На самом деле ничего подобного не было. Действительно, в начале апреля 1814 Наполеон располагал войском в Фонтенбло (60 тысяч солдат «Старой гвардии» (элитные войска, отличавшиеся наибольшей преданностью Бонапарту)), с помощью которых он собирался вернуть себе Париж. Но этим планам не суждено было сбыться. После того, как он официально отрёкся от престола 6 апреля того же года, а после подписал Фонтенблоский договор, практически все «верные соратники» оставили его. В отчаянии он даже пытался отравить себя, но ничего не вышло.

Очередное упоминание Наполеона появляется только в самом конце «Франсии»: «Le 21 mars 1815, Paris etait en fete, Napoleon, rentre la veille au soir aux Tuileries, se montrait aux Parisiens dans une grande revue de ses troupes, sur la place du Carrousel. Le peuple surpris, enivre, croyait prendre sa revanche sur l'etranger…» [21, c. 230]. Так Санд пытается внушить читателю мысль о столь для неё желанном триумфе Наполеона над ненавистными русскими. Очевидно, что это также являлось неправдой. Пробыв на острове Эльба меньше года, Наполеон успешно сбегает оттуда с 1.000 солдат и направляется на штурм Парижа, по пути набирая себе в армию новых людей. К великой радости парижан, в этот раз ему удалось осуществить задуманное: 21 марта 1815 г. Бонапарт снова въехал в Тьюильри. Но радовались они этому не потому, что таким способом Наполеон расправился с русскими (которых на тот момент в городе практически не было), а потому, что он сместил (пусть и временно) Людовика XVIII. Они недолюбливали нового короля из-за того, что он игнорировал законы Хартии 1814 г.

Реакция Александра I и его союзников не заставила себя долго ждать. Образовав очередную (седьмую) коалицию 25 марта 1815 г., они решили поэтапно направить в Париж некоторое количество войск, насчитывающих в общей сложности 600 тысяч человек. В ответ Наполеон со своей 125-тысячной армией отправился им навстречу в Бельгию, надеясь разбить противников по частям. В итоге он потерпел сокрушительное и окончательное поражение около деревни Ватерлоо 18 июня 1815 г. 22 июня того же года он во второй раз отрёкся от престола и отправился к англичанам, думая, что они предоставят ему политическое убежище. Вместо этого его отправили в ссылку на остров Святой Елены в Атлантическом океане, где он и скончался 5 мая 1821 г.

Узнав об отречении Наполеона, 8 июля 1815 г. Людовик XVIII вернулся в Париж и правил Францией до самой своей смерти в 1824 г. Впоследствии период его правления назвали «эпохой Реставрации (Бурбонов)».

Не менее предвзята Санд и к войскам Александра I, называя их шествие по Парижу «жестокой комедией». По замечаниям очевидцев, всё было несколько иначе.

Согласно запискам прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка И. М. Казакова, войска Александра I и его союзников действительно вошли в Париж 31 марта 1814 г. и двигались по тому же маршруту, который указывает автор, проходя через квартал Сен-Мартен в сторону Елисейских полей: «Долго шли мы по улицам, потому что шли повзводно на взводную дистанцию до самой площади Louis ХV (place de la Concorde) - между Тюильрийским садом и Champs-Elisees, где император остановился со свитою, пропуская шедшие церемониальным маршем войска. Поравнявшись с государем, войска заходили повзводно левым плечом в аллею Елисейских Полей…» [Цит. по: 8, с. 312]. Но они это делали не потому, что хотели «покрасоваться» перед всем Парижем, а потому что стремились добраться до бывшей резиденции Наполеона - Елисейского дворца, который на время хотел занять российский царь. Но, вскоре, он отказался от этого, т.к. ему доложили, что там заложен порох. Это же подтверждает и Санд: «En ce moment, il eut a regler deux details d'importance fort inegale. Le premier fut a propos d'un avis qu'on lui avait transmis pendant la revue : suivant ce faux avis, il n'y avait point de securite pour lui a l'Elysee, le palais etait mine. On avait sur-le-champ depeche vers M. De Talleyrand, qui avait offert son propre palais» [21, c. 14]. Та же история произошла и с дворцом Тьюильри. В итоге Александр I предпочёл остановиться у Талейрана. Так что император не занял Тьюильри не из-за своей «напускной скромности», как утверждает Санд, а из-за предосторожности.

Что же касается реакции парижан на происходящее, то, поначалу, они были настроены недоверчиво по отношению к чужакам. Начитавшись и наслушавшись множество грязных сплетен о русских, они полагали, будто им нравится насиловать женщин, пороть людей розгами и есть детей. К тому же, они ожидали с их стороны справедливой мести за военные действия Наполеона на территории Российской Империи. По воспоминаниям генерал-майора М. Ф. Орлова (тогда ещё полковника): «Мы ехали верхом и медленно, в глубочайшей тишине. Слышен был только раздававшийся стук копыт лошадей, и изредка несколько лиц с тревожным любопытством являлись в окнах, которые быстро открывались и быстро закрывались» [Цит. по: 15].

Но, быстро убедившись в обратном, большинство парижан (а не только аристократы) с искренним восторгом встречало победителей. Так, декабрист Н. А. Бестужев в своей повести «Русский в Париже 1814 г.» пишет: «Наконец появились ворота Сен-Мартен. Музыка гремела; колонны, проходя в тесные ворота отделениями, вдруг начали выстраивать взводы, выступая на широкий бульвар. Надобно себе представить изумление солдат, когда они увидели бесчисленные толпы народа, дома по обе стороны, унизанные людьми по стенам, окошкам и крышам! Обнаженные деревья бульвара вместо листьев ломились под тяжестью любопытных. Из каждого окна спущены были цветные ткани; тысячи женщин махали платками; восклицания заглушали военную музыку и самые барабаны. Здесь только начался настоящий Париж и угрюмые лица солдат выяснились неожиданным удовольствием».

Именно этим обстоятельством марш победителей вышел столь «торжественным». Люди непроизвольно радовались тому, что никто не собирается их мучить или убивать, и что их жизнь останется прежней.

Так что никакого «спектакля», о котором говорит Ж. Санд, не было и в помине. События развивались слишком стремительно, чтобы их можно было считать «запланированными». Париж, боясь быть уничтоженным, подписал капитуляцию 31-го марта в 2 часа ночи с правом вывода французской армии из города. А уже в 10 утра того же числа русские войска начали вхождение в Париж. За такой короткий срок при всём желании невозможно было подготовить «представление» такого масштаба.

К тому же, ни русские, ни тем более французы не ожидали, что смогут так быстро найти общий язык. Артиллерийский офицер И. Т. Радожицкий впоследствии вспоминал: "Парижане, воображая русских, по описанию своих патриотов, варварами, питающимися человеческим мясом, а казаков -- бородатыми циклопами, чрезвычайно удивились, увидевши российскую гвардию, и в ней красавцев-офицеров, щеголей, не уступающих, как в ловкости, так в гибкости языка и степени образования, первейшим парижским франтам…» [Цит. по: 19].

Но особый интерес у французов вызывали русские казаки. Бородатые, в шароварах с красными лампасами и с широкими ремнями, эти «великаны» резко контрастировали с местным населением. Но ещё больше они поражали французов своими экстравагантными привычками: купали в Сене своих коней и мылись сами; жарили мясо и варили суп на костре; устраивали ночные пляски в лагере на Елисейских полях; спали на соломе, подложив под голову седло и т.д.

Однако этим деятельность казаков не ограничивалась. Они с удовольствием участвовали в повседневной жизни Парижа: посещали кафе, музеи, рынки, магазины, игорные и публичные дома и т. д. Подтверждением тому являются работы немецкого художника Г. Э. Опица, французского гравёра Ж.-Ж. Гратина, карикатуриста Л. Гарнери, в которых они воспроизводят различные сценки из жизни казаков в Париже.

В произведении «Франсия» также встречается описание казаков. Неспроста оно первоначально называлось «Казаки в Париже». Речь идёт об одном из главных персонажей романа - Диомиде Мурзакине.

То, что Мурзакин является казаком, читатель догадывается не сразу, поскольку Ж. Санд вначале утверждает, что он «грузин по происхождению, возможно, курд или перс» [13, c. 5]. Видимо, автор не видел особой разницы между этими народностями, а ведь она очевидна: грузины - жители Грузии; персы - жители Персии (современного Ирана); курды встречаются как в Иране (в большинстве своём), так и в Грузии. Хотя эти две южные страны некогда действительно входили в состав Российской Империи, они не имели практически ничего общего. Они даже никогда не граничили друг с другом. И если путаницу Санд с персами и курдами ещё можно объяснить (две схожие народности в одной стране), то остаётся непонятным, как она могла поставить в один ряд такие разные народы, как грузины и персы. Вероятно, это произошло по причине неосведомлённости автора по данному вопросу.

Что касается истинного происхождения казаков, то существует множество версий на этот счёт. Одни историки причисляют их к гуннам, хазарам или скифам, другие (В. Соловьёв) - к славянам, а В. Шамбаров и Л. Гумилёв - к восточным народам (касогам, хазарам, черкесам, но никак не к грузинам, курдам или персам). Возможно Санд, не особо разбиравшаяся в этнологии, хотела таким образом объяснить, почему, по её мнению, во внешности Мурзакина присутствуют восточные черты.

Единожды назвав «национальность» Мурзакина, Санд впоследствии всё чаще указывает на его принадлежность к казачеству (правда, не вполне точно) посредством отрывистого описания его биографии. Так, она упоминает, что Диомид родился в Малороссии. В XIX в. так называли юго-западный край Российской Империи (часть современной Украины), в котором встречались запорожские казаки. Но вскоре она уже пишет, что Мурзакин родом из Танаиса - реального города, расположенного в России, в устье реки Дон, где сформировалось донское казачество.

Далее Санд утверждает, что Мурзакин участвовал в битве при Плещеницах под командованием некоего Платова. В этом случае она уже более корректна. Ведь М. И. Платов - это реальная историческая личность; атаман Донского казачьего войска, который действительно руководил казаками в боях при Плещеницах, а также при Студёнке в 1812 г.

Ещё одним свидетельством казачьего происхождения Мурзакина являются его собственные воспоминания из детства: «Меркнувшее сознание перенесло Мурзакина далеко, к маленькому домику на берегу полноводной реки. Он увидел луга с пасущимися стадами, узнал лошадь, на которую в детстве впервые сел верхом, услышал чей-то голос, который кричал ему: «Осторожней, дитя!» Это был голос его матери…» [13, c. 42]. В те времена донские казаки учились верховой езде «на вольном просторе» с очень раннего возраста - с 3-5 лет. Вырастая, они становились прекрасными наездниками. Поэтому неслучайно Мурзакин вступил в Париж именно верхом, а не пешком.

Однако, несмотря на всё вышеперечисленное, Ж. Санд считает Мурзакина «русским». Она оправдывает это тем, что Мурзакин получил «московское воспитание» благодаря дяде Огоцкому (что довольно необычно для казака, который предпочитает жить со «своими» в особых поселениях - станицах). Но это идёт в полное противоречие с утверждением, что Мурзакин большую часть времени проводил в Дерптском университете, бывая в Москве лишь на каникулах.

Императорский Дерптский университет (ныне Тартуский университет) старейшее высшее учебное заведение Эстонии, когда-то входившей в состав Российской империи. В XIX в. преподавание в вузе велось преимущественно на немецком языке. Отсюда возникает логичный вопрос: почему во «Франсии» нет ни единого упоминания о том, что Мурзакин владеет немецким языком? Ведь он должен был его знать, раз там «учился». Зато французским он владеет в «совершенстве». Откуда он мог его знать, если большую часть времени проводил среди немецкоговорящих людей? К тому же, этот вуз включал в себя факультеты, не имеющие ничего общего с ратным делом: богословский, физико-математический, юридический, медицинский и историко-филологический. Как, имея такое образование, он мог «нести тяготы военной службы на азиатских рубежах» [13, c. 5], если бы не вмешательство Огоцкого? А вот для казаков это было возможно. Их обучали военному делу с детства, а затем отправляли на военную службу, где они служили 30 лет. Ничем другим казаки не занимались, в том числе и воспитанием (у себя) манер (в отличие от русских офицеров). Вопреки представлениям Санд, они не имели никаких титулов, только военные звания (казак, урядник, подхорунжий, хорунжий, сотник, подъесаул, есаул, войсковой старшина, подполковник и полковник) [16], т.к. сами по себе представляли отдельное и независимое «сословие» со своими обязанностями и привилегиями - казачество.

Ещё одна важная тема, которую затронула Санд во «Франсии» - война 1812 г. В романе отсутствуют детальные подробности военных баталий. Для автора было гораздо важнее показать, как она отразилась на жизни простых французов. В качестве примера Санд приводит историю Франсии - юной девушки, которая под Плещеницами потеряла мать и сама едва не умерла из-за боевого ранения. Последствия войны оказались настолько тяжёлыми, что даже после её окончания жизнь бедной девушки не пришла в норму. Оставшись сиротой, без средств к существованию, она была вынуждена бороться как за своё благополучие, так и за благополучие младшего брата Теодора.

Согласно истории, в ноябре 1812 г., во время переправы Наполеона и остатков его некогда «Великой» армии через Березину действительно шли ожесточённые бои. К сожалению, от них страдали не только военные, но также женщины и дети. Многие из них были жестоко убиты. По воспоминаниям инженерного офицера армии Чичагова А. И. Мартоса: «Ввечеру того дня равнина Веселовская, довольно пространная, представляла ужаснейшую, невыразимую картину: она была покрыта каретами, телегами, большею частью переломанными, наваленными одна на другую, устлана телами умерших женщин и детей, которые следовали за армией из Москвы, спасаясь от бедствий сего города или желая сопутствовать своим соотечественникам, которых смерть поражала различным образом. Участь сих несчастных, находящихся между двумя сражающимися армиями, была гибельная смерть; многие были растоптаны лошадьми, другие раздавлены тяжёлыми повозками, иные поражены градом пуль и ядер, иные утоплены в реке при переправе с войсками или, ободранные солдатами, брошены нагие в снег, где холод скоро прекратил их мучения… По самому умеренному исчислению, потеря простирается до десяти тысяч человек…» [Цит. по: 5, с. 173]. Французские войска стремительно отступали под натиском русского неприятеля, «по дороге сжигая мосты и заваливая дороги» [20].

Вскоре после этого, в начале декабря 1812 г. состоялось не менее жестокое сражение в Плещеницах, о котором пишет Санд. В нём действительно принимали участие «казаки-разбойники» Платова (как их назвал устами Франсии автор), которые атаковали отступающих французов, а также наполеоновский генерал Удино.

Положение несчастных французов осложнилось голодом. Имели место разбой и воровство провизии со стороны французских солдат. Как пишет Санд: «Nous etions parties de Moscou dans une vieille berline de voyage achetee de nos deniers et chargee de nos effets; on nous l'avait prise pour les blesses. Les affames de l'arriere-garde avaient pille nos caisses, nos habits, nos provisions: ils etaient si malheureux! Ils ne savaient plus ce qu'ils faisaient; la souffrance les rendait fous…» [21, c. 73]. Поэтому неудивительно, что Мурзакин, впервые увидев истощённую Франсию, принял её за двенадцатилетнюю девочку. Согласно А. Н. Оленину, доведённые до крайней нужды французы даже практиковали каннибализм: «Очевидные свидетели: г. Штейн, Муравьёвы, Феньшау и пр. утверждают, что французы ели своих мёртвых товарищей. Между прочим они рассказывали, что часто встречали французов в каком-нибудь сарае, забравшихся туда от холода, сидящих около огонька на телах умерших своих товарищей, из которых они вырезывали лучшие части, дабы тем утолить свой голод, потом, ослабевая час от часу, сами тут же падали мёртвыми, чтобы быть в их очередь съеденными новыми, едва до них дотащившимися, товарищами» [Цит. по: 5, с. 174].

Свою «убийственную» лепту внесли и российские морозы, порой доходившие до -300. Французам была явно непривычна такая лютая стужа. При этом они не были должным образом к ней подготовлены, т.к. Наполеон, вступая на территорию России, рассчитывал на блистательную и «молниеносную» победу задолго до прихода зимы. Но на практике всё оказалось ровным счётом наоборот и, как результат - множество окоченевших трупов французов. Всё тот же Мартос вспоминает: «Невольный ужас овладел нашими сердцами. Представьте себе широкую извилистую реку, которая была, как только позволял видеть глаз, вся покрыта человеческими трупами; некоторые уже начинали замерзать. Здесь было царство смерти, которая блестела во всем её разрушении… Первый представившийся нам предмет была женщина, провалившаяся и затертая льдом; одна рука её отрублена и висела, другой она держала грудного младенца. Малютка ручонками обвился около шеи матери; она ещё была жива, она ещё устремляла глаза на мужчину, который тоже провалился, но уже замерз; между ними на льду лежало мёртвое дитя… Ветер и мороз были прежестокие, все дороги замело снегом, по ближнему полю шатались толпами французы. Одни кое-где разводили огонь и садились к нему, другие резали у лошадей мясо и глодали их кости, жарили его, ели сырым; скоро показались люди замерзлые и замерзающие. Никогда сии предметы не изгладятся из моей памяти» [Цит. по: 5, с. 174].

Однако, как верно замечает Мурзакин: «La guerre est la guerre» [21, c. 49]. Любая война жестока и беспощадна к каждому её участнику, а не к каким-то определённым лицам, как думает Санд. Не только французы страдали от холода. Русским тоже значительно досталось. «После переправы через Березину настали страшные морозы. Я не мог проехать верхом более десяти минут, и так как снег не позволял долго идти пешком, я то садился на лошадь, то слезал с неё и разрешил моим гусарам проделывать то же самое. Я предохранял свои ноги от мороза, засовывая их в меховые шапки французских гренадер, коими была усеяна дорога. Мои гусары страшно страдали… Сумский полк насчитывал не более ста двадцати лошадей, годных идти в атаку… Наша пехота была видимо расстроена. Ничто не делает человека столь малодушным, как холод: когда солдатам удавалось забраться куда-нибудь под крышу, то не было никакой возможности выгнать их оттуда. Они предпочитали умереть. Рискуя сгореть, солдаты забирались даже в русские печи. Надобно было видеть все эти ужасы собственными глазами, чтобы поверить этому», - так описывает русский гусарский генерал Левенштерн состояние русской армии, шедшей за отступающими французами» [Цит. по: 5, с. 173-174].

Не обошла стороной русских и проблема с пропитанием. Им также приходилось голодать, т.к. из-за сильной метели и огромных сугробов было трудно доставить провизию. Зачастую им приходилось добывать её самостоятельно. Дело не обходилось без жертв: «Измученные страшным морозом, усталостью, не евшие по суткам солдаты и офицеры возвращались с отмороженными руками или ногами, а иногда и вовсе уже не возвращались, заплатив жизнью за тщетную попытку найти где-нибудь хоть кусок чёрствого хлеба» [Цит. по: 5, с. 176].

Положение с пищей было более-менее сносно у казаков атамана Платова, которым «удавалось иной раз отбить у французов или достать на стороне немного провианта» [Цит. по: 5, с. 176]. Вот почему у Мурзакина, как раз служившего у Платова, очень кстати оказалось немного хлеба для ослабленной Франсии.

Ж. Санд, непрестанно подчёркивая «бесчеловечность» русских во время войны (и не только), игнорирует тот факт, что французы тогда тоже были весьма жестоки. До наших дней дошло немало тому подтверждений.

Вследствие «растянутости» войны 1812 г. падала дисциплина многочисленного французского войска. Начались разбои, грабежи и мародёрство, что, мягко говоря, не нравилось русским крестьянам. Дело даже доходило до изнасилования деревенских девушек. Н.Н. Муравьев вспоминал: «Не доходя одним переходом до Смоленска, мы на пути завтракали у помещика Волка, у которого были две прекрасные дочери лет двадцати. Слышалось впоследствии, что девицы эти увезены были французами и обруганы. Подобными неистовствами, часто повторяющимися, французы озлобили против себя народ» [Цит. по: 14, с. 6]. В итоге это подтолкнуло их к созданию партизанских отрядов. В этой деятельности особо преуспели такие крестьяне, как Г. М. Курин, Е. С. Стулов, В. Кожина, Е. В. Чертветаков.

Другим примером служит поведение французов во время пожара в Москве: «Французские солдаты, а за ними и французские мародёры вбегали в дома и тащили всё, что уцелело от огня. Брали бельё, шубы, даже женские салопы. Нередко случалось, что идущих по улицам обирали до рубахи, а у многих снимали только сапоги, капоты или сюртуки. Если же найдут какое сопротивление, то с остервенением того били, и часто до смерти. Кое-то из солдат прибегал и к пыткам, особенно пытали церковных служителей, так как были убеждены, что они куда-то припрятали церковное золото. Французы даже купцов и крестьян хватали для пытки, думая по одной бороде, что они попы. Схваченных на улице заставляли работать, носить за собой мешки с награбленными вещами, а также копать огороды, таскать с дороги мёртвых людей и лошадей» [Цит. по: 5, с. 104]. Кроме того, были зафиксированы случаи пьянства.

Таким образом можно сделать вывод, что роман «Франсия» - это результат ухронии Ж. Санд, т.е. стремления придать своему субъективному видению историческую «достоверность».

ГЛАВА 5. ПРИРОДА ПАТРИОТИЧЕСКИХ ЧУВСТВ У РУССКИХ И ФРАНЦУЗОВ

Война 1812 г. вызвала значительные изменения в мировоззрении как у русских, так и у французов. До этого исторического события обе нации имели о себе достаточно размытое представление.

Оказалось, что русские дворяне, превосходно знающие (по тогдашней моде) французский язык, литературу и искусство Франции, не имели никакого представления о его народе. Так, их поразили контраст между бродягами, нищими, малолетними беспризорниками и качественно вымощенными дорогами, на которых они побирались; тотальная антисанитария во французских деревнях и городах. И. Радожицкий называл это «национальной привычкой к неопрятности» [Цит. по: 9]. Также русские были удивлены крайней необразованностью французов, т.к. многие из них считали их «неотёсанными дикарями». А ведь русские были наслышаны о совсем другой Франции: просвещённой, роскошной и утончённой.

Французов же, напротив, повергла в замешательство очевидная «цивилизованность» русских людей (в особенности русских офицеров): воспитанность, галантность, эрудированность и дружелюбие.

Вместе с тем война 1812 г. дала толчок к развитию новых национальных стереотипов. В частности, это касается наличия или отсутствия патриотизма у русских и французов.

Рассуждения на эту тему можно встретить в романе Ж. Санд «Франсия». В данном произведении автор ставит под сомнение способность русскими испытывать чувство патриотизма, обосновывая это тем, что «les peuples esclaves n'ont pas a etre consultes; ils sont heroiques bon gre mal gre, et n'ont point a se vanter de leurs involontaires sacrifices» [21, c. 12]. Но разве может быть иначе в стране, в которой, как считает автор, существует только «le culte aveugle de la puissance absolue» [21, c. 26] и в которой «ta volonte… ne pouvait s'exercer que sur ta propre destinee; mais qu'elles sont tenaces et patientes, ces energies qui consistent a ecraser les plus faibles pour se rattacher aux plus forts! C'est toute la science de la vie chez les Russes» [21, c.27]?

В противовес вышенаписанному Санд кичливо приводит пример «истинного» (т.е. французского) патриотизма: «Nous savons bien aussi plier deplorablement sous les maitres; mais nous nous lassons d'eux avec une merveilleuse facilite, et, quand la mesure est comble, nous sacrifions nos interets personnels au besoin de reprendre possession de nous-memes» [21, c. 27]. Из данного примера следует, что автор видит патриотизм не в слепом повиновении руководителю государства, а в соблюдении своего национального достоинства.

Такой же точки зрения Санд придерживается и при комментировании сдачи Парижа русским «захватчикам»: «le brillant et splendide Paris sacrifiant l'honneur a l'humanite, et regardant comme un devoir de sauver a tout prix la civilisation dont il est l'inepuisable source» [21, c. 12]. Поэтому неудивительно, что сожжение Москвы русскими Санд восприняла как акт «дикости». Между прочим, Наполеон, лично наблюдая за этим, отреагировал так же (правда, даже с некоторой долей восхищения): «Это они сами поджигают. Что за люди! Это скифы!.. Какая решимость! Варвары! Какое страшное зрелище!».

Разумеется, у русских иное мнение на этот счёт. То, в чём Санд видит «жертвенность» и «достоинство», они находят трусостью и легкомысленностью. Вот что писал по этому поводу капитан Тиханов: «Париж не Москва! Париж есть Франция, но Москва не есть ещё Россия, и русские доказали сие последнее» [Цит. по: 9]. Не менее интересно свидетельство И. М. Казакова: «Я отправился со взводом в театр. Проходя через Вандомскую площадь, я сделался свидетелем странной сцены: на площади, полной народа, две пары волов тянули канат, зацепленный за бронзовую статую Наполеона, высящуюся на Вандомской колонне. Тянули, тянули, но, несмотря на все усилия и старания погонщиков, не могли свалить статуи. Тогда какой-то любитель, взобравшись на колонну, закрыл статую мешком и тем удовлетворил неразумному желанию толпы, которая сама не знает чего хочет… Я был поклонником Наполеона 1, его ума и великих всеобъемлющих способностей; а Франция, как пустая женщина и кокетка, изменила ему, забыв его услуги,- что он, уничтожив анархию,- возродил всю нацию, возвеличил и прославил её своими удивительными победами и реорганизацией администрации, чем справедливо заслужил титул: le Grand Napoleon!» [Цит. по: 8, с. 312-313].

Расходятся мнения французов и русских и о войне 1812 г. Так, французский историк XIX в., В. Дюруи полагал, что «это зима и голод, а не враг погубил Великую армию» [1, с. 548]. Такая трактовка получила название «демографической». Сегодня её сторонниками являются французские социологи А. Сови и Г. Бутуль.

Кстати, Наполеон придерживался того же мнения. Будучи на острове святой Елены, он объяснил, чему же на самом деле «обязана» Россия в победе над Францией: «Холоду, раннему холоду и московскому пожару… Я ошибся на несколько дней. Я высчитал [российскую] погоду за пятьдесят лет, и никогда сильные морозы не начинались раньше 20 декабря, [они всегда наступали] на двадцать дней позднее, чем начались в этот раз. Во время моего пребывания в Москве было три градуса холода… и французы переносили его с удовольствием. Но во время пути (отступления из Москвы)… температура спустилась до восемнадцати градусов, и почти все лошади погибли. За недостатком лошадей мы не могли ни делать разведки, ни выслать кавалерийский авангард, чтобы узнать дорогу. Солдаты падали духом и приходили в замешательство. Вместо того чтобы держаться вместе, они бродили в поисках огня. Те, которых назначали разведчиками, покидали свои посты и отправлялись в дома погреться. Они рассыпались во все стороны и легко попадали в руки врагов. Другие ложились на землю, засыпали и, сонные, умирали. Тысячи солдат погибли так» [Цит. по: 10].

К тому же, Наполеон постоянно «жонглировал цифрами потерь как своей армии, так и армии противника» [11, с. 9-10] в свою пользу. И он так же, как и Санд полагал, что Россия «имеет слабо цивилизованное правительство и варварское население» [11, с. 10], что и способствовало её победе над «культурной» Францией. Более того, он считал, что именно из-за своей «дикости» Россия и представляет реальную угрозу для всей Европы: «Однажды Европа осознает… сколь предусмотрительной была моя Русская кампания; у неё [Европы] нет в запасе достаточно времени, нет его и у меня. Несчастье в виде наводнения варваров станет отмщением за отказ от моей политики» [11, с. 10].

Русские же историки более объективны. Они указывают и другие закономерные причины поражения Наполеона. К примеру, более выигрышная военная тактика российских военноначальников (М. И. Кутузова, М. Б. Барклая-де-Толли, П. И. Багратиона и т.д.); партизанское движение и пр.

Очевидно, что всё зависит от того, с какой стороны посмотреть. Гордым французам трудно было смириться с поражением в войне 1812 г. Даже в наши дни они продолжают «поиск удовлетворительного объяснения случившемуся, что является способом утешения их уязвленного самолюбия» [14, с. 6]. Русские же, в свою очередь, любят хвалиться своим героизмом, который «не идёт ни в какое сравнение» с французским. Но, кто знает, не поменялись бы они местами, если бы тогда одержал победу Наполеон?

Подводя итоги, следует заметить, что в анализе войны 1812 года явно выделяются два подхода к её трактовке. С одной стороны авторы, представляющие победившую сторону, и с другой - трактовка представителей побежденной державы [14, с. 3].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Эпоха романтизма, справедливо считающаяся «эпохой чувств», стала настоящей плодородной почвой для раскрытия таланта многих литературных деятелей (Ж. де Сталь, Шатобриан, молодой Гюго, Ж. Санд и др.).

Однако со временем романтизм уступил свои главенствующие позиции реализму. Каждый из приверженцев романтизма отреагировал на это по-разному. Кто-то из них решил развиваться в рамках нового литературного направления (к примеру, Гюго), а кто-то, наоборот, до конца остался верен изначально выбранному направлению в литературе (Ж. Санд).

Ж. Санд является одной из самых ярких и эксцентричных женщин своего времени. Подобно многим романтикам, у неё была своя правда и своё, «особое» видение окружающего мира, которое порой не совпадало с реальным положением вещей. В своих произведениях она изображала мир таким, каким он, по её мнению, «должен» быть, разделяя его на «чёрное» и «белое». Роман «Франсия» в этом плане не стал исключением.

Во «Франсии» к «чёрному» автор относила русских, а также высшее общество Франции, противопоставляя им простой французский народ («белое»), ярким представителем которого является главная героиня романа Франсия.

Чтобы наглядно доказать «истинность» своих суждений, Санд связывает «светлую», чистую и искреннюю Франсию с «тёмным», эгоистичным и двуличным русским - Мурзакиным. В процессе повествования автор наглядно показывает, что последний не оценил по достоинству сильных чувств Франсии, т.к. постоянно ей изменял с не менее подлой и легкомысленной особой, чем он сам - с замужней маркизой де Тьевр. Т.о., через призму отношений Франсии и Мурзакина, Ж. Санд раскрывает своё отношение к двум народам - негативное (к русским) и позитивное (к французам «низкого» происхождения).

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Дюруи, В. История Франции с древнейших времён. В двух томах. Т. 2/ В. Дюруи/ Минск: Белситис, 2014. - 800 с.

2. Кривцун., О. А. Эстетика/ О. А. Кривцун. - М: Аспект Пресс, 1998. - 430 с.

3. Луков, В. А. История литературы. Зарубежная литература от истоков до наших дней/ В. А. Луков. - М: Академия, 2008. - 512 с.

4. Сахаров, А. Н., Боханов, А. Н., Шестаков, В. А. История России с древнейших времён до наших дней: учебник/ А. Н. Сахаров, А. Н. Боханов, В. А. Шестаков. - М: Проспект, 2012. - 768 с.

5. Тарле, Е. В. Нашествие Наполеона на Россию, 1812 г./ Е. В. Тарле. - М: Воениздат, 1992. - 303 с.

6. Труайя, А. Александр I, или Северный Сфинкс/ А. Труайя [пер. с фр. Н. Т. Унанянц]. - М: Молодая гвардия; Студенческий меридиан, 1997. - 320 с.

7. Яхонтова, М. А., Черневич, М. Н., Штейн, А. Л., Очерки по истории французской литературы/ Яхонтова М. А, Черневич М. Н., Штейн А. Л. - М: Учпедгиз, 1958. - 440 с.

8. Воспоминания современников эпохи 1812 года на страницах журнала «Русская старина»/ сост. В. М. Безотосный. - М: Репроникс, 2011. - 464 с.

Размещено на Allbest.ur