Монахи Киево-Печерского монастыря как особый социокультурный элемент древнерусского общества

Среди монахов был Федор, который ради поступления в Киево-Печерский монастырь «оставль убо мирьскаа и богатьство разда нищим, и бысть мних». Там же. С. 572. Подобно Арефе, который «сильно жалел о потере золота», Федор «врагъ стужение и печаль не малу имениа ради, розданнаго им нищим». Там же. Здесь уже начинает проявляться сомнение монаха относительно правильности сделанного выбора. Он начинает думать о будущем, о том, что он может покинуть монастырь, когда ему надоест подобная жизнь, и в этом случае необдуманно розданное богатство может пригодиться: «яко помышляше долготу лет и изнеможение плоти, яко недовольну ему бытии монастырьскою ядию». Там же.

Нередкими были случаи, когда состоятельные монахи тратили свои деньги и имущество на устроение монастыря. Среди таких черноризцев необходимо назвать Еразма. Киево-Печерский патерик упоминает, что «имеа богатство много, и все, еже имеа, на церковную потребу истроши, и иконы многы окова, и сий обнища вельми, и небрегом бысть никым же». Там же. С. 508. Как видно, такие люди не пользовались уважением.

Точно так же пренебрегали монахи братом Афанасием, который «болевь много умре. Два же брата отершее тело его мертво и отьидоста, увивши его, якожде подобаеть мертвого. Пребысть же мертвый весь день не погребенъ, бе бо убогь зело и не имеа ничто же мира сего, и сего ради небрегом бысть: богатым то всякъ тьщиться послужити и в животе и при смерти, да наследит что». Там же. С. 496.

Подобное пренебрежительное отношение проявляется со стороны братии и в отношении другого монаха - Пимена, который был больным с рождения. Родители принесли мальчика в Киево-Печерский монастырь с надеждой на его исцеление. Пимен мечтал стать монахом, несмотря на сопротивление родителей, которые всячески противились этому, «надеахуся, своему житию сего хотеша наследника имети, и възбраняху ему». Там же. С. 598. Но даже это обстоятельство не меняло отношения других монахов к Пимену. Киево-Печерский патерик отмечает, что, находясь в монастыре, «пребысть же Пименъ въ тяжей той болезни много лет, и яко гнушатися его и служащимъ тому, многажды бо оставляше его гладна и жадна два дьни или три». Там же. С. 602. Таким образом, можно сделать вывод о том, что монахи не старались помогать друг другу, не были проникнуты единой идеей духовного братства, а жили каждый сам по себе. Вероятно, больные монахи, которых, судя по многочисленным упоминаниям в Киево-Печерском патерике, было немало, были размещены в специальном помещении, удаленном от других. Ухаживать за больными были приставлены монахи, которые, судя по всему, не стремились к добросовестному исполнению своих обязанностей. Очевидно, это занятие было им в тягость, потому что «мниси же на то устроении, болным служати, небрежение же имущее к таковой службе, и сего въ забытии повергоша». Там же. С. 603. Кроме того, следует заметить, что пример с Пименом противоречит утверждению летописца о том, что богатым всякий старается послужить как в жизни, так и при смерти, чтобы получить что-нибудь в наследство. Пимену, как мы видели, его богатство не помогло завоевать расположение и уважение братии.

Мысль о том, что из желающих постричься в монахи большее предпочтение отдавали богатым, состоятельным людям, подтверждают слова Киево-Печерского патерика о двух погребенных в монастыре иноках, один из которых «хоте убо многажды пострищися и небрегом бысть от братиа нищеты ради». Там же. С. 604.

Рассматривая проблемы социального неравенства монахов, Н. М. Никольский отмечал, что «русские церковные порядки того времени на каждом шагу отступали от канонов. Живя в среде феодального общества, церковь должна была и сама проникнуться феодализмом. Уже самый состав высшего духовенства и монашества обнаруживает родство духовных господ со светскими господами. В монахи шли также князья и бояре, монахи из купцов и зажиточных крестьян встречались только как исключение. На монаха же, принятого в монастырь «за богорадь», то есть ради бога, без вклада, остальные монахи смотрели пренебрежительно, «с укоризною», держали его в черном теле и часто не признавали за ним равных с остальными прав в монастырской общине». Никольский Н. М. История русской православной церкви. Минск, 1985. С. 85.

Подобную оценку дает и И. У. Будовниц. Он отмечает, что, «кроме монахов-“профессионалов”, принятых в монастырь “за богорадь”, в монастыре жили и богатые иноки, которые за вносимый вклад обеспечивали себе на старости лет спокойное существование, могилу в ограде монастыря, поминание после смерти». Будовниц И. У. Монастыри на Руси и борьба с ними крестьян в XIV-XVI вв. М., 1966. С. 70.

А. Н. Сахаров указывал на существование немалой разницы между выходцами из богатой и бедной среды. «Первые приходили со щедрыми пожалованиями и находились, как правило, в привилегированном положении, причем, сохраняя у себя кое-какое имущество. Рядом с ними жили бедные монахи, которые не пользовались уважением у братии». Сахаров А. Н. Церковь в период феодальной раздробленности // Христианство и Русь. М., 1988. С. 49.

С. М. Соловьев также подчеркивал деление братии на бедных и богатых. Он писал, что «монахи в монастырях удерживали при себе имущество, от чего были монахи богатые и бедные». Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. Кн. 2. М., 1988. С. 64.

М. Н. Тихомиров, основываясь, главным образом, на информации, почерпнутой им из Киево-Печерского патерика, считал, что «в монастыре имелось большое количество выходцев из богатых и знатных кругов. Именно они стояли во главе монастыря и направляли его деятельность». Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 174.

Б. А. Рыбаков характеризует Киево-Печерский монастырь как «духовную академию, куда охотно поступали сыновья крупных вельмож, стремившихся сделать карьеру». Рыбаков Б. А. Мир истории: Начальные века русской истории. М., 1984. С. 147. Таким образом, Б. А. Рыбаков делает акцент на аристократическом происхождении первых печерских монахов. Кроме того, он подчеркивает, что многих из них в монастырь приводило желание сделать карьеру, получить образование, а отнюдь не религиозные и духовные помыслы и идеалы. По мнению ученого, монастырь действительно играл роль своеобразной школы по подготовке кадров русского высшего церковного духовенства.

Киево-Печерский патерик сообщает о том, что «из того Печерьскаго манастыря мнози епископи поставлени быша… Первый - Леонтие, епископъ Ростовьский, великый святитель, его же богъ прослави нетлением… По сем же: Николае и Ефрем - Переяславлю, Исайя - Ростову, Германь - Новуграду, Стефанъ - Владимиру, Нифонтъ - Новуграду, Маринь - Юрьеву, Мина - Полотску, Никола - Тьмутороканю, Феоктисть - Чернигову, Лаврентий - Турову, Лука - Белуграду, Ефрем - Суждалю… Есть бо всех боле 30». Киево-Печерский патерик. С. 482.

По мнению М. Н. Никольского, то, что «Печерские монахи становились епископами в других городах, давало монастырю возможность протянуть свои щупальца, (то есть, расширить свое влияние) далеко за пределы Киева». Никольский Н. М. История русской православной церкви. С. 35. Нечто подобное находим в Киево-Печерском патерике, авторы которого сравнивают монастырь с «виноградником Христовым». Из данного сюжета следует, что «прострошася розгы его до моря и до рекь, несть бо страны тоя, ни места, иде же не бысть лоза виноградника твоего». Киево-Печерский патерик. С. 462.

Среди монашеской братии были и такие лица, о социальном происхождении которых в источниках не упоминается ни слова. Среди таких монахов мы можем назвать Антония, Евагрия, Прохора, Василия и некоторых других. Например, о жизни Антония до того момента, как он захотел стать монахом, в источниках ничего не говорится. Не упоминается даже его мирское имя. Известно только, что «бысть убо некый благочестивый муж от града Любеча, желааше же въ иноческый облещися образь». Там же. С. 434. М. Н. Тихомиров считал, что «Антоний был не из числа простых людей, так как он совершил большое путешествие на Афон, которое требовало затраты крупных средств». Тихомиров М. Н. Древняя Русь. С. 73. Схожую точку зрения высказал Я. Н. Щапов. Он отмечал, что «вероятнее всего, Антоний являлся выходцем из состоятельных, возможно, боярских кругов города Любеча». Щапов Я. Н. Церковь в Древней Руси до конца XIII века // Русское православие: Вехи истории. М., 1989. С. 42.

Подобное можно сказать и в отношении инока Прохора. Известно, что он принял постриг во время княжения Святополка в Киеве, когда было много войн с половцами, усобицы и голод. Для нас остаются неизвестными его мирское имя, род занятий и общественное положение до принятия монашества. Из Киево-Печерского патерика можно выяснить, что «прииде некый человекъ от Смоленьска къ игумену Иоанну, хотя быти мних, еже же и постригъ Прохора того именова». Киево-Печерский патерик. С. 554.

Среди монахов был Иаков-пресвитер, о котором тоже практически ничего не известно, кроме того, что «пришелъ с Летьца с братом своимъ Паулом». Повесть временных лет // Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы IX - нач. XII в. М., 1978. С. 200. Из этого же источника следует, что Иаков принял постриг не в Киево-Печерском монастыре. Судя по всему, пришлые монахи имели ограниченные права. К ним относились с явным предубеждением. Например, пришлые монахи не могли быть избраны игуменами. Возможно, что сведения о социальном положении иноков намеренно замалчивались Нестором на основании идеи равенства всех членов церковного сообщества и отсутствия в их среде каких-либо иных различий, кроме определяемых достоинством священного сана, либо они были ему не известны.

Среди монахов, прославивших монастырь, были те, кто владел искусством врачевания. Обладал таким даром блаженный Агапит - «некто от Киева... пострижеся при блаженем отци нашеи Антонии». Киево-Печерский патерик. С. 522. Его социальное происхождение нам не известно. Он помогал мирянам и болевшим монахам. Лечил Агапит просто: он давал больному еду, «подаваа от своея яди, яже варяше зелие, и тако здравъ бываше болный молитвою его». Там же. Из упоминания Киево-Печерского патерика следует, что он якобы вылечил самого князя Владимира: «В ты же дни разболелся князь Владимир Всеволодович Монамахъ… И уже при конци бывъ, посылаеть мольбу къ Иоанну, игумену Печерскому, да понудит Агапита прийти до него, бе бо тогда княжа в Чернигове». Там же. С. 524. Агапит дал ему «зелие от своея яди… даровав здравие съ богомъ». Там же. С. 526-528. После своего чудесного исцеления Владимир Мономах захотел отблагодарить монаха, но «Агапит же, не хотя славим бытии, съкрыся». Там же. С. 526. Тогда князь отдал посланное врачу золото игумену.

Некто из монахов по имени Алимпий согласно Киево-Печерскому патерику, «иконы писати хытръ бе зело». Там же. С. 590. Интересно отметить, что в монастырь Алимпий пришел не по своей воле: он «преданъ бывает родителема своима на учение иконьнаго писания», Там же. С. 588. где-то около 1084 года. Это время приходится на начало игуменства Никона в Киево-Печерском монастыре, когда из Царьграда пришли мастера-иконописцы «расписывать церкви Печерские». Там же. Монашеский постриг Алимпий принял уже после окончания всех работ по росписи главного монастырского храма, то есть где-то около 1087-1088 гг., а все время до пострига он пребывал в монастыре как послушник. Став искусным иконописцем, Алимпий писал иконы не только «игумену и всей братии», но и на заказ, на киевский рынок. В первом случае Алимпий ничего не брал за иконы, а во втором - получал доход. Причем дело свое он вел совсем независимо от монастыря, но так, что среди монахов имелись посредники, которые брали на имя Алимпия заказы и получали за них вперед деньги. Судя по всему, писание икон на заказ приносило Алимпию немалый доход, так как он «на тричасти разделяше рукоделие свое: едину часть на святые иконы, а вторую часть въ милостиню нищим, а третью часть на потребу телу своему». Там же. С. 590.

Среди монахов были и выходцы из других стран. Киево-Печерский патерик упоминает «человека некоего, арменина родом и верою, хытръ же бе врачеванию». Там же. С. 524. Этот армянин лечил самого князя Владимира Мономаха, но, судя по всему, мало преуспел в этом деле, так как в монастырь его привело желание овладеть знанием врачевания умирающего Агапита. Он стал «стязатися с ним о врачевней хытрости, глаголя, ким зелиемъ целится какий недуг». Там же. С. 526. После этого армянин стал бывать в монастыре все чаще, а после смерти Агапита принял решение стать монахом, отрекся от своей веры. «И сий аръменинъ пострижеся в Печерьском манастыри, и ту животъ свой сконча въ добре исповедании». Там же. С. 528.

По повелению Святоши, в монастыре постригся вместе с князем лекарь Петр, родом сириец. Но постриг он принял не сразу. Придя в монастырь, Петр покинул князя, и «живяше в Киеве, врачюя многы». Там же. С. 500. Он неоднократно увещевал своего бывшего господина, живущего в монастыре в добровольной нищете, ссылаясь на то, что такой образ жизни не пристал человеку его происхождения. Когда князь уже был при смерти, «призвав же… его, святый глаголя ему острищися». Там же. С. 502. Таким образом, Петр принял постриг не добровольно, а по велению князя. Кроме того, Петр не хотел смиряться с нищетой, которая должна сопровождать монаха всю его жизнь. Возможно, что и постригся он в монастырь лишь из желания угодить князю или получить от него что-нибудь в наследство. Сокрушаясь по этому поводу, он часто говорил: «Что ли имам наследовати твоего имениа? Самому же нагу сущу». Там же. С. 528.

Отношение к иноверцам в монастыре было не лучше, чем к бедным братьям - это презрение, подчеркнутая дистанцированность. В качестве примера здесь, пожалуй, будет уместно привести фрагмент из «Слова» об Агапите: «Кто еси ты и коея веры еси?” Лечець же рече к нему: “Не слышалъ ли еси мене, яко арменинъ есмъ?” Блаженный же рече к нему: “То како смелъ еси внити, и оскврънити келию мою, и дръжати за грешную мою руку? Изыйди от мене, иноверне и нечестиве». Там же.

Среди монахов были и половцы. Упоминание о принятии половцами крещения есть в «Слове» Киево-Печерского патерика об иноке Никоне. Согласно этому известию, половчанин, державший в плену монаха, «по дьнех же мнозех прииде онъ половчинь въ Киевъ мира ради и вниде в манастырь Печерский и к тому не възвратися въспять, но крестися и бысть мних, и с родом своим, и ту живот свой скончаша в покаянии, работающее пленнику своему». Там же. С. 492.

Среди киево-печерской братии был монах по имени Симон (в миру Шимон) - представитель знатного варяжского рода, сын варяжского князя Африкана. При поступлении в монастырь ему пришлось переменить веру, то есть «оставить латинское заблуждение». Таким образом, «иже бывъ прежде варягь, нынъ же благодатию христовой христианинъ». Там же. С. 416. Неоспоримым является тот факт, что Шимон был богатым человеком. Будучи уже монахом, он пожертвовал для церкви золотые вещи: пояс и венец с изображения Христа, а «подавя ему имениа многа на възграждение манастырю». Там же. С. 414. Фраза Киево-Печерского патерика «яко же о своих черноризцехъ, тако и о мнъ грешнемъ помолися и о сыне моемъ Георгии, и до последних рода моего», Там же. С. 416. наводит на мысль, что Шимон принял христианство и христианское имя Симон, но не принял монашеского пострига и, возможно, жил в монастыре как послушник, имел определенные привилегии из-за своего княжеского происхождения и богатства. А «великая любовь» игумена к Шимону, вероятнее всего, объяснялась тем, что для монастыря в период его бурного строительства и становления необходимы были деньги. Поэтому Шимона, на наш взгляд, было бы правильнее рассматривать как одного из первых вкладчиков и попечителей монастыря.

Подобную традицию продолжили внуки и правнуки Шимона (Симона). Так, сын Шимона, Георгий, пожаловал монастырю «500 гривен сребра и злата 50 гривень на окование рацее преподобного», Там же. С. 450. послав это сокровище из Суздаля в Киево-Печерский монастырь вместе с одним из своих бояр. Позднее этот самый Георгий «къ многому подаанию и вдаст гривну, юже ношаше, в ней же веса 100 гривенъ злата». Там же. С. 452. Ниже в Киево-Печерском патерике приводится фрагмент письма, написанного сыном Шимона Георгием, из которого следует, что «аще ли кто и въ последнее убожество придет, не могый что дати, да поле в селех церкви оя положень будет». Там же. С. 454. Судя по содержанию письма, потомки Шимона (Симона) имели на территории монастыря собственную усыпальницу. Эту гипотезу подтверждает и одна из фраз Киево-Печерского патерика: «И сегоради правнуци его любовь имеют къ святому Дмитрию, ту бо имеють место свое в нем». Там же.

Бывший дружинником князя Бориса (сына Владимира Святого) Моисей Угрин был венгром. П. С. Стефанович считает, что «Моисей был представителем знатного рода при дворе киевского князя». Стефанович П. С. Боярство и церковь в домонгольской Руси. С. 52-53. На наш взгляд, подобное утверждение не совсем верно. Судя по всему, он был профессиональным воином, состоя вместе с братом Георгием в дружине первого русского святого. Согласно Киево-Печерскому патерику, Моисей во время борьбы Святополка и Ярослава попал в плен к знатной полячке, пытавшейся его совратить, и претерпел от нее разные муки ради сохранения своей «душевной чистоты, паче же и телесной». Киево-Печерский патерик. С. 544. После того, как «поднялся великий мятеж во всей польской земле», Моисей освободился из польского плена и пришел в Киево-Печерский монастырь, будучи уже серьезно больным человеком, еле ковыляя с палкой.

По словам Нестора, «их же ради добродетельнаго житиа и поганые крестишася и быша мниси, яко же оного ради блаженаго мученика Герасима жидове крестишася, сего же ради страстотерпъца Никона полоцы быша черноризци». Повесть временных лет. С. 494. На наш взгляд, эта фраза не лишена пафоса. Скорее всего, автор, таким образом, стремился подчеркнуть значимость Киево-Печерского монастыря, а также его решающую роль в распространении христианства на целые народы, его богоизбранность.

Среди первых иноков Киево-Печерского монастыря были четверо греков - «мастеров церковных», приехавших из Царьграда для строительства главной монастырской церкви. Где-то около 1084 г., уже в игуменство Никона, для росписи только что построенного Успенского собора из византийской столицы прибыли и живописцы. Со временем и строители, и художники «живот свой скончаша въ Печерскомъ монастыри въ мнишеском житии, и суть положении въ своемъ притворе». Киево-Печерский патерик. С. 426. Судя по всему, эти «греческие иконописцы из Царьграда» стали основателями иконописной школы или мастерской при Киево-Печерском монастыре. Скорее всего, она была открыта спустя некоторое время после их приезда в монастырь.

Надо отметить, что в монастыре были иноки, прославившиеся своими чудесами: такие, как Демьян, Еремия, Прохор и многие другие, упоминания о которых мы встречаем на страницах Повести временных лет и Киево-Печерского патерика. Демьян обладал даром исцелять людей: «Аще кто коли принесяше детищь боленъ, кацемь любо недугом одержим, принесяху в манастырь, ли свершенъ человекъ, кацем любо недугомь одержим, приходяше в манастырь к блаженному Феодосию, повелеваше сему Дамьяну молитву створити болящему; и абие створяше молитву, и масломь памазаше, и приемаху исцеление приходящий к нему». Повесть временных лет. С. 202.

У брата Еремии был дар предсказывать будущее и разоблачать «нечистые» помыслы монахов, давал наставления, как уберечься от дьявола. Другой старец, по имени Матфей, обладал действительно уникальным даром: он мог видеть пороки, мучающие монахов. Там же. С. 203. Правда, о социальном статусе этих монахов в источниках нет никакой информации. По мнению Б. А. Рыбакова, «эти иноки представляли собой нечто вроде декоративной завесы, скрывающей от горожан и крестьян истинный образ жизни монахов и наличие в монастыре аристократической прослойки». Рыбаков Б. А. Мир истории. Начальные века русской истории. С. 92-94. Но, тем не менее, «мужи въ томъ въ святем Печрьском манастыри», посвятившие себя служению богу, способны были творить разные чудеса, и «манастырь Печерськай прослыл как божествьнай и святой». Киево-Печерский патерик. С. 482-490.

Черноризцы Киево-Печерского монастыря были собраны едва ли не со всех концов Русской земли. Среди монахов, помимо киевлян, мы видим выходцев из Курска, Торопца, Чернигова, Полоцка. В их числе варяги, венгры, крещеные половцы, армяне и даже сирийцы. Сюда стекались представители самых разных социальных слоев: здесь были выходцы из княжеской среды, из боярства и купечества, а также представители простого люда. К числу таких относился просфорник Спиридон, который происходил из семьи «простых поселян» и «был неграмотен и невежда в слове». Но все же представителей первых социальных групп среди монахов было больше. Они были знатного происхождения и обладали немалым богатством, от которого давали определенные средства для устроения монастыря. Исходя из этого, мы можем говорить об аристократическом, по преимуществу, составе киево-печерской братии.

ГЛАВА 3. МОНАСТЫРСКИЙ БЫТ

Деятельность игуменов не ограничивалась заботами, связанными с благоустройством монастыря. В одинаковой мере они пеклись и об устроении и организации монашеского быта. Начало этим заботам было положено принятием Студийского устава игуменом Феодосием. В дальнейшем быт монахов определялся основными правилами общежительного монастыря: всем иметь все равное, простое и дешевое, нужное, а не излишнее, и ничего не называть своим.

Судя по данным источников, всё в обители совершалось не иначе, как с благословения игумена, и освещалось молитвой. Интересным для нас в этом отношении является Житие Феодосия Печерского. Оно повествует о том, что «егда бо братии манастыря сего хотящемъ варити, или хлебы пещи, или кую ину служьбу творити, тьгда же пьрьвое тьдъ единъ от нихъ възьметь благословение отъ игумена, таче по сихъ поклониться предъ святыимь олътарьмь три краты до земля, ти тако свещю въжьжеть от святаго олътаря и отъ того огнь възгнетить. И егда пакы воду въливая въ котелъ, глаголеть старейшине: “Благослови, отьче!” И оному рекущю: “богъ да благословить тя, брате!” И тако вься служба ихъ съ благословлениемъ съвьрьшаеться». Житие Феодосия Печерского // Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы IX- нач. XII в. М., 1978. С. 359. Если какой-либо монах совершал что-нибудь без надлежащего на то благословения, то подвергался порицанию от игумена и епитимии. Пищу, приготовленную без благословения, Феодосий обыкновенно приказывал бросать в огонь или в реку.

Следует подчеркнуть тот факт, что в монастыре существовали достаточно суровые порядки. В сводах правил и обычаев были регламентированы мельчайшие факты повседневной жизни: как петь, класть поклоны, читать, стоять в церкви, вести себя за трапезой. Возможно, такая строгая регламентация внутреннего распорядка была необходимой мерой борьбы с сохранившимися в монастыре чертами особножительства, которые имели место быть, независимо от нового монастырского устава.

Предписывалось самое строгое послушание, ибо от него зависело нормальное течение монастырской жизни. Подобную особенность отмечал Н. И. Костомаров. Он подчеркивал, что «главное для монахов - это беспредельное послушание воле игумена, послушание без всякого размышления. Оно ставилось выше всяких подвигов и изнурения плоти, выше молитв. Всякое переиначивание приказания игумена объявлялось грехом». Костомаров Н. И. Русская история в жизнеописаниях её главных деятелей: В 3-х т. Ростов-на-Дону, 1995. Т. 1. С. 37. На подобную особенность монашеской жизни обращал внимание и Г. Г. Прошин. В одной из своих работ он писал, что «пост, молитва, отказ от мирских соблазнов и послушание, послушание, послушание, - высшая, важнейшая обязанность и добродетель - превыше поста и молитвы». Прошин Г. Г. Правда о православных монастырях // Атеистические чтения. Сб. ст. М., 1988. С. 333.

Без позволения старшего никто из братии не мог не только выйти из монастыря, но и начать новую работу или перейти с одного места на другое. Братии в келиях не позволялось держать ничего своего: ни пищи, ни одежды (помимо предписанной уставом), ни другого какого-либо имущества. Казалось бы, простое правило, но из Жития Феодосия Печерского видно, сколько сил требовалось настоятелю, чтобы сохранить этот порядок нерушимым.

Собрав множество иноков, Феодосий никоим образом не хотел собирать в монастыре сокровищ, но «бе верою и надежею къ Богу въскланялся якоже паче не имети упования имением». И потому, если Феодосий, обходя кельи, находил что-либо подобное, то приказывал бросать вещи в огонь, «якоже вражию часть сущю и преслушание греху», а сам давал противившемуся монаху наставления в нестяжании. Феодосий призывал братию «тем же, братие, довъльни будемъ о уставныхъ одежахъ нашихъ и о брашьне предъложенемь на трапезьници от келаря, а въ келии от сицевыихъ не имущее ничьтоже, да тако съ вьсякыимъ усьрьдиемь и вьсею мыслию молитву свою чисту приносимъ к Богу». Житие Феодосия Печерского. С. 358.

Феодосий, видимо, справедливо полагал, что отсутствие любого другого имущества, кроме разрешенного уставом, освободит помыслы монахов от постоянных забот о нем, не заставит желать большего. Ибо, говоря словами Христа, «где сокровища ваши, там и сердца ваши». Когда у тебя ничего нет, то, следовательно, нет того, о чем нужно постоянно заботиться, ты свободен от соответствующих обязанностей и последствий, связанных с его владением. Феодосий, очевидно, рассчитывал на то, что в этой связи монахи будут проявлять больше усердия в церковных службах. Когда нет богатства, то нет и той тонкой ниточки, которая связывает монаха с внешним миром, удерживает его там, заставляя метаться в своих помыслах, постоянно размышляя о том, где лучше и что лучше. Когда человек лишен внутреннего беспокойства и духовно уравновешен, ему гораздо легче сосредоточиться на чем-то одном. В данном случае, на молитвах, как главном занятии любого монаха.

По мнению Н. М. Никольского, «молитвы не являются целью сами по себе: это только средство для покорения восьми главнейших человеческих страстей». Никольский Н. М. История русской церкви. М., 1985. С. 68. Кроме того, в монастырском уставе существовал запрет на «собинное имущество», хранимое в келье. Исходя из информации, содержащейся в источниках, мы можем сделать вывод о том, что этот пункт устава со всей строгостью соблюдался только в игуменство Феодосия и некоторое время после его смерти, примерно до конца XI века.

Подтверждением этого могут служить два крайне противоречивых упоминания о монашеских кельях. Мы считаем, что они относятся к разным периодам в истории монастыря: одно - непосредственно ко времени игуменства Феодосия (вторая половина XI в.), другое - ко времени игуменства его преемников (первая половина XII в.). Вообще, сведений, которые бы говорили об обстановке в келье, давали ее описание, в источниках практически нет. Иногда, правда, встречаются отдельные и весьма лаконичные упоминания, имеющие к этому отношение. К сожалению, они не являются исчерпывающими для создания полной картины, но, за отсутствием каких-либо других данных, мы считаем целесообразным привести их. На наш взгляд, это поможет проследить эволюцию монастырских порядков и правил, выявить изменения, произошедшие в жизни монашествующей братии за время игуменства преемников Феодосия.

Более ранним, относящимся к концу XI в., является упоминание о келье инока Агапита, который был пострижен в монастырь еще при Антонии, то есть до 1073 года. Согласно Киево-Печерскому патерику, в келье Агапита «и не бе бо ничто же крадомаго в келии его». Киево-Печерский патерик // Памятники литературы Древней Руси: XII век. М., 1980. С. 522. Анализируя эту фразу, можно сделать ряд предположений. Подобная оценка кельи может говорить о бедности или умеренности монаха, об отсутствии каких-либо предметов роскоши в обстановке кельи. Иначе говоря, обстановка была традиционной для того времени и, прежде всего, традиционной для жизни монаха, которая сама по себе уже предполагала отсутствие всякого постороннего имущества у человека, который, приняв монашеский обет, тем самым отрекся от прошлого. Впрочем, выше мы уже упоминали о том, что Феодосий очень строго следил за этим.

Более поздним, относящимся к началу XII в., является упоминание о келье инока Арефы. Судя по всему, он пришел в монастырь уже в период игуменства там преемников Феодосия. Согласно все тому же Киево-Печерскому патерику, Арефа «много богатъство име в келии своей». Там же. С. 510. Это считалось особенно тяжким грехом для монаха. Замечу, что для данного периода в монастыре это был не единичный случай. Исходя из вышесказанного, мы делаем вывод о том, что после смерти Феодосия его преемники перестали со всей строгостью соблюдать установленные уставом порядки. Началось довольно быстрое размывание сложившихся ранее норм монашеской жизни. По всей видимости, в монастыре вновь стала получать распространение келиотская традиция. В Киево-Печерском патерике неоднократно упоминаются деньги и богатства, которые держали монахи по своим кельям.

В источниках мы также встречаем упоминания о занятиях братии в келиях. В основном, это молитвы, чтение, пение «псалмов Давидовых и рукоделие». В Киево-Печерском патерике, в поучении епископа Симона иноку Поликарпу, упоминаются занятия монаха в келье: «все бо елико сътвориши в келии ни гоже суть: аще Псалтырь чтеши или обанадесять псалма поеши». Там же. С. 476.

Помимо чтения и пения псалмов, совершения молитв, многие монахи в своих кельях занимались переписыванием книг и их переплетом. Упоминание об этом находим в Житии Феодосия Печерского. Нестор рисует нам достаточно идиллическую картину: «Многашьды же пакы великууму Никону седящю и делающю книгы, и блаженууму въскраи того седящего и предущю нити еже на потребу таковууму делу», Житие Феодосия Печерского. С. 390. «Иларионъ бяше бо и книгамъ хытръ писати, сий по свя дьни и нощи писааше кныгы». Там же. С. 394.

Уставный распорядок дня в монастыре, судя по данным Повести временных лет, Жития Феодосия Печерского и Киево-Печерского патерика, был с величайшей тщательностью расписан буквально по часам и минутам, от момента пробуждения до отхода ко сну. Около полуночи начиналось монастырское утро. Пономарь обходил кельи и поднимал иноков. Так начинался долгий день монаха. По сигналу била все шли в храм, где начиналась служба полуночницы, когда в церкви «братия полунощное пение съверьшающем». Там же. С. 334. Как правило, после завершения этой службы следовало поучение настоятеля или кого-либо из «старшей братии». Согласно Житию Феодосия Печерского, преподобный «и егда же паки самъ поучаше братию въ цьркъви духовьныими его словесы и повелевааше пакы великууму Никону, яко и ис кънигъ почитающее поучение творити братии, таче и пакы преподобьнууму отьцю нашему Стефану, ексиарху тъгда сущю, послеже же игумену сущу того монастыря». Там же. С. 392. См. также: Макарий. История русской церкви: В 3-х кн. М., 1995. Кн. 2. С. 157. По всей видимости, в этом проявлялась забота игумена о нравственном и духовном состоянии монахов.

После поучения иноки возвращались в свои кельи, но уже не для сна. Они выполняли так называемое «келейное правило», состоящее из определенного числа поклонов и молитв. Около пяти утра монахов снова созывали на службу, так как «и се год бысть утрьнюму пению…, и пономареви биющю в било». Там же. С.354. Отстоявши заутреню, братия расходилась по своим кельям. Повесть временных лет отмечает, что монахи «по кельямъ почивающим по заутрени». Повесть временных лет // Памятники литературы Древней Руси: Начало русской литературы IX - нач. XII в. М., 1978. С. 240. Судя по данным Киево-Печерского патерика, кельи были «далеко от церкви». По мнению Е. В. Романенко, «такая планировка создавалась намеренно, так как удаленность келий от основных монастырских служб давала монахам возможность избежать искушения». Романенко Е. В. Повседневная жизнь русского средневекового монастыря. М., 2002. С. 75. После литургии - службы, во время которой совершается причащение, ? монахи шли в трапезную. Упоминание об этом есть в Житии Феодосия Печерского, которое повествует о том, что «се бо по святей литурьгии идущем тем на постьныя обед». Житие Феодосия Печерского. С. 366.

Затем все расходились на послушания, так что каждый монах был занят каким-то делом. Из Жития Феодосия Печерского следует, что «ово ли копытьца плетущее и клобукы и ина ручьная дела строящь… Другоицы же в ограде капахуть земленаго ради растения». Там же. С. 330. Киево-Печерский патерик упоминает блаженного Григория, «имеаше мал оградецъ, идее же зелие сеяше и древа плодовита». Киево-Печерский патерик. С. 532. Другой монах, Спиридон, «печаше просхвуры или дрова сек, или тесто месил». Там же. С. 586. Сам игумен Феодосий трудился наравне со всеми, невзирая на свое положение в обители, и, таким образом, личным примером прививал многочисленной братии навыки монастырского коллективизма. В Киево-Печерском патерике находим упоминание о том, что игумен «иногда бо воду нося, иногда же дрова секый, и тако всей братии собою образ подаваше». Там же. С. 460. Феодосий, кроме того, руководил всеми строительными работами в монастыре, принимая в них самое непосредственное участие, а также часто «въ пещьницю исхождааше и съ пекущими веселяшеся духъмь, тесто мешааше и хлебы пека». Житие Феодосия Печерского. С. 388.

Когда наступал час новой молитвы, монахи вновь «вьси въкупе съшедъшеся въ цьркъвь, пения часомъ творяхуть, таче святую служьбу съврьшивъше». Там же. С. 330. Удар в било около полудня собирал иноков к обеду, «вкусивъше мало хлеба и паки делеся своемь къждо имяшетъ». Там же. Послушания продолжались приблизительно до двух-трех часов дня.

Таким образом, большую часть ночи и все утро монахи проводили в молитвах и службах, поэтому для отдыха братии отводилось полуденное время. «Вратарь» запирал монастырские ворота сразу после обеда и не впускал в обитель никого до самой вечерни. В Житии Феодосия Печерского упоминается о распоряжении игумена привратнику: «По отъедеши обеда не отврьзаеть врат никому же, и никто же пакы да не въходитъ в монастырь, дондеже будяще годъ вечерьный, яко да полудьнию сущю почитають братия нощьныихъ ради молитвъ и утрьняго пения». Там же. С. 338. Подобный приказ Феодосия был продиктован и нежеланием того, чтобы «якоже да въ годъ полудьньный не сходят братия из манастыря». Там же. С. 340.

Иноки вновь собирались в храме с заходом солнца. В этот час наступало время новой службы, вечерни, во время которой «въ цьркви яко братии павечерняя молитвы поющимъ». Там же. С. 354. Это занимало приблизительно час-полтора. После окончания службы монахи из храма направлялись в трапезную на ужин и снова возвращались в церковь на так называемое «общее правило», включающее те же поклоны и молитвы. Расходились по кельям примерно в семь вечера. После повечерия инокам было запрещено ходить друг к другу, хотя бы для совместной беседы. Во всяком случае, в Житии Феодосия Печерского упоминается о запрете игумена на подобное времяпрепровождение. Феодосий, наставляя братию, говорил: «И не приходите же отъ келие въ келию, нъ въ своей келии къждо васъ да молитъ бога». Там же. С. 346. Письмо суздальского епископа Симона к печерскому черноризцу Поликарпу среди рассуждений об идеальном, с точки зрения Симона, образе жизни «истинного» монаха содержит осуждение ночных бесед: «Сам мятешися, хощещи же часто исходити от келиа въ келию и сваждати брата с братом, глаголя неполезнаа». Киево-Печерский патерик. С. 480.

Преподобный Феодосий имел обычай каждую ночь обходить все монашеские кельи, желая узнать, как монахи проводят время. «Егда бо услышааше кого молитву творящя, ти тьгда, вставь прославяше о немъ Бога, Егда же пакы кого слышааше беседующа дъва или трие съшедъшиеся въ купе, то же ту, удяривъ своею рукою въ двьри ти, тако отхожааше, назнаменавъ темъ свой приходъ». Житие Феодосия Печерского. С. 336. Утром он призывал виновных для беседы, раскаивающихся прощал, а на других налагал епитимии. В этот отрезок времени можно было поспать, потому что около полуночи снова проходил «будильщик» и начинался новый день. Как видим, на сон отводилось не более пяти-шести часов. Хотя из Жития Феодосия Печерского следует, что «яко да полудьнию сущю почиють братия нощьныхъ ради молитвъ и утрьняго пения». Там же. С. 338.

Следует отметить, что приход в церковь и участие в общем богослужении являлись строжайшей обязанностью для всех иноков без исключения. Можно сказать, что церковное богослужение являлось основой монастырской жизни. Особенно важная роль ему отводилась в общежительных монастырях, к числу которых относился и Киево-Печерский монастырь. Оно имело символическое значение, являясь неким воплощением идеи о том, что коллективная молитва является лучшим путем к спасению, нежели индивидуальная. Подтверждение этого находим в Киево-Печерском патерике, в одном из «Слов» которого подчеркивается, что занятия в келье имели меньшую значимость, чем соборная служба: «Все бо, елико сътвориши в келии, ничто же суть: аще псалтырь чтеши или обанадесять псалма поеши, то ни единому “Господи помилуй” уподобиться съборному». Киево-Печерский патерик. С. 476. Послушания составляли большую часть дня монаха; остальное, свободное от послушаний время, занимали молитвы, так как повседневная жизнь монаха обретает свое истинное значение лишь в молитве и богослужении.

Очень мало времени отводилось на сон, так что монахи нередко спали прямо во время богослужения. В источниках довольно часто встречаются упоминания о спящих во время богослужения монахах. Так, Киево-Печерский патерик отмечает, что, стоя в церкви во время заутрени, какой-нибудь брат «мало постояв и раслабевь умом, вину собе притворивь какову убо, исхождаше ис церкви, и шед спаше и не възвращашеся на пение». Другие же братья стойко переносили время службы, «крепко стоаше в пении своем, дондеже отпояху утренюю, и тогда идяху каждо в келиа своя». Там же. С. 470.

Следует упомянуть о том, что некоторые монахи даже не стремились посещать церковь. Из упоминания Повести временных лет следует, что некто из братии по имени Исакий, охваченный бесами, не желал ходить в церковь, так что монахам приходилось какое-то время силой приводить его в храм. Повесть временных лет. С. 202. Иной раз в источниках можно встретить упоминание о том, как на службе не присутствовал не то что простой монах, но даже сам игумен. Так, Киево-Печерский патерик упоминает, что к началу службы «яко игуменъ не всталъ есть», ее за него проводил «бес», которого распознал один из монахов, находившихся в церкви. Как видим, если сам игумен не был верен монашеским обетам и обязанностям, налагаемым на него этим духовным саном, то что можно говорить о простых монахах, которые, по большому счету, не имели достаточного опыта иноческой жизни.

Некоторые монахи «жизнь свою проводили в лености и грехах». Иные были слабы в своей вере и, будучи «захваченными происками бесов», подчас покидали монастырь. Хотя при пострижении будущие монахи давали обет «бытии в манастыри и до последняго издыхания». Киево-Печерский патерик. С. 524. Самовольно выйти за монастырские ворота означало нарушить данный перед богом обет. Тем не менее, Житие Феодосия Печерского упоминает, что «бе же ту единъ брат слаб сы, иже и часто отбегаше от блаженного монастыря». Житие Феодосия Печерского. С. 360. Здесь же находим другой пример: «Аще къто от святааго стада раслабелъ бе сьрьдцьмъ, отидяше от манастыря». Там же. С. 356. Еще со времен игуменства Феодосия в монастырском уставе закрепилось правило, запрещавшее монаху покидать обитель без разрешения игумена. За самовольный уход из монастыря противившегося монаха ждало наказание. Подобная участь постигла Михаля Тобольковича, который «изыйде по заутрени за ограду манастырьскую». Киево-Печерский патерик. С. 472. Любопытными, на наш взгляд, здесь являются различные символы и ведения, явившиеся монаху «по имени Матфей». Перед уходом Михаля Матфей увидел, как «толпа велика идяше от врат. И, възвед очи свои, и виде единого беса, седяща на свиньи и величающася, и другыа округъ его множество текуще». Там же.

На наш взгляд, подобное видение не случайно. Человек, живший в миру, видевший все разнообразие жизни, становясь монахом, резко отгораживался от нее. Замыкаясь в себе, человек вел иной образ жизни, поэтому в его сознании сравнение прошлого и настоящего было неизбежно. Это сравнение, как и воспоминание о «прошлой» жизни, приводило к искушению, успешно бороться с которым мог далеко не каждый. «Именно стремление к мирским радостям жизни, а не бес, - по справедливому замечанию Л. А. Ольшевской, - помогает монахам перескочить через монастырскую стену». Ольшевская Л. А. Типолого-текстологический анализ списков и редакций Киево- Печерского патерика // Древнерусские патерики. М., 1999. С. 271. Таким образом, видение, явившееся Матфею, - это ни что иное, как символ, выражающий искушение и духовную слабость монаха бороться с ним. Возможно, поэтому-то столь частыми были уходы из монастыря, но, несмотря на это, ушедших иноков «игумен строго поучал», наставляя их в «истиной вере», убеждая, что всё, что вне монастыря - тленно, невечно, греховно.

Собственно говоря, монахи, приняв постриг, не стремились к точному соблюдению всех пунктов «строгого устава». А. С. Хорошев по этому поводу писал, что «под монашеской рясой стучало человеческое сердце, а под монашеской отрешенностью нередко скрывался темперамент политического бойца, остроумного и яркого публициста». Хорошев А. С. Политическая история русской канонизации XI-XVI вв. М., 1986. С. 40-41.

Многие монахи, вступавшие в монастырь, сохраняли при себе значительную часть своего имущества, а не имевшие - «тужили по нему». Например, уже упоминаемый нами Еразм, отдавший все свое имущество на церковь, «въ всяко небрежении и бещинно дьни своа проводи». Киево-Печерский патерик. С. 514. Монах по имени Арефа был «скупъ и немилосердъ». Там же. С. 510. Федор оказался соблазнен сребролюбием: найдя клад в своей пещере, он хотел тайно покинуть монастырь, и, «въземши злато и отьити на ину страну». Там же. С. 572. Подобный образ жизни вел один из черноризцев - духовный сын старца Онисфора, который «не истинною подражаше житие того святаго, постъникъ сый являася лжею и целомудръся торя, в тайне же ядый и пиа и сквръно живый». Там же. С. 484. Из Киево-Печерского патерика узнаём, что этот чернец подвизался в монастыре в игуменство Пимена, то есть в период приблизительно с 1132 по 1141 год.

Анализируя все вышесказанное, мы можем сделать вывод о том, что к середине XII в. в Киево-Печерском монастыре окончательно оформились процессы, обозначившие отход от строгих положений Студийского устава, определявших и регулирующих нормы монашеской жизни. Братия начинала пренебрегать прежними правилами монастырской жизни, отклоняться от них. Появился соблазн стяжательства, исказивший духовные представления.

Намек на подобный процесс находим в «Похвале Феодосию Печерскому», составленной Нестором: «Аще бо и от пути заповедей господних уклонихомся и устава тобою преданнаго леностию не исправихомъ». Там же. С. 464. Как видим, монахи позабыли не только устав, но и заповеди Христа, называвшие лень одним из семи смертных грехов. Другой пример из той же «Похвалы»: «Въздвигнеши умъ нашь, падший леностию на земли». Там же. С. 468. При всем том пиетете, с которым источники говорят о монахах, они, помимо воли авторов, предстают людьми ленивыми. Таким образом, мы можем говорить о так называемом омирщении монастырского быта, о монахов.

На наш взгляд, монахов «испортили» деньги и ценные вещи, соблазн стяжательства стал приводить к еще большему забвению заветов труженичества и любви. Таким образом, мы можем говорить о том, что со времени игуменства Феодосия монашеский образ жизни значительно отличался от того идеала, который в своем послании к печерскому черноризцу Поликарпу описывал епископ Владимирский и Суздальский Симон. Еще больше укрепляется связь с миром и мирским обществом. Монахи все больше интересуются земным, отходя от духовного, так как «яко спона естъ миръскыми пекущуся заповеди божественнаа исправити». Там же. С. 458.

В. А. Зоц по этому поводу писал, что «иноки занимались только делами житейскими и проводили жизнь во всяком бесчинии». Зоц В. А. Православие и культура. Факты против домыслов. Киев, 1986. С. 88. На наш взгляд, правильнее всего характеризуют монашествующий состав Киево-Печерского монастыря слова епископа Симона: «От таковыа высоты въ глубину житейскую въпадшим». Киево-Печерский патерик. С. 494. В этой связи становятся понятными и наставления Афанасия, данные им перед смертью остальной братии: «Имейте послушание въ всем къ игумену, и кайтеся на въсякъ час и молитеся господу Иисусу Христу, и пречистей его матерее и преподобным Антонию и Феодосию. Се бо более всех вещей три сиа вещи суть». Там же. С. 496.

Соотнеся довольно разрозненные известия источников друг с другом, мы пришли к выводу о том, что в Киево-Печерском монастыре, в рамках выбранного нами для исследования временного промежутка, условно можно выделить две группы монахов: «Бывших прежде закона и по законе угодивших богу». Там же. С. 486. Мы считаем, что под словом «закон» здесь, в первую очередь, следует подразумевать монастырский устав. К первой группе относятся первые ученики Антония и Феодосия, которые несли в себе идеалы аскетизма и реально воплощали их в жизнь. Иными словами, они «еже ходиша бес порока по стезям правды». Там же. С. 466. Для этой группы было характерно строгое соблюдение всех норм и правил, которые существовали в монастыре. Ко второй группе можно отнести монахов, пришедших в монастырь в конце XI - начале XII века. Это было новое поколение подвижников, которое не прошло обучения иноческой жизни. Это поколение привнесло определенные послабления в монастырский образ жизни, в выполнение монашеских обетов. Несмотря на свое пребывание в монастыре, молодые монахи не были тверды в своем желании идти до конца по пути спасения. Их постоянно пленяют искушения, которые, судя по Киево-Печерскому патерику, «различными помыслы стреляють сердца наша и отводят ны божиа разумениа и любити нудят ны мимотекущаа и тленаа, и до конца погружают ны въ глубине греховней». Там же. С. 464.

Под влиянием этих и других факторов, у каждого из обитателей монастыря складывалось собственное представление о любви к ближнему и о нормах христианской морали. Помимо этого, на жизнь монашеской общины определенный отпечаток накладывала социальная неоднородность братии, которая, безусловно, определяла особенности взаимоотношений между монахами, на которые огромное воздействие оказывала жизнь сообща, заставлявшая монаха в молчании терпеливо выносить странности, недостатки, грехи, немощи всех и каждого. Кроме того, определенное воздействие оказывала та внутренняя борьба, которую монах каждый момент должен был вести с самим собой, со своим нетерпением, негодованием, своими вспышками гнева, своим изнеможением. Проблема отношения внутри братии постоянно в той или иной степени затрагивалась нами при изучении других аспектов повседневной монашеской жизни. На наш взгляд, необходимо более полное изучение этой проблемы, которая является более противоречивой.

В Киево-Печерском патерике можно найти следующие утверждения: «И вси в любви пребывающа, меньшии покаряющеся старейшим, не смеющее пред ними глаголати, но все съ покорением и послушанием великым тако же и старейшие имеаху любовь к меньшим, наказующе их и утешающее, яко чадо своя възлюбленнаа. И аще который брать впадал в некое съгрешение, и утешаху его и того единого епитемию разделяху любо трие или четыре, за великую любовь. Такова башеть божественна любовь в той святей братии въздръжание же и смирение». Там же. С. 468-470.

На наш взгляд, это несколько идеализированное суждение, которое нельзя целиком принимать на веру. Кроме того, оно не находит подтверждения среди других известий источников, касающихся взаимоотношений внутри братии, и даже опровергаются ими. Таким образом, приходим к противоречию, из которого следует идеализация, преувеличение действительности, допущенное автором, призванное, прежде всего, возвысить монашество из обыденной среды, являющей собой образец другой жизни, противопоставляемой в сознании остального мира существующей действительности.

Скорее всего, авторы Киево-Печерского патерика выдавали желаемое за действительное. Хотя из источников, в частности, из Жития Феодосия Печерского и Киево-Печерского патерика, видно, что Феодосий заботился об этом аспекте повседневности. Во взаимных отношениях монахов Феодосий проповедовал покорность и смирение, которые выражались в том, чтобы иноки при встрече «въ съмерении же да покланяете къждо другъ къ другу», держа при этом «руце съгъбене напрьсьхъ своихъ къжьдо да имате». Житие Феодосия Печерского. С. 392. Монах не должен был поддаваться «скорому гневу», ему следовало терпеть «досажение» со стороны других. Киево-Печерский патерик. С. 478.

Несмотря на существование такого взаимопонимания в монашеской общине, в Киево-Печерском патерике довольно часто встречается образ недовольного и честолюбивого монаха: «Даднесь кротокь - и утро яръ и золъ, въмале молчание - и пакы роптаниена игумена». Там же. С. 476. Возможно, что некоторые моменты и процессы в отношениях братии могли быть на начальном этапе жизни монастыря, но, очевидно, со временем могли подвергнуться изменению под воздействием новых веяний, так или иначе влияющих на монастырь и его обитателей в процессе исторического развития. В результате монахи стали ленивы, небрежны, лицемерны, завистливы, злы и корыстолюбивы.