Борис Пастернак: портрет на фоне эпохи

Так же рассуждал и Д'Анджело, вывозя труд из Москвы в Берлин, удивительно, но по дороге его вещи даже не осматривались. В Берлине рукопись была передана Фельтринелли.

Не читая по-русски, издатель отдал труд Пьетро Цветеремичу, итальянскому слависту. Суждение Цветеремича оказалось кратким: "Не издавать такой роман - совершить преступление против культуры"207.

Передав рукопись, её автор был доволен сделанным, чего нельзя сказать о его близких, посчитавших действия писателя безрассудными. Особенно бурной была реакция возлюбленной писателя, понимавшей, что ответ на вызов, брошенный Пастернаком, будет иметь страшные последствия. Она даже предпринимала попытки вернуть роман, но они были тщетны, Пастернак был непоколебим. И в июне 1956 года он подписал договор с итальянским издателем о передаче ему права издания романа и его переиздания во Франции и в Англии208.

О контактах писателя с Фельтренелли почти сразу же узнали в Кремле. В августе первый председатель КГБ Иван Серов стал автором записки в отдел культуры в политбюро, сообщая, что Пастернак передал роман для издания его за границей. Вслед за этим отдел культуры ЦК КПСС подготовил записку, с выводом о том, что роман, будучи злостной клеветой не может быть издан. Министр иностранных дел Шепилов писал, что отдел

ЦК по связям с зарубежными компартиями принимает меры к тому, чтобы предотвратить издание за рубежом этой книги209.

В течение последующих двух лет, от имени Пастернака выступала Ивинская, контактируя с властями. "Она освобождает меня от тягостных переговоров с властями, она принимает на себя удары от таких столкновений"210, - признавался Пастернак в письме сестре. Она пыталась обезопасить себя и Бориса Леонидовича, при этом выступая радетельницей государственных интересов. Её роль была довольно противоречива. Хотя она имела достаточное влияние на возлюбленного, всё же окончательное принятие решений стояло за ним.

Имея в виду издание "Живаго", Шаламов писал Пастернаку: "Это великое сражение будет вами выиграно, вне всякого сомнения". Он признался, что считает Пастернака "совестью нашей эпохи, тем, чем был Толстой для своей эпохи", и что "наше время будет оправдано лишь потому, что вы жили в нём"211.

Пастернак, одержимый идеей, что роман должно прочитать как можно большее число людей, раздавал его знакомым, в том числе иностранцам, бывавшим в Переделкино, одной из них была Элен Пелтье, которая впоследствии будет работать над переводом "Доктора Живаго" на французский язык212. Через неё же он передал записку итальянскому издателю, где предупреждал его, что настоящие письма будут приходить исключительно на французском языке, остальные же, могут быть написаны по принуждению властей.

Бывал тогда в доме Бориса Леонидовича и Исайя Берлин, которого автор, также познакомил с трудом. Берлин назвал его истинно гениальным.

Пастернак попросил философа раздавать копии русским учёным, живущим в Великобритании.

В середине сентября Пастернака посетил ещё один оксфордский профессор, Георгий Катков. К изданию романа он отнёсся с большим воодушевлением. Отдавая текст Каткову, Пастернак просил его содействовать в распространении и переводе. Профессор предполагал подходящим осуществление перевода стихов в романе пером Набокова, на что Пастернак ответил, что тот "слишком ревниво относится к моему положению в нашей стране, чтобы сделать всё как следует"213. Набоков нелицеприятно отзывался о творчестве Пастернака: "Его стихи круглые, опухолевидные и выпуклые, как будто его муза страдает базедовой болезнью. Он обожает неуклюжие образы, звучные, но буквальные рифмы и грохочущий ритм". И "Доктора Живаго" он назвал жалкой вещью214.

В итоге, переводчиками стали Макс Хейуорд и Маня Харари. Катков выступал за то, чтобы роман вышел как можно скорее, и позже утверждал, что, поскольку Пастернак "очевидно желал стать мучеником", его

"необходимо принести в жертву "делу". "Делом" он называл холодную войну против Советского Союза215. Совершенно не был согласен с этим Берлин, понимающий какой опасности подвергается Пастернак.

Ответ с отказом печати романа в СССР Пастернак всё-таки получил в сентябре 1956 года. В длинном письме содержалась критика романа от лица Константина Симонова и четырёх членов редколлегии, в число которых входил ближайший сосед Пастернака, Константин Федин. Они выступили с предложением внести в роман многочисленные поправки и дополнения.

В целом, оценивая произведение как несоответствующее реальным событиям, было отмечено, что в романе ощущается "неприятие нашей революции, что события Октября, гражданская война и преобразования в обществе не дали людям ничего, кроме страданий, и погубили русскую интеллигенцию, либо физически, либо нравственно". Особое внимание уделялось "порочности" мыслей главного героя и его "гипертрофированный индивидуализм", который приписывали и личности самого писателя216. Хотя авторами письма был сделан двусмысленный комплимент об оригинальности стиля и "голоса романа"217, передающего эпоху и дух времени так, что внесение желаемых изменений не вписалось бы в общий контекст. нобелевский доктор живаго идеологический

В словах и мыслях Живаго сквозит высокомерие Пастернака: "Дорогие друзья, о, как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете, и блеск и искусство ваших любимых имен и авторитетов. Единственно живое и яркое в вас, - это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали"218.

Но Пастернак не держал злобы на писателей, понимая, зависимость их положения. Единственное, что задело, так это подпись К.Федина, за две недели до этого красочно описывающего свои эмоции от прочтения, говоря К. Чуковскому, что роман "блестящий, крайне эгоцентрический, сатанински надменный, элегантно простой, но литературный насквозь"219. Даже после этого Борис Леонидович приглашал к себе на обед Федина, не поднимая тему с отказом за столом.

В руководящих кругах по-прежнему были озабочены выходом романа в Италии, не раз предпринимались попытки вернуть его на родину, но Фельтренелли этого не сделал. Писателя просили отправить письма ложного содержания, но это не помогло. Пастернак лишь просил повременить Фельтренелли с выходом в свет на полгода, до сентября 1957 г., чтобы дождаться печати советского издания, на что тот дал согласие, написав об этом в "Гослитиздат", также, добавив свое мнение о труде: "Он идеально изображает природу, душу и историю России: герои, места и события переданы ясно и конкретно в тончайшем реалистическом духе. Его реализм перестает быть просто течением и превращается в искусство. Роман подкрепляет убеждение в том, что путь, избранный вашим народом, стал для него прогрессивным, что история капитализма близится к концу и началась новая эпоха"220.

Ответив благодарностью, Пастернак написал Фельтринелли в конце июня: "Здесь, в России, роман не выйдет никогда. Беды и несчастья, которые, возможно, постигнут меня после того, как книга выйдет за границей, то есть без аналогичного издания в Советском Союзе, не должны беспокоить ни меня, ни вас. Важно то, что роман увидит свет. Не лишайте меня своей помощи"221.

Как раз к тому времени над культурной жизнью Москвы сгущались тучи, прежние расширившиеся горизонты становились прошлым. В мае 1957 года Хрущёв устроил встречу с правлением ССП, на которой был разгромлен роман Владимира Дудинцева "Не хлебом единым", и указывалось, что альманах "Литературная Москва" содержит много идеологически вредных вещей. Конечно же, это коснулось и Пастернака, за которым в августе 1957 года вели пристальную слежку, а все письма, адресованные сестре, не успев дойти в Англию, перехватывал КГБ222. Тогда же он был вызван на расширенное заседание секретариата СП, где его представителем выступила Ивинская. На собрании Сурков, ставший первым секретарём СП, обвинял Бориса Леонидовича в предательстве, утверждая, что он отдал рукопись лишь из побуждения жадности, в надежде на получение больших денег из-за границы. Пастернаку же это собрание напомнило аналогичные в самый разгар террора 1937 года223.

Позже он встречался с Сурковым и Поликарповым, заведующим отделом культуры, их разговор был очень напряжённым, но не выходил за рамки дозволенного. Они подготовили для писателя телеграмму для Фельтренелли с просьбой возвратить роман, по причине несовершенства текста и необходимости его доработки, но Пастернак отказался, о чём было доложено итальянскому издателю, несмотря на самовольную отправку этого теста на русском в Италию.

Несмотря на все козни и устрашение, внешне Пастернак представлялся на удивление невозмутимым. Евгений Евтушенко, посещавший писателя с итальянцем Анджело Риппелино, писал: "На вид могло показаться, что Пастернаку сорок семь или сорок восемь лет. Вся его внешность обладала изумительной, лучистой свежестью, как у свежесрезанного букета сирени, когда на листьях еще блестят капли росы. Казалось, будто на нем переливался свет от резких взмахов рук до поразительно детской улыбки, которая постоянно освещала его подвижное лицо"224. Хотя Евгению Александровичу роман показался традиционным и не впечатляющим.

Но вот сентябрь близился к концу, а издание романа так и не осуществилось. Понимая, что письмо, полученное от лица Пастернака, написано не им, Фельтренелли прислал ответ, где оповещал о неизбежности публикации романа, не видя причин для его исправления и доработки. В конце добавив, что не желает придавать делу оттенок политического скандала, к которому он никогда не стремился.

Но советская сторона не собиралась сдаваться, в октябре Сурков едет в Италию, чтобы уговорить Фельтренелли отдать роман. При встрече его поведение было дерзким, он даже перешёл к угрозам, но своего не добился. Он пытался выставить ситуацию так, что роман будет издан против воли самого автора, просившего вернуть его на родину для исправлений. Но в Италии прекрасно понимали, что это ложь225.

Сурков заявлял: "Холодная война затронула и литературу. Если это свобода, увиденная западными глазами, я должен сказать, что у нас на нее другая точка зрения", продолжая: "Итак, уже во второй раз, во второй раз в истории нашей литературы, после "Красного дерева" Бориса Пильняка книга русского будет вначале издана за границей"226. Такие намёки были характерны для человека, привыкшего к крайним мерам государственного насилия.

Зная, что роман скоро опубликуют, Пастернак писал итальянскому издателю о своём счастье, что скоро книга выйдет в печать, и благодарил его за это.

И вот 15 ноября 1967 года роман, переведённый на итальянский, впервые вышел в свет. Далее был выпущен тираж в три тысячи экземпляров. И почти сразу же книга завоевала сердца читателей, с каждым днём набирая всё большую популярность. В газетах печатались рецензии, наполненные восхваляющими отзывами, так в "Corriere della Sera" вышла статья под заголовком "Ищете политический трактат, а находите произведение искусства"227. Роман начал своё путешествие по миру.

Так "Доктор Живаго" на русском оказался в штаб-квартире ЦРУ в Вашингтоне в начале января 1958 г., записанный на две катушки плёнки. Роман был передан разведкой Великобритании. Отдел советской России в ЦРУ состоял из американцев русского происхождения, все были взволнованы появлением рукописи, но внутри отдела была дана рекомендация издать роман как можно в больших количествах, с целью распространения по всему миру и возможного получения Нобелевской Премии в дальнейшем. В высших правительственных кругах это идея была одобрена и полностью поддержана. Созданный при президенте Эйзенхауэре Комитет по координации операций Совета национальной безопасности предоставил ЦРУ всеобъемлющий контроль над "эксплуатацией" романа228.

В условиях Холодной войны, длившейся уже 12 лет, ЦРУ всячески стремилось донести до жителей советского блока произведения, которые были запрещены на территории этих стран. В то время между ЦРУ и Кремлём шло противостояние на культурно-идеологическом уровне. США вели действия, препятствующие распространению советского влияния на мировой арене и ограничивающие коммунистическую пропаганду229. Американцы считали, что идеи, звучащие в СМИ и в произведениях литературы, кино и музыки со временем способны снизить авторитет советской власти у собственного народа и в сопредельных государствах Восточной Европы. В борьбе книга являлась одним из главных орудий.

ЦРУ создавало различные подставные организации и фонды, спонсировавшие выставки, журналы, книгоиздания и новостные агентства для ведения антисоветской пропаганды. Им же велось финансирование некоммунистических организаций в странах Западной Европы, враждебно настроенных против СССР. В этой борьбе книги тоже считались оружием.

"Идейным отцом" тайных операций, проводимых ЦРУ являлся влиятельный дипломат и политик Джордж Кеннан230.

На все мероприятия деньги переводились через подставные организации благотворительного толка, в числе которых "Национальный комитет за свободную Европу", появившийся в 1949 году. Его членами стали виднейшие персоны страны, в числе Дуайт Д. Эйзенхауэр, будущий президент; продюсеры и режиссеры Сесил Демилль и Дэррил Занук; Генри Форд II, президент "Форд мотор компани", кардинал Фрэнсис Спеллман, архиепископ Нью-Йорка, и Аллен Даллес, ответственный секретарь новой организации, ставший в 1953 году директором ЦРУ. Главным плодом их деятельности стала радиостанция "Свободная Европа", вещавшая на территории стран Советского блока, и созданная спустя 3 года радиостанция

"Освобождение", направленная непосредственно на СССР. Так, эти станции, выступавшие рупором ЦРУ, преподносили события в ином свете, нежели, чем официальные. Около трети взрослого городского населения Советского Союза слушало "вражеские голоса". Александр Солженицын называл их "мощной невоенной силой", основанной на радиоволнах. В 1958 г. Советский Союз тратил на глушение западных передач больше, чем на вещание внутри страны и иновещание, вместе взятые231.

Комитетом "Свободная Европа" был осуществлён даже запуск 600 тысяч воздушных шаров, сбросивших десятки миллионов листовок антикоммунистического толка над странами Восточной Европы, а также малоформатных журналов. Но в виду возражений ФРГ о нарушении воздушного пространства кампания была прекращена. После комитет перешёл на книги, начав рассылать каталоги гражданам стран Восточной Европы, предлагая получить любую выбранную книгу абсолютно бесплатно. Также, они занимались раздачей книг прямо в руки туристам из Советского Союза и всем, кто собирался туда ехать.

Таким образом, тактика ЦРУ сводилась к тому, чтобы книги стали важным средством стратегической и долгосрочной пропаганды, меняющей восприятие и мировоззрение читателей232.

Пастернак был против выхода романа в США или же в финансируемом ими издательстве, о чём было известно в ЦРУ от представителей британской разведки и косвенно от Каткова, сообщившего эту информацию в консульство. Несмотря на это, печатью книги занялось Нью-Йоркское издательство, а местом распространения книги была выбрана Брюссельская выставка 1958 года. В ЦРУ хотели, чтобы тираж был напечатан не на американской бумаге, которую сразу же распознали бы в Москве. Первая всемирная выставка, в которой представительствовали 42 страны, изначально рассматривалась как арена борьбы в холодной войне233. СССР и США привезли туда павильоны внушительных размеров, в красках описывающие, образ жизни каждой страны, пропагандируя свой строй.

За период с 17 апреля по 19 октября в ней приняло участие около 18 миллионов человек, из них 16 тысяч были и СССР234.

В такой ситуации ЦРУ действовало решительно. К тому же реализацию дела осложнила ситуация с Феликсом Морроу, изначально нанятым для участия в секретной операции. Будучи разочарованным в коммунизме, он вошёл в стан сторонников конфронтации с СССР. Он был представителем нью-йоркского издания и имел связи с амстердамским издательством, которое обещал задействовать для организации печати тиража "Доктора Живаго".

Однако Морроу не согласился с ЦРУ, отказался приобретать права на издание книги на русском, предлагая печать тиража в США, но с выходными сведениями амстердамского издательства на титуле, пригрозив передачей рукописи в Мичиганский университет для издания, при невыполнении его условий. Операция была на грани провала. Но агентам ЦРУ удалось убедить президента Мичиганского университета отложить печать до выхода европейского издания, спонсируемого американским управлением, в целях достижения большего психологического воздействия и соблюдения безопасности самого Пастернака235.

В силу сотрудничества ЦРУ с разведывательной службой Нидерландов, удалось договориться напечатать роман в нидерландском издательстве

"Мутон", директором которого был Петер де Риддер. Он надеялся выгодно для себя осуществить публикацию романа, хотя ему так и не удалось связаться с Фельтренелли, обладающим всеми правами на печать романа, для получения его согласия. В итоге, двести экземпляров отправили в Вашингтон. Почти все оставшиеся книги разослали в резидентуры ЦРУ в Западной Европе - 200 во Франкфурт, 100 в Берлин, 100 в Мюнхен, 25 в Лондон и 10 - в Париж. Самая большая посылка, 365 экземпляров, ушла в Брюссель236.

В ЦРУ понимали, что книгу нельзя раздавать посредством американской стороны, но выход был найден в использовании для этой цели ватиканского павильона под названием "Город Бога". Представители Ватикана и бельгийское католики видели отличную возможность обращать гостей в свою веру. При входе они раздавали религиозную литературу и Библию, в том числе и на русском языке. И вот в начале сентября священники и дамы в религиозных нарядах начали раздавать посетителям экземпляры "Доктора Живаго". Книга, прошедшая так много препятствий по пути выхода в свет на русском, дошла до советских читателей. Многие разрывали роман на части, чтобы можно было легче спрятать в карманы. Обычные советские туристы повезли роман на родину237.

ЦРУ ликовало, операция по распространению "Доктора Живаго" прошла успешно, далее предполагалось раздавать книги лично в руки и высылать по почте. Однако издательство "Мутон" до сих пор не заключило договор с Фильтренелли, который пришёл в ярость, узнав о раздаче книг в Брюсселе. Хотя данная ситуация мирно разрешилась на том условии, что голландцы брались напечатать ещё пять тысяч экземпляров для Фельтринелли, не сотрудничая с американской разведкой. Но ещё один конфликт назревал в США в связи с желанием Мичиганского университета, также опубликовать роман, о чём ранее было оговорено с ЦРУ238.

Курт Вольф из "Пантеона", американский издатель Пастернака на английском языке, послал гневное письмо президенту Мичиганского университета, делая акцент на том, что писатель находится под давлением на родине: "мы являемся свидетелями удивительного события. Два учреждения пытаются лишить писателя его неотъемлемых прав: Союз писателей СССР, который отказывается издать книгу в России и Издательство Мичиганского университета, которое собирается издать его книгу без разрешения автора или его агента"239. В конечном счёте, конфликт был урегулирован, и университет издал роман лишь в январе 1959 года.

Американская сторона была полностью удовлетворена проделанной работой, считая, что операция всецело стоила затраченных усилий, ведь книга уже нашла дорогу в СССР.

2.3 Номинирование Б.Л. Пастернака на Нобелевскую премию

Безусловно, Борис Леонидович хотел получить премию, но это желание было смешано с сомнениями и беспокойством, вызванными оказываемым на него политическим давлением. Ахматова говорила, что Пастернак хотел получить эту награду "больше чего бы то ни было"240.

И вот в феврале 1958 года кандидатура советского писателя была выдвинута независимо друг от друга профессорами Ренато Поджоли и Гарри Левин из Гарвардского университета и Эрнестом Симмонсом из Колумбийского университета. Поджоли был восхищён "величайшим произведением", созданном в СССР. Он говорил, что роман "создан по лекалам "Войны и мира". С трудом Л.Н. Толстого труд сравнивал и Андерс Эстерлинг, постоянный секретарь Шведской академии241.

Выход романа за рубежом имел сенсационный характер, особенно это подкреплялось акцентированием внимания журналистов на

"антикоммунистическом привкусе" и попытках советских властей не допустить публикации. Писатель следил за тем, как принимают его произведение на Западе. Ему приходило множество писем с восторженными отзывами и высочайшей оценкой творческого гения писателя242.

Тем временем, как роман переводился на другие языки, он сразу же выходил в печать, так, во Франции он появился в июне 1958 года, в сентябре он вышел В США и Великобритании, а через месяц в Германии. Со всего мира писателю приходили замечательные письма, от которых, как говорил Борис Леонидович "кружится голова и захватывает дух - это само по себе роман, особый род опыта, который создает чувство влюбленности". Высокую похвалу в своём письме изложил Альбер Камю, а также, ряд американских издателей, в том числе Курт Вольф, назвавший роман "самым важным, который я имею удовольствие и честь издать за долгую профессиональную карьеру"243.

Но, были и те, кто не увидел в его труде нечто, достойное похвал. Он получил письмо из Вильнюса; автор писал по-немецки: "Когда вы слушаете, как наемные убийцы из "Голоса Америки" хвалят ваш роман, вы должны сгореть со стыда"244.

Правда, больше отрицательных отзывов, которые блекли перед массой высоких оценок, писателя расстраивало то, что из романа, якобы порицающего советскую Россию, делают предмет политической борьбы.

В Союзе писателей знали, что в Европе всячески восхваляют роман, и его автор может быть выдвинут в качестве кандидата на Нобелевскую премию, чего, конечно же, не хотели допускать. Помимо Пастернака претендентом стал ещё один советский писатель Михаил Шолохов, творчество которого было очень популярным в Советском Союзе, в том числе, и в правительственных кругах. Особенно прославлялся его роман

"Поднятая целина", представленный как образец господствовавшего тогда в литературе социалистического реализма. И советская сторона давала понять, кого желает видеть в качестве номинанта, печатая в главных газетах статьи о достоинствах творческой и общественной деятельности Шолохова, в то же время предупреждая посольство Швеции, что выдвижение Пастернака на Нобелевскую премию "было бы воспринято как недоброжелательный акт". Но предпринимаемых действия окончились неудачей, и Шолохов не вошёл в окончательный список кандидатов. Его же составили Пастернак, Альберто Моравиа и Карен Бликсен (псевдоним Исак Динесен)245.

Но советская сторона рассматривала и тот вариант, если премия всё-таки достанется Пастернаку. В таком случае, Сурков и Полевой предлагали выпустить роман в СССР небольшим тиражом, но не в свободную продажу, а для узкого круга читателей, что было отклонено заведующим ЦК культуры Поликарповым и главным идеологом партии М.А.Сусловым. Вместо этого, был сформулирован ряд мер по травле писателя со стороны газет, писательского сообщества и государства в целом.

Летом 1958 года Пастернак принимал много заграничных гостей, в том числе и критика шведской академии Эрика Местертона, который вернулся домой с однозначным решением вручить премию писателю. С гостями он вёл себя достаточно раскрепощенно, позволяя себе свободные красноречивые высказывания относительно советской власти и жизни в стране. За него переживали друзья и близкие, Чуковский настоятельно просил его не читать свои стихи в Доме творчества в Переделкино, боясь, что из-за его выступлений будет "громчайший скандал -- и скандал этот будет на руку Суркову"246. Тем более Сурков уже заявлял, что Пастернак "написал антисоветский роман, направленный против духа революции, и послал его за границу для издания"247.

В сентябре 1958 года шведскими академиками было принято единогласное решение выбрать Пастернака, не заботясь о политических последствиях, однако не упоминая о "Докторе Живаго". В окончательном решении о присуждении премии Пастернаку говорилось: "За выдающиеся достижения как в современной поэзии, так и в области русской повествовательной традиции".

23 октября 1958 года в 15:20 Эстерлинг вошёл в гостиную Нобелевской библиотеки в Стокгольме и объявил ожидавшим его журналистам: "Это Пастернак"248.

Бориса Леонидовича за день до объявления результатов оповестили о том, что его шансы на победу максимально велики. Поэтому 23 октября его дача была переполнена близкими и друзьями, в доме царила атмосфера трепетного ожидания, сменившаяся бурным празднованием после объявления новости о присуждении премии Пастернаку. Писатель был счастлив, оживлённо рассказывая: "Эта книга -- плод невероятного времени. Из-за того, что я видел вокруг, я вынужден был писать. Я боялся только, что мне не удастся завершить роман"249. Когда московские журналисты прибыли в Переделкино, они застали нобелевского лауреата жизнерадостным и взволнованным, прогуливающимся по лесу под проливным дождём, он заявил, что наполнен радостью и награда даёт ему огромную моральную поддержку250.

Первая официальная реакция советских властей была приглушенной и снисходительной, тогда в Союзе писателей ещё не решили, позволят ли они получить Пастернаку премию или нет. Министр культуры Михайлов, признавая Пастернак достойным поэтом, был удивлён, что премию дали намного позже, чем были опубликованы лучшие стихи Бориса Леонидовича. Со стороны государства совершались попытки убедить писателя отказаться от премии, так его сосед, К.Федин, по поручению Поликарпова передавал

"совет" Кремля, на что Пастернак категорически заявил, что не будет выполнять их указания, чего бы это ему не стоило. В этот же день Пастернак отправил благодарность в шведскую академию: "Бесконечно признателен. Тронут. Удивлен. Сконфужен. Пастернак"251.

Правительство приняло следующие меры, послав в Переделкино курьера с повестками для писателей. "Мне стало ясно, что пощады ему не будет, -- писал Чуковский в своем дневнике, -- что ему готовится гражданская казнь, что его будут топтать ногами, пока не убьют, как убили Зощенко, Мандельштама, Заболоцкого, Мирского, Бенедикта Лившица"252.

Советское руководство обвиняло Шведскую академию в провокации и разжигании новых противоречий в рамках холодной войны.

Но вскоре власти начали действовать решительней, опубликовав в

"Литературной газете" письмо редколлегии "Нового мира" 1956 года с отказом печатать роман, сопровождённое статьёй с яростными нападками. Газета раскупалась с неимоверной скоростью, всех интересовали подробности такой волнующей истории, тем более многие вообще впервые услышали о романе из этой статьи. Уже в 6 утра люди выстраивались в очереди за газетой, тираж которой составлял 880 тысяч экземпляров253.

В газете Пастернак представлялся как ненавистник России, чуждый народу и его жизни. Его называли "Иудой", который продал родину "за тридцать сребреников"254. Заявлялось, что Нобелевская премия вручена лишь для усугубления и так напряжённой международной обстановки. Были приведены отрицательные оценки романа зарубежными критиками Франции, чтобы доказать, что "многие западные критики" выступают против награждения. В заключении отмечалось: "Его наградили, потому что он добровольно согласился сыграть роль наживки на ржавом крючке антисоветской пропаганды"255. В статье заявлялось об ожидаемом презрении со стороны всего Советского Союза.

Данной статьёй было положено начало целой серии чёрной критики в адрес писателя и его публичной злобной травле.

Так, в некоторых ВУЗах студентов принуждали ходить на демонстрации против Пастернака и подписывать письма осуждающего толка.

На страницах главного рупора коммунистической партии, газеты

"Правда", вышла статья Давида Заславского, заявившего, что премия - это лишь повод для обострения противостояния между двумя блоками и в таких условиях награда выглядит как оскорбление всякого честного литератора. Помимо газет массовые оскорбления в адрес писателя исходили из журналов, теле- и радиопередач256.

Друг Пастернака Александр Гладков вспоминал, что даже в парикмахерской с серьёзным молчанием слушали выпуски по радио о нашумевшем писателе-предателе. Многие бывшие друзья старались игнорировать Пастернака, держась от него в стороне. Например, Илья Сельвинский, который раньше отдавал дань писателю, считая себя его учеником, и критик Виктор Шкловский, вначале приславшие поздравительные телеграммы писателю. Но когда стала известна официальная реакция, они не поленились явиться в редакцию местной ялтинской газеты, где проводили отдых, и оставить обвинение Пастернака в "подлом предательстве"257.

Многие писатели, боясь потерять занимаемые должности и попасть в опалу, спешили поддержать общие настроения, осуждая писателя. Литературное сообщество было "охвачено тошнотворным, липким ужасом", и это вело к почти безумному обвинению. Масштаб нападок возрос до неимоверных размеров, выходя за рамки просто непринятия писателя. Дело, привлекающее к себе столько внимания, стало беспрецедентным258.

Следующим этапом в уничтожении Пастернака стало исключение его из Союза Писателей. Рано утром писатель приехал в Москву на заседание, но ввиду плохого самочувствия, не принял в нём личного участия, передав письмо со своими основными мыслями.

Он не извинялся за написание романа и его публикацию, считая, что он, будучи советским гражданином, имеет право писать произведения подобные

"Доктору Живаго". Он объяснял, что пытался опубликовать книгу в СССР и отложить издание в Италии, а также свои переживания по поводу цитирования романа в западной прессе. Он наивно надеялся, что радость по поводу премии, коснётся и всего общества, частью которого он является. Но он всецело отдавал себя на суд своим коллегам, в заключение утверждая, что счастья и славы им это не даст259.

И заседание было превращено в расправу над поэтом. Зал был переполнен, все места заняты. Письмо было гневно встречено и названо

"скандальным по своей наглости и цинизму". Почти все 29 человек, участвовавших в прениях резко и прямолинейно высказывали своё презрение к Пастернаку. Конечно, часть делала это просто в целях обезопасить себя и семью. Поликарпов был в замешательстве, стоит ли исключать писателя. Но в итоге, несмотря на некоторые сомнения, единогласным решением было принято лишить Бориса Леонидовича участия в Союзе Писателей260. В длинной официальной резолюции утверждалось, что роман "Доктор Живаго", вокруг которого поднялась "пропагандистская шумиха", отражает лишь безмерное самомнение автора, сопровождаемое нехваткой мыслей;

"Учитывая политическое и моральное падение Б. Пастернака, его предательство по отношению к советскому народу, к делу социализма, мира, прогресса, оплаченное Нобелевской премией в интересах разжигания войны,

Президиум Правления Союза писателей СССР, бюро Оргкомитета Союза писателей РСФСР и Президиум Правления Московского отделения Союза писателей РСФСР лишают Б. Пастернака звания советского писателя, исключают его из числа членов Союза писателей СССР"261.

Дочь Корнея Чуковского, Лидия, вспоминала, как, идя к Пастернаку в гости, чтобы сообщить новость об исключении, заметила, что за ней следили люди из чёрной машины. Теперь за Пастернаком и Ивинской велась постоянная слежка, причём это делалось в открытую. Зачастую пара разговаривала шёпотом262.

В такой угнетающей обстановке, когда жить спокойно стало просто невозможно, Пастернак отправил в Стокгольм телеграмму, написанную по- французски:

"В связи со значением, которое придает Вашей награде то общество, к которому я принадлежу, я должен отказаться от присужденного мне незаслуженного отличия. Прошу Вас не принять с обидой мой добровольный отказ. Пастернак". Представители Шведской академии ответили, что

"получили отказ с глубоким сожалением, сочувствием и уважением"263. До того от Нобелевской премии отказывались всего три раза: трое немецких ученых отказались от премии по приказу Гитлера. Одному западному репортеру Пастернак говорил: "Я принял решение в одиночку. Я ни с кем не советовался. Даже лучшим друзьям не сказал". Также, он сообщил в ЦК о своём решении264.

Такое решение далось ему нелегко, он сильно изменился, это было явно заметно по его растерянному взгляду и сменившей былую свежесть и бодрость душевному смятению265.

Однако и на этом власти не успокоились. Смирнов заявлял: Это еще более грязная провокация. Отказ от премии он назвал "еще большим предательством"266.

29 октября Семичастный, секретарь ЦК ВЛКСМ, по личной просьбе Н.С. Хрущёва выступил на пленуме, посвященном сорокалетию комсомола с докладом о Пастернаке, транслировавшимся по телевидению и радио. В своей речи, помимо шквала упрёков, он высказал предложение об высылке Пастернака из страны. Узнав об этом из газет, Борис Леонидович предложил жене Зинаиде возможность эмиграции. На что, ответила отказом. Говорил об этом и с Ивинской, но в итоге, понимая, что всей своей сущностью он связан с Россией, забросил эту идею: "Пусть будут родные будни, родные березы, привычные неприятности и даже - привычные гонения"267.

Но гонения на Пастернака приобретали всё более чудовищный характер. В его адрес приходили письма с прямыми угрозам, однажды в его дачу швыряли камнями, выкрикивая при этом антисемитские лозунги. Жить в Переделкино становилось неспокойно.

О. Ивинская, желая помочь возлюбленному, составила проект письма Хрущёву с просьбой не высылать Пастернака из страны. Окончательный вариант она писала вместе а Ариадной Эфрон, только что вернувшейся из 16- летней ссылки. Пастернак согласился подписать его, лишь добавив, что он связан рождением с Россией, а не с Советским Союзом. У него не было сил сопротивляться.

"Уважаемый Никита Сергеевич.

Я обращаюсь к Вам лично, ЦК КПСС и Советскому Правительствупрошу не принимать по отношению ко мне этой крайней меры. Положа руку на сердце, я кое-что сделал для советской литературы и могу еще быть ей полезен.

Дочь Ивинской, Ирина, отдала письмо охраннику на Старой площади в ЦК, попросив передать его лично Хрущёву269.

Своего пика гонения достигли на следующий день, когда в Доме кино 800 писателей приняли участие в обсуждении высылки Пастернака из страны и подтверждении его исключения из СП. Собрание было открыто Сергеем Смирновым, а всего выступили 15 ораторов270. Обвинения были стандартные, озвученные и в прошлые разы: отдалённость от народа, посредственность прозы шокирующего романа, предательский сговор с иностранцами и тому подобное.

Все, принявшие участие в прениях предельно жёстко говорили о Пастернаке. Причём в числе гонителей опять были его товарищи, ранее состоявшие в хороших отношениях с писателем. Хотя тот же самый Борис Слуцкий и Владимир Солоухин позже называли свои выступления несмываемым пятном, позорившим их: "Допустим, мы все были трусами,

приспособленцами, лизоблюдами, предателями и ублюдками, которые никогда не "отмоются", но где были друзья Пастернака: - Почему они молчали? Ни звука, ни шороха. Почему? Ни одного возгласа, замечания или слова в защиту поэта". Хотя Е. Евтвушенко хотел высказаться в защиту, но ему отказали. Позже он писал: "30 лет этот грех покоился в глубине Но гласность, как вешние воды, растопила покров тайны, и ваша старая вина вышла на свет, как рука убитого ребенка показывается из-под тающего снега Я никогда не считал свой отказ героизмом. Однако разве нет разницы между прямым соучастием в преступлении и отказом соучаствовать?"271.

В итоге Смирнов объявил о единогласном подписании резолюции, когда его перебила невестка Сталина Анна Аллилуева, только вернувшаяся из лагерей, явившись оппонентом при голосовании против272.

Новостные заголовки газет по всему миру пестрили подробностями о травле Пастернака на родине. Мировая общественность находилась в изумлении от того, как порицают писателя в родной стране за получение столь почётной награды. За границей создавались плакаты и карикатуры на данную тематику. Из разных уголков мира в СССР приходили коллективные письма с поддержкой Пастернака273. Фельтринелли, воспользовавшись своими связями, так жеспособствовал этому. Группа известных писателей, в том числе Т. С. Элиот, Стивен Спендер, Сомерсет Моэм, Э. М. Форстер, Грэм Грин, Дж. Б. Пристли, Ребекка Уэст, Бертран Рассел и Олдос Хаксли присылали в Союз писателей СССР телеграмму с протестами. Меры по защите принимал международный неправительственный ПЕН-клуб. По радио "Освобождение" транслировались доброжелательные отзывы от зарубежных писателей, поддерживающих и восхвалявших его. И среди соотечественников было много людей, подбадривающих писателя. За всё время после получения Нобелевской премии Пастернаку было написано около 25 тысяч писем274.

В связи с запущенной кампанией продажи "Доктора Живаго" в мире достигли тиражи этой книги достигли небывалых высот, только в США за первые шесть недель было продано 70 тысяч экземпляров275.

Международная реакция призывала освободить писателя от оскорблений и ущемлений его личности. Джавахарлал Неру на пресс- конференции выразил уважение к Борису Леонидовичу, сказав, что он достоин отмены ограничений. Некоторые страны прекратили культурно- научный обмен с СССР на срок, пока не реабилитируют Пастернака.

Такая международная реакция была не на руку Кремлю, власти желали уладить конфликт. По неожиданному звонку Поликарпова Ивинская вместе с ним приехала на дачу к Пастернаку, чтобы отвезти писателя в Кремль для разговора. Борис Леонидович думал, что его вызывает лично Хрущёв. Но беседа состоялась с тем же Поликарповым, который сказал, что пришло время мириться, и надо будет написать новое обращение от Пастернака, только теперь адресованное не Хрущёву, а всему народу. Хотя большинство из них, присылая свои отзывы в "Литературную газету", не знали ничего о самом Пастернаке и его творчестве до начала злосчастного скандала вокруг его персоны276.

И вот с подачи Поликарпова Пастернак написал письмо в "Правду" с прежним убеждением, что его премия должна быть гордостью для советского народа. Но опубликованное обращение было исправлено, по словам Ивинской. "Это была работа завзятых фальсификаторов", - вспоминала Ивинская. Когда она показала Пастернаку переписанный вариант письма, он

"просто махнул рукой. Он устал. Он хотел одного: чтобы вся эта ненормальная ситуация закончилась"277. В тексте подчёркивалась добровольность отказа от премии и сожаление о том, что книга была издана, а также несогласие с трактовкой романа о непринятии революции и т.д. Его подпись под письмом разочаровала многих писателей, А.И Солженицын посчитал это слабостью, а Ахматова рассматривала все тяготы, обрушившиеся на Пастернака несерьёзными, сравнивая с тем, что перенесла сама278.

Однако акт "покаяния", по сути, не изменил положения Пастернака, ведь он до сих пор не получал гонорары за свои издания, ему не давали переводить зарубежные труды и не ставили пьесы в его переводе. Денег не хватало на то, чтобы обеспечить семью, ему даже приходилось занимать у друзей.

Пастернак был возмущён мелочностью властей и не прекратившейся критикой со стороны советских идеологов, твёрдо стоящих на своём. Пастернак устал от такого давления, в минуту уныния он написал стихотворение "Нобелевская премия":

Я пропал, как зверь в загоне.

Где-то люди, воля, свет, А за мною шум погони, Мне наружу ходу нет279.

Он выразил свои чувства в этих строках, которыми дал понять о своём насильственном покаянии в том письме, хотя многие внимательные читатели распознали это сразу. Но данные строки не были опубликованы на родине, они вышли в печать за границей, так как сам автор по неосторожности передал их американскому журналисту Энтони Брауну, который без ведома Пастернака поспособствовал изданию280. И вот опять в прессе поднялось волнение. Реакция советской стороны не заставила себя ждать, так, 14 марта 1959 года у Пастернака состоялся разговор с генпрокурором СССР Романом Руденко, предлагавшим лишить поэта советского гражданства и депортировать за написанное. Но Президиум Верховного Совета СССР не реализовал это281. После этого Борис Леонидович старался больше не принимать зарубежных гостей, избегая разговоров с ними. Он понимал, что может понести ещё большую ответственность за свои поступки. За ним по- прежнему велась слежка и был дан запрет посещать массовые мероприятия. Агенты КГБ записывали имена всех посетителей поэта, при том, что его окружение сильно сократилось282.

В то время ЦРУ не прекращало предпринимать меры по распространению "Доктора Живаго". С его помощью роман попадал в СССР контрабандой и провозился обычными людьми из США. Версия карманных изданий была напечатана для более удобной перевозки. В том числе, на Венском фестивале молодёжи и студентов 1959 года, спонсором которого были коммунистические организации, предпринималась раздача "Доктора Живаго" помимо ещё 30 тысяч привезённых книг. Целью данного мероприятия было ознакомить участников с идеями, противостоящими коммунизму, особенно советских и восточноевропейских283.

В Америке исходили из того, что использование романа не навредит писателю больше, чем он сам. Предполагалось, что агенты под видом обычных туристов будут обсуждать с советскими гражданами тему свободы в обществе, контролирование со стороны государства мыслей интеллигенции и управление умами масс, подвергать сомнению основы принципов социалистического реализма. Таким образом, роман ставший сенсационным во всём мире стал находить своего читателя по всему миру, дойдя и до страны, где был создан. В Советском Союзе роман официально был издан только в 1988 году284.

Итак, роман, являющийся венцом творческой деятельности Пастернака, превратился в орудие для борьбы на культурном фронте Холодной войны между Советским Союзом и США. Стоит сказать, что в рамках тайной интеллектуальной кампании, проводимой ЦРУ, книжная программа оказалась достаточно успешной, распространив среди граждан социалистического блока более свободолюбивые настроения и недовольство тесными идеологическими ограничениями. Интересен тот факт, что с начала 1950-х до распада СССР, ЦРУ способствовало распространению 10 миллионов книг и журналов на территории восточного блока. И история с "Доктором Живаго" была одной из первых, когда книга играла роль рычага политического давления.

Сам того не желая, Пастернак оказался в центре событий, взволновавших всю мировую общественность. Публикация романа за рубежом вызвала огромный общественный резонанс и повлекла за собой обширный поток разнородных оценок. Самой высокой из них явилось присуждение автору "Доктора Живаго" Нобелевской премии и мировое признание его таланта. Однако на родине это была рассмотрено как предательство и пособничество западному миру во главе с США, за что Пастернак горько поплатился, будучи дискредитированным властными структурами и писательским сообществом Советского Союза. Что является наиболее ярким примером, того, как самой эпохой и господствующим строем был обусловлен сценарий выстраивания отношений внутри творческой среды.

Но, несмотря на все обвинения и притеснения в адрес Пастернака, его фигура стала своеобразным символом свободы и сопротивления против подавления творческого начала и личности творца, являя собой пример непримиримости с идеологическим удушьем.



Заключение

Подводя итоги, хочется сделать краткие выводы в ходе исследования.

Итак, в данной работе с помощью корпуса источников и научной литературы была рассмотрена биография великого писателя и поэта, со всей сложностью перипетий его жизненной линии. Деятельность Пастернака была представлена в контексте исторического периода и характерной для него литературной среды Советского Союза.

Стоит ещё раз подчеркнуть, что литературное наследие Бориса Леонидовича явилось плодом, порождённым самой эпохой, её духом и умозрениями, витавшими в воздухе. Соединив в своём творчестве черты символистов и футуристов, к лагерям которых он принадлежал, в итоге, поэт выработал индивидуальный стиль с характерной для него спецификой. Время, в которое жил и творил Борис Леонидович Пастернак, было насыщено целым потоком исторических событий, которые коренным образом меняли судьбу нашей страны в прошлом столетии: это две революции и две мирровый войны, сталинские репрессии. Именно в такой обстановке происходило самоопределение и самоидентификация Пастернака как поэта. В своём становлении он перешагнул из одного социо-культурного и временного пласта в другой, заняв свою нишу в среде советской интеллигенции. При том, почти с самого начала существования Советского Союза и смены властей, Пастернак чётко дал понять, что не будет выразителем государственной идеологии и исполнителем госзаказа.

Несмотря на всю раскованность действий и, своего рода, не преклонение перед властью, она относилась к нему с терпимостью, а порой и выражала свою признательность и восхищение произведениям писателя, особенно в довоенный период.

Через всё своё творчество он пронёс приверженность собственному стилю и не изменил самобытности слога. Что нашло своё отражение в самом масштабном произведении Пастернака "Доктор Живаго", романе, длинною в

жизнь. Эта книга явилась результатом многолетнего труда поэта, его духовных и философских исканий, сформировавшихся уже в зрелые годы. Воплощение многих, ранее используемых образов, читается на страницах книги. По словам самого писателя, "Доктор Живаго" вобрал в себя лучшее из предыдущих литературных опытов, что было по достоинству оценено мировой общественностью, в виде присуждения Пастернаку Нобелевской премии. Однако советская сторона отреагировала диаметрально противоположно, вынудив писателя отказаться от награды и провести последние годы жизни в затворничестве в Переделкине.

Тогда от него отвернулось большинство друзей из писательского сообщества, пытавшихся оградить себя от контактов с опальным поэтом. Хотя Пастернак не держал зла на бывших товарищей, понимая, чем они руководствуются. Ведь господствующая идеологическая система и жёсткий механизм государственного аппарата могли в любой момент поглотить каждого, кто отойдёт от заданного правительством направления. Эпоха, когда творил Пастернак, в своём большинстве, была временем тотального контроля над всеми сферами человеческой жизни. И любое неповиновение могло привести к страшным последствиям, однако, писатель остался жив и в годы большого террора, скосившего значительную часть творческой интеллигенции, он не однократно отказывался подписывать коллективные письма против осуждаемых. Помимо того, он поддерживал своих репрессированных и заключённых друзей и их родственников, не отворачиваясь от них, только потому что они попали в немилость к властям. Для Пастернака верность своим принципам и совести было выше временного признания от лица государства. Поэтому он всегда действовал согласно личным убеждениям, а порой и вопреки государственным.

Необходимо отдельно обозначить незаменимый вклад литературной деятельности писателя для советской культуры и мировой поэзии 20 века. Высочайшее мастерство и неповторимая тональность стихов позволяют Пастернаку занять одно из первых мест в мощном поэтическом движении

первой четверти 20 века, на стыке исторических эпох, и обуславливают его высокую репутацию в поэзии последующих десятилетий. Его персона ярко выделяется на фоне эпохи, занимая в ней особое место. Масштабом его личности и таланта обусловлено огромное количество поклонников по всему миру. Надо сказать, что до сих пор прилавки книжных магазинов заполнены его произведениями, будоражащими умы читателей, сюжеты его трудов находят своё отражение в киноэкранизацициях, созданных и за пределами нашей страны, на его стихи написан ряд песен отечественных исполнителей, по мотивам его трудов ставят театральные постановки. Проблемы, поднимаемые на страницах его произведений, пожалуй, можно отвести к числу "вечных". Пастернак всегда пытался проследить и воплотить в своих трудах сложную цепь переплетений во всем мире, взаимную связь всего его многообразия. Автор пытался осмыслить место человека среди всего сущего и постичь суть бытия.

Судьбу Пастернака, на самом деле, можно назвать одной из самых удивительных среди литераторов прошлого века, наполненную одновременно трагическим и героическим смыслом. Великий, считавшийся самым аполитичным, поэт стал политическим символом свободы и борьбы против подавления личности, явившись примером непоколебимости, несмотря на все притеснения со стороны советских властей.

Как известно, при жизни творца трудно признать в нём гения, многими современниками он воспринимается скорей как посредственность, нежели чем, что-то по истине выдающееся. Персона Бориса Леонидовича Пастернака, заклеймённая в последние годы его жизни, была реабилитирована лишь спустя тридцать лет после его смерти, когда решение об исключение его из Союза писателей было отменено и его имя стало упоминаться в обучающих программах.



Источники и научная литература

1. Источники

1.1.Сборники документов

1. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) - ВКП(б), ВЧК - ОГПУ - НКВД о культурной политике. 1917-1953 / Под ред. А. Н. Яковлева. М.: МФД, 1999. 872 с.

2. Золотоносов М. Н. Гадюшник. Ленинградская писательская организация: избранные стенограммы с комментариями. Из истории советского литературного быта 1940-1960-х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2013. 880 с.

1.2.Письма

3. Генсировская Г. Письмо Бориса Пастернака Иосифу Сталину // Невский альманах. 2003. № 9. С. 45

4. Мандельштам О. Э. Полное собрание сочинений и писем в трёх томах. Т.3. Проза. Письма. М.: Прогресс-Плеяда, 2011. 1002 с.

5. Пастернак Б. Л. Письма к родителям и сестрам. М.: Новое лит. обозрение, 2004. 892 с.

6. Пастернак Б.Л. и Пастернак З.Н. Второе рождение. Письма к З.Н. Пастернак. Воспоминания. М.: У-Фактория, 2007. 480 с.

7. Пастернак. Б.Л. Существованья ткань сквозная. Переписка с Евгенией Пастернак. М.: НЛО, 1998. 720 с.

8. Рильке Р.М. Дыхание лирики: Переписка с Мариной Цветаевой и Борисом Пастернаком: Письма 1926 г. М.: Арт-Флекс, 2000. 300 с.

9. Шевеленко И.Д., Коркина Е.Б. Марина Цветаева. Борис Пастернак. Души начинают видеть. Письма 1922-1936 годов. М.: Вагриус, 2004. 720 с.

10. Эфрон А.С. А. Эфрон Б. Пастернаку / / Письма из ссылки (1948- 1957). Париж.: УМЦА-пресс, 1985. С. 180.

1.3.Воспоминания

11. Берлин И. Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах // Звезда. 1990. № 2. С. 129-157.

12. Вильмонт Н. Н. О Борисе Пастернаке: Воспоминания и мысли. М.: Советский писатель, 1989. 224 с.

13. Герштейн Э. Г. Мемуары. Спб.: Инапресс ,1998. 528 с.

14. Гладков А.К. Не так давно: пять лет с Мейерхольдом, встречи с Пастернаком, другие воспоминания. М.: Вагриус, 2006. 620 с.

15. Гладков. А.К. Встречи с Пастернаком. М.: Арт-Флекс, 2002. 115 с.

16. Д'Анджело С. Дело Пастернака: Воспоминания очевидца. М.: Новое лит. обозрение, 2007. 192 с.