Министерство образования и науки Российской Федерации

ГОУ ВПО "Самарский государственный университет"

Филологический факультет

Кафедра русской и зарубежной литературы

Специальность "филология"

Поэтика повести А.М. Ремизова "Неуемный бубен"

Дипломная работа

Самара 2010

Содержание

• Введение
• Глава 1. Христианский контекст повести "Неуёмный бубен"
• 1.1 Символика
• 1.2 Юродство в повести "Неуёмный бубен"
• Глава 2. Стилевые особенности языка А.М. Ремизова в повести "Неуёмный бубен"
• Глава 3. Генезис образа Стратилатова
• Список использованной литературы

Введение

А.М.Ремизов - один из самобытнейших писателей за всю историю русской литературы. "Вот мастер слова и живописец образов, художественный и духовный облик которого настолько своеобразен и необычен, что литературный критик, желающий постигнуть и описать его творчество, оказывается перед очень тонкой и сложной задачей", - писал о нём русский философ И.А.Ильин"[1, с.89]. Несмотря на необычайное своеобразие творчества писателя, Ремизов остаётся, по яркому выражению В.В. Розанова, "потерянным бриллиантом", многие его рассказы, повести и романы на сегодняшний день остаются для литературоведения лакуной. Лишь в конце двадцатого столетия появляются исследования, положившие начало "ремизоведения" как такового. Доступ к ранее закрытым материалам открывают новые исследовательские возможности, как среди российских учёных, так и для зарубежных исследователей. В прижизненной критике А.М. Ремизова значимое место занимают статьи философа И.Ильина. Ремизов для Ильина - художник, осуществляющий свой талант в мире фантазии, словотворчества и мифотворчества. Истоки его творчества - сказки, легенды, христианские и византийские апокрифы; приметы, обычаи, обряды, бытовые предания, шутки, поговорки, поверия, суеверия, ведовство и колдовство - "все то, что живет в подполье всенародного сознания в неоформленном виде и то грезится в сумерках, то снится по ночам, то зрится в страшных мороках, то тревожит душу поэта, - вот скопище и обиталище ремизовских видений и повествований" [1, с.92].

Первое монографическое исследование творчества Ремизова было осуществлено в "Заметках о сочинениях Алексея Ремизова" А.В. Рыстенко[2], которое стало началом исследования доэмигрантских произведений писателя.

Становление ремизоведения относят к 1980 - м годам. Знаковым событием этого периода стала научная конференция, посвященная наследию А.М. Ремизова в 1985 году.

В 1994 г. и в 1995г. в Польше были изданы две монографии - одна из них Халины Вашкелевич ("Модернистский старовер. Главные мотивы творчества Алексея Ремизова"), другая - Анны Возьняк ("Русская традиция по Алексею Ремизову")[3].

В 1997 г. вышла монография американской славистки Г. Н. Слобин. В ней исследовательница анализирует доэмигрантское творчество писателя, особое внимание уделяя проблеме жанра [4].

Особое место занимает работа А.М.Грачевой "Алексей Ремизов и древнерусская культура"[5]. Монография представляет собой историко - литературное исследование влияния культуры Древней Руси не только на весь творческий путь писателя, но и на формирование его мировоззрения, индивидуального авторского стиля, Грачёва уделяет большое значение исследованию редких материалов писателя(архивы, черновики и т.д).

В 2000 - м году вышла книга С.Н. Доценко "Проблемы поэтики А.М. Ремизова: Автобиографизм как конструктивный принцип творчества"[6].

Последнее исследование под заглавием "Судьба без судьбы: Проблемы поэтики Алексея Ремизова" вышло в 2006году, автор книги - Каталин Сёке [7].

"Творчество Алексея Ремизова мне показалось очень интересным. В то время познакомиться с произведениями писателя как в Венгрии, так и в других странах Восточной Европы было невероятно трудно. Его творчество привлекло меня своеобразием языка, задушевностью его прозы. На мой взгляд, проза Ремизова служит блестящим примером того, как можно сделать живым культурное наследие веков, как можно с улыбкой принимать парадоксы человеческой судьбы и как можно приручить судьбу", - так объясняла свой интерес с Ремизову венгерская исследовательница.

Активное изучали наследие Ремизова западные слависты, такие как К.Гейб, Х.Лампль, О.Раевская - Хьюз, А. Шейн. Особый интерес для них представляла проблема жанра и стиля.

Популярным ракурсом исследования концепции творчества автора стало выявления источников произведений Ремизова. Влияние литературного контекста разрабатывали такие исследователи как А. Возьняк, А.М Грачёва, А.А. Данилевский, С.Н. Доценко, М.В. Козьменко, Е.Р. Обатнина, Ю.В. Розанов, Г.Н. Слобин и другие.

Объектом исследования дипломной работы стала повесть А.М. Ремизова "Неуёмный бубен".

Предмет исследования - поэтика повести (образная система, символика, стилевые особенности писателя, способ повествования, генезис главного героя).

Цель работы:

- исследование повести А.М. Ремизова "Неуёмный бубен" в широком христианском контексте (символика повести, рассмотрение юродства как феномена христианства);

- выявление стилевых особенностей языка повести (проведение текстологического анализа).

- рассмотрение образа главного героя (определение генезиса главного героя, установление историко - литературных связей, выявление трансформации).

Материалом исследования послужила повесть "Неуёмный бубен", написанная в 1909 году. Обоснованность выбора повести обусловлена малой исследовательской разработанностью повести, неизвестностью для широкого круга читателей, личным интересом к творчеству А.М. Ремизова : произведение играет большую роль в эволюции мировоззрения писателя.

Задачи:

1) проанализировать символику повести "Неуёмный бубен" в библейском контексте;

2) обозначить Новозаветные и Ветхозаветные аллюзии в тексте, установить связь с житийной литературой;

3) определить значение феномена "юродства" в онтологическом и историко - культурном аспектах;

4) исследовать стилевые особенности повести путём лингвистического и поэтологического анализа;

5) провести исследование генезиса главного героя, установить историко - литературные связи и проследить его трансформацию.

Структура работы. Данное исследование состоит из введения, трёх глав (первая из которых составляет два параграфа) заключения, списка использованной (цитируемой) литературы, библиографического списка, включающего 95 наименований. Общий объём исследования составляет 58 страниц.

Глава 1. Христианский контекст повести "Неуёмный бубен"

1.1 Символика

Повесть Алексея Ремизова "Неуёмный бубен" построена по принципу "монтажа": текст наполнен фольклорными, мифологическими, литературными источниками. На наш взгляд, наиболее интересным представляется рассмотрение повести в контексте евангельского повествования о Христе, поиска Новозаветных и Ветхозаветных аллюзий в тексте, а также анализа житийной литературы, использованной в тексте.

С первой же страницы романа Ремизов не без оригинальности начинает описание города, в котором причудливо сплетаются самые разные элементы: монастыри и иконы, бульвар и трактир, неизвестный памятник и юродивая Матрена, которые именуются автором "достопримечательностями". Противопоставление элементов низкого и высокого, святого и пустого миров во вступлении сосредоточено на герое, который впоследствии пытается охватить эти крайности. Одновременно, как бы подводя итог, Ремизов указывает на Стратилатова как на некое синкретическое существо этого святого и развратного провинциального города.

"Среди достопримечательностей нашего города после древнего Прокопьевского монастыря с чудотворною иконою Федора Стратилата, высоких древних заново перекрашенных стен другого, женского Зачатьевского монастыря и пыльного бульвара, затейливо освещаемого единственною керосиновою лампочкою, тоже не без затейливости повешенною на проволоке между рестораном и эстрадою для музыкантов, после трактира Бархатова, знаменитого огурцами укропистыми и мерными какого - то необыкновенного засола и ядренистою белою капустою - зайчиком, после дурочки сестрицы Матрены, на которую одни молились, другие потешались, третьи отругивались, наконец, после памятника показывали Ивана Семеновича Стратилатова" [8, с.7].

Рассмотрим некоторые символы, неоднократно появляющиеся в тексте. Яйцо - символ промежуточного состояния между хаосом и миропорядком. Яйцо выступает здесь знаком оболочки, под которым скрывается чуждое и инородное.

"По словам Лукьяна, сторожа, за все сорок лет с Стратилатовым ровно и перемены - то никакой не произошло, цел, как целыши ягоды либо яйца" [8, с.8].

"Как яйцо круглый и полный, во всю щеку румянец, да такой румяный - малина, а губы - сирень - цвет…" [8, с.10].

"Как признавался сам Иван Семенович, ровно три года соблазнял он и ничего не добился, печать Стратилатова, изображающая как бы некий перст, окруженный надписью: от оного свое начало все восприяло, наконец, золотые туфельки и старинная чашка в виде яйца на курьих ножках с золотым крылом вместо ручки, эту чашку Стратилатов никому не дает, бережет пуще глаза, потому что из нее его мать чай пила" [8, с.24].

Крылья символизируют движение, полет, а также мысли, воображение, одухотворенность.

В христианстве значение символа золота амбивалентно: с одной стороны - это чистый свет, духовное сокровище, данное Христом, неподверженность тлению (даже погруженное в грязь, оно сохраняет свою чистоту); с другой стороны, золото - идолопоклонство (Златой Телец) и мирское богатство.

У Ремизова эта деталь не выступает чётким христианским символом, скорее это символ синкретичен из - за упоминания "курьих ножек".

"В гостиной в чудесное зеркало отражался шестнадцать раз белый, покрытый камчатною скатертью стол (…) заветная чашка - яйцо на куриных ножках с золотым крылом вместо ручки" [8, с.24].

"Рвала и метала, вгорячах кокнула заветную чашку с золотым крылом, напустилась со зла на Ивана Семеновича, давай колотить его да хлестать по ушам, исщипала до синяков, так разбушевалась, так расходилась, вот глаза выцарапает, хоть веревкою крути. Так и покинул Иван Семенович в угодность своей Надежде свой старый дьяконский дом" [8, с.24].

Фамилия Стратилатов не может только случайным образом совпадать с фамилией упоминаемого святого. Из жития узнаём, что "святой великомученик Фёдор жил в чётвёртом веке нашей эры в городе Евхаите. Храбрость воина стала известна многим после того, как он с помощью Божьей убил громадного змея, жившего в пропасти в окрестностях города Евхаита. Змей пожирал множество людей и животных, держа в страхе всю округу. Святой Феодор, вооружившись мечом и молитвой ко Господу, победил его, прославив среди людей Имя Христово. За отвагу святой Феодор был назначен военачальником (стратилатом) в городе Гераклее. Заняв этот пост, Федор предпринял попытку борьбы с язычеством и разрушил все городские статуи римских богов. За это он был подвергнут пыткам и распят. Согласно преданию, на глазах народа гераклейский стратилат исцелился и сошёл с креста, благословляя имя Господне. Федору приписывают и совершение чудес, свидетелями которых стали люди, сопровождающие его к месту казни" [9, с.452].

Автор не стремится доподлинно воспроизвести житие Фёдора Стратилата, важное значение имеет факт исцеления и сошествия с креста подобно Христу. Имя Иван может отождествляться с двумя Иоаннами - Иоанном Богословом и Иоанном Предтечей (Крестителем). Но мы можем утверждать однозначно, что Стратилатов празднует свой день ангела в день памяти Иоанна Предтечи: "Случай же, происшедший на Ивана Купала в день ангела Ивана Семеновича - столкновение его с всехсвятским дьяконом Прокопием, - и слепому глаза открыл (…)Стратилатов возвращался от поздней обедни - в день своего ангела он находил более уместным помолиться не в Зачатьевском, а у Иоанна Предтечи - настроение у него было самое именинное [8, с.50].

Родители Иоанна Крестителя - священник Захария и Елисавета, жившие в городе Хевроне, до старости не имели детей. Рождение Иоанна предсказал Захарии архангел Гавриил, который явился и провозгласил, что сын его будет провозвестником Божьим. Эту ироничную аллюзию Ремизов проводит и с рождением Стратилатова, указывая на его "таинственность". Другое важнейшее событие в новозаветной истории - непорочное рождения Спасителя миру, Иисуса Христа. В последующих главах мы отчётливо увидим, как тема непорочного зачатия будет развиваться.

"Опровергать не опровергали, никто этим не занимался, и сам вольнодумствующий Адриан Николаевич как будто тоже ничего не имел против, даже наоборот, был как - то особенно заинтересован и при случае считал своим долгом высказать собственные догадки о таинственном зачатии Стратилатова" [8, с.16].

"А зато и жив и здоров, - пояснял Стратилатов, - прожил шестьдесят лет, проживу и сотню, дотяну до другой: в первые времена по пять сот благочестивые люди жили и всё такое" [8, с.41].

Стратилатов говорит о первых библейских людях. Адам и все его сыновья жили примерно девятьсот пятьдесят лет. Ной был потомком Адама в десятом поколении. По масоретскому (еврейскому) тексту Ной родился в тысяча пятьдесят шестом году, по Септуагинте(собрание переводов Ветхого Завета на древнегреческий язык, выполненных в третьих - вторых веках до нашей эры в Александрии) в тысяча шестьсот шестьдесят втором году от Сотворения мира. Его возраст, подобно другим допотопным патриархам, исчисляется сотнями лет: ко времени начала строительства Ковчега Ною было пятьсот лет и у Ноя уже было три сына, к началу потопа - шестьсот, в общей сложности Ной прожил девятьсот пятьдесят лет. Стратилатов считает себя благочестным и благопристойным человеком, его благочестие сравнивается с первыми людьми, которые могли жить по нескольку сотен лет. Стратилатов прилежный работник, за сорок лет не пропустил ни одного дня, усердно работая. Страшит Стратилатова лишь "ослушание", он предан начальству и полон к нему забвения. Число сорок здесь тоже является символом - оно представляет собой идею полноты. Упоминание о числе сорок мы найдем и в Библии: например, сорок кар, постигших землю, а также сорок грехов. В новозаветном же пласте число "сорок" обладает особой нагрузкой - сорок дней провёл в пустыне Христос после крещения, сорок дней его искушал дьявол перед свершением подвига во имя спасения человечества гибелью на кресте. Сорок лет отличной службы Стратилатова стали своеобразной подготовкой его к исполнению заветной мечты. "Мирный тихий очаг... она тоненькая да беленькая, сиротка, деться ей некуда, - шептал Иван Семенович Зимареву, обсасывая, как ложечку с медом…"[8, с.42].

"Собачья старость! - ухмыляясь, говорил Адриан Николаевич, подмигивая из - под очков на своего сослуживца. Собака является ритуальной нечистоты и разврата, и вскоре мы видим подтверждение этому, "и в самом деле, какой иной смысл в этой собачьей страсти, чередующейся с Гекубой, Голгофой, Аварией, Объектом, Сферой, Раутом и тому подобными ни на что не похожими выражениями…" [8, с.9].

Стратилатовым обладает "собачья страсть", одержимость, которая неслучайно чередуется с Гекубой, Голгофой.… В древнегреческой мифологии Гекуба является второй женой царя Приама, по Гомеру - дочерью фригийского царя Диманта. Неслучайно появляется указание на "вторую" жену, Гекубу, которая принесёт гибель главному герою.

Мастерское описание "неуёмного буйства" Стратилатова: "Он становится неистощим и разговорчив: от одного к другому собирает он всех чиновников и, пришепетывая от удовольствия, пускается во все тяжкие - всякие истории, всякие приключения, всякие похождения исторические, современные и даже апокрифические, из отреченных книг заимствованные, вроде "Повести о Ноевом ковчеге", и все, как на подбор, содержания весьма тонкого, жарит он на память, как по - писаному, пересыпая анекдотами, шуткою и так, попутными замечаниями, тоже по смыслу своему исключительной легкости, затем переходит к стихам, известным больше в рукописном виде, нежели из печатных книг, вроде знаменитой "Первой ночи ", и декламирует поэмы нараспев, с замиранием - по - театральному" [8, с.13].

Пошлая и развратная обстановка провинциального быта определяет характер Стратилатова, круг его интересов. Стратилатов падок на "предмет исключительный", это и определяет его читательские пристрастия: наряду со "Скитским покаянием" он читает неприличную "Первую ночь" и "страшную" богоборческую Гаврилиаду.

Крещение Стратилатова описано на грани шутовства и пародии, автор не мог обойтись без иронии, история с крещением развёртывается в целое сценическое действие. "Крестили его не в купели, а через шапку. И произошло все это при самых исключительных обстоятельствах. Было в тот год на селе беспоповье - умер священник, а родился Иван Семенович зимою слабенький - везти такого за сорок верст в ближайший приход было невозможно. Послали Егора, столяра обернибесовского, в то село к священнику. А священник ехать не может - храмовой праздник. Что делать? Да вот что делать: окрестил батюшка шапку и дал ее Егору, чтобы тот, как приедет, надел бы ее на младенца, и уж никакого крещения больше не надо(…)" [8, с.16].

Стратилатов - лицедей: бившись в экстазе от "Воспоминаний вдового священника", развлекаясь и шутя, Стратилатов, словно многоликий Янус, поворачивается другим лицом - вот он, богобоязненный молитвенник - постник. "Хорошо еще, что Иван Семенович невзыскателен - ему одно: побольше чтобы всего было да понаваристее, а таракан ли во щах плавает или лавровый лист, это ему все равно, да еще хорошо, что строгий он постник, все четыре поста соблюдает: и Великий пост, и Петров, и Госпожинки, и Филипповки, все двенадцать пятниц, и в среду, и в пятницу, и даже понедельничает" [8, с.21].

Согласно уставу Церкви, пост для мирян установлен только в среду и пятницу, однако Стратилатов, будучи "беспорочен и благочестив", соблюдает ещё и понедельничный монастырский пост. "Во все время, пока бежит вода на его распаренную, смазанную деревянным маслом, румяную плешь, ест Иван Семенович соленый огурец, веруя, что с его помощью не прильет кровь к голове и солнца бояться нечего" [8, с.22].

Стратилатов находится где - то на грани суеверия с магией, шаманством. В образе Стратилатова сплетено комическое и трагическое, добро и зло, святое и пустое.

События, которые происходят в "бегстве" за тихим семейным очагом, происходят во время великого поста, установленного в память о сорокадневном посте Спасителя в пустыне в борьбе с дьяволом.

Первая неделя поста представляется полным "перевёртышем" важнейших событий в жизни Церкви для Стратилатова.

"Господи, владыка живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми!.." - шептал Иван Семенович молитву преподобного Ефрема Сирина, следуя по Поперечно - Крошачьей на толкучку. [8, с.39]. Эта молитва преподобного Ефрема Сирина читается только во время Поста: "Господи, владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь мне. Дух же целомудрия, смиренномудрия и любви даруй мне, рабу твоему. Даруй мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь".

С мечтанием о "молодой Гекубе" Стратилатов засыпал и вставал, и "в начале крестопоклонной недели всё было устроено самым благополучным образом и без всяких, словно по щучьему велению. В середу - в памятный для всех день - Иван Семенович признался Зимареву и закрепил тогда признанье свое подарком редкого складня Николы Можайского, а в пятницу, показывая какую - то старинную вещицу с толкучки и, по обыкновению, наклонившись к самому уху, сказал, придавая голосу особенную деловитость: - Надежда согласилась, сегодня переедет! - и, не сдержав уж чувств своих, распустился в такой павлиний хвост, что сам Лыков, принимавший бумаги, улыбнулся" [8, с.45].

Крестопоклонная неделя третья по счёту в ходе поста. Среда является днём предания Иудой Христа, а пятница - распятия Иисуса. Крестопоклонная неделя по традиции посвящена особой памяти об узниках, о тех, кто находится в заключении, поскольку все они несут крест, то есть все страдают. "Душно становится в комнате как в паучином гнезде, душило нетерпение, как тот гнев, что не уложишь, меч, что не уймёшь, огонь, что не угасишь, а сердце, прядя волну за волною, в пылу и трепете заплывчивое, неуемчиво искликало и иззывало" [8, с.47]. Стратилатов становится узником своих мыслей и желаний.

Напряжение нарастает: "белая лебедь не раненая, не кровавленая будет у него живьем в руках, а как миловать ее будет и жаловать!

- Мно - о - о - гая, мно - о - гая лета! - бурчал себе под нос Стратилатов.

Да и не заснешь, пожалуй (…)белая лебедь не раненая, не кровавленая будет у него живьем в руках, а как миловать ее будет и жаловать! Мно - о - о - гая, мно - о - гая лета! - бурчал себе под нос Стратилатов" [8, с.47].

С образом лебеди почти всегда связывается чистота и изящество. Другой образ, например образ Царевны - Лебеди, связан с традиционной христианской символикой, где лебедь служит символом Девы Марии, Богородицы - воплощения целомудрия. Но Стратилатову не до молитвы Богородице, он ищет жертвы: "В шестнадцать лет невинное смиренье,

"Бровь черная, двух девственных холмов под полотном упругое движенье...", - шептал он, не переводя дух, стих за стихом из страшной синей тетрадки, а два луча от лампадок - от Спасителя и Богородицы - скрестившись на его голове, горели багряною звездою" [8, с.47]. Звезда олицетворяет такую ценность как надежда, которая умирает последней. Звезда - знак того, что человек куда - то стремится, хочет превзойти самого себя. С другой стороны этот образ ассоциируется с какой - то скрытой негативностью. "Звезда с различным числом лучей часто встречается в масонском символическом ритуале. Изображается с пламенем на пересечении лучей. Сияющая звезда была одной из неподвижных Драгоценностей Ложи, она располагалась посредине храма и ассоциировалась, во - первых, со священным огнем, горевшем в Соломоновом храме; во вторых - со светом разума и благоразумия, и, в - третьих, - со светом истины, который путеводительствует к добродетели" [10, с.152].

Звезда - пентограмма с пятью лучами символизирует пять ран спасителя.

Пятиконечная звезда - символ физического начала, образно накладывающаяся на фигуру человека. Представляет собой обычно символ диавольский, а уж особенно - перевернутая (острием вниз, а "рогами" вверх) образует очерк козлиной морды. Козёл - аналогия грешников в евангельской проповеди о Судном дне, когда Христос отделит их от овец и отправит в огонь вечный. Отсюда, вероятно, проистекает козлиный облик средневекового дьявола - он изображается в виде козла или человека с козлиными рогами, бородой и ногами.

Шестилучёвая звезда означает печать Соломона. Этому символу приписывается значение двух начал человека, выраженных двумя треугольниками - борение духа с тьмой материи. Шесть равных треугольников означали тайну шестидневного творения. Так же известны семилучевые, восьмилучевые, девятилучевые и двенадцатилучевые звезды. К этой системе относится и четырнадцатлучевая звезда, обозначающая рождество Христово. Звезда в иудейской традиции называется "мазал", под ней рождается божественный индивидуум. Звезда полынь в откровениях Иоанна Богослова предвосхищала конец мира (cказано, что когда она упадёт на землю, третью часть вод сделает полынью, отчего умрут многие из людей ("третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде "полынь"; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод) [11].

Рассмотрим символику "орла" в контексте повести. "Зеркало висит между окон, выходящих к всехсвятскому алтарю, окруженному могильными крестами, перед зеркалом стол, по бокам по стулу, а посередке кресло с орлами" [8, с.24].

Способность быстро летать и подниматься так высоко, чтобы превосходить низкие силы - основная характеристика символики орла. Благодаря быстроте и отваге полёта ассоциируется с молнией и громом. В Библии орёл означает величие и всемогущество Бога. Орёл, несущий жертву, знак победы высокого над низким, и в этом смысле он изображает в ряде иконографий принцип Отца. В Средние века был символом крещения и возрождения, а также Христа в его вознесении. Образ взлетающего в небо орла воспринимается как символ созерцания и духовного знания.

Орел, символ высокого парения богословской мысли, стал ?иконографическим знаком евангелиста Иоанна Богослова [11].Орёл иногда претерпевает удвоение, возникает двуглавый орел - один из знаков Януса.

Психологически орёл обозначает гордость среди смертных грехов, а из четырёх основных добродетелей орёл именует справедливость и правосудие.

Стратилатов восседает подобно гордому орлу в царском кресле гордыни и своенравия, разврата и великой силы. Подобно тому, как на кресле изображено два орла, двулик и герой. Он поворачивается разными сторонами лица подобно шестнадцати изображениям в зеркале.

Не раз Стратилатов представляется нам в виде мистической птицы "ворона":

"По - весеннему уж синел вечер на воле, темные на талом снеге высматривали кресты от всехсвятского алтаря, черный ворон верный сидел на кресте";

"Погас синий вечер на воле, потемнел снег, почернели кресты, черный ворон верный перескакивал с креста на крест, а он, не переводя дух, шептал стих за стихом…" [8, с.48].

"А немного погодя после похорон Страстотерпцева случилось такое, что, как говорил Иван Семенович, не случалось с тех пор, как почернел ворон".

Символика ворона обусловлена двумя моментами: его чёрным цветом и резким криком. Этот образ амбивалентен, поскольку ворон питается падалью, его связывают с царством мёртвых и с землей, но одновременно и с небом. Поэтому ворон наделяется функцией посредника между тремя мирами и ему приписывается мудрость и способность предвидения. В Библии ворон - нечистая птица, будучи выпущен Ноем из ковчега, он нашёл себе пропитание в виде трупов вокруг ковчега, не принеся вести о состоянии земли. Ной проклинает ворона (Всякую птицу чистую ешьте; но сих не должно вам есть из них: орла, грифа и морского орла[12].), делает его чёрным; так ворон становится олицетворением сил ада, в противовес голубю. Ворон - амбивалентный символ греха, с одной стороны, но мудрости и долголетия - с другой. Ворона часто отождествляют с Сатаной, что объясняется специфической раскраской и свойством выклёвывать глаза мертвецам подобно дьяволу, ослепляющего грешников.

"Рассказывали, что мучился он перед смертью крепко и томился. Все жаловался, что мыслей остановить не может и давит глаза шибко, и мерещилось ему, будто люди какие - то, на лопаты похожие, набрасываются на него, зацепили веревками под руки и тащат, как собачонку, к речке топить, упирается он, визжит, а они молчком себе тащат, а то будто кружится над ним ворон - черный вестник, железный нос, медные ноги, разинул клюв и все ниже, ниже спускается" [8, с.60].

Будучи говорящей птицей, символизирует ещё и пророчество. В символике грехопадения ворон сидит на Древе Познания, с которого Ева срывает плод.

Икона, висящая у Стратилатова тоже неслучайна. "В углу икона Божьей Матери - Всех скорбящих радости, между иконою и шкапом старинное оружие..." [8, с.23].

"Всех скорбящих Радость", "Всех скорбящих Радосте и обидимых Заступнице..." одно из многочисленных списков иконы Богоматери в русском православии. На ней изображена Богоматерь, окруженная людьми, обуреваемыми недугами и скорбями, и ангелами, совершающих благодеяния от её имени. Эта икона не только имеет прямую символику связи с Богородицей, но и вторичную, связанную непосредственно с конкретным названием и значением списка. Упоминание иконы продолжает мотив скорби и падения героя. Богородица заступница перед Богом, помощница во всех скорбях и болезнях людям.

В результате проведённого исследования можно сделать вывод, что на мифопоэтическом уровне текста можно выявить ряд важных символов, которые являются ключом к пониманию художественного своеобразия повести и раскрытию характера героя.

1.2 Юродство в повести "Неуёмный бубен"

Понятие "смеховой культуры" было введено в научный оборот в трудах М.Бахтина и получило широкое распространение в литературоведении. Употребление этого термина авторами, в большой степени оправдано, но, можно заметить то, что те явления, которые обрисовываются в лоне западной культуры, отличаются от специфически русских явлений. Смех в книге "Смех в Древней Руси" [13, с.195]. в концепции средневековой культуры, построенной М.Бахтиным, - начало, лежащее вне религиозных и этических ограничений. В концепции М.М. Бахтина смех отменяет социально - этические иерархии средних веков, он безрелигиозен и безгосударственен по существу. Смех переносит средневекового человека в мир народной карнавальной утопии, вырывая его из - под власти современного общества. Среди явлений русской культуры многое действительно может быть осмыслено с позиции такой концепции смеха. Русская средневековая православная культура организуется противопоставлением святости и сатанинства. Святость исключает смех. Однако она возможна в двух обликах: суровой аскетической серьезности, отвергающей земной мир как соблазн, и особого принятия его, как создания Господа. Вторая разновидность сопряжена с внутренним весельем, выраженным улыбкой. Святость допускает и аскетическую суровость, и улыбку, но исключает смех, если иметь в виду смех во внешнем проявлении.

Вопрос о юродстве Древней Руси остаётся открытым. Какие типы поведения могут считаться смеховыми? "Смеховое поведение", если мы будем придерживаться понимания М. Бахтина, тесно связано с карнавалом. Смех в ситуации карнавала - удел всех участников.

Д.С.Лихачёв описывает зрелищную природу юродства. Поведение юродивого связано с иерархией средневековых оценок человека. Человек выше оценивается, чем выше его "правильное поведение". Смиряя себя, святой может реализовать поведение худшего из грешников. "Игрой" юродивого может показаться лишь внешнему наблюдателю, которому кажется, что святой ради самоуничижения присваивает себе чужое - грешное, безобразное, унизительное - поведение делает это не только потому, что оно вытекает из его сущности, а поскольку оно глубоко ей противоречит.

При такой трактовке юродивый действительно играет - присваивает себе чужой тип поведения.

Но если рассматривать с внутренней точки зрения, юродство не представляется безобразным - оно связано с глубокой анархичным отрицанием всего строя общественной бытия людей и представление юродивым естественным. Поведение юродивого дидактично, юродивый ведёт себя "перевёрнутым образом", его поведение оказывается дидактически противопоставленым свойствам этого мира. Юродство - сложный и многоликий феномен.

Обращаясь к эстетической стороне феномена юродства, многие исследователи отличали отрицательную красоту и антиэстетичность данного феномена, обратный парадокс функции красоты, называя это явление "безобразием красоты". Юродивый напоминает о полной противоположности ценностей, это происходит вследствие такого явления как metanomia(перемена ума, координальная смена приоритетов, совершенно новое понимание), что свидетельствует об основополагающем различии между человеком и истинной мудростью. В этом смысле юродивый - свидетель антимира, возможности невозможного.

Феномен юродства Христа ради включают в "смеховой мир", и эта точка зрения на сегодняшний день является доминирующей, поскольку иных серьезных исследований, занимающихся осмыслением подвига, его философией, а не только историей, до сих пор нет. Какой смех мы имеем в виду, когда говорим о юродстве? Что его характеризует? Имеет ли он отношение к "смеховой культуре"?

Д.С.Лихачёв характеризовал "смеховой мир" как мир недействительный, "кромешный" ("внешний", "адский", "тайный, сокровенный", "мир иной"); мир, тайно присутствующий в здешнем и вызываемый к жизни смехом, раздваивающим действительность. Смеховое отношение к миру здешнему и создаёт, собственно, антимир, пародирующий настоящий.

Юродство мыслится многими исследователями как зрелище, которое может вызывать смех: "Для грешных очей это зрелище - соблазн, для праведных - спасение. Тот, кто видит в поступках юродивого грешное дурачество, низменную плоскость, - бьёт лицедея и смеётся над ним, тот, кто усматривает "душеполезность" в этом "странном и чудном" зрелище, - благоговеет" [13, с.168].

Подтверждение этого мы видим в нескольких упоминаниях о "дурочке - юродивой" Матрёне: отношение к ней окружающих диаметрально противоположно: одни "на неё молились, другие потешались, третьи отругивались".

"Бывают такие люди - и совсем невзрачные и с лицом самым заурядным, но стоит им улыбнуться, и все их черты станут прекрасными, и, глядя на них, становится легко и весело, или войдет такой незаметный совсем, а заговорит, и притом самое простое и немудреное, и вдруг как - то вырастет, и от слов его как - то просторно тебе, а то бывают и такие, только взглянут - взгляда довольно, и становится легко и весело", - пишет Ремизов о юродивой Матрёне. Важно отметить, что у людей благочестивых и богобоязненных возникает радость, лёгкость и умиление, а не смех" [8, с.50].

"Юродство занимает промежуточное положение между смеховым миром и миром церковной культуры. Можно сказать, что без скоморохов и шутов не было бы юродивых. Связь юродства со смеховым миром не ограничивается "изнаночным" принципом, а захватывает и зрелищную сторону дела. Но юродство невозможно и без церкви: в Евангелии оно ищет свое нравственное оправдание, берет от церкви тот дидактизм, который так для него характерен. Юродивый балансирует на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собою трагический вариант смехового мира. Юродство - как бы "третий мир" древнерусской культуры". [13, с.78].

Лихачёв в своём исследовании ссылается на то, что юродивые, как правило, смеются, и поэтому их можно отнести к смеховой культуре. Он приводит примеры из жития Василия Блаженного, когда юродивый смеялся над пьяницей, который крестным знамением выгнул из вина чёрта.

Однако, феномен смеха не так прост. Смех бывает совершенно разным по природе: "Самая полная и наиболее интересная попытка перечисления видов смеха сделана не философами и не психологами, а теоретиком и историком советской кинокомедии Р. Юреневым, который пишет так: "Смех может быть радостный и грустный, добрый и гневный, умный и глупый, гордый и задушевный, снисходительный и заискивающий, презрительный и испуганный, оскорбительный и ободряющий, наглый и робкий, дружественный и враждебный, иронический и простосердечный, саркастический и наивный, ласковый и грубый, многозначительный и беспричинный, торжествующий и оправдательный, бесстыдный и смущенный. Можно еще и увеличить этот перечень: веселый, печальный, нервный, истерический, издевательский, физиологический, животный. Может быть даже унылый смех!" [14, с.15].

Смех амбивалентен по природе - смех является, с одной стороны, способом приспособления к миру, как то, что позволяет существовать по законам мира, а с другой стороны смех ничтожит их и тем самым позволяет отстраниться от обстоятельств и их власти над человеком.

Говоря о смехе юродивого, невозможно причислить такой смех к какому - либо из перечисленных видов, потому что речь идёт не о комическом, не о психическом, не о физиологическом феномене, а, скорее, онтологическом. Юродивый "смеётся миру", юродивые обличали грехи и несправедливость и таким образом не мир смеялся над русскими юродивыми, а юродивые смеялись над миром. В пятнадцатом - шестнадцатом веках русские юродивые были воплощением совести народа.

Наталия Ростова в книге "Человек обратной перспективы" выделяла три вида смеха: "смех в мире", "смех из перспективы" и "смех из трансцендентной перспективы" [15, с.127].

Под смехом в мире исследователем понимался смех того, "кто живёт по правилам мира. Смех может быть в этом случае как осмеивающим, отрицающим, так и утверждающим" [15, с.128]. Объектами такого смеха бывают отдельные несовершенства мира и людей, смех может и не иметь объекта, а просто выражать общую радость жизни или симпатие участие.

Смех из перспективы сильно отличается от смеха в мире. Если "смех в мире" можно слышать и наблюдать, то смех из перспективы часто теряет атрибуты "смеха", они уходят на второй план. "Смех из перспективы - это смех поступок, смех - жест, вестник иного в мире человеческой субъективности". Такой смех направлен на мир, на всё сущее как таковое, его объектом выступает мир в целом. "Это смех без причины. А потому смеющиеся видятся окружающими дураками или помешанными" [15, с.129].

Тот, кто в мире, не имеет целостного взгляда извне на, мир не может посмеяться над миром, потому что он внутри него и не имеет такого ракурса зрения. Смех из трансцендентной перспективы - это смех видящего то, что невидимо для простых людей.

По поводу вопроса смеялся ли Христос, свт. Иоанн Златоуст высказывает следующее мнение: "Если и ты плачешь так же, то подражаешь своему Господу. И Он ведь плакал о Лазаре об Иерусалиме, и возмутился духом об Иуде. Да и часто бывало, что видели Его плачущим, а чтобы Он смеялся или мало улыбался, этого никто никогда не видел, - почему ни один из евангелистов не упомянул о том. Так же и Павел, что он плакал, и плакал три года день и ночь, сам о том свидетельствует, и другие о нем говорят то; а чтобы когда - либо смеялся, об этом нигде не говорит ни сам он, ни другой апостол, ни один из святых, ни о нем, ни о ком другом подобном. Об одной только Сарре говорит Писание, за что она и получила упрек, также о сыне Ноя, который за то из свободного сделался рабом. Впрочем, я говорю это, не запрещая смеяться, но удерживая от неумеренного смеха…" [16].

А Евангелии сказано: "Горе вам, смеющиеся ныне! Ибо восплачете и возрыдаете" [17]. Но вряд ли здесь говорится прямо о смехе как таковом, речь идёт о тех, кто довольствуется сущим миром.

По классификации Ростовой, смех Христа был возможен из "трансцендентной перспективы, в основе которого лежит идея отрицания всего наличного и утверждения трансцендентного, абсолютного"[15, с.135]. Такой смех не упраздняет, а напротив, утверждает страх Божий и является свидетелем. Таким свидетелем предстаёт всякий святой, в том числе и юродивый.

"Юродивый - это тот, кто преодолел мир, кто приостановил власть сущего над собой. Он совершил акт трансцендирования, выхождения за пределы относительного, наличного, а потому его смех помещён в трансцендентную перспективу и оттуда направлен в мир". Всей своей жизнью, жестами он отрицает мир и утверждает бытие Бога, трансцендентное миру. Серафиму Саровскому смешен медведь, которого следовало бы бояться, законы природы, смешна телесная боль [15, с.140].

"Подвижнику, высмеивающему своим подвигом сущее, смешны растения, фрукты и овощи не оттого, что им можно пренебречь, т. е отказать себе в пище, нанеся ущерб организму", - говорит исследователь [15, с.142].

Таким образом, можно сделать вывод, что рассмотрение смеха юродивого можно с позиции "обратной перспективы", в этой связи оказывается, что юродивые будут находится в позиции тех, кто смеётся. Этот смех проявляется в поступках смеющегося, отвергающих жестах миру, сопровождающихся смехом лишь для усиления. Таким образом, понимание Бахтиным юродивого в лоне "смеховой культуры" нецелесообразно.

Юродство есть протест миру, юродивый смеётся над людьми, осмеивая их мнимую мудрость, юродивый осмеивает и себя самого, свои страхи, желания, помыслы и зависимость от чего - либо мирского.

"Даже если признать, что юродивый может быть смешон, из этого отнюдь не следует, что он явился персонажем "смеховой культуры. Для этого нет оснований. Над идиотом Достоевского, например, тоже все смеялись, но это вовсе не значит, что князь Мышкин - элемент "смеховой культуры", что он шут, который смешит и дурачит" [15, с.142].

Особое внимание данный исследователь обращает на зрелищную сторону юродивого.

В книге Лихачёва даётся понимание юродства с точки зрения зрелищности, а юродивого - шута или лицедея: "Молитва не имеет никакого отношения к уличному действу, к игре, в которой участвуют толпа и подвижник - лицедей: ведь молится уже не юродивый, а человек, снявший личину мнимого безумия" [13, с.152].

Однако Ю. Лотман и Б. Успенский в своей критике такого понимания дают важный аргумент: "Играющим во Христе юродивый может показаться лишь внешнему наблюдателю, которому кажется, что святой ради самоуничижения, присваивает себе чужое - грешное, безобразное, унизительное - поведение, и делает это не потому, что оно вытекает из его сущности, а поскольку оно ей глубоко противоречит. Нарушение приличий и норм для него - норма, а не аномалия. Юродивый по Лотману не актёр, он не даёт представлений, так как играть роль - значит встраивать нечто в порядок представления. Когда юродивый молится наедине с собой, он не перестаёт быть юродивым. Зрелище во многом плод культуры, у юродивого нет роли, юродивый не играет, а бытийствует в своём безумии, и мир в "своей мудрости", не принимая его, не делает для него никак уступок [19, с.163].

Рассмотрим юродство Матрёны из повести А.М. Ремизова "Неуёмный бубен".

"Дурочка Матрена не молоденькая - лет тридцать ей, не меньше, но личико у ней детское, а когда морщится, точно какого - то зверка напоминает, белку, вот кого! Платья на ней яркие - то голубое, то алое, то канареечное, то пунцовое, на голове теплый платок, серый, пушистый черными кругами, а как спустит его - закроется вся, даже жутко станет" [8, с.50]. Ремизов не даёт акцента на какое - то неприятное впечатление от юродивой - он лишь указывает, что, несмотря на то, что Матрёна была взрослым человеком, лицо её было детским, сам Христос указывает на одно из условий вхождения в Царство Небесное "детскость" человека, не по разуму, не по внешности, а по чистоте и непорочности души.

"И она примется рассказывать и, словно от какой - то большой радости, как дети, запыхавшись, то торопится, то протягивает, путает, но от каждого слова легко и так, что кажется, и траве, и камню, и воде легко". Подчеркивая ее беззащитность, близость миру природы, Ремизов использует сравнения персонажа с ребёнком, природой.

"Сидит она на камне - глаза у ней светлые, ну, право же, каждый зверек, каждая птичка, солнце, дождик, звезды, луна завели бы с ней ласковую беседу, как с малыми ребятами" [8, с.50 - 51].

В Евангелии читаем: "Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то всё тело твое будет светло; если же око твое будет худо, то всё тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма? " [19, 6:22,23].

Матрёна говорит притчами, она пророчески угадывает то, что произойдёт с главным героем. Она рассказывает ветхозаветные легенды, жития, сказки.

"А то сказку заведет про козу - которая все есть просит и сколько ее ни корми, все голодна, и о петушке, как петушка лисица горошком заманивала, чтобы только в окно петушок выглянул, а горошек - то вкусный, а зубы - то у лисы острые, и опять про козу, как бежит она за кленовым листочком полбока лупленая, и какие такие люди есть - облупили полбока козе - свистуны люди, как сохлые листья, сгребет их дворник и в яму, и опять о петушке: обманула горошком лиса, унесла петушка и съела, и вдруг про реки, как текут они полноводные, сильные, как серебро, светлые да гулливые, ни песками, ни кореньями, ни камнями не держатся, и про птиц, какие они птицы - голуби".

Здесь заметна явная аллюзия на ветхозаветные события, описанные в сказании о Всемирном Потопе. Сказки в "Неуёмном бубне" по своей функции сближаются с притчей. Они предсказывают развитие фабулы повести, участвуя тем самым в построении текста.

При виде Стратилатова Матрёна падает в обморок, "она сидела неподвижная, как камень, с плотно закрытыми глазами, и вдруг камнем упала на землю. Кто - то бросился за водою, чтобы подать ей напиться, но всем хорошо было известно, что она просто дурит и представляется и будет биться и стонать до тех пор, пока дьякон Прокопий не принесет ей воды" [8, с.52].

Матрёна не смеётся и не устраивает зрелища - она живёт обычной для себя жизнью, только многим из окружающих её рассказы представляются смешными.

"Взрыв хохота заглушил слова, во всю мочь гоготал дьякон, пищала дьяконица. - Бывает же такая погань, - с омерзением сказал Стратилатов, - к духовному сану никакого уважения! - и, плюнув, пошел к грядкам".

Юродство выступает оппозицией шутовству и лицедейству главного героя.

Ремизов резко противопоставляет два мира повести: отмирного шутовства и мир настоящий, бытийный. Образ юродивой отнюдь невторостепенен в ходе сюжета, он главным образом обнажает главного героя, срывает с него маску шута , под которой осталась лишь "личина".

Что касается смеха в повести, то автор не даёт нам никакого указания на смех юродивого, скорее, наоборот, на всём протяжении повести "гогочет" Стратилатов. "Взрыв хохота заглушил слова, во всю мочь гоготал дьякон, пищала дьяконица". Это ещё раз убеждает нас в том, что соотнесение юродства с карнавальной культурой, шутовством в корне неверно, юродивая Матрёна в повести выступает антиподом театральному миру Стратилатова.

В результате проведённой работы были выявлены сквозные христианские мотивы, которые выполняют текстообразующую роль в повести. Следуя установкам символистской эстетики, оказавшей влияние на становление творческой манеры писателя, А.М.Ремизов показывает историю заурядного человека, погруженного в страсти.

В ходе работы были выявлены основные христианские аллюзии, которые участвуют создании образа центрального персонажа - Ивана Семёновича Стратилатова.

Нами были выявлены важнейшие христианские символы повести, такие как "крест", "Голгофа", "лебедь", "орёл", "яйцо" и т. д., однако важной чертой символики явилось "перевёртывание", их перекодировка, за счёт этого символы получают кощунственный оттенок, некоторые традиционные символы приобретают демонический характер.

Религиозная этика во многом определяет стереотип поведения главного героя. На первый взгляд, поступки героя могут показаться духовными, и соответствовать благочестию, принятым в Церкви, однако следование христианским традициям для героя превращается в театральное действо.

Также было выявлено, что юродство неправомерно соотносить с культурой карнавала, а, скорее противопоставлять. На примере юродивой Матрёны Ремизов противопоставил мир "театра" Стратилатова и мир "истины" юродивой.

Ремизов конструирует новый мир, когда святое становится сатанинским, а сатанинское святым. В этой связи был рассмотрен важнейший феномен - феномен юродства. Были исследованы основные работы, рассматривающие это явление в контексте "смеховой культуры", а также работы, описывающие этот феномен с точки зрения онтологии, которые расценивают смех юродивого как неэмпирический смех из трансцендентной перспективы, то есть смех, лежащий вне мира.

Юродивый не создаёт своего собственного мира, граничащего с театральностью, не критикует им окружающий мир, приравниваясь к зрелищной культуре. Он живёт в обычном мире по другим законам, которые не явлены миру, поэтому действия расцениваются миром как неадекватные или смешные. Юродивый находится всегда внутри культа, и неотделим от него, а поэтому нельзя говорить о юродстве в промежуточном положении между Церковью и народной культурой. Таким образом, юродство было рассмотрено нами как явление христианской культуры.

Проведя системный анализ, мы пришли к выводу, что рассмотрение повести в широком христианском контексте является ключом к пониманию художественного своеобразия повести и раскрытию характера героя.

Глава 2. Стилевые особенности языка А.М. Ремизова в повести "Неуёмный бубен"

Несмотря на то, что о стиле Ремизова написано довольно много, однозначный ответ на вопрос о сущности языка прозы найти невозможно. С начала века в критике находило место разное отношение к стилевой манере Ремизова - так, И.А. Бунин резко негативно высказывался о творчестве прозаика.Он считал, что Ремизов "перешагнул все пределы издевательства над русским языком" [20, c.694].

Л.Ржевский в своих воспоминаниях так говорит об отношениях двух писателей: "В одно из моих посещений Бунина я спросил его осторожно о причинах такого отрицания Ремизова. "На каком языке это написано?" - спросил он вместо ответа, процитировав наизусть несколько ремизовских строк" [21, c.73, 82 - 83].

В отличие от Ремизова, язык Бунина находился в границах классических речевых традиций, и ему чужды были поиски "языковых причуд", которыми "грешил" Алексей Михайлович. Стиль Ремизова кому - то казался странным, кому - то вычурным, многие считали его рассказы обыкновенной стилизацией, а некоторые видели в его творчестве начало воскрешение русской словесности. Критик А.Измайлов называл произведения Ремизова "стилизованными виньетками, написанными…языком архаической квинтэссенции" [22 c.67]. Творчество Ремизова ценили А. Блок, А. Белый и многие другие писатели.

А. Белый говорил о тяготении Ремизова к фольклору из - за желания преодолеть индивидуализм эпохи. В сказках Ремизова "легко, прозрачно, весело, они написаны кованым слогом", где "неологизмы тонко смешаны с хорошими, забытыми русскими словами" [23, c.389]. В своем пристальном внимании к слову со всеми его гранями, включая магию и музыку, Ремизов был близок к символистскому пониманию языка как инструмента творческого познания.

Споры о художественной манере Ремизова ведутся и сегодня. Д.Святополк - Мирский в своей работе отличает А.Ремизова от его современников "глубокой укорененностью в русской почве", а также тем, что прозаик усвоил всю русскую традицию от мифологии до Гоголя, Достоевского и Лескова. Этот же исследователь называл его прозу сказом: "она воспроизводит синтаксис и интонацию разговорного языка, причём в его наименее литературных и наиболее необработанных формах" [25, c.102].

Грета Слобин отмечает, что Ремизов видел свое назначение в том, чтобы "возрождать глубоко зарытые и давно забытые сокровища русского языка" [4, c.45].В обоих исследованиях ("История русской литературы с древнейших времен до 1925 года" и "Проза Ремизова. 1900 - 1921") подчёркивается, что эксперименты А.Ремизова в сфере литературного языка оказали огромное влияние на развитие русской прозы первой четверти XX столетия.

"Природа моего "формализма" (как теперь обо мне выражаются) или точнее "вербализма" была им враждебна: все мое не только не подходило к "прекрасной ясности", а нагло пёрло, разрушая чуждую русскому ладу "легкость" и "бабочность" для них незыблемого "пушкинизма", - говорил сам о себе Алексей Михайлович [25, c.56].