Экзистенциальное измерение стихотворения Ф.И. Тютчева "Silentium!"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат

Экзистенциальное измерение стихотворения Ф.И. Тютчева «Silentium!»

Обобщенная цель данного реферата: доказать, что связь строф стихотворения «Silentium!» состоит не только в развитии лирической мысли, что существуют глубинные системные связи между тропами произведения. Выявление этих связей и их значения для организации художественного целого стихотворения составляет основную задачу данной статьи. В работе использованы несколько методов анализа, среди которых основное внимание уделено системному и контекстуальному.

Стихотворение «Silentium!» имеет большую интерпретационную историю, что во многом обусловлено особенностями художественной организации этого произведения Тютчева. В.И. Тюпа, осуществивший дискурсный анализ стихотворения, доказывает, что идеальным адресатом его «выступает субъект, обладающим иным, собственным мнением о предмете общения» и что забота автора «состоит в ограждении своей внутренней свободы и одновременно провоцировании свободной реакции адресата».¹ Действительно, количество интерпретаций тютчевского шедевра постоянно растет, но в нем все равно мерцает тайна.

При этом стихотворение «Silentium!», на первый взгляд, лишено романтической зыбкости, неопределенности. Исследователи отмечают, что стихотворение «замечательно радикальностью поставленной проблемы»,² что «общепризнанный дидактизм поэтического стиля Тютчева здесь предстает с предельной очевидностью»;³ внимание обращается и на «энергию убеждения»,⁴ во многом определяющую поэтическую интонацию произведения. Если, по определению поэта двадцатого столетия, стихотворение - это «покрывало, растянутое на остриях нескольких слов»,⁵ то лирическое произведение Тютчева словно стремится стать острием одного слова - «молчи». Им оно начинается и завершается, то же слово является рефреном, завершающим каждую из трех строф, обеспечивающим сквозную рифмовку и, в конечном счете, определяющим строфическую организацию всего произведения. При этом глаголы первой строки можно считать синонимичными: скрывать и таить «чувства и мечты свои» - значит, прежде всего, молчать. Кроме того, название стихотворения переводится: «Молчание!». Как справедливо отмечено А.И. Журавлевой, это заглавие с явным оттенком «средневеково-трактатного» ассоциируется и с вечным школьным «учительским» восклицанием: «Тишина!»⁶ Автору словно мало четырех заклинательных «молчи!» стихотворения, и заглавием «Silentium!» он хочет придать тексту незыблемость и монолитность. Некогда объединяющий просвещенных людей латинский язык заглавия служит и в данном случае той же цели.

Исследователи стихов отмечают, что связь их частей - «в развитии лирической мысли, которая единственно и составляет лирический сюжет, не поддержанная ни образно, ни синтаксически».⁷ Но такое развитие в анализируемом стихотворении - совсем не то едва сдерживаемое «движение ширящейся мысли», которое Л.Я. Гинзбург считает характерным для поэтических произведений Тютчева.⁸ Развертывание темы в стихотворении «Silentium!» подобно не «смертной мысли водомету», а небольшому каскадному фонтану с тремя ступенями-строфами. Все та же идея - о необходимости молчания, - пульсируя, переливается из одного замкнутого парной мужской рифмой двустишия в другое и (с большими паузами) из строфы в строфу.

При чтении произведения обращает на себя внимание торжественная, «одическая» серьезность, не подлежащая сомнению честность, с которой лирический субъект настаивает на необходимости предельного самоуглубления и изоляции от окружающего мира. Как будто это не Тютчева в том же 1830 году радовали «весенние воды» («Весенние воды»), «пернатых песнь» и радуга («Успокоение»), морская стихия («Конь морской», «Сон на море»), воспоминанье о «любви признаньи золотом» («Сей день, я помню, для меня…»). И как будто не Тютчев писал в одном из писем о своей жизни за границей: «Жизнь, которую я здесь веду, очень утомительна своей беспорядочностью. Ее единственная цель - это избежать во что бы то ни стало в течение 18 часов из 24-х встречи с самим собой».⁹

Исследователи творчества Тютчева имеют все основания размышлять о противоречивости лирического «я» его стихов. Эта проблема уходит корнями в глубинные противоречия романтической эстетики, которая, с одной стороны, ориентирует творца на постижение «дивного мира» «с разнообразием своим»¹⁰ в его целостности, а с другой, настаивает на принципиальной самоценности личности, которая стремится познать и объяснить окружающий мир через самое себя.

Индивидуализм как таковой не мог быть привлекателен для раннего Тютчева - почитателя Шеллинга, философа, который считал злом преобладание единичной воли над универсальной. В стихах Тютчева речь идет, как правило, о «роковой отторженности от мира»,¹¹ которая осознается лирическим субъектом как трагическая. Об этом говорят, например, строки стихотворения «Бессонница» (1829):

троп стихотворение тютчев лирический

Нам мнится: мир осиротелый

Неотразимый рок настиг -

И мы, в борьбе, природой целой,

Покинуты на нас самих.

Лирического субъекта Тютчева отличает искреннее желание «войти в эту жизнь всем существом», даже если это жизнь общества. Думается, не стоит считать главной темой стихотворения «Silentium!» тему противоречий личности и общества («поэт и толпа», «поэт и чернь»).

В ранней лирике поэта обращают на себя внимание повторяющиеся ситуации временной «выключенности» лирического субъекта из потока жизни. Сказанное касается, например, стихотворений «Проблеск» (1825), «Видение» (1829), «Бессонница» (1829), «Еще шумел веселый день» (1830; 1851), «Сон на море» (1830) и, конечно, «Silentium!». Есть в этой «выключенности», отрешенности что-то, заставляющее, с одной стороны, искать ее причины в особенностях мироощущения поэта, а с другой - замирать и так же «выключаться», словно перед нами предстало некое развеществление бытия, и «наша жизнь стоит пред нами, Как призрак на краю земли» (55). Поэт писал:

И мне казалось, что меня

Какой-то миротворный гений

Из пышно-золотого дня

Увлек, незримый, в царство теней.

(«Еще шумел веселый день», 59)

Во фрагментах, подобных процитированному, ощущается экзистенциальное измерение: человек один на один с миром. И интерпретировать их, исходя только из эстетических установок романтиков, думается, невозможно. Написанное в начале 1830-х годов стихотворение «Душа моя, Элизиум теней…», которое часто рассматривается в одном проблемно-тематическом ряду со стихотворением «Silentium!», - редкий пример того, как Тютчев, обнаруживший это измерение в себе, вдруг в последних двух строках стал развивать тему, ориентируясь на романтический топос «личность и толпа». Он писал:

Душа моя, Элизиум теней,

Теней безмолвных, светлых и прекрасных,

Ни помыслам годины буйной сей,

Ни радостям, ни горю не причастных, -

Душа моя, Элизиум теней,

Что общего меж жизнью и тобою!

Меж вами, призраки минувших, лучших дней,

И сей бесчувственной толпою?



В первой строфе «надмирное» состояние души лирического субъекта противопоставляется «помыслам», «радостям» и «горю» современности; в пятом и шестом стихе треволнения «годины буйной сей» поглощаются обобщенно представленной «жизнью»: выстраивается оппозиция «статичность души - динамика окружающего мира». А в седьмом и восьмом стихе вдруг оказывается, что жизнь соотносима с «бесчувственной толпой». Но «бесчувственная толпа» не может испытывать радость и горе, «мыслить и страдать», говоря пушкинскими словами. Создается впечатление, что Тютчев здесь просто растерялся, не находя возможности сообщения души с жизнью, ее проявлениями и ее действенностью.

М.М. Гиршман отмечает, что «настороженное, «подозрительное» отношение к действию, вернее, к его возможным последствиям, вообще очень свойственно Тютчеву <…>. Ведь его главный рецепт направлен на то, чтобы погрузить человека в нирвану, устранив его самосознание, способность к разумному действию и тем самым все человеческое».¹² Так или иначе, когда идет речь о ситуациях «выключения» из потока жизни, представленных в ранней тютчевской поэзии, в поле зрения исследователя должен быть не только Тютчев-романтик, но и Тютчев - гениальный созерцатель Вечности. Думается, М.М. Гиршман не случайно при характеристике мироощущения поэта употребил чужеродное европейскому сознанию слово «нирвана». У автора данной статьи при чтении анализируемого произведения возникли устойчивые ассоциации с состоянием глубокой медитации, которая присутствует во многих восточных духовных практиках. Действительно, стихотворению «Silentium!» присуща не столько «энергия убеждения», сколько глубокая суггестивность - завораживающее, магическое действие слов, с помощью которых читатель переживает особое состояние отрешенности и хрупкой свободы. Именно поэтому в стихотворении поэта не раз повторяется слово «молчи», которое практически не обогащается новыми смысловыми оттенками. Именно поэтому произведение столь прихотливо организовано с точки зрения ритмики. При жизни Тютчева оно, как известно, дважды правилось достаточно авторитетными редакторами в соответствии со схемой классического ямба. Современный читатель предпочитает вслушиваться в музыку «несовершенного» шедевра поэта. И тот, кто читает стихотворение не с позиции редактора или критика, а доверяет его автору и поддается гипнотическому воздействию текста, - тот бывает вознагражден музыкой, которая в ситуации «выключенности» автора и читателя обладает смыслом, красотой и гармонией.

Давно отмечено, что Тютчев «необычайно скуп на тропы»¹³ в этом стихотворении, и хотя он пользуется «теми же красками и образами, которые характерны для его стихов о природе, о мире внешнем <…> все эти образы не столько присутствуют в тексте, сколько просвечивают в его глубине».¹⁴ Но вместе с тем, по мнению современного исследователя, произведение «при всей своей интеллектуальной рефлексивности <…> организовано имагинативно («вообразительно»)», а не интеллигибельно.¹⁵ Думается, части образного ряда стихотворения, хотя и не вовлекаются явно в единый метафорический поток, все же внутренне взаимосвязаны. Поэтому мы не можем согласиться с тем, что развитие лирической мысли не поддержано образно. Художественная логика связей между зримыми образами становится понятной, если читатель погружается в то специфическое состояние, о котором упоминалось выше и которое напоминает медитацию.

Так, одно из ключевых упражнений йоги, выполняемое в асане «шавасана» (позе трупа), дает человеку свободу от внешнего мира, от всего того, что может угнетать или тревожить. Выполняющий это упражнение должен научиться какое-то время ни о чем не думать, так как любая мысль так или иначе связывает его с суетой мира. Йоги в «шавасане» превращаются в созерцателей своего дыхания. В процессе вхождения в асану учитель обычно рекомендует ученикам вообразить себя в одиночестве на лоне природы - там, где каждому особенно хочется оказаться. Ученик, начиная с созерцания природы, постепенно отрешается и от нее. Предаваться в это время мыслям - значит не справиться с поставленной учителем задачей. Но допускается, что в сознании неопытных йогов могут время от времени всплывать картины природы. Образы зримой реальности тютчевского стихотворения напоминают именно такие, всплывающие из душевных глубин полупрозрачные образы-видения. И отстраненное отношение к мечтам, чувствам и думам напоминает о йоговской практике: лирический субъект не думает, не испытывает каких-либо эмоций - мысли и эмоции рядом с ним, в воздухе, ими можно любоваться, как звездами, можно слышать их пение, и их могут разогнать «дневные лучи».

Исследователи творчества Тютчева, как правило, не акцентируют внимание на зримых образах стихотворения из-за их «разрозненности», «скупости». Однако их состав и комбинация могут кое-что прояснить в бытии таинственного лирического субъекта, все душевные силы которого направлены на удержание состояния обособленности. В стихотворении «Silentium!» эти образы пунктирны, они не вполне «успевают» раскрыть свой художественный потенциал, но, думается, не будет ошибкой обратиться к аналогичным тютчевским образам. Такой подход обусловлен структурными особенностями художественного мира поэта, у которого, как отмечают литературоведы, «контекст управляет не только данным стихотворением»¹⁶ и есть «проходящие идеи», «постоянные образы».

В каждой строфе стихотворения один образ. В первой его содержит сравнение: «Безмолвно, как звезды в ночи». Во второй - образ ключей, которые нельзя «взрывать», чтобы не нарушить мира уединенной души. В третьей - образ «дневных лучей», разгоняющих таинственно-волшебные думы, он по смыслу соотносится с «наружным шумом».

Есть искушение звездную ночь первой строфы вписать в «ночную поэзию» Тютчева, в которой, по бытующему в тютчевоведении мнению, центральным является образ хаоса,¹⁷ Однако хаосу и связанным с ним мотивам явно нет места в «одном из наиболее организованно замкнутых»¹⁸ произведений поэта. Характер ночного пейзажа, несколькими штрихами обозначенного в стихотворении «Silentium!», можно понять, обратившись к зримому образу второй строфы - ключам. Во внутреннем мире лирического субъекта создается излюбленный поэтом тип вертикального пейзажа, который развертывается сверху вниз. Вверху, на небе, звезды, внизу - бьющие из земли ключи.

По нашим наблюдениям, хаос отступает от лирического субъекта стихотворения Тютчева, если в открывающемся ему пейзаже, кроме ночного неба, присутствует вода. Так происходит в лирическом сюжете стихотворения «Летний вечер» (1828):

Уж солнца раскаленный шар

С главы своей земля скатила,

И мирный вечера пожар

Волна ночная поглотила.

Уж звезды светлые взошли

И тяготеющий над нами

Небесный свод приподняли

Своими влажными главами.

Река воздушная полней

Течет меж небом и землею,

Грудь дышит легче и вольней,

Освобожденная от зною.

И сладкий трепет, как струя,

По жилам пробежал природы,

Как бы горячих ног ея

Коснулись ключевые воды.



Благотворное действие воды, связанное с ее свойством снимать накопившееся напряжение, поглощать излишнюю энергию, бесспорно, важно для Тютчева. Чтобы «пылающая бездна» меньше тревожила героя, у его ног (или под ногами) должна быть умиротворяющая вода. Недаром ночью на корабле он способен пребывать «в тихой области видений и снов» («Сон на море», 1830; «По равнине вод лазурной…»,1849). Недаром столь гармоничен образ «чистого» лебедя, находящегося «между двойною бездной» - небесной и водной («Лебедь», 1839). Х.Э. Керлот пишет, что «вода символизирует земную, природную жизнь, но никогда не - жизнь метафизическую».¹⁹ Тютчев, очевидно, достигал хрупкого душевного равновесия тогда, когда образы метафизического (небо, звезды) сочетал с образами природного (вода). Поэтому в идеальном внутреннем мире лирического «я», мире, образ которого развернут в стихотворении «Silentium!», вслед за безмолвными «звездами в ночи» являются льющиеся, незамутненные, питающие ключи.

Примечательно, что поэтом употреблена форма множественного числа: «ключи». Как известно, в начале 1830-х годов в лирике Тютчева возник образ ключа как символа внутренней, истинной жизни:

…Так и в груди осиротелой,

Убитой хладом бытия,

Не льется юности веселой,

Не блещет резвая струя, -

Но подо льдистою корой

Еще есть жизнь, еще есть ропот -

И внятно слышится порой

Ключа таинственного шепот!

(«Поток сгустился и тускнеет…», 72-73)

С другой стороны, образы ключей, родников, подземных вод в поэзии Тютчева тесно связаны с образом-символом Матери-земли, источника жизни и силы. Ключи - это то, что дает возможность соприкоснуться с самым чистым и таинственным из сокровищ Земли. Тютчевская тоска по этому чистому, подземному нашла выражение, например, в образе безумного водоискателя («Безумие», 1830). В этом стихотворении «безумье жалкое», прежде чем припасть «жадным слухом» к земле, что-то искало в облаках. Безумец хотел совместить то же, что и «поэт мысли» Тютчев.

Образ ключей не только придает завершенность образу идеального внутреннего мира, но и связывает лирического субъекта с внешним, балансирует на грани двух миров. Дело в том, что, во-первых, несколько ключей ассоциируются скорее не с жизнью отдельной личности, а с жизнью Земли, которая питает человека. Во-вторых, этот образ вводится в стихотворение не с помощью непосредственного сравнения с явлениями сугубо внутреннего мира (чувствами, мечтами), как это было с образом звезд в первой строфе. Образ ключей более самостоятелен, хотя он и есть знак потаенной жизни души. В-третьих, если бы семантика образа «ключей» исчерпывалась только областью внутреннего, то есть, «ключи» означали бы мысли, мечты или чувства, читатель скорее всего испытывал бы вполне объяснимый дискомфорт от того, что автор предлагает ими «питаться» (поглощать то, что уже внутри). Но вторая строфа, как и стихотворение в целом, наделяет, как и ее образы, ощущением прозрачности и свободы.

Неоднозначный образ ключей коррелирует с тем усмиряемым стремлением вовне, к диалогу, которое выражается через взволнованные вопросы-сомнения второй строфы произведения Тютчева. Я.О. Зунделович считал вопросы стихотворения «Silentium!» «риторическими полуутверждениями».²⁰ Однако, думается, здесь прорываются «настоящие» вопросы, выдающие неподдельное страдание. Они приходят к человеку, находящемуся в «надмирном» состоянии, и потому так безыскусны, так откровенны. Их откровенность и сокровенность подчеркивают «примитивные» клаузулы:



Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Если бы эти вопросы служили исключительно риторическим целям, поэт смог бы подобрать более интересные рифмы, уйти от разговорной интонации. Аналогичный случай пренебрежения изысканностью речи встречаем в стихотворении «Сижу задумчив и один» (1835):

Былое - было ли когда?

Что ныне - будет ли всегда?..

Зрелый поэт ставит рядом слова «былое» и «было», рифмует «когда» и «всегда», конечно, не из-за бедности словарного запаса, а из честности, из нежелания украшать «нахлынувшие горлом» вопросы.

Однако вопросы второй строфы стихотворения «Silentium!» бессильны изменить характер его развертывания, тонут в его колдовской музыке, и потому эта строфа не становится антитезисом, она лишь обретает большее лирическое напряжение. Именно в ней находится интонационный центр произведения - стих «Мысль изреченная есть ложь». Здесь лирический субъект был искушаем возможностью говорить - и преодолел это искушение.

В третьей строфе стихотворения «Silentium!» преодолеваются искушения уже внешнего мира. Зримый образ последней строфы - «дневные лучи», они «разгонят» таинственно-волшебные думы. С одной стороны, этот образ, как образ внешней сферы, противопоставлен «звездам в ночи» и «ключам», то есть внутренней, истинной жизни человека. А с другой стороны, «дневные лучи» не получают в стихотворении никакой эмоциональной оценки. Тютчев «не стал делать внешний мир ни страшным, ни жестоким, - пишет Н.В. Королева, - он оставил его - никаким».²⁰

В контексте тютчевской поэзии лучи, свет, солнце - позитивные явления. В пользу этого утверждения говорят не только наши наблюдения, но и работы современных ученых о мотивах света в лирике Тютчева.²² В полемическом стихотворении «Не то, что мните вы, природа…» (1836), направленном против последователей идей философов-рационалистов XVIII века, поэт писал:

Лучи к ним в душу не сходили,

Весна в груди их не цвела,

При них леса не говорили,

И ночь в звездах нема была!

Итак, если лучи не сходят в душу, это не истинная жизнь, а если сходят, то непременно расстраивают высоко настроенные душевные струны? Думается, лучи неизбежно несут с собой иное состояние, которое только с первого взгляда может показаться неорганичным для лирического субъекта стихотворения, навязываемым ему. На самом деле скупые зримые образы внутреннего мира «притягивают» «дневные лучи». Ведь когда звезды (чувства и мечты) «встают и заходят» «в ночи», это означает, что даже в этой метафорической ночи есть время, движение которого можно проследить по изменяющим положение созвездиям и которое неизбежно движется к утру.

Выше было указано, что уже во второй строфе стихотворения «Silentium!» на уровне системы образов начинается нарушение герметичности внутреннего мира лирического субъекта. «Ключи» здесь связаны и с внутренней сферой, и с внешней. Зримые образы стихотворения выстраиваются по принципу усиления связи с внешним миром. Это неизбежное движение навстречу миру, как ни странно, не вызывает глубокого протеста лирического субъекта, который до последнего слова настаивает на необходимости уединения. Исследователями отмечено, что ритмические переходы ямба в амфибрахий в четвертой, пятой и семнадцатой строках служат передаче замедленного течения «внутреннего» времени. Однако игнорируется тот факт, что замедленные ритмы душевной жизни вдруг начинают звучать и в семнадцатой строке, там, где появляются «вероломные», по мнению некоторых интерпретаторов, лучи: «Дневные разгонят лучи». На ритмическом уровне смена внутреннего внешним ничем не отличается от чарующего погружения в душевную глубину. И это оттого, что солнечные лучи связаны с внутренним миром лирического субъекта произведения гораздо более, чем принято думать. Недаром в стихотворении «Душа хотела б быть звездой» (1830) поэт отдал предпочтение звездам, которые горят не ночью, а днем, и «палящие солнечные лучи» не только не мешают им, но просветляют их бытие.

Поэт писал в письме к Э.Ф. Тютчевой: «Ничто так кротко и утешительно не соединяет живых, как свет. Древние хорошо это понимали; недаром они всегда говорят о свете с умилением».²³ Дневные лучи не только лишают человека возможности уединения, но и ведут к соединению с «живыми», к диалогу с миром. И, бесконечно дорожа созерцанием душевной глубины, поэт внутренне принимает также «внешнюю» жизнь. Зримые образы стихотворения незаметно выводят нас к этой жизни. Может быть, поэтому думы в последней строфе нарушают безмолвие и начинают петь: они уже подсвечиваются дневными лучами.

Возвращаясь к духовной практике йогов, с некоторыми моментами которой мы сравнивали состояние лирического субъекта стихотворения «Silentium!», отметим, что конечная цель их упражнений состоит не в отрешении от мира, как можно подумать, а в установлении глубинных связей с ним на качественно новом уровне, в принятии его. Лирический субъект анализируемого стихотворения, так же, отрекаясь от мира, становится на путь его обретения.

Стихотворение Тютчева, несмотря на отмеченный дидактизм, не стало уныло-назидательным потому, что в нем, казалось, подчиняющем все центральному образу молчания, чувствуется сопротивление материала. В середине стихотворения произнесен приговор: «Мысль изреченная есть ложь», но лирическое высказывание, находясь под угрозой стать ложью и превратиться в ничто, все равно разворачивается, мысль изрекается. Жизнь не в душевной глубине тоже ложна (недаром рифма двух центральных строк «живешь - ложь»). Однако внутренний мир строится по подобию внешнего, а образ внешнего мира (лучи) оказывается связан с внутренним, причем не только антитетическими отношениями.

Спустя век после того, как было создано стихотворение «Silentium!», М.И. Цветаева с присущей ей беспощадной последовательностью пыталась исчерпать тему абсолютного уединения в стихотворении «Уединение: уйди…» (1934). Во внутреннем мире ее героини и ее самой нет места образам зримой реальности, в нем только «свобода», «прохлада», «победа». Поэтому нет ничего неожиданного в том, что стихотворение заканчивается изгнанием жизни из этого мира:

Уединение в груди.

Уединение: уйди,

Жизнь!²⁴

Тютчев в стихотворении «Silentium!» не смог заставить сердце «мужаться до конца», жизнь проникает в мир души, тревожит своей красотой, заставляет говорить. Поэтому прав современный исследователь, считающий, что, несмотря на интонацию убеждения этого произведения, идеальным его читателем будет читатель непокорный, обладающий собственным мнением по данному вопросу, хотя и уважающий внутреннюю свободу автора.²⁵ Стихотворение «Silentium!» со своим мягко сопротивляющимся материалом предполагает, что этим материалом станет и читатель. Именно эта мысль указала интерпретационный путь автору данной статьи.



Примечания

¹ Тюпа В.И. Сопоставительный анализ двух Silentium`ов // Тюпа В.И. Анализ художественного текста: учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений. М., 2006. С. 285.

² Журавлева А.И. Стихотворение Тютчева «Silentium!» (К проблеме «Тютчев и Пушкин») // Замысел, труд, воплощение. М., 1977. С. 182.

³ Там же. С. 185.

⁴ Королева Н.В. Ф. Тютчев. Silentium! // Поэтический строй русской лирики. Л., 1973. С. 152

⁵ Блок А.А. Записные книжки. М., 1965. С. 84.

⁶ Журавлева А.И. Стихотворение Тютчева «Silentium!» (К проблеме «Тютчев и Пушкин»). С. 183.

⁷ Королева Н.В. Ф. Тютчев. Silentium! С. 151.

⁸ Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1997. С. 93.

⁹ Аксаков И.С. Биография Ф.И. Тютчева. М., 1997. С. 8.

¹⁰Тютчев Ф.И. Сочинения в двух томах. М., 1980. Т 1. С. 61. Далее стихотворения Ф.И. Тютчева будут цитироваться по этому изданию с указанием страниц в круглых скобках.

¹¹Ляпина Л.Е. Лекции о русской лирической поэзии: Классический период: Учеб. пособие. СПб, 2005. С. 32.

¹²Гиршман М.М. Анализ поэтических произведений А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева: Учеб. пособие. М., 1981. С. 62.

¹³ Королева Н.В. Ф. Тютчев. Silentium! С. 154.

¹⁴Журавлева А.И. Стихотворение Тютчева «Silentium!» (К проблеме «Тютчев и Пушкин»). С. 187 - 188.

¹⁵Тюпа В.И. Сопоставительный анализ двух Silentium`ов. С. 281.

¹⁶ Гинзбург Л.Я. О лирике. С. 97.

¹⁷Аношкина В.Н. Красота природы и человеческой души. Лирика Ф.И. Тютчева 1810-1840-х годов // Федор Иванович Тютчев. Проблемы творчества и эстетической жизни наследия: Сб. науч. тр. М., 2006. С. 42.

¹⁸ Зунделович Я.О. Этюды о лирике Тютчева. Самарканд, 1971. С. 74.

¹⁹ Кэрлот Х.Э. Словарь символов. М., 1994. С. 119.

²⁰Зунделович Я.О. Этюды о лирике Тютчева. С. 76.

²¹ Королева Н.В. Ф. Тютчев. Silentium! С. 155.

²²Розадаева М.А. «Свет, превосходящий солнечное сияние…» (духовный смысл образа света в творчестве Ф.И. Тютчева) // Федор Иванович Тютчев. Проблемы творчества и эстетической жизни наследия: Сб. науч. тр. М., 2006; Сергеева О.А. Красота и тайна света в лирике Ф.И. Тютчева // Там же.

²³ Тютчев Ф.И. Соч.: В 2-х т. Т. 2. М., 1980. С. 224.

²⁴ Цветаева М.И. Соч.: В 2-х т. Т. 1. М., 1980. С.319.

²⁵ Тюпа В.И. Сопоставительный анализ двух Silentium`ов. С. 285.

Список литературы

1.Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 2007.

2.Зунделович Я.О. Этюды о лирике Тютчева. Самарканд, 1971.

3.Королева Н.В. Ф. Тютчев. Silentium! // Поэтический строй русской лирики. Л., 1973.

4.Ляпина Л.Е. Лекции о русской лирической поэзии: Классический период: Учеб. пособие. СПб, 2005.

5.Магомедова Д.М. Филологический анализ лирического стихотворения: Учеб. пособ. для студ. филол. фак. высш. учеб. Заведений. М., 2014.

6.Тюпа В.И. Анализ художественного текста: Учеб. пособ. для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений. М., 2006.

7.Федор Иванович Тютчев. Проблемы творчества и эстетической жизни наследия: Сб. науч. тр. М., 2006.

8.Тютчевский сборник. Таллинн, 1990.

Размещено на Allbest.ru