Этические теории в современной западной философии

26

Тема 10: Этические теории в современной западной философии

План

Введение

1. Этическая концепция Ф. Ницше

2. Этика в философии экзистенциализма

3. Гуманистическая этика Э. Фромма

4. «Этика благоговения перед жизнью» А. Швейцера

Заключение

Введение

ХХ век стал веком стремительного развития науки и техники, качественных изменений в производстве и в тоже время - веком глобальных проблем, таких как угроза ядерной войны, экологическая и демографическая проблема. С одной стороны можно говорить о кризисе идей рационализма в наши дни, с другой - об избыточной и однобокой рационализации и технизации сознания. Общий кризис культуры и стремление гармонизировать и усовершенствовать мир и душу индивидов отразились в этических поисках.

В настоящей работе освещены положения некоторых современных этических теорий, которое имели место в двадцатом веке. Эта тема важна, поскольку развитие истории во многом определяется взглядами и идеологиями, господствующими в обществе. Этика является одной из составляющих, которая оказывает непосредственное влияние на развитие их. Необходимо знать основные этические принципы, по которым развивалась история прошлого, чтобы самому делать свой этический выбор в будущем.

Задача данной работы - изучить этическо-философские взгляды выдающихся мыслителей ХХ века.

1. Этическая концепция Ф. Ницше

Ход истории в XIX--XX вв., казалось, полностью опроверг основы гуманистической классической философии, а разум и наука, хотя и подтвердили свое торжество в познании и подчинении сил природы, обнаружили и свое бессилие в устройстве человеческой жизни. Претензии классической философии, исходящей из убеждения в закономерном устройстве мира и его движении в направлении прогрессивных идеалов, в разумности человека и создаваемого им мира цивилизации и культуры, в гуманистической направленности самого исторического процесса, оказались неподтвержденными. Поэтому потребовалось либо указание новых путей и способов для реализации этих претензий, либо разоблачение их иллюзорности и избавление человечества от напрасных ожиданий и надежд.

Философия жизни Ф.Ницше ознаменовала окончательную «переоценку всех ценностей» предшествующей философии, культуры и морали.

Свою задачу Ницше видел именно в том, чтобы разбудить человечество, развеять его иллюзии, пребывая в которых, оно все глубже погружалось в состояние кризиса и вырождения. Для этого требовались сильнодействующие средства, способные эпатировать, взбудоражить публику. Поэтому Ницше не скупится на хлесткие высказывания, резкие оценки, философские парадоксы и скандалы. Свои произведения он считал настоящей «школой мужества и дерзости», а себя -- подлинным философом «неприятных», «ужасных истин», низвергателем «идолов», под которыми он понимал традиционные ценности и идеалы, и разоблачителем заблуждений, коренящихся даже не в слабости познания, а прежде всего в человеческой трусости! [1, с. 145]

Множество раз называет он себя «первым имморалистом», настоящим «безбожником», «антихристом», «всемирно-историческим чудовищем», «динамитом», призванным взорвать болото устоявшихся представлений.

Ницше стремится за обыденными представлениями культурного сознания, за «ценностями» цивилизации и культуры -- религии, морали, науки, постичь подлинную сущность бытия -- инстинктивное стремление жизни к самоутверждению. Жизнь понимается им как неупорядоченное и хаотичное развертывание внутренне присущей бытию энергии хаоса, ниоткуда не выводимым и никуда не направленным потоком, подчиняющимся безумию оргиастического начала и полностью свободным от всяких нравственных характеристик и оценок. В античной культуре символом такого понимания жизни Ницше считал экстаз бога вина, удалого разгулья и веселья Диониса, символизирующего для человека чувство силы и могущества, блаженство восторга и ужаса от своего раскрепощения и полного слияния с природой.

Однако энергии жизни присуще проходить в своем развертывании периоды подъема и спада, созидания и разрушения жизненных форм, усиления и ослабления инстинктивного стремления к самоосуществлению. В целом же это суровая и беспощадная борьба различных проявлений жизни, отличающихся наличием в них «воли к жизни» и «воли к власти» над другими ее проявлениями.

Поэтому, по Ницше, «сама жизнь по существу своему есть присваивание, нанесение вреда, преодоление чуждого и более слабого, угнетение, суровость, насильственное навязывание собственных форм, аннексия и... эксплуатация».

Эксплуатация, угнетение, насилие не есть поэтому принадлежность какого-то несовершенного, неразумного общества, а есть необходимое проявление живой жизни, следствие воли к власти, которая именно и есть воля к жизни.

Более сильная воля к жизни и власти подавляет ослабленную волю и господствует над нею. Это, закон жизни, однако он может искажаться в человеческом обществе.

Человек -- одно из несовершенных проявлений жизни, который хотя и превосходит других зверей хитростью и предусмотрительностью, своей изобретательностью, но безмерно уступает им в другом отношении. Он неспособен жить полностью непосредственной инстинктивной жизнью, подчиняясь ее жестоким законам, ибо под воздействием сознания и его иллюзорных представлений о своих «целях» и «предназначении» его жизненные инстинкты слабеют, а сам он превращается в неудавшегося, больного зверя.

Сознание, разум стремятся упорядочить жизненную энергию бытия, оформить и направить жизненный поток в определенное русло и подчинить его разумному началу, символом которого в античности был бог Аполлон, и если это удается, то жизнь ослабевает и устремляется к самоуничтожению.

Общественная жизнь и есть борьба дионисического и аполлоновского начала в культуре, первое из которых символизировало торжество здоровых инстинктов жизни, а второе -- переживаемый Европой декаданс, т.е. доведенное до крайности ослабление воли к власти, приведшее к доминированию в европейской культуре противоестественных ценностей, подрывающих сами источники жизни.

Разложение и деградация европейской культуры обусловлены, по Ницше, ее краеугольными основаниями -- христианской моралью человеколюбия, непомерными амбициями разума и науки, «выводящими» из исторической необходимости идеи социального равенства, демократии, социализма и вообще идеалы оптимального устройства общества на началах справедливости и разумности. На эти ценности традиционного гуманизма Ницше и обрушивается со всей своей силой, показывая их противоестественную направленность и нигилистический характер. Следование им ослабляет человечество и направляет волю к жизни на Ничто, на саморазложение.

Именно в ценностях христианской морали, идеалах разума и науки Ницше разглядел «мошенничество высшего порядка», обличением которого он без устали занимался всю жизнь, выдвинув лозунг «переоценки всех ценностей».

Христианство представляет собой «чудовищное заболевание воли» и возникает из страха и нужды, среди самых слабых и убогих носителей ослабевшей воли к жизни. Оно пронизано поэтому ненавистью и отвращением к здоровой жизни, маскируемой верой в «совершенную небесную жизнь», которая изобреталась только для того, чтобы лучше оклеветать эту, земную. Все христианские фантазии являются признаком глубокого истощения и оскудения жизни настоящей, ее болезни и усталости, так что само христианство живет наркотизацией человеческих бедствий.

Однако, оставаясь проявлением, хоть и больной, но все же воли к жизни, христианство, чтобы выжить среди сильных и жестоких, изобретает узду для сильных и бесстрашных посредством самого необузданного морализаторства, отождествления себя с моралью. Через культивирование моральных ценностей христианства больная жизнь улавливает здоровую и губит ее, причем тем вернее, чем глубже распространяются идеалы самоотречения, самопожертвования, милосердия и любви к ближнему.

Такая традиционная человеколюбивая мораль трактуется Ницше как «воля к отрицанию жизни», «скрытый инстинкт уничтожения, принцип упадка, унижения». Христианская мораль изначально пронизана жертвенностью, она вырастает из рабского состояния и стремится распространить его на своих поработителей, изобретая для этого Бога. Вера в Бога требует сознательного принесения ему в жертву своей свободы, гордости, достоинства, открытого самоуничижения человека, обещая взамен небесное блаженство.

Ницше очень тонко обыгрывает основные положения христианской морали, вскрывая ее лицемерный и лживый характер. «Кто унижает себя, тот хочет возвыситься», -- исправляет он проповедь Христа.

Требование самоотверженности и бескорыстия, «не искать выгоды» он расшифровывает как моральный фиговый листок для выражения бессилия -- «я уже не умею найти своей пользы...».

Невыносимое для слабой воли сознание: «я ничего не стою», приобретает в христианской морали вид «все ничего не стоит, и жизнь эта тоже ничего не стоит». Аскетический идеал святости, культивирование бесстрастия и страданий есть для него попытка придать смысл бессмысленности страдания, когда от него из-за собственной слабости невозможно избавиться, ибо любой смысл лучше полной бессмысленности. Бесстрастие есть лишь духовная кастрация человека и, подрывая корень человеческих страстей, можно только уничтожить саму жизнь.

Сострадание и любовь к ближнему есть лишь оборотная сторона болезненной ненависти к себе, ибо эти и другие добродетели явно вредны самому их обладателю, а полезны и поэтому лицемерно восхваляемы они его конкурентами, стремящимися с их помощью связать их обладателя. Поэтому, заключает Ницше, «если у тебя есть добродетель, значит, ты ее жертва!»

Кроме того, посредством милосердия и сострадания христианская мораль искусственно поддерживает слишком многое из того, что должно было бы погибнуть и дать дорогу более властным проявлениям жизни.

Существенным в морали является, по Ницше, одно -- что она всегда есть «долгий гнет» и проявление стадного инстинкта в отдельном человеке.

И хотя религия и проповедуемая ею мораль являются необходимыми и полезными для подавляющей массы, для стада, для людей сильных и независимых, представляющих господствующую расу, все это становится лишним. Тем не менее, они могут пользоваться этим лишним средством своего господства над стадом, чтобы лучше принудить его к повиновению, не делаясь сами пленниками убогой морали. Ибо наряду с этой убогой моралью, требующей принесения человека в жертву Богу, есть и другие высшие «морали», в которых в жертву приносится сам Бог!

«Мы должны освободиться от морали, чтобы уметь морально жить!» -- восклицает Ницше, провозглашая необходимость переоценки «вечных ценностей», отказа от морали рабов и восстановления прав жизни. Это доступно только для повелителей, сильных и свободных умов, держателей несокрушимой воли, владеющих собственным мерилом ценностей и назначающих себе меру уважения и презрения к другим. Они -- подлинные аристократы духа, которые не ищут единомыслия с другими, сохраняют «пафос дистанции» и привычку «смотреть свысока». Они сохраняют независимость от догм обыденной морали, свободны от ее пут и испытывают отвращение ко всей моральной болтовне о долге, самоотверженности, святости, ибо сами полагают себе свои законы.

Эта «мораль господ» есть мораль силы и эгоизма, который «есть существеннейшее свойство знатной души», под которым Ницше понимал «непоколебимую веру в то, что существу, «подобному нам», естественно, должны подчиняться и приносить себя в жертву другие существа».

Эта мораль тоже имеет определенные обязанности, но только по отношению к себе подобным и равным, -- по отношению же к существам низшего ранга «можно поступать по благоусмотрению... находясь по ту сторону добра и зла». «В каждом поступке высшего человека, -- презрительно бросает Ницше в сторону рядового обывателя, -- ваш нравственный закон стократ нарушен».

Ницше легко и оригинально разделывается с проблемой «свободы воли», которой мучилась предшествующая этика. Всякая воля есть проявление инстинктов жизни, и в этом смысле она не свободна и не разумна. Нужно говорить не о свободной и несвободной воле, а о сильной, которая властвует и повелевает и берет на себя ответственность, и слабой воле, которая лишь подчиняется и исполняет. Первая свободна в той степени, в какой сильна, а вторая -- несвободна в том же смысле.

Поэтому мораль свободы и достоинства существует только для высших людей, а для прочих доступна лишь рабская мораль самоотречения и аскетизма, в которой ослабленные инстинкты жизни разряжаются не вовне, а внутрь человеческой души агрессией саморазрушения.

С этих же позиций разделывался Ницше с «научным» гуманизмом социалистов и демократов. «Фанатики братства», как он их назвал, так же, как и христианская мораль, игнорируют законы природы, стремясь ликвидировать эксплуатацию, преодолеть природное неравенство людей и навязать им «общее стадное счастье зеленых пастбищ». Это неизбежно будет приводить к одинаковому результату -- ослаблению и деградации человечества, ибо человек всегда развивается в борьбе и соперничестве, а неравенство и эксплуатация есть необходимое условие жизни.

В морали социалистического общества воля Бога заменяется выводимой из истории общественной пользой и общим благом, на страже которого стоит государство. При этом интересы отдельного человека ничего не значат, почему Ницше рассматривает социализм как младшего брата деспотизма, при котором государство стремится превратить человека из личности в орган коллектива. Человек, естественно, этому пытается противиться, и тогда обязательным средством насаждения верноподданнических чувств, сознания и покорности поступков становится государственный терроризм.

В такой морали все, что выделяет и возвышает отдельную личность над общим уровнем, всех страшит, всеми осуждается и подлежит наказанию. Государство проводит уравнительную политику, нивелируя всех, естественно, по низшему уровню, вследствие чего демократическая форма правления есть, по Ницше, форма измельчания и обесценивания человека и низведения его на уровень посредственности.

Таким образом, философия Ницше явилась своего рода откровением и ушатом холодной воды для традиционной классической этики, ориентированной на гуманистические идеалы и прогресс разума. Его идея о том, что «не существует никакой предустановленной гармонии между споспешествованием истине и благом человечества», стала одной из центральных в философии ценностей в XX в.

Своей «философией жизни» он страстно стремился разрушить представления о человеке как «твари», как объекте и средстве для достижения чуждых ему целей и помочь самосозиданию в нем «творца», свободного деятеля. Ницше старался преодолеть представление о морали как объективной системе понуждений, норм и запретов, не зависящих от человека, отчужденных от него и подавляющих его, и представить ее как сферу свободы.

Своим творчеством он защищал жизненную силу и ценность индивидуализма, с которым связывал новое понимание гуманизма, однако с неизбежностью приходя на этом пути к абсолютизации субъективизма и относительности моральных ценностей, к противопоставлению аристократической морали («все позволено») и морали низших существ.

Ницше сумел теоретически предвидеть и выразить существенные характеристики моральной практики социалистического переустройства общества, но не увидел внутреннего родства своего «нового порядка» с тоталитарными общественными системами. Ибо права и свободы морали избранных у Ницше компенсировались бесправием и безжалостным подавлением плебеев. Мораль «сверхчеловеков» оказалась сверхчеловеческой моралью, свободной от моральных обязанностей перед человечеством и пронизанной презрением к общечеловеческим ценностям. [2, с.110]

2. Этика в философии экзистенциализма

В начале XX века в западной философии появилось новое направление, которое получило название экзистенциализма (от слова «экзистенция», что значит существование). Знаменитый афоризм Декарта «я мыслю, следовательно, я существую», которым он хотел подчеркнуть важность разума, экзистенциалисты перевернули, поставив на первое место существование: «я существую, следовательно, я мыслю». Основное внимание экзистенциалисты уделили наиболее важным с их точки зрения состояниям и чувствам человека, таким как тревога, страх, совесть, забота, отчаяние, любовь и т. п. Они обратились к интересам отдельной личности и отошли от историзма, что свойственно в XX веке не только им. Крупнейший философ XX века К. Поппер утверждал в своей работе «Нищета историзма», что «ход истории предсказать невозможно». Все такие попытки не более, чем гипотезы, основанные на вере. А. Камю по поводу историзма говорит так: «История не может больше возводиться в объект культа. Она всего лишь возможность, которую нам надлежит сделать плодотворной посредством неусыпного бунта» [2, с. 353].

В исторической и эволюционной этике основной упор делался на объективные законы развития, которые ведут к неизбежному лучшему будущему, а человек предстает как простой исполнитель мировой необходимости. С точки зрения экзистенциализма, таких законов нет, и человек остается с самим собой перед лицом неизбежной смерти. Поэтому самым естественным состоянием человека, в котором он раскрывается полно, является страх -- «пра-переживание -- лежащее в основе существования. В состоянии страха мир как бы берется в скобки и человек оказывается наедине с собой». Преследуемый страхом смерти человек ищет свое место в обществе. Но общественная жизнь индивида не истинна. В глубине его личности скрыто подлинное, одинокое существование, которое доступно немногим. Страх смерти раскрывает человеку его индивидуальность и его одиночество, ибо никто не может умереть вместо другого, каждый умирает сам.

В то время как верующий христианин считает, что страх нагоняют на человека бесы и признает только страх Божий, экзистенциалисты полагают, что страх естественен и даже боготворят его за то, что в нем проявляется подлинность человека. Страх экзистенциалистов проистекает от отсутствия веры в загробную жизнь.

В эпоху Возрождения на смену аскетизму церковной морали пришел идеал жизнерадостности и наслаждения. Прошло несколько веков и основатель экзистенциализма немецкий философ М. Хайдеггер вернулся к обычным для стоиков разговорам о смерти своим утверждением, что только в сильных переживаниях -- страха, тревоги, ужаса -- человек раскрывается таким, каков он есть на самом деле. Однако, если стоики не видели в смерти ничего страшного, а скорее освобождение от тягот бытия, то в экзистенциализме, отказавшемся от представления о Высшем Существе и загробном - существовании, смерть предстает концом данной личности.

В пьесе Камю «Калигула» римский император говорит об «очень простой и очень ясной истине, немного нелепой, но ее трудно открывать для себя и тяжело выносить: люди умирают и они несчастны» [2, с.105]. Это рассуждение напоминает буддизм, но в соответствии с этикой буддизма люди несчастны, потому что живут, а в экзистенциализме -- потому что умирают. Причина расхождения в том, что в экзистенциализме нет представления о перевоплощении.

Жизнь, кончающаяся неизбежным распадом, предстает как некий абсурд. Если же нет Бога и человек умирает насовсем, то жизнь абсурдна -- таков пессимистический вывод экзистенциализма. Душа без веры в Бога и без истории, предоставленная самой себе, оказывается во власти абсурда, который Ж.-П. Сартр определяет так: «Абсурдность изначальная -- прежде всего разлад, разлад между человеческой жаждой единения с миром и непреодолимым дуализмом разума и природы, между порывом человека к вечному и конечным характером его существования, между «беспокойством», составляющим самую его суть, и тщетой всех его усилий».

В страданиях, вызванных абсурдностью существования, человек не является пассивным объектом чужой воли. В работе «Экзистенциализм -- это гуманизм» Сартр утверждает, что «существование предшествует сущности». Это значит: человек «первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причем таким человеком, каким он сделает себя сам. Таким образом, нет никакой природы человека, как нет и бога, который бы ее задумал. Человек просто существует, и он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать и проявляет волю уже после того, как начинает существовать, и после этого порыва к существованию, то он лишь то, что сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма». Позже Камю скажет: «Разумеется ошибочно утверждать, что жизнь есть постоянный выбор. Но верно и то, что невозможно вообразить жизнь, лишенную всякого выбора».

Сартр подчеркивает значение личного выбора, который мы можем делать только сами и для себя, потому что не существует какого-либо одного, пригодного для всех решения. Даже если и есть наилучший вариант, мы его не знаем. «Выбирать можно все, что угодно, если речь идет о свободе решать». Поэтому свобода и есть главная ценность, основание всех ценностей.

Экзистенциалистов беспокоило, что в современных условиях, когда большинство людей живет в крупных городах и подвержено сильному влиянию средств массой информации -- радио, телевидение -- люди становятся все более похожи друг на друга и отдельный человек теряет свою неповторимую индивидуальность. Свобода начинается по ту сторону социальной сферы, в мире духовной жизни личности. Быть свободным -- значит не думать и не поступать так, как «поступают и думают другие».

Экзистенциалисты повторяют стоиков в том, что у человека всегда остается свобода, в крайнем случае, свобода умереть (хотя сейчас это уже не так, учитывая появления психотропных средств и иных способов воздействия на личность). Человек, по Сартру, обречен быть свободным, если нет Бога, который руководил бы его поступкам, и нет объективных законов, которым бы он подчинялся. В отличие от Ницше экзистенциалисты признают свободу не только для себя, но для всех людей. Это абсолютная свобода в том смысле, что нет ничего над человеком, что определяло бы его поведение.

Обеспечение такой свободы нелегко. В работе «Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм» Сартр пишет, что конфликт -- изначальный смысл социальной жизни. Человек -- эгоист, поэтому зло и борьба с другими людьми неизбежны. Используя военную терминологию Сартр пишет, что «я являюсь проектом отвоевания для себя моего бытия» [3, с.208]. Жизнь -- как бы исходный плацдарм, с которого надо начинать битву за себя. «Но это невозможно себе представить иначе, как путем присвоения мною себе свободы другого. Выходит, мой проект отвоевания самого себя есть по существу проект поглощения другого». Вывод, что «единство с другим фактически неосуществимо», Сартр обсуждает на примере любви. Для любви нужен отказ от самого себя. Это идеал любви. В действительности же «мы хотим овладеть именно свободой другого, как таковой». Человек не хочет властвовать над автоматом. «Полное порабощение любимого существа убивает любовь любящего», потому что он хочет владеть свободным человеком. Выхода из этого противоречия как будто нет, но другой знаменитый экзистенциалист X. Ортега-и-Гассет высказал идею, что влюбляемся мы в человека, близкого в чем-то нам, и это способ узнать, кто мы сами (скажи мне, кого ты любишь, и я скажу, кто ты).

Мысль Сартра можно разъяснить на примере взаимоотношений в семье. Родители хотят, чтобы дети слушались их и росли похожими на них, а детям хочется поступать по собственному разумению, и отсюда неизбежный конфликт.

Чем больше отвоеванная свобода, тем больше ответственность. Ведь некого винить за то, что мы сделали, коль скоро мы свободны. Если человек создает самого себя и все его поступки -- результат личного решения, на которое не влияют ни общество, ни гены, и нет никого, кто стоял бы за человеком -- ни Бога, ни дьявола, -- то именно человек и никто другой ответственен за свои поступки. Как на свободу, человек осужден на ответственность за свои действия и на вину за свои грехи. Камю в романе «Падение» говорит: «В конце всякой свободы нас ждет кара: вот почему свобода -- тяжелая ноша».

К середине XX века экзистенциализм начал распадаться на несколько течений, чему способствовала Вторая мировая война. В 1944 году Камю пишет в «Письме к немецкому другу»: «Вы никогда не верили в осмысленность этого мира, а вывели отсюда идею о том, что все в нем равноценно, что добро и зло определяются желанием человека. Вы решили, что за неимением какой бы то ни было человеческой или божественной морали единственные ценности -- это те, которые управляют животным миром, а именно: жестокость и хитрость. Отсюда вы вывели, что человек -- ничто и можно убить его душу; что в самой бессмысленной из историй задача индивидуума состоит лишь в демонстрации силы, а его мораль -- в реализме завоеваний. По правде сказать, я, думавший, казалось бы, точно так же, не находил контраргументов, ощущая в себе лишь жадное желание справедливости, которое, признаться, выглядело в моих глазах столь же необоснованным, как и самая бурная из страстей».

Одно из направлений немецкого экзистенциализма солидаризировалось с идеологией фашизма. Фашистам понравился Ницше, во-первых, своими авторитарными установками («доблесть раба -- восстание, доблесть свободного человека -- послушание»), во-вторых, проповедью воли к власти как основе жизненных устремлений. Ницше отождествил человека с рвущимся к власти животным и это не могло не понравиться нацистам, презиравшим человека как индивидуальность. В то же время экзистенциалисты, ставящие личность превыше всего, в конце концов приходят к свободе, составляющей условие раскрытия индивидуальности. «В чем же заключалось различие? А вот в чем: вы легко отказались от надежды найти смысл жизни, а я никогда в этом не отчаивался. Вы легко смирились с несправедливостью нашего, людского положения, а потом решились еще и усугубить его, тогда как мне, напротив, казалось, что человек именно для того и обязан утверждать справедливость, созидать счастье, чтобы противоречить миру несчастий.

Итак, желание справедливости и поиск смысла жизни разводят Камю и его немецкого друга. Но мы знаем со времен Платона, что справедливость есть высшая добродетель. Камю приходит к античной этике, но со стороны чувства.

«Бунтующий человек» начинается с утверждения: «Мы ничего не сумеем сделать, если не будем знать, имеем ли право убивать ближнего или давать свое согласие на убийство». И далее Камю формулирует свой разрыв с прошлым: «Во времена отрицания небесполезно поставить перед собой вопрос о самоубийстве. Во времена идеологий необходимо разобраться, каково твое отношение к убийству. Если для него находятся оправдания, значит наша эпоха и мы сами вполне соответствуем друг другу».

О сопротивлении злу силой Камю говорит в терминах жалости и ненависти: «в тот самый миг, как мы без всякой жалости уничтожим вас, мы все-таки не будем питать к вам ненависти».

Единение людей возможно, по Камю, только в бунте против абсурдного мира. Но «революция, не знающая иных границ, кроме исторической эффективности, означает безграничное рабство». Сомневался Камю и в нравственных возможностях политики: «это отнюдь не религия, а став таковой, она превращается в инквизицию».

Сартр утверждал, что экзистенциализм исходит из тезиса Достоевского «если Бога нет, то все дозволено», но Камю понял, что не все дозволено и сделал вывод: «справедливость бессмертна». Обратившись к человеческой душе, экзистенциализм вернулся к нравственности. Начав со стремления к свободе, осознал масштаб ответственности.

Экзистенциалисты исследовали расщепление человека на социальные и технические функции, которые он выполняет. Обратившись к личности, экзистенциалисты поняли, что души как нравственного ядра у современного человека нет. Поставленный в центр Вселенной в эпоху Возрождения человек оказался лишенным внутренней целостности. Особенно это трагично для привыкшего поступать по велению разума. Г. Марсель заключает: «для сегодняшнего человека мудрость явно может быть только трагической». Она была трагической для Сократа, но теперь трагизм приобретает внутренний характер.

Экзистенциализму свойственно внутреннее убеждение, что «чисто научный и технический прогресс не в силах сам по себе способствовать установлению между людьми согласия, без которого невозможно никакое счастье».

Если Новое время началось с сомнения в доводах веры, то XX. век усомнился и в доводах разума. Европейская философия дошла до скептицизма и пессимизма. Завершился еще один круг развития философии - третий после античного и христианского, окончание которого совпало с мировыми войнами, разгулом тоталитаризма и экологическим кризисом.

3. Гуманистическая этика Э. Фромма

Одним из наиболее влиятельных философских течений XX века выступает психоанализ. Психоанализ обратился к теме бессознательного в человеке, показал в противоположность классическому рационализму, что человек -- не только эмоциональное, страстное существо, но и существо, нередко руководимое неосознанными импульсами, живущее в плену рационалистических иллюзий. Выдающимся представителем психоанализа, прямо обратившимся к проблемам этики, является немецко-американский философ Эрих Фромм (1900--1980 гг.). Его работа «Человек для самого себя» непосредственно посвящена вопросам этики.

Фромм констатирует тот факт, что человек стремится к счастью и здоровью, но не знает, как достигнуть этой цели. Прогресс науки и техники, на который он возлагает свои надежды, заводит его в тупик, создает все новые и новые проблемы. Означает ли это, что надо отказаться от разума и пренебречь знанием? Нет! -- отвечает Фромм. Есть великая, идущая от Аристотеля, традиция гуманистической этики, которая помогает преодолеть крайности: с одной стороны, религию с ее догматической верой в божественные заповеди, а с другой стороны -- релятивизм, который не видит ничего устойчивого в нравственных представлениях человека. Гуманистическая этика считает, что ценностные, в том числе и этические, суждения могут быть выработаны на основе разума. Но для этого необходимо познать себя, свою природу, свойства и типы человеческого характера. Фромм полагает, что критерием нравственности не могут быть удовольствия, он отвергает гедонистический принцип, так как удовольствия бывают невротические, такие, которые Объективно вредны для человека, поэтому лишь разум является здесь истинным судьей. Разумно познавая себя, человек может быть «самим собой» и «для самого себя».

Гуманистическая этика для Фромма -- это прикладная наука искусства жить. Жизнь есть искусство, и, как всякое искусство, она подчинена системе норм, которые могут быть обоснованы теоретически. Жизнь -- искусство, где человек -- и художник и модель, и скульптор и мрамор, и врач и пациент. Быть живым -- не статическое, а динамическое состояние, существовать -- значит раскрывать все силы и возможности своей природы. Тяга к жизни присуща всем живым существам (независимо от того, что они об этом думают!) и одновременна это тяга стать самим собой. Здесь человек сам должен устанавливать законы и нормы своего поведения. Поэтому в гуманистической этике добро -- раскрытие человеческих сущностных сил, а добродетель -- ответственность по отношению к собственному существованию. Злом же является всякая помеха развитию человеческих способностей, а пороком -- безответственность по отношению к себе.

Эту свою позицию Фромм противопоставляет точке зрения авторитарной этики, для которой законы и нормы поведения устанавливает не сам человек, а власть. Власть обладает по отношению к людям иррациональным авторитетом. Она располагает силой и способна не допустить никакой критики в свой адрес, запретить всякое сравнение. Она не признает за человеком способности различать добро и зло, поскольку решает за него сама. Но исходя из чьих интересов она выносит свои решения? Не из интересов людей, полагает Фромм, а исключительно из своей собственной заинтересованности в господстве. Для власти и ее представительницы, авторитарной этики, главная человеческая добродетель -- послушание, а непослушание -- главный грех.

По-разному представлен в двух противоположных этиках феномен совести. Для авторитарной этики совесть -- это интернализованный, глубоко усвоенный личностью внешний авторитет. Если человек обладает авторитарной совестью, он опирается не на собственные суждения, а на требования и запреты, санкционированные авторитетом -- политическим или религиозным. Он может вовсе не разделять представления о том, что некие нормы хороши, но он станет выполнять их из страха. Как только внешний авторитет и страх перед ним исчезают, авторитарная совесть ослабевает. В этой системе представлений чистая совесть есть угождение авторитету, а нечистая возникает при ослушании. Самым большим грехом является бунт. Кроме всего прочего, авторитету ни в коем случае нельзя уподобляться, это расценивается как посягательство на него.

Фромм остро критикует религию как систему авторитарной этики. Христианство, в частности протестантизм, считает главным грехом человека его стремление быть творцом, уподобляться Богу, зная добро и зло. Это осуждается как гордыня. Следуя подобной логике, мы приходим к тому, что чем более творческим, продуктивным выступает человек, тем больше его вина -- он посмел уподобиться высшему божественному авторитету! Чтобы иметь чистую совесть, надо быть убогим, покорным, зависимым. Фромм квалифицирует авторитарную совесть как жестокую и деструктивную, унижающую человека.

Гуманистическая совесть -- наш собственный голос, ориентированный на гуманистические ценности, выработанные человечеством. Это голос нашего истинного «я», ориентированный на то, чтобы развиваться всесторонне и гармонично. Он диктует нам заботу о самих себе, которая не исключает, а предполагает заботу о других, человеческую коммуникацию. Нужно уметь слушать этот голос в себе. Он не всегда звучит отчетливо и может порой говорить с нами косвенно -- через страх смерти и старости, через страх непризнания. Все эти страхи напоминают нам о том, что необходимо реализовать себя, воплотить в жизнь свои способности.[4, с.167]

Гуманистическая этика как «прикладная наука искусства жить» должна, по Фромму, опираться на фундаментальную теорию человеческой природы, на типологию социальных характеров. И Фромм пытается создать такую типологию. В книге «Человек для самого себя» он выделяет типы характеров по виду ориентации: продуктивной и непродуктивной.

Непродуктивная ориентация морально не одобряется Фроммом, с его точки зрения она объективно является злом для человека. В ее рамках Фромм говорит о следующих характерах: рецептивный, эксплуататорский, накопительский и рыночный. Рецептивным характером обладают люди, которые ориентированы на то, чтобы все блага -- любовь, знания, удовольствия -- получать извне. Они ожидают благодеяний от Бога, от «доброго волшебника», от покровителя и при этом неразборчивы в поисках опоры. Это люди мягкие и зависимые от окружающих. Эксплуататорский характер свойствен тому, кто стремится все отобрать у других силой и обманом. Он даже влюбляется непременно в тех, кто кому-то принадлежит, а идеи предпочитает красть. Такие люди «враждебны», циничны и агрессивны, они «любят» тех, кто может быть объектом эксплуатации. Человек накопительской ориентации накапливает вещи, деньги, чувства и мысли, он боится их тратить, ему кажется, что так -- безопаснее. Это люди тревожные, педантичные, навязчиво пунктуальные. Рыночная ориентация означает стремление «иметь спрос», выгодно продавать те свои качества, которые в данный момент ценятся другими. У человека с «рыночным характером» отсутствует «я», так как он стремится не быть собой, а казаться таким, какой нужен сейчас для «самопродажи».

Этически одобряемая Фроммом продуктивная ориентация не связывается им ни с художественным творчеством, ни с внешней активностью (активность может быть непродуктивной, если, к примеру, человек гоним иррациональными страстями). Продуктивность -- реализация способностей человека, его сил. Силой разума человек проникает в глубь явлений, понимает их сущность. Силой любви преодолевает преграды, разделяющие людей. Силой воображения планирует задуманное. Продуктивное отношение не репродуцирует, а генерирует, то есть оживляет и преобразует мир. Оно -- выражение спонтанной активности умственных и эмоциональных сил человека.

Только одну силу негативно оценивает Фромм. «Силу над» -- власть одного человека над другими. Ее он считает непродуктивной, ибо, по его мнению, тот, кто стремится к власти над окружающими, просто не способен ни к познанию, ни к воображению, ни к любви.

4. «Этика благоговения перед жизнью» А. Швейцера

Близким к философии жизни был немецко-французский мыслитель, теолог, врач, музыковед и органист Альберт Швейцер (1875-1965), центральной идеей учения которого было благоговение перед жизнью. По его словам, этика «благоговения перед жизнью» заставляет всех людей проявлять интерес к каждому человеку, его судьбе и отдавать все человеческое тепло тем, кто этого требует. Она не дает возможности ученому жить только наукой, даже если он приносит ей большую пользу. Творцу она не дает возможности жить только своим творчеством даже тогда, когда он творит добро людям. Человеку, занятому каким-либо делом, эта этика не позволяет думать, что она сделала все, что могла и должна была сделать.

Теория благоговения перед жизнью требует от всех, чтобы они часть своей жизни отдавали людям. Как это сделать, каждый человек должен решить в соответствии со своим пониманием и обстоятельствами жизни.

Не соглашаясь с утверждением Декарта «Я мыслю, следовательно, существую», А. Швейцер провозгласил формулу: «Я - жизнь, которая хочет жить, я - жизнь среди жизни, которая хочет жить». Когда человек думает о себе и своем месте в мире, то она утверждает себя, как волю к жизни среди таких самых воль к жизни. У мыслящего человека воля к жизни приходит в согласие сама с собой. Такого согласия достигают деятельностью, направленной благоговением перед жизнью. В результате этого мыслящий человек становится моральной личностью, а утверждение его воли к жизни перерастает в моральное задание. В этом выявляется основной принцип этики Швейцера, по убеждениям которой добром является то, что служит сохранению и развитию жизни, а злом - то. Что уничтожает жизнь либо препятствует его сохранению и развитию.

Определяя причины неэффективности традиционной этики. Швейцер высказывает немало парадоксальных мыслей: «Абстракция - это смерть для этики», «Истинная этика начинается там, где перестают пользоваться словами», «Этика умирает на словах, а научное знание только при помощи языка родится». Обращая внимание на утверждение, что «этика - это живое отношение к живой жизни», можно сделать вывод, что Швейцер отождествляет этику и мораль. Однако это не совсем так. Этика, по его мысли, возможна не как знание, а как индивидуальный выбор, действие, поведение. Таким образом, этикой он считал не только мораль в узком понимании, но и моральность. Учитывая невозможность традиционной этики однозначно определить объект ее исследования, Швейцер доказывал, что этика должна родиться из мистики, которую он рассматривал как прорыв земного начала в неземное, прошлого в вечность. Именно поэтому этика, с его точки зрения, невозможна как система знаний, поскольку неземное и вечное невозможно выразить при помощи языка. Поэтому этика возможна не как знание, но как выбор и поведение. Идет речь об особом бытие человека в мире, живое отношение к живой жизни, которое может достичь жизненной стойкости благодаря его осведомленности, укорененной в мышлении.

Вместо моральных правил, норм концепция Швейцера предлагает единственное правило - благоговейное отношение к жизни везде и всегда, где и когда встречался бы индивид с другими проявлениями воли к жизни. Это означает, что ломая дерево, обижая кого-то, человек насаждает зло, а выращивая сад, заботясь о человеке или животном, делает добро.

Этика благоговения перед жизнью по Швейцеру является этикой личности. Эта этика - не то, что он написал, но как жил сам. А в жизни он утверждал себя, как волю у жизни. Обоснованная им теоретическая концепция помогла ему окультурить, гумманизовать свою волю к жизни, приучить ее считаться с другими волями к жизни, руководиться принципом благоговения перед жизнью. [3, с.350]

Заключение

Следовательно, ретроспективный взгляд в прошлое мировой культуры выявляет важную особенность ее развития. Она заключается в том, что проблемы морального бытия человека всегда вызывали бдительный интерес со стороны выдающихся мыслителей. Развивалась культура и одновременно развивалось ее этическое самосознание. Ни один большой философ прошлого не обошел вниманием вопроса нравственности, анализируя не только действительное, но и рассуждая о должном. Это свидетельствует об их чрезвычайной важности для судьбы современных и будущих поколений.

Литература

1. Золотухина - Аболина Е.В. Современная этика. М.: ИКЦ «Март», Р н/Д: 2003. - 416с.

2. Камю А. Избранное. М., 1988, с.418.

3. Проблема человека в западной философии». М., 1988, с.457.

4. Кондрашев В.А., Чичина Е.А. Этика: История и теория. Эстетика: осоьенности художественных эпох и направлений. Р н/Д: Феникс, 2004. - 544с.