Размещено на http://www.allbest.ru/

Социально-политическая основы повести М.А. Булгакова «Собачье сердце»

Содержание

Введение

ГЛАВА I

ГЛАВА II

ГЛАВАIII

Заключение

Библиографический список

Введение

Данная работа посвящена анализу повести М.А. Булгакова «Собачье сердце». Нас, прежде всего, интересовала социально-философская основа повести. Основной целью данной работы является описание и анализ социально-политических и этико-философских взглядов писателя, реализованных в тексте повести.

Актуальность. Произведения М.А. Булгакова в последние десятилетия очень популярны, фигура писателя приковывает всеобщее внимание. Но всестороннего анализа московских повестей, их образной и символической структуры проведено не было. Это связано как с многолетним замалчиванием этого имени в советской литературной критике, так и с постоянным акцентированием внимания в современном литературоведении на итоговом романе писателя «Мастер и Маргарита». Большинство работ, посвященных «Собачьему сердцу» носят фрагментарный характер. Основная масса критических работ по повести «Собачье сердце» - статьи в литературоведческих журналах; объемных монографий на эту тему написано немного. Мы пользовались исследованиями Е.А. Яблокова, М. Чудаковой, Б. Соколова, работами других исследователей.

Предмет исследования: человек или литературный персонаж в революционном исследовании.

Объект исследования: повесть М.А. Булгакова «Собачье сердце».

Цель: исследовать социально-политические основы повести

М.А. Булгакова «Собачье сердце», с целью изучения проблематики, особенности композиции, системы персонажей, художественных средств изображения для выяснения исторической и социальной обстановки в 20-е годы ХХ века.

Задачи:

1. Обобщить материала исследований, проведенных по повести в современной литературной критике;

2. Подчеркнуть новаторство и нетрадиционность подхода некоторых авторов к литературному источнику;

3. Выяснить особенности социальных, философских и религиозных систем, получивших отражение в повести;

4. Описать и разобрать многочисленные символические образы, приемы, решения, использованные М.А. Булгаковым в «Собачьем сердце»;

5. Отразить определенный творческий итог исканий писателя-сатирика, заключающего в фантастическую фабулу повестей глубокие размышления о социальных, исторических, культурных, философских, этических, научных противоречиях современного общества.

6. Исследовать историю создания и литературную судьбу произведения.

Степень разработанности проблемы: воспитательный потенциал литературы очень велик. Он позволяет сформировать мировоззренческую позицию человека, понимание его назначения и смысла жизни « в нормативно-целостной форме» (Дробницкий О.Г.). Изучая литературу, мы получаем представление не только об обычаях и традициях, но и о нравственных, духовных качествах, присущих людям. Различные направления изучения литературы помогают формированию нравственных качеств человека, т.к. духовное развитие школьника «питается» важнейшими необходимыми источниками: эмпирической деятельностью, искусством, наукой, религией.

Теоретико-методологические положения, на которых основывается литературное произведение, опирается на разработку многих исследователей. В первую очередь на трудах религиозных философов отечественного и русского зарубежья: И.А. Ильин, Л.П. Карсавин, Л.И. Шестаков, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, арх. Л. Войно-Ясенецкий, С.Н. Трубецкой, В.С. Соловьев, С.Я. Франк, П.А. Флоренский и другие, т.к. каждый истинный писатель пытается за изображением героев постигнуть истинный смысл жизни. И.А. Ильин в одной из своих работ писал: «Ломоносов, Державин, Жуковский, Пушкин, Лермонтов, Тютчев молятся почти в каждом своем стихотворении». Ильин употребляет слово «молятся» в значении «богословить», т.е. пояснять смысл жизни.

Русская литература способствует формированию духовно-нравственной личности и воспитанию такого человека, для которого нормы, правила и требования морали выступали бы как его собственные взгляды и убеждения, как привычные нормы поведения. Эта цель русской литературы выражена в эпистолярном наследии Н.В. Гоголя: «Нужно развязать руки каждому, не связывать их; нужно напирать на то, чтобы каждый сам себя держал в руках, а не на то, чтобы его держали другие, чтобы он был строже к себе в несколько раз самого закона».

Продолжая мысль Гоголя, И.А. Ильин определяет степень зрелости человека: «Человек созрел тогда, когда он научился самостоятельно наблюдать, исследовать, мыслить; когда он приобрел способность ставить себе жизненные цели и удачно осуществлять их верными средствами, когда он выработал в себе характер, т.е. систему необходимых духовных актов: акт совести, акт милосердия, акт волевого самоуправления, акт правосознания, акт дисциплины и др.». (И.А. Ильин Аксиомы религиозного опыта. В 2-х томах - Париж-Москва,1993, с. 59)

Над идеей формирования личности трудились и русские психологи, одним из которых был М.М. Рубинштейн. «Только живая цельная личность может быть творческой, инициативной. Нам нужны такие люди, в особенности теперь: впереди коренное переустройство общества, - писал М.М. Рубинштейн в своей книге «Очерки педагогической психологии». Личность, по мнению Рубинштейна, не дар природы, а дитя человеческой духовной свободы, пользуясь которой человек, как бы в противовес природе, творил сам себя. Труд человека над собой позволяет осознавать, что мы что-то значим в жизни, что мы если и не во всём, то отчасти самостоятельны и творим свою жизнь отчасти сами. По своей ценности и смыслу жизни человек должен быть постоянным звеном мирового порядка.

Чтобы стать в жизни личностью, человек должен осознавать себя не только борцом за выживание, но и понять себя, как творца, если не большей, то, во всяком случае, самой существенной составной части своего мира и жизни; сферы ценностей, идеалов, всей сферы идей в широком смысле слова. Работая над собой, формируя себя как личность Человек должен владеть методами, знать свой характер, его сильные и слабые стороны и тренировать свою волю.

Рубинштейн провозглашал, что человек как личность является для нас абсолютной ценностью, только как личность он может иметь достоинства, быть самодовлеющей единицей, самоцелью и его недопустимо сводить на роль простого средства. Средством может быть лишь то, что повторяется. Гений и простой независимый смертный - они оба ценности, и как невелико расстояние между ними, первый никогда не заменит второго.

Культура нуждается в индивидуально окрашенных творцах, независимо от их величины, потому что ценность её продуктов в их неповторимости. М.М. Рубинштейн рассматривал личность и культуру в тесной связи и взаимосвязи. По этому поводу он писал: «Развивая индивидуальность в интересах развития личности, мы в тоже время выполняем требования, которые предъявляются к личности со стороны культуры».

Современный русский педагог из Петербурга Ильин Е.И. убежден, что уроки литературы должны стать уроками человековедения, стать средством глубокого творческого восприятия литературы и как учебного предмета, и как учебника жизни. Основываясь на этих теоретико-методологических положениях, мы и воспринимаем произведения М.А. Булгакова не только как новатора и автора нетрадиционного подхода к литературе, но и как продолжателя русской классической литературы. Поэтому считаем актуальной и современной тему «Социально-политические основы повести М.А. Булгакова «Собачье сердце», т.к. она рассматривается с точки зрения нравственных основ классической литературы.

Положения, выносимые на защиту:

1. Сатирическая повесть М.А. Булгакова «Собачье сердце» была одним из самых острых, точных и актуальных произведений своего времени. Вызвав неоднозначную реакцию у критиков и власти, она была запрещена к публикации на родине на протяжении нескольких десятков лет.

2. В повести изображается время революционной стадии развития русского общества и, одновременно, обобщается в метафорической форме взгляд писателя на законы социального развития всего человечества.

3. Булгаков использует в тексте повести мифологическую и религиозную символику, подчеркивающую масштабность поставленных вопросов в общем историческом культурологическом контексте.

Практическая значимость. Материалы работы можно активно использовать на уроках литературы для подробного изучения повести «Собачье сердце», предпосылок написания данного произведения, либо для проведения факультативных занятий, посвященных конкретно творчеству М.А. Булгакова.

Структура работы. Работа состоит из 3 глав, Введения, Заключения и Библиографического списка, насчитывающего 31 источник. Общий объем - 50 страниц.

Глава 1. История создания и литературная судьба произведения. Булгаков-сатирик

Повесть «Собачье сердце» имеющая подзаголовок «Чудовищная история»; являясь во многом вершиной советской (или антисоветской) социальной сатиры, ни разу не публиковалась при жизни писателя. Впервые в СССР опубликовалась в 1987г. За 19 лет до этого имела публикации в Лондоне и Франкфурте.

Повесть была написана в январе-марте 1925 года, рукопись принята в альманахе «Недра», но откладывалась от книжки к книжке, и, ожидая издания, Булгаков даже заключил с Художественным театром договор на инсценирование «Собачьего сердца». Однако постепенно менявшаяся литературно-общественная ситуация, нетерпимая агрессивность РАППа и его критиков, нападки на Булгакова, усилившиеся после премьеры в октябре 1926 года «Дней Турбиных», закрыли дорогу повести в печать. В начале 1927 года и МХАТ разорвал с Булгаковым договор на инсценировку повести. На долгие годы «Собачье сердце» осталось лежать в архиве писателя. 7 марта 1925г. автор читал первую часть «Собачьего сердца» на литературном собрании «Никитинских субботников», а 21 марта там же- вторую часть повести. Один из слушателей, М.Я.Шнайдер, следующим образом передал перед собравшимися своё впечатление от «Собачьего сердца»: «Это первое литературное произведение, которое осмеливается быть самим собой. Пришло время реализации отношения к произошедшему» (т.е. к Октябрьскому перевороту 1917 г.) Один из посетителей премьеры повести сообщил: «Моё личное мнение: такие вещи, прочитанные в самом блестящем московском кружке, намного опаснее бесполезно-вредных выступлений литераторов 101-го сорта на заседаниях «Всероссийского союза поэтов».

Люди, искушённые в литературе, повесть хвалили. Например, 8 апреля 1925г. писатель Викентий Вересаев писал поэту Максимильяну Волошину: «Очень мне приятно было прочесть ваш отзыв о М.Булгакове…юмористические его вещи-перлы, обещающие из него художника 1-го ранга. Но цензура режет его беспощадно. Недавно зарезала чудесную вещь «Собачье сердце», и он совсем падает духом». Критики, в том числе В. Шкловский, оказавшийся для Булгакова плохим пророком, указывали в своё время на зависимость писателя от традиций фантастики Уэллса с его «Пищей богов». С большим основанием, пожалуй, можно было бы припомнить близкие этому жанру отечественные опыты- Ал. Толстого в «Аэлите» или Е. Замятина в романе «Мы». Но ещё вернее иметь в виду зависимость Булгакова от классической традиции, которой он следовал, разумеется, не как персту указующему, а как путеводной звезде. Назвать надо прежде всего мрачно-весёлую фантастику Гоголя и сатиру Салтыкова-Щедрина.

«Мёртвые души» Булгаков прочел в девятилетнем возрасте и всю последующую жизнь не мог освободиться от магии слова этого великого художника. Не случайно в одном из его рассказов 20-х годов по нэповской Москве разгуливает тень Павла Ивановича Чичикова. Что же касается Щедрина, то в писательской анкете, посвящённой памяти автора «Истории одного города», Булгаков заявил: «Влияние Салтыков оказал на меня чрезвычайное, и, будучи в юном возрасте, я решил, что относиться к окружающему надлежит с иронией… Когда я стал взрослым, мне открылась ужасная истина. Атаманы-молодцы, беспутные клемантинки, рукосуи и лапотники, майор Прыщ и белый прохвост Угрюм-Бурчеев пережили Салтыкова-Щедрина». Сатирический метод Щедрина, но без его желчи, как и фантастику Гоголя, но лишенную мрачной рефлексии, Булгаков по-своему переосмыслил в своей реалистической прозе, в самобытном жанре сатирической утопии.

Третья повесть Булгакова о Москве. «Собачье сердце» не публиковалось на родине писателя до 1987 года, а в 1976 году М.О.Чудакова в материалах к булгаковской биографии не смогла по цензурным соображениям даже упомянуть её название, ограничившись пересказом фабулы. Сейчас же эта повесть, позднее всего дошедшая до русскоязычного писателя, стала «настольной» книгой целого поколения. Почему же у повести оказалась столь трудная судьба? Она была написана вслед за «Роковыми яйцами» в 1925 году. Редактор альманаха «Недра» Н.С.Ангорский надеялся провести повесть в печать, обратившись, в частности, за помощью к одному из видных руководителей партии и правительства Л.Б.Каменёву. Однако последний так отозвался о «Собачьем сердце»: «Это острый памфлет на современность, печатать ни в коем случае нельзя!» Этот отзыв вместе с позицией цензуры более чем на шесть десятилетий сделал невозможным публикацию повести в СССР. Читатели чуть было не потеряли повесть навсегда, когда во время обысков в квартире Булгакова единственный экземпляр рукописи изъяли и автор в течение нескольких месяцев не мог добиться ее возвращения. Только благодаря просьбам М Горького повесть вернулась к Булгакову.

Фабула «Собачьего сердца» заимствована до некоторой степени у того же Уэллса из романа «Остров доктора Моро» и связана с идеей очеловечивания животных. Булгаков безусловно находился под влиянием английского писателя, но только на уровне некоторой общности сюжетов. Идейное содержание повестей Булгакова совершенно самостоятельно и порой глубже уэллсовских.

«Собачье сердце» - одно из немногих литературных произведений, получивших столь громкую мгновенную славу. Причиною тому, конечно же, и её блистательные литературные достоинства, но и уникальность её появления в печати - через 62 года после создания.

Конечно, повесть знали, так же как и «Котлован», «Чевенгур» А.Платонова, как знали многие другие запретные произведения литературы. И всё-таки нелегальное существование книги - и пример с «Собачьим сердцем» это доказывает - не может быть и в половину полноценным. Лишь получив права гражданства, отделившись от хранимого в архиве оригинала, пустившись в независимое плавание по времени и читателям, произведение может быть раскрыто так, как оно того заслуживает.

.«Роковые яйца» были первой вещью Булгакова, которая вызвала поистине бурную реакцию критики, и Рапповской в особенности. Теперь она уже знала, что с этого опасного писателя нельзя спускать глаз. И каждое новое его произведение встречалось дружным хором яростных, обличающих и кипящих злобой голосов.

Можно себе представить, какие поднялись бы в РАППе вопли, если бы тогда же вышла в свет повесть Булгакова, написанная вскоре после «Роковых яиц» - «Собачье сердце».

Булгаков-сатирик был неугоден власти: слишком острой и точной была сатира, да к тому же Булгаков и не скрывал неприязни к новым «хозяевам жизни». Как следствие - запрещение ставиться в театре, публиковаться, «дышать». При жизни его упрекали в отсутствии мировоззрения, именовали «новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной на рабочий класс и его коммунистические идеалы.». Не прекращены нападки на Булгакова и по сей день. В частности, его «Мастера и Маргариту» обвиняют в богохульстве: «распутное увлечение нечистой силой» (А.И.Солженицын), «богохульный роман» (Н.Боков).

Когда в 1925 году была опубликована повесть Булгакова «Роковые яйца», уже не первая сатирическая вещь писателя, один из критиков то ли с удивлением, то ли с иронией заметил: «Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи…». Теперь, пожалуй, уже никто не будет отрицать, что Булгаков стал сатириком нашей эпохи. Да ещё самым выдающимся. И это при всём том, что он вовсе не хотел им стать. Сделала его сатириком сама эпоха. По природе своего дарования он был лириком. Всё, что он написал, прошло через его сердце. Каждый созданный им образ несёт в себе его любовь или ненависть, восхищение или горечь, нежность или сожаление. Когда читаешь книги Булгакова, неизбежно заражаешься этими его чувствами. Сатирой он только «огрызался» на всё то недоброе, что рождалось и множилось на его глазах, от чего ему не однажды приходилось отбиваться самому и что грозило тяжёлыми бедами народу и стране. Ему отвратительны были бюрократические формы управления людьми и жизнью общества в целом, а бюрократизм пускал всё более глубокие корни во всех сферах общественного бытия. Он не выносил насилия ни над ним самим, ни над другими людьми. А оно-то со времён военного коммунизма применялось всё шире. Он видел главную беду своей «отсталой страны» в бескультурье и невежестве, а то и другое, с уничтожением интеллигенции, несмотря на «культурную революцию», и ликвидацию неграмотности, не убывало, а, напротив, проникало в государственный аппарат, и в те слои общества, которые по всем статьям должны были составлять его интеллектуальную среду. И он бросался в бой на защиту того «разумного, доброго, вечного», что сеяли в своё время лучшие умы и души русской интеллигенции и что отбрасывалось и затаптывалось теперь во имя так называемых классовых интересов пролетариата.

Был для Булгакова в этих боях свой творческий интерес. Они разжигали его фантазию, острили перо. И даже то, что на тонкую шпагу его сатиры критика отвечала дубиной, той самой, рапповской, которая глушила в литературе всё истинно талантливое, не лишало его ни юмора, ни отваги. Но никогда не вступал он в такие из чистого азарта, как это нередко случалось с сатириками и юмористами. Им неизменно руководили тревога и боль за то доброе и вечное, что терялось людьми и страной на пути, по которому шли они отнюдь не по своей воле.

Потому-то на десятом году его творчества, в условиях расцветавшей сталинщины, произведения его были запрещены. Но по той же причине, когда через шесть десятков лет он был возвращён читателям, выяснилось, что произведения эти не только не устарели, но оказались злободневней многих и многих современных чтений, написанных на самую что ни на есть злобу дня.

Творческий мир Булгакова фантастически богат, разнообразен, полон всякого рода неожиданностей и для читателя и для исследователей. Ни один из его романов, ни одна из повестей или пьес не укладывается в привычные нам схемы. Воспринимаются они и толкуются разными людьми по-разному. У каждого внимательного читателя свой Булгаков.

Сюжеты двух московских повестей перекликаются. Есть в «Собачьем сердце» и своя из области фантастики закваска. Но то, что волнует и тревожит писателя, он раскрывает здесь не в иносказательной форме, а, что называется, открытым текстом. Поэтому мы с уверенностью можем говорить, что «Собачье сердце» - произведение в духе классического трагического реализма.

Глава 2. Социальные «метафоры» повести: революция и эволюция

Повесть М.А.Булгакова «Собачье сердце» это социальная сатира органическое соединение великой традиции русского литературного реализма с новаторством литературной фантастики, политический манифест автора, синтез социальных, философских, этических взглядов русской интеллигенции на прогресс. Булгаков создает произведение, в котором предостерегает и пророчествует, смеется и грустит, опасается и надеется. Повесть описывает время революционной стадии развития русского общества и, одновременно, обобщает в метафорической форме взгляд писателя на законы социального развития всего человечества. Поэтому социальная идейная «нагрузка» «Собачьего сердца» необычайно велика.

Две повести Булгакова - «Собачье сердце» и «Роковые яйца» - описывают события фантастического характера, происходящие в первые годы тоталитарной власти однопартийной системы в нашей стране. В этих произведениях очень много общего: от символики социальных экспериментов до сходной системы образов и литературного стиля. Но их сходство не ограничивается общей идейной направленностью, эти повести несут в себе описание «духа времени»: основной причины личностного и социального конфликта между героями повестей. Эта обстановка эпохи «великих преобразований» и стала предметом описания для Булгакова.

2.1 Отражение времени в художественной канве повести

Повесть «Собачье сердце» относится вместе с «Дьяволиадой» и «Роковыми яйцами» к так называемым московским повестям в творчестве М.А.Булгакова. В ней с необычайной художественной точностью описывается обстановка послереволюционной Москвы, живущей в атмосфере тревожного напряжения, вместе с постоянным сумбуром. Перед нами «московская» повесть Булгакова, очень характерная для его блистательного пера, где социальная сатира возникает на тщательно выписанном городском фоне, а в натуральнейший быт вплетена фантастика. Эта наклонность булгаковского таланта к соединению быта, фантастики и сатиры уже была отмечена первыми критиками повестей «Дьяволиада» и «Роковые яйца»; ей предстояло ещё развиться в фантастически-реальном мире «Мастера и Маргариты». Современники и знакомцы Булгакова находили в «Собачьем сердце» множество узнаваемых, конкретных примет времени и среды. В чертах быта и особливом норове профессора Преображенского узнавали обиход и характер близкого родственника Булгакова, родного брата его матери Николая Михайловича Покровского, бывшего известным акушером-гинекологом в клинике знаменитого московского профессора В.Ф. Снегирёва. Н.М. Покровский, кстати, подобно герою повести, и жил на углу Пречистенки и Обухова переулка (ныне уголок Кропоткинской и Чистого переулка). Здесь же, неподалёку, в Обуховом переулке, обитал одно время Булгаков, рисовавший, как легко убедиться, с натуры городской пейзаж этих мест. Пречистенка тех лет была средоточием интеллигентского, художественного и профессорского круга, порой с кастово-консервативным оттенком. В переулках между Пречистенкой и Остоженкой, в арбатских закоулках, Булгаков жил сам и находил своих друзей, но взгляд его на эту среду был, по преимуществу, трезво-ироническоим. Живой злобой дня подсказаны в повести и приметы жилищного кризиса в Москве, создавшие эпоху «уплотнений» и призрак всемогущего домкома; и модные темы 20-х годов, обсуждавшиеся в газетах и на диспутах, - о проблемах «омоложения» и пола, толки вокруг «евгеники», сулившей ошеломляющие возможности в области «улучшения» и «исправления» несовершенной человеческой природы, опыты профессора Н.К. Кольцова и его школы.

«Москва времен нэпа: с шикарными ресторанами, где «дежурное блюдо - грибы, соус пикан», и «столовой нормального питания служащих Центрального Совета Народного Хозяйства», где варят щи из «вонячей солонины». Москва, где живут «пролетарии», «товарищи» и «господа». Москва, которую революция в первые годы пощадила - почти ничего не разрушила (но ничего и не создала). Революция лишь исказила облик древней столицы: вывернула наизнанку ее особняки, ее доходные дома (как, например, Калабуховский дом, где живет герой повести). Это персонажами рассказов Зощенко, чистопородными пролетариями с гипертрофированным чувством превосходства над теми, у кого родословная «подкачала», и чрезвычайно низким уровнем культуры, «уплотняли» московские дома, где жили буржуи-интеллигенты» /Шнейберг, Кондаков, 1994: 192/.

Всё это, казалось, отвечало духу коренных перемен всего уклада жизни людей, взорванного величайшей революцией, - грезились неслыханные возможности для выработки нового «человеческого материала». В свете этих исканий времени легче понять замысел писателя, возникший на вполне конкретном историческом фоне Москвы 20-х годов, но имевший в виду более крупные и долговременные по значению проблемы.

Эпоха преобразований и, главное, дух, аура этой эпохи оказывает влияние на всех, кто живет в этой стране. Как будто массовой истерией преобразования было заражено все общество. После провозглашения коммунистического пути политической жизни, после гражданской войны, тяжелого времени военного коммунизма наступает эпоха новой экономической политики, когда Москва начинает жить странной жизнью: полусумасшедшей, взволнованной, словно агонизирующей. Действительно, «смертью» нормальной жизни станут 30-е года, предсказанные самим Булгаковым. Пока же все сферы общественной жизни обуревает стремление к созданию новой жизни для всех, кто готов разрушить устои дореволюционной России. Наука, искусство, политика, экономика, быт - все подвержено эпидемии «преображения». Сюжет повести, в этом аспекте, перестает казаться столь фантастическим, становится понятным и закономерным. Булгаков обобщает опыт, который «набирает» на московских улицах. Поэтому повесть «начинается» с метели, традиционного для русской литературы символа «ломки», разрушения устоев неостановимой природной силой. («Бесы» Пушкина, «Двенадцать» Блока). Метель московских улиц 20-х убийственна: она замораживает, парализует волю: «Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху барышню<…> Боже мой…Какая погода…Ух… И живот болит…»

Именно повинуясь «ветру перемен» и решается на чудо-операцию Преображенский, профессор, который не относится к «преобразователям» социальной жизни, не приемлет разрушения традиций. Но по иронии судьбы (а точнее благодаря гениальному сатирическому дару писателя) именно он, консерватор, господин, профессор, «буржуй», яркий и характерный представитель дореволюционной интеллигенции проводит главный «революционный» эксперимент, искусственно создает человеческое существо. Преображенский - представитель своего времени, несмотря на психологию «хозяина жизни» он подчиняется ее законам, «заражается» эпидемией революционного преобразования. Психология массы становится основой поведения и этого человека, совершенно очевидно отделяющего себя от толпы. И в этом «вирусе» Булгаков видит одно из многих страшных «нововведений» Октября, как и любого революционного пути человечества.

2.2 Социальный скепсис Булгакова: «диалог» с Маяковским

Повесть «Собачье сердце» подводит определенный итог раздумьям Булгакова о роли революции в прогрессе, и о значении и возможностях русской революции в нашей стране. Выражая результат этих раздумий в одном слове, разумнее всего употребить слово «скепсис»: именно это чувство испытывал писатель, размышляя о желании новой власти создать нового человека в новом обществе «революционным» путем за «революционно» короткие сроки. «Обывательский скепсис по отношению к организационной силе нового хозяина жизни остается основной чертой булгаковского мироощущения» /Соколов, 91: 17/. Булгаков сам прямым текстом писал о «глубоком скептицизме в отношении революционного процесса в моей отсталой стране», противопоставляя ему позитивную силу преобразования «Великой Эволюции». Этот вывод высвечивается еще в «Роковых яйцах», определенным образом акцентированный: «Если в «Роковых яйцах» был сделан неутешительный вывод насчет возможности реализации в России социалистической идеи при существующем уровне культуры и просвещения, то в «Собачьем сердце» пародируются попытки большевиков сотворить нового человека, призванного стать строителем нового коммунистического общества» /Соколов, 1996: 430/. В «Роковых яйцах» была показана неготовность общества постреволюционной эпохи уважать усердный труд, культуру и знания, принять гуманистические принципы человеческих взаимоотношений. В «Собачьем сердце» та же проблема рассматривается на уровне личности, причём выясняется, что идеалы революции оказались недоведены до полного уравнения всех и вся, которое господствует в сознании Шарикова. И именно безграмотные шариковы оказываются идеально приспособленными для жизни, именно они формируют новое человечество, становятся послушными винтиками административного механизма, осуществляют власть. Итак, главная идея повести - создание нового человека, но и выводы о «потугах» большевиков по переустройству общества занимают в произведении не последнее место.

Исследователи творчества М.А.Булгакова замечали в тексте повести «Собачье сердце» скрытую полемику с В.В.Маяковским - символом нового общества, пролетарским поэтом. Эта полемика затрагивала возможности власти преобразить жизнь России, создать принципиально новое общество. Она касалась как бытовых проблем, так и теоретической, программной части общественного строительства. Маяковский представлял слово, как главное оружие борьбы со старыми порядками, как основную преобразующую силу революции. Просвещение масс должно стать основной задачей литературы и искусства. В «Собачьем сердце» Булгаков говорит о крахе слова и языка как методе воспитания и преображения. Преображенский пытается «создать» из Шарикова человека в культурном смысле слова, воздействуя на него словом; профессор отрицает насилие при воспитании: - Никого драть нельзя,- волновался Филипп Филиппович, - запомни это раз и навсегда. На человека и на животное можно воздействовать только внушением». Но многочисленные попытки интеллигента-Преображенского «воспитать» Шарикова оканчиваются полной неудачей. Полиграф Полиграфович не воспринимает слово, его инстинкты «пролетария» Клима Чугункина подсказывают ему прислушиваться только к языку силы. Шариков не способен подчиняться силе искусства:

– Да дурака валяние…Разговаривают, разговаривают…Контрреволюция одна».

И коммунистическая литература, которая должна вызвать внимание Шарикова (по мысли Швондера), не способна заставить Шарикова задуматься:

-Вы бы почитали что-нибудь,- предложил он,- а то знаете ли…

-Уж и так читаю, читаю…- ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.<…>

-Что же вы читаете? <…>

-Эту…Как ее…переписку с этим…как его - дьяволом- Каутским.<…>

-Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?

Шариков пожал плечами.

-Да не согласен я.

-С кем? C Энгельсом или с Каутским?

-С обоими, - ответил Шариков.

<…>

-А что бы вы со своей стороны могли предложить?

-Да что тут предлагать? А то пишут, пишут…конгресс, немцы какие-то…Голова пухнет…Взять все и поделить».

Именно поэтому Преображенский вынужден отправлять Шарикова в цирк, а не в театр, сжигать книги и прийти в итоге к насилию над человеком-собакой Шариковым, отказываясь от своих убеждений. «Поражение» слова реализуется и применительно к словесным атакам, устроенным Шарикову Швондером. Шариков выбирает для утверждения своей «нечеловеческой» позиции только то из швондеровского, что удобно, выгодно, полезно ему:

«-Почему же вы - труженик? <…>

-Да уж известно - не нэпман».

Шариков повторяет слова Швондера о «пятнадцати комнатах» профессора, но отказывается служить в армии, говоря, что «тяжело ранен при операции»; он приписывает себе ранение на фронтах и грозится, в то же время, использовать служебное положение - Шариков суть воплощение воздействующей силы слова в любом ее проявлении, направленной на любую цель. «Из всех произведений Булгакова в «Собачьем сердце», пожалуй, с наибольшей силой выражено недоверие к магической преобразовательной функции языка, слова» /Фуссо, 1991:29/.

Булгаков пародирует увлечение Маяковского рекламой, называвшего ее «именем вещи», посвятившего «Окнам РОСТа» большую часть своей творческой энергии. Бездомный пес Шарик умеет читать цветные красочные вывески Советских магазинов, но даже ему понятно, что это «внешняя сторона» не соответствует сути вещей:

Какого же лешего, спрашивается, понесло его в кооператив Центрохоза? Вот он рядом…Чего ищет? У-у-у-у…Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое!? Кол-ба-су. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину».

Есть еще один важный момент, в котором Булгаков пародирует Маяковского и всех пролетарских писателей: восприятие разрухи. В начале 20-х в «Московской мастерской коммунистической драматургии» ставится одноактная пьеса Валерия Язвицкого «Кто виноват?» («Разруха»). В ней появляется образ «разрухи»: сморщенной старухи с клюкой, мешающей жить пролетарской семье. В «Собачьем сердце» появляется легко узнаваемый пародийный образ разрухи:

-Нет, - совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович,- нет. Вы первый, Иван Арнольдович, воздержитесь от самого этого слова. Это - мираж, дым, фикция<…> Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы подразумеваете под этим словом? <…> Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти баритоны кричат «бей разруху!» - я смеюсь. <…> Это значит, что каждый из них должен лупить себя по затылку»

«Нетрудно догадаться, что эти «баритоны» суть параноидально размноженный голос Маяковского. И в самом деле - именно ему принадлежит сказочная «разруха - проклятая старуха» (Окна РОСТа)» /Фуссо, 1991: 32/.

Булгаков не согласен с надеждами, возлагаемыми коммунистами на воспитательную силу слова, считая, что не одно десятилетие понадобится для изменения сознания «темной» массы. Не видит Булгаков художественной правды и в восприятии послереволюционного времени эпохой светлого героического подвига, как об этом писала пролетарская литература в своем большинстве: «Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начали писать о том, что это были героические времена… Герои были сами голы как соколы… Возможно, что это были героические времена, но это были голые времена» (Булгаков. Собрание сочинений. Т.1. С.316).

Булгаков не согласен с Маяковским, предложившим отказаться от русского литературного наследия, «сбросить с корабля истории» русских классиков. В этом автор «Собачьего сердца», считающий себя учеником и последователем многих классиков, видит общее разрушительное направление движения новой культуры революции, культуры нигилистического типа.

2.3 Нигилизм революции: «преображение» разрушением

Тема «преображения» общества путем создания новой личности является основной темой повести. Революция «строит» социум, основным способом строительства «выбирая» разрушение прежнего миропорядка. Философский аспект «преображения» затрагивает этические проблемы, связан с религиозными и мифологическими аллюзиями текста повести, социальное же значение разрушительной силы революции открыто описывается Булгаковым, понятно любому читателю. «Булгаковский текст отсылает нас не только к марксистским преобразованиям, но рассматривает «культ новизны» во всех его аспектах - в технике, торговле, лингвистике, эстетике. Аллегоризм выражен не только в содержании и в теме, он присутствует на всех уровнях текста» /Фуссо, 1991: 29/. Сама фамилия Филиппа Филипповича является говорящей: Преображенский - преображение, чудесное изменение коренного характера. Тематика «мгновенного» изменения постоянно реализуется в тексте повести. Шариков приобретает человеческий облик в течение нескольких дней. Постоянное внешнее изменение происходит с профессором Преображенским: солидный, внушительный, уверенный вид в начале повести резко меняется после «подвигов» Шарикова:

«Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел в последнее время».

После повторной операции над «существом», спустя десять дней Преображенский снова обретает прежний вид:

«Дверь из кабинета пропустила Филиппа Филипповича. Он вышел в известном всем лазоревом халате, и тут же все могли убедиться сразу, что Филипп Филиппович очень поправился в последнюю неделю. Прежний властный и энергичный Филипп Филиппович, полный достоинства, предстал перед ночными гостями и извинился, что он в халате».

Символика преображения затрагивает все детали повести: «Шариков родился на Преображенской заставе, Клим там же умер. Повесть развертывается под знаком преображения. <…> На стилистическом уровне произведение изобилует сравнениями, метафорами и метониями, создающими эффекты превращения одного явления в другое» /Фуссо, 1991: 32/. Мотив «преображения» появляется и в сценах визита пациентов к Преображенскому: все они очарованы умением профессора «творить чудеса», называют его «кудесником». Преображенский экспериментатор огромной смелости, его опыты над человеком превосходят в смелости опыты Советов над обществом: он обещает вставить женщине яичники обезьяны, предвосхищая операцию по евгенике над собакой. Но вместе с тем Преображенский умеет трезво смотреть на вещи: «Эх, профессор, если бы вы открыли способ, чтобы и волосы омолаживать!

-Не сразу, не сразу, мой дорогой, - бормотал Филипп Филиппович»

В этом противоречии заключается символический парадокс Преображенского: понимая, что постепенное, эволюционное развитие любой области применения знаний является единственно верным, он, «заражаясь» идеями эпохи, решается на революционную операцию. Да и в самой области медицины, в которой работает профессор, - гинекологии, проявляется сатирическая черта повести в его эксперименте. Специалист по половым органам берется за пересадку отдела головного мозга; гинеколог создает новое существо, берет на себя функции эволюции. И в этом заключается булгаковская символика революционного «превращения». «Критика Булгакова направлена как против притязаний необразованной массы на руководство обществом, так и против надежды интеллигенции на быстрое воспитание «нового человека» благодаря изменившимся общественным условиям» /Май, 1990: 114/. «Повесть «Собачье сердце» явилось этапным произведением, в котором обрядовое по своим истокам действо - увенчание-развенчание шутовского короля - кладется в основу воссоздания облика жизни общества, принявшего на веру новорожденный миф о возникновении в результате революции улучшенной человеческой породы» /Химич, 1995: 55/.

Эта методика революционного воздействия на человеческую природу приводит к разрушительной силе катастрофам. Метафорой этой катастрофы является «потоп» в квартире Преображенского. Именно об этом и говорил профессор, рассуждая о разрухе: «Я сторонник разделения труда. В Большом пусть поют, а я буду оперировать. И никаких разрух». «Разруха» приходит в саму квартиру Преображенского, в который каждый бросает свое дело: профессор перестает оперировать, Борменталь вынужден отвечать на звонки пациентов. Все поглощается хаосом, рушится установленный порядок: «Все будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении. Крышка Калабухову».

Разруха, по Булгакову происходит от разрушения порядка, от потери традиций, от нарушения законов существования. Результат - нищета, голод, крах морали, от которого страдают сами большевики, но продолжают бороться с этим методами разрушения вместо разумного созидания. Этот «замкнутый круг» революции неизбежен для нигилистического мироощущения. «Идея разрушения старого мира, конечно, родилась в головах, и головах мыслящих, просвещенных, причем задолго до появления председателя домкома Швондера и его команды. <…> В головах, где все поделено на «мы» и «они», где восторжествовала идея разрушения, революционного преобразования мира, перестают действовать общечеловеческие нормы и законы поведения» /Шнейберг, Кондаков, 1994: 193/. Булгаковские герои повторяют и приводят в действие идеи Базарова: «Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разрушаете…Да ведь надобно и строить» - словно говорит автор «Собачьего сердца» устами тургеневского Николая Петровича Кирсанова. Булгаков не принимает лозунга Базарова: «Сперва нужно место расчистить». На месте разрушенного социального здания невообразимо сложно построить новый «дом», особенно если его строители занимаются не стройкой, а ежедневным хоровым пением: Это никому не удастся, доктор, а тем более - людям, которые вообще, отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают собственные штаны»

2.4 Создание «нового человека»: Homo Soveticus

булгаков повесть нигилизм революция

Идея критики создания «нового человека» раскрывается в повести с двух позиций: философско-этической и социальной. В этой главе рассмотрена социальная значимость этого преобразования. Философская идейность будет рассмотрена ниже.

Прерванное государственным переворотом развитие России и насаждение новой морали, новой эстетики, новой экономики потребовали воспитания нового человека, созданного по рецептам и предписаниям идеологов. Государственная машина ожидала от человека едва ли не органических изменений: «…службы для власти было мало; она требовала ещё и отказа от себя и своих убеждений. Принимая в утробу своего аппарата заведомо враждебных себе людей, она с упорством, достойным лучшего применения, нарекала их «товарищами», требуя, чтобы они и друг друга называли всеобщим именем социалистического братства <…> Так мало-помалу обрастали советские служащие обличьем «товарищей», причём настолько не только внешне, насколько стиль жизни есть всегда уже и её сущность».(Чудакова,1988:163). «Существом социально опасным, но при этом социально привилегированным» - называет Клима Чугункина-Шарикова исследователь М.Чудакова. Революция «рождает» новый тип человека - Гомо Советикус /Зиновьев: 1991/. Этот тип человека, созданного «в огромной реторте Советов» ужасает Булгакова да и многих представителей русской интеллигенции.

М.Горький писал в «Несвоевременных мыслях»: «Ленин считает себя вправе проделать с русским народом жестокий опыт, заранее обреченный на неудачу.<…> Он работает как химик в лаборатории, с тою разницей, что химик пользуется мертвой материей, но его работа дает ценный для жизни результат, а Ленин работает над живым материалом и ведет к гибели революции». Большевики создают гомункулуса, несущего смерть всем, в том числе и своим создателям.

Как пример прямого введения в текст понятия «гомункулус», обозначающего человека, созданного в ходе эксперимента, исследователями уже неоднократно прочитана история появления на свет Шарикова. Авторская идея иногда излагается и следующим образом: «…свершившаяся в России революция явилась не результатом естественного социально-экономического и духовного развития общества, а безответственным экспериментом: посему необходимо страну возвратить, по возможности, в её прежнее состояние» /Лосев,1993:26/.

Булгаков расскрывает метанимичную суть самого Шарикова, как нового человеческого типа. Любые возможные интерпретации повести «Собачье сердце» не должны отвлекать нас от желания автора подчеркнуть искусственное происхождение героя, который, однако же, сразу находит социальную нишу и без всяких на то оснований вписывается в родовое понятие «трудовой элемент», обнажая тем самым спекулятивный характер этого сообщества. Булгаков настаивает на самом термине: «…без всякой реторы Фауста создан гомункул!» и ещё раз уточняет его в обращении доктора Борменталя к Преображенскому: «В конце концов это ваше собственное экспериментальное существо».

Философ С.Н. Булгаков писал в работе «На пиру богов»: «Признаюсь, что «товарищи» кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа, и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян». О ком, если не о Шарикове, идет здесь речь?!

«Сила Полиграфа Полиграфовича - в его девственности в отношении совести и культуры» /Соколов, 1996: 434/. Действительно, Шариков не имеет представления о моральном законе, совести, воспитание - заранее обреченное на неудачу действие. Он не совсем человек, и Булгаков подчеркивает эту мысль в тексте повести: «В повести «Собачье сердце» оказывается «размытым» значение слова «человек»; неясно, какой набор «атрибутов» достаточен, чтобы назвать живое лицо человеком: одежда, имя, жилплощадь, способ говорить и т.п. - список может быть продолжен, но «арифметическая» сумма все-таки не даст искомого результата» /Яблоков, 2001: 76/. «искусственно созданным» человеком можно назвать не только Шарикова, такая же психология и у Швондера. «Аналогичная «работа» была проделана в свое время и над Швондером, и над миллионами ему подобных. Как известно ленинский лозунг «Грабь награбленное!» (под награбленным подразумевалось в том числе и состояние, нажитое интеллектуальным трудом нескольких поколений интеллигенции) был одним из самых популярных в годы революции. Высокая идея равенства мгновенно выродилась в примитивную уравниловку, при которой все получали одинаково; талант, работоспособность, эффективность работающего в расчет не принимались» /Шнейберг, Кондаков, 1994: 194/.

2.5 Система образов повести: «двойники»

Главными героями повести можно назвать четырех персонажей: профессора Преображенского, доктора Ивана Арнольдовича Борменталя, Шарика-Шарикова и председателя домкома Швондера. Каждый из них воплощает собой определенную идею, все они находятся в неразрывном единстве.

Филипп Филиппович Преображенский - персонаж, которого можно было бы условно назвать резонером: из его уст звучат многие мысли, которые Булгаков считал своим политическим и социальным кредо. Размышления о разрухе, социальном переустройстве, революции принадлежат несомненно самому Булгакову. Читатель не мог не прочувствовать авторской солидарности с крамольными, или, как говорит доктор Борменталь, «контрреволюционными» рассуждениями профессора Преображенского. Яростно-ядовитые тирады профессора Преображенского, не скрывающего своей неприязни к новой действительности, - это первый, наиболее явный слой сатиры Булгакова. Но назвать Преображенского положительным героем нельзя ни в коем случае, образ этот далеко не однозначен: «Амбивалентность этого персонажа не была проанализирована достаточно ни в 20-е годы, ни позже» /Май,1990: 76/.

Добросовестный консерватор, и если не монархист, то по меньшей мере добропорядочный верноподданный старого режима, Преображенский тщетно борется за сохранение привычного образа жизни в большой пречистенской квартире. Он хотел бы отгородиться от «улицы», оставить нетронутыми свою «чистую» науку, независимость от новой власти, но сотрудничать с ней в качестве медицинского «спеца», а вместе с тем удержать свои понятия о нравственности и даже об удобствах быта. Подобное сочетание невозможно, нормальная деятельность в «ненормальной стране» ставится Булгаковым под вопрос. Себе же на погибель Преображенский создаёт чудовище, некого «пролетарского Голема», способного изгадить и погубить всё вокруг себя. Близорукость взгляда академического учёного и непредсказуемость результатов опыта и теории, когда дело касается человеческой психики, - вот в чем негативная нагрузка образа Преображенского, и, вероятно, в современном мире эта тема не менее, а более насущна, чем 60 лет назад, когда писалась повесть.

Однако нельзя не видеть и достаточно критического отношения автора к профессору Преображенскому, во всяком случае, о тождестве их мировоззрений не может быть и речи. Писатель сходится со своим героем в неприятии организованной разрухи, хамства швондеров и шариковых. Он предлагает разделить читателю восхищение выдающейся одарённостью и трудоспособностью профессора. Но давайте посмотрим, кто же использует его блестящие достижения, кого, так сказать, обслуживает его талант, его руки?

Но и главный научный подвиг героя, который привёл к столь чудовищным результатам, - не рождён ли он брезгливым презрением к нравственности, уверенностью в превосходстве научной мысли над всем? Преображенский делает роковую ошибку, превращающую его открытие в страшную опасность, и поэтому он вынужден отказаться от своих взглядов и пойти на убийство Шарикова. Но и на этом Преображенский не успокаивается: последние строки повести говорят о возможном (а скорее всего и неизбежном) продолжении эксперимента: «Пес видел страшные руки. Руки в скользких перчатках важный человек погружал в сосуд, доставал мозги. Упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался в них, резал, рассматривал, щурился и пел:

-К берегам священным Нила...

«Хотя на первый взгляд концовка «Собачьего сердца» может показаться булгаковской идиллией, заключительная строка, взятая из «Аиды», невольно навевает страшный образ хирурга-палача в клобуке - темная, угрожающая сторона личности Преображенского становится очевидна именно в конце повести. Шарику дарован временный покой, но отказано в прозрении, осознании грозящей ему опасности» /Фуссо, 1991: 36/.

Фигура Шарикова предстает читателю средоточием страшных инстинктов, темной стороной человеческого (или получеловеческого) бытия, воплощением социального разрушения.

В пору революционной ломки в историческое действие неизбежно втягиваются самые различные по тенденции и окраске силы. В Шарикове воплощена не демократическая, сознательная, а плебейская, низменная стихия народной жизни. По сути, Полиграф Полиграфович не имеет в себе ничего «пролетарского», кроме происхождения, которым он так кичится. Клим Чугункин, пьяница и лодырь, имевший судимости, чьё сознание унаследовала уличная дворняга, это «люмпен-пролетарий» в точном смысле этого слова. Грубость и наглость, пьянство, воровство, лганьё, доносы- всё дурное словно сконцентрировалось в рождённом гением профессора фантастическом двуногом существе. Его главный интерес- не производить, а «делить», настаивать на «правах» и избегать обязательств. И какая поразительная чёрточка- требование себе Шариковым белого билета! «На учёт возьмусь, а воевать - шиш с маслом!» Но зато полная готовность занять должность по отлову котов. Великая возможность произносить членораздельные звуки поощряет Шарикова лишь к митингованию и хамской демагогии - так много ли, стало быть, стоит эта наша способность выкрикивать политические лозунги?

Грубость души и просто грубость, невоспитанность, непросвещённость - вот в чём видит Булгаков реальную угрозу строительству новой жизни и бичует это средствами изощрённой, язвительной сатиры. Страшен этот недочеловек со скошенным лбом, но в цветном галстуке и лакированных ботинках, готовый вечно кого-нибудь «тяпнуть».Шариков в «должности», надевший кожаную куртку и доставляемый домой на грузовике (что за чудная деталь!), - грозное видение плебейского нахрапа, наглой вседозволенности, готовой погубить все человеческие нравственные ценности заодно с идеалами революции. И поэтому профессор прав, когда, пусть наивно, прекраснодушно призывает Шарикова: «Учиться и стараться стать хоть сколько-нибудь приемлемым членом социального общества».

Эксперимент профессора Ф.Ф. Преображенского по очеловечиванию собаки оканчивается провалом: милый и добродушный пёс Шарик воспринимает худшие черты своего человеческого донора, люмпен - пролетария и превращается в зловещую фигуру Полиграфа Полиграфовича Шарикова, быстро вписавшегося в советскую номенклатуру. «Обратное превращение Шарикова в четвероногого символизирует невозможность сделать из «Клима Чугункина» нормального человека. Собака остается собакой. Гротескная натура «Собачьего сердца» показывает, что по своему духовному и моральному уровню «пролетарий» ниже уличной дворняги» /Левин, 1975: 48/. «Первоначальное название «Собачье счастье» куда больше подходит по смыслу, ведь у Шарикова нет собачьего сердца» /Проффер, 1983: 24/. В названии повести вложен двойной смысл. С одной стороны, собачье сердце - вот внутренняя сущность «недочеловека» Шарикова. С другой, собачье сердце Шарика оказывыается добрее и «человечнее» внутренней сущности Чугункина-Шарикова.