Василий Иванович Суриков - певец земли сибирской

Размещено на http://www.allbest.ru/

КГБОУ СПО

"Сосновоборский автомеханический техникум"

Специальность: 080110

Группа: 324-ЭП

Реферат

Тема: Василий Иванович Суриков-певец земли сибирской

Студент: Н.С. Вахитова

Преподаватель: Л.А. Никоненко

2010

Вступление

Суриков... Вот произносишь это слово, и становится на душе тепло, приятно. Земляк! Красноярец! Суриков... Пожалуй, нет в нашей стране человека, который не слышал эту фамилию. “Боярыня Морозова”, “Утро стрелецкой казни”, “Покорение Сибири Ермаком”, “Переход Суворова через Альпы”, “Меньшиков в Березове” -- эти произведения нашего великого земляка украшают стены лучших музеев России.

Суриков... Лично у меня эта фамилия ассоциируется, прежде всего, с картиной “Взятие снежного городка”. Именно с этой картины началось мое знакомство с творчеством Василия Ивановича. Стоит только посмотреть не нее, и сразу представляешь себе наши бескрайние сибирские просторы, безудержное веселье русского народа и, если можно так выразиться, безбашенность русского характера. Не случайно, ведь само по себе “взятие снежного городка” -- это чисто русская, сибирская забава. Вы только подумайте, в какой еще стране мира могут несколько недель возводить целый город из снега, чтобы потом за пару десятков минут его разрушить?

По-моему, это возможно только у нас в России!

Многие знают Сурикова только как мастера масштабных исторических полотен. Это не совсем так. Да, Василий Иванович любил изображать в своих произведениях Петра I или Александра Суворова. Но нет, пожалуй, художника, который любил свою родину и свой народ больше, чем Суриков. Эта любовь просматривается во всем его творчестве. На каждой картине нашего великого земляка мы видим широту бездонной русской души, искренние эмоции, хлещущие через край. Будь то Степан Разин, о чем-то задумавшийся, или обычный русский народ, веселящийся и хохочущий над зимними сибирскими играми.

Для меня Суриков -- это, прежде всего земляк, которым можно и нужно гордиться, и это тот уровень творчества, к которому нужно стремиться.

Биография Василия Сурикова

Первая большая картина Василия Сурикова "Утро стрелецкой казни", представленная на IX передвижной выставке в 1881 году, произвела впечатление, подобное удару грома. Одни бурно восторгались картиной, подобно Илье Репину, утверждавшему, что "она - наша гордость на выставке", другие упрекали художника за скученность композиции, за нетвердый рисунок, за темноватую живопись. Ясно было одно: картина никого не оставила равнодушным. Да и не могло быть иначе, настолько живо, ярко, сильно был передан один из драматических моментов русской истории.

Жанр исторической живописи в XIX веке был очень популярен. Как правило, картины на исторические темы, выстраивались по всем канонам классического искусства: красиво и гладко выписанные, они чем-то напоминали театрализованные постановки на исторические темы. С картиной Сурикова было иначе: подлинный XVII век, грозный и беспощадный, смотрел на зрителей с полотна. Художнику удалось достичь такой потрясающей силы выразительности, что не оставалось сомнений: "сам это видел".

Очень немногим людям дано видеть и переживать исторические события с такой же силой, как и события собственной жизни, но только единицам дано не просто видеть и чувствовать эти события самим, ко и суметь донести свое видение до остальных. Это - избранники. К ним и принадлежал Василий Суриков.

Многие исследователи творчества Сурикова, да и сам он связывают происхождение его необычайного дара с сибирскими впечатлениями детства и юности художника.

Василий Иванович Суриков родился 12 января (24 по новому стилю) 1848 года в городе Красноярске в семье губернского регистратора Ивана Васильевича Сурикова. Семья принадлежала к старинному казачьему роду. "Предки его пришли в Сибирь вместе с Ермаком. Род его идет, очевидно, с Дона, где в Верхне-Ягирской и Кундрючинской станицах еще сохранились казаки Суриковы. Оттуда они пошли завоевывать Сибирь и упоминаются как основатели Красноярска".

"После того как они Ермака потопили в Иртыше, - рассказывал сам художник, - пошли они вверх по Енисею, основали Енисейск, а потом Красноярские остроги - так у нас места, укрепленные частоколом, назывались".

Имена Суриковых и Торгошиных (предков художника со стороны матери) упоминаются в списках бунтовщиков, выступивших против сибирского воеводы Дурново в конце XVII века.

Суриков всегда гордился своими предками и своей родиной - Сибирью. Он поэтично и образно рассказывал о ней: "Сибирь под Енисеем... - страна полная большой и своеобразной красоты. На сотни верст - девственный бор тайги с диким зверьем. Таинственные тропинки вьются тайгою десятками верст и вдруг приводят куда-нибудь в болотную трясину или же уходят в дебри скалистых гор. Изредка попадается несущийся с гор бурный поток, а ближе к Енисею то по одному берегу, а то и по обоим - убегающие в синюю даль богатые поемные луга с пасущимися табунами...

В такой обстановке сибиряк стал особым человеком с богатой широкой натурой, с большим размахом во всем: и в труде, и в разгуле. В Сибири на все своя мера: расстояние в сотню верст - нипочем, стройка - на сотни лет. ...Богатства природы, торговый тракт, близость рудников и приисков с приносимым ими быстрым обогащением - все это создавало и в обращении с деньгами особый размах.

Прибавьте сюда еще вольное население, не знавшее крепостного права, да необходимость каждому охранять себя и в лесу, и в дороге от лютого зверя или лихого человека; припомните также, что Сибирь долго была вне всяких культурных влияний, и станет понятным, что здесь русский человек долго сохранял типичные черты, давно стершиеся с него по сю сторону Урала.

Наложила свою печать на Сибирь и каторга с ссылкой... Остроги с зловещими частоколами, клейменные лица, эшафоты с палачом в красной рубахе, свист кнута и бой барабана... - все это было обычными впечатлениями сибиряка. А рядом - беглые, жуткими тенями скользящие по задворкам в ночной тишине, разбои, грабежи, поджоги, пожары".

Жизнь в Сибири сохраняла патриархальный уклад и жестокие нравы. Не раз семья Суриковых подвергалась разбойным нападениям, и жизнь будущего художника "висела на волоске". Любимыми развлечениями сибиряков были кулачные бои и охота. С малых лет Суриков ходил с отцом на охоту и прекрасно стрелял, а в юности любил участвовать в кулачных боях.

Огромное влияние на Сурикова оказала его мать Прасковья Федоровна. Она была незаурядным человеком - сильная, смелая, проницательная - "посмотрит на человека и одним словом определит". Прасковья Федоровна выросла в старинном, похожем на сказку, доме с высокими резными крыльцами, множеством крытых переходов и слюдяными окнами. Сам воздух в доме "дышал стариной". Из своего девичества она вынесла любовь к старинным торжественным обрядам, затейливым узорам. Прасковья Федоровна мастерски вышивала цветами и травами по своим рисункам, тонко чувствовала цвет, разбиралась в полутонах. Свою любовь к старине, внутреннее чувство прекрасного Суриков унаследовал от матери.

Тяга к рисованию проявилась у Сурикова с ранних лет. Мальчиком он вглядывался в окружающих: "как глаза расставлены", "как черты лица составляются", часами мог рассматривать старинные иконы и гравюры, пытаясь передать увиденное на бумаге. В 1856 году Суриков поступил в приходское училище в Красноярске. Там способности мальчика к рисованию были замечены преподавателем Н.В. Гребневым, который стал заниматься с ним отдельно, рассказывал о произведениях классического искусства, водил рисовать с натуры акварельными красками виды Красноярска.

Когда Сурикову было одиннадцать лет, от чахотки умер его отец. Прасковья Федоровна с тремя детьми: Васей, Катей и младшим Сашей - оказалась в трудном материальном положении. Пенсия за отца была маленькой, часть дома приходилось сдавать жильцам. После окончания училища Василий поступил на службу в канцелярию, однако занятий живописью не оставил, напротив, он твердо решил стать художником. К этому времени Суриков уже добился признания в Красноярске: его акварели ценились земляками, он давал уроки в доме губернатора. Губернатор познакомил Сурикова с золотопромышленником П.И. Кузнецовым, который решил принять участие в судьбе талантливого юноши и предоставил ему стипендию на обучение в Академии художеств в Петербурге.

Проехав почти всю Россию, молодой сибиряк попал в Петербург - словно в другую эпоху. Величественный город с прямыми широкими проспектами, великолепными дворцами и музеями поразил Сурикова, но не стал ему близким. Гораздо более полюбилась юноше Москва, остановку в которой он сделал по пути.

Первая попытка поступить в Академию была неудачной: провал на рисунке с гипса. Однако Суриков не пал духом, не растерялся. Он поступил в Рисовальную школу при Обществе поощрения художеств, отучился в ней три месяца, осенью успешно сдал экзамен и был принят в Академию. Учился Суриков с увлечением, получал награды как за рисунок с натуры, так и за живописные композиции. В то время его интересовали темы из древней истории: античность, Египет, Рим, первые века христианства.

В 1874 году Суриков написал эскиз Пир Валтасара - яркую, смелую, выразительную, совсем не ученическую работу. Пир Валтасара и статья о нем были помещены в журнале Всемирная иллюстрация.

На конкурс на большую золотую медаль Суриков представил картину Апостол Павел объясняет догматы веры в присутствии царя Агриппы, сестры его Береники и проконсула Феста. В картине изображено столкновение христианства, римского язычества и иудаизма. Суриков расширил тему, включив в композицию толпу - римских воинов и горожан, напряженно слушающих вдохновенную речь Павла. Картина вышла живой и выразительной, но, несмотря на возражения прогрессивной части профессоров, в особенности Павла Чистякова, очень ценившего Сурикова, золотая медаль, а вместе с ней и командировка за границу так и не были ему присуждены.

Вместо этого Суриков получил очень выгодный заказ на выполнение четырех росписей на тему истории Вселенских соборов для строящегося тогда в Москве храма Христа Спасителя. Эта работа давала художнику материальную независимость, к которой он всегда стремился. Переезд в Москву сыграл в творческой судьбе художника решающую роль. По свидетельству самого Сурикова: "Началось здесь, в Москве, со мною что-то странное. Прежде всего, почувствовал я себя здесь гораздо уютнее, чем в Петербурге. Было в Москве что-то гораздо больше напоминавшее мне Красноярск, особенно зимой. Идешь, бывало, в сумерках по улице, свернешь в переулок, и вдруг что-то совсем знакомое, такое же, как и там, в Сибири. И, как забытые сны, стали все больше и больше вставать в памяти картины того, что видел и в детстве, а затем и в юности, стали припоминаться типы, костюмы, и потянуло ко всему этому, как к чему-то родному и несказанно дорогому.

Но больше всего захватил меня Кремль с его стенами и башнями. Сам не знаю почему, но почувствовал я в них что-то удивительно мне близкое, точно давно и хорошо знакомое. Как только начинало темнеть, я... отправлялся бродить, по Москве и все больше к кремлевским стенам. Эти стены сделались любимым местом моих прогулок именно в сумерки. Спускавшаяся на землю темнота начинала скрадывать все очертания, все принимало какой-то незнакомый вид, и со мною стали твориться странные вещи. То вдруг покажется, что это не кусты растут около стены, а стоят какие-то люди в старинном русском одеянии, или почудится, что вот-вот из-за башни выйдут женщины в парчовых душегрейках и с киками на головах. Да гак это ясно, что даже остановишься и ждешь: а вдруг и в самом деле выйдут...

И вот однажды иду я по Красной площади, кругом ни души... И вдруг в воображении вспыхнула сцена стрелецкой казни, да так ясно, что даже сердце забилось. Почувствовал, что если напишу то, что мне представилось, то выйдет потрясающая картина".

К 1881 году, когда картина Утро стрелецкой казни предстала перед публикой, Суриков был молод, полон творческих планов, счастливо женат и имел двух дочерей: Ольгу и Елену. Его жена Елизавета Августовна Шаре по отцу была француженкой, а по матери приходилась родственницей декабристу Свистунову. Познакомились они еще в Петербурге. И Суриков, и Елизавета Августовна очень любили органную музыку и часто по воскресеньям приходили в костел Святой Екатерины на Невском проспекте слушать хоралы Баха, исполнявшиеся во время мессы. Во время работы над росписями в храме Христа Спасителя Суриков часто наездами бывал в Петербурге, встречался с Елизаветой Августовной, был представлен ее отцу Августу Шаре, который держал небольшое предприятие по торговле бумагой. Суриков мечтал поскорее закончить работу в храме Христа Спасителя, которая не захватила его, стать материально независимым и жениться. Венчание состоялось 25 января 1878 года во Владимирской церкви в Петербурге. Со стороны жениха присутствовали только семья Кузнецовых и Чистяков. Суриков ничего не сообщил родным в Красноярск: он боялся реакции матери на известие, что женится на француженке.

После свадьбы молодые поселились в Москве. Суриков с головой ушел в работу над Утром стрелецкой казни. Он был наконец свободен от материальных забот, от бытовых хлопот его освободила жена, впрочем, в быту он всегда был крайне аскетичен и прост.

У Сурикова не было настоящей мастерской. Свои монументальные полотна художник писал или у себя дома, в одной из небольших комнат квартиры, которую тогда снимал (Утро стрелецкой казни, Меншиков в Березове, Боярыня Морозова), или, позже, в одном из залов Исторического музея (Покорение Сибири Ермаком, Переход Суворова через Альпы, Степан Разин). Обстановка была очень простой - лишь самое необходимое.

Неприступный с чужими, живой и общительный только с близкими людьми, Суриков, когда он начинал работать, замыкался, затворялся в своей мастерской, почти никогда не показывая работу до ее окончания (как было с Утром стрелецкой казни). Художнику необходимо было претворить в жизнь свой замысел, который ярким образным представлением со всеми композиционными, пластическими и цветовыми подробностями "вспыхнул" в его душе. Однако до воплощения его на холсте предстояла еще огромная работа.

Начинал Суриков с изучения исторических материалов и этюдов с натуры. При написании Утра стрелецкой казни он изучал дневники Иоганна Корба, секретаря при австрийском посольстве во времена Петра I, при работе над Боярыней Морозовой - труды историка Ивана Забелина, которого знал лично, а также работы известного историка раскола Афанасия Щапова и многие другие исторические документы.

Одновременно Суриков выбирал место действия и писал памятники архитектуры на пленэре в конкретных природных условиях. Такой подход лишал их налета музейности и превращал в живую архитектуру "того настоящего". Затем художник "обживал" старинную архитектуру конкретными образами, и старые здания, монастыри, стены и башни обретали убедительность настоящей жизни.

Старинную одежду, утварь, оружие, все эти кольчуги, шлемы, бердыши, кафтаны Суриков гармонично сочетал с теми предметами народного быта, которые практически без изменений дошли до XIX века, - телегами, дровнями, лаптями, тулупами и писал все это на открытом воздухе, в тех природных условиях, в которых он хотел видеть их в картине. Эту особенность творческого метода Сурикова известный исследователь его творчества B.C. Кеменов называл "двойной сопричастностью".

Много и упорно работал Суриков над композиционным построением каждой фигуры, группы, меняя ракурсы и повороты. Суриков говорил, что композиция - это математика. До нас дошли далеко не все эскизы к его картинам, но и того, что осталось достаточно, чтобы представить всю огромную подготовительную работу к каждому произведению. Так, к Боярыне Морозовой сохранилось тридцать пять эскизов, одиннадцать - к Покорению Ермаком Сибири, десять - к Степану Разину.

Каждый раз, работая над картиной, Суриков ясно и живо "видел" все свои персонажи. Иногда это были лица людей близких, знакомых еще по Красноярску, а иногда приходилось долго и напряженно искать, вглядываясь в лица встречных на улице, что зачастую приводило к курьезным ситуациям.

"Когда ставилась точка, когда накрепко запертые двери суриковской студии раскрывались, и картина, несколько лет таимая, делалась общим достоянием, - оказывалось, что из рук этого сторонящегося, особого человека вышло произведение такой невероятной общезначительности, простоты и доступности, такой собирательной народной души, что даже хотелось снять имя автора и сказать, что это безымянное, национальное, всерусское создание, как хочется сказать, что безымянная собирательная всерусская рука писала Войну и Мир".

Суриков очень ценил свою творческую свободу. Много раз предлагали ему преподавательскую работу в Академии, в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, но он всегда отказывался. На этой почве у Сурикова даже произошло охлаждение отношений с Репиным. Рассказывает сам Суриков: "Репин стоит предо мной и просит меня на работу в Академию. Мне это было смешно и досадно. Я и говорю ему: "На колени!". Представьте себе, стал на колени. Я расхохотался и сказал ему: "Не пойду!""

Не было у Сурикова и постоянного дружеского круга. Он не чуждался общения с людьми, не был как-то особенно суров или угрюм, просто ему это не было особенно нужно. Время от времени он сближался с Репиным, Михаилом Нестеровым, другими художниками, некоторое время дружил со Львом Толстым, но главным для него были его работа, картина, которую он писал, его семья и близкие. С ними он был всегда добрым, нежным, внимательным.

Дочь Павла Третьякова, Вера Зилоти, вспоминала о Сурикове: "Умный-умный, со скрытой тонкой сибирской хитростью, он был неуклюжим молодым медведем, могущим быть и страшным и невероятно нежным. Минутами он бывал просто обворожительным".

С 1878 по 1888 год Суриков написал три свои самые известные и лучшие картины: Утро стрелецкой казни, Меншиков в Березове, Боярыня Морозова. Все они объединены идейным и смысловым содержанием, историческим временем (XVII - начало XVIII века), образуя трилогию. Суриков не добивался этого сознательно, он вообще почти никогда не работал по заказу. Художник говорил, что не знает, почему у него возникала идея того или иного произведения, просто "приходила мысль и увлекала", а когда он начинал работать, существовали только художник и его картина. По собственному выражению Сурикова, он всегда жил "от самого холста: из него все возникает". В своих картинах Суриков не выступал как судья истории, он - ни на чьей стороне, он страстно, выразительно, ярко передавал то, что "сам видел".

Сурикова часто упрекали за сочувствие к стрельцам в Утре стрелецкой казни. Действительно, стрельцы, их жены, дети, матери, народ в картине, сочувствующий осужденным, написаны с большей выразительностью, чем царь Петр. Но ведь Петр I - это единственный персонаж, которого художник писал с портрета. Для всех остальных Суриков находил натурщиков. Рыжебородый стрелец с ястребиным профилем был написан с могильщика Ваганьковского кладбища Кузьмы, которого нашел Репин. Суриков долго уговаривал недоверчивого упрямого Кузьму позировать. Чернобородого стрельца, сидящего в телеге, Суриков писал со своего дяди СВ. Торгошина, девочку с испуганным лицом на переднем плане - со своей дочери Ольги.

Живя полностью в своей картине, Суриков "ужаснейшие сны видел: каждую ночь во сне казни видел. Кровью кругом пахнет. Боялся я ночей. Проснешься и обрадуешься. Посмотришь на картину. Слава Богу, никакого этого ужаса в ней нет. Все была у меня мысль, чтобы зрителя не потревожить. Чтобы спокойствие во всем было. Все боялся, не пробужу ли в зрителе неприятного чувства. Я сам-то свят, - а вот другие... А я ведь это все - и кровь, и казни в себе переживал".

Когда Василий Иванович уже заканчивал работу над Стрельцами, к нему приехал Репин, посмотрел картину и предложил написать хотя бы одного казненного. "Как он уехал, мне и захотелось попробовать. Я знал, что нельзя, а хотелось знать, что получилось бы. Я и пририсовал мелом фигуру стрельца повешенного. А тут как раз нянька в комнату вошла, - как увидела, так без чувств и грохнулась.

Еще в тот день Павел Михайлович Третьяков заехал: "Что вы, картину всю испортить хотите?" - "Да чтобы я, говорю, так душу свою продал!"".

Живописная тема картины была "подсказана" Сурикову огоньками свечей, увиденных как-то ранним утром на Ваганьковском кладбище. Общий тон картины выдержан в "серых и запекшейся крови тонах", передающих гул толпы народа, волнующейся "подобно шуму вод многих".

В этой картине Суриков хотел передать "торжественность последних минут.., а совсем не казнь". В поисках нужных образов художник "облазил все московские щели". На кладбище среди могильщиков, на Смоленском рынке среди грязных телег собирал Суриков рассыпанные зерна исторической драмы. Часто в погоне за расписной дугой он проводил целые дни... В течение всех лет работы (с 1878 по 1881) он не писал ничего постороннего.

В живописном отношении картина получилась темнее, чем ожидал художник: "как только картина была принесена на выставку, я сейчас же увидел, чем она страдала... сейчас же понял, почему картина оказалась такою черною". "В смысле зрительного впечатления в картине большое значение имели огоньки свечей, зажженные в руках приговоренных к смерти... я хотел, чтобы эти огоньки светились... для того придал общему тону картины грязный оттенок".

Картина Меншиков в Березове была задумана Суриковым в деревне Перерве под Москвой, куда семья художника выехала на лето. Они сняли крохотную избушку без печки с низким потолком и маленькими окошками. Погода была дождливой и холодной, все семейство постоянно сидело у дома, кутаясь в платки и шубы. Однажды, возвратившись из Москвы, Суриков оглядел своих домашних, собравшихся у стола, и вдруг его озарило: он "вспомнил", что вот так же когда-то сидел любимец Петра I и один из его ближайших сподвижников - Александр Данилович Меншиков, после смерти своего государя сосланный с семьей умирать в далекий и холодный Березов.

Еще до Меншикова художник начал было картину Царевна Ксения Годунова у портрета умершего жениха, сделал даже эскиз, но тема не увлекла его, показалась мало значительной.

Меншиков в Березове - единственная интерьерная картина из всех классических работ художника. Сурикова часто упрекали за несоблюдение в ней правил перспективы - диспропорцию между огромным ростом Меншикова и низким потолком избушки. Однако возможно, что Суриков сделал это сознательно, для того, чтобы подчеркнуть всю трагичность состояния сильной энергичной личности, обреченной на медленную смерть в ссылке.

В Меншикове Суриков проявил себя как замечательный колорист. Картина поразительно гармонична по цветовым отношениям. Суриковым применен метод многократных прописок и лессировок на корпусной основе, который придает особую насыщенность, красоту и сложность цветам, заставляя их переливаться, подобно драгоценным камням.

Старшую дочь Меншикова, Марию, Суриков писал со своей жены Елизаветы Августовны, для сына Меншикова позировал сын знакомых - Шмаровиных.

Суриков долго искал натурщика для центрального образа картины, Меншикова, и вдруг, уже после переезда в Москву, столкнулся на улице с человеком, при взгляде на которого сомнений не оставалось - перед ним сам светлейший князь. Неизвестный, оказавшийся брюзгливым и чудаковатым отставным учителем математики, долго не соглашался позировать, и художнику пришлось пойти на разные ухищрения, вплоть до подкупа прислуги. Наконец долгожданный этюд был получен.

Не сразу и не всеми Меншиков в Березове был оценен по достоинству, но Павел Третьяков первым увидел и "шекспировскую трагичность" картины, и ее необычайное колористическое совершенство. Он приобрел Меншикова за пять тысяч рублей, что дало возможность семейству Суриковых совершить долгожданную заграничную поездку.

Суриковы ехали через Берлин, Дрезден, Кёльн, останавливаясь в каждом из этих городов для осмотра картинных галерей. Впереди был Париж с его богатой художественной жизнью. В Париже художник с семьей задержался надолго. Кроме сокровищ Лувра, Сурикова интересовало современное французское искусство. Он часто посещал трехгодичную выставку картин французских художников и писал по этому поводу Чистякову: "...французы овладели самой лучшей, самой радостною стороной жизни - это внешностью, пониманием красоты, вкусом... Искусство здесь имеет гражданское значение, им интересуются все - от первого до последнего, всем оно нужно, ждут открытия выставки с нетерпением".

Есть свидетельство Натальи Поленовой, что уже в свой первый приезд в Париж Суриков видел и оценил картины импрессионистов: "Пришел Суриков, уже две недели живущий тут без всякого знакомства... Первый раз ему пришлось вчера вылить свою душу человеку, вполне ему сочувствующему... Все твердит, что для него графин Manet выше всякой идеи". Конечно, интерес к современному французскому искусству не мог затмить искреннего восхищения Суриковым картинами великих итальянских и испанских мастеров: Тициана, Веронезе, Веласкеса. Он писал Чистякову: "Видевши теперь массу картин, я пришел к тому заключению, что только колорит вечное, неизменяемое наслаждение может доставлять, если он непосредственно, горячо передан с природы. В этой тайне меня особенно убеждают старые итальянские и испанские мастера...", "какая невероятная сила, нечеловеческая мощь могла создать эту картину! Ведь это живая натура, задвинутая за раму... Не знаю, есть ли на свете его еще такая вещь", - писал Суриков о картине Поклонение волхов Веронезе.

Из Франции Суриковы отправились в Италию. Они посетили Милан, Флоренцию, Неаполь, Рим, Венецию, Помпею. Всюду художник часами пропадал в музеях, изучая бессмертные творения мастеров прошлого. Он писал Чистякову: "Мне всегда нравится у Веронезе серый, нейтральный цвет воздуха, холодок. Он еще не додумался писать на открытом воздухе, но выйдет, я думаю, на улицу и видит, что натура в холодноватом рефлексе". В поездке Суриков много работал. Его итальянские акварели удивительно красивы. Художник избегал резкого солнечного света, открытых цветов, предпочитая рассеянное освещение, серебристый "холодок". Вместе с тем особое внимание уделено влиянию световоздушной среды на цвет и форму предметов.

Во время пребывания Суриковых в Риме проходил традиционный весенний праздник - карнавал. Свои впечатления от этого беззаботного красочного празднества художник выразил в картине Сцена из римского карнавала. Это очень выразительное и живое произведение, насыщенное светом и воздухом.

После приезда в Москву Суриков начал писать Боярыню Морозову. Эта тема жила в душе художника уже давно. Мальчиком слышал он от своей крестной О.М. Дурандиной рассказ о неистовой раскольнице боярыне Морозовой, которая, отстаивая старую веру, пошла против самого царя и патриарха Никона, за что была подвергнута страшным мучениям и заточена в земляную тюрьму в Боровске.

Свой первый живописный эскиз к Морозовой Суриков написал еще в 1881 году, сразу после окончания работы над Утром стрелецкой казни, но тогда он счел себя еще не готовым к этой теме. Теперь, набравшись сил и впечатлений после поездки, Суриков приступил к заветной картине.

Композиция картины была навеяна воспоминаниями об одной из улиц в Красноярске, по которой часто возили приговоренных на эшафот. А живописную тему "подсказала" Сурикову увиденная как-то ворона с отставленным, скорее всего, перебитым крылом, сидящая на снегу. Художника поразил контраст сизо-черного, геометрически правильного пятна со сверкающим и переливающимся всеми оттенками розоватого, голубоватого и фиолетового снега. "Серебристость" морозного воздуха в картине была навеяна впечатлением от картин великих венецианцев.

Композиция картины была сразу решена в воображении Сурикова. Теперь ему необходимы были этюды. Он снял дачу в Мытищах, поблизости от той дороги, по которой богомольцы ходили к Троице и стал подыскивать типы для Боярыни Морозовой.

Самую большую трудность для художника представляло лицо главной героини. Он часто посещал старообрядческое Преображенское кладбище, искал подходящие женские лица. Было найдено много интересных образов, но вот самой Морозовой не было. "Как я ни бился, - рассказывал сам художник, - а лицо это мне не удавалось. Толпа вышла выразительною и яркою, - я это чувствовал... Мне нужно было, чтобы это лицо доминировало над толпою, чтобы оно было сильнее ее и ярче по своему выражению, а этого-то передать и не удавалось".

Снова и снова искал художник. И, наконец, как и в случае с Меншиковым, - неожиданная удача. Сурикову помогли знакомые московские старообрядцы. Лицо Морозовой было найдено, и, как вставил художник его в картину, "оно всех победило".

По своей силе и трагической выразительности Боярыня Морозова - непревзойденный шедевр Сурикова. Владимир Стасов писал: "Суриков создал теперь такую картину, которая, по-моему, есть первая из всех наших картин на сюжеты из русской истории. Выше и дальше этой картины наше искусство, то, которое берет задачей изображение старой русской истории, не ходило еще".

Боярыня Морозова поражает своим колористическим совершенством. Недаром художник изучал полотна великих итальянских мастеров: Тициана, Веронезе. Восхищаясь их живописным мастерством, Суриков нашел свою, присущую только Руси цветовую гамму и писал картину, подобно импрессионистам на пленэре: "...на снегу писать - все иное получается. Вон пишут на снегу силуэтами. А на снегу все пропитано светом. Все в рефлексах лиловых и розовых, вон как одежда.

Боярыни Морозовой - верхняя, черная; и рубаха в толпе. Все пленэр. Я с 1878 года уже пленэристом стал: Стрельцов тоже на воздухе писал". Картина была выставлена на XV передвижной выставке в 1887 году и вызвала живейший восторг всех присутствовавших на открытии. Рассказывал сам Суриков: "Помню, на выставке был. Мне говорят: "Стасов вас ищет". И бросился это он меня обнимать при всей публике... Прямо скандал. "Что вы, говорит, сделали?" Плачет ведь - со слезами на глазах".

Третьяков купил Боярыню Морозову за пятнадцать тысяч рублей, и Суриков смог наконец-то осуществить свою заветную мечту - поехать на родину в Красноярск со всей семьей. Однако столь долгожданная для Василия Ивановича поездка на родину оказалась роковой для его жены. Тяжелая и неудобная дорога на перекладных и на пароходе подкосила и без того хрупкое здоровье Елизаветы Августовны, страдавшей пороком сердца. Сказалось и то, что отношения между матерью художника и его женой не сложились. Суровая сибирячка и хрупкая француженка не понимали друг друга. Елизавета Августовна не жаловалась, молча снося неприязнь свекрови, она старалась не омрачать мужу радость свидания с родиной.

В Сибири, по своему обыкновению, художник много работал. В тот год ожидалось солнечное затмение. Было установлено, что самая лучшая точка наблюдения над затмением в России - это Часовенная гора в Красноярске, куда съехались астрономы со всего мира. Суриков писал картину затмения непосредственно с натуры. Вышло "нечто апостольское, апокалиптическое... ультрафиолетовая смерть". Суриков продал этюд Н.П. Пассеку, родственнику Кузнецовых, однако через несколько лет, пережив тяжелое потрясение, счел эту свою работу ошибкой. Он приехал к Пассеку, заплатил ему обратно полученные за этюд деньги и уничтожил свое произведение.

После приезда из Сибири тяжело заболела Елизавета Августовна. Ее лечили лучшие профессора Москвы, но все было тщетно. Восьмого апреля 1888 года ее не стало. Для Сурикова смерть жены была тяжелейшим ударом. Он писал брату Александру: "Вот, Саша, жизнь моя надломлена; что будет дальше, и представить не могу". В это время Суриков сблизился с Михаилом Нестеровым, который тоже пережил смерть горячо любимой жены. Нестеров вспоминал: "...в годы наших бед, наших тяжких потерь, повторяю, душевная близость с Суриковым была подлинная, может быть, необходимая для обоих... После тяжелой, мучительной ночи вставал рано и шел к ранней обедне... Он пламенно молился о покойной своей подруге, страстно, почти исступленно бился о плиты церковные горячим лбом... Затем в вьюгу и мороз, в осеннем пальто бежал на Ваганьково, и там, на могиле, плача горькими слезами, взывал, молил покойницу - о чем?.. Кто знал, о чем тосковала душа его?".

Однако время шло. Суриков не мог все время предаваться отчаянию: у него оставались две дочери, для которых после смерти Елизаветы Августовны он стал и отцом, и матерью, и нянькой, и воспитателем. Тяжелейший надлом в душе Василия Ивановича остался. Больше уже никогда он не попытается устроить свою жизнь, найти новую подругу. И никогда больше не напишет произведения, равного по своей необычайной глубине и пронзительной силе Боярыне Морозовой.

В это тяжелое время Василий Иванович нашел утешение в религии, постоянно перечитывал Библию. Итогом мучительных размышлений Сурикова о жизни, о душе, о смерти явилась картина Исцеление слепорожденного Иисусом Христом, которую художник писал для себя и не собирался выставлять. Лицо слепого на картине напоминало лицо самого Сурикова.

Летом 1888 года к Сурикову приехал брат Александр. Он уговорил Василия Ивановича на время переехать с детьми в Красноярск, чтобы оправиться после тяжелой утраты. И вот летом 1888 года семья Суриковых отправилась в Сибирь. В Красноярске девочек определили в гимназию, и основная забота Василия Ивановича о детях отпала. Чтобы развлечь брата, Александр предложил ему написать картину на тему старинной масленичной казачьей забавы Взятие снежного городка. Василия Ивановича идея увлекла: он с удовольствием собирал материалы, искал лица для толпы на картине. Была даже построена специальная крепость изо льда и снега с башнями и зубцами, нашелся и казак, который взял ее. Работалось Сурикову легко, как никогда раньше, и картина вышла радостная, задорная. "Я написал то, что сам много раз видел. Мне хотелось передать в картине впечатление своеобразной сибирской жизни, краски ее зимы, удаль казачьей молодежи", - говорил художник. В этой картине он написал многих своих знакомых по Красноярску. В санях, крытых тюменским ковром, художник изобразил своего брата Александра в шапке-ушанке, рядом с ним в профиль - дочь сводной сестры Сурикова - Таня Доможилова.

Картина была выставлена в Петербурге в 1891 году и вызвала искреннее недоумение публики, привыкшей к другому, трагическому, Сурикову. Взятие снежного городка долго не покупали. Только через несколько лет художник продал полотно коллекционеру Владимиру фон Мекку за десять тысяч рублей.

Сразу после окончания Взятия снежного городка Суриков начал работу над грандиозным полотном Покорение Сибири Ермаком. Эта тема не могла не волновать художника, предки которого пришли в Сибирь вместе с Ермаком. С детства он слышал предания и рассказы о Ермаке и его отчаянных сподвижниках, которые сумели победить огромную армию хана Кучума. "В Покорении Сибири много лично пережитого. Точно так же, бывало, идем в кулачном бою стенка на стенку, сомнем врага, собьем его в кучу, прижмем к обрыву и врежемся в кашу человеческих тел. И типы инородцев - тоже все это было хорошо знакомое по сибирской жизни. Даже и силуэты всадников, скачущих в смятении на дальнем берегу, - тоже не что иное, как передача ярко сохранившегося в памяти впечатления".

В работе над картиной помогли и ранние акварели 1873 года, написанные в Минусинских степях, куда Суриков, еще студентом Академии, был отправлен П.И. Кузнецовым лечиться кумысом от начавшейся было в сыром и холодном Петербурге чахотки.

Суриков провел огромную работу по сбору материалов для картины. Каждое лето, взяв дочерей, он отправлялся на этюды. Когда они путешествовали по Сибири, то Василий Иванович завозил девочек к родным в Красноярск, а сам отправлялся колесить по всему краю, заезжая в самые дальние села в поиске типов татар, остяков, вогулов, жизнь и быт которых почти не изменились с XVI века. Суриков почти никогда не расставался с дочерьми. Старшая, Ольга, была очень похожа на отца: крепкая, темноволосая, она обладала сильным характером. После смерти Елизаветы Августовны Ольга стала опорой отцу. Он называл ее Олечка-душа. Младшая - Елена была светловолосой и хрупкой и во всем подчинялась сестре. Вся жизнь Василия Ивановича теперь сосредоточилась в дочерях, матери с братом и в картине, что была напрямую связана с его отчаянными предками-казаками, а через них - и с ним самим. Рана в душе Сурикова постепенно затягивалась, и в 1893 году он даже выставил в Петербурге Исцеление слепорожденного Иисусом Христом.

Летом 1893 года Суриков с дочерьми поехал на Дон, откуда писал брату: "Мы проживаем в станице Раздорской на Дону... Отсюда, говорят, вышел Ермак и пошел на Волгу и Сибирь".

Донские казаки радушно приняли Сурикова, признали его своим, даже пригласили на войсковой станичный казачий круг. Здесь художник нашел много интересных казачьих типов, нашел он также казаков Суриковых - ту ветвь своего рода, которая осталась на Дону.

Однажды, когда В.И. Суриков уже заканчивал Покорение Сибири, к нему в гости пришел издатель Петр Кончаловский с сыном Петром, который увлеченно занимался живописью. Кончаловские были в восторге от картины. Их поразили сплоченность и бесстрашие небольшого отряда Ермака, образ самого народного героя, чья "воля - непреклонная воля, воля не момента, а неизбежности", огромное татарское войско, "человеческий муравейник", точно и выразительно написанный Суриковым. Через некоторое время Суриков с дочерьми приехали в большую и дружную семью Кончаловских, живших, в отличие от Суриковых, открытым домом, где всегда было много талантливых и интересных людей, много молодежи. Ольга Сурикова уже тогда выделила Петра среди трех братьев Кончаловских.

Но никто не мог предвидеть, что через несколько лет Петр войдет в семью Суриковых, станет мужем Ольги и близким человеком для самого Василия Ивановича.

Покорение Сибири Ермаком было закончено в 1895 году. Картина, написанная в единой, очень красивой и благородной колористической гамме, прекрасно передающей атмосферу сумрачного осеннего дня, влажный воздух над Иртышом, была представлена на XXIII передвижной выставке в Петербурге. Выставку посетил сам император Николай II с Александрой Федоровной, который и приобрел картину за сорок тысяч рублей. В это время праздновалось 300-летие покорения Сибири и открытие Транссибирской железной дороги, так что Суриков случайно "попал в точку", оказавшись в неловкой для него роли официального живописца. В том же 1895 году Совет Академии присудил ему звание академика.

В самый разгар торжественных поздравлений и официальных обедов из Красноярска пришло страшное известие о смерти Прасковьи Федоровны Суриковой. Василий Иванович писал в письме брату в Красноярск: "Получил вчера твое скорбное письмо. Чего говорить, я хожу как в тумане. Слезы глаза застилают... Нет ее, нашей мамочки... Я заберусь в угол, да и вою. Ничего, брат, мне не нужно теперь. Ко всему как-то равнодушен стал". Но горе не сломило Сурикова, как то случилось после смерти жены. Он советовал Александру: "Одно, Саша, не давай волю отчаянию. Это и грешно (по нашей христианской вере), да и не поможет. Это я по прежнему своему горю сужу".

Осенью 1895 года Суриков сообщал брату: "Я задумал новую картину писать. Тебе скажу под строжайшим секретом: Переход Суворова через Альпы. Должно выйти что-нибудь и интересное".

Собираясь с духом перед тем, как приступить к новой большой картине, Суриков исполнил иллюстрации к четырехтомному изданию Царская и императорская охота на Руси, в котором участвовали также многие известные художники: Рябушкин, Серов, Васнецов. Суриков долго работал над композицией Суворова. Наконец в 1897 году он приступил непосредственно к самой картине. Верный своему принципу всегда работать с натуры, Василий Иванович с дочерьми выехал на этюды в Швейцарию. Он писал Александру: "Льды, брат, страшной высоты. Потом вдруг слышно, как из пушки выпалит, это значит, какая-нибудь глыба рассыпалась. Эхо бесконечное".

В Москве, под влиянием швейцарских впечатлений Суриков снова и снова работал над композицией, в результате чего картина приобрела вертикальный формат. Художник срезал верх и низ полотна, отчего создается впечатление, что гора уходит бесконечно высоко вверх, а ее склон низвергается в бездонную пропасть. Такую гору должна преодолеть армия Суворова. По замыслу художника войско обрушивается прямо на зрителя, скатываясь с отвесной ледяной горы. "Я очень много думал над этой картиной. Мне хотелось создать образ Суворова как легендарного русского полководца, не знавшего поражений. Его солдаты знали только одно слово: "вперед". Это полководец, о котором и песню сложили, и сказку сказали. Говорите, штыки по уставу не сомкнуты; так ведь все походы Суворова были не по уставу", - так отвечал Суриков всем, кто указывал на недочеты картины: лошадь Суворова перед пропастью горячится, хотя должна идти тихо, штыки у летящих в пропасть солдат не примкнуты, хотя это подвергает опасности жизнь тех, кто следует за ними.

Переход Суворова через Альпы менее совершенен по живописи, чем предыдущие произведения Сурикова. Общий тон слишком глуховат, в картине не достигнуто колористическое совершенство в изображении зимнего пейзажа, какое было присуще Боярыне Морозовой и Взятию снежного городка.

Картина была выставлена на XXVII передвижной выставке в Петербурге в 1899 году и снова, как и Покорение Сибири, случайно попала к официальной дате - столетию альпийского похода Суворова. Картину приобрел император за двадцать пять тысяч рублей, что позволило Сурикову в 1899 году свозить дочерей на Кавказ, а в следующем, 1900 году, - в Италию.

В Италии Суриковы путешествовали по тем же городам, что и в первой поездке с Елизаветой Августовной. Воспоминания о покойной жене тревожили Василия Ивановича, он как бы проверял себя этой поездкой - ушла ли боль? И отвечал себе: ушла, осталась только тихая печаль. И он был счастлив, глядя на веселых и оживленных дочерей.

По возвращении из Италии Елена Сурикова поступила на Высшие женские курсы в Москве, а Ольга занималась музыкой и вела домашнее хозяйство. У девушек появилось много новых знакомых. Время от времени Ольга встречалась с Петром Кончаловским, и отношения между ними перерастали в большое чувство. Василий Иванович ни о чем не догадывался. Он полностью погрузился в XVII век: начал работать над новой картиной Степан Разин.

Первый эскиз на эту тему Суриков написал еще в 1887 году, возвращаясь с семьей из Красноярска в Москву по Волге. Тогда он временно отложил эту работу, а теперь, через тринадцать лет, по-новому увидел будущую картину.

Для Степана Разина в картине были даже сшиты кафтан, сапоги, шапка. Для того чтобы глубже почувствовать своего героя, Суриков примерял на себе одежду, о чем свидетельствует фотография, на которой он предстает в облике Степана Разина. В 1901 году Сурикова пригласили на должность преподавателя в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Он ответил: "Благодарю за честь выбора, но согласиться не могу.., считаю для себя, как художника, свободу выше всего".

Весной того же года Сурикову пожалован орден Святого Владимира IV степени за картины Покорение Ермаком Сибири и Переход Суворова через Альпы, а вскоре он получил от французского правительства извещение о том, что Люксембургский музей в Париже просит художника продать картину на историческую тему. "...Наконец-то помаленьку узнают, что я такое", - с гордостью писал он в Красноярск брату.

Летом 1901 года Василий Иванович впервые выехал на этюды без дочерей. Он писал им из Астрахани: "Это какая-то Венеция или Неаполь. Шумная жизнь на пристанях. Сегодня нарисовал лодку и наметил на другом рисунке гребцов (шесть весел). Думаю, завтра или послезавтра кончить этюд красками... Надеюсь привезти для начала работы кое-какие материалы".

Из поездки по Волге Суриков привез много этюдов и принялся за работу. Он и не представлял себе, что через несколько месяцев старшая дочь Ольга признается ему, что выходит замуж за Петра Кончаловского. Василий Иванович был взбешен, он не представлял своей жизни без дочери, но Ольга обладала таким же сильным характером, как и отец. Наконец Суриков сдался. "Нужно тебе сообщить весть очень радостную и неожиданную. Оля выходит замуж за молодого художника, хорошей дворянской семьи, Петра Петровича Кончаловского. ... думаю, что "паровичок" будет счастлива", - пишет он брату в январе 1902 года.

Одновременно с работой над картиной Степан Разин Суриков начал писать эскизы на тему Красноярский бунт. Земляки-красноярцы прислали ему статью Н.Н. Оглобина Красноярский бунт 1695-1698 годов, из которой он узнал, что в бунте принимали участие его предки - казаки Петр и Илья Суриковы.

В 1903 году у Петра и Ольги Кончаловских родилась дочь Наталья. Суриков был очень рад появлению внучки, в письмах всегда с особой нежностью спрашивал о ней.

Степан Разин был выставлен в 1906 году на XXXV передвижной выставке в Москве. Суриков решил картину в былинно-песенном ключе. По бескрайним волжским просторам плывет челн с атаманом и его ватагой. Сам Разин полулежит в челне, погруженный в глубокую думу. Сам по себе замысел был хорош, однако картина не удалась. Не чувствовалось связи между Разиным и другими персонажами, не было силы и выразительности прежних картин Сурикова. Художник и сам чувствовал неудачу своей картины, много раз переделывал Разина. Вспоминает Яков Минченков: "Вставили картину в огромную золоченую раму. Поместили ее в отдельной круглой комнате в башне Исторического музея. Подняли картину, стали ей давать наклон -, больше, меньше... Автор не удовлетворен... Проклятое "не то" не произносится, но висит в воздухе... Суриков заметался... Ему кажется, что рама светла, позолота сливается с тонами вечернего неба, разжижает картину. Раму перекрашивают в темную бронзу. Картина выиграла, но все же... остается "не то".

И снова начинаются мучения, растерянность, неудовлетворенность, попытки исправить недочеты в картине, поиски живой воды".

В 1909-1910 годах Суриков снова работал над Разиным и в 1911 году послал его на выставку в Рим.

Весной 1910 года Суриков с дочерью Еленой отправились в Париж, где в это время находилась семья Кончаловских: Петр Петрович, Ольга Васильевна, Наташа и младший сын Миша, который родился в 1906 году. Наталья Петровна Кончаловская вспоминает: "Василий Иванович и Петр Петрович были здесь совершенно неразлучны. Их дружба была удивительной - они понимали друг друга с полуслова... Отец учился у деда искусству живописного видения, дед с интересом относился к поискам новых путей". Они вместе ходили по музеям, посещали студию художника д'Англада, где каждый желающий мог за небольшую плату рисовать обнаженных натурщиков. Летом Суриков и Кончаловский решили вдвоем поехать в Испанию. Из этой поездки Василий Иванович привез много интересных акварелей. Впервые Суриков работал при ярком солнечном свете, используя открытые цвета.

Еще до своей заграничной поездки Василий Иванович задумал картину Княгиня Ольга встречает тело Игоря, написал много этюдов к ней, сделал эскиз композиции, но картина осталась неосуществленной. Сурикова интересовала тема Пугачева, которая тоже осталась в этюдах и эскизах.

Однажды "за всенощной на праздник Покрова у Василия Блаженного в Москве в 1910 году Сурикову привиделась Царевна в женском монастыре". Этюды к Царевне он писал с дочери своих знакомых Добринских - Аси, которая увлекалась поэзией монастырской жизни и собиралась стать монахиней, и со своей внучки Натальи Кончаловской. Картина была выставлена в 1912 году.

В последние годы своей жизни Суриков писал много портретов и автопортретов. Если раньше портреты, за редким исключением - Портрет матери (1887), С гитарой (1882), Портрет Ольги Суриковой (1888) и некоторые другие, были так или иначе связаны с большими историческими картинами, то теперь они приобрели самостоятельную ценность: Портрет доктора А.Д. Езерского (1910), Портрет человека с больной рукой (1913).

В 1915 году Суриков выставил Благовещение -- свою последнюю крупную работу.

Лето 1915 года Василий Иванович провел на юге, в Крыму. Он много загорал, подымался в горы. Такие нагрузки оказались слишком тяжелыми для его больного сердца. 6 марта 1916 года Сурикова не стало. Последние слова великого художника были: "Я исчезаю".

Заключение

живопись исторический картина суриков

Подводя итог всему творчеству Василия Сурикова, можно смело сказать - он был одним из немногих русских художников, который встал в ряд с величайшими гениями мировой живописи. К сожалению, русская живопись 19-го века не столь широко известна в мире, как нам того хотелось бы. Даже такой колосс, как Репин, теряется по сравнению с Веласкесом или Вермеером. Лишь несколько русских живописцев могут считаться титанами мирового значения - А.Иванов, М.Врубель, И.Левитан, отчасти В.Серов, и, конечно же, Суриков.

Литература

1. Волошин М.А. ВасилийИвановичСуриков.Л.1985;

2. Кеменов B.C. В.И.Суриков. Историческая живопись 1870 - 1890. М., 1987.

Размещено на Allbest.ru