Языческие традиции в фольклоре восточных славян и русского народа (по сказкам и былинам)

Учитывая вышеприведенные цитаты, не вызывает удивления тот факт, что именно в былине «Потук Михайла Иванович» мы обнаруживаем, еще одно транспортное средство, которое древние славяне могли положить в могилу к умершему - его коня:

Выкопали магилу глубокую и великую,

Глубиною-шириною по двадцати сажен,

(…)

И тут Поток Михайла Иванович

С конем и сбруею ратною

Опустился в тое ж магилу глубокаю.

И заворочали потолоком дубовыем,

И засыпали песками желтыми.

Обобщая все вышесказанное, мы приходим к выводу о том, что фольклорные сюжеты содержат отражение некоторых рудиментов обряда проводов умершего на «тот свет».

Однако, как уже упоминалось, по представлениям древних славян между «этим» и «тем светом» существовала устойчивая связь, поэтому, с одной стороны, как отмечает М.Д. Алексеевский, при помощи похоронного плача, который нужно рассматривать как «язык сакрального общения» с усопшими, живущие передавали с покойником приветы своим предкам. С другой стороны, А.В. Никитина делает вывод о том, что источником знаний о будущем является мир «иной». Таким образом, способность предсказывать предполагает возможность пребывания как в мире живых, так и в мире мертвых. Так, например, в былине «Василий Буслаевич» герою предсказала гибель кость, которая, являясь частью умершего человека, стала связующим звеном между двумя мирами:

Спроговори кость сухоялова

Гласом яна человеческим:

- Ты бы хоть, Василий сын Буслаевич,

Меня бы кости не попинывал,

Меня бы кости не полягивал

Тебе со мной лежать во товарищах.

Плюнул Васильюшка да прочь пошол:

- Сама спала, себи сон вид`ла.

В этом же отрывке мы встречаем упоминания о сне, что возвращает нас к параллели сон-смерть. Былина в той же мере, что и сказка, подчеркивает, что странствовавший человек мог возвратиться домой, только после сна:

А й пошол Добрынюшка во свой-от дом,

А й во свой-то дом Добрыня к своей матушки.

(…) [наступила ночь- И.М.]

Белополотняный шатер он раздергивал,

А тут-то Добрыня опочив держал.

(«Добрыня и Змей»)

Однако наступление ночи и сон - вещи не взаимосвязанные, Добрыня мог ехать круглые сутки:

Ены едут в день по красну солнышку,

Ены едут в ночь по светлу месяцу,

(…)

но между мирами существовала граница:

Приезжали-то ко дубу-то ко Невину,

Да й ко славноему каменю Олатырю,

(…)

которую можно преодолеть только через сон:

Пороздернули оны да шатры белыи,

Они хлеба соли-то покушали,

И они легли-то спать да й проклаждатися.

(«Добрыня и Василий Казимиров»)

А сон в былине также равен смерти:

Дак лег Святогор во сей гроб спать.

(«Святогор»)

Таким образом, смерть в представлении древних славян не являлась завершающей (высшей) точкой эволюции человеческой души. В христианстве душа, покидая тело, отправлялась на «божий суд», где выяснялась ее дальнейшая судьба-либо вечные муки, либо вечное блаженство. Отсюда у человека появился страх перед смертью, как точкой, после которой ничего уже нельзя было изменить. В языческом мировоззрении, как отмечал А.Н. Соболев, бытовало «представление предка о загробной жизни как о продолжении жизни земной». Кроме того, отправление души в область «красного солнышка», в верхний мир, исследователь объясняет воззрением предков-язычников на существо души. Ссылаясь на этнографические сведения, А.К. Байбурин пишет о том, что «в гроб клали неоконченную умершим работу (недовязанные чулки, недоплетенные лапти) в уверенности, что работа будет закончена на том свете». Эту незавершенность исследователь интерпретирует в связи с идеей продолжения жизни как в своем, так и в ином мире.

Н.Н. Велецкая отмечает, что представление «того света» у древних прочно связалось с небом и космосом, что подтверждается многочисленными упоминаниями в похоронных причитаниях солнца, месяца, звёзд. Б.А. Рыбаков, обобщая эти представления, установил их причину, которая заключается в том, что в результате ритуального сожжения достигался высший и благой для души умершего результат - он оставался и на земле и возносился в Ирий.

Следовательно, никаких причин бояться перехода из одной формы жизни в другую у славян не было, тем более, по их представлениям, такой переход случался каждый день, каждый год и в каждый социально и духовно значимый момент (инициация, свадьба, рождение первого ребенка).

Мы уже упоминали, что сказка не делала различий между сном и смертью. Причины этого явления кроются в наблюдении за ежедневным движением солнца, в котором предок видел целую жизнь живого существа, подобие своей собственной: оно родилось, быстро становилось юношей, затем мужем, исполненным сил, постепенно старело, наконец, умирало, скрываясь на западе. Вечернее погружение в сон ассоциировалось со смертью, а пробуждение утром следующего дня - с воскрешением, и за год человек умирал и воскресал 365 раз.

С этой же точки зрения рассматривался и другой природный цикл - год, где весна ассоциировалась с детством (от рождения до инициации), лето - с юношеством (от инициации до брака или первого ребенка), осень - со зрелостью (от брака или первого ребенка до потери возможности иметь детей) и, наконец, зима - со старостью (от потери возможности иметь детей до смерти). В связи именно с этими представлениями основные обряды поминовения усопших приходились на переходный период между осенью и зимой (родительская Димитриевская суббота, известная на северо-востоке и в западных областях России как дедовская или дедовая суббота) и на весну (с конца зимы и до навьего дня и Радуницы, когда поминальные обряды достигали своего апогея).

Так, в сказках очень ярко отражены народные представления о самой важной смене времен года - переходе между зимой и весной.

Именно поэтому, в отрывке из сказки «Волшебное зеркальце» мы должны обратить внимание на материал, из которого сделан гроб царевны - а именно хрусталь. В.Я. Пропп пишет о большой роли, «которую в религиозных представлениях играли хрусталь и кварц, а позже - стекло. Хрусталю приписывались особые волшебные свойства, он играл некоторую роль в обрядах посвящения». Но, как нам представляется, совсем не магические свойства хрусталя являются критерием выбора именно этого материала для гроба.

Здесь в первую очередь важна параллель хрусталь = лед = зима. То, что хрусталь у рассказчиков напрямую ассоциировался со льдом, свидетельствует сказка «Хрустальная гора», в которой есть такая фраза: «Взял он семечко, зажег и поднес к хрустальной горе - гора скоро растаяла». В связи с этим нам представляется сомнительным, что кварц начнет таять от огня. Скорее, хрусталь в данном и во многих других случаях символизирует зиму, огонь - возвращение солнца, семечко - изначально появление зелени, позже начало полевых работ, освобождение девушки - окончательное наступление весны.

Здесь же надо отметить, что параллель хрусталь - лед - зима необходимо продолжить еще двумя концептами. Во-первых, понятием «сон», о котором А.А. Потебня пишет: «сон, как явление противоположное свету и жизни, как мрак, сближаются с зимою и морозом. Сон есть мороз». И, во-вторых, словом «смерть», т.к. хрустальная (стеклянная) гора в сказках прочно ассоциировалась с миром мертвых (там жил Вихрь, герой лез туда добывать похищенную мать, там жила будущая невеста героя), что подтверждается так же и этнографическими сведениями, приведенными А.Н. Соболевым: «в Подольской губернии говорят, что души умерших будут «драпаться» на крутую стеклянную гору».

Весеннее время года в жизни славян занимало особое место - заканчивалась холодная и зачастую голодная зима, а затем следовал день весеннего равноденствия - Масленица. Возрождение природы после зимнего сна отождествлялось с возрождением человека после окончания земного пути. Поэтому царевны всегда просыпаются и выходят замуж, а царевичи оживают с помощью живой воды и женятся.

Во многих сказках зиму (=сон =смерть) растапливает не огонь, а дождь, который олицетворяется в сказке слезами. В одной из них героиня долго не могла разбудить своего заколдованного жениха, тогда «она наклонилась над ним и заплакала, а слезы ее чистые, как хрустальная вода, пали ему на щеку. Он как вскочит, будто его обожгли».

Олицетворением мира подземелья и смерти был Кощей. Исследователь XIX в. А.С. Кайсаров об этом сказочном персонаже писал: «Кащей - божество подземного царства. Символизирует окостенение, оцепенение от мороза в зимнюю пору всей природы». Сказка даже подчеркивает влияние Кощея на молодых людей, пытающихся спасти девушку (олицетворение весеннего солнца): «заморозил всех и превратил в каменные столбы». Кроме того, мы встречаем в сказке сюжет, когда герой должен был «позолотить смерть» Кощея, что, вероятно, связано с постепенным появлением солнца и удлинением дня. Ассоциируясь в представлениях славян с зимним временем года, Кощей, разумеется, должен был быть сожжен, подобно чучелу Масленицы, чтобы ознаменовать полную победу солнца и тепла. Это мы и обнаруживаем в ряде сказок: «наклал царевич груду дров, развел огонь, спалил Кощея Бессмертного на костре» или «Кощей упал прямо в огонь и сгорел».

С другой стороны, в сказке смерть Кощея часто находится в яйце (иногда на конце иглы в яйце), которое надо обязательно разбить. Этот сюжет очень разносторонен и символичен, поэтому необходимо рассмотреть его подробнее. Местонахождение кощеевой смерти в сказке выглядит следующим образом: «в лесу есть дуб, под этим дубом зарыт сундучок, в сундучке сидит заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце иголка. На игольных ушах моя смерть», или без упоминания иглы: «моя смерть далече: на море на океане есть остров, на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке - заяц, в зайце - утка, в утке - яйцо, а в яйце - моя смерть».

По мнению А.К. Байбурина, для изображения смерти характерен принцип «матрёшки» (его наглядной иллюстрацией является гроб в доме (дом в доме) во время похоронного обряда, или кощеева смерть в сказке). Б.А. Рыбаков писал, что местонахождение смерти Кощея соотнесено с моделью вселенной - яйцом - и подчёркивал, что охранителями его являются представители всех разделов мира: вода (океан), земля (остров), растения (дуб), звери (заяц), птицы (утка). Это мнение разделяет Л.М. Алексеева, которая считает, что этот сюжет «опирается на очень древние мифологические представления - на образ Вселенной в виде яйца». В свете всего вышесказанного не удивительно, что в списке блюд на поминальном столе, как отмечает В.Я. Пропп, значились, кроме всего прочего, также и яйца, с которыми связаны представления о способности воссоздания, воскресения жизни.

Особо обратим внимание на то, что фигурирующие в славянском фольклоре яйца могут быть неразбитыми (яйцо-мир, жизнь) и разбитыми (яйцо-смерть, «Иван-царевич … раздавил яичко - и Кош Бессмертный умер»). В этой связи мы не можем обойти вниманием сказку «Курочка Ряба», в сюжете которой яйцо занимает центральное место. Рассматривая эту сказку, исследователь неизменно задается вопросом, почему разбитое яйцо приносит столько несчастья? («Старик плачет, старуха возрыдает, в печи пылает, верх на избе шатается, девочка-внучка с горя удавилась», «Об этом яичке строй стал плакать, баба рыдать, вереи хохотать, курицы летать, ворота скрипеть».) В.Н. Топоров отмечает, что «обычно начало творения связывается с тем, что Я. м. [Яйцо мировое - М.И.] раскалывается, взрывается». Тем не менее, как нам представляется, подобное развитие событий вряд ли характерно для славянского мировоззрения, а, следовательно, и мифологии. Причины этого заключаются, с одной стороны, в том, что религия славян в высшей степени связана с природой, а потому гармонична. Вместе с тем понятие гармонии подразумевает, что чистое разрушение не может быть благом. С другой стороны, это событие по какой-то причине приносит горе и деду, и бабе и другим обитателям села. Снова обратившись к В.Н. Топорову, мы обнаружим следующую мысль: «Иногда из Я. м. рождаются разные воплощения злой силы, в частности змей, смерть». Поэтому нам стоит обратить более пристальное внимание на виновника трагического происшествия. С первого взгляда покажется, что наша мышка - ни чем не примечательный обитатель среднего мира, но стоит нам вспомнить традиционное прозвище этого зверька - «норушка», «норышка», то есть норная мышка, подземная - и все сразу становится на свои места. Так и С.В. Аплатов замечает, что «беда в мир людей приходит извне, из потустороннего мира». С другой стороны, в сказках «Три царства - медное, серебряное, золотое», «Яйцо-райцо» в неразбитых яйцах мы обнаруживаем целые самостоятельные миры. В другом яйце, которое должно быть не разбито, а съедено, заключена любовь царевны: «поди же ты, Иван-царевич, за море; там лежит камень, в этом камне сидит утка, в этой утке яичко; возьми это яичко и принеси ко мне» … он взял и пошел к старушке в избушку, отдал ей яичко. Она замесила и испекла из него пышечку; … Она (царевна) съела эту пышечку и говорит: «Где мой Иван-царевич? Я по нем соскучилась».

Обобщив все вышесказанное, можно сделать вывод, что яйцо является одновременно как символом жизни, так и символом смерти, что еще раз подчеркивает идею бесконечности перерождений всего сущего. В связи с этим обратим внимание на прозвище Кощея - Бессмертный. Почему же его нельзя убить никаким другим способом, кроме как разбив яйцо? Ответ на этот вопрос мы найдем, если сопоставим факты, приведенные исследователями А.К. Байбуриным и Н.В. Новиковым. Так, причина, по которой умирает человек - истощение жизненных сил. «Выражение «избыть свой век» … означало «полностью израсходовать отпущенную жизненную энергию»», следовательно, «век» - это не временной отрезок, а определенное количество силы. Вместе с тем, в труде Н.В. Новикова «Образы восточнославянской волшебной сказки» обнаруживается ссылка, на сказку, в которой Кощей в обмен на свое освобождение предлагает герою продление жизни: «Сказал старик (Кощей Бессмертный): «Если, молодец, ты меня спустишь с доски, я тебе два века ешо прибавлю! (ты будешь жить три века)»». Анализируя этот отрывок, можно сделать вывод о том, что Кощей способен добавить жизненной силы любому человеку, а значит и себе тоже, т.е. его бессмертие есть не что иное, как постоянное пополнение запаса энергии. Где же находится ее источник? В понимании восточных славян, человек «умерший «до срока» опасен для живых своей неизрасходованной энергией, а «зажившийся» опасен тем, что «заедает чужой век». Последнее предполагает наличие представлений не только об «индивидуальном веке», но и об общем, коллективном запасе жизненной силы», и этот запас рассеян по всему миру. Таким образом, каждое яйцо, как отдельный маленький мир, является искомым неограниченным источником энергии, а Кощей (владелец яйца) - ее хозяином и потребителем.

Исходя из вышесказанного, обратимся еще раз к упоминавшимся ранее фактам. Так, присутствие яиц в списке блюд на поминальной трапезе и связанные этим представления о воскрешении можно рассматривать как прибавление доли силы покойника к общей доле. Любовь царевны, заключенная в яйце, - другой вариант этой же силы, только на микро-уровне, в мире двух любящих друг друга людей. Находит объяснение и тот факт, что в сказке из яиц рождаются богатыри. Это люди с необыкновенной (двойной) жизненной силой. Появляясь на свет, они разбивают яйца изнутри, т.е. приходят из другого мира, запасшись его энергией. С другой стороны, когда разбивается яйцо Кощея, последний неизбежно погибает из-за того, что ему неоткуда больше взять для себя новый «век».

Возвращаясь к ассоциативному пониманию годового цикла, отметим, что он отражался на человеческой судьбе в той же мере, что и суточный, то есть воспринимался славянами с позиции «смерть и последующее воскрешение».

Вопрос переломных моментов в жизни человека уже рассматривался нами с точки зрения его отражения в фольклоре. Теперь отметим его большое значение в мировоззрении древних славян.

Как уже упоминалось, обряд инициации в своей кульминационной части являлся именно смертью, хотя и ритуальной, после которой юноша забывал свою прошлую жизнь, и окружающие его люди (в первую очередь родители), которым сообщали о смерти сына, также забывали его.

Свадебный обряд, который одновременно являлся обрядом инициации для девушек, также носил черты ритуальной смерти. Именно в силу этой связи подготовка невесты к свадьбе всегда выглядит как погребальный обряд, а похороны - как подготовка к свадьбе. Так, например, ритуальный предмет - сани - использовался в обоих обрядах. Кроме того, для незамужних девушек существовала своя особенность погребения - их хоронили как невест, в свадебном убранстве. Славяне усматривали что-то неверное в том, что девушка умирала, так и не выйдя замуж, поэтому подразумевалось, что она после смерти становится невестой, а женой станет уже в верхнем мире - на небе. Эта традиция, дошедшая даже до сегодняшних дней, отразилась и в фольклоре: «нарядили купеческую дочь в блестящее платье, словно невесту к венцу, и положили в хрустальный гроб».

Таким образом, в жизни наших предков было столько смертей (переходов из одного мира в другой), что еще один такой переход не казался им чем-то необычным или пугающим. Сознание того, что смерть является рождающим началом, было характерно не только для славян, но и, как отмечает О.М. Фрейденберг, «для первобытного общества в целом. Образ рождающей смерти вызывает образ круговорота, в котором то, что погибает, вновь нарождается; рождение, да и смерть, служат формами вечной жизни, бессмертия, возврата из нового состояния в старое и из старого в новое … смерти, как чего-то безвозвратного, нет». Кроме того, в будущем посмертии не было ничего неизвестного, - как мы упоминали выше, по представлениям славян загробная жизнь была продолжением земной - в «том» мире, как писал А.Н. Соболев, они подобно природе, будут испытывать различные состояния: в зимний период приходят в состояние, подобное сну и смерти, подвергаются оцепенению, пробуждаясь только с весной, и будут терпеть также горе и нужду, как терпели их на земле.

Заключение

Фольклор в силу своей высокой художественности является достаточно сложным для исследования источником. Но в отличие от иных источников изучения архаичных верований древних славян - летописей, древнерусских художественных произведений, сочинений путешественников на Русь, отчётов миссионеров, также археологических и этнографических сведений - устное народное творчество отражает не субъективное мнение отдельного автора, а вековые идеалы и стремления русского народа.

В результате проделанной работы, которая рассматривает сказки и былины как один из источников исследования языческих верований восточных славян, мы попытались решить задачи, которые состояли в том, чтобы среди поздних наслоений, вызванных постепенным проникновением и укоренением православия в сознании древних славян, выделить уцелевшие частицы языческого мировоззрения.

Для удобства работы мы провели классификацию сказочного материала, что позволило нам разделить сказки на 3 группы по возрастному принципу: бытовые сказки, несущие первичные знания о мире, сказки о животных, затрагивающие представления о тотемах и общественной морали, и волшебные сказки, как завершающий этап социализации ребенка.

И мы полностью согласны с мнением С.В. Алпатова о том, что «сказка описывает единые законы идеальной вселенной. Сказки показывают, как работают эти нормы в жизни героев, как восстанавливается исконный порядок, после нарушения повседневного хода событий. Этот универсализм сказки - основа для взаимодействия бытовой народной этики с этикой христианской, за «ложью» сказочных сюжетов возникают намеки на духовные ориентиры личности».

В основной части работы мы рассмотрели четыре переломных момента человеческой жизни, и маркирующие их обряды, цель которых ритуальное «переделывание главного персонажа, создание его нового «варианта»». Первая глава данной дипломной работы посвящена зачатию и рождению младенца, а так же связанным с этими событиями обрядам. Это позволило нам сделать вывод, что приход ребенка в мир это всегда изменение, ожидание его будущих деяний. В создании тела ребенка (вместилища души, которая обретет полное самосознание во время инициации) участвуют не только сами родители, но и все четыре природные стихии. Следовательно, так называемое «чудесное рождение» - на самом деле самое обыкновенное, но представлено в виде фольклорно осмысленных взглядов славян на этот вопрос.

Яркое отражение в фольклоре нашли два стадиальных обряда - инициации и бракосочетания.

Инициация делилась на три этапа: выделения из коллектива, перерождение, возвращение в коллектив. Перерождение индивида заключалось в обретении им навыков выживания, приобщении к высшим силам, получении взрослого имени и уже окончательном закреплении поученных возможностей. Если испытуемый не обладал способностями к выживанию, инициация могла окончиться его смертью, то есть обряд в какой-то мере исполнял роль естественного отбора. В итоге, неофит становился полноценным членом родовой общины и официально входил в брачный возраст.

Поиск невесты в фольклоре обычно символизировался охотой на птиц, а девушка-невеста представала в облике лебедя, утки, голубки и т.д. Свадебный обряд делился на 2 части: ритуального объединения жениха и невесты и свадебного пира, до окончания которого обряд считался недействительным. Для древних славян были характерны браки умыканием, что неоднократно подтверждается текстами сказок и былин. Тем не менее, вполне возможен был брак по инициативе женщины, и только в одной достаточно поздней былине (о Соловье Будимировиче) подобная форма осуждается. Достаточно четко в былинах прослеживается архаичная традиция неоспоримых прав победителя на имущество, жену и детей побежденного, поэтому описательные отступления от былинного сюжета настоятельно советуют слушателям не хвастать молодой женой при большом скоплении народа.

А.К. Байбурин отмечает, что «традиционно в исследованиях по восточнославянской обрядности принято выделять три переходных обряда, маркирующих начало жизненного пути (рождение), середину (свадьба) и конец (похороны). В действительности эта схема покрывает не все значимые переходы». Исследователь упоминает еще обряд инициации и вводит понятие «обряда раздела» (отделение малой семьи от большой). По нашему мнению, это утверждение безусловно верно только в той части, что существует еще один обряд перехода, кроме трех перечисленных, но это не отделение молодоженов от большой патриархальной семьи, а рождение в малой семье первого ребенка. Это событие играет важнейшую роль в первую очередь в жизни женщины, которая, став матерью, официально признается окончательно взрослой и входит в соответствующий возрастной круг общения.

В завершение исследования мы рассмотрели отраженные фольклором славянские представления о смерти, после которой всегда следует новое возрождение, что позволяло древним славянам видеть жизнь души в качестве спирали из прошлого в будущее, состоящей из цепи смертей и воскрешений.

Каждый из этих переходных моментов, так или иначе, отражен фольклором. Иногда их нетрудно выделить, иногда приходится проводить глубокую аналитическую работу, так как рассказчики, передавая сказку или былину из уст в уста, с течением времени забывают некоторые мотивы или, не понимая их архаичного смысла, изменяют их практически до неузнаваемости. Поэтому задача исследователя - «уяснить в фольклоре изначальные основы, подвергшиеся изменениям во времени, но не исчезнувшие».

Фольклор дает ответы на множество вопросов как исследователей, так и неспециалистов интересующихся корнями тех или иных нынешних наших жизненных постулатов. Так и по мысли И.А. Ильина: «Сказка есть первая, дорелигиозная философия народа, его жизненная философия, изложенная в свободных мифических образах и в художественной форме. Эти философские ответы вынашиваются каждым народом самостоятельно, по-своему, в его бессознательной национально-духовной лаборатории».

Тема отражения древнейших верований наших предков в славянском устном народном творчестве раскрыта еще далеко не до конца, у исследователей осталось еще множество вопросов, а ответы на них - дело времени - «Спрашивает человек сказку, а она отвечает ему о смысле земной жизни…»

Принятие христианства сначала вызвало отрицательную реакцию населения Руси, т.к. на языческих представлениях основывалось все их существование. Но постепенно язычество путем замены праздников, ритуалов, высших покровителей - христианскими смешивалось с православием и в итоге образовало Русскую Православную Церковь, неповторимую самобытную и практически основанную на изначальных представлениях восточнославянских племен.

Список литературы

1. Алексеева Л.М. Полярные сияния в мифологии славян: тема Змея и змееборца. М., 2001.

2. Алексеевский М.Д. Севернорусские похоронно-поминальные причитания как акт коммуникации: к вопросу о прагматике жанра // Рябининские чтения-2007. Материалы V научной конференции по изучению народной культуры Русского Севера. Петрозаводск, 2007.

3. Алпатов С.В. Фольклор как составляющая средневековой культуры. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2001, №2.

4. Аникин В.П. Историческая периодизация русского фольклора в свете комплексного анализа его традиций. // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2002, №1.

5. Аникин В.П. Фольклор как часть древнерусской культуры (некоторые первоочередные задачи изучения) // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2000, №1.

6. Анучин Д.Н. Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда // Древности. Труды Императорского Московского археологического общества. М., 1890. Т. 14.

7. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993.

8. Байбурин А.К. Семиотические аспекты функционирования традиционной культуры восточных славян. СПб., 1995.

9. Балушок В.Г. Инициации древних славян (попытка реконструкции). // Этнографическое обозрение. 1993, №4.

10. Балушок В.Г. Древнеславянские молодежные союзы и обряды инициации. // Этнографическое обозрение. 1996, №3.

11. Велецкая Н.Н. Языческая символика славянских архаических ритуалов. М., 1978.

12. Геннеп А. Обряды перехода. М., 1999.

13. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М., 2001.

14. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. СПб.; М., 1881.

15. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т.2. М., 2001

16. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. СПб.; М., 1882.

17. Зеленин Д.К. Древнерусский языческий культ «заложных» покойников. // Зеленин Д.К. Избранные труды. М., 1999.

18. Ильин И.А. Духовный смысл сказки // Ильин И.А. Одинокий художник. М., 1993.

19. Кайсаров А.С. Славянская и российская мифология. // Мифы древних славян. Саратов, 1993.

20. Кривошеев Ю.В. Древнерусское язычество. СПб., 2005.

21. Лазутин С.Г. Поэтика русского фольклора. М., 1981.

22. Михайлова И.Б. Давай сварим кашу. Великокняжеская свадьба в России XVI века // Родина. Российский исторический журнал. 2004, №7.

23. Невская Л.Г. Дорога в погребальном обряде // Этнолингвистические балто-славянские контакты в настоящем и прошлом. М., 1978.

24. Никитина А.В. Образ кукушки в славянском фольклоре. СПб., 2002.

25. Никифоров А.И. Сказка. // Литературная энциклопедия. Т.10. М., 1937.

26. Новиков Н.В. Образы восточнославянской волшебной сказки. Л., 1974.

27. Потебня А.А. О мифическом значении некоторых поверий и обрядов. М., 1865.

28. Пропп В.Я. Морфология сказки. Л., 1928.

29. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1946.

30. Пропп В.Я. Русская сказка. М., 2000.

31. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. СПб., 1995.

32. Пропп В.Я. Русский героический эпос. М., 1958.

33. Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. СПб., 1994.

34. Пушкарева Н.Л. Женщины Древней Руси. М., 1989.

35. Русские: народная культура (история и современность). Т. 4. / Под. ред. И.В. Власова. М., 2000.

36. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., 1963.

37. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987.

38. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981.

39. Селиванов Ф.М. Богатырский эпос русского народа // Былины. / Под ред. Ф.М. Селиванова. М., 1988.

40. Синявский А.Д. Иван-дурак: очерк русской народной веры. М., 2001.

41. Славянские древности. Этнолингвистический словарь. Т.1. М., 1999.

42. Словарь русского языка. Т.4. М., 1999.

43. Соболев А.Н. Мифология славян. Загробный мир по древнерусским представлениям. СПб., 1999.

44. Соколов Б.М. Былины. // Литературная энциклопедия. Т.2. М., 1929.

45. Топоров В.Н. Яйцо Мировое. // Мифы народов мира: Энциклопедия. Т. 2. М., 1980.

46. Фрейденберг О.М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997.

47. Фроянов И.Я. Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995.

48. Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Драма древней семьи в русской былевой поэзии. // Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Былинная история. Работы разных лет. СПб., 1997.

49. Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Исторические реальности и былинная фантазия. // Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Былинная история. Работы разных лет. СПб., 1997.

50. Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Об исторических основах русского былевого эпоса. // Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Былинная история. Работы разных лет. СПб., 1997.

51. Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. По поводу одной концепции историзма былин в новейшей советской историографии. // Фроянов И.Я., Юдин Ю.И. Былинная история. Работы разных лет. СПб., 1997.

52. Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. Очерки теории. Л., 1986.

53. Щепанская Т.Б. Миф материнства и техники управления (женские символы и техники власти в русской этнической традиции) // Женщина в структурах власти архаических и традиционных обществ. СПб., 1999.

Размещено на Allbest.ru