Об исторической экономике
Трудности ремесла историка. Социальная дисконтинуальность в историческом языке. Функция и объяснение исторического времени в произведении Пьера Шоню. Восстановление трафика между Севильей и Америкой с 1504 по 1650 гг. Структурирование срединной Атлантики.
| Рубрика | Социология и обществознание |
| Вид | реферат |
| Язык | русский |
| Дата добавления | 03.06.2017 |
| Размер файла | 123,8 K |
Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже
Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.
Размещено на http://www.allbest.ru/
Реферат
Об исторической экономике
Введение
Достаточны ли результаты, полученные в рамках экономической истории, чтобы их можно было бы превзойти, по крайней мере мысленно, и освободить от частных случаев и тенденциозных правил? Иными словами, может ли быть начальный этап исторической экономики, ориентированный на масштабные совокупности, на общее и постоянное, быть полезным для экономических исследований, для решения крупных актуальных проблем или, что важнее, для их формулирования? Физики время от времени сталкиваются с трудностями, которые могут разрешить только математики с их специфичными правилами. Можем ли мы, историки, предпринять аналогичные действия с помощью наших коллег экономистов? Сравнение, конечно, слишком претенциозно. Я полагаю, что более скромным и справедливым было бы сравнение нас, историков, с путешественниками, которые отмечают дорожные происшествия, краски пейзажа и которые для разрешения своих сомнений перелагают вопросы сходств и сопоставлений на своих друзей географов. Нам кажется, что в ходе наших путешествий по времени человечества мы догадываемся об экономических реалиях, когда стабильных, когда колеблющихся, ритмичных или нет. Иллюзии, бесполезные узнавания или уже ценная работа? Сами, и только сами мы не можем судить об этом.
Я считаю, что между различными науками о человеке, социологией, историей, экономикой может и должен быть диалог. Для каждой из них это может обернуться нарушениями. Я заранее готов принять эти нарушения применительно к истории, и, следовательно, я не хотел бы и не мог бы дать определение метода в этих строках, которые я не без опасения предоставил Revue economique. Мне более всего хотелось бы выделить несколько вопросов для переосмысления экономистами, для которых обращение к истории могло бы обернуться трансформацией, прояснением, расширением или, возможно, напротив, не привело бы ни к чему - но даже в этом случае можно было бы говорить о прогрессе, шаге вперед. Вряд ли стоит упоминать, что я не претендую на формулировку всех или даже самых существенных проблем, которые могли бы выдержать испытание методами как истории, так и экономики. Их множество. Я представлю здесь только те, которые интересуют меня лично, о которых я размышлял, занимаясь ремеслом историка. Возможно, они привлекут внимание кого - то из экономистов, несмотря на то что наши точки зрения кажутся все еще далекими друг от друга.
Часто говорят о трудностях ремесла историка. Не отрицая этого, не лучше ли выделить его незаменимые преимущества? Не можем ли мы, в первую очередь, выделить сущность исторической ситуации с точки зрения ее становления? Из всех действующих сил мы изучаем те, что ее вызвали. Мы заранее различаем значимые события, те, что имеют последствия, что в конце концов порождают будущее. Громадное преимущество! Кто смог бы в мешанине фактов текущей жизни с уверенностью отличить длительное от эфемерного? Для современников факты предстают слишком часто, увы, как одинаково важные, а величайшие события, от которых зависит будущее, остаются в тиши - их, по словам Ницше, приносят лапки горлиц - об их присутствии редко догадываются. Отсюда усилия Колина Кларка добавить к наличным данным экономики, относящимся к пророческим экстраполяциям в будущее, способ заранее различать существенные течения событий, которые выстраивают и продвигают нашу жизнь. Все можно повернуть назад - вот мечта историка!
Именно войско событий-победителей в жизненных битвах историк замечает в первую очередь; но эти события замещают друг друга, упорядочиваются в рамки множественных возможностей, противоречат друг другу, и между ними жизнь делает свой выбор: в пользу возможности, которая реализовалась, десятки, сотни, тысячи исчезли, а другие, бесчисленные, так и не предстали перед нами, будучи ничтожными, потаенными, они не заметны в контексте истории с первого взгляда. Однако следует попытаться их восстановить, поскольку эти утраченные движения представляют собой многочисленные силы - материальные и нематериальные, которые в каждый момент сдерживают великие порывы эволюции, замедляют их распространение, нередко преждевременно прерывают их ход. Их необходимо знать.
Теперь поговорим о том, нужно ли историкам спускаться по склону, действовать вопреки преимуществам своего ремесла, изучать не только прогресс, победоносное движение, но и их оппозицию, множественный противоположный опыт, которым невозможно с легкостью пренебречь, так сказать, инерцию, не вкладывая в это слово уничижительного смысла. Это в некотором смысле проблема вроде той, которую изучает Люсьен Февр в своей книге о Рабле, когда задается вопросом, является ли безбожие, которому было уготовано большое будущее, - я хотел бы уточнить, рефлексивное безбожие, имеющее интеллектуальные корни - является ли оно умозрением, возможным в первой половине XVI века, санкционировал ли ментальный инструментарий века (имея в виду его инерционность в отношении безбожия) его зарождение и четкое формулирование.
Эти проблемы инерции, торможения встречаются в области экономики, и обычно они гораздо лучше поставлены, чем решены. Не подразумевается ли под названиями "капитализм", "мировая экономика", Weltwirtschaft (со всеми неопределенностью и богатством этого понятия в контексте немецкой мысли) вершина эволюции, высшая точка, а часто нечто исключительное? В своей прекрасной истории зерновых культур в античной Греции Альфред Жарде (Alfred Jarde) после размышлений о "модерных" формах торговли зерном, об александрийских торговцах, о хозяевах продовольственных путей создает образ такого пастуха из Пелопонеса или Эпира, который живет за счет своего поля, своих сборов олив, который в праздничные дни закалывает молочного поросенка из своего стада. Пример тысяч сходных или близких друг к другу экономик за пределами мировой экономики своего времени, которые по-своему сдерживали ее экспансию и ритмы. Инерция? Это они в каждую эпоху обусловливали относительное замедление своими средствами, своей силой, своими скоростями. Любое исследование прошлого обязательно должно включать в себя краткосрочное измерение того, что в изучаемую эпоху обременяет жизнь - географические, технические, социальные, административные препятствия. Для уточнения моей мысли признаюсь, что если я предпринимаю исследование, которое меня интересует, - Франции эпохи религиозных войн, то я исхожу из представления, которое на первый взгляд может показаться спорным, но в котором я уверен. Некоторые обращения к Франции этого периода напомнили мне Китай между двумя мировыми войнами: огромные территории, где люди теряются, тем более что Франции XVI века далеко до демографического превосходства китайского мира; но общим оказывается образ громадного пространства, разбитого внутренней и внешней войной. Все узнаваемо: осажденные, объятые страхом города, резня, ослабление войск, продвигающихся между провинциями, региональная раздробленность, восстановления, чудеса, неожиданности. Я не говорю, что сравнение продержится долго, до конца моего исследования. Но именно отсюда можно начинать изучение этой жизненной атмосферы, этой громады, бесчисленных замедлений, которые они вызвали, чтобы понять остальное, понять экономику и политику.
Эти примеры не ставят проблему. Они лишь очерчивают ее основные линии. Все существование, весь опыт являются пленниками под оболочкой, слишком массивной, чтобы разбить ее одним ударом, ограничены в своих возможностях инструментарием, который допускает только определенные направления движения, позволяет увидеть только определенные идеологические позиции и новации. Прочные границы, безнадежные и разумные в одно и то же время, позитивные и негативные, мешающие лучшему и худшему, как сказал бы моралист. Почти всегда они оказывают сопротивление неизбежному социальному прогрессу, но он наступает, когда они тормозят войны, - я имею в виду XVI век, задыхающийся от войн, прерываемых паузами - или когда они в том же XVI веке налагали запрет на бездействие, когда производительность удивительным образом возрастала во всех мельчайших и многочисленных организмах как сопротивление кризисам.
Не есть ли такое исследование границ, инерции - необходимое или должное для историка, обязанного считаться с реалиями, представленными в их собственных измерениях, - не есть ли оно цель экономиста, решающего самые актуальные задачи? Сегодняшняя экономическая ситуация имеет свои границы, свои моменты инерции. Несомненно, экономисту трудно выделить эти проблемы из их исторического или социального контекста. С нашей точки зрения, ему, однако, следует наилучшим образом сформулировать их или хотя бы показать, где ложные, бесполезные проблемы. Экономист, с которым я недавно разговаривал, сказал мне, что при изучении этих торможений, замедлений, сопротивлений он рассчитывает на историков. Так ли это? Напротив, не следует ли рассматривать выделяемые и измеряемые с экономической точки зрения элементы в их длительности?
Традиционный историк уделяет внимание короткому историческому времени, времени биографий и событий. Но не только это время интересует экономических или социальных историков. Общества, цивилизации, экономики, политические институты живут в менее быстрых ритмах. Мы не удивляемся экономистам, которые поддерживают наши методы, когда мы говорим о циклах, интерциклах, периодических движениях с фазами от пяти до десяти, двадцати, тридцати, даже до пятидесяти лет. Однако, с нашей точки зрения, не идет ли здесь речь о коротких исторических волнах?
Ниже этих волн, в области феноменов, составляющих тенденцию (вековую тенденцию экономистов), разворачивается медленная история с неуловимыми уклонами, которые меняют ее и делают доступной наблюдению. Именно ее мы в своем несовершенном языке называем структурной (structural) историей, отличной как от истории событийной, так и от конъюнктурной (conjonctural) с относительно короткими волнами. Вряд ли можно вообразить дискуссии Возможно, только со стороны грамматики лучше говорить conjoncturel и structure/? или требования, которые могли бы отрицать эти несколько направлений.
Но предположим, что мы пойдем дальше этих дискуссий и если не определим, то по меньшей мере признаем эту глубинную историю. Она окажется также экономической историей (во времени демография с ее теле-предписаниями была бы более чем прекрасной демонстрацией). Но масштабные структурные колебания экономики можно было бы регистрировать надлежащим образом, если бы мы располагали длительной ретроспективной серией документов, желательно, статистических. Хорошо известно, что этого нет, что мы обрабатываем и осмысляем относительно короткие и частные последовательности, подобные динамике цен или заработной платы. Однако не столь же интересно систематически рассмотреть более или менее известное прошлое в крупных единицах времени, не годов и десятков лет, а целых веков? Мечта или разумная мысль?
Если предположить, что существуют экономические единицы, зоны с относительно фиксированными границами, то не будет ли эффективным географический метод наблюдения? Не представляет ли интереса в дополнение к социальным этапам капитализма, если повторить прекрасное заглавие блестящего выступления Анри Пирен - на, описать географические этапы капитализма или же, еще шире, систематически продвигать в наши исторические изыскания исследования в области экономической географии - одним словом, рассмотреть, как отображаются в этих экономических пространствах волны и крутые повороты истории? Я попытался, и не я один преуспел в этом, показать, какой могла быть жизнь Средиземноморья в конце XVI века. Один из наших прекрасных исследователей, М.А. Ремон (М.А. Itemond), заканчивает исследования, посвященные Франции XVIII века и показывает, как французская экономика, несмотря на развитие торговых путей, дистанцируется от средиземноморской, чтобы выйти к океану: это извилистое движение между путями, рынками и городами повлекло за собой важные трансформации. Я также думаю, что еще в начале XIX векаЕсли исходить из продолжающейся работы молодого экономиста М. Fra^ois De - saunay, ассистента в llicole des Hautes Etudes. Франция представляла собой серию провинциальных Франций с их замкнутой хорошо организованной жизнью, которые, будучи связанными политикой и обменами, выступали по отношению друг к другу как экономические государства, где, согласно нашим учебникам, находящиеся в обращении деньги регулировались и заменялись, чтобы восстанавливать расчетный баланс. Не составляет ли этот случай Франции с точки зрения географии с модификациями, которые внес в нее век, богатый новшествами, ценный план исследований и способ приближения - со временем - к таким горизонтам медленной истории, которые раскрывают перед нами ее заметные изменения и кризисы?
С другой стороны, дальние перспективы истории дают основание предполагать, возможно, ошибочно, что экономическая жизнь подчиняется большим ритмам. Прославленные города средневековой Италии, которые не были затронуты упадком XVI века, часто приобретали свои богатства, пользуясь транспортными - сухопутными и морскими - преимуществами. Таковы Асти, Венеция, Генуя. За этим последовала торговая, а затем промышленная активность. Наконец, позднее все это увенчивается банковской активностью. Доказательством от противного может служить то, что спад последовательно распространялся, иногда с очень большими интервалами, - и не без возврата - на транспорт, торговлю промышленность, долго еще не затрагивая банковских функций. В XVIII веке Венеция и Генуя оставались финансовыми городами.
Схема сильно упрощена, я не утверждаю, что она совершенно точна, но я хочу сделать нечто большее, чем просто продемонстрировать. Чтобы ее усложнить и приблизить к реальности, нужно было бы показать, что каждый новый вид активности соответствует преодолению барьера, выходу из затруднений. Следует показать также, что эти последовательные фазы не были простыми линиями, что они нарушались, как и должно быть, множеством посторонних вмешательств. Следует также показать, что эти последовательные фазы - от транспортных путей к банкам - не были скачкообразными. В исходной точке, подобно зерну, виртуально содержащему все растение, каждая из городских экономик предполагает различные стадии всех видов активности, некоторых еще только в зародыше. Наконец, появляется очевидная опасность вывести закон из единичного примера и предположить, что заключения относительно государств в миниатюре, которые представляли собой средневековые итальянские города (микроэкономика?), могут служить для априорного объяснения сегодняшнего опыта. Слишком резкий и рискованный переход; нужен более внимательный взгляд.
Однако не могут ли экономисты снова помочь нам? Есть ли у нас основания видеть в транспортных путях и во всем том, что они повлекли за собой (цены, дороги, технологии), своего рода решающий двигатель для долговременности, и имеется ли, заимствуя понятие у астрономов, прецессия одних экономических процессов над другими не в одной и узкой длительности циклов и интерциклов, но в очень длительные периоды?
Другая проблема, которая кажется нам фундаментальной - это, говоря языком социологов, континуальность или дисконтинуаль - ность. Борьба идей, которые она вызывает, скорее всего, обусловлена тем, что плюральность исторического времени редко принимается во внимание. Время, ведущее нас, ведет также, но по-иному, общества и цивилизации, реальность которых превосходит нас, поскольку длительность их жизни намного больше, чем наша, а также их вехи и этапы движения к упадку никогда не бывают теми же самыми для них и для нас. Время, которое является нашим, время нашего опыта, нашей жизни, время смены сезонов и цветения роз, то, которое отмечает течение наших лет, также отсчитывает, но в другом ритме, часы существования различных социальных структур. И сколь бы долгим ни было их старение, они меняются и заканчиваются смертью.
Итак, социальная дисконтинуальность в историческом языке представляет собой один из структурных разрывов, одну из трещин на глубинном уровне, можно сказать, молчаливых, безболезненных. Порождаясь состоянием социальности (то есть менталитетом, составом популяции, цивилизацией, особенно экономической), переживаемом множеством предшествующих нам поколений, все может обрушиться до того, как завершится наша жизнь. Отсюда выводы и неожиданности.
Этот переход от одного мира к другому представляется как великая драма человечества, и ее нам хотелось бы осветить. Когда Зомбарт и Sayous спорят о том, когда родился современный капитализм, это означает, что они изучают разрушение порядка, не называя этого и не указывая на бесспорную дату. Я хочу получить не столько философию таких катастроф (или катастрофы, ложно принятой за типичную, каковой является падение римского мира, которую можно изучать так же, как немецкие военные изучают битву при Каннах), сколько исследование, освещающее дисконтинуальность с разных сторон. Социологи уже дискутируют по этому поводу, историки открывают проблему для себя; думают ли об этом экономисты? Имеют ли они возможность, как мы, принять острую идею Иньяса Мейерсона (Ignace Meyerson)? Эти глубинные разрывы делят на части самое суть человеческого бытия. Все, что несет в себе его порыв, рушится или, по крайней мере, трансформируется. Если, насколько возможно, нам удастся пересечь одну из этих решающих зон, назавтра ничего не останется от нашего инструментария, наших идей и концептов относительно того, что было вчера; доктрина, основанная на иллюзорном возвращении к древности, устарела. Политическая экономия, которую мы имеем, так или иначе ассимилировавшая уроки наших мэтров, не будет служить прошлому. Но что по поводу этих структурных дис - континуальностей, хотя бы на уровне гипотез, могут сказать экономисты? сказать нам?
Как мы видим, для восполнения наук о человеке неизбежным кажется по меньшей мере формирование отдельного института крупномасштабных общих дебатов - дебатов, которые, по-видимому, никогда не закончатся, поскольку история идей, включая историю истории, есть нечто живое, ведущее собственное существование, независимое от того, что его побуждает. Нет ничего более соблазнительного, но и более невозможного, чем попытки свести столь сложное и запутанное социальное к единой линии объяснения. Мы, историки, вместе с социологами - единственные, кто имеет право рассматривать все, порожденное человеком; наше ремесло, а также наша забота состоят в том, чтобы построить из разновременных и разнопорядковых фактов целостность жизни. Согласно формуле Люсьена Февра, "история - это человек". Когда мы пытаемся воссоздать человека, нужно собрать воедино реалии, которые сходны между собой, а также сосуществуют и живут в одном ритме. В противном случае головоломка не сложится. Сопоставить структурную и конъюнктурную историю - значит исказить объяснение, а вернуться к событийности - значит свести объяснение к точке. Искать корреляции следует между множествами сходств на каждом уровне: первое проявление интереса, первые исследования, первые рассуждения. Затем этаж за этажом мы можем возводить само здание.
К серийной истории: Севилья и Атлантика (1504-1650)
Чтобы описать монументальное произведение Пьера Шоню (Pierre Chaunu) Seville et VAtlantique (1550-1650), 1. 1, 1212 p., t. II, 2050+XV, Paris, S. E. V. P. E. N., 1959, нужно выражение, которое сразу же определило бы смысл его предприятия, а также в четкой и сжатой форме новизну той истории, которую он нам предлагает. Скажем, сериальной истории, поскольку Пьер Шоню сам, в конце концов, использует эту формулу"Dynamique conjoncturelle et histoire serielle", Industrie, 6, juin,1960. , и она проясняет главное направление его произведения, когда читатель рискует мимоходом отвлекаться на множество предлагаемых путей, терять нить, а потом и вовсе заблудиться.
Читая его в первый раз и сразу же с пером в руке, чтобы лучше понять, при втором прочтении я признал правомерность этого нагромождения усилий и неожиданных, но допустимых умолчаний. В рамках сериальной истории книга обретает свое единство, свое оправдание, свои заранее принятые ограничения.
Труд, даже высшей значимости, остается делом выбора. Сериальная история, внутри которой замкнулся Пьер Шоню, предъявляет свои требования. Она "в меньшей степени интересуется отдельным фактом. чем повторяющимся элементом, интегрирующимся в гомогенную серию, которую можно подвергнуть процедурам классического математического анализа рядов." Следовательно, она представляет собой язык - абстрактный, развоплощенный.
Такой истории нужна, требуется серия, которая дает ей имя и право на существование, серия, т.е. внутренне связанная или представленная в качестве таковой последовательность измерений, связанных друг с другом функцией исторического времени, направленность, а затем значение которой следует терпеливо установить, поскольку часто они оказываются неопределенными, а расчеты, связанные с ее порождением, никогда не фиксируют ее заранее и автоматически.
Функция и объяснение исторического времени? Эти представления и формулы, возможно, оказываются недостаточно ясными и точными. Такая серия цифр, выражающих значимые измерения, связанные между собой, - это путь, проложенный в пространстве наших неточных знаний, который допускает лишь одно, но привилегированное направление движения.
Трафик между Севильей и Америкой с 1504 по 1650 год восстановлен объемно и количественно, такова исторически авторитетная серия, которая представлена нашему рассмотрению в "непрерывной массе цифровых данных". Чтобы ее создать, Югет и Пьер Шоню (Huguette et Pierre Chaunu) с 1955 по 1957 год опубликовали семь томов многочисленных портовых бухгалтерских документовHuguette et Pierre Chaunu, Seville et PAnlantique. Premiere partie: Partie statistique. Они были частично построены, а частично изобретены. Существенным для авторов было установить - задолго до начала XVII века с его поверхностной статистикой - надежную последовательность цифр, "чтобы сдвинуться к самой нижней точке, - пишет Пьер Шоню, - к границе измеряемой экономики, за которой начинаются качественные оценки". Начиная с Эрла Дж. Хамильтона (Earl J. Hamilton), мы знаем: величие Испании XVI века измеряемо; сегодня мы знаем это еще лучше. И прогресс на этом преимущественно сериальном пути возможен, принимая во внимание богатство архивов полуострова.
Благодаря гигантским новаторским усилиям Пьер Шоню - на этот раз один - создал свою огромную, более чем в 3000 страниц работу. Она представляет нам одно из направлений возвеличения Испании, одно из направлений мировой экономики, но это существенная, доминирующая ось, которая устанавливает императивный порядок среди множества понятий и разрозненных знаний. Эта книга побуждает всех историков и экономистов, интересующихся началом мировой модернизации, проверить и переосмыслить свои прежние объяснения. Поскольку в ее пристрастии к истории она представляет прекрасное зрелище в хорошо выбранной ситуации, и от нее не следует требовать больше, чем она может и, впрочем, хочет предложить.
Структура и конъюнктура
Несмотря на очевидные сходства и связи, которые Пьер Шоню дал себе труд признать со свойственной ему любезностью, я не считаю, что севильская Атлантика, которую он нам представил, может служить повторением или продолжением [моей книги] Средиземноморье и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II (La Mediterranee et le monde mediterraneen a Vepoque de Philippe // ), появившейся десятью годами раньше, в 1949 году. Прежде всего, Атлантика не охватывается в ее целостности, но произвольно выбрано пространство Антилии в устье Гвадалквивира, о чем автор постоянно напоминает: достаточно обратиться к таким его формулировкам, как "средняя Атлантика", "начало Атлантики близ Иберии", "Атлантика за исключением Севильи".
Помимо пространства, выделенного в огрубленной целостности географической реальности, вызывает вопрос сконструированная человеческая реальность, дорожная система, заканчивающаяся в Севилье, "откуда все исходит. как из горлышка бутылки.", и откуда все снова начинается.
Другое фундаментальное отличие, которое замечает Пьер Шоню и которое бросается в глаза: противопоставление самого старого морского пространства, освоенного людьми в прошлом, - Средиземноморья, - обширного уже в XVI веке, и пространства Атлантики, в прошлом аннексированного и наспех сконструированного.
Несомненно, когда Пьер Шоню различает структуру и конъюнктуру, он обращается к примеру, который я привел ранее и который оказывается заразительным для целого ряда недавних диссертаций. Даже Пьер Шоню соблазнился продуктивностью диалектики длинного и короткого времени. Однако его намерения отличаются от моих: я пытался в Средиземноморье так или иначе представить, вообразить целостную историю, двигаясь от неизменных аспектов человеческой жизни к наиболее подвижным. Пьер Шоню не имеет такого притязания или желания. Для него описание основных неизменных элементов (первая часть), а затем конъюнктурный речитатив (вторая часть) служит только для того, чтобы воссоздать определенную экономическую реальность, вырезанную из целостной истории, которая ее пронизывает, но выходит за пределы любой ее части. Я подозреваю, что Пьер Шоню вполне осознанно предпочитает конъюнктурную позицию, более близкую к живой истории, более уловимую, более научную, представленную кривыми, позиции структурной, связанной с наблюдением сквозь призму абстракции большой длительности.
В пределах этой Атлантики, рассматриваемой начиная с 1504 года, когда начались привилегии Севильи, дюжину лет спустя после путешествия Колумба, по правде говоря, еще не было структур. Нужно было привнести и выстроить всю их совокупность. Таким образом, не рассматривал ли Пьер Шоню отказ от большой длительности и ее флуктуаций как удачную возможность заранее освободить свое конъюнктурное исследование, - которым заканчивается его книга и которое составляет сердце самого предприятия, - от всего, что мешает его логике и допускает поверхностное толкование? Математик поступает так же, когда в пределах одного члена уравнения группирует или полностью исключает неизменные значения.
Если быть более точным, то первый том труда Пьера Шоню, при всем его богатстве, всего лишь предваряет построение серии, которое за этим следует. Если мы будем рассматривать его по отдельности, мы обнаружим там слабости, лакуны, неожиданные умолчания, но они отходят на второй план, получают оправдание в общей перспективе всего труда, который подчинен единому намерению создателя или, лучше, долгу, который он избрал.
Структурирование срединной Атлантики
Первой моей реакцией на труд Пьера Шоню, конечно, была тенденция рассматривать его первый том как законченную работу, которая характеризуется своими требованиями и собственной целостностью. То, что книга озаглавлена двусмысленным образом Географические структуры (Les structures geographiques), не имело значения. Эту первую книгу нельзя назвать интемпоральной, и для Пьера Шоню, как и для всех историков, близких к Люсьену Февру, география, с какой бы точки зрения она ни рассматривалась, затрагивает весь жизненный опыт людей как в настоящем, так и в прошлом. На самом деле география здесь имеет не ограничивающее, но индикативное значение. Она примиряет и оправдывает региональный план по признаку пространственного соседства. Простой план, чрезвычайно монотонный, никак не связанный с группировкой проблем в пучки или с введением, - чтобы создать образ, - исторического времени, которое здесь тем не менее представляет собой структурирующий фактор. Начиная с 164 страницы, мы невозмутимо следуем от одной гавани к другой в соответствии с цифровой программой, которая не требует особой защиты. Перед нами, можно сказать, разворачивается роскошная картотека. Это правда. Но какую книгу Пьер Шоню мог бы написать в преддверии своего труда и в соответствии со своим темпераментом, если бы он проявил внимание к медленной трансформации структур, поскольку они изменяются и обновляются. Эти неподвижные картинки в волшебном фонаре следовало бы показывать, как замедленный фильм. Впрочем, во множестве повторов Пьер Шоню умножает частные истории, а затем жертвует ими во имя типологической географии, которая превосходит локальные истины, перегруппировывает их, но, к сожалению, забывает о них на следующей же странице.
Путешествие - ибо первая часть представляет собой медленное и подробное путешествие - осуществляется из Старого в Новый Свет. При каких условиях с точки зрения истории и географии установилась севильская монополия на торговлю с обеими Америками, каковы ее пределы и слабости? Каким образом под этим привилегированным господством вел себя иберийский мир, рассматриваемый в его морских просторах и границах? Таковы вопросы, на которые следует ответить в первую очередь. Далее нужно приступить к "европейским островам", Канарам (изучавшимся уже давно), Мадере, Азорам. От этих островов естественным образом можно перейти к Новому Свету: Сан-Доминго, Пуэрто Рико, Ямайка, Бермуды, вплоть до Флориды. Среди географических единиц Нового Света целесообразно выделить легкие ("континентальные острова") и тяжелые ("континенты": Новая Испания и Перу), не забывая о перешейках, особенно о Панаме, которую наш автор не без оснований называет "Севильским перешейком".
Эти вопросы, широкие или узкие, книга часто освещает по-новому. Пьер Шоню со всей щедростью проявляет богатство эрудиции, и каждый раз, когда позволяют торговые серии, он приводит многочисленные смелые замечания, фиксирует обмены, отмечает продвижение основных продуктов: медь, золото, серебро, сахар, табак. Вот вся картография производительных сил и ресурсов, весь словарь, наполненный сведениями, к которым удобно обращаться. На что же мы сетуем?
Повторим, эту первую книгу нельзя воспринимать как нечто законченное; точнее, она остается за пределами истории, относящейся к совокупности структур, несмотря на представленные материалы, которым не хватает скоординированности и более высокого уровня обобщения. Пьер Шоню хорошо это чувствовал, что заметно на ста с лишним начальных страницах Структур (с.40-163), удивительным образом посвященных в основном событийному описанию значимости Колумба, затем этапам завоеваний и, наконец, важным и новым соображениям по поводу "конкисты", представленной пространством и людьми (с.143-159). Но этот полезный рассказ не представляет собой масштабной живой картины, которую я хотел бы видеть и которая, как мне кажется, могла бы прояснить медленное становление атлантических структур и связанные с ним затруднения.
Атлантика, ее европейские и американские берега, ее острова в открытом океане и близ континентов, водные пути, которые их соединяли - до открытия они были пустыми пространствами: человек здесь отсутствовал либо в редких случаях появлялся без всякой пользы. Если где-то и попадалась структура, то только благодаря скоплению людей - белых, черных, индейцев; благодаря повторяющимся передачам навыков и культурным имплантациям: суда, культивированные растения, домашние животные; затем нередко благодаря разнице в уровне цен, говоря словами Эрнеста Лабрусса, "низкие американские цены принуждали". Все, организованное по отношению к привилегированным центрам, складывалось в рамки будущих структур: религии, политические институты, администрации, городское население и над всей этой совокупностью ранний торговый капитализм, еще неявный, но ловкий и уже способный преодолевать и подчинять себе Океан.
Андре Сайу (Andre Е. Sayous) "La genese du systeme capitaliste: if pratique des affaires et leur mentalite dans l'Espagne du XVIе siecle", Annales d,Histoireёconomique et sociale, 1936, p. 334-354. в свое время обращался к севильским нотариальным архивам (Archivo deProtocolos), проявляя интерес к этим великим авантюрам и подчеркивая новаторскую и рискованную активность генуэзских торговцев. С тех пор появилось много детальных исследований. Мы ожидаем значимую книгу Гилермо Ломана Виллена (Guillermo Lohmann Villena) Sur Les Espinosa, Paris, S. E. V. P. E. N., 1968. . Но у нас есть уже новаторские исследования Энрике Отте (Enrique Otte) 1 "La Ropchelle et l'Espagne. L'expedition de Diego Ingenios a l'ile des Perles en 1528", Revue d*Histoire economique et sociale, t. XXXVII, 1959, № 1. и письма торговца Симона Рюиза (Simon Ruiz) Особенно те, которые H. Lapeyre использовал в своей диссертации: Une famille de marchands, les Rutz, "Affaires et gens d'Affaires", Paris, S. E. V. P. E. N., 1955. (вторая половина XVI века), которые нужно было использоватьИспользованы Bennasar "Facteurs et &villans au XVI siecle", Annales E. S. C., 1957, № 1, p., 60 и F. Braudel, "Realites ёсопогт^иев et prises de conscience. Quelques temoignages sur le XVIе siecle", ibid., 1959, № 4, p. 732. , или ценные бумаги флорентийских торговцев, опубликованные Федериго Мелисом (Federigo Melis) II Commercio transatlantic di una compagnia fiorentina stabilita a Siviglia, 1954. .
Итак, можно удивляться, что этот длинный пролог не принес нам ничего - помимо счастливых случайностей - относительно торговцев, давших жизнь севильским трафикам. Ни слова ни об иберийских городах, ни о матрицах городов Нового Света, ни о типологии городов по обе стороны Атлантики. Кратко завершим тему города Севильи, этого "горлышка" поистине множества бутылок. Она ведет не только к обеим Индиям, но к Средиземноморью, Испании (что прекрасно изложил Пьер Шоню), а также к северным странам, к Фландрии, Англии, к Балтике, если ограничиться только ими. Именно прибрежная навигация вокруг Испании, от Гибралтара до Лондона и Брюгге предопределила взрыв, заранее подготовила Великие открытия. Именно концентрация международного капитализма в Севилье в значительной мере объясняет начало Америки.
Коль скоро Севилья имела большое значение для других морских пространств, для других циркуляций судов, торговли, серебра, как ось Севилья-Вера Круз, и в той мере, в какой "Иберийский Океан" представляет собой "доминирующее" пространство (в том смысле, в котором Франсуа Перру (Frar^ois Perroux) использует слова "полюс", "доминирующая экономика"), не следует ли рассмотреть формы "асимметрии", дисбаланса, все эти комплексы видимого низшего уровня, которые на высшем уровне севильского Океана развились в другие пространства водных путей? Пьер Шоню, однако, говорит нам по поводу Тихого океана и далеких Филиппин Pierre Chaunu, Les Philippines et le Pasifique des iles iteriques XVIе - XVIIIе sidcles, Paris, S. E. V. P. E. N., 1960, in-8°, 301 p. , что Атлантический океан аннексировал их в своей "ненасытной" жизни: тогда почему, говоря о географических структурах, он не заглянул в сторону Северного моря и Средиземноморских Аликанте, Генуи, а затем и Ливорно? Очевидно, чтобы прояснить эти проблемы, следовало бы расширить архивные исследования, скажем, от богатейших Protocolos до бесчисленных документов, относящихся к Севилье и Фландрии, находящихся в Симанкасе. Но Пьер Шоню сознательно оставался внутри своей серийной истории, не обращая внимания на то, что существуют другие серии.
Севилья в любом случае имеет право на представленность в живой целостности и не только своим портом, находящимся ниже причала, который связывает ее с Трианой; и не только своими институтами, такими как знаменитый Casa de la Contratacion, но также своими экономическими, социальными, урбанистическими реалиями с их торговцами, перекупщиками, менялами, моряками, страховщиками. Можно увидеть в этом движении ее жизни, такой характерной и неровной, управляемой флотами, которые круг за кругом ее обогащали и истощали, то, что попеременно вело ее в рыночном пространстве, согласно документам эпохи к "широте" и "узости" денежной системы. Бегло просмотрев в Симанке, pardon Севильи, исчерпывающую перепись ее домов и жителей за 1561 год, я подумал о том, чего лишился и чего лишил нас Пьер Шоню.
Триумф сериала
Два тома, относящихся к конъюнктуре (II и III тома труда), привлекают наше внимание особой дерзостью. Фактически речь идет о том, что оказывается поверх записей о севильских трафиках, о единой международной, мировой конъюнктуре, о ритмах Weltwirtschaft, распространяющихся на все великие цивилизации и экономики мира, и которые Пьер Шоню, как и я (но с достаточной скромностью, т. И, с.43), считает единым целым. Возможно, на планете конъюнктура была единой уже задолго до конца XV века, своеобразной и после - доватедьной с тех пор, как существуют Старый Свет от Европы до Китая, Индии и Черной Африки, благодаря навигации и караванам исламского мира, который долго был господствующим. Это давно должен был сказать историк не экономического направления.
Наличие конъюнктуры в XVI веке, когда ее контуры столь сильно расширяются, а жизнь оживляется, имело более вескую причину: тогда "флуктуации в качестве универсальных. по-видимому, начали зарождаться в одной из областей между Севильей и Веракрус". Конечно, эта мировая конъюнктура не вызвала тотальных изменений: "Мировая экономика в ее основаниях стала возможной значительно позже, перед демографическим и технологическим взрывами XIX и XX веков." Но по признанию самого Пьера Шоню, сделанному на защите диссертации, выбор Атлантики - "это рискованный выбор, это попытка объяснить мир". Мне нравится это опрометчивое слово.
Именно на этой высоте уровня мировой конъюнктуры должна была бы либо возобновиться, либо усилиться критика этой книги. Если Пьер Шоню и рассказывает многое (как в первом томе) об Испанской империи, то не в тех рамках, откуда мы получаем сведения, часто более полные, которыми следовало бы заменить его громоздкое пояснение. За пределами испанского универсума важно уловить мировую конъюнктуру.
Было бы также интересно и полезно, если освободиться от важных, но второстепенных объяснений, прямо найти место для времени и с этих пор без особых затруднений специально отмечать фазы, периоды, ритмы, часы прибытия и отбытия севильских флотов. Мы исходим из оценки объемов и стоимости грузов, рассматривая по отдельности или совокупно прибытие и отбытия, и трактуя кривые брутто множеством разных способов (средние значения за пятилетие, медианы за семь или тринадцать лет).
Наконец, записи представлены как клубок кривых. Эти кривые были реконструированы, иногда выдуманы, часто исправлены - вот что обнаруживает предварительная работа, необходимая чтобы упорядочить серийный материал. Самое трудное для преодоления препятствие - оценка (переменная) tonelada [тоннажа]; оно одно указывает на опасности и риски, которые нужно принять, сосуществовать с ними и кое-как превозмогать.
Но такая конструктивная критика могла бы заинтересовать только специалистов. (Много ли их?) Историк не рискнул бы принять числовые решения и заключения автора. Он мог бы, однако, без опасения участвовать в длительной игре, конечно, скучной, конечно, необходимой, которой Пьер Шоню невозмутимо занимается на протяжении более 2000 страниц. Анри Лапейр (Henri Lapeyre) недавно написал, что нашего автора следовало бы сократить и сжать Revue Historique, 1962, p. 327. . Это верно, но легко ли это? Впрочем, обязаны ли мы читать все страницы с привычным вниманием? Наиболее торопливые из нас могут обратиться к Атласу, сопровождающему книгу, а наиболее заинтересованные выбрать отдельные, важные для них обсуждения.
В любом случае, слава Богу, выводы в целом ясные и надежные.
Вековой тренд выявляет два больших направления движения: подъем, или фаза А с 1506 по 1608 год, и спад, или фаза В с 1608 по 1650 год.
Однако Пьер Шоню в своих хронологии и наблюдениях отдает предпочтение меньшим мерам и отрезкам движения, периодам от двадцати и максимум до пятидесяти лет (один из них еще короче), и он неправомерно ли, по меньшей мере двусмысленно апеллирует к интерциклам, которые, скорее, оказываются кондратьевскими полуволнами. Но не в словах дело; можно легче простить Пьеру Шоню термин "интерцикл", чем термин "декада", который он упорно использует вместо десятилетия.
Этих последовательных и противоречивых циклов всего пять:
1) с подъема 1504 по 1550 год;
2) со спада 1550 по 1559-1562 годы (я думаю, не интерцикл ли это Лабрусса (Labrousse)?);
3) с подъема 1559-1562 до 1592 года;
4) скажем, плато с 1592 по 1622 год;
5) явный спад с 1622 по 1650 год.
Внутри этих интерциклов анализ, недалекий от хиромантии, несколько раз обнаруживает последовательность циклов в десять лет; можно также выявить более короткие флуктуации, "Китчин".
Я ни минуты не думаю, что эти данные и эти выделенные периоды измерялись субъективным образом; напротив, они представляют собой вполне приемлемые измерения для оценки минувшего времени и его материальной жизни. Они говорят об этом истекшем времени не более чем температура о болезни пациента, однако это не так уж мало.
Итак, колоссальное усилие сериальной истории заканчивается фиксацией хронологической шкалы с ее множествами и подмножествами. Эта шкала не удивляет нас своей основной артикуляцией. Мировое преуспевание разделяется на две части, разделяемые 1608 годом, когда возвращается водоворот векового тренда: фактически возвращение происходило не за один день и даже год, но в течение долгого периода нерешительности, утраченных иллюзий, глубинных катастроф. В наших неизбежных периодизациях (без которых нет общей умопостигаемой истории) некоторые предпочитают предвещающие годы, т.е.1590-е; другие - заключительные годы (так, Карло М. Чиполла (Carlo М. Cipolla) - 1619-й или 1620-й, Р. Романо (R. Romano) - 1619-1620-й, я, до вчерашнего дня, - 1620-й).
Совершенно очевидно, что дебаты еще не окончены, что мы (а раньше Эрл Дж. Хамильтон) не привыкли обсуждать эти исключительные события, которые стали поворотными для векового тренда. Трудно объяснить в современной логике нашего ремесла сами по себе такие наиболее важные события, как Непобедимая Армада (о которой, как и об английском пиратстве, Пьер Шоню подтверждает то, что мы уже знаем) или начало так называемой Тридцатилетней войны. Вековой тренд не является классическим предметом обсуждения. На Конгрессе в Эксе в 1962 году тезисы мадам Ж. Гризиотти-Кречман (J. Griziotti-Kretschmann) II Problrma del trend secolare nelle fluttuazioni del prezzi, Pavie, 1935. , несмотря на присутствие автора, не обсуждались, и ни один из историков, за исключением Руджиеро Романо (Ruggiero Romano), Франка Спунера (Frank Spooner) и меня, не читал ее редкостной книги.
То, что между 1590 и 1630 годами произошел крутой поворот, - это факт, и нашему воображению, если не разуму, открывается широкое поле для объяснений: либо снижение доходности от американских шахт (объяснение, которое охотно принимает Эрнест Лабрусс), либо резкое сокращение индейского населения в Новой Испании и, конечно, в Перу. Таким образом, мы видим отказ от прежних объяснений: абсорбция белого металла растущей испано-португальской американской экономикой, или ее злоупотребления на Филиппинах и в Китае, или ее растущая охваченность контрабандой на путях Рио де ла Плата. Контрабанда и злоупотребления, как мы знаем, подчиняются той же конъюнктуре, что и нормальное развитие. Я охотно признаю, хотя и без уверенности, роль кризиса существующей тогда капиталистической системы, который был скорее связан с финансами и спекуляцией, чем с рынком. В конце XVI века наблюдается падение прибылей такое же, как и на склоне XVIII века. Действительно, причина или следствие!
Однако в этих областях еще совсем недостаточно исследований, а проблематика безнадежно бедна, чтобы проблемы, даже хорошо сформулированные, могли бы решаться корректно. Сегодняшняя экономическая мысль пока не обеспечила нам необходимых объяснительных рамок.
Слишком широкая проблема, подумают умники. Но сегодня и более ограниченные проблемы нам не ясны. Так, для примера, короткий интерцикл между 1550 и 1562 годами в Севилье, который нам открыли данные Пьера Шоню.
Это больше чем суровое предупреждение; это удар, расшатывающий всю "доминирующую" севильскую экономику, драматичный переход, на наш згляд, от эпохи Карла Пятого, которую я считаю солнечной, к печальной, трудной и угрюмой эпохе Филиппа II. Во Франции переход от периода Франциска I к мрачным временам Генриха II. Возможно, завтрашний историк скажет нам, что интерцикл Лабрусса накануне Французской революции подобен кризису накануне наших Религиозных войн, которые, как и Французская революция, были драмой для всей Европы.
Мы весьма сожалеем, что Пьер Шоню в своих выводах не смог выйти за пределы севильских кривых, чтобы обратиться к серийной шкале европейской и мировой истории или к дескриптивной истории, которая ценна как медицинское выслушивание: внезапное прекращение средиземноморской навигации английского флота, убедительный успех (наверное, с 1530 года) голландской навигации от Северного моря к Севилье. Почему не исследовать, был ли севильский цикл обусловлен американским спросом или предложениями европейской экономики, и как (в этот раз и затем) он продвигался или нет по европейским регионам?
Цель: история производства
Нужны страницы и страницы, чтобы описать богатство этого бесконечного конъюнктурного речитатива или представить наши сомнения и критику по его поводу; в них нет недостатка, но речь идет о деталях. И существенное ядро книги Пьера Шоню не здесь. Итак, перейдем к этому существенному, последнему обширному анализу, который предлагается в его книге и на который, к моему удивлению, критики пока не обратили внимания.
Кривая портовых трафиков отражает оборот товаров и капиталов - но такой оборот, который в течение многих лет отслеживала математизированная история, поскольку он был в пределах досягаемости, и Пьер Шоню утверждал, что он также свидетельствует о производстве в Испании и, более того, в Европе. Оборот, как говорили прежние авторы, завершает производство, продолжает его развитие. То, что я прочитал в последнее время, и особенно книга Гастона Имбера (Gaston Imbert) De mouvements de longue duree Kondratieff, Aix-en-Provence, 1959. удивили меня разными по природе режимами движений цен, с одной стороны, и производства - с другой. В XVI веке нам известны лишь несколько кривых текстильного производства (Оншот, Лейден, Венеция); все они характеризуются классическим режимом параболической кривой, короче говоря, быстрыми и почти вертикальными подъемами и спадами. Длительное повышение цен, кажется, вызывает их высокий подъем, но всегда отстающий от скорости этого повышения; при длительном понижении они всегда заранее начинают стремительно принимать обратное направление.
На самом деле корреляция между кривыми Пьера Шоню (севильский трафик) и кривыми цен Гамильтона не является полной, она невелика. В целом она положительна. Однако с какими различиями!"Вековая кривая цен, - пишет Пьер Шоню, - в целом по годам от 1504 до 1608 и от 1608 до 1650. характеризуется одной и той же ориентацией, но с уклоном в три или четыре раза меньшим. В период подъема цены возрастают почти в пять раз! А трафики - в пятнадцать или двадцать. На фазе спада, напротив, трафики сократились более чем вдвое, тогда как цены на металл снизились на 20-30 %." Для меня это отчасти доказательство, начало доказательства того, что севильские кривые ведут себя как кривые производства. Это не продемонстрировано, но это заметно.
Не в этом ли, как мне кажется, смысл капитала, и не складывается ли изображение истории в разных циклах в новую диалектику в духе актуальных теоретических исследований Джеффри Мура (Geoffrey Moore), например? Что за интерес ограничиваться циклическим колебанием цен, чем преимущественно занимаются французские экономические историки? Еще не изданное, но готовящееся к публикации исследование Фелипе Руица Мартина (Felipe Ruiz Martin), нашего коллеги из Бильбао, посвященное текстильному производству Сеговии, Кордовы, Толедо, Куэнка в XVI веке, поддерживает исследование Пьера Шоню: в целом оно свидетельствует о том, что в 1580-е годы характерная для международного капитализма мутация имела место в Испании в то время, когда уже сложившийся и отвечающий за свои действия испанский империализм предпринимал сенсационные начинания.
Отметим также, что скоро в Анналах будет представлена кривая asientos (кредитов) кастильской монархии, выведенная нашим коллегой из Валенсии Альваро Кастилло (Alvaro Castillo) "Dette flottante et dette consolidee en Espagne de 1557 a 1600", Annales E. S. C., 1963, p. 745-759. . Если попытаться уловить тенденции мировой истории, то все его серии следует сблизить и согласовать друг с другом. Короче, мы должны выйти за пределы кривых цен, чтобы обратиться к другим данным и, возможно, благодаря этому измерить производство, чего до сих пор мы избегали и по поводу чего нам все уши прожужжали априорными объяснениями.
Писать длинно или хорошо?
Гигантский труд Пьера - и не забудем Югеты - Шоню завершился грандиозным успехом. В этом нет никаких сомнений. Однако не является ли эта необъятная книга слишком длинной, слишком близкой к устной речи, одним словом, слишком поспешно написанной? Пьер Шоню пишет так, как говорит; он дал мне прочитать свой текст, который мы несколько раз обсуждали. Но все недостатки имеют свои преимущества. В силу того, что Пьер Шоню говорит и пишет свободно, ему часто удается находить ясные, превосходные формулировки.
Его текст изобилует счастливыми находками. Вот (за пределами Лас Пальмас) открытые, без сопровождения рейды на Большие Канары; до них "можно добраться, - пишет он, - только на микрокабо - тажных барках". Вот мы на обширном континенте Новой Испании в поисках серебряных рудников, расположенных на стыке двух Мексик, влажной и засушливой; их расположение вдоль восточного края сьерра Мадре вполне логично: "шахта нуждается в человеке, но она боится воды. Затопление - это опасность, которая пугает более всего (стоит лишь опуститься чуть ниже поверхности), техническая проблема удаления воды не была решена до распространения насосов з разгар XVIII века. Лучшую защиту от затопления шахтеры обнаружили в полузасушливом климате. Они еще больше углубились бы в пустыню, если бы не столкнулись с другими трудностями: нехватка воды для людей, нехватка пищи." Что можно извлечь из этого текста, или по-другому, что можно извлечь из первого тома, где наш автор так часто черпал вдохновение из географии?"Недавно колонизованная земля, Андалузия, - пишет он, - продолжает (в XV веке) поглощать субстанцию Северной Испании, питаясь и расширяясь за счет нее" (I, р.29); развивая свою мысль, он далее добавляет (I, р.246): "Испания с 1500 по 1600 год - это Испания, которая, завершив свою внутреннюю колонизацию, расширяется на Юг". Или еще, говоря на этот раз о колонизации Нового Света: "Первая испанская колонизация - это импорт зерна, который потребовал уравновешенных и безумно дорогостоящих связей. Вторая колонизация перестала быть импортом продовольствия в той же степени. Это потому, что между 1520 и 1530 годами, двигаясь от больших Антил к континентальным плато, центр тяжести в Индии переместился от маиса к маниоке" (I, р.518-519). Посредственность маниоки как поддержка культуры, великолепие маиса как поддержка цивилизации! Можно ли сказать лучше? Мне нравится и такая фраза: соответственно эта "парусная навигация совсем запуталась в своем средиземноморском прошлом". Или такая бравурная фраза: "Демографический взрыв, этот скачок, с конца XI века ограничивает христианский Запад в интеллектуальном развитии и новых решениях". Или же такое сильное и простое замечание (II, р.51): "Следует разместить великую революцию цен XVI века в ее контекст и не терять из виду, что ее первая фаза, длившаяся с 1500 по 1550 год, с самого начала всего лишь заполнила впадину на длинной и драматичной волне, которая накрыла вторую половину XVI века и полностью XV век".
Подобные документы
Позиционирование Пьера Бурдье в современной социологии. Социология политики Пьера Бурдье – самостоятельная социологическая дисциплина. Политические закономерности Пьера Бурдье: делегирование и политический фетишизм, общественное мнение не существует.
курсовая работа [39,9 K], добавлен 21.05.2008Объяснение механизма коллективного действия в теории Михайловского. Отношения между толпой и тем человеком, которого она признает великим. Примеры эпидемиологических подражаний. Физиологическое объяснение гипнотизма. Средние века – влияние на людей.
реферат [30,4 K], добавлен 02.04.2015Инвалидность как социальная проблема. Трудности инвалидов и их семей. Опыт деятельности центров реабилитации детей и подростков с ограниченными возможностями жизнедеятельности на примере РЦ "Родник". Меры, направленные на восстановление трудоспособности.
курсовая работа [97,0 K], добавлен 08.01.2017Зарождение социально-исторического сознания. Социальная и историософская мысль Нового и Новейшего времени, его выдающиеся представители и направления исследований. Философия истории Г.В.Ф. Гегеля, содержание формационного подхода К. Маркса и Д. Белла.
реферат [42,7 K], добавлен 16.02.2015Исследование нормативно-правовых документов, определяющих место религиозной организации в правовом государстве. Описание культовых новообразований и религиозных объединений России. Восстановление конструктивного функционирования лиц, попавших в секту.
презентация [566,5 K], добавлен 07.04.2014Социальная политика – деятельность государства для ослабления дифференциации доходов, смягчения противоречий между участниками рыночной экономики, предотвращения социальных конфликтов на экономической основе. Социальная ситуация в Томской области.
реферат [790,1 K], добавлен 30.03.2008Теоретико-методологические подходы к проблеме исторического творчества. Роль субъективного и объективного факторов в нем. Историческая личность как субъект исторического творчества. Отличительные черты коллективного субъекта исторического творчества.
курсовая работа [34,0 K], добавлен 10.01.2011Функции социологии. Теоретико-познавательная, критическая функция. Описательная функция. Прогностическая функция. Преобразовательная функция. Информационная функция. Мировоззренческая функция. Функции социолога.
контрольная работа [20,1 K], добавлен 02.03.2002Закон ускорения исторического времени. Элементы социальной структуры. Различия между социальной структурой древнего и современного общества. Технический и культурный прогресс. Закон неравномерности, мыслимое и реальное многообразие обществ их типология.
реферат [31,5 K], добавлен 07.04.2009Разработка методического инструментария опроса осужденных г. Соликамска, отбывших срок наказания в виде лишения свободы. Трудности, возникающие у отбывших наказание в трудовой и социальной сфере, в семейных отношениях и влияющих на успешность адаптации.
практическая работа [99,3 K], добавлен 10.10.2009
