Деятельность Е.Р. Дашковой по изучению и сохранению историко-культурного наследия России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

записка дашкова просветительский княгиня

Ведение

1. Жизнь и политическая карьера Е.Р. Дашковой

2. Российская Академия под руководством Е.Р. Дашковой

Заключение

Список использованных источников и литературы

Приложение

Введение

"Век разума и просвещения" - так говорили о своем времени великие мыслители XVIII столетия, провозвестники новых революционных идей. В историю мировой культуры XVIII век вошел как эпоха больших идейных и общественно-исторических сдвигов, острейшей борьбы с феодально-монархическими устоями и религиозным догматизмом.

В новый период вступает и русская культура, пережившая на рубеже XVII и XVIII столетии знаменательный перелом. После долгого времени насильственной культурной изоляции, обусловленной трехвековым монгольским завоеванием, а также влиянием православной церкви, старавшейся оградить Русь от всего "еретического", "западного" (в том числе образованности, нравов, форм культурного быта), русское искусство вступает на путь общеевропейского развития.

У каждой эпохи - свое "женское лицо". Олицетворением просвещенного, восемнадцатого века вполне можно считать первого директора Петербургской академии наук, первого президента Российской академии наук, статс-даму двора Екатерины II Великой княгиню Екатерину Романовну Дашкову (и на сей день единственного президента-женщину!).

Внимание к этой выдающейся женщине обусловлено как ее заслугами в развитии российского просвещения и науки, так и разнообразными талантами - писателя, композитора, редактора, коллекционера-натуралиста. Дело не в том, какой высокий пост занимала Дашкова, а как успешно справлялась она со своими обязанностями "во главе двух академий".

Глубокое знание литературы, стремление разобраться в окружающей жизни и наблюдательность позволили Е.Р. Дашковой стать одной из образованнейших русских женщин второй половины XVIII века. Недюжинный ум, образованность, неистощимая энергия и одарённость были присущи ей. Действительно, "едва ли можно найти в истории России женщину, которая бы в 18 лет принимала участие в антиправительственном заговоре, а в 38 лет возглавляла два научных учреждения России - Петербургскую Академию наук и Российскую Академию".

Актуальность данной работы обусловлена целым рядом обстоятельств:

1. В последние десятилетия вырос огромный интерес к персональным личностям, ибо через определённую личность можно проследить события политической, научной, культурной, социально-экономической и духовной жизни общества того или иного времени.

2. Е.Р. Дашкова - важная фигура в общественной и культурной жизни России второй половины XVIII века, без изучения которой сложно представить эпоху царствования Екатерины II.

3. Дашкова оставила замечательные по своей ценности мемуары, заслуживающие специального углубленного изучения для реконструкции её жизни и деятельности.

4. С именем Е.Р. Дашковой связано бурное развитие академической науки в России, что делает актуальным изучение её научно-организационной деятельности.

5. Она сделала очень много для сохранения культурно-исторического наследия России.

Целью моей работы является выявление и систематизирование деятельности Е.Р. Дашковой в сохранении культурного наследия России в конце XVIII - начала XIX века.

Чтобы детально изучить цель моей работы я выделил 4 задачи:

1. Определить основные факторы, обусловившие формирование личности и мировоззрения Е.Р. Дашковой, специально рассмотрев её "Записки" в качестве специфического исторического источника.

2. Изучить научно-организационную деятельность Е.Р. Дашковой во главе двух Академий;

3. Изучить культурно-просветительскую деятельность Е.Р. Дашковой в Российской государстве во второй половине XVIII века;

4. Определить в целом значение Е.Р. Дашковой в сохранении культурно-исторического наследия России конца XVIII - начала XIX века.

При написании дипломной работы основными источниками являлись "Записки Е.Р. Дашковой" и письма сестёр Вильмонт гостившие у Дашковой в её имении Троицкое в конце жизни княгини. "Записки" интереснейший памятник мемуарного жанра, который представляет широкую картину придворной жизни второй половины XVIII в., здесь же интересны и описания о заграничных путешествиях автора. Текст написан по-французски и завещан компаньонке и воспитаннице Дашковой ирландке М. Вильмонт. Последняя и ее сестра собственноручно скопировали текст и вывезли две копии за границу, оригинал был уничтожен. Из-за протестов С.Р. Воронцова публикация "Записок" откладывалась до 1840 г., а в переводе фрагменты, допущенные русской цензурой, стали появляться в журналах еще позже. Большую роль в популяризации книги сыграл А.И. Герцен. Е.Р. Дашкова запечатлела многие отечественные идеи эпохи, представила социально-экономическую картину России второй половины XVIII века, воссозданы образы выдающихся людей ее времени.

Вышедшее в 1840 году английское издание "Записок" Е.Р. Дашковой было запрещено в России, но это облегчало просачивание текста на страницы русской печати. Параллельно с борьбою за легальное обнародование текстов Дашковой шёл общественный разбор, сопоставление "Записок" с современными явлениями, общественно-политическими идеалами 1860-1870-х годов.

Одной из первых работ по изучению жизни и деятельности Е.Р. Дашковой была статья А.И. Герцена, опубликованная полностью в "Полярной звезде" в 1857 году, где он видит в Дашковой одну важнейшую черту, всегда актуальную при решении коренных общественных вопросов: она - личность смелая, оригинальная, неукротимая. Появляется работа известного литератора А.Н. Афанасьева "Литературные труды княгини Е.Р. Дашковой", где он уделяет особое внимание "литературной деятельности княгини", которая, по его мнению "навсегда останется памятною в летописях нашего образования". Значительно шире и резче поставил вопрос Д.И. Иловайский, будущий официальный историк крайне консервативного направления: "После петровских реформ, в период женских царствований в веке Екатерины II такое явление, как княгиня Дашкова - неудивительно".

В 1893 году в Санкт-Петербурге был издан биографический очерк В.В. Алексеева, где прослеживаются основные периоды жизни и деятельности Дашковой, даются подробные личностные характеристики и оценки ее общественной деятельности.

После 1917 года, в течении почти 70 лет, мемуары Е.Р. Дашковой не переиздавались на родине. Отчасти это был результат определённых, позже преодолённых тенденций в изучении истории, когда сложный исторический процесс нередко представлялся явлением "двухцветным", когда большинство исторических деятелей резко разделялось на "положительных" и "отрицательных", без учёта необходимого исторического подхода. Издержки подобного подхода отразились и на судьбе некоторых мемориальных памятников, связанных с Е.Р. Дашковой: в 1927 году был разобран на "кирпичи" дом в селе Троицком, где жила Дашкова. Признаками современного преодоления подобных взглядов явились новые обращения отечественных историков к фигурам неоднозначным, исторически сложным, в частности к трудам Дашковой. Одной из первых работ после стольких лет забвения, является книга Л.Я. Лозинской "Во главе двух Академий", где автор обобщает и анализирует собранный до этого материал, даёт современную, более объективную оценку жизни и деятельности Е.Р. Дашковой. Последующие работы о княгине, в основном статьи, касались различных аспектов деятельности Е.Р. Дашковой. Это труды В.П. Вамперского, Ю.Д. Марголиса и Г.А. Тишкина, В.И. Грекова, Е.П. Челышева, М.М. Неелова, Л.П. Громовой и др. В последние годы вышел ряд интересных работ в которых специальное изучение вопроса о жизни и деятельности Е.Р. Дашковой принадлежит историкам: Н.П. Карпиченко, Л.В. Тычининой, А.В. Дерягину и др. Особенно выделяются труды Тычининой Л.В., где она особое внимание уделяет личности Е.Р. Дашковой, ее мировоззрению и т.д. и даёт более современную и объективную оценку деятельности княгини.

Тем не менее "Записки" Дашковой ещё далеко не исчерпанный сюжет. В настоящее время представляется насущно важным решение некоторых проблем, связанных с этим мемуарным трудом. Наибольший интерес у исследователей вызывает сама личность Е.Р. Дашковой. Специальных же работ, освещающих государственную и научно - организационную деятельность княгини, недостаточно.

Структура работы выстроена в соответствии с целями и задачами и состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованных источников и литературы.

1. Жизнь и политическая карьера Е.Р. Дашковой

записка дашкова просветительский княгиня

Екатерина Романовна Дашкова родилась в 1743 (1744?) г. в Петербурге. Она рано потеряла мать. Отец ее, граф Роман Илларионович Воронцов (генерал-поручик и сенатор), детьми своими интересовался значительно меньше, чем светскими развлечениями. Из пяти детей после смерти матери дома остался только один - старший сын Александр (впоследствии крупный государственный деятель). Второй сын - Семен Воронцов (будущий известный дипломат, русский посол в Англии) воспитывался у деда. Старшие дочери были назначены фрейлинами и жили при дворе. Екатерину, самую младшую, взял на воспитание дядя - Михаил Илларионович Воронцов, в ту пору вице-канцлер, а с 1758 г. "великий канцлер".

Вероятно, девочке повезло, что она не осталась в отчем доме. Роман Воронцов, человек не слишком высоких нравственных правил, для просвещенных людей своего круга служил и неким эталоном невежества. Назначенный наместником Владимирской, Пензенской и Тамбовской губерний, Роман Воронцов до того разорил поборами эти земли, что слух о его "неукротимом лихоимстве" дошел до императрицы.

О матери Е.Р. Дашковой - Марфе Ивановне, урожденной Сурминой, известно немного. Дочь волжского купца Марфа Ивановна обладала значительными капиталами, которые нередко выручали мотовку Елизавету Петровну до восшествия той на престол да в какой-то мере и способствовали этому событию: к помощи невестки не раз прибегал М.И. Воронцов, лицо близкое великой княжне (в годы царствования Елизаветы Петровны М.И. Воронцов стал одним из наиболее влиятельных вельмож). "Семья Воронцовых, - пишет Герцен, - принадлежала к тому небольшому числу олигархического барства, которые вместе с наложниками императриц управляли тогда, как хотели, Россией, круто переходившей из одного государственного быта в другой. Они хозяйничали в царстве точно так, как теперь у богатых помещиков дворовые управляют дальними и ближними волостями".

Екатерина Романовна воспитывалась вместе со своей двоюродной сестрой, дочерью канцлера. "Мой дядя не жалел денег на учителей. И мы - по своему времени - получили превосходное образование: мы говорили на четырех языках, и в особенности владели отлично французским; хорошо танцевали, умели рисовать; некий статский советник преподавал нам итальянский язык, а когда мы изъявили желание брать уроки русского языка, с нами занимался Бехтеев; у нас были изысканные и любезные манеры, и потому немудрено было, что мы слыли за отлично воспитанных девиц. Но что, же было сделано для развития нашего ума и сердца? Ровно ничего...".

Началом своего нравственного воспитания Дашкова считает время первой разлуки с домом канцлера. В деревне девушка находит обширную библиотеку. "Глубокая меланхолия, размышления над собой и над близкими мне людьми изменили мой живой, веселый и даже насмешливый ум", - вспоминала Дашкова. На всю жизнь ее лучшие друзья - книги. Это предопределило любовь Дашковой к литературе, которая впоследствии написала комедию "Тоисеков", руководила многотомным изданием русских пьес "Российский театр", полного собрания сочинений Ломоносова и т. п. В 1783-1784 г. она издавала журнал "Собеседник любителей российского слова", где поместила несколько своих сочинений. Она возвращается в дом дяди повзрослевшей. Часто задумывается. Ищет уединения. К ней посылают докторов... Со всех сторон девушку терзают нелепыми расспросами родные, твердо уверенные, что тут не без "сердечной тайны". "А она просит об одном, - говорит Герцен, - чтоб ее оставили в покое: она тогда читала "De l`entendement" ("Об уме" Гельвеция. - Л.Л.)". В эти годы складывается ее характер. Она независима, самолюбива (иногда - резка), впечатлительна, доверчива… Она не миловидна и не грациозна, ей неинтересны балы, где живой ум и оригинальность суждений котируются несравненно ниже светской болтовни. К тому же она решительно отказывается белиться и румяниться, как было тогда принято, и, пожалуй, это ее первая маленькая фронда, первая попытка не быть "как все". Уже, позднее, о ней напишут: "Она вовсе не хороша! Мала ростом, лоб у нее большой и высокий, глаза не большие - не маленькие, несколько углубленные в орбитах, нос приплюснутый, рот большой, губы толстые, талии вовсе нет, в ней нет ни грации, ни благородства" - такой портрет княгини Екатерины Романовны оставил (после долгой личной беседы с нею) знаменитый французский философ Дени Дидро. Справедлива ли, нет ли оценка французом 27-летней русской княгини, однако с портрета Д. Левицкого на нас смотрит умная, решительная и немного надменная аристократка, чьи дела и поступки пережили впечатления о ее внешности. Рано выйдя из-под опеки гувернантки, девушка теперь предоставлена самой себе...

К 15 годам у нее собрана библиотека в 900 томов. Особенно радуется она приобретению словаря Луи Морери, разящего существующий порядок оружием юмора, и знаменитой "Энциклопедии", многие из составителей которой станут впоследствии ее друзьями. "Никогда драгоценное украшение не доставляло мне больше наслаждения, чем эти книги...".

Но не только из книг черпает Екатерина Романовна познания, сделавшие ее вскоре образованнейшей женщиной своего времени. Ее "безжалостная наблюдательность" находит в доме дяди, первого сановника государства, где бывает немало заезжих знаменитостей, богатую пищу. Она не упускает случая расспросить обо всем, что касается законов, нравов, образа правления. "...Я сравнивала их страны с моей родиной, и во мне пробудилось горячее желание путешествовать; но я думала, что у меня не хватит на это мужества, и полагала, что моя чувствительность и раздражительность моих нервов не вынесут бремени болезненно уязвленного самолюбия и глубокой печали любящего свою родину сердца...".

Прекрасный психологический портрет юной Дашковой дает писатель-историк Д.Л. Мордовцев. "Рано проявилось в ней неясное сознание своей силы и чувство богатых внутренних задатков, и это обнаружилось в ней, с одной стороны, какою-то гордостью, признанием за собой чего-то большего, чем то, что в ней думали видеть, а с другой - страстным желанием раздела чувств, впечатлений, знаний - желанием дружбы и любви. Но отзыва на все это она не могла найти, ни в ком: с воспитанницей своей она не сошлась душою, а других родных никого близко не имела, и только глубокую дружбу воспитала она в себе к своему брату Александру, к которому питала это чувство всю жизнь, как и вообще все ее привязанности отличались полнотою и какою-то законченностью: она всякому чувству отдавалась вся".

На 16-м году девица Воронцова выходит замуж за блестящего гвардейца князя Михаила Дашкова. В "Записках" сохранился рассказ о том, как Екатерина Романовна, возвращаясь из гостей в сопровождении хозяев дома (в эту прекрасную ночь решили пройтись пешком, кареты следовали поодаль), впервые увидела рослого гвардейского офицера, имя которого ей суждено было прославить. Это рассказ о любви с первого взгляда, о "божьем промысле" и безоблачном счастье.

Имеется и другой, "сниженный" вариант изложения того же события. "Однажды князь Дашков, один из самых красивых придворных кавалеров, слишком свободно начал говорить любезности девице Воронцовой. Она позвала канцлера и сказала ему: "Дядюшка, князь Дашков делает мне честь, просит Моей руки". Не смея признаться первому сановнику империи, что слова его не заключали в себе именно такого смысла, князь женился на племяннице канцлера...". Насколько точно описал секретарь французского посольства в Петербурге Клод Рюльер предысторию замужества Екатерины Романовны, пожалуй, не столь уж существенно. Даже если это просто исторический анекдот, он знакомит нас с чертами, которые и точно были с младых ногтей присущи Дашковой: находчивостью и решительностью.

Дашкова попадает в патриархальную московскую семью, воспринимающую ее, петербуржку, чуть ли не как иностранку. "Передо мной открылся новый мир, новая жизнь, которая меня пугала, тем более, что она ничем не походила на все то, к чему я привыкла. Меня смущало и то обстоятельство, что я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка". Чтобы угодить, свекрови, Екатерина Романовна берется за изучение русского языка.

Первые годы супружеской жизни Дашковой проходят вдали от двора... Мужа она горячо любит, и, когда по приказу великого князя (будущего Петра III), он должен на короткое время уехать в Петербург, "безутешна при мысли о горестной разлуке и печальном прощании". На обратном пути Дашков заболевает и, не желая пугать жену, которая ждет ребенка, заезжает в Москве к тетке. Но Екатерина Романовна каким-то образом узнает о болезни мужа и решает во что бы то ни стало немедленно его увидеть. Она упрашивает повивальную бабку проводить ее, уверяя, что в противном случае пойдет одна и никакая сила в мире ее не остановит. Подавляя приступы боли, цепляясь за перила, она тайком выбирается из дома, проходит пешком несколько улиц, доходит до дома тетки и только тут, увидев больного, лишается чувств. Часом позже у нее родился сын. Приводя этот эпизод, Герцен говорит: "Женщина, которая умела так любить и так выполнять волю свою, вопреки опасности, страха и боли, должна была играть большую роль в то время, в которое она жила, и в той среде, к которой принадлежала".

В 1761 г. после двухлетнего отсутствия Дашковы возвращаются в Петербург. Завершается царствование Елизаветы Петровны. Официальный наследник престола - великий князь Петр популярностью не пользуется. Да это и понятно: Петр не умеет соблюсти даже необходимый минимальный декорум. Он наводняет гвардию голштинскими генералами, о которых Дашкова говорит, что они "набирались большой частью из прусских унтер-офицеров или немецких сапожников, покинувших родные дома. Кажется, никогда в России не бывало генералов менее достойных своего чина, за исключением гатчинских генералов Павла...". В глубине души Петр Федорович все тот же голштинский князек Карл-Петер-Ульрих, кумиром которого был Фридрих II. Натура неуравновешенная, истерическая, он ни с чем не желает считаться. Он пренебрегает православными церковными обрядами, откровенно демонстрирует неприязнь к своей августейшей супруге и связь с веселой толстушкой Елизаветой Воронцовой, "Романовной", как он ее величал (старшей сестрой Дашковой, ни в чем с ней, впрочем, не схожей), не скрывает намерения отделаться от жены, не интересуется сыном.

Вскоре происходит и первое столкновение, принесшее Дашковой славу, женщины смелой, как скажет она сама в своих "Записках", репутацию искренней и стойкой патриотки. На одном из дворцовых обедов в присутствии 80 гостей Петр, уже в достаточной степени пьяный, решил преподать присутствующим урок нравственности. "Под влиянием вина и прусской солдатчины, - рассказывает Дашкова, - он стал разглагольствовать на тему о том, что некоему конногвардейцу, у которого была как будто связь с племянницей Елизаветы, следовало бы отрубить голову, чтобы другим офицерам неповадно было ухаживать за фрейлинами и царскими родственниками". Голштинские приспешники не замедлили выразить свое одобрение. Но Дашкова не считает нужным молчать. Она возражает Петру: вряд ли подобное "преступление" заслуживает смертной казни, в России, к счастью, отмененной, да и не забыл ли Петр Федорович, что он еще не царствует? "...Взоры всех присутствующих устремились на меня. Великий князь в ответ показал мне язык...". Герцен считает этот застольный поединок началом политической карьеры Дашковой. Ее популярность в гвардейских кругах растет.

Сохранилось 46 писем Екатерины к Дашковой. Они подписаны: "Ваш преданный друг", "Ваш неизменный друг"... Письма Дашковой Екатерина из предосторожности тут же сжигала: в те годы за ней велась постоянная слежка. Любопытно, что даже историк Д.И. Иловайский, несвободный от монархических пристрастий, отмечает юношеский восторженный энтузиазм Дашковой и "игру в чувства", искусственность, "присутствие задних мыслей" в дружеских излияниях Екатерины. "Так пишут... к женщине, которой отличные способности и гордую энергичную натуру очень хорошо понимают и которую хотят приковать к своим интересам...". Екатерине это вполне удается: Дашкова горячо к ней привязывается. Молодой женщине импонирует образованность Екатерины ("я смело могу утверждать, что, кроме меня и великой княгини, в то время не было женщин, занимавшихся серьезным чтением"), общность их увлечения писателями-просветителями. Они единодушны в том, что просвещение - залог общественного блага, мечтают о наступлении "царства разума", рассуждают о необходимости ограничить самодержавие "определенными твердыми законами", о "государе, любящем и уважающем своих подданных..." "...Легко представить, до какой степени она должна была увлечь меня, существо 15-летнее и необыкновенно впечатлительное...".

С тех самых дней, должно быть, когда она, полунищая принцесса Софья-Августа-Фредерика Анхальт-Цербстская, впервые попадает в Россию, навсегда в нее влюбляется, самоуверенно задумывает, не имея ни малейших прав на русский престол, здесь царствовать, и царствовать одна, и начинает умно и тонко плести сеть интриг при хмельном и беспечном дворе Елизаветы. (Любопытно, что среди встречавших на границе невесту наследника русского престола, будущую Екатерину II, был, очевидно, и Карл-Фридрих-Иероним Мюнхгаузен, герой многочисленных "Мюнхгаузиад", состоявший в ту пору на русской службе.)

25 декабря 1761 г. Елизавета скончалась. Веселится один Петр Федорович, теперь уже император Петр III - "самое неприятное из всего неприятного, что оставила после себя императрица Елизавета", как остроумно заметил историк В.О. Ключевский. Он по-прежнему кутит и кривляется, придирается к офицерам по поводу одному ему заметных непорядков в их новых - на прусский лад - мундирах, передразнивает церковнослужителей да поднимает на смех знатных старух, дежуривших шесть недель у траурного ложа той, что была некогда "роскошной и сластолюбивой императрицей Елизаветой". Он дурачится и во время похорон. "...Нарочно отстанет от везущего тело одра, пуста оного вперед сажен на тридцать, потом изо всей силы добежит; старшие камергеры, носящие шлейф епанчи его черной, паче же обер-камергер граф Шереметьев... не могши бежать за ним, принуждены были епанчу пустить, и как ветром ее раздувало, то сие Петру III пуще забавно стало, и он повторял несколько раз сию шутку, от чего сделалось, что я и все за мною идущие отстали от гроба, и наконец принуждены были послать остановить всю церемонию...", - писала Екатерина.

Дашкова рассказывает о том, как на одной из обычных дворцовых пьянок, еще до заключения официального мира с Пруссией, Петр откровенно хвастался тем, что во время войны он сообщал Фридриху обо всех тайных повелениях, посылаемых в русскую действующую армию. "Поутру быть первым капралом на вахтпараде, затем плотно пообедать, выпить хорошего бургундского вина, провести вечер со своими шутами и несколькими женщинами и исполнять приказания прусского короля - вот что составляло счастие Петра III, и все его семимесячное царствование представляло из себя подобное бессодержательное существование изо дня в день, которое не могло внушать уважения...".

28 июня 1762 г. силами гвардейских полков Петр III был свергнут и на престол была возведена Екатерина. Какова роль Дашковой в этом перевороте? Должно быть, меньшая, чем, судя по "Запискам", представляется ей самой. Через мужа, служившего в Преображенском полку, она знала многих гвардейских офицеров, недовольных Петром, подогревала это недовольство разговорами об опасности, которая грозит Екатерине и наследнику, если Петр узаконит свои отношения с Елизаветой Воронцовой (а он якобы собирался это сделать).

Среди близких Дашковой молодых гвардейцев - поручик Пассек и капитан Бредихин из Преображенского полка, офицеры-измайловцы - Ласунский, братья Рославлевы... Роль всех их в последующих событиях оказалась несравненно менее значительной, чем той части гвардии, недовольство которой разжигали и направляли братья Орловы, более тесно связанные и с низшими военными чинами, и с душой заговора - Екатериной. А Екатерине Романовне казалось, что она стоит во главе целой партии заговорщиков, и эта ее "партия" - единственная! Она ведь твердо решила, что совершит государственный переворот и они с Екатериной Алексеевной осуществят прекрасные рекомендации своих философских наставников!

Бывало от молодой самоуверенности Дашкова даже пыталась открыть глаза на готовящиеся перемены людям, несравненно более опытным и лучше ориентированным, чем в ту пору она, - гетману Малороссии командиру измайловцев Кириллу Григорьевичу Разумовскому и воспитателю великого князя - Никите Ивановичу Панину - и вовлечь их в свою "партию". Некоторые биографы Дашковой, Герцен в их числе, утверждают, что в этом последнем случае Екатерина Романовна добилась успеха, вскружив голову своему почтенному родственнику (Панины доводились двоюродными дядями Михаилу Дашкову). Вряд ли такое утверждение справедливо: Никита Иванович был чересчур осмотрительным политиком, чтобы его можно было куда-нибудь "вовлечь". Умный и осторожный вельможа уговаривает племянницу не совершать необдуманных поступков: действовать надо "законно", через сенат. Впрочем, антипатии к Петру III он не скрывает. Еще при императрице Елизавете ее фаворит И.И. Шувалов и Н.И. Панин помышляли о том, чтобы выслать Петра из России в его Голштинию (по одним вариантам - с супругой, по другим - одного), а наследником престола объявить Павла. Елизавета Петровна была как будто бы в курсе этих планов, да сомневалась. Была в курсе их и жена наследника. "...Н.И. (Панин. - Л.Л.) мне тотчас о сем дал знать, сказав мне при том, что больной императрице, если б представили, чтоб мать с сыном оставить, а отца выслать, то большая на то вероятность, что она на то склониться может...".

Не до конца доверяя своей юной родственнице, восторженность и нетерпение которой казались ему для политика неподходящими, Никита Иванович скрыл от нее, что в последние месяцы не раз беседовал с Екатериной Алексеевной (имел к ней доступ как воспитатель великого князя), развивал перед ней свой план передачи престола Павлу Петровичу и назначения самой ее (до совершеннолетия сына) регентшей, хвалил институт конституционной монархии, симпатией к которому проникся за годы службы в Швеции. Отвергнутая жена Петра внимательно слушала и Никиту Ивановича не оспаривала; ей в ту пору грозила опасность несравненно более реальная, чем стать "всего лишь" правительницей: арест, изгнание, заточение в монастырь... (Впрочем, пройдут годы, и при определенных обстоятельствах Екатерина подчеркнет, что, выслушивая Панина, она никогда не давала ему обещания удовольствоваться ролью регентши).

Но не только с хитроумным Паниным, Екатерина не откровенна и с юной своей поклонницей, хоть и не сомневается в ту пору в ее беззаветной преданности. Она обманывала Дашкову еще во время их ночной встречи на Мойке: скрыла, что давно составила план действий и что Григорий Орлов уже начал вербовать офицеров. Она ограничивается чувствительной сценой: умоляет Дашкову не подвергать себя из-за нее опасности, рыдая, заключает в свои объятия... Дашкова не замечает фальши в чересчур уж упорных заверениях Екатерины: она говорит другу только чистую правду, нет, она не хочет ничего предпринимать, вся ее надежда исключительно на бога.

Роль, которую Екатерина предоставляет играть Дашковой в июньских событиях 1762 г., скорее эффектная, чем значительная. Дашковой не было в петергофском павильоне Монплезир ранним утром 28 июня, когда разбуженная спокойным голосом Алексея Орлова: "Пора вставать, все готово, чтоб провозгласить вас", Екатерина, быстро надев будничное черное платье, села в коляску. Лошади помчали ее в Петербург. Екатерина Романовна, в то время, была у себя дома; заснула она поздно - разволновалась: подвел портной, не принес вовремя "мужское платье". Утром она мирно спала и, что "началось", не знала. Она не была рядом с Екатериной и когда та, уже поддержанная Измайловским, Семеновским и Преображенским полками, направилась по Невской "першпективе" в Казанскую церковь, а после благодарственного молебна и провозглашения ее "самодержавнейшею императрицею всея России" перешла в Зимний дворец, незадолго перед тем достроенный, где началась церемония приношения присяги. Исход дерзкого предприятия был фактически уже предрешен, когда, разбуженная небывалым шумом, Екатерина Романовна появилась в Зимнем. "...Мы бросились друг другу в объятия: "Слава богу! Слава богу!"... Я не знаю, был ли когда смертный более счастлив, чем я в эти минуты...".

Вечером того же 28 июня обе Екатерины, одетые в гвардейские мундиры старого петровского покроя, верхом, во главе нескольких полков, выезжают из Петербурга в Петергоф, чтобы сразиться с защитниками фактически низложенного и все же остававшегося еще императором Петра III. Дашкова как будто даже несколько раз выхватывала шпагу.

Зачем Екатерине нужна была Дашкова? Екатерина была немкой, и в ту пору ей еще следовало об этом помнить; Дашкова принадлежала к высшему кругу русской аристократии: дочь сенатора, племянница канцлера, княгиня... Дружба с Дашковой укрепляла в глазах многих позицию жены Петра III. А в рискованной и расчетливой игре, которую вела в те дни Екатерина Алексеевна, ей не следовало пренебрегать ни одним козырем, она это отлично понимала. Итак, они отправились бок о бок, чтобы вступить "в сражение, которому не суждено было состояться.

Немногочисленная свита, окружавшая Петра в любимом его Ораниенбауме, куда он в ту ночь поехал поразвлечься, быстро таяла. Вельможи, которых он посылал к Екатерине с письмами - поначалу грозными, затем - увещевательными и наконец жалостливыми, видя, какой оборот приняли события, от него отрекались и присягали новой государыне. (В числе немногих, остававшихся верными Петру III, был канцлер Воронцов, за что вскоре и подвергся домашнему аресту; Екатерине он присягнул только после смерти Петра).

Перепуганный Петр немного пометался и, окончательно сбитый с толку разноречивыми советами, отрекся от всех прав на престол. В одном из последних писем он умолял Екатерину сохранить ему скрипку, любимую собачку, арапа и Елизавету Воронцову, выражал намерение поселиться в уединении и стать философом. А обе дамы - Екатерина и Дашкова - на пути в Петергоф отдыхают на одной кровати, разостлав на ней плащ гвардейского капитана, в захудалом Красном Кабачке, и Екатерина читает Дашковой проекты своих первых манифестов.

Нечего и говорить, что Дашкова в восторженном, приподнятом состоянии духа. "Я была счастлива, что революция завершилась без пролития крови. Множество чувств, обуревавших меня, неимоверное физическое напряжение, которое я испытала в 18 лет при моем слабом здоровии и необычайной впечатлительности, все это не позволяло мне ни видеть, ни слышать, ни тем более наблюдать происходившее вокруг меня".

Дашкова наивно убеждена, что участвует в революции. Именно к революции она ведь и готовилась. "...Я была поглощена выработкой своего плана и чтением всех книг, трактовавших о революциях в различных частях света..." - пишет Екатерина Романовна о времени, предшествовавшем перевороту.

Даже значительно разочаровавшись в Екатерине, полвека спустя, она продолжает считать 28 июня 1762 г. "самым славным и достопамятным днем" для своей родины. Но мечты о доверительной дружбе с императрицей и о влиянии на судьбы отечества рушатся. Понадобились не дни, а часы, чтобы Дашкова убедилась: Екатерина не полностью доверяла ей, действовала за ее спиной. "Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя она хочет приписать себе всю честь этого переворота, - писала Екатерина Понятовскому, - была на весьма худом счету благодаря своей родне, а ее девятнадцатилетний возраст не вызывал к ней большого доверия. Она думала, что все доходит до меня не иначе как через нее. Наоборот, нужно было скрывать от княгини Дашковой сношения других со мной в течение шести месяцев, а в четыре последние недели ей старались говорить как можно менее". В том же письме Екатерина отдает должное уму Дашковой: "Правда, она очень умна, но ум ее испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером...". В очерке, посвященном Дашковой, Б.И. Краснобаев, приводя это письмо, подчеркивает, как разнятся здесь характеристика "младшей сестры Елизаветы Воронцовой" и восторженные оценки, на которые не скупилась Екатерина в письмах к Дашковой. "А ведь совсем недавно она писала ей: "Во всей России едва ли отыщется друг, более достойный Вас", "Нельзя не восхищаться Вашим характером...". Но теперь речь шла о реальной власти, об охране этой власти от малейших посягательств на ее авторитет и абсолютность. И сразу рухнули и дружба, и совместные мечты, и чувство благодарности".

На следующее же утро после переворота Дашкова узнает, что существовали люди, несравненно более близкие к Екатерине, чем она. Неожиданно наткнувшись во внутренних апартаментах Летнего дворца на Григория Орлова, который, лежа на диване, небрежно распечатывал секретные государственные бумаги, Дашкова сперва недоумевает, даже пробует высказать свое возмущение. А поняв характер взаимоотношений с государыней, вспыхивает к Орлову неукротимой ревнивой ненавистью. С годами этой ненависти суждено было все более разгораться: ладить с фаворитами Екатерины Дашкова так никогда и не научилась. Впрочем, пройдет немного времени и Екатерина Романовна, как и все ее здравомыслящие современники, поймет: Екатерине II служат все.

"Все делается волей императрицы..." - сообщала Дашкова брату в мае 1766 г. Александр Романович Воронцов, в ту пору посланник в Голландии, намеревался вернуться в Россию, чтоб служить в Коллегии иностранных дел; Дашкова отговаривает его: "Простите, мой дорогой друг, если дружба и самая большая нежность требуют, чтоб я сказала вам искренно, что вовсе не одобряю ваше желание... Имея какой угодно ум и способности, тут ничего нельзя сделать, так как здесь нельзя ни давать советы, ни проводить систему: все делается волею императрицы - и переваривается господином Паниным, а остальные члены коллегии или переводят из газет или переписывают бумаги Панина...". В том же письме есть полные горечи строки, свидетельствующие о начавшемся отрезвлении, разочаровании Дашковой в своем кумире: "Маска сброшена... Никакая благопристойность, никакие обязательства больше не признаются...".

Но в первые часы нового царствования юному "Преображенскому поручику" еще некогда предаваться горьким мыслям. Солдаты вломились в дворцовые погреба и черпают касками бургундское - Дашкова устремляется туда и увещевает их. Возле его дома она обнаруживает вооруженную охрану, весьма многочисленную, присланную, чтобы стеречь Елизавету Воронцову. Дашкова вызывает офицера и приказывает уменьшить стражу; тот беспрекословно подчиняется. Этот эпизод послужил поводом для первого открытого выражения недовольства Екатерины: императрица делает Дашковой выговор за самоволие и за то, что она позволила себе говорить в присутствии солдат по-французски. (Екатерина в ту пору особенно стремилась демонстрировать приверженность ко всему русскому). Правда, чтобы подсластить пилюлю, она тут же награждает Дашкову орденом св. Екатерины. "...Я вас упрекнула за вашу опрометчивость, а теперь награждаю вас за ваши заслуги, - сказала она, собираясь возложить на меня орден. Я не стала на, колени, как это полагалось в подобных случаях, и ответила: - Простите мне, ваше величество, то, что я вам сейчас скажу. Отныне вы вступаете в такое время, когда, независимо от вас, правда, не будет доходить до ваших ушей. Умоляю вас, не жалуйте мне этого ордена: как украшению я не придаю ему никакой цены; если же вы хотите вознаградить меня им за мои заслуги, то я должна сказать, что, какими бы ничтожными они ни являлись, по мнению некоторых лиц, в моих глазах им нет цены и за них нельзя ничем вознаградить, так как меня никогда нельзя было и впредь нельзя будет купить никакими почестями и наградами. Ее величество поцеловала меня. Позвольте мне, по крайней мере, удовлетворить мое чувство дружбы к вам. Я поцеловала ей руку и очутилась в офицерском мундире, с лентой через плечо, с одной шпорой, похожая на четырнадцатилетнего мальчика". Это первое столкновение и одна из последних чувствительных сцен, происшедших между императрицей и Дашковой.

Екатерина "отдалилась от нее, - говорит Герцен, - с быстротой истинно царской неблагодарности". Общие возвышенные мечты о благе отечества, доверительное обсуждение совместных планов о будущих "просвещенных преобразованиях", где Дашковой, само собой, отводилось место рядом с ее державной подругой, - все это было вчера. И за мечты, да и за реальность - преданность, находчивость, отвагу молодой женщины в деле, которое в случае неудачи грозило ей эшафотом, - Екатерина сочла возможным расплатиться в буквальном смысле этого слова. Известна записка: "Выдать княгине Дашковой за ее ко мне и к отечеству отменные заслуги 24000 рублей". (В деньгах Дашковы нуждались: князь Михаил, щеголь и кутила, наделал долгов на сумму не меньшую - еле хватило, чтобы выкупить у кредиторов его векселя).

Дистанция между Екатериной "великой" и Екатериной "малой", как прозвали Дашкову, была означена. Во время коронации она занимает самое скромное место, какое полагалось жене полковника, - в последнем ряду. Правда, вскоре получает высокое звание статс-дамы, чему не придает особого значения. В письме в Лондон брату Александру событие это упомянуто между прочим. "Любезной братец. Я не хотела пропустить, чтоб Вам не сообщить, что вчерашнего дня государыня изволила благополучно окороноваться и после обедни изволила жаловать произвождениями... всех армейских генералов и всех тех, которые в знатном сем происшествии участие имели. Меня изволила пожаловать в статс-дамы, князя Мих. Иван. в камер-юнкеры и оставляя притом ему полк его. Прошу ко мне прислать три дюжины ножей без черенков, но одно железо, для того что железо здесь дурно делают, а аглицкия эти лезвия я приделаю к серебряным моим черенкам; а за оныя, так как и за часы, я по счету здесь, кому назначишь, заплачу. В прочем остаюсь с искренней любовью Вам, государь мой братец, верный друг княгиня Дашкова". (Письмо запечатано черным сургучом: продолжался траур по императрице Елизавете Петровне).

Во время короткого царствования Петра III князь Михаил стараниями жены был отправлен послом в Константинополь. Екатерина Романовна опасалась за него, так как Петр успел выразить Дашкову свое недовольство за какой-то промах на одном из разводов. Однако существовали, очевидно, и другие причины, по которым ей хотелось отослать мужа подальше от двора.

Сразу же после воцарения Екатерины князь Дашков был отозван из Константинополя и получил командование Кирасирским полком, где полковником числилась сама императрица. По ее желанию Дашковы переезжают во дворец. Вечерами у них собирается маленькое общество. Часто бывает государыня.

Екатерина Романовна очень любила музыку и по-настоящему чувствовала ее. Она музицирует; поет. Екатерина Алексеевна и князь Михаил, оба к музыке совершенно равнодушные, устраивают пародийные дуэты - они называли это "небесной музыкой" - фальшивят и резвятся вовсю. Должно быть, нелегкими оказались для молодой женщины эти несколько месяцев дворцовой жизни: дочь Дашковых, Анастасия Щербинина, рассказывала Пушкину на балу в своем доме в 1831 г., что ее отец был влюблен в Екатерину. Не был ли рассказ Щербининой бальной болтовней, рассчитанной на то, чтобы заинтересовать поэта, а заодно и отомстить своей знаменитой матери, с которой Анастасия упорно враждовала ("Мучительница моя, безбожная дочь!.." - яростно восклицала Дашкова в одном из предсмертных писем)?

Но если рассказ Щербининой отражал подлинные семейные дела Дашковых тех первых месяцев екатерининского царствования, то можно представить себе, каким источником двойного разочарования должны они были быть для Дашковой. "Знаю только два предмета, которые были способны воспламенить бурные инстинкты, не чуждые моей природе: неверность мужа и грязные пятна на светлой короне Екатерины", - писала она много лет спустя своей приятельнице миссис Гамильтон.

Почему же о "грязных пятнах светлой короны" Дашкова в "Записках" умалчивает? Ведь довелось ей увидеть их немало. Дашкова села за свои мемуары уже в старости, в 1805-1806 гг. Прошло много лет с того счастливого для нее дня, когда юная заговорщица; полная самых радужных надежд, под звуки военной музыки и колокольный звон въехала рядом с Екатериной в столицу. Теперь Екатерина Романовна прекрасно понимала, что надежды не сбылись. И не только в том смысле, что самой ей была уготована трудная человеческая судьба: ранняя смерть мужа, горький разлад с детьми, немилость сильных мира сего, одинокая старость. В этой трудной судьбе были и счастливые, "неженские" свершения, наполнявшие воспоминания гордостью, годы, когда она стояла во главе двух Академий.

Надежды не сбылись в главном для Дашковой: жизнь наносила удары по ее вере в Екатерину как идеал в плане человеческом и общественном, по ее вере в "просвещенного монарха", "создателя блага" подданных, в "философа на троне", пресекшего самовластие "разумными законами" и опирающегося во всех начинаниях на рекомендации просвещенных советчиков (Дашкова отводила себе среди них не последнюю роль).

Жизнь нанесла сокрушительные удары по этим прекраснодушным иллюзиям и основательно их поколебала. И все же Дашкова долго не могла окончательно с ними расстаться. Ни неизменная ее заинтересованность в общественной жизни, ни острый ум, ни собственная судьба не способствовали безоговорочному принятию ею истины: "Нет и до скончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-либо из своея власти, седяй на престоле". Автор этих слов, великий современник Дашковой Александр Радищев к тому времени, когда она сама взялась за свои воспоминания, уже окончил земной путь.

Была создана книга, рисующая процесс преодоления либеральных идей, - "Путешествие из Петербурга в Москву". Была написана ода "Вольность", "совершенно ясно бунтовская, где царям грозится плахой", как правильно оценила ее перепуганная государыня.

А Дашкова в "Записках", нередко противореча самой себе, снова идеализирует то, что, пожалуй, давно перестало быть для нее идеалом. Она будто следует в них романтическому шиллеровскому призыву, который вряд ли знала (иначе непременно упомянула бы - очень уж он ей близок): "Уважай мечты своей юности!". Вот почему не лишенные достоверности в описании придворной атмосферы в период царствования Петра III (характеристика Дашковой совпадает здесь со свидетельствами других современников), "Записки" сплошь да рядом перестают быть историческим документом, когда Дашкова переходит к Екатерине и своему участию в событиях 1762 г. Она описывает то время так, как ей хочется его видеть спустя полстолетия. Отсюда, из этой дали, личные обиды и разочарования едва различимы, они блекнут, корона Екатерины снова кажется Дашковой "светлой", и она, насколько может, пытается не видеть ее "грязные пятна" - "бесчестие царствования Екатерины", как скажет она в одном из поздних писем.

На восьмой день царствования Екатерины Петр III был убит, задушен в наглухо занавешенной комнате ропшинского дворца, куда его отправили под охраной врагов - гвардейских офицеров Алексея Орлова, Федора Барятинского, Михаила Баскакова.

Дашкова не хочет верить в причастность Екатерины к убийству. "Слишком рано пришла эта смерть для Вашей славы и для моей" - вот, если верить "Запискам", ее единственные слова, обращенные к императрице. "Для Вашей и для моей..." - Дашковой казалось, что обе эти "славы" - рядом. С того дня Екатерина Романовна откровенно игнорировала Алексея Орлова, а он ее вроде бы побаивался. Почти полстолетия не утихала вражда между этими двумя столпами екатерининской эпохи. "Она не простила ему, что сорок два года тому назад он запятнал ее революцию", - замечательно точно сказал Герцен. Сменятся три царя, прежде чем они помирятся. Старик Орлов-Чесменский придет на поклон к старухе Дашковой, и она впервые взглянет на знаменитый, покрытый одним алмазом портрет императрицы на груди убийцы ее мужа: "Екатерина улыбается с него в своей вечной благодарности". Это не слова Дашковой. Она бы их себе никогда не позволила. Эти слова принадлежат молодой ирландке Кэтрин Уильмот, на воспоминания которой мы уже ссылались. Кэтрин Уильмот и ее сестра Мэри гостили тогда у Дашковой и были свидетельницами сцены примирения, поразившей их своей театральностью. Они сопровождали Екатерину Романовну и на празднество, устроенное старым екатерининским вельможей в честь долголетнего своего врага в его московском доме близ Донского монастыря.

Молодым девушкам, жившим интересами уже нового, XIX в., этот фантастический пир с иллюминацией, ряжеными дворовыми, карликами и карлицами, роговой музыкой и перегруженными столами показался историческим спектаклем об ушедшем "осьмнадцатом столетии". Дашкова же целиком принадлежала этому "безумному и мудрому" (так назвал его Радищев) XVIII веку.

Возвращаясь мыслями к "своей революции" и к следующим за ней годам, она, как уже говорилось, тщательно обходит все, что может омрачить память о них.

Дашкова охраняет нравственный престиж государыни гораздо ревностней, чем делала это при жизни сама Екатерина. Впрочем, императрица тщательно берегла покаянное письмо Алексея Орлова, быть может ею самою и инспирированное. Письмо это хранилось в специальной шкатулке, Дашкова его видела. "Матушка милосердная государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось: не поверишь верному своему рабу, но как перед богом скажу истину. Матушка! Готов идти на смерть, но сам не знаю, как эта беда случилась. Погибли мы, когда ты не помилуешь. Матушка, его нет на свете. Но никто сего не думал, и как нам задумать поднять руки на государя. Но, государыня, свершилась беда. Он заспорил за столом с князь Федором; не успели мы разнять, а его уже и не стало. Сами не помним, что делали; но все до единого виноваты, достойны казни. Помилуй меня хоть для брата. Повинную тебе принес, и разыскивать нечего. Прости или прикажи скорее окончить. Свет не мил: прогневили тебя и погубили душу навек".

Заслуживает внимания и судьба этого документа. Письмо Алексея Орлова было найдено среди бумаг Екатерины на пятый день после ее смерти внуком Александром и А.А. Безбородко (в 1797-1799 гг. - канцлером) и передано императору Павлу. Тот прочитал письмо, вернул Безбородко, а на следующий день опять его "востребовал" да и бросил в камин. Но Дашкова-то, естественно, знала не копию, а оригинал. Должно быть, Екатерина его показывала - для "пресечения слухов".

Только мимоходом говорится в "Записках" и о другом кровавом эпизоде начала царствования Екатерины II - убийстве Ивана VI Антоновича, этой русской "железной маски". Провозглашенный в двухмесячном возрасте императором, свергнутый Елизаветой Петровной, он содержался в Шлиссельбургской крепости как "секретный узник". Существовало предписание, согласно которому Иван Антонович должен был быть убит, в случае если кто-нибудь попытается его освободить. Такую попытку и предпринял в 1764 г. В.Я. Мирович. Историю Мировича изучил В.В. Стасов, выдающийся художественный критик и серьезный исследователь русской старины. Внук одного из приспешников Мазепы, Василий Мирович, приехал из Малороссии в Петербург ходатайствовать о возвращении ему фамильных земель, конфискованных еще Петром I. Просил он слезно: "сколько из милости ея императорского величества пожаловано будет..." Екатерина отказала. Отменять Петровы указы ей было ни к чему. Тогда Мирович решил предпринять что-нибудь, что прославило бы его и вывело из нищеты. ("...Его жажда была еще более распалена невозможностью быть при дворе, присутствовать на придворных балах и театрах", - писал Стасов.) До Мировича и раньше доходили слухи о том, что "настоящий царь" - в Шлиссельбурге. Он задумал освободить Ивана Антоновича и возвести его на престол.

Пока Мирович с горстью солдат наводил на крепость где-то ими раздобытую пушку, тюремщики выполнили предписание, данное им два года назад (значит, Екатериной!): они вошли в камеру, где спал убогий Иван Антонович, и закололи его.

Мирович был казнен - "отрублением головы" - 15 сентября 1764 г. на Обжорном рынке. Три капрала и трое рядовых, его помощники, были прогнаны сквозь строй 10 раз и сосланы на каторжные работы. Убийцы же получили повышение по службе и "сделались столько ненавистны всей русской публике, что, когда они потом появлялись при дворе, каждый высказывал им презрение и отвращение", - цитирует Стасов немецкого историка и географа А.Ф. Бюшинга, жившего тогда в Петербурге.

Авантюрный характер всего предприятия, веселая уверенность Мировича в безнаказанности - он смеялся и на допросах, и чуть ли не перед самой казнью - да и многие другие обстоятельства наводили на мысль, что за спиной Мировича кто-то стоял. Какой-то подстрекатель, который искал повод для уничтожения Ивана Антоновича. Многие современники считали, что исполнялась "императрицына воля".

Для Дашковой подобная мысль недопустима. И хотя в деле Мировича сама Екатерина Романовна оказалась лицом пострадавшим (об этом чуть ниже), касаясь его "Записках", она преследует единственную цель - обелить императрицу. Слухи о причастности Екатерины II к убийству шлиссельбургского узника, уже второго российского императора, хоть в малой мере смущавшего покой государыни, Дашкова склонна объяснить кознями "извне". "...За границей, искренно ли или притворно, приписали всю эту историю ужасной интриге императрицы, которая будто бы обещаниями склонила Мировича на его поступок и затем предала его. В мое первое путешествие за границу в 1770 году мне в Париже стоило большого труда оправдать императрицу в этом двойном предательстве. Все иностранные кабинеты, завидуя значению, какое приобрела Россия в царствование просвещенной и деятельной государыни, пользовались всяким самым ничтожным поводом для возведения клеветы на императрицу...".

Уже вскоре после коронации Екатерины II Дашкова в немилости. Ей не прощают ни смелости высказываний, ни желания участвовать в государственных делах, ни популярности. Екатерина "великая" не забывает, что в тот самый июньский день, который решил ее судьбу, солдаты на руках пронесли через всю площадь до самого Зимнего дворца Екатерину "малую" - 18-летнюю Дашкову.