Размещено на http://www.allbest.ru/

1. Словарный состав современного русского языка как предмет лексикологии

Лексикология является сравнительно молодым разделом языкознания. Характеризуя в конце 19 столетия состояние науки о языке, выдающийся славист А.И. Бодуэн де Куртенэ предсказывал: "Лексикология, или наука о словах, как отдельная ветвь грамматики будет творением 20 века" [Бодуэн де Куртенэ 1963: 17]. Действительность подтвердила прогноз. В настоящее время лексикология занимает важное место в системе лингвистических дисциплин, "являясь одной из продуктивно развивающихся отраслей современного языкознания" [Кузнецова 1989: 4].

Социальность языка и его системность неразрывно связаны. И вместе с тем они обусловливают наличие в самом языке двух аспектов, а в науке о нём - двух возможных направлений: внешнего, социолингвистического, и внутреннего, системно-социологического. В лексике эти два направления частично совпадают с разграничением лексикологии в узком смысле слова и семасиологии. Лексикология изучает в словарном составе языка прежде всего те стороны, которые обусловлены факторами внеязыкового, социально-исторического характера. В её задачи входит "изучение вопросов формирования словарного состава языка, исторических изменений, происходящих в нём, систематизация лексики с точки зрения её происхождения, расслоения по сферам употребления, по степени активности и т.п." [Кузнецова 1989: 5].

Семасиология изучает лексическую систему языка и слово как элемент этой системы прежде всего с точки зрения внутренних закономерностей, организующих эту систему. Объекты семасиологии - это различные проявления системности лексики: лексико-семантические группы слов, явление семантического варьирования, закономерности сочетаемости слов, все виды семантических и формально-семантических оппозиций слов.

Возможность двустороннего подхода к рассмотрению и характеристике словарного состава языка даёт основания для двоякого определения лексикологии. При любом из указанных подходов реальный объект один - словарный состав современного русского языка. Русская лексикология изучает словарный состав русского языка. Это её объект.

1.2 Отражение процессов, происходящих в обществе, в лексике языка

Все социальные (экономические, политические, административно-управленченские, культурные, исторические, лингво-географические и др.) преобразования, совершающиеся в жизни общества, реализуются лексикой языка. Словарный состав - наиболее открытый и подвижный уровень языковой системы: в него непрерывно входят и из него постепенно уходят слова, притом лексических приобретений значительно больше. Для каждого периода развития языка характерна широко распространённая и утратившая надобность лексика.

По социально-территориальному употреблению в современном словарном составе можно выделить общерусскую лексику и лексику диалектную, распространённую в разных регионах Российского государства. По параметру социолингвистического употребления лексика членится на группы: 1) по частотности употребления - активная и пассивная лексика; 2) по периоду использования - устарелая и новая лексика; 3) по характеру отражения деятельности - терминологическая и профессиональная лексика; 4) по социальной общепринятости - жаргонная и арготическая лексика.

И система языка, закреплённая в лексике данного языка, и эмоционально-оценочные свойства слов находятся в прямой связи с интеллектуальным, нравственным, социально-экономическим состоянием общества. Язык реагирует на все изменения, происходящие и в общественном, и в индивидуальном сознании, отражает их. Иллюстрацией 80-х - 90-х годов 20 столетия, начало 21 века - это период коренных изменений в жизни общества - годы, когда был снят "железный занавес", отделявший нас от других государств, когда наша страна с социалистического перешла на капиталистический путь развития, наконец, когда рухнула прежняя однопартийная тоталитарная система и начался процесс демократизации общественной и политической жизни нашей страны. Естественно, что в этот период произошли такие же масштабные изменения и в лексической системе языка. В русском языке активизировались многие слова, прежде крайне редкие в своём употреблении, находившиеся на периферии языка: благотворительность, милосердие, покаяние, гимназия, лицей, Дума, казачество, биржа и др.

Социально-экономические и политические преобразования последних десятилетий привели к пополнению нашего словаря множеством заимствований, в первую очередь англицизмов: брокер, дилер, импичмент, маркетинг, менеджер, ментальность, паблик рилейшен, плюрализм и др.

Наш лексикон пополнился также многочисленными словами, как русскими, так и заимствованными, которые связаны с новыми сторонами культурной жизни, образования, спортом, модой, бытом, меню и т.п.: презентация, триллер, хит-парад, граждановедение, лицей, гимназия, чипсы, авокадо, сноуборд, фристайл и др. Таким образом, в лексике любого языка воплощается и отражается то, чем живёт данный человеческий коллектив. Поэтому вполне справедливо утверждение советского языковеда Ю.С. Маслова: "Лексика непосредственно и широко отражает общественную практику, материальную и духовную культуру соответствующего человеческого коллектива, в общественных отношениях, в быту, в идеологии и т.д." [Маслов 2006: 102]. К этому можно добавить, что лексика реагирует и на то положительное, что происходит в сознании общества или отдельной личности, и на то отрицательное, что переживает и массовое, и индивидуальное сознание.

Новая лексика - это сравнительно недавно вошедшие в наш язык слова, новизна которых ощущается говорящими: анимационное кино, армрестлинг, бахтинистика, гамбургер, дайджест, маркетолог, миллениум и др. Все эти слова, появившиеся в русском языке в конце 20-начале 21 столетия. Их возраст не более 15-18 лет.

Новые слова, или неологизмы, появляются в языке по следующим причинам.

1. Они возникают как наименование новых реалий, новых предметов, новых понятий, возникших в нашей жизни. Таковы, например, армрестлинг, бандформирования, бахтинистика, бизнес-клуб, биотуалет, брокер, видеокассета, виндсёрфинг, гамбургер, ГКЧП, грант и др.

2. Появление некоторых новых слов и сочетаний слов объясняется необходимостью обозначить явления, и прежде присутствовавшие в нашей жизни, но не имевшие соответствующего обозначения в языке: отказник (тот, кто отказывается от исполнения своих обязанностей, в частности от службы в армии), правозащитник (общественный деятель, выступающий перед властями с требованием соблюдения ими общепризнанных прав и свобод человека), а также мафия, рэкет, рэкетир, застой (эпоха застоя), сексменьшинства.

3. Иногда новое слово появляется просто как более удобное однословное обозначение того, что прежде называлось при помощи словосочетания. Таковы, например, слова дайджест (обзор печати), тинэйджер (молодой человек в возрасте от 12 до 20 лет), визажист (художник лица), истеблишмент (правящие и привилегированные группы общества, а также система власти и управления, с помощью которых они осуществляют своё господство), имидж (образ "себя", который создаёт тележурналист, политический деятель, фотомодель и др.), рейтинг (показатель популярности какого-либо лица), хит (наиболее популярная эстрадная песня) и пр.

4. В некоторых случаях новые слова возникают в результате необходимости подчеркнуть частичное изменение предмета или представление о нём. Таковы, например, сбербанк (прежде сберкасса), офис (контора, служебное помещение), СМИ ("средства массовой информации" вместо прежнего СМИП - "средства массовой информации и пропаганды"), полтергейст (вместо "домовой").

5. Порой появление новых слов бывает обусловлено тем влиянием, которое оказывает в данное время культура какой-либо иной страны на русскую жизнь, и диктуется просто модой на иностранные слова, входящие в лексикон этой страны. Таким влиянием американской жизни, музыки, культуры и пр. объясняется, например, появление в молодёжном жаргоне последних лет англицизмов: мэн (человек), пипл (народ, люди, компания), шузы (обувь), флэт (квартира), также названия магазинов, предприятий общественного питания, заимствованные из английского языка: супермаркет, гипермаркет, шоп, хаус и т.п.

По источнику происхождения различаются языковые и индивидуально-авторские неологизмы. Языковые неологизмы не имеют авторства, образуются чаще всего продуктивными способами, входят в синонимические, антонимические, тематические ряды, регистрируются словарями и находятся в пассивном запасе до широкой актуализации обозначаемого явления. Индивидуально-авторские неологизмы имеют авторство, могут образовываться продуктивными / непродуктивными способами, не образуют лексических системных организаций, индивидуальны в употреблении, фиксируются лишь словарями языка автора ("Словарь языка А.С. Пушкина") и остаются в пассивном запасе языка.

Лексические языковые неологизмы могут образовываться:

А) из русских слов по продуктивным словообразовательным моделям: работа - работать - разработать - разработка, готовить - подготовить - подготовка, очистить от снега - снегоочиститель, исходный - безысходный - безысходность;

Б) путём заимствования: габарит, лимит, видеоукмен - "портативный видеомагнитофон", ноу-хау;

В) возникновением словообразовательных гнёзд из заимствованных слов по русским моделям: лимит - лимитировать - лимитирование, лимит - лимитчик - лимитчица.

Семантические неологизмы - новые значения слов, появляющиеся в результате внутрисловной семантической деривации (эпидигматики) на основе метафорических и иных переносных значений слова: ориентир "направление деятельности кого-, чего-либо", диагноз "определение основания чего-либо", конверсия "изменение политического мышления в мирных целях", штрих "паста для исправления ошибок в тексте".

1.4 Использование авторских неологизмов

В сфере новообразований имеется ещё один аспект систематизации, а именно - разграничение собственно языковых неологизмов, называемых в таком случае каноническими или узуальными словами , и так называемых окказиональных слов, имеющих чисто речевое существование [Кузнецова 1989: 164]. Неологизмы, созданные поэтами, писателями, публицистами, называют ещё авторскими или индивидуально-стилистическими [Русский язык 2001: 212]. "Потенциализмы - неологизмы, созданные автором по продуктивным моделям словообразования и сочетаемости слов" [Совр.рус.яз. 2001: 335].

Узуальные неологизмы - это слова, возникшие в ответ на общественную потребность, получившие более или менее широкое распространение, ставшие в связи с этим словами воспроизводимыми, т.е. системными. Основная цель их создания - получение новой, необходимой номинативной единицы. Средства и способы создания таких слов - это продуктивные модели (образцы словопроизводства), что и способствует лёгкому их усвоению, быстрому включению в ряды аналогичных образований.

Главный фактор появления окказионализма (авторского неологизма, потенциализма, индивидуально-стилистического неологизма) - потребность в необычных, выразительных средствах, которая может возникнуть в речи, в особенности художественной речи. Язык художественной литературы отражает общее развитие языка, но желание найти собственные речевые средства приводит художника слова к созданию индивидуально-авторских новообразований. "Потенционализмы - неологизмы, созданные по продуктивным моделям словообразования о сочетаемости слов: не ахтильное (кое-какое) убранство, подшофейное состояние, разбойник пера и мошенник печати (А.П. Чехов); желтень, голубень, непролазь, люлюкающая водица (М.А. Шолохов); свирепунчик, переживатель, безноженька (девочка-инвалид), шахович (шах в игре в шахматы) (В.М. Шукшин).

Неологизмы, созданные по нестандартным моделям, являются авторскими окказионализмами: магазинус, сундукявичус (В.М. Шукшин), любопись, бездремь (И. Бродский), осенебри, раздвин (А. Вознесенский).

Для образования новообразований (окказионализмов, авторских неологизмов) могут быть использованы мало- или совсем непродуктивные модели, иногда правила модели нарушаются, но это на снижает, а, напротив, часто повышает уровень выразительности такого индивидуально-авторского неологизма. Выполняя художественную функцию в том или ином тексте, окказионализмы не выходят из этого текста, не становятся системными единицами и навсегда сохраняют свойства свежести и новизны именно в данном тексте. Например, пушкинское "кюхельбекерно и тошно", "широкошумные дубравы"; щедринские "белибердоносцы", "подслушивательный интерес"; индивидуально-авторские новообразования Маяковского: расколоколить, раскенареить, развидеться, разэлектричить, расфабричить, выфлажить, вызмеить. В виде исключения авторские неологизмы, обычно имеющие социальную значимость, через этап цитирования могут войти в общее употребление: головотяпство (М.Е. Салтыков - Щедрин), обломовщина (И.А. Гончаров), прозаседавшиеся (В.В. Маяковский).

Но, как правило, это слова одноразового использования с повышенной экспрессивностью. Г.О. Винокур, описывая авторские неологизмы В. Маяковского, так характеризует их: "Нет сомнения, что изобретаемые им новые способы выражения Маяковский никогда не считал годными к употреблению и необходимыми в общем русском языке. Бессодержательным поэтому представляется мне задаваемый иногда вопрос о том, что из новообразований Маяковского войдёт в общеупотребительную русскую речь, - изобретенья Маяковского не имеют такой цели и не для того предназначены. Его новшества несут преимущественно художественную функцию" [Винокур 1991: 31].

Потребность в одноразовом, контекстно наиболее удачном слове часто возникает в устной речи. "Мы сами даже не отдаём себе отчёта о том, какое множество окказиональных слов создаётся на каждом шагу в разговорной речи" [Лопатин 1973: 69]. Когда устная форма используется в публичной речи, в частности в выступлениях по телевидению, авторские окказионализмы становятся доступными для общего восприятия. Сравним примеры из телевизионных выступлений: Вдруг получается затык мысли (И. Андроников); Успешливые адвокаты (Ю. Сенкевич); Обвальный успех (Э. Рязанов); В детстве всё воспринимается острее, яснее, промытее что ли (Е. Евтушенко).

Между узуальными, системными словами, в том числе и неологизмами, и индивидуально-авторскими экспрессивными окказионализмами лежит широкая полоса новообразований, называемых потенциальными словами [Кузнецова 1989: 165]. Они отличаются от узуальных неологизмов тем, что имеют речевой характер, обычно не выходят за пределы разового употребления. От индивидуально-авторских окказионализмов они отличаются тем, что в них отсутствует установка на экспрессивность и образуются они обычно по продуктивным словообразовательным образцам, например: китиха, жирафиха, тритониха, кротиха - по образцу слониха; или крокодилята, тарантулята, зебрята, кенгурята и другие - по образцу телята. Очень продуктивными являются потенциальные сложные прилагательные: молчаливо-чудный (А. Вознесенский), кротко-тихая (Ю. Бондарев), глухо-пепельно-оранжевая туча (Ю. Нагибин); существительные с суффиксом -ость: надмирность, славность, хрустальность, расхоложенность, бесчудесность и многие другие, изобретённые современными авторами для разового использования. Значение потенциальных слов обычно характеризуется малой степенью идиоматичности, поэтому они могут быть понятны и вне контекста. Индивидуальные окказионализмы, имеющие установку на необычность, экспрессивность, могут быть осмыслены только в контексте. В целом между узуальными и речевыми неологизмами нельзя провести чёткой грани, так же как и между окказионализмами и потенциальными словами. "Этим и объясняется тот факт, что, несмотря на многие попытки, пока нет однозначной классификации указанных явлений".

Рассмотрим классификацию, данную Н.М. Шанским: "В зависимости от того, ново ли это слово вообще или это использование для выражения нового понятия уже существующего слова, неологизмы распадаются на лексические (образованные на базе существующих слов, заимствования из других языков) и семантические. … От неологизмов, реальных слов (на какое-то время пассивного словарного запаса) языка, выступающих как воспроизводимые значимые единицы (правда, с ярким налётом новизны и свежести), следует отличать контекстуальные образования (окказионализмы), которые не являются словами языка в полном смысле этого слова" [Шанский 1987: 61].

За основу возьмём типы неологизмов, данные Е.И. Дибровой: неологизмы семантические, окказионализмы и потенциализмы.

2. Роман "Кысь" - "энциклопедия русской жизни"

Роман "Кысь" написан, как указывает автор на последней странице книги, "Москва - Принстон - Оксфорд - остров Тайри -Афины - Панормо - Фёдор-Кузьмичск - Москва 1986-2000" [Толстая 2004: 375].

Сюжет романа: Бенедикт человек молодой, резвый, пытливый, всё допытывается, отчего был Взрыв. Происхождения по матушке (с университетским образованием) достойного, по тятеньке - из простых. Тянется к знаниям, ходит на службу в Рабочую избу, переписывает, "перебеливает" сказки, или поучения, или указы самого Фёдора Кузьмича. Женившись на явно номенклатурной Оленьке, Бенедикт становится зятем Кудеярова, который "делает революцию", переломив хребтину "набольшему мурзе", тирану Фёдору Кузьмичу, на самом деле - "маленькому такому", и сам объявляет себя Генеральным Санитаром. И это - торжество дурно пахнущего Кудеярова - результат длительных диссидентских усилий по свержению режима; борьбы ЭНТЕЛЕГЕНЦЫИ за права человека, и т.д., и т.п. В результате Взрыва повредился сам язык, пропала грамотность, все слова с абстрактным значением и иноземного происхождения искажены. Птица Паулин давно "перевёрнута" на "каклеты", тюльпаны скошены, а Бенедикт-то, оказывается, Кысь и есть - недаром ему пришлось хвост рубить. Но после процедуры с хвостом женился Бенедикт на номенклатурной Оленьке, и в семью вошёл, и сам стал голубчиков преследовать, крюком тащить, книги их уничтожать - одного голубчика даже этим крюком и намертво загубил. И вот уже Бенедикт - с наеденными брылами, наеденной широкой шеей - властью ступает по базару, контролирует… Но ведь Бенедикт хотел по-настоящему в жизни только одного: языку - слово вернуть, себе - книгу прочесть.

Действие "Кыси" происходит в Москве лет через двести с лишним. Случился Взрыв, мобильников и электричества нет, людей осталось чуть, по болотам растёт "ржавь", в лесу сидит "кысь", главным блюдом является "мышь", над верхушками "клелей" и "дубелей" летают "чёрные зайцы". В свою книгу Т. Толстая вместила печальную историю деградации общества. Моральной, интеллектуальной, духовной. "Жуткий послеатомный (послевзрывной) мир, мир уродов-мутантов, монстров описан сусальным, не сказовым даже, а каким-то сказочным, что ли, слогом. "Кысь" - лингвистическая фантастика. Стилистическая издёвка здесь соединена с издёвкой идеологической" [Рабинович 2000: 6]. "Это книга о России. Энциклопедия русской жизни, как некогда говорили в таких случаях. Толстая придумала для своей России фауну и флору, историю, географию. Границы и соседей, нравы и обычаи населения, песни, пляски, игры. Она создала мир. Кысь - Русь. Русь - неведома зверушка" [Парамонов 2000: 6].

Авторская речь намеренно вытеснена словами героев - сентиментальным (Бенедикт), официозным (указы Набольшего Мурзы, а потом Главного Санитара), псевдонародным, стилизованно фольклорным, словом-монстром (язык образованщины). Ни слова гладкого, нейтрально-описательного, синтаксис возбуждённый, бегучий, певучий. "Слово, как и деталь в этом произведении, изукрашено какой-то почти подсознательной, детской памятью - оно наговорено, напето, сказано. Слово в романе - это почти устная речь" [Иванова 2001: 7].

2.1 Новообразования в романе Т.Н. Толстой "Кысь"

Что касается жанра, то критики определяют его по-разному: это и антиутопия, и ретроантиутопия, и фантастический роман. Но все они сходятся в одном: "В "Кыси" Толстая не перестала быть постмодернистом, но теперь она перевела в эту модель самый предмет её описания, творения (сотворения) - русскую историю. Россия у неё стала постмодерном: пародийным самовоспроизведением" [Парамонов 2000: 4].

О языке романа критика отозвалась также очень активно, живо и разнообразно. Так, Елена Рабинович считает, что " "Кысь", конечно, естественнее всего … отнести к антиутопиям, которые, кстати, … очень часто не чужды словесной игре…" [Рабинович 2000: 6]. А Л. Данилкин уверяет: "Это не беда, что персонажи "Кыси" кулдычут и подъелдыкивают, фордыбачат и рассусоливают. … "Кысь" - лингвистическая фантастика… Главное последствие Взрыва - мутация языка. Вместо нормального литературного русского - что-то дремучее, не то из сказок Афанасьева, не то из повестей про милорда глупого и Ваньку Каина. Грамматика - и та словно в детство впала: вместо глаголов - "русский перфект": я поемши, а он свалимшись. "Кысь" - даже не стилизация под допушкинский язык; это сказ - вполне оригинальная разработка ненавистного писательнице деградировавшего, туземного, не тронутого ни одной культурной инвестицией языка" [Данилкин].

Но более точное, на наш взгляд, определение стиля и языка Т. Толстой в романе "Кысь" дано Б. Кузьминским: "Авторы "упреждающих" рецензий убеждали нас, что для "Кыси" Толстая изобрела какой-то специфический, беспрецедентно сложный язык. Ничего подобного. Стиль нормативный, нейтральный, чуть-чуть сдобренный дистиллированными просторечиями и неологизмами, которые, точно из детских кубиков, составлены из общеупотребительных слов" [Кузьминский].

Неологизмов в романе Т. Толстой "Кысь" действительно предостаточно. Эпоха, представленная в романе, - "каменный век, закат Европы, гибель богов" [Толстая 2004: 159]. Естественно, лексика соответствовать должна времени. Рассмотрим её подробнее.

Наибольшее количество новообразований находим на первых страницах романа. Эти неологизмы нужны, чтобы ввести читателя в суть происходящего, в то время, когда происходит действие. Здесь и "клели стоят - не шелохнутся" (4), а городок называется "Фёдор-Кузьмичск", а вместо лошадей в сани запряжены "перерожденцы" (5), в лесах живёт "кысь", которую все боятся, после встречи с этой "кысью" у людей "червырь сердце точит" (5), покуривают здесь "болотную ржавь" (6), кушают "огнецов", в лесу лешего повстречал "чеченец" (10). Ещё какие-то на болоте встречаются "пузыри водяные", "кочевряжки подкаменные", "рыбки-вертизубки", вёдра отмывают "синим песком" (14). Кроме того, мы узнаём, что у некоторых есть "последствия" (17), но таких мало, потому как "кого кысь испортила, кто зайцами отравился, кто огнецами" (18). А кто уцелел, у тех: "у кого руки словно зелёной мукой обмётаны, будто он в хлебеде рылся, у кого жабры; у иного гребень петушиный али ещё что…" (19).

Таким образом, читатель введён в мир после "Взрыва", жуткий, фантастический, населённый мутантами - людьми, животными, растениями. Следует заметить, что значение всех новообразований понятно читателю из контекста, нет ни одной сноски - объяснения новообразования. И это оправданно, читается роман легко, всё понятно без авторских объяснений.

2.1.1 Семантические новообразования

Следует отметить, что в обществе "после Взрыва" существует очень чёткая иерархия, разделение народа на "голубчиков", "холопов", "Перерожденцев", "Прежних", есть ещё "санитары", "Главный Санитар", "мурзы", "Набольший Мурза".

Самый многочисленный класс народонаселения - "голубчики". В современном русском языке слово "голубчик" имеет такие значения: 1) Ласково о человеке (обычно в обращении). Потерпи, голубчик, всё пройдёт. 2) перен. О ком-нибудь, заслуживающим порицания (ирон.). Полюбуйтесь на этих голубчиков: все в грязи. [Ожегов 2003: 137]. В романе же это совсем другое. Есть ещё "прежние" и "Перерожденцы", все они отличаются друг от друга: "…Прежних, почитай, и нет почти, разве что перерожденцы, да они вроде как и не люди, а с нонешними голубчиками, с нами, то есть, того разговору уж не заведёшь. Да и то сказать: Прежние наших слов не понимают, а мы ихних" (32). И, что примечательно, "Прежние - они с виду как мы. Мужики, бабы, молодые, старые, - всякие. Больше пожилых. Но они другие. У них такое Последствие чтоб не стариться. А больше никаких. И живут себе, и не помирают, от старости-то. От других причин - это да, это ни помирают. Их совсем мало осталось, Прежних. Они по избам своим сидят а то на работу ходят, а какой в начальство выбился, - всё у них как у нас. Только разговор другой. Повстречается тебе на улице незнакомый голубчик, - нипочём не догадаешься, наш он или из Прежних. Разве что спросишь, как водится: "Хто таков? Почему не знаю? Какого хрена тебя в нашей слободе носит?" - а он, нет чтобы ответить как у людей водится: "А те чо, рыло носить надоело? Ща оборву да об колено", или другое что, - нет, чтобы так понятно, али сказать, вразумительно прояснить, - дескать, ты-то силён, да и я силён, лучше не связывайся! Нет, иной раз в ответ услышишь: "Оставьте меня в покое! Хулиган!" - ну тогда, точно, Прежний это" (153). Поистине, лингвистическая антиутопия.

В литературном языке слово "прежний" имеет значения: "1) Бывший прежде, минувший. Прежние времена. 2) Такой, как был раньше. Я уже не прежний. 3) Предшествовавший, бывший перед чем-нибудь. Прежний начальник." [Ожегов 2003: 582]. В романе слово "Прежний" употребляется в первом значении, отличие его от литературного в том, что в литературном языке это слово не употребляется с существительными одушевлёнными, а в романе "Прежние" - это люди, жившие до Взрыва и выжившие, они "другие". В этом мы убедились, прочитав строки из приведённой выше цитаты.

А кто же такие "Перерожденцы"? Читаем: "…у кого терем повыше, у того и жбаны поздоровей, а иной целую бочку на кол напялит, в глаза тычет: богато живу, голубчики! Такой на работу не пешедралом трюхает, а норовит в санях проехаться кнутом помахивает; а в сани перерожденец запряжен, бежит, валенками топочет, сам бледный, взмыленный, язык наружу. Домчит до рабочей избы и встанет как вкопанный, на все четыре ноги, только мохнатые бока ходят ходуном: хы-хы, хы-хы. А глазами так и ворочает, так и ворочает. И зубы скалит. И озирается… Ай, ну их к лешему, перерожденцев этих, лучше от них подальше. Страшные они, и не поймёшь, то ли они люди, то ли нет: лицо вроде как у человека, туловище шерстью покрыто, и на четвереньках бегают. И на каждой ноге по валенку. Они, говорят, ещё до Взрыва жили, перерожденцы-то." (4). Живут перерожденцы в хлеву: "Перерожденцу место где? - в хлеву. Потому как есть скотина…" (20;88).

Итак, из содержания романа мы поняли, что "перерожденцы" - это изменившиеся люди, чем-то напоминают они бывших заключённых. А в литературном языке: "Перерожденец. 1) Тот, кто идейно, политически, морально переродился, изменил передовым взглядам, революционному мировоззрению" [МАС 1985: т.3: 92].

Есть ещё в этом обществе такое явление как "болезнь": "И Болезнь не понимал, думал невесть что; а Болезнь - в головах, Болезнь - невежество людское, дурь, своеволие, темнота, когда думают, что, мол, ничего, пущай в одной избе и книга, и мышь побудут…" (333). Напоминает лечение диссидентов в психбольницах. В литературном языке слово "болезнь" тоже может означать болезнь не только физическую, но и душевную, но ведь не "своеволие, темноту, невежество".

"Лечить болезни" приставлены "санитары", над ними - "Главный Санитар", есть и "Генеральный Санитар" (29; 187; 354). В литературном языке - "санитар" - младший медицинский работник" [Ожегов 2003: 696], а в романе санитары важнее даже "мурзы", потому как на складе им в первую очередь выдают всё, что полагается, и "бляшки" они тоже получают в окошке в таком порядке: сначала "санитары", а потом "мурзы". Санитары во главе с Главным Санитаром "лечат" людей с помощью крюков, "малых и больших", лечат тех, кто "старопечатные книги" у себя в доме затаил. А руководит санитарами и Главным Санитаром Генеральный Санитар.

После Взрыва наступили "Последствия", это различные виды мутации. Бенедикт находит "Последствия" даже у Чехова. Рассматривая его портрет в "книжице", он замечает: "Может, подслеповатый был. Вон на лице у него, на глазках - Последствие: оглобелька, и верёвка с неё висит" (234). А вообще, последствия у жителей этого сообщества встречаются такие: у кого когти на ногах огромные, у кого "петушиные гребешки по всему телу", у кого глаз только один на лице имеется, у кого три ноги или пальцев несметное количество.

Вместо денег у них "бляшки" , их нарезают (32,42). Они платят "ясак - домовой, подушный, печной, всех не пересчитать", и платят его с "мыши". И в литературном языке, кстати сказать, "ясак - натуральный налог, выплачиваемый пушниной" [Ожегов 2003: 919]. Но пушнина, конечно же, совсем другая, не то что с мыши.

Питаются люди этого мира после Взрыва зайцами, но они не такие, которых мы привыкли видеть, а "чёрные", "да того зайца ещё поди поймай. Только наладишь в него камнем попасть, а он порх! - и улетел" (22), "ими можно отравиться" (18). А ещё очень распространена еда из "хвоща". В литературном языке "хвощ - травянистое растение" [Ожегов 2003: 861]. О съедобных свойствах его в словаре ничего не сказано. Хвощ припасали "к праздничку" (72), бывает отрыжка, "если мочёными хвощами объешься" (80), хвощ косят (97).

И ещё одно знакомое название есть - гонобобель, в литературном языке это ягода, то же, что голубика [Толковый словарь: т.1: 330]. Но в романе это растение производит на людей эффект такой же, как брага: "гонобобелю нанюхались" (74); "купил у голубчиков гонобобелю. Нюхал. Не сильно полегчало. На лежанке лежал. Плакал" (189); "И такой морок на Бенедикта найдёт, словно он гонобобелю нанюхамшись" (196).

Но самая главная еда голубчиков - мышь: "А у голубчиков жизнь другая, им на мышь опираться надо. Без мыши им никуда. Суп, конечно, жаркое, зипун если сшить, мену какую на торжище сделать, налог платить, али, лучше сказать, ясак…" (333).

Итак, семантические новообразования, представленные в романе, даны для того, чтобы читатель легко ориентировался в материале, они узнаваемы, а непохожесть некоторых животных и растений объясняется мутацией после Взрыва.

Мы рассмотрим неологизмы, созданные по нестандартным моделям, являющиеся авторскими окказионализмами. "От неологизмов, реальных слов (на какое-то время пассивного словарного запаса) языка, выступающих как воспроизводимые значимые единицы (правда, с ярким налётом новизны и свежести), следует отличать контекстуальные образования (окказионализмы), которые не являются словами языка в полном смысле этого слова. Они существуют в качестве определённых номинативных единиц только в том или ином контексте и не обладают основным свойством любой единицы языкового стандарта - воспроизводимостью" [Шанский 1987: 61].

Перечислим имеющиеся в тексте романа окказионализмы.

Запивки: "Девку-качалку приставил, чтоб гамак качала, али сказать, колебала, но не сильно, а так, чуть-чуть. Другую - чтоб беспрестанно прохладительные запивки подносила…" (240). Здесь "запивки" в значении "напитки". Образовано, вероятно, это отглагольное существительное от глагола "запивать" суффиксальным (суффикс -к- и нулевая суффиксация) способом.

Беспокой: "От него, от соседа, будто исходит что, беспокой тяжёлый али тревожность" (34). Отглагольное существительное образовано суффиксальным способом - нулевая суффиксация: беспокойство - беспокой.

Древяница: "Это древяница, у ей гнездо тута" (68); "А то дикий крик сверху, с ветвей: весь передёрнешься, бросишься к забору поближе… Может, древяница…" (149); "…поди сюды, Бенедикт, чего скзать-то хочу, - да как выбросит руку, да корявым пальцем под рёбра-т, со страшным криком древяницы: "Мя-я-я-я-я-я-я-я-я!!!" (151); "Вот опять, об вечернюю пору, как заре желтеть да гаснуть, как туману собираться в низинах, первой звезде выходить на небо, древянице из дубравы мякать, - об эту пору опять стала Бенедикту Оленька представляться" (195); "Вот ещё клеть, а в ней тоже дерево, с дуплом, мшистое такое. - А тут чего? Никого не видать. - А… Тут древяницу держу. - Древяницу споймали?!?! - Ага. Она в дупле хоронится" (199). Таким образом читатель постепенно знакомится с древяницей: среда её обитания, звуки, которые она издаёт, читатель понимает, что древяницу "споймать" трудно, что крика её народ побаивается, наверное, он жутковато звучит.

Огнецы: "Захотелось моей старухе огнецов покушать. Принеси да принеси. А огнецы в тот год поспели сладкие, тянучие" (10); "…в глуши растут огнецы. Уж такое лакомство: сладкие, круглые, тянучие. Спелый огнец величиной с человеческий глаз будет. Ночью они светятся серебряным огнём, вроде как месяц сквозь листья луч пустил, а днём их не заметишь. Выходят в лес засветло, а как стемнеет, все берутся за руки и идут цепью, чтоб не потеряться. А ещё чтоб огнец не догадался, что это, дескать люди. Отрывать их надо быстро, чтобы огнец не всполошился и не заголосил. А не то он других предупредит, и они враз потухнут" (18). В процессе чтения читатель понимает, что это не просто растение - огнецы, но они умеют "голосить", т.е. какая-то смесь растения и животного. Но очень вкусные, это лакомство. А потом выясняем, что огнецы бывают и ложные, и ими можно отравиться. А потом и вовсе выясняется невероятное: "Возьмёшь одного огнеца. За щеку положишь. Сладкий!.. А может, и не помрёшь, с одного-то. Так, вырвет разве что. Ну, волос выпадет. Шею раздует. А так, может, ещё и поживёшь. Матушка отчего померла? - цельную миску зараз скушать изволила. Никита Иваныч всё ей говаривал: "Полина Михайловна, что за несдержанность?! Не ешьте вы эти финики! радиоактивные!" - да разве она послушает? Объелась" (110). Оказывается, это финики-мутанты, да, они сладкие, "тянучие", вкусные, как настоящие финики, но они ещё и "голосят", предупреждают друг друга, прячутся от людей.

Хлебеда: "…выдали народу по полпуда хлебеды…" (70); "Летом… косу на плечо и в поля, в луга, - хлебеду косить…"(97); "Лепёшки постные из хлебеды" (176). Напоминает сложное слово из двух - хлеб и лебеда.

Дубельт: "Бенедикт постучал валенком по бревну. Звенит; древесина хорошая, лёгкая. Но плотная. И сухая. Хороший матерьял. Дубельт" (175); "…дерево дубельт - хорошее" (179); "А эта древесина, дубельт, всегда от дождей чернеет" (191). Ясно, что дуб и ель в одном.

Вторнуть: "Поймают его и ведут в избу, а иной раз для смеху поставят ему миску пустую, ложку в руку вторнут: ешь…" (5); "Вторнуть его дерево это в пол или куды придётся, чтоб держалося…" (92); "А ещё что придумали: вербных веток нарвали да в горшок с водой вторнули…" (150); "И в грудях, али сказать в желудке, тоже звон, глухой такой, словно кто туда каменное ведро вторнул, пустое" (196); "Вторнул ей идола в руки" (301); "И пушкина наверх вторнуть, на самую верхотуру" (361). Выходит, что глагол "вторнуть" - это и "поставить", и "вложить", и "воткнуть", и "вставить".