Аристократия Парижа первой половины XIX века

При Июльской монархии число политических тенденций умножилось, и потому проблема приглашения в один салон людей с разными взглядами сделалась еще более деликатной. Герцогиня де Дино пишет 24 февраля 1836 года, через два дня после, образования нового кабинета во главе с Тьером: «Вдобавок к делению общества на два больших династических лагеря мы получим теперь столько фракций, сколько есть у нас обманутых в своих надеждах честолюбцев: фракцию Моле, фракцию Броя, фракцию Гизо, фракцию Дюпена и, наконец, фракцию Тьера. Причем каждый из этих государственных мужей ненавидит всех остальных по крайней мере так же сильно, как легитимисты ненавидят "золотую середину"».

Величайшей мастерицей соединять в своем салоне людей самой различной политической ориентации по праву считалась г-жа Рекамье. Делала она это на редкость элегантно. Так, в эпоху Реставрации она приглашала к себе в один и тот же вечер людей крайне консервативных взглядов, таких, как Матье де Монморанси и герцог де Ларошфуко-Дудовиль, и либералов вроде Бенжамена Констана, Лалли-Толландаля или г-на де Кателлана. Все участвовали в общем разговоре, «хотя бы по видимости сохраняя спокойствие».

Итак, в идеале светское времяпрепровождение -- занятие бескорыстное, вершина цивилизации. Не только беседа, но и другие формы культурной и художественной деятельности, которой предаются завсегдатаи салонов, -- чтение, музыка, -- свидетельствуют о том, что для светских людей салон -- средоточие всего доброго и прекрасного, а также хранилище изысканных нравов. С этой точки зрения жизнь в свете -- сама по себе привилегия и награда..

Эта идиллическая картина, которую рисует Дельфина де Жирарден и которую, как правило, не опровергает Ремюза, страдает одним недостатком: она далека от реальности. Страстям и соблазнам, которые таят в себе любовь, деньги, власть, светские люди подвластны ничуть не меньше, чем обитатели любой деревенской коммуны. Следует ли из этого, что свет был населен исключительно агрессивными молодыми водками, честолюбцами, для которых салоны и альковы модных женщин были не более чем необходимыми этапами на пути к преуспеванию? Следует ли принимать всерьез слова, которые Бальзак вложил в уста своего героя Растиньяка: «Для политика жена - это ключ к власти, машина, умеющая любезно улыбаться; она - самое необходимое, самое надежное оружие честолюбца; словом, это друг, который может совершить необдуманный поступок, ничем не рискуя, и от которого можно отречься, ни чем не поступясь».

Разумеется, степень влияния светской женщины на карьеру того или иного мужчины трудно определить с абсолютной точностью. В самом деле, ничто не оставляет так мало следов, как интриги, которые плетутся ради получения той или иной милости: ведь у людей, оставшихся в выигрыше, хватает ума не рассказывать в мемуарах о хлопотах их благодетелей.

В то же время тем, кто желал поступить на государственную службу, знакомства, завязанные в свете, бывали очень полезны.

При Июльской монархии знакомства приобрели решающее значение, потому что борьба за административные посты сделалась особенно напряженной. Французские факультеты права выпускали слишком много лиценциатов, а свободных должностей в государственной службе было слишком мало: каждый год университет кончало от девятисот до тысячи человек, из них пять-шесть сотен приходилось на Париж, а всех мест в центральной администрации и вообще на государственной службе было в общей сложности шесть тысяч. Многие молодые люди поступали в службу сверх штата, без жалования, в надежде рано или поздно дождаться назначения на оплачиваемую должность. Этот «административный искус» обходился очень дорого родителям молодых людей, однако и такие должности пользовались большим спросом. Даже сверхштатное место нельзя было получить, не имея покровителей и рекомендаций.

Дело в том, что все назначения целиком и полностью зависели от соответствующих министров. До начала 1900-х годов для поступления на службу в министерство не требовалось ни предъявлять диплом, ни сдавать экзамен. Те, кто не был лично знаком с министром, заручались поддержкой депутатов, способных оказать на этого министра определенное давление. Нелишне было обзавестись союзниками и в лагере оппозиции. Сверхштатные служащие трудились не покладая рук, потому что через полгода после их вступления в должность начальство составляло специальный доклад, в котором оценивались их поведение, прилежание и способности. Если по истечении двух-трех лет сверхштатники не получали оплачиваемой должности, они подавали в отставку. Порой ожидать оплачиваемой должности приходилось очень долго.

При парламентской монархии палата депутатов сделалась модным местом. Заседания ее были открыты для широкой публики, которая охотно их посещала. Напротив, заседания палаты пэров, на которые в эпоху Реставрации публика не допускалась и которая сделалась общедоступной лишь после 1830 года, популярностью не пользовалась.

Подчеркивая в 1826 году, что палата депутатов начинает играть важную роль в светской жизни, Стендаль объясняет это обстоятельство двумя причинами. Во-первых, молодые люди «самых выдающихся достоинств» видят в палате «великий инструмент для совершения преобразований, которые не замедлят произойти во Франции». Во-вторых, палата -- своего рода барометр таланта: до Революции человек острого ума сочинял стихи или статьи; в эпоху Реставрации он обязан быть депутатом и ежегодно произносить перед коллегами «пару сносных речей».

Если заседания палаты депутатов пользовались большой популярностью и были в моде, о самих депутатах этого сказать нельзя. Светский человек мог сделаться депутатом, не повредив своему положению в свете, однако не всякий, кого избирали депутатом, мог стать светским человеком.

Многие депутаты посещали в Париже лишь официальные приемы. Среди депутатов встречаются как люди заурядные, так и личности, выделяющиеся из общей массы. Именно первые, люди безвестные, вкупе с мелкими чиновниками и представителями торговой буржуазии, «лавочниками», сообщали такой непривлекательный вид официальным собраниям. В эпоху Реставрации двор и Предместье считали эту публику недостойной своего внимания. После 1830 года двор сменил гнев на милость, и выскочек стали приглашать в Тюильри, Сен-Жерменское же предместье осталось непреклонным; его мнение разделяли журналисты, всячески способствуя дискредитации официальных празднеств в глазах общества.

25 января 1829 года граф Руа, министр финансов, давал бал. Свое крупное состояние он нажил недавно. Гостей он принимал вместе с дочерьми, г-жой де Талуэ и г-жой де Ларибуазьер (обеих он выдал за аристократок). Приглашено было две тысячи человек. Однако ни двор, ни Предместье не почтили особняк на улице Риволи своим присутствием.

С самого начала эпохи Реставрации депутаты, руководствуясь своими политическими пристрастиями, разделились на группы, которые очень скоро стали называться «собраниями». У каждого из них имелся лидер; так возникли «собрание Пье», «собрание Терно», «собрание Лаффита». Собрания отличались от парламентских комиссий, призванных прорабатывать вопросы, которые будут затем обсуждаться в палате; они представляли собою нечто среднее между рабочей группой и кругом завсегдатаев салона.

В начале сессии 1815 года некий Виллель описывает родным свою жизнь: «Почти каждый день я до одиннадцати вечера или даже до полуночи провожу время в обществе депутатов, обсуждая с ними вопросы, которыми вскоре займется палата. Эта часть наших занятий любопытнее всего. Существует, пожалуй, десяток или дюжина подобных собраний, не считая собрания г-на Вуайе д'Аржансона, куда входят исключительно сторонники Бонапарта; это собрание я, сами понимаете, не посещаю, но вот в собрания роялистов меня приглашают постоянно».

8 декабря 1815 года Виллель сообщает отцу об образований группы либеральных роялистов, поддерживающих министерство герцога де Ришелье. Группа собирается у г-на Руа на улице Сент-Оноре: «Г-да Алексис де Ноай, Пакье, Луи, Беньо, Руайе-Коллар и другие сторонники министерства, утверждающие, что их начинание одобрено королем, привлекли в свое собрание многих депутатов». Сам же Виллель довольно скоро приобрел известность как глава «улырароялистов» -- так примерно в эту пору начали называть людей, политическую линию герцога де Ришелье не приемлющих.

В следующем году, после роспуска Бесподобной палаты (Ультророялистская палата, распущенная Людовиком XVIII в сентябре 1816 года за чрезмерный консерватизм) и октябрьских выборов, Виллель, снова избранный депутатом от департамента Верхняя Гаронна, продолжает свою парламентскую деятельность; во время сессии при его активном участии организуется ультрароялистское «собрание Пье». 4 ноября 1816 года, в день открытия сессии, Виллель пишет жене: «Сегодня я обедаю у Пье; вчера у нас состоялось в его доме довольно многочисленное собрание, а нынче вечером мы соберемся вновь». В январе 1817 года Виллель признается, что, к его величайшему огорчению, у него нет ни единой свободной минуты: все вечера он проводит с депутатами-единомышленниками, организуя собственную парламентскую группу.

Пье, бывший адвокат, депутат от Ле-Мана, живший на углу улицы Терезы и улицы Вантадур, один-два раза в неделю, а в начале сессии даже чаще приглашал коллег к себе домой, угощал их обедом, а затем в своей гостиной устраивал «заседание палаты, на котором сам же и председательствовал». Барон де Френийи, в 1821 году посещавший собрания в доме Пье, объясняет: «Там предварительно обсуждали темы парламентских заседаний, определяли повестку дня, голосовали, распределяли роли, и принятое решение становилось обязательным для всей партии».

Свои «собрания» были также и у оппозиции, на выборах 1817 и 1819 годов укрепившей свои позиции в палате и образовавшей там партию независимых. 26 ноября 1819 года Виллель пишет родным: «Из депутатов нашей палаты пятьдесят человек посещают собрание Терно, а пятьдесят четыре -- собрание Лаффита; сто десять депутатов -- вот, собственно, и все парламентские либералы». «Собрания» оппозиции также не ограничиваются политической деятельностью и функционируют одновременно как светские салоны.

Можно сказать, что, хотя не все салоны были политическими, всякое парламентское «собрание» и, шире, всякая группа людей, объединенных общими политическими симпатиями, не чуждались светской общежительности. Это относится и к группе молодых депутатов, к которой в первые годы Июльской монархии примкнул Ремюза. Все они до 1830 года занимались журналистикой, все были полны сил и рвались в бой. В группу эту входили Тьер, Дювержье де Оран, Дюмон, Жобер, Маюль, Ренуар, Дюшатель, Вите, Пискатори, Гизар, Жанвье, Дежан; сами себя они называли «Бригадой»: «Все вместе мы составляли довольно грозную силу; независимость нашей позиции и наших речей, наша привычка к серьезным размышлениям, наши светские связи, безупречность наших убеждений и нашего прошлого превращали Бригаду в своего рода Демона, имя которому Легион: нас можно было не любить, но пренебрегать нами было невозможно».

4. Светские развлечения

4.1 Бульвар, жокей-клуб и светские кружки

Журналист Ипполит де Вильмессан, прославившийся тем, что догадался надушить страницы журнала «Сильфида» духами от Герлена, пишет в своих «Записках»: «Около 1840 года английское словосочетание High Life еще не было известно. Чтобы выяснить, к какому классу принадлежит человек, не спрашивали, принадлежит ли он к высшему обществу, спрашивали только:

"Он человек светский?" Всё, что не было светским, не существовало. А всё, что существовало в Париже, каждый день, около пяти часов, имело обыкновение стекаться к Тортони; двумя часами позже те, кто не ужинали в своем клубе или дома, уже сидели за столиками Парижского кафе; наконец от полуночи до половины второго отрезок бульвара между Гельдерской улицей и улицей Ле Пелетье был полон людьми, которые порой вращались в разных кругах, но непременно обладали одинаковыми бусами, знали друг друга, говорили на одном языке и имели общую привычку встречать друг друга каждый вечер».

Это определение понятия «весь Париж» времен Июльской монархии совсем не похоже на то, которое давала ему г-жа де Гонто в эпоху Реставрации: «все особы, представленные ко двору». В 1840 году, давая определение хорошему обществу, никто уже и не вспоминает о дворе. Да и светское общество в это время уже не отождествляется с хорошим обществом: отныне оно включает в себя Бульвар, а самым заметным его центром, становится кафе Тортони.

Что такое Бульвар? Это слово, так же как слова «Сен- Жерменское предместье» или «предместье Шоссе д'Антен», имеет два смысла -- географический и символический. Бульвар был оживленной артерией, которая шла от площади Республики к церкви Мадлен и включала в себя несколько бульваров: Бон-Нувель Пуассоньер, Монмартр, Итальянский бульвар, бульвар Капуцинок. Все эти улицы существовали уже в XVII веке, но в моду они вошли лишь около 1750 года.

Однако чаще всего Бульваром называли только Итальянский бульвар, заслуживший репутацию самой элегантной улицы Парижа в эпоху Директории. Часть этого бульвара получила тогда имя «Маленький Кобленц», потому что стала местом встреч эмигрантов, вернувшихся во Францию. В эпоху Реставрации отрезок Итальянского бульвара от пересечения с улицей Тэбу (на этом перекрестке друг против друга находились кафе Тортони и Парижское кафе) до церкви Мадлен был назван Гентским бульваром по имени города, где Людовик XVIII провел Сто дней. Поэтому модников прозвали «гентцами». Прогуливались они только по правой стороне Бульвара, по направлению к церкви Мадлен.

Бульвар символизировал определенный стиль жизни, которую вели мужчины, принадлежавшие к светскому обществу. В первую очередь жизнь эта протекала в кафе и кружках. Если летом эти господа использовали сам бульвар как «салон на свежем воздухе», то зимой они встречались в более защищенных местах: у Тортони, в Парижском кафе, Английском кафе и кружках, таких, как Союз, Жокей-клуб, Сельскохозяйственный кружок.

Жизнь на бульварах протекает не только в кафе. Здесь ведется оживленная торговля. Около 1830 года появились «базары» (универсальные магазины): Промышленный базар на бульваре Пуассоньер, базар Буффле на Итальянском бульваре и Дворец Бон-Нувель, где, помимо всевозможных прилавков, имелись концертный зал, выставочный зал и диорама. Во времена Июльской монархии торговля предметами роскоши, которая поначалу велась вокруг Пале-Руаяля, постепенно перемещается на бульвары. Перед праздниками модники толпятся у Сюсса, в пассаже Панорамы, покупая подарки: безделушки, ювелирные изделия, фарфор, рисунки и картины. Упомянутый Рудольфом Аппоньи Жиру, чья лавка расположена на углу бульвара Капуцинок и одноименной улицы, тоже торгует подарками: игрушками, произведениями искусства, бронзовыми статуэтками, роскошными писчебумажными товарами, кожаной галантереей и т.п.

Кроме того, Бульвар предлагает парижанам всевозможные развлечения. В доме 27 по Итальянскому бульвару, на пересечении с улицей Мишодьер, находятся Китайские бани. Открытые незадолго до Революции, они с 1836 до 1853 года были роскошным местом отдыха. Вход в бани стоит очень дорого, от 20 до 30 франков, посещают их прежде всего богачи с Шоссе д'Антен. Там есть парильни, ароматические ванны, массаж, и конечно, все это дополняет экзотическая обстановка -- архитектура и убранство в китайском стиле: крыша в виде пагоды, гротескные восточные фигурки, иероглифы, колокольчики и фонарики.

Еще одно место развлечений -- игорный дом Фраскати на пересечении бульвара Монмартр с улицей Ришелье. В 1796 году этот красивый особняк, построенный Броньяром, был куплен Гарки, неаполитанским мороженщиком, который пожелал расписать его стены в помпейском стиле -- фресками с изображением людей и цветов. Гарки превратил особняк в своего рода казино с кафе, танцевальным залом и игорным залом. В этот игорный зал, в отличие от игорных притонов Пале-Руаяля, допускались только элегантные дамы и господа. Игра начиналась в 16 часов и продолжалась всю ночь. В два часа ночи игрокам подавали холодный ужин. Но у Фраскати можно было и просто поужинать или выпить стаканчик вина по выходе из театра. С 1827 года по 31 декабря 1836 года -- дата закрытия игорных домов в Париже -- там располагалось также игорное откупное ведомство. В 1838 году здание было разрушено.

Наконец, на бульварах к услугам парижан имелись разного рода зрелища. Наибольшее число театров находилось на бульваре Тампль.

Элегантные господа ездили по Парижу, по Елисейским полям, вБулонский лес, по Бульвару верхами. Верховой езде они учились в манежах: вманеже на улице Дюфо или в манеже на улице Шоссе-д'Антен, открытомпосле 1830 года графом д'Ором, бывшим главным берейтором Сомюрскойкавалерийской школы, потому что манеж в Версале, единственное место, гдеможно было научиться французской манере верховой езды, после Июльскойреволюции закрылся.

Первые скачки, организованные по правилам, на английский манер, состоялись во Франции в 1775 году по инициативе графа д'Артуа и несколько лет привлекали публику на равнину Саблон. Потом они перестали пользоваться успехом, и интерес к ним вновь пробудился только тогда, когда граф д'Артуа взошел на престол под именем Карла X: теперь скачки стали проводить на Марсовом поле. Но особенную популярность они приобрели после того, как в 1833 году было создано Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции, а в 1834 году -- Жокей-клуб.

Интерес к конному спорту усилился еще в конце эпохи Реставрации. Определяющую роль здесь сыграло английское влияние: после того, как многие французские дворяне прожили некоторое время в Англии на правах эмигрантов, все английское вошло в моду.

В 1826 году жил в Париже англичанин по имени Томас Брайен, который, видя, что молодые французские модники совсем не разбираются в лошадях, решил извлечь из этого выгоду. Он организовал Общество любителей скачек и в 1827 году составил небольшой учебник, содержавший британские правила их проведения, что позволяло элегантным господам говорить о модном спорте со знанием дела. 11 ноября 1833 года было образовано Общество соревнователей улучшения конских пород во Франции при непосредственном участии Брайена.

Членами Жокей-клуба были светские люди, а не литераторы и не власть имущие. Поэтому политические споры были запрещены. Высшее общество принципиально ставило себя выше расхождений во взглядах: в Жокей-клубе можно было встретить легитимистов, таких, как маркиз де Рифодьер, который в 1832 году дрался на дуэли, защищая честь герцогини Беррийской, бонапартистов, как, например, князь Московский, сторонников герцога Орлеанского, таких, как будущий герцог де Морни.

Альтон-Ше, перечисляя преимущества кружков, прежде всего называет уверенность в том, что там можно встретить только людей из хорошего общества. Там можно играть, не опасаясь шулеров, меж тем как в другие места, например, в Парижское кафе, допускали всех без разбора. Следовательно, в Жокей-клубе было дозволено без угрызений совести разорять друзей!

Прочие достоинства были практического свойства: члены Жокей-клуба имели возможность за довольно скромную цену наслаждаться роскошью и комфортом (среди прочего, клуб располагал восемью туалетными комнатами и двумя ванными), да и кормили здесь лучше, чем в ресторане. На ужин, который для господ, которые отправлялись затем в театр или в свет, начинали подавать с шести часов, надо было записаться с утра; каждый вечер в Жокей-клубе собирались пятьдесят-шестьдесят его членов. Жизнь здесь шла в том же ритме, что и в свете. До полудня салоны пустовали; люди, стригшие купоны, приходили к трем часам. В 5 часов, когда любители прогулок возвращались из Булонского леса, в клубе собиралась целая толпа.

Общество поощрения и Жокей-клуб определенно способствовали развитию конного спорта. Первый стипль-чез состоялся в 1829 году, первые скачки с препятствиями -- в марте 1830 года. В 1830 году была расширена эспланада Марсова поля, но на скачках в те времена лошади бежали не одновременно, а по очереди. С 1833 года Общество соревнователей мечтало превратить в ипподром лужайку в Шантийи. Поскольку замок принадлежал герцогу Омальскому, спросили позволения у Луи-Филиппа, и тот отнесся к этому плану благосклонно. Итак, в 1834 году в Шантийи был открыт ипподром. Скачки в мае 1835 года имели большой успех.

В эпоху Реставрации существовало много кружков, объединявших светских господ. Но судьба двух первых -- Кружка на улице Граммона (1819 год) и Французского кружка (1824 год) -- складывалась нелегко, потому что было трудно получить официальное разрешение, и кружок на улице Граммона существовал лишь благодаря попустительству властей; в 1826 году оба кружка были запрещены. Наконец в 1828 году правительство Мартиньяка пришло им на помощь и выдало разрешения. В это время и был создан самый известный кружок -- «Союз». Его основателем стал поклонник английских нравов герцог де Гиш, руководивший также и двумя предыдущими кружками.

«Союз» стал вторым кружком на улице Граммона. С 1828 по 1857 год он занимал особняк Леви на углу улицы Граммона (дом 30) и Итальянского бульвара (дом 15), а затем переехал на бульвар Мадлен. Принимали в этот кружок с большим разбором. Вступительный взнос составлял 250 франков, ежегодный взнос -- столько же. Членский взнос в кружке на улице Граммона равнялся только 150 франков в год. Каждому кандидату требовались рекомендации двух членов клуба (для кружка на улице Граммона достаточно было одной). Прием проходил путем «общего голосования», в котором должны были принимать участие не меньше двенадцати членов. Один черный шар из двенадцати означал отказ (на улице Граммона -- три шара). В клубе числилось триста постоянных членов (в кружке на улице Граммона -- пятьсот), но иностранцы, временно проживавшие в Париже, могли стать членами на полгода, заплатив взнос 200 франков.

«Союз» был более шикарным заведением, чем Жокей-клуб, и объединял аристократов и членов дипломатического корпуса. После 1830 года он стал

оплотом легитимизма: в него вступали в то время отставные офицеры королевской гвардии, сановники прежнего двора и те дворяне, которые были против новых порядков. Деловые люди из квартала Шоссе-д'Антен в кружок не допускались. Если барон Джеймс Ротшильд и был принят, то не как банкир, а как дипломат. «Союз» можно, пожалуй, назвать самым элитарным из парижских кружков.

Сельскохозяйственный кружок, называемый в обиходе «Картошкой», был основан в 1833 году агрономом г-ном де'Ла Шовиньером. Поначалу он назывался Сельскохозяйственной ассоциацией, потом Сельским Атенеем и наконец Сельским кружком, пока в 1835 году не получил окончательное название -- Сельскохозяйственный кружок. Размещался он в Нельском особняке на углу набережной Вольтера и улицы Бон. Этот кружок объединял людей, интересовавшихся экономикой и социальными идеями. Среди его членов мы встречаем представителей знаменитых аристократических родов, людей, прославившихся на поприще экономики и сельского хозяйства, а также людей не знатных, но «завоевавших себе место своей честностью и умом».

Сельскохозяйственный кружок сделался настоящим клубом только в 1836 году; отныне там собираются, чтобы играть, читать газеты и беседовать. В то же время кружок сделался легитимистским, методично отвергая тех, кто был так или иначе связан с новым режимом. В Сельскохозяйственный кружок входили многие политические деятели эпохи Реставрации, от барона де Дамаса до г-на де Лабуйери, включая г-на де Шастеллюкса и графа Беньо.

Сельскохозяйственный кружок отличался от других клубов лекциями, которые, начиная с 1833 года, устраивали в его стенах сначала г-н де Ла Шовиньер, а затем г-н Меннеше. На лекциях речь шла о «важных научных, экономических и художественных проблемах»: производстве сахара, железных дорогах, магнетизме, разведении лошадей, тюрьмах, Рашели и трагедии и т.д.

При Июльской монархии эволюция от высшего общества к полусвету и Бульвару ярче всего проявлялась в Жокей-клубе. Жокей-клуб имел репутацию заведения новомодного, идущего в ногу со временем. Быть может, потому, что он не был легитимистским. Вернее, быть может, он потому и не был легитимистским, что был более современным, сосредоточенным на лошадях, то есть на моде. Ни родовитость или дипломатический пост, как в «Союзе», ни интерес к сельскому хозяйству, как в Сельскохозяйственном кружке, не давали права на вступление в Жокей-клуб, -- для этого требовались «громкое имя, блестящая жизнь, любовь к конному спорту и мотовство», характерные для денди. С Жокей-клубом свет обосновывается на Бульваре. Клуб, проповедовавший стиль жизни, где главную роль играли лошади и развлечения, служил связующим звеном между высшим светом и миром театра.

Этот новый стиль общежительности еще ярче проявится в менее престижных кружках, члены которых предавались радостям Бульвара, даже не прикрываясь интересом к конному спорту или еще к чему-либо. Упомянем Малый кружок, который собирался в Парижском кафе, -- в него входил, в частности, капитан Гроноу, богатый и родовитый англичанин, который после службы под командованием Веллингтона обосновался в Париже. Членами Малого кружка были не только лица, входившие также в «Союз» и «Жокей-клуб», но и люди из самых разных кругов общества и самых разных партий: «Корни не всегда были общими, но одинаковыми были привычки, вкусы, а главное, Малый кружок мог предложить своим членам вещь далеко не самую тривиальную и не самую скучную -- атмосферу, окрашенную либерализмом».

4.2 Театр, цирк и опера Парижа

Большую роль в светской жизни аристократии играли театры.

«Считалось хорошим тоном появляться по понедельникам во Французском театре, а по пятницам в Опере, но чтобы развлечься все шли в театры на Бульваре». Хотя светские люди отдавали предпочтение музыке, они не пренебрегали и театром. В частности, они непременно покупали абонемент во Французский театр.

Во Французский театр ходили на признанных знаменитостей: Тальма, мадемуазель Марс, мадемуазель Жорж и восходящую звезду Рашель. Тальма, родившийся в 1763 году, умер в 1826 году в ореоле славы, которой он был обязан покровительству Наполеона.

Члены высшего общества интересовались романтической драмой и между 1830 и 1835 годами охотно смотрели романтические драмы во Французском театре и в театре «Порт-Сен-Мартен», который в ту пору возглавлял Арель -- друг мадемуазель Жорж, прежде руководивший «Одеоном». Были поставлены «Генрих III и его двор», «Кристина», «Антони», «Нельская башня» Александра Дюма, «Эрнани», премьера которого 25 февраля 1830 года наделала столько шума, «Марьон Делорм» и «Анджело, тиран Падуанский» Гюго, «Чаттертон» Виньи. В театре «Порт-Сен-Мартен» с успехом выступали Мари Дорваль, Бокаж и Фредерик Леметр. Фредерик Леметр в 1833 году стал играть в «Фоли-Драматик» Робера Макера -- роль, в которой он прославился десятью годами раньше, когда играл в театре «Фюнамбюль» в пьесе «Постоялый двор в Адре».

Часто зрители не досиживали до конца театрального вечера -- такими насыщенными были программы. Во Французском театре зачастую давали в один вечер пятиактную трагедию и комедию, тоже пятиактную. Единственное название значилось в афише лишь в тех случаях, когда пьеса либо принадлежала перу знаменитого и модного автора, либо обещала большие сборы.

Светские люди посещали и бульварные театры, среди которых особым успехом пользовался «Жимназ-Драматик», открытый в 1820 году. В 1824 году его удостоила своего покровительства герцогиня Беррийская: по этому случаю он был переименован в Театр Его Высочества. До 1830 года герцогиня регулярно посещала свой театр и тем самым вводила его в моду. Постоянным автором «Жимназ» был Скриб, а ведущей актрисой -- Виржини Дежазе, которая сыграла в нем семьдесят три роли. Тоненькая, быстрая, она играла расторопных субреток и травести. С 1831 по 1842 год там блистал Буффе.

В бульварные театры публика ходила на комические пьесы на Этьенна Арналя, выступавшего в грубых фарсах в «Водевиле», -- и на пародии. Успех пьесы измерялся количеством написанных на нее пародий. В этом жанре специализировался театр «Варьете» с актерами Потье, Берне и Одри.

Наконец, было еще одно место, куда охотно ходили не только люди из народа, но и люди светские, -- Олимпийский цирк. Быть может, модников привлекали технические новшества, которыми изобиловало каждое представление? Или прекрасные лошади? Ояимпийский цирк принадлежал семье Франкони. Антонио Франкони был родом из Венеции, в 1786 году он объединился с Астлеем -- англичанином, который за пятнадцать лет до того открыл в Париже конный аттракцион. В 1803 году объединение распалось, и единоличным хозяином труппы стал Франкони. В 1805 году Антонио уступил свое место сыновьям -- дрессировщику лошадей Лорану и миму Анри по прозвищу Котик. Оба они были женаты на наездницах. В эпоху Империи они представляли наполеоновскую эпопею: «Французы в Египте», «Мост в Лоди»... Во времена Реставрации номера назывались «Неистовый Роланд», «Нападение на дилижанс», а после испанской войны цирк представлял «Взятие Трокадеро». На этом представлении по приказу Людовика XVIII должна была побывать вся армия. Герцог Орлеанский охотно водил в Олимпийский цирк своих детей, тем более, что Лоран Франкони давал его сыновьям Уроки верховой езды. В 1826 году цирк на улице Предместья Тампль сгорел. Франкони заново отстроили его на бульваре Тампль, за два месяца собрав по подписке 150 000 франков.

Новый зал был огромен, в батальных сценах в нем могли выступать пять-шесть сотен человек, как пеших, так и конных. Он сообщался со скаковым кругом, предназначенным для конных аттракционов. В 1827 году управление перешло в руки сына Котика -- Адольфа. Он продолжал показывать военные эпизоды. После 1830 года он создал «Поляков» (1831 год), «Осаду Константины» (1837 год) и воспользовался приливом любви к Наполеону, который вызвало возвращение праха Императора, чтобы воссоздать великие мгновения императорской эпопеи. Представления заканчивались апофеозом в виде живых картин: изображалось прощание в Фонтенбло или смерть Наполеона.

Светские люди ходили послушать музыку в Оперу и в Итальянский театр, который также называли Оперой-буфф. В Опере пели на французском языке; спектакли шли по понедельникам средам, пятницам и воскресеньям, причем самым модным днем была пятница. В Итальянском театре по соглашению, заключенному еще в 1817 году, пели только по-итальянски и только по вторникам, четвергам и субботам. Сезон в Опере-буфф продолжался с 1 октября по 31 марта, сезон в Опере был несколько длиннее. Особенно популярной становилась Опера в апреле и в мае, когда в Париже уже почти не давали частных балов, а Итальянский театр был закрыт.

До 1820 года Опера располагалась на улице Ришелье, затем, после убийства герцога Беррийского, -- на улице Ле Пелетье. Людовик XVIII приказал разрушить здание, на пороге которого произошло преступление, и построить поблизости новое. Что до Итальянского театра, он переезжал много раз: с 1815 до 1818 года представления давались в зале Фавара, построенном в 1783 году, с 1819 до 1825 года -- в зале Лувуа, после чего итальянцы вернулись в зал Фавара, который в 1838 году сгорел. Тогда Опера-буфф заняла зал Вантадур, потом перебралась в «Одеон», а потом снова возвратилась в зал Вантадур, располагавшийся на месте нынешнего театра «Ренессанс». Зал Фавара, заново отстроенный после пожара, в 1840 году был отдан Комической опере.

Опера на улице Ле Пелетье вмещала 1054 зрителей. Место в ложе стоило 9 франков, как и во Французском театре, самым же дорогим парижским театром была Итальянская опера. -- там место стоило 10 франков. Впрочем, в эпоху Реставрации высшее общество считало, что не должно платить за свои места. Управляющий изящными искусствами Состен де Ларошфуко жаловался королю Карлу X на злоупотребления королевской свиты, разорявшие казну: «Весь двор хочет ходить в Оперу бесплатно». Он пытался бороться с привилегиями: «Мне удалось даже добиться от герцога Орлеанского, чтобы он абонировал ложу на год, это приличествует ему и выгодно нам».

Июльская монархия ограничила вход по контрамаркам. Да и король не имел права посещать театр бесплатно: он абонировал три лучшие ложи на аван-сцене и платил за это 18 300 франков я год. Высочайший пример был подан. Светские люди, как правило, вслед за Луи-Филиппом нанимали ложу на год.

Итальянский театр был более изысканным местом, чем Опера. Не за счет элегантности нарядов: дамы являлись и туда и сюда в бальных платьях и в брильянтах. Но в Итальянском театре зрители чувствовали себя в своем кругу, то есть среди истинных любителей музыки из высшего общества; в отличие от Оперы, здесь царили тишина и порядок. Опаздывать к началу спектакля, приходить ко второму действию, усаживаться в кресло с шумом, смеяться и громко разговаривать -- все эти вольности, принятые в Опере, не были в ходу в Итальянском театре. Кроме того, здесь считалось неприличным аплодировать в ложах, хлопать в ладоши мог только партер: так что атмосфера оставалась для певцов холодноватой.

Конечно, Опера-буфф была публичным местом, но пресса часто описывала ее как частный салон. Теофиль Готье прямо пишет: «Прежде, чем говорить о птицах, скажем несколько слов о донельзя богатой раззолоченной клетке, ибо Опера-буфф в равной степени театр и салон». И принимается расписывать комфорт зала Вантадур в 1841 году: перила в ложах выпуклые, мягкие, кресла упругие, ковры толстые, в фойе и коридорах много диванов. Между прочим, часть театрального убранства и вправду находилась в частном владении: это примыкающие к ложам салоны, нанятые по обоюдному согласию хозяев театра и богатых зрителей, обставленные и украшенные по вкусу нанимателей. Число лож первого и второго яруса было увеличено за счет галерки и партера.

Некоторые из этих салонов были еще роскошнее зала. В салоне г-жи Агуадо, чей муж-банкир вкладывал деньги в содержание театра, глазам представали «красивые потолок и стены, обитые бело-желтой полупарчой, темно-красные шелковые занавеси и ковер того же цвета, стулья и кресла красного дерева, бархатный диван, палисандровый стол, зеркало и дорогие безделушки».

В конце эпохи Реставрации произошло своего рода расслоение публики: аристократы предпочитали Итальянский театр, буржуа охотнее посещали Оперу. Тем более, что доктор Верой, который руководил Оперой с 1831 по 1835 год, поставил своей целью открыть ее двери для буржуазии: он хотел сделать абонирование мест одним из критериев принадлежности к элегантному обществу. За короткое время количество проданных абонементов утроилось, и чтобы получить абонемент, приходилось записываться в лист ожидания. В заключение скажу, что Комическая опера, которая ставила исключительно произведения Французских авторов (в 1836 году оглушительный успех имел «Почтальон из Лонжюмо» Адана ), не слишком привлекала высшее общество, ее охотнее посещала средняя буржуазия, считавшая любовь к иностранной музыке снобизмом.

Большую роль в салонной жизни 30-х годов XIX века в Париже начинают играть частные концерты. Не следует думать, будто в салонах звучала посредственная музыка. Светские люди были истинными ценителями: «Уши эпохи стали весьма придирчивы», -- отмечает «Сьекль» 19 января 1843 года, говоря о «жажде мелодий, которая овладела салонами».

Обычно в салонах интересовались лишь признанными знаменитостями. Присутствие в салоне признанных знаменитостей играет роль приманки, поэтому хозяйки дома охотно перевоплощаются в директоров театров. В приглашениях они указывают: «Вы услышите г-на...», - точь-в-точь как на афишах спектаклей. Реже происходило обратное движение - салоны признавали таланты, которые затем получили признание на профессиональной сцене.

Выступление в салоне предоставляло знаменитостям несомненные преимущества: с одной стороны, они получали щедрое вознаграждение, а с другой, попадали в высшее общество и, возможно, испытывали иллюзию принадлежности к нему.

Но расположение высшего общества к артисту вовсе не означает, что артист этот стал его членом. Тенор Дюпре убедился в этом на собственном опыте. В 1837 году он имел огромный успех в Опере, где исполнял партию Арнольда в опере Россини «Вильгельм Телль». Дюпре решил воспользоваться обрушившейся на него славой, чтобы создать себе положение в обществе. Он открыл свой салон в 1841 году, в четверг на третьей неделе великого поста. Он ждал к себе аристократов, банкиров и артистов, но «Сен-Жерменское предместье осталось безучастным». Светские люди могли аплодировать артисту на сцене и приглашать его выступать в своих салонах, но это вовсе не означало, что они примут приглашение этой знаменитости. Ведь богач, который платит за то, чтобы знаменитый артист выступал в его доме, проявляет свою любовь к искусству, но при этом в некотором роде продолжает -- даже если ситуация уже не та, что при Старом порядке, -- традицию знати ставить актеров и музыкантов в один ряд со слугами и поставщиками.

Будучи сами приняты повсюду, знаменитые актеры и театральные антрепренеры не могли принимать у себя высшее общество, во всяком случае, дам.

Таким образом, сравнивая положение знаменитостей в эпоху Реставрации и при Июльской монархии, можно отметить, что произошли значительные перемены. Желание «света» отделить «зерна от плевел» достигло апогея.

Заключение

В заключении я хотела бы подвести итог проделанной работе и выяснить, все ли заданные во введении задачи были раскрыты.

Мною достаточно подробно было раскрыто понятие «свет» , то какое влияние оно имело на французское общество и насколько было важно для рассматриваемого периода

2.Показать влияние аристократии Парижа на культурную и политическую жизнь Франции.

Также, я постаралась как можно подробнее показать влияние аристократии Парижа на культурную и политическую жизнь Франции, приведя в качестве примера различные светские салоны и кружки.

Ну и, наконец, мною максимально подробно, насколько это позволяет контекст моего исследования, раскрыты развлечения парижской аристократии первой половины XIX века.

В своей работе я попыталась проанализировать светскую жизнь аристократии Парижа с 1814 по 1848 годы, постаралась максимально осветить основные сферы жизни и развлечений, которые пользовались особой популярностью у французской аристократии.

Несомненен тот факт, что помимо развлекательной функции, все светские салоны, клубы и прочие мероприятия также влияли на становление и развитие взглядов тех слоев общества, которые имели непосредственное влияние на судьбу Франции. В светских салонах шло обсуждение последних событий происходящих в стране, обсуждались реформы и, исходя из них, делались определенные выводы, на которых могло основываться общественное мнение. Все эти выводы хоть и были крайне завуалированы и ни в коем случае не перечили принятой в стране идеологии, однако же, имели несомненное влияние на умы и чувства людей, присутствовавших при их обсуждении. Осмелюсь предположить, что подобные беседы порой могли быть использованы в сугубо политических целях, и, возможно, использованы не в интересах Франции.

Однако не все в жизни аристократии сводилось к политике. Так называемая «золотая молодежь», да и люди гораздо более почтительного возраста, проводили время, посещая различные культурные мероприятия, и просто наслаждались жизнью. Несравненная французская опера, цирк и различные кружки, где каждый мог найти себе занятие по душе, занимали основную часть их времени.

Я постаралась как моно точнее и детальнее передать тот образ жизни и ту атмосферу, которые царили во Франции в XIX веке. Дух свободы, красоты и лёгкости, казалось, витал прямо в воздухе. Франция прекрасна в любом своем проявлении и это, как ничто другое, передается ее жителям.

Использованные источники

1.Анненков П. В. Парижские письма. М., 1983.

2.Бальзак О. де. Герцогиня де Кадиньян М., 1954.

3.Бальзак О. де. Гобсек. М., 1960.

4.Бальзак О. де. Провинциальная знаменитость в Париже. М., 1978.

5.Бальзак О. де. Сцены парижской жизни. М., 1964.

6.Бальзак О. де. Трактат о светской жизни. М., 1999.

7.Дюма А. Граф Монте-Кристо М.,1977.

8.Маркс К., Энгельс Ф. Из Парижа в Берн.//Собрание сочинений. М., 1956.Т. 9.Стендаль. Красное и черное. М., 1969.

10.Хемингуэй Э. Праздник, который всегда с тобой. М., 1987.

11.Цвейг С. Воспоминания о Париже. М., 1976.

12.Бродель Ф. Что такое Франция? М., 1995. Т. 2.

13.Манфред А. З. Очерки истории Франции XVIII-XX вв. М. 1961.

14.Мартен А. Ф. Элегантная жизнь, или Как возник «Весь Париж». М.,1998.

15.Перцев В. Н. Франция в XIX веке. М., 1906.

16.Смирнов В. П. Франция, страна, люди, традиции. М., 1989.

17.Тарле Е.В. Талейран. Из мемуаров Талейрана. М., 1993.

18.Токвиль А. Старый порядок и революция. М., 1997.

Размещено на Allbest.ru