дает возможность разглядеть кавказский наборный пояс, которым он подпоясан. В полном кубанском казачьем костюме позировали фотографам а конце 1930-х гг. некоторые председатели ревизионных комиссий колхозов Лабинского района Краснодарского края, и др.

Разница между первой и второй половинами 1930-х гг. в отношении казачьей одежды была еще и в том, что традиционный костюм казаков превратился в некий брэнд, без которого кубанские, донские, терские колхозы уже просто не мыслились. Иной раз советские журналисты, а также представители местного руководства даже сознательно шли на фальсификацию фактов, только бы лишний раз подчеркнуть казачий колорит. Так, в конце 1938 г. штатный корреспондент "Крестьянской газеты" Н. Марченко описал ситуацию, имевшую место в одном из колхозов-миллионеров станицы Старо-Титаровской на Кубани. В эти колхозы часто приезжали корреспонденты различных советских периодических изданий, дабы запечатлеть их достижения. Как-то раз приезжим фотографам понравился колхозник В.Н. Маслов, очень похожий, по их мнению, на настоящего кубанского казака. Маслова нарядили в черкеску, дали кинжал, одели его жену в костюм кубанской казачки, и фото- "семьи казака Маслова" было готово. Пикантность ситуации состояла в том, что, по рассказам местных жителей, "Маслов - не казак, его семья - семья красноармейца-переселенца из Ставрополя".

С началом кампании "за советское казачество" представители власти настойчиво стали рекомендовать казакам не стесняться в ношении своей традиционного костюма. Так, 3 марта 1936 г. Б.ГТ Шеболдаев и В.Ф. Ларин принимали в крайисполкоме делегацию "донских колхозных казаков-животноводов", награжденных на съезде в Москве в феврале того же года орденом Ленина. Один из членов делегации, казак Ф.Т. Токмачев, поведал краевым руководителям о том, как он, после своего выступления на съезде, общался с "первым маршалом" К.Е. Ворошиловым и с самим И.В. Сталиным: "После своей речи я пожал руки товарищам Сталину, Ворошилову и другим членам президиума. Товарищи Сталин и Ворошилов говорили мне: "Многие делегаты приехали по форме одетые, а почему же донские казаки без формы?" Я отвечаю: в 1936 году увидите нас в казачьей форме". В ответ на это Шеболдаев важно указал: "надо, чтобы у всех донцов форма была - и у казаков, и у иногородних". Таким образом, первый секретарь Азово-Черноморского крайкома ВКП(б), так же, как и многие другие представители советско-партийного руководства, являлся сторонником "оказачивания", а не просто восстановления казачества.

Правда, если верить свидетельствам Е.Г. Евдокимова, то по итогам осуществления коллективизации возникли некоторые трудности с обеспечением населения казачьих станиц традиционной одеждой. На уже упоминавшейся встрече с казаками- колхозниками Суворовского района в октябре 1935 г. первый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) выразил сожаление по поводу того, что черкеска "прекрасная вещь, красивая, но на сегодняшний день, надо прямо сказать, не по карману". "Если бы мы имели возможность", рассуждал Е.Г. Евдокимов, "то с удовольствием оделись бы в черкески, но пока этой возможности нет. Почему не можем? Просто не хватает такого сукна, нам навредили кулаки, а мы пока не восстановили это дело". Смысл этих витиеватых фраз партийного лидера отчетливо сводился, прежде всего, к тому, что именно "кулаки", якобы, злонамеренно своими действиями подорвали развитие овцеводства в крае, в связи с чем не хватало шерсти для изготовления сукна для черкесок. Так псевдологическое пропагандистское замещение оправдывало верность осуществляемого партийного курса.

Эту тему чужой "классовой вины" партийный вождь Северо-Кавказского края развивал и позже. В середине марта 1936 г., выступая на торжественном пленуме Ростовского горсовета с советскими казаками Дона, Кубани и Терека и горцами Северного Кавказа, Е.Г. Евдокимов прямо призвал решить проблему овцеводства в целях обеспечения казаков традиционной одеждой: "Не забывайте, что бешметы или из тонкого сукна шаровары мы не сумеем с вами дать, если не займемся как следует овцеводством".

Возможно, ситуация в овцеводстве действительно была насколько серьезна, как говорил тогда Е.Г. Евдокимов. Действительно, в казачьих станицах к 1936 г. зачастую не имелось ни формы, ни материала, необходимого для ее изготовления. Не случайно кубанские казаки, возвращаясь в родные станицы с межкраевой встречи казачества в Ростове-на-Дону в марте 1936 г., закупили на 4,5 тыс. руб. различных тканей и, кроме того, сделали ряд заявок "на красное сукно, вельветон или молескин для башлыков, сатин, полубархат, материал красного цвета на бешметы и темно-синюю диагональ на брюки". Наряду с кубанцами, помощник командира донской сотни Каплиев просил торговые организации Ростова "ускорить завоз товаров, необходимых для пошивки казачьей формы - шаровар, мундиров, фуражек и лампасов". В ответ на подобные просьбы члены Северо-Донского окружкома ВКП(б) Азово-Черноморского края на своем заседании 21 марта 1936 г., помимо прочего, решили поручить торговым организациям округа завезти сюда синие, красные, черные ткани "в первую очередь в казачьи районы на изготовление казачьей формы и пошивку фуражек"; обязать местные кооперативы "изготовить достаточное количество казачьих фуражек для широкого сбыта их населению; "обеспечить в районах работу пошивочных мастерских из давальческого материала для пошивки мундиров, сюртуков, гимнастерок и брюк с лампасами"; "обеспечить введение в ассортимент товаров торгующих организаций и продажу населению фуражек и готового платья казачьей формы".

Однако, несмотря на весь пессимизм Е.Г. Евдокимова, терские казаки уже в самые первые дни развернувшейся кампании "за советское казачество" надели свои привычные черкески. Об этом мы можем с полной уверенностью говорить, располагая сохранившимися до наших дней фотодокументами. В частности, целый ряд убедительных фотографий был помещен в номерах краевой газеты "Северо-Кавказский большевик" за 1936 г.

Точно такие же явления наблюдались и на Дону. Так, секретарь Северо-Донского окружкома ВКТТ(б) В.М. Лукин, в неоднократно цитированном нами письме к Б.П. Шеболдаеву, повествовал, что уже в первые дни кампании "за советское казачество" казаки северных районов Дона стали появляться на устраиваемых в это время торжествах в традиционной казачьей форме: "интересно следующее - на районные собрания подавляющее большинство казаков, не говоря уже о всадниках, явились в казачьей форме, при чем, многие были совершенно в новой форме, другие за ночь попришивали лампасы, достали где-то фуражки с красным околышем, не исключая и стариков. Нечего говорить, это, в свою очередь, создало различные толки и разговоры среди населения вроде того что "теперь поглядели на настоящих казаков, которых не видели с революции". Да и на упомянутой выше встрече Шеболдаева и Ларина с донским казакам и орденоносцам и произошел показательный случай. Когда Ф.Т. Токмачев рассказал, как он обещал Сталину и Ворошилову одеть традиционную казачью форму, Шеболдаев спросил его: "А форма есть? - Не видно было, - смеется Токмачев, - но теперь появилась. Вон Бабкин сидит в штанах с красными лампасами".

О том, с какими трудами и в какой спешке проходило обмундирование казаков зимой - весной 1936 г, вспоминал донской казак-колхозник И.К. Меркулов из Нижне-Чирского района Сталинградского края (туда в советский период отошли северные районы бывшей Области Войска Донского). По словам Меркулова, в апреле 1936 г. в районе было принято решение создать сотню "ворошиловских кавалеристов", а его назначить сотенным командиром. Тогда же сотня должна была выступить в Сталинград для участия в первомайских торжествах. Оказалось, однако, что у предполагаемого командира, не говоря уже о рядовых кавалеристах, нет формы. Тогда старый казак из того же колхоза, дед Игнат, принес ему "старые, пропахшие нафталином, широкие шаровары, с ярко- красными лампасами на голубом сукне: "Еще в японскую войну надевал. Уж не думал, что они свет увидят"". Портной Иван Бахарев обещал найти самое сложное - фуражку: "у меня на подловке старая фуражка есть, так мы ее махом перелицуем".

И вот новоявленный сотенный командир облачился в шаровары, нацепил шашку, но... с фуражкой вышла заминка: "Я волновался: надо было почистить коней и сбрую, захватить овса, а главное у меня не было еще фуражки. Пора уже выезжать, но я все еще мыкался по конюшне в клетчатой кепке, хотя на ногах уже болтались шаровары с пунцовыми лампасами и блестели на- чищенные сапоги". Казаки посмеивались: "Какой же ты казак Климаныч, да еще командир, коли на парад не. но форме одет". Наконец, портной принес-таки фуражку: "Всю ночь шил. Все-таки сделал". Любопытно, что далее в рассказе следует еще одна деталь, свидетельствующая, насколько молодежь забыла старые казачьи традиции. Когда сотня "ворошиловских кавалеристов" строилась и подгоняла обмундирование, уже упоминавшийся дед Игнат помогал молодому казаку-колхознику Андрею приладить шашку, ворча при этом: "эх ты, казак, а шашку задом наперед надел". Дело в том, что шашка, в отличие от сабли, крепилась к поясу не вогнутой, а наоборот, выгнутой стороной, что было несколько необычно. Андрей, видимо, приладил шашку на манер сабли, что в прежние времена вызвало бы, как минимум, безжалостные насмешки опытных казаков.

В традиционных костюмах донцы поехали в марте 1936 г. и на просмотр оперы "Тихий Дон" в Москву. Вот как описывала внешний вид донских казаков советская пресса: "на них - синие суконные, до колен, "сюртуки" или короткие ватные "мундиры", синие суконные шаровары с широкими красными лампасами и напуском, синие картузы с красным околышем и красным кантом. Из-под лихо надетых картузов выбиваются чубы. На картузах-пятиконечные красные звездочки". Очевидна акцентация приводимого журналистского описания именно на красном цвете и традиционном советском символе- пятиконечной красной звездочке. Смысловой подтекст здесь прочитывается вполне ясно: донские казаки являются в настоящее время приверженцами советской власти.

Во время кампании "за советское казачество" и кубанцы достали из сундуков свои бешметы и черкески. Причем, по сравнению с донцами, парадная форма которых была выдержана преимущественно в двухцветовой (красно-синей) позиционирующей гамме, кубанцы выглядели гораздо более ярко и торжественно. Это, в частности, было хорошо заметно в марте 1936 г., когда на устроенные по случаю развертывания кампании "за советское казачество" торжества в Ростов-на-Дону прибыли сводные отряды донских, кубанских и терских казаков. Журналисты, описывавшие следовавших к Ростову донцов и кубанцев, были ошеломлены великолепием внешнего вида последних и уделили им гораздо больше внимания. Это весьма красноречиво отражено в следующем журналистском описании: "донцы - в шароварах с лампасами, казачьих фуражках или папахах, кубанцы - в черных черкесках с газырями, в красных бешметах и брюках с кантами, кубанских шапках с красным верхом, в красных башлыках и черных бурках, при этом кубанцы вооружены шашками, кинжалами".

Казалось, вернулись былые, доколхозные времена, когда на праздничньж торжествах жители кубанских станиц просто поражали сторонних наблюдателей своим внешним видом. Для исторического сравнения журналистских зарисовок процитируем хронологически более ранний материал В. Ставского. В 1928 г., в период "чрезвычайных хлебозаготовок", Ставский посетил ряд кубанских станиц и также был поражен великолепием кубанского казачьего костюма: "в праздник выряжаются кубанцы в алые, малиновые, синие бешметы. Узкие талии крепко стянуты поясами, сверкают серебряные - ажурной работы - газыри и наборы на поясках".

Через некоторое время была утверждена повседневная и парадная форма кавалерийских казачьих частей в составе Рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА) , которая одновременно по сложившейся в былые исторические времена казачьей традиции стала и парадно-выходной одеждой казаков-колхозников во второй половине 1930-х годов. Отдельные элементы этой армейской формы, например, головной убор, годились и употреблялись казаками для повседневной носки. Поэтому в определенном смысле можно говорить об окончательном восстановлении мужского костюма казаков Юга России: донцов, кубанцев и терцев. Это были три родственных вида мужского военного платья, но, тем не менее, каждый комплекс был по-своему уникален.

Повседневная форма казачьих кавалерийских частей, конечно, была не столь броской и заметной, как парадная. Согласно принятым образцам, повседневная форма донцов состояла из "папахи, фуражки или пилотки, шинели, серого башлыка, бешмета цвета хаки, темно-синих шаровар с красными лампасами, общеармейских сапог, общекавалерийского снаряжения". Повседневная форма кубанцев и терцев состояла "из кубанки, фуражки или пилотки, шинели, цветного башлыка, бешмета цвета хаки, синих общеармейских шаровар с кантами: светлосиним у терцев и красным у кубанцев. Сапоги общеармейские, снаряжение общекавалерийское".

Парадная форма донцов, кубанцев и терцев была, конечно, более яркой. Новая кавалерийская форма донцов состояла из типичных для них компонентов. В качестве головного убора использовалась фуражка, которая имела круглую форму и подбиралась донскими казаками по индивидуальному размеру. Основу казачьей фуражки составлял облегающий голову широкий обод (околыш), покрытый сверху у донцов сукном красного цвета (в старину для этого использовали исключительно красный бархат). Верхняя, основная часть фуражки донских казаков имела довольно характерную форму круглого толстого и ровного блина (но большего чем околыш диаметра), поставленного на обшитый сукном изогнутый каркас под небольшим острым углом по отношению к околышу. Эта конструктивная часть казачьего головного убора называлась тулья. Тулья несколько возвышалась спереди и снижалась сзади до верхнего уровня околыша, имела темно-синий цвет (но во время первой мировой войны фуражки стали делать защитного, серовато-зеленого цвета или цвета "хаки"), а по круглому верхнему краю тулья отделывалась по стыковому с каркасом шву тонким красным кантом. Фуражка донского казака снабжалась довольно плотным и очень специфичным серповидным козырьком черного цвета, крепившимся под небольшим наклоном вниз непосредственно к околышу спереди. Фуражка обычно носилась донцами сдвинутой козырьком в правую сторону, а слева из- под него выпускался традиционный казачий чуб. На фотографиях второй половины 1930-х гг. мы видим казаков в фуражках. Так, в казачьих фуражках были запечатлены фотографами в 1937 г. председатель колхоза "Донской скакун" Тарасовского района Ростовской области И.Е. Хромушин и бригадир того же колхоза И.Е. Бесполуднев.

В зимнее время фуражка заменялась в утвержденной форме кавалерийских казачьих частей для донцов на папаху, которая представляла собой мягкий и теплый головной убор. Папаха имела круглую цилиндрическую форму в виде широкополосного подбитого тканью кожаного обода с вывернутым наружу мехом. Эта довольно высокая косматая мужская меховая шапка изготавливалась исключительно из нестриженной овчины и увенчивалась суконным верхом (красным шлыком). Если же говорить о цвете казачьих папах, то преобладал у донских казаков черный цвет, а серые папахи, как правило, носили старшие офицеры. Однако в реальности все напрямую зависело от эффективности работы конкретных армейских снабженцев. Вполне могли встретиться у донских казаков папахи и иных цветов, например, рыжие.

Форменный головной убор донцов увенчивался специальным отличительным знаком - металлической кокардой. Теперь вместо традиционного вытянутого вверх и выпуклого наружу казачьего овала с круговыми овальными линиями в центре и остроконечными узкими лепестками по краям использовались слегка выпуклые пятиконечные красные звездочки с серпом и молотом посредине. Как и прежняя, новая символическая кокарда крепилась на околыш спереди по центру фуражки, а в зимнее время закреплялась спереди на папаху. В непогоду донские казаки, как и в досоветские исторические времена, непременно использовали для покрытия головы поверх головного убора башлык. Этот особой остроконечной формы капюшон с длинными концами выглядел также как и башлык у кубанцев, но в отличие от него имел традиционный защитный цвет (серо-зеленоватый тон). В этом случае донцы никоим образом не изменяли своим прагматическим приоритетам в отношении одежды.

В состав новой кавалерийской формы донцов входил казакин. Это был "сюртук", как отмечается в цитированной нами выше публикации, практически повторявший дореволюционный парадный мундир. Впрочем, точнее и правильнее будет говорить о коротком мужском верхнем платье в виде полукафтана с глубоким запахом, со стоячим воротником и длинными рукавами. Казакин традиционно застегивался на крючках, шился в талию из ткани защитного цвета, но имел сзади сборки, что позволяло казаку выправить переднюю сторону платья. Однако в реальных условиях 1930-х годов казакин вполне мог быть заменен у донцов и обычной гимнастеркой.

В качестве штанов донские казаки вновь использовали, но теперь в качестве воинской формы, широкие и сужающиеся к голени шаровары, традиционно заправляемые в голенища сапог и несколько наплывающие сверху на них при ношении. Свободный крой этого элемента казачьего костюма был привычен и удобен в повседневном использовании. Шаровары изготавливали исключительно из синего сукна и нашивали вдоль боковых наружных швов лампасы, представляющие собой широкие полосы (ленты) красного цвета и подчеркивавшие принадлежность воина к донскому казачеству. Шаровары с красными лампасами были для донцов, пожалуй, самым главным элементом советской кавалерийской формы, без которой очень трудно себе представить донского конника. На ноги кавалеристы-донцы одевали высокую, охватывающую голени кожаную обувь. Тем самым, черные кожаные сапоги завершали достаточно эклектичный армейский костюм донских казаков, в котором сочетались и традиционные казачьи, и советские элементы.

Кубанцы и терцы в качестве кавалерийской формы носили: кубанки, бурки, башлыки, черкески, бешметы, шаровары и сапоги. Эти же элементы составляли традиционный костюм кубанских и терских казаков. "Кубанка" (невысокая барашковая шапка) имела суконный верх, красного цвета у кубанских кавалерийских частей и светло-синего - у терских. В холодную или ненастную погоду костюм кубанских и терских казаков дополняла бурка, которая, впрочем, нередко демонстрировалась самими казаками как элемент парадного костюма. Бурка представляла собой длиннополый войлочный плащ без рукавов с подчеркнуто выдающимися в стороны прямоугольными плечами. Под буркой, поверх черкески, за спиной, носили башлык, такого же цвета, как верх "кубанки" и бешмет: красный у кубанцев и светло-синий у терцев. Башлык одевался в непогоду поверх головного убора и выглядел как остроконечный капюшон с длинными концами. В костюме кубанских казаков башлык также играл роль дополнительного украшающего элемента, который размещался сразу за плечами на спине воина. Бешмет, как и в прежние исторические времена, шили в виде прямой рубахи со стоячим воротником. Цвет бешмета непременно совпадал с цветом суконного верха "кубанки". Кубанцы и терцы носили шаровары кавалерийского образца из темно-синего сукна и сапоги кавказского образца из мягкой черной кожи. Поверх бешмета одевалась черкеска, из темно-синего сукна у кубанцев и серо-стального - у терцев. Это характерный для кавказских народов мужской однобортный суконный кафтан без воротника, который исторически заимствовали в свое время терские и кубанские казаки. Типичный покрой черкески в 1930-е годы практически не изменился. Она так же, как и в прежние исторические времена, изготавливалась портными (или самими казаками) плотно прилегающей в талии (или в талию со сборками). Черкеска имела конусовидное расширение ткани книзу и длинные расширяющиеся к кистям рук рукава. На груди черкески обязательно нашивались кожаные гнезда для патронов . Однако "советская черкеска" была заметно короче дореволюционной и, кроме того, на рукавах казачьих командиров нашивались советские армейские знаки различия. Таким образом, форма (она же парадная и повседневная одежда) "советских казаков" не являлась простым копированием костюма казаков дореволюционных, а несла на себе четкий отпечаток раннесоциалистической эпохи 1930-х гг.

Некоторое количество донцов, кубанцев и терцев выражали желание модернизировать казачью форму с учетом новых исторических условий. Особенно такое желание было характерно для донцов, предлагавших привести их строгую, менее свободную и яркую форму, чем у кубанцев и терцев, в большее соответствие с насущными реалиями современной им эпохи. С ним был полностью согласен 65-летний казак хутора Коноваловского того же района Т.Н. Брехов, также предлагавший "оставить только старые лампасы да фуражки", а остальное обмундирование "заменить таким, которое бы отвечало нашему Советскому культурному и зажиточному казачеству". Особенно активно выдвигали предложения по замене казачьей формы на новые, более современные образцы, молодые казаки. Они, как и любые другие представители их поколения, стремились в большей мере следовать складывавшейся тогда моде и зачастую предлагали создавать новые образцы обмундирования: "нам нужна форма такая, которая бы казака красноармейца облагораживала бы и вместе с тем выделяла от других частей РККА. Старая форма для молодежи советского казачества не подойдет".

Более того, не все казаки Юга России выражали желание вообще носить форму как повседневную или хотя бы как парадно- выходную одежду. В значительной мере такая позиция являлась следствием социально-экономических процессов в СССР конца 1920-х- начала 1930-х гг., когда в ходе индустриализации и коллективизации немало казаков сменили место жительства, род занятий и образ жизни. Скажем, казакам, ставшим промышленными рабочими, не было резона носить традиционный казачий костюм.

Вместе с тем, ряд видных по тем историческим временам выходцев из казачьего сословия вообще не придавали большого значения традиционной казачьей форме или, более того, скептически относились к ней как к некоему пережитку "реакционного прошлого".

Несколько прохладное отношение к процессам популяризации казачьего костюма выказывала и прекрасная половина казачества. Дело в том, что одежда казачек Юга России, практичная и удобная в сельских условиях, была, конечно, менее модной и яркой, чем типичные наряды горожанок.

Все же, традиционный, хотя и несколько упрощенный женский костюм оставался преобладающим в казачьих станицах. По сравнению с мужским костюмом в 1930-е гг. одежда донских, кубанских, терских казачек-колхозниц выглядела гораздо скромнее. Повседневной, да и парадной, одеждой казачек летом служили рубаха или блузка с отложным воротником (поверх которой иногда надевали кофточку), юбка или платье- однотонные по цвету либо самых разных смешанных расцветок. Последнее в большей мере зависело не столько от эстетических вкусов самих казачек-колхозниц, сколько от их скромных материальных возможностей. Голову казачки обычно повязывали платком или (чаще) косынкой. Осенью и зимой тот же наряд с учетом наличествующих погодных условий дополнялся стеганкой, чулками, теплым платком. Примечательно, что женский костюм на Юге России существенно не менялся не только в 1930-х г., но и на протяжении последующих двадцати тридцати лет, как о том свидетельствуют сохранившиеся фотодокументы.

Можно утверждать, что костюм "советских казаков" Юга России не являлся простым копированием сложившихся дореволюционных образцов. Он сочетал в себе как традиционные элементы, так и ряд характерных советских новаций, при явном преобладании первых над последними. Это, безусловно, свидетельствовало о наличии устойчивого архетипа в казачьем костюме, который невозможно в одночасье изменить и не затронуть при этом генерализующие основания казачьей субкультуры. Тем более, что в казачьем костюме наличествовали целый ряд существенных, характерных элементов, которые не только по-прежнему поражали эстетические взгляды современников, но и позволяли однозначно идентифицировать казачью общность как таковую. Небольшие советские включения никоим образом не изменяли общей конструктивной композиции казачьего костюма. Этим сочетанием "советский" казачий костюм в полной мере отражал специфику раннесоциалистической эпохи 1930-х гг., когда сталинский режим, целенаправленно декларируя построение "социалистического общества", непременно сохранял и даже старательно укреплял целый ряд социально-экономических и общественно-политических компонентов предшествующих эпох.

Если внешний облик донских, кубанских, терских казаков в 1930-х гг. изменился несущественно, то в отношении казачьих станиц наблюдались противоположные тенденции. В советской прессе постоянно подчеркивалось, что результатом коллективизации стало разительное улучшение культурно-бытовых условий деревни : создание школ, библиотек, больниц, развитие сети детских дошкольных учреждений и пр.

Действительно, коллективизация, имевшая одной из своих задач модернизацию сельской повседневности, должна была изменить к лучшему облик казачьих станиц. В конечном счете указанная задача была реализована, хотя и далеко не полностью . Однако вновь следует отметить, что процессы формирования социальной инфраструктуры казачьих станиц Юга России относятся по большей мере ко второй половине 1930-х гг. В первой же половине десятилетия преобладало не созидание, но разрушение: в казачьих станицах пустели или растаскивались по бревнышку дома "раскулаченных" казаков, вырубались сады, уничтожались или осквернялись церкви, и т. д.