Методы и суть римской дипломатии

Выражая ещё совсем недавно господствующее в науке отношение к царю, Г. Бенгтсон пишет: Аттал III - личность, недостойная восседать на троне. На спорность столь уничижительной характеристики Аттала указал Э.Д. Фролов: «автор в нём видит совершенно никчёмное существо, не допуская мысли об искажении образа этого правителя тенденциозной римской историографией».

Выше мы уже отмечали, что казни придворных -- это, вероятно, проявления не характера, а болезни царя. Аттал мог казнить приближённых в состоянии аффекта, возможно, его последующая депрессия была вызвана именно сожалением и раскаянием. Скорее всего, люди, казнённые Атталом, действительно были невиновны.

Последние годы жизни царь вёл себя явно «нестандартно» и совсем не так, как прежде. Очевидно было, что царь сильно изменился, но подданные едва ли могли понимать скрытые причины таких изменений. Даже психиатры не всегда могут распознать маскированную депрессию. Депрессивные состояния в развитом обществе признаются болезнью, в отсталом считаются проявлениемхарактера или наваждения от злых духов, потусторонних сил. Античные авторы видели в Аттале тирана, перенося на всё его правление те проявления болезни, которые имели место лишь в конце его жизни.

Но не только этим объясняется их общая недоброжелательность к Атта-лу. Любой новой власти свойственно очернять предыдущую власть, чтобы подчеркнуть, насколько она была хуже нынешней. Римским авторам был выгоден образ безумного самодура Аттала, ни за что ни про что истребляющего своих подданных. Работая на контрасте, после этого легко было показать, что римское правление стало благом для Пергама: «Римлянам было необходимо убедить всех, что захват ими Пергама стал очередным «благодеянием» Рима».

Всё это позволяет лучше понять обстоятельства появления «странного завещания». Очевидно, римские политики воспользовались болезнью царя и сумели склонить его к написанию такого завещания. Отойдя от государственных дел, страдая и физически, и психически, царь должен был потерять интерес ко всему на свете и легко пойти на такой шаг. Возможно, он уже не мог полностью контролировать свои поступки. Ведь вся его предыдущая политическая деятельность заботливого правителя, пекущегося о благе своих подданных, вступает в резкое противоречие с поступком, переводящим сограждан в бесправное положение римских провинциалов.

Всё вышеизложенное - это дополнительный штрих к характеристике римской дипломатии, стремящейся использовать всё возможное в своих интересах, выжать максимум возможного из любой ситуации, даже из болезни зависимого монарха. Возможно, это была прекрасно спланированная и блестяще проведённая акция давления на измученного семейной трагедией и болезнью человека. А это показывает, какими методами и средствами римские политики добивались своих целей.

Время составления завещания приходится на вторую половину правления Аттала, точнее - на последние 2-3 года его жизни. В своей новейшей публикации О.Ю. Климов, опираясь на тексты надписей, в которых упоминается имя матери царя Стратоники (см.: IvP.248; OGIS.331.IV; RC.67) считает - очевидно, осенью 135 г. она ещё была жива. Это подтверждает нашу версию о душевном надломе Аттала после убийства самых дорогих для него людей -- матери и невесты, случившегося ближе к концу его недолгого правления.

Римляне просто воспользовались его болезнью. Иначе он едва ли подписал бы такой документ. Сколько времени продолжалась активная фаза его болезни, когда он забросил государственные дела? Судя по всему, не более двух последних лет его правления. Известно, что царь был автором трудов по виноградарству и оливководству, исследовал лекарственные и ядовитые растения, птиц, рыб, насекомых, изобрёл пластырь для ран и язв кожи - на всё это должно было уйти много времени. Даже если у него были периоды просветления во втором этапе болезни, то он и физически, и интеллектуально не мог бы успеть всё это сделать.

Следовательно, сама акция по созданию завещания была проведена достаточно быстро - между началом психического заболевания царя и его впадением в кому. После этого подписать текст завещания он уже физически не мог.

З. Римская дипломатия против Селевкидов

Внарушение хронологической последовательности рассмотрим отношения Рима с Селевкидами, поскольку здесь действия сената очень ярко иллюстрируют некоторые основные принципы внешней политики Республики. Тем более, что отношения Рима с Селевкидским царством начались задолго до поглощения Пергама и закончилась уже после возникновения провинции Азия. Отправной точкой антиселевкидской политики сената стал «фракийский вопрос».

Древняя Фракия была плодородной и густонаселенной страной, по ее южному побережью располагались богатые греческие колонии. Занимая подступ к сухопутному мосту из Европы в Азию, она являлась ключом к проливам, плацдармом для тех, кто планировал бы военный переход через проливы, т.е. стратегически важной территорией. Поэтому Фракия издревле была вовлечена в международные отношения, но не столько в качестве самостоятельной силы, сколько объекта территориальных притязаний со стороны амбициозных соседей.

Не случайно персы накануне греко-персидских войн и Александр Македонский перед походом в Азию затратили много усилий для подчинения фракийцев. Позже Птолемеи и Селевкиды долго соперничали за господство над фракийским югом, греческие полисы здесь страдали от натиска местных племен, и сильной державе было выгодно появиться перед ними в роли спасителя и «освободителя» от варваров.

У Македонии были традиционно сложные отношения с Фракией. После поражения Филиппа V во 2 Македонской войне его царство выглядело ослабленным, и этим решил воспользоваться Антиох III, вторгшийся в сферу жизненных интересов Македонии с целью установить свое господство над Фракией. Хотя ранее Антиох официально признавал право Филиппа на владение за-падными фракийскими землями . Продвижение Антиоха в Европу стало одной из причин заключения Римом относительно мягких условий мира с Филиппом (Polyb.XVIII, 39; Liv.XXXIII,13). Несомненна также связь между появлени-ем Антиоха во Фракии и «освобождением» Греции римлянами в 196 г.

Предвидя возможность войны с Селевкидским царством, римляне не хотели оставлять у себя в тылу враждебно настроенную по отношению к ним Грецию. Поэтому невозможно согласиться с утверждением Дж. Грэйнджера, что римлян не тревожили завоевания Антиоха во Фракии. Его действия явно влияли на дипломатические контрмеры римского сената. Добавим, что в 195 г. селевкидский царь имел во Фракии армию в 35000 человек, это примерно столько же, сколько войск находилось в Греции под командованием Фламини-на. Римский сенат не мог благодушно наблюдать за такой концентрацией воинских сил царя в непосредственной близости от сферы римских интересов.

С той же целью (обезопасить тылы), сенат вынудил Филиппа заключить союз с Римом, чтобы не казалось, будто он ждет Антиоха, желая примкнуть к нему (Polyb.XVIII.48.4). Аппиан полагает, что Филипп мог бы очень навредить Риму, если бы присоединился к Селевкиду (Mac.IX.6). Как отмечают Юстин (ХХХШ.44) и Ливии (XXXI. 1.6), Фламинин начал войну против спартанского тирана Набиса по прямому приказу сената, опасавшегося, что Спарта станет союзником Антиоха.

Т.о., притязания Антиоха III на Фракию существенно повлияли на политику Рима на Балканах, и не только Рима, Филипп теперь был вынужден учитывать новую ситуацию, когда он уже не мог выступать как самостоятельная сила и ему оставалось только присоединиться к одной из двух противоборствующих сил.

И здесь римский сенат сделал очень тонкий ход. Филиппу вернули сына, находившегося в заложниках в Риме, обещали простить недоплаченную контрибуцию и признать за ним все территории, которые он сумеет отнять у Этолии и ее союзников во время ожидаемой войны с Селевкидским царством (Liv.XXXVI. 10; Арр. Syr. 16). И царь, ставший, по меткому определению Г. Вебера, «вынужденным союзником», помог Риму не из любви к нему, а из не-нависти к Антиоху . С последним утверждением мы позволим себе не согласиться. Филипп, конечно же, ненавидел Рим несравненно сильнее, чем Антиоха, но у него просто не было другого выбора. Сыгралисвоюрольимелкиечастные мотивы: желание мести этолийцам, стремление прибрать к рукам хоть что-нибудь, желание мелких сиюминутных выгод.

Как справедливо отмечает С. Уст, Филиппа возмутило, что Селевкид на всякий случай держал при себе своего собственного претендента на трон Маке-доний, это действительно было большой ошибкой Антиоха . Отсутствие единства эллинистических царей позволило столкнуть Антиоха с Филиппом.

Но самым главным для Филиппа было желание «мирного сосуществования» с могучим Римом. Он прекрасно понимал, что новая война с Римом окончится полным крахом Македонии, а оказав помощь римлянам, мог надеяться на их благодарность. Притом, заключив foedus с Римом, царь не мог остаться даже нейтральным . Союзный договор предусматривал общих врагов. Соглашения такого типа регулировали отношения Рима с побежденным, но еще не покоренным противником.

Можно согласиться с оценкой М. Ростовцева - Филипп стал фактически зависимым монархом. Не осмеливаясь думать об уничтожении зависимости, он думал лишь о том, как смягчить ее суровость. Еще до начала войны послы Антигонида в Риме обещают дать вспомогательные войска, хлеб и деньги (Liv.XXXVI.4). Невозможно, однако, верить утверждениям Ливия (XXXVI.8), Ап-пиана (Syr. 16) и некритически следующего за ними Ф. Уолбэнка, что на это его толкнуло захоронение Антиохом костей павших при Киноскефалах македонян, оставленных своим царем без погребения, а до того Филипп, якобы, хотел соотнести свое решение с военным счастьем сторон. На самом же деле у царя просто не было другого выхода, кроме как помогать Риму и тем самым избежать уничтожения Македонии.

Суммируя, можно признать, что во Фракии тесно переплелись интересы Селевкидов, Рима и Македонии. ПтолемеиещевIIIв. выбылиизчиславозможных претендентов на обладание этой территорией, но добавилось еще несколько новых, хотя и слабых: Этолия имела влияние в нескольких городах на фракийском побережье, к ним проявляла интерес Вифиния, большую активность в регионе проявлял Пергам.

При этом, если смотреть на вещи реально, у Антиоха уже не было никаких шансов завоевать Фракию. 1. Теперь она входила в сферу интересов Рима, не потерпевшего бы конкурента на Балканах. 2. В противостоянии Антиоху римляне опирались почти на всю Грецию, Эгеиду, Македонию и Пергам, опасавшийся чрезмерного усиления Селевкидов и готовый сражаться против них на стороне Рима. 3. Встретив упорное сопротивление фракийцев и явно враждебную позицию Рима, Антиох мог рассчитывать лишь на помощь Этолии, как позже выяснилось, ничтожную, и Вифинии, однако римляне угрозами и давлением добились ее нейтралитета (см.: Polyb.XXI. 10 - 11; Арр. Syr. 23).

Антиох действительно не сумел учесть реального соотношения сил своего государства и Рима. Царь пришел во Фракию всерьез и надолго. К 194 г. после нескольких кампаний он завоевал большую ее часть. Многие греческие города здесь стали его союзниками, и он чувствовал себя достаточно уверенно. Иначе Антиох не стал бы восстанавливать и обустраивать разрушенную Лисимахию, т.е. он вел себя уже как заботливый хозяин этого города. Осознавая свою силу, Рим тем не менее не форсировал события и затягивал переговоры с Антиохом.

Любопытен и весьма показателен сам ход переговоров. Уже в 196 г. Фламинин и комиссия десяти приняли послов Антиоха, и не обиняком, как прежде, «когда не решено было с Филиппом» (Liv.ХХХШ.34), но ясно и недвусмысленно высказали требование освободить все города, принадлежавшие Филиппу или Египту.По миру с Филиппом он передавал на усмотрение Рима греческие города, до войны являвшиеся частью его владений (Polyb.XVIII.44; Liv. ХХХШ.ЗО; Plut. Flam.IX.6). Тем самым сенат получил формальное законное право распоряжаться их судьбой. Отметим, что захват этих городов Анти-охом действительно представлял собой нарушение норм эллинистической дипломатии, чего царь не мог не понимать. Однако эллинистическая практика никогда не обращала внимания на подобные «мелочи». В этом плане римская дипломатия, подчёркивающая приверженность соблюдению законных норм международного права, выглядела более справедливой и более честной. Однако интересы союзного Египта здесь фигурируют не более чем предлог, поскольку для сената главным было не защита союзника, а, опять-таки, ослабление хозяина освобождённых городов (в данном случае - Антиоха III). В ходе переговоров позиция Рима выглядела более предпочтительной, как правопреемника Филиппа V в осуществлении власти над уступленными им городами, и как защитника прав незаконно обиженного Египта. А уместно осуществлённая сенатом «ист-мийская декларация» давала ему моральное право выступать в роли покровителя и гаранта свободы эллинов, в том числе - живущих в Эгеиде и проливах. Поэтому требование к Антиоху освободить захваченные земли выглядело, а по сути и было, справедливым -- ибо греки «везде должны пользоваться миром и свободой» (Liv. ХХХШ.34). В ходе переговоров царь выглядел беззастенчивым агрессором, что ослабляло его позиции в плане предстоящей борьбы за вероятных союзников.

Одновременно, стремясь максимально обеспечить тылы, римляне «посоветовали», фактически -- вынудили Филиппа заключить официальный союз с Римом. Это давало двойную выгоду: возможность требовать у царя, как союзника, помощи против Антиоха, а при отказе - объявить его клятвопреступником. Уделили внимание и этолийцам, беспокоившим сенат своим явным недружелюбием -- им настоятельно «рекомендовали» оставаться в дружбе с Римом. Затем, ещё более укрепив свои позиции, сенат отправил послов для личной встречи с самим Антиохом в Лисимахии.

Посольство повторило требование очистить территории, прежде принадлежавшие Египту и освободить города, от власти над которыми отказался Филипп. Последнее требование мотивировалось тем, что Антиох незаконно пожинает плоды победы Рима. Царю высказали неудовольствие самим фактом появления селевкидских войск в Европе. Антиох возразил, что дела Азии римлян не касаются, а в Европе он появился, чтобы овладеть землями, принадлежавшими его предкам, что с точки зрения международного права было достаточно слабым аргументом. Отношения обострились. Трудно судить, чем закончились бы споры и взаимные упрёки, но тут появились слухи, как позже выяснилось - ложные, о смерти Птолемея V Эпифана, и Антиох срочно свернул переговоры и быстро покинул Лисимахию, надеясь захватить Египет в период безвластия.

Римское правительство использовало паузу в переговорах для дальнейшего укрепления своих позиций в Греции. В 195 г. сенат велел Фламинину, который, можно сказать, фактически выполнял функции временного римского наместника на Балканах, начать войну со спартанским тираном Набисом, отказавшимся очистить Аргос. Созвав общегреческое собрание, Фламинин представил войну общим делом всех греков. Имея приказ об её начале, он довольно лицемерно спрашивал у представителей федераций и полисов, не угодно ли им освободить Аргос, ибо дело касается только греков, римляне не имеют к нему никакого отношения. Возникает резонный вопрос, почему тогда сенат решил эту войну без предварительных консультаций с самими греками? Это показывает, насколько всерьёз воспринимали на Тибре «свободу» греков и их право решать что-то самостоятельно. Излишне категоричным и едва ли оправданным представляется мнение М. Радитса о том, что «свобода, предложенная грекам, была рабством». Более взвешенным является подход М.И. Ростовцева - Рим никогда особо не считался с мнением греков, даже в делах, касающихся самой Греции.

Впрочем, сенат был уверен в поддержке греков, поскольку реформы На-биса, а особенно его агрессивность к соседям вызывали обеспокоенность в Греции. Поход на Набиса должен был показать грекам, что Рим охраняет их интересы и реально защищает дарованную им свободу. Подлинной целью, вероятно, было желание ослабить Набиса и мирным договором с ним воспрепятствовать его вероятностно возможному союзу с Антиохом. Особенно охотно за войну выступила Ахайя, надеясь разделаться со своим старым врагом Спартой. Возражали только этолийцы, опять говорившие о пустом призраке свободы (Liv.XXXIV.23).

Фламинин использовал это в своих целях, рассорив Этолию, выступившую против «решения» общегреческого собрания, с остальными. На Набиса двинули большие силы, даже Филипп V прислал войска, уклонились одни только этолийцы. У разбитой Спарты отняли Аргос, урезали территорию. От устранения самого Набиса воздержались, надеясь, что он получил урок и впредь будет лоялен Риму. Это подтверждает, что сенату было безразлично, на какие силы опираться - хоть на режим с ярко выраженным характером тирании. Уничтожать спартанскую государственность для Рима не было смысла: Ахейский союз был противовесом Этолии, Спарта, на всякий случай -- Ахайе, сохраняя тем самым баланс сил в разобщённой Греции. Сенат был заинтересован в ослаблении ахейской гегемонии в Пелопоннесе .

В 194 г. сенат вывел войска из Греции, даже из тех крепостей, где они находились под предлогом «сирийской опасности». Следовало соблюсти приличия. Оставлять войска в «освобождённой» стране означало бы насторожить союзников и тех, кому ещё, быть может, предстояло стать «освобождённым».

В конце 194 г. Антиох возобновил переговоры с Римом. Помыслы царя в тот момент едва ли шли дальше установления господства в Малой Азии и Фракии, масштабность его агрессивности на западе можно признать довольно ограниченной. Но с силой Рима теперь приходилось считаться, и Антиох внутренне был готов пойти на разграничение сфер влияния. Как полагает Аппиан, стороны обменивались посольствами больше для того, чтобы выяснить намерения друг друга (Syr. 6; 9). Антиох не исключал войны с Римом, но предпочёл бы её избежать. Его послы предложил дружбу и равный союз без взаимных требований и условий (Liv.XXXIV.57). Если сенат действительно не имел интересов на востоке, то ничто не мешало бы согласиться. Однако экспансия Рима на восток наткнулась на встречную экспансию Селевкидского царства на запад. В таких условиях конфликт, учитывая притязания сената на покровительство Греции, Египту, Малой Азии, Фракии, на гегемонию в восточном Средиземноморье - был только вопросом времени. Более того, для Рима был бы выгоднее конфликт именно сейчас, в благоприятных условиях, сложившихся для него после получения статуса освободителя греков. Поэтому он был менее заинтересован в сохранении мира, чем Антиох. Принятие хитрого предложения царя законсервировало бы ситуацию с сохранением statuscuo. Предложенный Се-левкидом договор основывался на признании его суверенитета над Фракией и Азией. Однако это противоречило самим принципам римской внешней политики. Как отмечал М.Таубе, для римлян foederaaequa (равный союз) - только неприятная вынужденная остановка перед foedera поп aequa (союз с подчиненным положением одной из сторон).

Аппиан передает недовольство Антиоха римским вмешательством в дела Малой Азии и его высокомерные слова: «Я же не вмешиваюсь в дела Италии» (Syr. 3). Трудно согласиться с оценкой Л. Омо, считавшего, что Антиох был реалистом. Скорее прав Р. Эррингтон -- царь не понял, что должен отказаться от притязаний на Европу, если хотел сохранить свое господство в Малой Азии. Вмешательство римлян в пользу городов Малой Азии было всего лишь дипломатическим маневром.

Поэтому сенат согласился «не заботиться» о греках Малой Азии только в обмен на отказ царя от интересов в Европе. Впротивномслучаеоставлялизасобой право «освободить» и малоазийских греков. Лозунг освобождения всех греков давал возможность говорить от их имени, вмешиваясь во внутренние дела других государств. Малоазийские города, кроме Смирны и Лампсака, не обращались к Риму за помощью. А требование о возвращении Египту его бывших владений в Малой Азии, по справедливому замечанию Ю.Е.Журавлёва, находилось в полном противоречии с провозглашённым самими римлянами лозунгом греческой свободы.

Послы царя поняли, что это явный шантаж и политическая спекуляция, а свобода греков не более чем предлог. Хотя не могли не признать, что «более почётно выставлять на вид, как предлог, дело свободы, чем дело рабства» (Liv.XXXIV.59). Моральный перевес явно был на стороне Рима. Стороны прекрасно понимали друг друга. Видя это, римляне оставили околичности и напрямик предложили принять условия или прекратить переговоры. Селевкидские послы не имели полномочий пойти на столь унизительный договор с Римом. Видимо, на это римляне и рассчитывали.

На следующий день был совершён великолепный ход. Всем греческим посольствам из Балкан и Малой Азии сообщили, что царь хочет поработить эллинов, и о позиции Рима. Грекам обещали, что будут защищать их свободу от Антиоха так же усердно, как и от Филиппа. Послов просили передать это их народам. Решив войну, как обычно, готовили предлог, союзников и изоляцию противника.

Послы Антиоха с трудом добились согласия римлян на продолжение переговоров. В. Тарн считал, что сенат не хотел войны, в это время ему хватало проблем в Испании, виновниками конфликта он полагает Пергам и Этолию: Эвмен боялся Селевкида, этолийцы желали мести Риму, они и спровоцировали столкновение. Однако союзники не смогли бы втянуть римлян в войну, не соответствующую их интересам. Конфликт Рима с Селевкидским царством былвыгоден Пергаму, но сложно поверить, что творцом римской политики на востоке являлся Эвмен II, определяющий действия сената. Сомнительно, что это-лийцам своими обещаниями помощи удалось бы заманить Антиоха в Грецию, если б предварительно он не рассорился с римлянами.

Вероятно, ещё в 193 г. Селевкид сохранял надежду договориться с Римом мирным путём. В этом году этолийцы пытались поднять против римлян Македонию, Спарту, одновременно приглашая Антиоха вторгнуться в Грецию, обещая ему всеобщую поддержку, большое войско от себя и, откровенно дезинформируя царя, утверждали, что Филипп V готов перейти на его сторону. Однако Антиох не откликнулся на столь заманчивые предложения. Филипп отказался вместе с этолиицами сражаться против римлян, но и не известил сенат о переговорах с ними. Этолии удалось спровоцировать только Набиса, напавшего на Ахайю, однако он был так быстро разгромлен, что Рим не успел вмешаться и побеждённая Спарта вынуждена была войти в состав Ахейского союза.

Тем временем римские послы в Сирии, ожидая аудиенции у царя, часто беседовали с Ганнибалом, бежавшим из Карфагена к Антиоху, чтобы не быть выданным Риму. Частыми встречами хитроумные политики пытались возбудить подозрения против пунийца. По мнению Юстина, им это удалось (XXXI.4.4-9). Впрочем, римляне зря опасались влияния Ганнибала на царя, его даже выставляли виновником войны. Антиох не прислушивался к его советам, не желая делить ни славы, ни власти. Состоявшиеся очередные переговоры опять ничего не дали.

По удачному определению Э. Бэдиана, переговорный процесс превратился в состояние «холодной войны». Римско-селевкидские отношения приобрели характер дипломатической борьбы, и Рим осуществлял «дипломатическое наступление» на Антиоха. Стороны делали вид, что предпринимают усилия для мирного разрешения конфликта, но в принципе война была предрешена и внутренне они были к ней готовы (см.: Арр.Syr. 2; 5; 15; Justin.XXXI. 4. 10).

Последнее посольство Антиоха в Рим имело главной целью «испытать настроения сената» (Арр.Syr. 6), т.е. направлялось не с миротворческой миссией, а для сбора разведданных. Мнения, что Антиох «всеми силами старался избежать войны» и «война с Римом не входила в его планы», следует признать ошибочными. Он рассчитывал на нейтралитет Рима, занятого войной с Филиппом, но ситуация изменилась быстрее, чем он мог ожидать. Римляне же ожидали от него дальнейшей экспансии, и даже вглубь Европы. Поэтому примирение между сторонами было просто невозможно.

В 192 г. Антиох, поняв, что переговоры ни к чему не приведут, вторгся в Грецию. Надеясь на помощь Этолии, он привёл с собой всего 10.000 воинов. Царь отверг план Ганнибала поднять на войну Карфаген и высадить войска в Италии. В Греции Антиоха встретили настороженно, а помощь этолийцев оказалась ничтожной. Лозунг освобождения греков от Рима никого не обманул. И не потому, что эта пропаганда «не имела чёткой социальной направленности» . Риму пока ещё верили, его «свобода» многих устраивала. Очевидно, все прекрасно понимали - Антиох будет «освобождать» для себя. Оказавшись в изоляции, царь уже в 191 г. был разбит и бежал в Азию. Война с упорно сопротивляющейся Этолией закончилась только в 189 г. Её территорию намного сократили, взяли большую контрибуцию, ослабленная, она «перестала беспокоить греческий мир» и служить помехой римской гегемонии.

Изгнанного Антиоха надо было добить в Азии, поскольку он бежал более испуганный, чем побеждённый. Добившись нейтралитета Вифинии, римляне вторглись в Азию. В 190 г. огромную армию царя разгромили в битве при Магнезии. Апамейский мир 188 г. низвёл Селевкидское царство до положения второстепенного государства и знаменовали собой установление римской гегемонии во всем Средиземноморье. Антиох «умолял о мире и легко шел на уступки» (Flor., XXIV, II, 18). Для Селевкидов поражение имело катастрофические последствия. Сразу после Магнезии правители Великой Армении и Софены объявили себя независимыми (Strabo.XI.14.5). Отпали западные районы Ирана. А потеряв Малую Азию, царство лишилось наиболее эллинизированных областей, что предопределило его неспособность противостоять натиску с Востока.

Так именно фракийский конфликт с Римом стал отправной точкой падения Селевкидской державы.

Характерно, что по пути в Азию римское войско только благодаря помощи Филиппа V прошло Фракию без потерь. На обратном пути, когда царь уже не обеспечивал безопасность дороги, фракийцы отбили у победоносной римской армии даже часть трофеев, а консул с потрепанным войском спасся, только уйдя на территорию Македонии (Арр.Syr. 43). Это показало римлянам, что завоевание Фракии - непростая задача, и они отложили ее на потом. Ведь главная цель: устранить возможных претендентов на обладание ею уже была достигнута. А так как для римской дипломатии вообще характерна неспешность и поэтапность действий, то этим она пока и ограничилась.

Конкретные события в маленькой Фракии имеют огромную теоретическую важность. В них, как в капле воды, отражено то переплетение и противоборство интересов держав, которое было так характерно для всего Восточного Средиземноморья. И они в концентрированном виде показывают цели, методы и средства римской дипломатии, долго и успешно применяемые ею против эллинистических государств. Поэтому фракийский кризис развивает и углубляет наши представления о сути восточной политики Римской республики.

После окончания 3 Македонской войны сенат возобновил давление на Селевкидское царство. Притом, отбросив дипломатические ухищрения, вёл себя прямолинейно до грубости. Ещё раньше Антиох IV официально испросил у Рима разрешения начать войну с Египтом (Polyb.XXVII. 19), но получил уклончивый ответ (Polyb.XXVIII. 1.9), т.к. война с Персеем ещё продолжалась. Уже разбив египетские войска и осадив Александрию, царь вновь отправил в Рим посольство с ценными дарами (Polyb.ХХХ.22), желая обеспечить себя от вмешательства сената. Египет, фактически разгромленный Антиохом IV, умолял Рим о помощи. Сенат молчаливо выжидал. Перспективы близкого окончания войны с Персеем выглядели весьма туманными. В таких условиях Рим никак не мог пойти на обострение отношений с Селевкидским царством. Отправленные к Антиоху римские послы «застряли» в Эгеиде, собирая информацию и выжидая. Попытки римских авторов оправдать их медлительность непогодой и бурным морем настолько не серьёзны, что комментировать их мы не будем. Малоубедительна и версия О. Моркхольма, полагающего, что римские послы не могли прибыть в Египет раньше, т.к. боялись македонских кораблей в Эгеиде. Римский флот господствовал на море, а кораблей у Персея было так немного, что бояться было просто нечего

Только получив вести о победе над Персеем, римское посольство отправилось к Антиоху, готовящемуся занять побеждённый им Египет. Глава посольства, Попилий Ленат, не ответив на приветствие царя и даже не пожав протянутую ему для приветствия руку, палкой очертил вокруг царя круг, сунул ему в руки письмо от сената и заявил, что Антиох не выйдет из этого круга, пока недаст ответа. Послание сената содержало в себе всего одну фразу - «Немедленно прекратить войну с Египтом» (Polyb.XXIX.27.7).

Заметим - ни приветствия, ни официального обращения с использованием титула царя! Но теперь, после окончательного решения «македонского вопроса», сенат мог себе позволить столь наглое и неуважительное поведение с селевкидским царём, что вообще стало характерной чертой римской дипломатии после 167 г.

Антиох IV, 14 лет проведший заложником в Риме и хорошо знавший квиритов, не посмел ослушаться. Так уже после 167 г. сложилась ситуация, когда одной фразы сената оказывалось достаточно, чтобы спасти целую страну. Разумеется, сенат при этом думал о своих интересах, а не о благе Египта.

После смерти Антиоха IV в 163 г., воспользовавшись малолетством наследника, сенат отправил в Селевкидское царство специальную миссию, имеющую приказ «всеми способами расстраивать силы государства» (Polyb.XXXI. 12.11). Ссылаясь на нарушение условий мира, заключённого с Римом, она вынудила селевкидское правительство сжечь флот и уничтожить боевых слонов. Приказ был выполнен, но в результате нападения возмущенного народа глава миссии, Октавий, был убит. Незадолго до того царевич Деметрий, бывший заложником в Риме, бежал на родину, убил малолетнего брата и стал царём. Он прислал в сенат ценные дары и выдал убийц Октавия, чтобы купить прощение за своё бегство из Рима (см. главу IV) и получить подтверждение прав на трон. В нарушение всех римских традиций сенат отказался принять убийц квирита. Любопытно объяснение этого поступка Полибием -- вину оставили неотомщённой, чтобы иметь право в любое время требовать возмездия (ХХХП.7.11-12). Аппиан почти дословно повторяет Полибия - «...желая сохранить это обвинение против Сирии на будущее для подходящего случая» (Арр.Syr.47).

Явно антиселевкидскую направленность имеет и история становления контактов сената с евреями, подданными Деметрия. В силу многих причин изученность римско-еврейских взаимоотношений оставляет желать лучшего. А между тем проблема этих взаимных контактов, взаимовосприятия, положения иудеев в римском государстве является интересной и важной, так же, как и степень влияния евреев на религию, культуру, экономику Рима. В историографии практически нет работ, свободных от этнической, религиозной или идеологической предвзятости. Несомненно, проблемы эти нуждаются в объективном и беспристрастном изучении, притом последовательно, с самых первых контактов двух этносов.

Очень долго они совершенно нигде не пересекались и практически ничего друг о друге не знали. Римляне медленно, но неуклонно и успешно расширяли пределы своего государства, поглощая все новые страны и народы. Рим находился на подъеме. Евреи, напротив, переживали далеко не лучшие времена своей истории. В 935 г. после смерти царя Соломона единое Иудейское царство распалось на два отдельных государства - Иудею и Израиль. В 722 г. Израиль был завоеван Ассирией, в 586 г. Иудею вместе с Израилем покорило Нововавилонское царство. Еврейский народ одновременно утратил и свою государственность, и национальную независимость.

После этого евреи последовательно были подданными Ахеменидов, Александра Македонского, Птолемеевского Египта. Несмотря на это, они сохранили свою этническую и религиозную самобытность. Птолемеи не покушались на их "национальные" устои и старались не ущемлять их этническое и религиозное самосознание. Поэтому евреи терпимо и лояльно относились к их власти. При Птолемеях население Иудеи увеличилось в два или даже три раза.

Однако в 195 г. Антиох III отвоевал Палестину у Птолемеев и положение здесь резко изменилось. Селевкиды усилили налоговое бремя на евреев и,самое главное, пытались провести их насильственную эллинизацию. Для царей это был вынужденный шаг, лишившись Малой Азии, наиболее эллинизированной части страны, они пытались создать опору среди восточных народов, превращая их в эллинов. Ответная реакция была соответствующей -- евреи стали врагами государства, в котором проживали. Греческой культура не была чужда эллинистическим евреям, но её насильственное внедрение стало основанием для разлома между иудаизмом и эллинизмом. В иудеях проснулась мечта о независимости, которая, собственно говоря, никогда и не угасала.

За века иноземного господства сохраниться как этносу евреям помогала идея богоизбранности их народа. И они свято верили, что Бог не оставит свой "излюбленный народ". Такие настроения хорошо заметны в Ветхом Завете: "Близко время его и не замедлят дни его, ибо помилует Господь и снова возлюбит Израиль... и дом Израиля усвоит себе иноземцев на земле Господней рабами и рабынями и возьмет в плен пленивших его и будет господствовать над угнетателями своими" (Кн. Исайи, 14, 1 -- 3). - "И Господь устранит тебя от скорби твоей и от страха, и от тяжкого рабства, которому ты порабощен был" (Кн. Исайи, 14, 5). --"Ибо так говорит Господь - за ничто были вы проданы, и без серебра будете выкуплены" (Кн. Исайи, 52, 3). Неразумная политика Селевки-дов привела к тому, что на почве оскорбленного национального достоинства евреев в Палестине началось сепаратистское движение.

Таким образом, накануне первого римско-еврейского контакта мироощущение и самооценка этих народов были очень разными. Римляне были преисполнены гордым осознанием величия и победоносной "успешности" своего этноса, при этом они совершенно не были расположены считаться с интересами других народов. Евреи же при высокой самооценке ощущали себя униженными и оскорбленными, но достойными лучшей участи, и потому они особенно болезненно воспринимали все, что не соответствовало их интересам. Следуетпомнить об этом моральном и этническом (социо-психологическом аспекте), иначе мы не сможем правильно понять последующие события.

Ослабив некогда могучее Селевкидское царство и низведя его до положения второстепенного государства, римский сенат и после этого не оставил в покое поверженного врага. Традиции римской внешней политики строились на принципах максимально возможного ослабления даже потенциально опасных соседей.

Следовательно, единственное, что могло объединять Рим и Иудею, -- это общая вражда к Селевкидам. Но цели у них были прямо противоположные: евреи стремились к независимости, а римляне в перспективе хотели бы установить свою власть над территорией всего Селевкидского царства, включая все народы, проживающие на этой территории, в том числе и евреев.

Как справедливо отмечал B.C. Сергеев, попытки Антиоха III восстановить величие Селевкидского царства вызвали усиление "национальной реак-ции" против эллинизма на всем востоке . Наиболее активным сопротивление эллинизму было в трех регионах: Египте, Персии и Иудее. Антиэллинистические настроения особенно окрепли при Антиохе IV, который вел себя с восточными народами особо бесцеремонно и чрезмерно грубо. Селевкиды вообще относились к евреям менее терпимо, чем Птолемеи, а Антиоха чрезвычайно раздражал небольшой народ Иудеи, упорно державшийся своей собственной культуры и религии.

Царь разграбил Иерусалим и продал в рабство все его население (1 Масс. 1. 29-32; 2 Масс. 5. 24). В 167 г. до н.э. он издал указ, фактически уничтожающий иудейскую религию (См.: 1 Масс. 1. 44). В храме Яхве стали поклоняться Зевсу Олимпийскому, за отправление иудейских религиозных обрядов, за соблюдение субботы и совершение обрезания полагалась смертнаяказнь. На иудеев начались гонения. Прямым следствием столь неразумной политики царя и стало мощное восстание Иехуды Маккавея.

В 161 г. Маккавей заключил официальный договор с Римом (Ios.Flav.Bell.Iud. 1.4) . Инициатива исходила со стороны иудеев , но не приходится сомневаться, что римский сенат встретил ее очень доброжелательно. Не исключено, что римляне сами намекнули Маккавею о готовности заключить такой договор.

Условия договора не предусматривали оказание взаимной военной помощи. Однако сам факт наличия соглашения Маккавея с Римом имел огромное политическое значение, вопреки утверждению Э. Бьювэна римляне тем самым и де-факто и де-юре признали независимость Иудеи. Никакой реальной помощи римляне ей не оказали, но восстание иудеев против Селевкидов получило хотя бы моральную поддержк. Тем не менее договор был направлен не столько на пользу Иудее, сколько во вред Селевкидам и исключительно на пользу самого Рима.

Самое главное в содержании договора, его суть - это обязательство не оказывать никакой помощи (военной, оружием, продовольствием, деньгами) тому, кто будет воевать с Римом либо Иудеей. В историографии этот договор иногда определяют как "договор добрососедства" или "дружественного нейтралитета". С такими определениями трудно согласиться. Во-первых, сами понятия "нейтралитет" и "добрососедство" не были известны античному миру. Во-вторых, римско-иудейский договор не был договором равных сторон, древняя дипломатия четко различала статус, ранг и силу участников переговорного процесса.

В-третьих, и это самое главное, договор приносил явную пользу только Риму. Сенат понимал, что евреи, как подданные Селевкидов, будут обязаныучаствовать в возможной войне своих царей против Рима и могут оказать римскому врагу очень существенную помощь. Теперь же в случае войны иудеи обязались не помогать Селевкидам (именно они подразумевались в тексте договора), облегчая римлянам достижение военной победы. римский дипломатия сенат селевкид

А сами римляне в любом случае не собирались помогать Иудее. Сенат явно не собирался сражаться за евреев . Не принимая на себя никаких обязательств, Рим получал одностороннюю выгоду -- исключал евреев из числа своих возможных врагов и ничего не давал взамен. Естественно, римляне и без того не стали бы помогать ни одному Селевкиду подавлять восставших против него иудеев. На обязательство Иудеи не помогать своему сюзерену Рим ответил обещанием не помогать своему врагу! Это не равный и вообще не честный обмен обязательствами.

Маккавеи вступили в союз с Римом, чтобы обезопасить свою страну , но ничего не получили от своего лукавого союзника. Вопреки своей обычной дипломатической практике, сенат после заключения договора даже не отправил послов в Селевкидское царство с требованием прекратить войну против иудеев и равнодушно воспринимал военные поражения Маккавеев. Уже в 160 г. Деметрий I покорил Иудею.

Римом всегда двигало холодное осознание собственных интересов, поэтому он абсолютно ничем не помог восставшим. Иудея обрела независимость исключительно собственными усилиями. Утверждение, что династия Маккавеев оказалась под покровительством Рима , отнюдь не соответствует действительности. Довольно скоро евреи поняли, что римская дипломатия просто использовала их для достижения собственных целей, и почувствовали себя обманутыми. Таким образом, итогом первого контакта для римлян стала уверенность, что они "переиграли" евреев и смогут делать это и впредь, а для иудеев -- разочарование и обида, позже переросшие в недоверие и страх. Все это омрачило последующие отношения.

Сначала евреи с уважением относились к римлянам, военная мощь которых была хорошо известна всему Средиземноморью. Иудея возлагала определенные надежды на союз, равное сотрудничество с Римом и его поддержку. Римляне же первое время не видели никаких отличий между иудеями и другими восточными народами, относясь к ним ко всем одинаково и довольно высокомерно. Если римляне свысока смотрели на греков, которым они были обязаны столь многими культурными заимствованиями, то ко всем прочим народам они тем более не испытывали, как правило, ничего, кроме презрения . Иудеев квириты просто никак не выделяли из общей массы «варваров». Учитывая высокоразвитое чувство этнического самосознания и самоидентификации, евреи, безусловно, воспринимали такое отношение с обидой.

Затем Рим надолго потерял интерес к Палестине и так как он не мог больше получить от нее никакой пользы, то она стала ему просто не нужна. Но за время, предшествующее более активным римско-еврейским отношениям, стороны лучше узнали друг друга, и это взаимное узнавание окончательно отвратило их друг от друга. По нашему глубокому убеждению, в межэтнических отношениях нельзя все сводить лишь к социально-экономическим и политическим мотивам. Огромное значение имеют факторы чисто бытового плана, которые во многом и определяют аспекты взаимного восприятия. В период ранней империи один из 14 районов Рима был почти сплошь еврейским, на бытовом уровне контакты безусловно были. Конечно, они ограничивались во многом случайным общением, квирит не мог глубоко знать обычаев и нравов евреев, но какие-то чисто внешние впечатления для формирования своего отношения он имел.

С имперской политикой римлян был тесно связан и их «культурный национализм», утверждавший исключительность и превосходство римских обычаев, нравов и установлений над культурными достижениями всех прочих на-родов . Евреев, вне всякого сомнения, должно было больно ранить римское высокомерие, на которое жаловались и другие народы Восточного Средиземноморья. Квириты же, активные и деятельные по натуре, с изумлением восприняли еврейское соблюдение субботы, с возмущением -- обрезание, которое, по античным понятиям, было равносильно нанесению увечья и надругательству над личностью мужчины и его человеческим достоинством. «Бедный! Обрезан он был» (Martial.Epigr.VII.82 - «verpuserat»). Религия иудеев казалась рим-лянам странной , Цицерон считал её варварским суеверием. Восприятие ее римлянами четко сформулировал Флор - «иудеи - нечестивый народ» (XL.5.30). Здесь, несомненно, он высказывает мнение, оформившееся задолго до его времени. Не случайно Цицерон подчеркивал, что евреи и их религия чужды и враждебны традиционной римской системе ценностей (Flac. 69). Еврейскую общину города Рима он характеризует как suspiciosa ас maledica (Ibid. 68), «недоверчивую и злоречивую» . Есть все основания говорить именно об этнически-ментальном взаимном неприятии этих двух народов.

Сенека, Тацит, Квинтилиан занимали по отношению к иудаизму явно враждебную позицию; Гораций, впрочем без желчи, иронизировал над легкове-рием евреев и их упорным стремлением обратить всякого в свою религию . Не мог обойти их великий насмешник Ювенал:

При этом римляне все-таки недостаточно хорошо знали как самих евреев, так и их религию, прекрасно понимая впрочем, что она сильно отличается от собственно римских религиозных представлений. Не случайно позже «принадлежность к еврейству определялась римским государством не этнически, а религиозно» . Следует добавить, что «всех шокировала обособленность евреев», но только благодаря ей еврейский этнос в условиях чужеземного господства и диаспоры мог сохранить свою самобытность. Для любой диаспоры вообще характерно внутреннее отчуждение от места проживания, оно усиливается от дискриминации и приниженного статуса, культурных барьеров, а здесь ещё добавились религиозная несовместимость и идея богоизбранной исключительности евреев. Однако римский менталитет, открытый миру и знакомый с эллинистическими идеями космополитизма, обособленность евреев воспринимал подозрительно, как проявление враждебного недоверия к римскому образу жизни. Поэтому чисто психологически отношение к евреям определялось сентенцией: «Кто не с нами -- тот против нас».

Наконец, идея богоизбранности евреев вызывала возмущение и насмешки, ведь для квиритов давно уже было ясно, какой именно народ является любимцем богов. Взаимное восприятие стало негативным задолго до того момента, как римляне и евреи впервые пролили кровь друг друга.

Все это во многом объясняет те жестокости, которые позже чинились Римом в Иудее.

Т.о., для сената контакты с евреями были только способом дополнительного ослабления Селевкидского царства, никакой симпатии к ним или сочувствия их угнетённому положению обнаружить не удаётся. Чрезмерно ослабив Селевкидское царство, Рим сделал его нежизнеспособным. Очевидно, это и стало главной причиной аннексии Сирии в 64 г.Даже не столько эпспансионистские тенденции в сенате, сколько опасения нестабильности на восточных границах Республики, поскольку последние Селев-киды не контролировали страну и не могли обеспечить здесь порядок. Это объяснение господствует в историографии. Мотивируя аннексию, Помпеи заявил последнему селевкидскому царю, Антиоху XIII, что тот не сумеет защитить Сирию (Just. 40.2.4). Попытки объяснить ликвидацию царства «пиратской»или «парфянской» угрозой представляются менее убедительными. Сила пиратов здесь явно преувеличивается, а Парфия на тот момент не представляла, и не могла представлять собой никакой угрозы римским интересам.

4. Причины деградации римской дипломатии во второй половине II в. до н.э.

На восточном направлении римской политики самыми главными и определяющими были контакты с эллинами. К ним же можно отнести и жителей Малой Азии, сильно эллинизированных. Кроме того, были достаточно периодические отношения с евреями и армянами, но они не имели большого значения. Единственный, кроме греков, народ на Востоке, военные и политические (но не культурные!) контакты с которым имели чрезвычайную важность -- это парфяне. Взаимодействие с ними настолько тесно связано с восточной политикой Рима, с разными оттенками римско-греческих отношений, что совсем обойти их просто невозможно. К тому же, римско-парфянский дуализм ярко иллюстрирует некоторые основные принципы римской дипломатии и, что ещё важнее, элементы её деградации вів.Это вообще было свойственно внешнейполитике Рима после окончания Митридатовых войн - огрубление и упрощение мер дипломатического воздействия на соседей. Особенно это заметно для первых контактов римлян с Парфией.

Противостояние с парфянами хорошо изучено, поэтому обратим внимание лишь на проблемы, далёкие пока от своего разрешения и важные для нашей темы. 1, Явную необязательность взаимной вражды, по крайней мере - для I в. до н.э. 2. Отсюда - степень вины сторон за установление враждебных отношений. 3. Два предыдущих пункта хорошо иллюстрируют причины деградации дипломатии Рима.

Противостояние вПарфией долгое время оставалось главной проблемой восточной политики Рима. Причины вражды усматривают в политических,экономических, даже «торговых» мотивах. При этом, как нам представляется, мало учитываются факторы другого порядка, и прежде всего - психологические и этнические.

Строго говоря, парфяне не были варварами: зрелая государственность, развитая культура, духовные традиции, унаследованные от ахеменидской Персии. Однако римляне первое время никак не выделяли их из массы других восточных народов, а вообще всегда воспринимали парфян именно как варваров.

Всё в этом мире взаимосвязано. Ослабляя в своих интересах Селевкидское царство, Рим тем самым подготовил почву для усиления Парфии и обретения независимости Арменией. Значительная часть восточных земель Селевкидов вошла в состав Парфянского царства. Однако в 30 г. II в. Парфия подверглась натиску кочевых племён, в борьбе с которыми погибли два царя, в ослабевшем государстве начались смуты и усобицы.

Сложившуюся ситуацию максимально выгодно для себя использовала Армения. Благодаря хронической слабости Селевкидов и временному упадку Парфии она стала расширять свои границы на юг и восток. Территориально Ти-гранII стал самым сильным монархом на Востоке. Он установил дружеские отношения с Митридатом Евпатором, что ещё больше укрепило его позиции. Экспансия Армении заставляла парфян искать союзников на Западе. Они вошли в контакт с Римом, чтобы ослабить мощь Армении. Отнюдь не потому, что испытывали какие-то симпатии к римлянам - для парфян это был вынужденный шаг.

Вести о том, что Сулла нанёс несколько тяжёлых поражений союзнику армян Митридату, несомненно, дошли до Парфии. Безусловно, парфяне знали о военной силе Рима. Исходя из постулата «Враг моего врага - мой потенциальный друг», они должны были с интересом воспринять информацию о римских успехах на Востоке. К тому же, эти успехи могли привести к соприкосновению римлян с западной границей Парфии. Учитывая силу Рима, Парфия была кровно заинтересована в том, чтобы новый сосед стал, как минимум, нейтральным - врагов парфянам и без того хватало.

Таким образом, реальной стала перспектива римско-парфянского сближения, и если не союза, то по крайней мере добрососедских отношений. Парфия была в этом весьма заинтересована, и для Рима это могло пойти только на пользу. Исторический шанс был упущен, и вина за это целиком ложится только на Рим.

Сулла изгнал из Каппадокии Гордия, ставленника Армении и Понта, перебив при этом множество каппадокийцев и ещё больше прибывших к ним на помощь армян (Plut.Sulla. V). В очередной раз от рук римлян потерпели поражение враги Парфии. В таких, казалось бы, благоприятных условиях и произошёл первый официальный контакт двух народов, ставших вскоре злейшими врагами. К несчастью для обоих народов, эта вражда стала хронической, уничтожая людские ресурсы и ослабляя обе стороны. Летом 92 г. в лагерь Суллы у Евфрата прибыло посольство от Арсака IIIво главе с аристократом высокого ранга Оробазом. Целью посольства была «просьба о союзе и дружбе» (Plut.Sulla.V.8). Инициатива встречи исходила от парфян, прибывших «utamicitiampopuliRomanipeteret» (Liv.Ep. 70; Vel. Paterc.II.24.3; Ampelius.XXXI; Fest.Brev. XV).

Как принял Сулла представителя народа, ищущего дружбы Рима? Во-первых, он даже не удостоил представителя суверенного царя аудиенции, приняв его в присутствии Ариобарзана, восстановленного римским оружием на троне Каппадокии. Во-вторых, занял центральное кресло, усадив Оробаза и Ариобарзана по правую и левую руку от себя (Plut.Sulla.V). Тем самым представитель Арсака оказался на равных с римской марионеткой Ариобарзаном. Арсак был низведён до уровня зависимого царя, к нему отнеслись как к клиенту Рима. Сулла недвусмысленно дал понять, кто является доминирующей стороной в переговорах. Было это его личным решением или отражало официальную позицию римского правительства?

Трудно видеть в случившемся лишь высокомерие Суллы. Причины значительно глубже. Он стал всего лишь выразителем тенденций, характерных для римской политики этого периода. Любопытна реакция римлян на грубые действия Суллы, одни хвалили его за унижение варваров, другие порицали за наглость и тщеславие (Plut.Sulla.V). Очевидно, первых было намного больше, чем вторых. Гордый осознанием своей силы, после Ганнибала и Филиппа V не встречавший достойных противников Рим повёл более жёсткую и более грубую политику, утратив предусмотрительность и гибкость, свойственные ему ещё в первой половине II в. За что вів.дважды и был наказан - сначала Митридатом, а потом и парфянами.