Языковая картина мира в пословицах с концептом "жизнь" и "смерть"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Тема

Языковая картина мира в пословицах с концептом «жизнь» и «смерть»

Введение

По выражению Д. С. Лихачева, язык - «воплощение всей культуры народа» (9, с. 287). В настоящее время в лингвистике все большей популярностью пользуются представления, восходящие к идеям В. фон Гумбольдта и получившие свое выражение в рамках гипотезы Сепира-Уорфа. В соответствии с этими идеями язык и образ мышления взаимосвязаны. С одной стороны, в языке находят отражения те черты внеязыковой действительности, которые представляются релевантными для носителей культуры, пользующихся этим языком; с другой, овладевая языком, и, в частности, значением слов, носитель языка начинает видеть мир под углом зрения, подсказанным его родным языком, и сживается с концептуализацией мира, характерной для соответствующей культуры. Лингвистические концепты одновременно заключают и отражают или формируют образ мышления носителей языка.

Период конца XX - начала XXI веков в науке о языке был ознаменован переходом «от позитивного знания к глубинному на путях целостного постижения языка как антропологического феномена» (18, с. 25). При таком подходе к изучению языка последний рассматривается через призму человеческой личности, в широком контексте человеческого бытия - в тесной связи с мышлением и сознанием человека. Со сменой научной парадигмы возрос интерес к знаковым проблемам языка, находящимся на стыке смежных, взаимопроникающих наук, связанных с раскрытием человеческой сущности, - логики, философии, семиотики, лингвистики.

У каждого народа в речевом обиходе наряду со словами и устойчивыми сочетаниями слов используются и устойчивые фразы, одну из разновидностей которых составляют паремии. Они привлекают говорящих своей семантической емкостью и способностью к употреблению в различных речевых ситуациях и с разными речевыми целями.

Паремии, по мнению Л. Б. Савенковой (22, с. 3), образуют одну из семиотических подсистем, обеспечивающих процесс коммуникации носителей одного языка. Паремии и стали объектом нашего исследования.

Считая пословицы «художественными произведениями родного слова, выражающими быт народа, его здравый смысл и нравственные интересы», Л. Б. Савенкова уделяет внимание особенностям их формы - звучанию, характеру используемых в них стилистических фигур (22, с. 34).

В настоящее время отечественное языковедение отличается активным интересом к вопросам взаимосвязи языка и культуры (труды Е. М. Костомарова и В. Г. Верещагина, Ю. С. Степанова, Л. Б. Савенковой, Н. Д. Арутюнова и др.).

В центре внимания множества частных исследований языковых средств, концентрированно передающих специфику народной психологии и философии, оказываются и паремии.

Понятия жизни и смерти, лежащие в основе одноименных концептов, являются объектом для анализа, проходящие через всю историю развития человеческой цивилизации. Казалось бы, что за это время уже даны все возможные трактовки этих понятий, однако жизнь и смерть «по-прежнему остаются вечными, так до конца и не разгаданными загадками» (ИСРМ 1991,3).

Глава 1. Понятие паремиологической единицы с точки зрения теоретического осмысления

1.1 Место паремий в ряду языковых и фольклорных клише

Среди разного рода языковых клише, то есть устойчивых словесных образований, видное место занимают так называемые паремии, или народные изречения, выраженные предложениями (например, пословицы, поговорки, приметы), а также короткими цепочками предложений, представляющими элементарную сцену или простейший диалог (например, побасенки, «одномоментные» анекдоты, загадки).

Пермяков Г. Л. в своей монографии «Основы структурной паремиологии» (17, с. 22-23) пишет, что, если взять различные языковые клише, начиная от самых маленьких и простых, состоящих из одной однофонемной морфемы вроде предлогов о или у, и кончая самыми большими и сложными вроде «многоходовой» волшебной сказки, и расположить их друг за другом в порядке возрастания величины и сложности, то мы получим достаточно длинный и непрерывный ряд с постепенными переходами от одних форм к другим. В целом, этот ряд будет выглядеть так (Таблица 1).

Фактически, то есть в ряду реальных клише, каждая клетка таблицы может быть разбита на несколько более мелких. Так, клетку 1 (слова) можно разделить еще на три части: а) самые простые слова, начиная от тех, что состоят из одноморфемной морфемы, и кончая одноморфемными словами, состоящими из двух или трех морфем (например, дом); б) более сложные однокорневые слова, состоящие из двух или трех морфем (например, домовой), и в) еще более сложные (составные) слова, начиная от двукорневых и кончая многокорневыми словами и аббревиатурами (например, огнеупорный). Некоторое исключение составляют лишь клетки 3-6, относящиеся к паремиям.

Однако благодаря тому, что в клетках 3-6 представлены одни лишь паремии, им всем можно дать один порядковый номер (3), а разные - по сложности - типы паремий обозначить индексами а, б, в, г.

Таблица 1

1.2 Языковая картина мира

Каждый язык по-своему членит мир, т.е. имеет свой способ его концептуализации. Отсюда заключаем, что каждый язык имеет особую картину мира, и языковая личность обязана организовать содержание высказывания в соответствии с этой картиной. И в этом проявляется специфически человеческое восприятие мира, зафиксированное в языке.

Язык есть важнейший способ формирования и существования знаний человека о мире. Отражая в процессе деятельности объективный мир, человек фиксирует в слове результаты познания. Совокупность этих знаний, запечатленных в языковой форме, представляет собой то, что в различных концепциях называется то как «языковой промежуточный мир», то как «языковая картина мира». В силу большей распространенности мы выбираем последний термин.

Понятие картины мира (в том числе и языковой) строится на изучении представлений человека о мире. Если мир - это человек и среда в их взаимодействии, то картина мира - результат переработки информации о среде и человеке. Таким образом, представители когнитивной лингвистики справедливо утверждают, что наша концептуальная система, отображенная в виде языковой картины мира, зависит от физического и культурного опыта и непосредственно связана с ним.

Явления и предметы внешнего мира представлены в человеческом сознании в форме внутреннего образа. По мнению А. Н. Леонтьева, существует особое «пятое квазиизмерение», в котором представлена человеку окружающая его действительность: это - «смысловое поле», система значений. Тогда картина мира - это система образов.

М. Хайдеггер писал, что при слове «картина» мы думаем прежде всего об отображении чего-либо, «картина мира, сущностно понятая, означает не картину, изображающую мир, а мир, понятый как картина». Между картиной мира как отражением реального мира и языковой картиной мира как фиксацией этого отражения существуют сложные отношения. Картина мира может быть представлена с помощью пространственных (верх-низ, правый-левый, восток-запад), временных (день-ночь, зима-лето), количественных, этических и других параметров. На ее формирование влияют язык, традиции, природа и ландшафт, воспитание, обучение и другие социальные факторы.

Ю. Д. Апресян подчеркивал донаучный характер языковой картины мира, называя ее наивной картиной. Языковая картина мира как бы дополняет объективные знания о реальности, часто искажая их (см. научное значение и языковое толкование таких слов, как атом, точка, свет, тепло и т.д.). Изучая семантику этих слов, можно выявить специфику когнитивных (мыслительных) моделей, определяющих своеобразие наивной картины мира.

Поскольку познание мира человеком не свободно от ошибок и заблуждений, его концептуальная картина мира постоянно меняется, «перерисовывается», тогда как языковая картина мира еще долгое время хранит следы этих ошибок и заблуждений.

По мнению В. Б. Касевича, картина мира, закодированная средствами языковой семантики, со временем может оказываться в той или иной степени пережиточной, реликтовой, лишь традиционно воспроизводящей былые оппозиции в силу естественной недоступности иного языкового инструментария; с помощью последнего создаются новые смыслы, для которых старые служат своего рода строительным материалом. Иначе говоря, возникают расхождения между архаической и семантической системой языка и той актуальной ментальной моделью, которая действительна для данного языкового коллектива и проявляется в порождаемых им текстах, а также в закономерностях его поведения.

Языковая картина мира формирует тип отношения человека к миру (природе, животным, самому себе как элементу мира). Она задает нормы поведения человека в мире, определяет его отношение к миру. Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации («концептуализации») мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка.

Таким образом, роль языка состоит не только в передаче сообщения, но, в первую очередь, во внутренней организации того, что подлежит сообщению. Возникает как бы «пространство значений» (в терминологии А. Н. Леонтьева), т.е. закрепленные в языке знания о мире, куда непременно вплетается национально-культурный опыт конкретной языковой общности. Формируется мир говорящих на данном языке, т.е. языковая картина мира как совокупность знаний о мире, запечатленных в лексике, фразеологии, грамматике.

Термин «языковая картина мира» - это не более чем метафора, ибо в реальности специфические особенности национального языка, в которых зафиксирован уникальный общественно-исторический опыт определенной национальной общности людей, создают для носителей этого языка не какую-то иную, неповторимую картину мира, отличную от объективно существующей, а лишь специфическую окраску этого мира, обусловленную национальной значимостью предметов, явлений, процессов, избирательным отношением к ним, которое порождается спецификой деятельности, образа жизни и национальной культуры данного народа.

Интерес к языковой картине мира обнаруживается еще в работах В. Гумбольдта, который писал, что «различные языки являются для нации органами их оригинального мышления и восприятия». К концу ХХ века появилось много работ, посвященных данной проблеме, - работы Г. А. Брутяна, С. А. Васильева, Г. В. Колшанского, Н. И. Сукаленко, М. Блэка, Д. Хаймса, коллективная монография «Человеческий фактор в языке. Язык и картина мира» (М., 1988) и др. Возросший интерес к этой проблеме связан с когнитивными исследованиями последних лет, в рамках которых делаются попытки связать теорию языковых гельштальтов с теорией фреймов как структур знания.

Теория языковых гештальтов была выдвинута Дж. Лакоффом, а затем признана другими учеными. Гештальты - это особые глубинные содержательные единицы языка. помимо реализации в языке гештальты составляют основу восприятия человеком действительности, направляют познавательные процессы, определяют специфику и характер моторных актов и т.д. Глубинность гештальтов относительно языка проявляется в нескольких аспектах. Так, на поверхностно-языковом уровне один и тот же гештальт может реализовываться как разные смыслы, и только специальные изыскания могут установить их единство. Дж. Лакофф показал, что спор и война описываются в одних и тех же терминах, и значит. Одинаково мыслятся, т.е. связываются с одним и тем же гештальтом.

Гумбольдтовская идея «языкового мировидения» получила развитие в современном неогумбольдтианстве. Действительно, каждый народ по-своему расчленяет многообразие мира. По-своему называет эти фрагменты мира. Национальное своеобразие языковой картины мира рассматривается неогумбольдтианцами не как результат длительного исторического развития, а как изначально данное свойство языков. По их мнению, люди с помощью языка создают свой особый мир, отличный от того, который их окружает.

Картина мира, которую можно назвать знанием о мире, лежит в основе индивидуального и общественного сознания. Язык же выполняет требования познавательного процесса. Концептуальные картины мира у разных людей могут быть различными, например, у представителей разных эпох, разных социальных, возрастных групп, разных областей научного знания и т.д. Люди, говорящие на разных языках, могут иметь при определенных условиях близкие концептуальные картины мира, а люди, говорящие на одном языке, - разные. Следовательно, в концептуальной картине мира взаимодействуют общечеловеческое, национальное и личностное.

Паремии играют особую роль в создании языковой картины мира. Они «зеркало жизни нации». Природа значения паремии тесно связана с фоновыми знаниями носителя языка, с практическим опытом личности, с культурно-историческими традициями народа, говорящего на данном языке. Своей семантикой паремии направлены на характеристику человека и его деятельности.

Языковая картина мира создается разными красками, наиболее яркими, с нашей точки зрения, являются мифологемы, образно-метафоричные слова, паремии и т.д. Наше миропонимание частично находится в плену у языковой картины мира. Каждый конкретный язык заключает в себе национальную, самобытную систему, которая определяет мировоззрение носителей данного языка и формирует их картину мира.

В конце ХХ века мы переживали лингвокультурологический бум, когда проблемы взаимосвязи языка и культуры вышли в число самых актуальных в современной лингвистике: последние пять лет почти в каждой европейской стране прошло по нескольку лингвокультурологических конференций, вышли их материалы, публикуются сборники статей.

Этот взрыв интереса к проблеме - результат когнитивной революции в языке, которая, как утверждает Р. М. Фрумкина, началась тогда, когда открылся своего рода тупик: оказалось, что в науке о человеке нет места главному, что создало человека и его интеллект, - культуре.

У каждой культуры - свои ключевые слова. Полный их список для русской культуры еще не установлен, хотя уже хорошо описан целый ряд таких слов - душа, воля, судьба, жизнь, смерть и т.д. Чтобы считаться ключевым словом культуры, слово должно быть общеупотребительным, частотным, должно быть в составе пословиц и поговорок.

Следовательно, каждый конкретный язык представляет собой самобытную систему, которая накладывает свой отпечаток на сознание его носителей и формирует их картину мира.

1.3 Языковая картина мира в пословицах и поговорках на этапах собирания и изучения паремиологических единиц

Интерес к пословицам и поговоркам в отечественном языкознании зародился давно. Один их самых ранних сборников изречений народной мудрости - пословиц, имевших хождение в русском народе, был создан, как это ни парадоксально, на нижненемецком языке. Собирателем, записавшим псковские половицы, которые бытовали в устной речи, стал иностранец - Тённи Фене. Этот любознательный купец составил что-то вроде двуязычного словаря устойчивых фраз.

Однако есть основания значительную часть устойчивых фраз из собрания Фене признать русскими. Доказательством могут служить входящие в состав пословиц слова, которые в русском языке являются культурно значимыми: ворон, волк, гусли.

На русском языке первые рукописные сборники так называемых «мирских притч» - пословиц - появились в XVII веке. Наиболее известная рукопись этого плана - «Повести и пословицы всенароднейшия по алфавиту», включающая 2781 изречение. В целом сборник наполнен фразами, которые явно имели хождение в простом народе, ср.: Жена да муж змея да уж; Знать золота и на грези; Ипата горбата исправит гроб.

К началу XVIII века относится так называемый сборник «Пословицы и присловицы», включавший в свой состав 1049 изречений, большей частью образного характера, причем, как и в предыдущем собрании, отражающих чаще реальную народную картину мира. Например, Видит собака молоко, да в кувшине глубоко; Всякому свое немыто - бело и т.д.

Первым печатным изданием русских пословиц считается «Собрание 4291 древних российских пословиц», вышедшее в Москве в 1770 году. Исследователи предполагают, что оно было подготовлено известным грамматистом, профессором Московского университета А. А. Барсовым. Сборники эти ценны для современным исследователей русской паремиологии тем, что содержат уникальную языковую и лингвокультурологическую информацию, отражающую языковую картину мира. Например, Грунью лета не избегаешь; Запел комаром, а сел топором; Борода что ворота, а ума с прикалиток; Без клинья кафтана не сделаешь.

Как подчеркивал Б. Н. Путилов, «заслугой первых собирателей была их готовность зафиксировать самые разнообразные формы народной афористической речи, не задумываясь особенно над их специальной классификацией. В текстах старинных сборников ощущается непосредственно и точно воспроизведённая народная речь - меткая, умная, острая, не всегда укладывающаяся в рамки внешних приличий, полная юмора» (20, с. 352).

В «Кратком руководстве к красноречию» М. В. Ломоносов полагает основой пословичной семантики наличие переносного значения и отмечает, что оно может проявляться во всем составе изречения или у отдельных компонентов (10, с. 250). Свои рассуждения ученый иллюстрирует примерами: Молебен пет, а пользы нет; Либо полон двор, либо корень вон.

Первый опыт обширного научного, этнолингвистического описания пословиц представляет собой четырёхтомный труд И. М. Снегирева «Русские в своих пословицах. Рассуждения и исследования об отечественных пословицах и поговорках», опубликованный им в 1831-1834 гг. Снегиревым впервые в русской словесности была предпринята попытка научного осмысления понятия «пословица», выявления источников и причин возникновения пословиц в языке, прослежена их связь с этнической культурой, отмечены некоторые семантико-грамматические особенности и перечислены наиболее очевидные функции пословиц в речи. Ученый дал развернутую классификацию представленного в его труде материала в соответствии со спецификой образной основы пословиц.

Характеристики, которые дает И. М. Снегирев русским пословицам, могут быть сведены к следующим характеристикам:

1. Способность обозначать модели ситуаций в конкретных образах: они излагают «частный опыт в общности» (24, с. 53);

2. Логико-семантическая общность с пословицами других народов как отражение общих законов человеческого бытия;

3. Способность отражать особенности народной психологии и культуры этноса;

4. Оценочность («… утверждаясь общим согласием, составляют мирской приговор, общее мнение» (24, с. 51));

5. Дидактичность («В таких пословицах древние времена мира передали потомству правила нравственности и благоразумия» (24, с. 51));

6. Воспроизводимость.

И. М. Снегирев обращается и к анализу формы пословиц. Сопоставляя их с другими видами устойчивых словесных комплексов, исследователь называет такие особенности формы данного вида изречения, как краткость и выразительность (Богатый что бык рогатый; Люди с лихостью, а Бог с милостью; И от ума с ума сходят) (24, с. 11).

В этой же работе исследователь предпринимает попытку разграничить пословицы от поговорок: «Пословицы происходят от слова, а поговорки - от говора; один у них предлог, но различная сила и значение… слово отличает смысл и мысль, а говором означается проявление голоса. Пословица назидает иносказательно, поговорка учит открыто, прямо» (24, с. 156).

Исключительно большую роль в собирании и публикации русских пословиц и поговорок сыграли труды В. И. Даля. В 1853 году он завершил работу над самым большим в русской истории собирания устойчивых фраз изданием, которое назвал «Пословицы русского народа». Раскрывая в «Напутном слове» (теоретическое введение к сборнику) принципы отбора материала для сборника, В. И. Даль подчеркивает, что пословицы, как и другие устойчивые словесные комплексы, надо извлекать из устной речи. именно известность из носителям языка служит одним из важнейших критериев отнесения/неотнесения того или иного выражения к кругу самостоятельно функционирующих единиц языка.

Всего в собрании В. И. Даля объединено около 30 000 разнообразных изречений. При этом автор подчеркивает: «Пословица… - суждение, приговор, поучение, высказанное обиняком и пущенное в оборот под чеканом народности. Пословица - обиняк с приложением к делу, понятый и принятый всеми» (6, с. 13).

Вслед за И. М. Снегиревым и В. И. Далем на кумулятивную функцию русских пословиц обратил внимание Ф. И. Буслаев. Одну из глав двухтомного труда «Исторические очерки русской народной словесности и искусства» ученый посвятил проблеме отражения в этимологическом слое пословиц мифологических воззрений славян. Ученый доказывает, что пословицы и поговорки не только отражают особенности мировоззрения, но и составляют определенную языковую картину народности. Он отмечает, что пословицы используют отдельные слова в символическом значении. Таковы, например, наименования животных - волк, лиса, сокол, лебедь, ворон, курица и т.д.

Автор подчеркивает как специфическую черту пословицы ее способность к соединению образности с обобщением, отвлечением от незначимых деталей: «Жизнь, природу человека рисует она в немногих, но крупных чертах, столь свойственных народному эпосу… Для характеристики же отличительных особенностей умеет она схватить такие признаки, которые ярче других кидаются в глаза: мельник богат шумом - клин плотнику товарищ» (Буслаев, с. 34). Исследователь полагает, что пословица возникает как «резкое выражение, удержавшееся в памяти народа из эпической басни», либо как выжимка смысла из объемного художественного произведения - «целая басня в малом объеме» (там же, с. 34).

Подробно эти замечания Ф. И. Буслаев впоследствии развил его ученик и последователь А. А. Потебня. В работе «Из лекций по теории словесности. Басня. Пословица. Поговорка» он прослеживает трансформацию басни в пословицу, сохранившую тот же назидательной смысл, что и басня, указывает на «сокращение» басни до пословицы. Обращает на себя внимание тот факт, что в этой работе исследователь не дает точного определения пословицы, замечая, что «пословицами называют короткие словесные произведения весьма разнородные» (19, с. 93).

Вопрос о семантической сущности пословиц А. А Потебня решает, анализируя возможные пути их возникновения. Таких путей он называет два. Во-первых, вслед за Ф. И. Буслаевым ученый заявляет, что пословица может появиться как результат «сгущения мысли», как извлечение семантического корня из обширного поэтического произведения сюжетного характера.

По мнению исследователя, пословица может представлять собой сжатую речевую формулу, возникшую в результате жизненных наблюдений за повторяющимся конкретным явлением, ср.: Без поджога дрова не горят; Сухая ложка рот дерет и т.д. При переосмыслении прямого значения формулы на основе выявления аналогии с другой конкретной ситуацией и возникает пословица.

А.А. Потебня рассматривает поговорку как результат членения семантики пословицы на части. То есть в движении от пословицы к поговорке продолжается ход в сторону сокращения формы и извлечения элементарных смыслов. Однако это было бы верно лишь отчасти. Ученый указывает, что образование поговорки на базе пословицы возможно, но оно не составляет единственного способа формирования устойчивого образного словосочетания. Иногда поговорка оказывается не «элементом» басни или пословицы, не «остатком, сгущением» их, а словосочетанием, «недоразвившимся» до пословицы (19, с. 105).

В исследовательским аспекте внимание отечественных ученых первой половины XX века, за редким исключением (Широкова О. М.) привлекла характеристика пословиц как одного из малых жанров фольклора (Шахнович М. И., Жигулев А. М.).

Многие ученые (Рыбникова М. А., Лазутин С. Г. и другие) продолжают считать пословицы текстами фольклорного жанра. Так, С. Г. Лазутин определяет пословицы и поговорки как «малые, афористические жанры» фольклора, хотя и указывает, что они представляют собой «формулы народной мудрости». Следует отметить, что теоретические позиции этих исследований совпадают с точкой зрения ученых XIX века - И. М. Снегирева, В. И. Даля, Ф. И. Буслаева, А. А. Потебни. Различие между пословицей и поговоркой они по-прежнему видят в характере представляемого значения (суждение - в пословице и понятие - в поговорке) и, соответственно, синтаксической структуры (предложение - пословицы и фрагмент предложения - у поговорки). М. А. Рыбникова выдвигает следующие основания разграничения этих двух видов устойчивых словесных комплексов: «Пословица - это словесный организм; поговорка - это «заготовки» выразительной речи, на этих заготовках основывается экспрессивность языка. Поговорка дает образ; повышает реакцию слушателя на речь говорящего» (Рыбникова, с. 119).

В отличие от многих чисто грамматических работ, посвященных пословицам, в трудах З. К. Тарланова во главу угла ставится этнолингвистический подход к ним как источнику сведений об этнической культуре: «… пословицы представляют незаменимый материал для самых разных наук о человеке, о народе, о его культуре, в том числе и для языкознания» (27, с. 37). Этот подход обусловлен тем, что ученый справедливо признает соединение в пословице свойств текста и языковой единицы: «В синтаксически свободных сочетаниях содержание и форма его выражения не состоят в обязательной, принудительной связи, тем самым они представляют собой полярную противоположность синтаксически несвободным сочетаниям, фразеологизмам, в которых содержание формы столь слитны, что говорить о них в отдельности практически не приходится. Иначе обстоит дело с пословицей, сочетающей в себе одновременно черты фразеологизма и синтаксически свободного сочетания» (27, с. 39).

Необходимо отметить, что многие современные отечественные языковеды, занимающиеся проблемами семантики языковых единиц, стоят на более категоричных позициях, чем З. К. Тарланов, признавая пословицу единицей языка, а не речевым произведением, не совокупностью языковых единиц. Подобного взгляда придерживались, например, Г. Л. Пермяков, В. Л. Архангельский, Ю. А. Гвоздарев. Н. М. Шанский, Ю. Д. Левин, Л. Ф. Козырева, В. Т. Бондаренко и другие. Ученые исследуют не только семантику, но и структуру пословиц и поговорок.

Почетное место в ряду исследований по паремиологии занимают работы Г. Л. Пермякова. Ему принадлежит открытие знакового характера пословиц и поговорок. Ученый установил, что пословицы и поговорки - ни что иное, как знаки определенных ситуаций и отношений между вещами. Пермяков оценивает каждую паремиологическую единицу в двух смысловых планах - логико-семиотической (как знак и модель определенной ситуации) и в плане реалий.

В работе «От поговорки до сказки» исследователь отмечает тройственность структуры пословицы: «С одной стороны, это явление языка, сходные с обычными фразеологизмами; с другой - какие-то логические единицы (суждения и умозаключения); и с третьей - художественные миниатюры, в яркой, чеканной форме, отражающей факты живой действительности. Тройственная природа пословиц и поговорок требует и троякого к ним подхода - как к явлениям языка, явлениям мысли и явлениям фольклора, тем более что указанные три плана пословичных изречений в значительной степени автономны» (16, с. 8).

Современный уровень развития языкознания не позволяет игнорировать факт существования таких терминов, как «фразеологическая единица», «фразеологизм», «фразема», которые в рамках разных фразеологических школ являются обозначениями устойчивых в языке и воспроизводимых в речи раздельнооформленных словесных комплексов, в логическом аспекте адекватных понятию.

Впрочем, в среде языковедов тоже нет единства в отношении характеристики основной единицы фразеологии. Первое, что следует подчеркнуть,- это то, что термин «фразеологическая единица» (равно как и «фразеологический оборот» и «фразеологизм») иногда используют в качестве родового по отношению к устойчивым словесным комплексам различной структуры. Такое употребление считают допустимым ученые, основными признаками единицы фразеологического уровня называющие именно его устойчивость и воспроизводимость в речи. Например, этой точки зрения придерживаются В. Л. Архангельский, С. Г. Гаврин, Н. М. Шанский и другие.

В.Л. Архангельский, анализируя работы В. В. Виноградова по фразеологии, обнаруживает в них указания на то, что основоположник русской фразеологии включал пословицы в круг фразеологических единств, подчеркивая расплывчатость данного разряда (1, с. 333). Как ни кажется это идущим вразрез со сложившейся традиции интерпретации виноградовской типологии фразеологических единиц, ученый действительно отмечал: «К области фразеологических единиц относятся и многие фразовые штампы, клише, типичные для разных литературных стилей, и литературные цитаты, и крылатые выражения, и народные пословицы, и поговорки» (4, с. 133). Основание для этого утверждения находится в характере формирования семантики. И у фразеологического единства со структурой словосочетания, и у пословицы явно ощутима внутренняя форма. Правда, у фразеологического единства «переносность, целостность, образность не всегда бывает прозрачной, ясной, иногда она лишь ощутима, скорее постулируется, предчувствуется, чем непосредственно воспринимается и понимается» (4, с. 133). Пословица, по наблюдениям автора настоящей работы, в случае утраты ясной образной основы, а следовательно, и затемнения внутренней формы вообще перестает существовать как языковая единица.

Таким образом, приведенная аргументация побуждает в качестве рабочих определений пословицы и поговорки принять следующие:

Пословица - устойчивое в языке и воспроизводимое в речи анонимное обобщающее изречение, хотя бы часть элементов которого наделена переносным значением и которое пригодно к использованию в дидактических целях.

Поговорка - устойчивое в языке и воспроизводимое в речи анонимное обобщающее изречение, лишенное переносности значения и пригодное для употребления в дидактических целях.

Глава 2. Характеристика паремиологических единиц с компонентом «жизнь» и «смерть»

2.1. Концепты «жизнь», «смерть» в энциклопедическом освещении

Тема жизни и смерти является, как известно, классической для философии, ее обсуждал еще Сократ, принимая в конце своей жизни на суде судьбоносное для себя решение.

Ощущаем себя «бессмертными» и «абсолютными существами» или являемся таковыми? Платон бы с уверенностью сказал, что именно «являемся», правда, в конце пути, обретя себя. Но главный же вопрос в другом: что эта за традиция мысли и жизни, упорно воспроизводящаяся в течение более двух с половиной тысяч лет, и в каком смысле в наше время точных наук о человеке и инженерии имеет смысл говорить о бессмертии?

В экзистенциальном плане феномен смерти - это не просто признание исчезновения, «лишенности» индивидуальной жизни человека. Одновременно это вопрос о послесмертном существовании и о том, как можно преодолеть страх перед смертью, как сделать даже творческим моментом жизни.

Оппозиция «конкретное - абстрактное» является основополагающей в лексике любого языка. Именам видимого мира по ряду лингвистических параметров противостоят имена невидимого умопостигаемого мира - абстрактные субстантивы (вселенная, мироздание, совесть, интеллект, честь). Среди этих субстантивов выделяют имена, значимость которых для культуры народа проверена веками. Э. Бенвенист назвал эти слова «основными словами… словаря современной культуры» (3, с. 28-29). Субстантивы жизнь и смерть занимают среди культурных концептов одно их центральных мест. Эти слова и содержащиеся в них понятия экзистенциально значимы как для каждого человека в отдельности, так и для всех людей мира. Посредством лингвистического анализа поведения этих слов в текстах разных жанров могут быть выстроены наивная (языковая), научная и художественная модели стоящего за ними фрагмента мира, то есть те представления о жизни и смерти, которые присущи обыденному, научному и художественному типам сознания и которые в свою очередь диктуют сочетаемость (комбинаторику) этих имен в текстах.

Понтия, сопряженные с именами жизнь и смерть, не относятся к понятиям эмпирического уровня реальности, хотя жизнь и смерть являются феноменами реального мира. Сами эти феномены постигаются мыслью, разумом (понимаются и/или переживаются), но стоящие за ними сущности разуму недоступны. Несмотря на то, что имя смерть (к имени жизнь следующая мысль относится в той же степени) «может обозначать конец жизни человека и как конкретное событие, и как феномен, являющийся предметом философских размышлений» (13, с. 187), само имя по своему денотативному статусу (характеру обозначаемой действительности) является абстрактным субстантивом.

Рассматриваемые имена признаются антонимами. В семантической классификации Л. А. Новикова они занимают место среди так называемых «контрадикторных» антонимов (13, с. 157-158), делящих семантическое пространство пополам. Однако семантическая симметрия вовсе не предполагает их прагматической равновеликости. Если рассматривать имена жизнь и смерть в когнитивном аспекте, то явления, стоящие за ними, по-разному соотносятся с индивидуальным опытом. Это различие сформулировал М. Монтень: «… что касается смерти, то ощущать ее мы не можем; мы постигаем ее только рассудком, ибо от жизни она отделена не более, чем мгновением» (12, с. 147).

«Эмпирический» компонент содержания имени жизнь является иллюзией не только обыденного сознания. Он вырастает из «языкового знания» и воспроизводит то представлении о мире, которое характерно для культуры данного народа и в котором уживаются логика и мифология.

Информацию о логических и санкционизированных сублогических компонентах содержания абстрактных имен, то есть об «узуальном» научном и наивном (обыденном) знании явлений и представлениях, стоящих за этими именами, дают лексикографические источники.

Если обобщить данные проанализированных толковых словарей русского языка, то инвариант сигнификата наивного понятия, заключенного в слове жизнь, представлен в толковом словаре Д. Н. Ушакова и раскрывается в первой по порядку дефиниции как (1) «существование вообще» и (2) «бытие в движении и развитии», но без акцента на субъекте и качестве существования. В первой части дефиниции (1) подчеркнут такой атрибут существования, именуемого жизнью, как «всеобщность», а во второй (2) - «движение». В Словаре русского языка в четырех томах и толковом словаре С. И. Ожегова в первом значении в формулировке «особая форма существования материи» отражено научное понятие. В нем семы «всеобщность» и «движение» представлены имплицитно в слове «материя», необходимые атрибуты которой в соответствии с философским пониманием этого термина - всеобщность и движение. Кроме того, в двух последних словарях эти же семы эксплицируются в таких выделенных в самостоятельные лексико-семантический варианты, как «окружающая нас реальная действительность, бытие», «реальная действительность». Сема «движение» выделяется и как внутреннее свойство «носителя» (субъекта) жизни: «оживление, производимое деятельностью живых существ», «внешнее движение, оживление» и «энергия, внутренняя бодрость», «оживление, проявление деятельности, энергия».

В дефинициях «физиологическое существования человека, животного, всего живого», «физиологическое состояние человека, животного, растения от зарождения до смерти», «состояние организма в стадии роста, развития и разрушения» указан субъект существования - «все живое» («человек», «животное», «растение», «организм»). Таким образом, в представлении о жизни соединяются модусы существования («быть») и обладание («иметь»).

Опираясь на толкование каждого знака дефиниций субстантива жизнь, можно выделить семы «форма» («полнота появления физических и духовных сил», «отдельные внешние проявления реальной действительности», «деятельность общества и человека во всей совокупности ее проявлений») и «независимость от сознания» (свойство объективной реальности - материи). В самом определении материи как «реальности, существующей вне человеческого сознания», присутствует эмпатия - включение сознания в точку отсчета при определении сознанием особого вида реальности. Жизнь - это все, что есть, независимо от факта осознания. Это сущее обладает формой. Это форма - движение.

Парадокс заключается в том, что жизнь сама по себе - одна из форм материи, но материя существует, потому что «живет». То есть в ней, материи, происходят внутренние процессы, движение. И эти процессы определяют содержание материи. Форма (движение) и содержание (внутренние процессы, происходящие в дискретных фрагментах материи) - необходимые составляющие жизни. таким образом, движение как характеристика сущности жизни - одновременно и ее форма, и содержание. С движением связана и сема «время» - центральная в одном из значений слова жизнь во всех толковых словарях.

В значениях «физиологическое существования человека, животного, всего живого» и «время такого существования от его начала до конца, а также в какой-нибудь его период» (Толковый словарь С. И. Ожегова) появляется имплицитное противопоставление физиологического состояния духовному. Физиологическому отпущен линейный отрезок времени. Противопоставление духовного физиологическому эксплицировано лишь в Толковом словаре В. И. Даля - жизнь «в высшем значении»: «как бытие, она относится к душе или к смерти плоти», из чего следует, что душа бессмертна. Имплицитно сема «духовность» присутствует и в Толковом словаре Д. Н. Ушакова: «совокупность всего сделанного и пережитого человеком» и «существование … полное содержания, деятельности», а эксплицитно - «полнота духовных и нравственных сил». В семах «духовность», «душа» имплицитно присутствует гиперсема «личность». Лишь в Толковом словаре В. И. Даля эта сема эксплицируется как «существование отдельной личности».

Сема «человек» эксплицируется в пяти дефинициях из тринадцати в Толковом словаре Д. Н. Ушакова, в двух из шести в Толковом словаре С. И. Ожегова, в двух из восьми в Словаре русского языка, а имплицитно она присутствует в таких метаязыковых знаках, как, например, «духовные силы», «пережитое», «сделанное», «быт» (Словарь русского языка), «событие», «биография», «внутренне содержание», «уклад». «времяпровождение», «счастье» (Толковый словарь Д. Н. Ушакова). Практически все производные значения слова жизнь определяются через деятельность человека, его занятие, труд, хотя философским определением жизни охватывается все живое. Идея качества жизни в противоположность жизни как данности также антропоцентрична.

Значительные вариации дефиниций имени жизнь в исследуемых лексикографических источниках обусловлены разным способом поверхностного воплощения следующих основных сем, отражающих знания и представления русскоязычного сознания о фрагменте идеальной действительности, стоящем за этим именем. Ядерными оказываются семы бытия и обладания («быть» и «иметь»); центральными - «движение», «форма», «время», «человек», «личность», «душа», «духовность»; производными - «плоть» (живое), «начало»/ «конец» (время), «субъект», «сознание», «чувство», «деятельность», «труд», «слово», «событие», «судьба», «качество» (человек). Толковые словари в дефиницию имени жизнь включают противоположное понятие смерть.

Сигнификат понятия субстантива смерть, обнаруживаемый в толковании его прямого значения, раскрывается с незначительными вариациями как «прекращение жизни, гибель и распад организма» (по Толковому словарю Д. Н. Ушакова), «прекращение жизнедеятельности организма» (по Толковому словарю С. И. Ожегова). Лишь Словарь русского языка выделяет в качестве самостоятельного лексикосемантического варианта в структуре слова «прекращения существования человека, животного», что вряд ли семантически оправдано, поскольку это значение не что иное, как результат сужения прямого значения за счет введения семантически более емких единиц метаязыка - «человек», «животное», находящихся с единицей «организм» в гиперонимических отношениях.

В Толковом словаре В. И. Даля лексикографическая картина разнообразнее и глубже, чем в процитированных толковых словарях. Смерть представляет в общем определении как «конец земной жизни, кончина, разлучение души с телом, умирание, состояние отжившего». Частные определения антропоцентричны. В них человек противопоставлен всему живому на том основании, что его смерть - конец лишь «плотской жизни» и «переход к вечной, к духовной жизни» («воскресенье»). Что же касается животных и растений, то для них «разложение плоти» (смерть) - «возвращение жизненных сил в общий источник» (для животных) и «поступление во власть законов неживой природы» (для растений).

Таким образом, в лексикографической интерпретации концепта смерть у В. И. Даля актуальны такие противопоставления сем: «душа/тело» и «конец («земной жизни») /начало («вечной»)», «умирание/возрождение». При этом семы «процесс» («умиранье») и «состояние» («отжившее») совмещены. Совмещены также семы «пространство/время», так как конец жизни (временной критерий) мыслится в пространственных координатах как «конец земной жизни», противопоставленной «вечной жизни», не имеющей измерения. Смерть - это состояние того, что уже прошло земной путь (время и пространство жизни), это «состояние отжившего». Вырисовывается триада «конец/начало/вечность», обусловливающая новую дихотомию с коннотацией «качественной» характеристики жизни: «земная/плотская»/ «вечная, духовная» (соответственно со знаками «-»/»+»). Семантика слова «воскресенье» в дефиниции В. И. Даля меняет в соответствии с христианским пониманием смерти соотношение: смерти нет, есть качественно иная, новая жизнь.

Дефиниции переносных значений слова смерть (Смерть мне зимой - коченею) отражают проекцию различных явлений жизни на состояние смерти и представление их через смерть как через страдание. Основания этого уподобления - восприятие смерти в обыденном сознании как чего-то, что несет за собой для переживающих ее (живых) психофизическое ощущение безысходности, боли, страдания. Это же отражают и другие переносные значения слова (Смерть как хочется пить).

Особого внимания заслуживает дефиниция, которая в Толковом словаре С. И. Ожегова представлена под цифрой «2» как самостоятельное переносное значение «конец, полное прекращение какой-нибудь деятельности, а в Словаре русского языка и в Толковом словаре Д. Н. Ушакова - как переносное употребление: «гибель, уничтожение чего-либо» и «гибель, прекращение, уничтожение» с пометой «книжн.». В этом случае смерть мыслится как статическое состояние, как бездеятельность (смерть общества, политическая смерть).

На основании лексикографического анализа всех значений слова смерть можно сделать вывод, что ядерной является сема «небытие» («не быть»); центральными - «человек», «душа», «тело», «время», «вечность»; производными - «конец», «начало», «страдание», «бездеятельность».

Расширяют лексикографическую картину узуальных обыденных представлений целостные воспроизводимые единицы, к которым относятся фразеологические сочетания (идиомы) и такие фразеологические предложения («устойчивые фразы»), которые отражают культурно-исторический опыт народа, превратившийся в «исторический запас смысла» и квалифицируемый последующими поколениями как «народная мудрость» - паремии. Независимо от понимания объема фразеологии идиомы и паремии объединяет не только их воспроизводимость, устойчивость и семантическая целостность, но и наличие живой внутренней формы, предопределяющей их образность.

Метод моделирования содержания абстрактного субстантива и представления имени как концепта основан на изучении глагольно-атрибутивной сочетаемости субстантива. При этом логическая информация считывается со свободной сочетаемости, логически мотивированной (поставить шкаф, стол), а сублогическая (мифологическая) - с несвободной (поставить вопрос, цель), в частности с таким ее видом, в котором проявляется связанное значение слова, определяемое В. Н. Телией как «продукт особого способа вторичной номинации - номинации косвенной» (28, с. 89-93).

Абстрактные имена, сочетаясь с обозначениями эмпирически постигаемых процессуальных и не процессуальных признаков - глаголами физического действия и дескриптивным прилагательными, выступают как аналоги имен фрагментов физической субстанции. Глагольно-атрибутивная сочетаемость имен жизнь и смерть в паремиях отражает те значения о жизни и смерти, которыми располагает обыденное сознание носителя русского языка, но выявить которые может только специальный лингвистический анализ.

2.2 Концепты «жизнь» и «смерть» в составе пословиц

Культура входит в ментальный мир человека в виде различных концептов. Концепт является калькой с лат. conceptus - «понятие», от глагола concipere - «значить».

С одной стороны, концепт - это то, посредством чего человек входит в культуру, в некоторых случаях влияя на нее; а с другой стороны, это то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека.

Обоснованная и обстоятельная точка зрения на термин «концепт» в лингвокультурологии дана в работе Ю. С. Степанова «Константы. Словарь русской культуры» (25). Исследователь называет концепт «коллективным бессознательным» или «коллективным представлением», возникшим как «результат стихийного, органического развития общества и человечества в целом».

У концепта сложная структура. С одной стороны, к ней принадлежит все, что принадлежит строению понятия; с другой стороны, в структуру концепта входит все то, что делает его фактором культуры - исходная форма (этимология); сжатая до основных признаков содержание истории; современные ассоциации; оценки и т.д.

Следует особо остановиться на соотнесенности внеязыкового и языкового начал по отношению к понятию «концепт». В этом плане кажется значимым мнение Р. И. Павилениса о том, что концепт может быть выражен языковой единицей, но необязательно выражается ею, начиная свое существование еще в довербальном виде (15, с. 157-189). Эту мысль можно развить в следующем аспекте: наше сознание нуждается в некоем устойчивом маркере информации, что и ведет к выражению концепта с помощью языковой единицы, соотносимой в первую очередь с ядерной частью обозначаемого. Однако наряду с ядром в концепте существует периферийная часть с достаточно размытыми границами и множеством сопутствующих ассоциативных связей. Они могут быть реализованы (и поняты), во-первых, в результате операций с другими языковыми знаками или их сочетаниями, а во-вторых, посредством использования специфических наборов грамматических средств и т.п. Из сказанного следует, что концепт может иметь лексическое выражение, но связан в языковой системе не обязательно с одним словом, а с целым рядом словообразовательных гнезд, исходные лексемы которых входят в синонимический ряд. При этом члены синонимического ряда образуют ядро концептуальной парадигмы, а остальные однокоренные слова - ее периферию.

Концепт - это е особый тип абстрактных имен, а особый ракурс их рассмотрения, объединяющий все виды знания и представлений, накопленных народом и проявляющихся в сочетаемости. Это «оперативная содержательная единица… всей картины мира, отраженной в психике человека».

Элементы картины мира в обыденном сознании носителей языка можно разделить на два больших класса: то, что реально либо предположительно существует (существовало, может или могло бы, должно было бы существовать и т.п.), и то, что из перечисленного относится к ценностям, т.е. таким вещам, которые играют значительную роль в жизни человеческих сообществ (земля, семья, дети, любовь, добро, счастье, смелость и т.п.). Такое деление обеспечивается неоднородностью функций человеческого сознания. Каждая ценность формируется как продукт человеческой заинтересованности в преобразовании окружающей действительности.

Паремии по своей сути предназначены для выражения мыслей о ценностях мира. Они должны служить системой ориентиров, помогающих человеку выбрать наиболее рациональный тип поведения в самых разнообразных жизненных ситуациях, предостеречь его от ошибок, определить правила взаимоотношений с другими людьми. Поэтому и концепты, вокруг которых возникают пословично-поговорочные объединения, носят именно ценностный характер.

Учет типов ценностей, которые называют отечественные философы, позволил разделить паремии на девять групп. Это соответственно паремии, связанные с осмыслением: 1) бытийных (благо, человек, индивидуальность, воля, жизнь, молодость, время, судьба, счастье, надежда, обычай); 2) экономических (деньги, имущество, свое, пища); 3) утилитарно-практических (природа, труд, ремесло, толк, здоровье, опыт, рассудительность, память, языковое общение, помощь, прочность, сила, сноровка, ловкость, качество, порядок, дом); 4) познавательных (ум, образование, знание, истина); 5) психологических (радость, активность, смелость, лидерство, покой); 6) морально-нравственных (добро, благодарность, щедрость, терпение, правда, честность, совесть, ответственность, твердость духа, мужество, смирение, сострадание, милосердие, согласие, солидарность, любовь, дружба, семья, Родина, гостеприимство, безгрешность, уважение, закон); 7) общественно-политических (иерархия, мир); 8) религиозных (Бог, вера); 9) эстетических (красота) ценностей.

Савенкова Л. Б. делает обзор паремиологического фонда русского языка (22, с. 18-20).

Приоритетными в их кругу оказываются морально-нравственные (7838 единиц - чуть более 30% анализируемого корпуса) и утилитарно-практические (5937 единиц - около 23,2 %).

Морально-нравственные ценности количественно представлены наиболее широко. При этом на первом месте стоит такая ценность, как семья. Наиболее значимыми, судя по числу имеющихся в картотеке автора работы изречений, являются «правда», «безгрешность», «честность», «добро», «гостеприимство», «смирение», «послушание», «кротость», «солидарность», «сострадание», «милосердие», «щедрость». Осмыслению каждой из перечисленных ценностей посвящено свыше 300 изречений.

В кругу утилитарно-практических ценностей первостепенная важность придается таким концептам, как «толк» (практическая полезность, рациональный результат), «хорошее», «языковое общение», «труд», «рассудительность», «мера», «дом». Как можно заметить, сами по себе эти ценности неоднородны и могут выполнять в ряде случаев по отношению друг к другу роль концептов-спутников. Но, как кажется, отмеченная особенность не противоречит принципу группировки паремий, она лишь следствие того, что эти устойчивые фразы сочетают в себе признаки языковых знаков и текстов и могут выражать по нескольку различных значений и прагматических смыслов.