Повседневная жизнь русского провинциального города второй половины XVIII века в мемуарах, письмах и воспоминаниях современников

Однако внешний облик и внутренний мир провинциального города, как мы полагаем, в принципе не мог быть изменен административными мерами либо самим фактом каменной застройки. Даже масштабное каменное строительство, начатое в сибирских городах по собственной инициативе богатых купцов, не решило, например, проблему узких, кривых и грязных городских улиц и переулков. На одной из важнейших томских торговых улиц, непосредственно перед купеческими «хоромами», в конце века образовалось целое озеро, «загораживавшее свободный проезд» и засыпанное по указанию самого губернатора только в 1818 г. Архангельские же дороги, вымощенные бревнами по вязкой болотистой почве, находил отвратными сам городской голова, бригадир Ролан. Впрочем, у него были и иные причины не любить вверенный его попечениям город: Ролану приходилось жить в деревянном доме, так как в архангельском «захолустье» каменными были лишь «губернаторский дом и магазины, куда складывались товары», что, как мы знаем, вполне типично для той эпохи.

Под стать неудобным для проезда улицам дома в провинциальном городе, даже просторные купеческие, зачастую мало подходили, собственно, для комфортной жизни. Надо сказать, что наряду со строительством торговых помещений, купечество Сибири и других регионов выработало заказ на архитектуру зданий жилого типа, совмещенных при этом с торговыми, складскими и хозяйственными постройками. Обычно это двух- или трехэтажные дома, в нижних этажах которых торгуют, в верхних - живет семья купца, во флигелях и пристройках - прислуга и хозяйственные постройки (амбар, конюшня и пр). Но, несмотря на размеры купеческих домов, в них не было парадных апартаментов, и купечество теснилась с семьями в небольших жилых комнатках.

Кроме того, в конце XVIII века одним из основных занятий зажиточных горожан становится содержание домов с целью сдачи помещений внаем. Особенно широкое распространение это явление получило в городах, где были ярмарки. Иногда сдавали чиновникам и относительно зажиточным людям не целый дом, а только квартиру (в обычном доме это составляло полдома; если дом трехкамерный - сдавалась обычно та изба, которая была обращена к улице, вход и сени были общими). В дальнейшем эта изба получила название «чистой половины» и стала перестраиваться в соответствии с нуждами и вкусами съемщиков, превращаясь, по сути дела, в квартиру из нескольких комнат, где перегородками выделялись спальня, гостиная, коридор, а также подсобные помещения. Дом становился многокомнатным. Это все свидетельствует о начинающейся жилищной тесноте, то есть «квартирном вопросе», столь характерном для крупных городов нашего времени. Кроме жилых домов, городскую застройку также отличало определенное количество церковных и военных сооружений, так как в указанную эпоху в провинциальных городах были значительно представлены духовенство и военные. В соответствии с этим, как было показано выше, облик города действительно создавали религиозные сооружения. Кроме многочисленных церквей и монастырей во всех городах страны, совершенно уникальным явлением в жизни провинции была Киево-Могилянская духовная академия в Киеве, дававшая прекрасное образование своим выпускникам, состоявшее не только из богословия, но и серьезного изучения древних языков. В Академии даже имели понятие о «философии Ньютона», что с гордостью подчеркивала неплохо знавшая Киев Дашкова.

На бытовые условия жизни горожан серьезно влияли и религиозные традиции. Важнейшей и наиболее зримой из них был, пожалуй, колокольный звон. Несколько раз в день колокольный звон собирал прихожан на очередную службу. Церковные правила строго регламентировали время и характер звона. К обычной церковной службе полагалось звонить в один колокол, к праздничной -- «во все колокола». Перезвон множества больших и малых колоколов давал у умелого звонаря очень красивые ритмы и сочетания звуков. В каждом городе были любители и знатоки колокольного звона, и тяжелым лишением для горожан бывал запрет «звоненья», налагавшийся церковными властями в каких-то исключительных случаях. Благовест в XVIII--XIX вв. отмечал не только церковные праздники, но и вообще все значительные события (например, получение известия о победе, приезд почитаемого лица и т.п.). Стоит сказать, что еще в елизаветинскую эпоху в провинции изредка, но попадались культовые сооружения иных конфессий. Так, католические и протестантские приходы были в Архангельске и Астрахани, но звонить в колокола имели право только католики. В Астрахани была и армянская церковь. В Прибалтике же и Финляндии русские власти относились к местным религиям и святыням с показным уважением. Однако не ко всем религиям Российской Империи власти питали одинаковое уважение. Весьма опасной властям казалась такая религия, как ислам, к коей принадлежало немало подданных империи. Хотя районы совместного проживания православных и мусульман были невелики (в основном под Казанью и Оренбургом), власти повели решительную борьбу с этой конфессией: в 1742-1756 гг. в Казани и окрестностях было снесено 418 из 536 мечетей, стоявших в районах смешанного населения. Аргументирована эта мера была опасностью возвращения в ислам «новокрещеных» татар.

Таким образом, в Поволжье уже в середине XVIII в. существовал вопрос межконфессиональных и межнациональных отношений, решавшийся властями отнюдь не в пользу коренного населения и, кроме того, осложнявшийся порой презрительным отношением русских людей к соседям-инородцам. Вот как описывает поволжские народы Л. Травин, выходец из крестьян: «Октября 18-го, в осеннюю неспокойную погоду, претерпевая стужу и мокроту, к тому ж проезжая чрез городы Козмодемьянск и Чебоксары, лежащие по берегу Волги, скучно было ехать уездами, в коих жительствуют чуваши и черемиса, народ же грубый, и ничего у них к пище достать неможно, также наречия мы их, а они нашего не знали». Как мы видим, рассказчик не принимает и не пытается понять образа жизни других народов, хотя далее и признает за ними некоторые умения: «Из Казани поехали мы на наемных же до Пермского провинциального города Кунгура чрез пригород Арск, который селением не лучше российской хорошей деревни, а далее около 130 верст были все русские селения, потом уже татарские, кои живут и строение имеют нехудое, только едят с охотою молодых жеребят мясо; далее ж чуваши и отчасти черемисы, живущие подло: хлеба имеют много, а пищею питаются суровою; напоследок вотяки, кои хотя и подло живут, однако ж нравом благосклоннее и в домоводстве рачительнее и к проезжающим благосклонны и просты». Что касается присутствия военных в провинциальном городе, то их количество начало особенно активно расти на Украине и на юге страны в связи с многочисленными русско-турецкими войнами того столетия. Болотов вспоминал, что в момент его рождения в 1738 г. его отец был тогда в «одном украинском городке» Нежине, где «полки по возвращении из турецкого похода стояли». С появлением регулярной армии в городах не только расквартировали воинские части (что породило новое в тогдашнем быту явление - постой), но и селили солдат, отбывших срок службы. В городах появились казармы и плацы для военных упражнений.

Расквартированные военные были призваны также охранять городские оборонительные сооружения. Особенно это было актуально на границе со степной зоной. Травин упоминает, что «город Кунгур обнесен деревянною оградою, с построением ворот и на них башен, для опасности от набегов неподвластных России башкир и степных татар». Подобную же линию обороны в Орске и Оренбурге описал и упоминавшийся нами Неплюев. Наконец, наряду с военными в городах существовало такое явление, как охрана улиц. В XVIII в. на улицах и площадях городов появились будки, в которых дежурили будочники, вооруженные по старинке, как стрельцы, алебардами. Наряду с постоянной стражей известного района еще во времена стрелецкого войска существовала стража подвижная во главе с объезжими головами, а позже -- «хожалые» полицейские солдаты.

Итак, мы описали в общих чертах городскую застройку и связанные с ней некоторые элементы быта горожан. Очевидно, что застройка городов во второй половине XVIII в. менялась достаточно медленно, не была достаточно удобной для населения, сохраняла свой традиционный характер. Тем не менее, жители провинциальных городов, похоже, просто не представляли себе лучших условий жизни и даже противились перепланировке, навязанной им центральными властями. Конечно, при создании «регулярного» городского центра, «шахматной» системы улиц приходилось сносить многие дома, посему даже местные власти порой относились к перепланировке без энтузиазма. Есть любопытные свидетельства о пассивном сопротивлении горожан. В Дмитрове, например, оно длилось около 10 лет, по наблюдениям купца Толченова.

Критика екатерининских «регулярных планов» и всех преобразований русских городов раздавалась и на самом верху. Например, князь М. Щербатов резко обрушивался на них и особенно на «Жалованную грамоту городам» с морально-этических и экономических позиций: «Испекли законы, правами дворянскими и городовыми названные, которые более лишение, нежели дание прав в себе вмещают и всеобщее делают отягощение народу. Таковое необузданное славолюбие также побуждает стремиться к созиданию неисчетного числа и повсюду великих зданей; <…> доходы государственные едва ли достают на такия строения, которые и построившись в тягость оным своим содержанием будут».

И все-таки, вопреки мнению ультраконсервативного дворянства и традиционализму народных масс, провинциальные города росли, развивались, в них медленно зарождались культура и быт новой эпохи, которая начнется с воцарением Александра I в 1801 г. - эпохи, в которую патриархальность русского позднефеодального общества отойдет на второй план, а интересы сословий будут резко противопоставлены друг другу. Многие из этих противоречий, но в латентной, скрытой форме, можно найти уже в русском городе XVIII столетия. По этой причине следует подробнее остановиться на образе жизни и особенностях быта важнейших городских сословий, что мы и попытаемся сделать ниже в рамках данной работы.

2. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА И НРАВЫ ГОРОЖАН

2.1 Дворянское общество провинциального города

Перейдем к рассмотрению повседневной жизни различных сословий в провинции. Первым из них по статусу и положению было, конечно, благородное сословие. Бесспорно, что вторая половина XVIII столетия стала «золотым веком» русского дворянства, завершив процесс его возвышения и подтвердив его особый статус, и все-таки представители этого сословия сыграли немаловажную роль в развитии жизни и культуры не только столицы и императорского двора, но и провинции.

Для изучения провинциального быта российского дворянства наибольшее значение имеют, конечно же, дворянские мемуары, из которых нам известно как множество типичных нравов и обычаев, единых для большинства русских городов того времени, так и ряд особенностей, характерных только для определенных регионов и местностей.

В первую очередь стоит выделить некоторые характерные черты устройства дворянских городских усадеб, однако здесь перед исследователями встает одна проблема. Дело в том, что внутреннее устройство дворянского дома можно встретить далеко не во всех мемуарах эпохи. Так, Державин и Батурин почти не уделяют места в своих записках материально-предметной среде. Она как бы не заслуживает их внимания. Можно лишь сказать, что обстановка домов была совершенно одинакова везде и повторялась без всяких почти изменений в костромской, калужской, орловской, рязанской и прочих губерниях центра страны.

В провинции в XVIII в. традиции, связанные с устройством быта, были достаточно устойчивыми. Это нашло выражение в привязанности к старым предметам и привычкам, которая проявлялась, прежде всего, в том, что с ними не принято было расставаться: приобретение мундира, платья, кареты, книги всегда было памятным событием. Так, переезжая из Петербурга в Олонецкую губернию, а оттуда в Тамбов, Державин везет с собой мебель и весь домашний скарб. Скорее всего, так происходило потому, что вещи имели символическую природу, выступали как определенный знак и символ в рутинном, «сонном» провинциальном мире, хотя в случае с Державиным весь этот «вещный мир» нужен был ему, в первую очередь, для утверждения губернаторского реноме.

Проявлением данной географической и ментальной удаленности провинциального дворянства от столичных «собратьев» был также тот факт, что новости моды доходили до провинции очень медленно и усваивались достаточно долго. Так, по мнению Р.М. Кирсановой, модные вести из Парижа достигали Петербурга гораздо быстрее, чем из Петербурга - Твери или Калуги. Поэтому можно предположить, что здесь, в отличие от столиц, во многом сохранялся русский костюм и его элементы.

Развлечений в провинции у благородных господ было немало. Еще Петр I ввел для них особый вид увеселений, носивших камерный характер -- знаменитые «ассамблеи», превратившиеся потом в балы в Дворянском собрании, в разного рода клубах и просто по частным домам. Провинциальные балы были, в целом, очень похожи на столичные, только уступали им в пышности. Близкая подруга Е.Р. Дашковой Марта Вильмот, посетившая Россию на рубеже XVIII - XIX вв., описывала бал у губернатора Смоленска так: «После полонеза танцевали много контрдансов, было очень весело и приятно. Мне показалось, что среди девиц Смоленска меньше лихорадочного волнения по поводу демонстрации хорошего воспитания, чем среди московиток, которые хотят ошеломить вас, выставляя свое знание 4-5 языков, свои музыкальные способности и глубокие познания в великой танцевальной науке. Жительницы Смоленска более естественны, и я бы сказала, лучше воспитаны, поскольку налет застенчивости мешает тому отчаянному любопытству, которым грешит почти половина прекрасных девиц, знакомых мне в Москве». В Екатерининское время также была очень популярна игра в карты, однако она ограничивалась как по набору азартных игр, так и по выплате карточных долгов и пр. Но на многие вещи власти смотрели сквозь пальцы, поскольку сама императрица и многие чиновники при дворе были совсем не прочь поиграть в карты. Например, очевидцами сохранены следующие сведения: «…Во время пребывания Екатерины II в Могилеве, и даже ранее ее приезда за месяц, этот город уподобился самой многолюдной столице, и здесь, по рассказам современников, на беспрестанных праздниках и балах кипела такая карточная игра, каковой, конечно, ни прежде, ни после того в России не бывало. Один князь Сапега проиграл тогда все свое состояние, равнявшееся многим миллионам». Тогда же в Могилеве появились известные в Европе шулера братья Зановичи из Далмации, приговоренные за мошенничество к смертной казни в Венеции.

Безусловно, дворяне и высшие чиновники (словом, все, кого называли в ту пору «благородными») участвовали и в разного рода обрядах и играх, сопровождавших народные праздники и церковные службы, но они в основном являлись здесь просто зрителями. Исключение составляло, пожалуй, только катание с гор, моду на которые завела сама Екатерина, очень любившая предаваться этой народной забаве зимой в Ораниенбауме.

А вот для дворянских детей, в принципе, не существовало каких-либо особых различий в развлечениях по сравнению с отпрысками других сословий. Как и все дети, маленькие дворяне особенно любили развлечения на воздухе. Так, Болотов описывает забавный эпизод из своего детства когда он, стремясь не прослыть трусом между своими товарищами по играм, оседлал доску и пробовал плавать на ней по «сажелке», искусственному пруду во дворе дома. Разумеется, плавание было неудачным: «господин мореплаватель был неискусен и позабыл взять с собою весло. Товарищи мои кинули мне палку, я нагнулся ее доставать и тем все дело испортил: доска моя подо мною закачалась, я не устоял и полетел в воду, и едва было не утонул». Вытащила мальчика из воды вовремя вышедшая во двор старуха-кормилица, а результат игры был для Болотова и его друзей вполне предсказуем: «нас всех пересекли, и мне запрещено было более ходить в сад и играть с ними». Что касается образования, то оно играло определяющую роль в жизни дворян, так как в середине века дворянство уже активно тянулось к знаниям. Отец Болотова в частности, говорил, что не желает видеть сына «неучью и болваном». Однако одной из главных проблем в области дворянского образования являлся недостаток учителей. В работе Е. П. Щепкиной, основанной на мемуарах А.Т. Болотова, при характеристике дворянского воспитания и образования в провинции подчеркиваются «недостатки школы и пороки учителей». Например, русской грамоте Болотова учил в 1744 г. «один старик малороссиянин» (т.е. украинец), а немецкому языку - унтер_офицер Миллер, родом из Любека. Этот немец наказывал Болотова нещадно, но выучил его читать и писать по-немецки, а вот говорить выучить не смог. Впрочем, родители были довольны, и в 9 лет послали его учиться уже серьезнее, в пансион в Петербурге, так как, видимо, в провинции дальше учиться было нечему.

Подобным образом, по словам Г.Р. Державина, все дворянские дети Оренбурга обучались немецкому у некоего Иосифа Розе, «сосланного за какую-то вину в каторжную работу». Наставник был жесток, наказывал «мучительно», «извращенно», «неблагопристойно», сам был «невежда», «не знал даже грамматических правил, для того и упражнял только детей твержению наизусть вокабол и разговоров, списыванием оных». Однако юному Державину даже при таком учителе удалось научиться «по-немецки читать, писать и говорить».

Стоит отметить, что обучение дворян и прочих граждан было раздельным, что лишний раз подчеркивало исключительность положения высшего российского сословия, хотя дворянским детям, как и остальным, нужно было учиться не только грамоте и науке, но и осваивать формы повседневного поведения в обществе, в том числе формы взаимодействия с другими городскими сословиями.

В свою очередь, для развития просвещения и улучшения воспитания в провинциальном городе многое сделали выдающиеся представители благородного сословия. Державин, будучи тамбовским губернатором, открыл типографию, в которой было издано 7 книг, здесь же вышел первый выпуск губернской газеты. Также в годы его правления начали свою работу и ряд уездных училищ, было положено начало городскому театру. Тамбовский губернатор устраивал вечера и праздники в своем губернском доме, преследуя цель не только развлекательную, но и надеялся дать образование тамбовскому дворянскому обществу, которое «так было грубо и необходительно, что ни одеться, ни войти, ни обращаться. Как должно благородному человеку не умели, или редкие из них, которые жили только в столицах». С именем же мемуариста и философа Батурина связано создание Калужской типографии, где было напечатано при нем 5 книг. Немало полезного сделал он и для создания и развития театра в Калуге.

Кстати сказать, по мнению М.Ю.Лотмана, в XVIII столетии «бытовая жизнь приобретала черты театра», именно поэтому ученый отводил ему особую роль в дворянском воспитании. Театральные представления, в том числе домашние, в которых играла дворянская молодежь, учили определенным образцам и нормам поведения, давали нравственные ориентиры и поведенческие модели молодым аристократам.

Внутрисемейная жизнь дворянства значительно меньше выделялась на фоне прочих городских сословий, чем его общественная роль. Круг внеслужебных семейных домашних занятий в провинции был продиктован сложившимся укладом жизни, и поведение в быту было менее ритуализировано, чем в столице. И.М. Долгоруков, пензенский вице_губернатор, в начале 90-х гг. XVIII в. с иронией заметил: «В провинциальном городе нет секретов; там все знается тотчас». В дружеском же кругу поведение было естественным. Но стоило только выйти за порог семейного и близкого дружеского круга, как рисунок поведения мог резко измениться ввиду противопоставления дворянства остальному социуму.

Таким образом, рассмотрение некоторых общих черт жизни провинциального дворянства в городах дает понимание того факта, что по своей сути эта жизнь отличалась как от повседневных реалий благородного сословия двух российских столиц, так и от жизненного уклада других городских сословий, хотя налицо взаимодействие и взаимовлияние повседневности провинциального дворянства с этими категориями населения.

Провинциальное дворянство создавало в своих городских усадьбах особый мир, в котором эклектично переплетались «русская старина» и тяга к новейшим тенденциям в моде, быте и в целом культуре. Не были дворяне русской провинции и, как это представлялось Щербатову, лишь «ревностными» служаками, механически исполнявшими функции управления и офицерской службы, тем более что уже во времена Елизаветы Петровны до 70% чиновников были отнюдь не дворянами, а разночинцами. Дворянство было не столько управленческой верхушкой или «эксплуататором» податных жителей города, сколько органичной частью городского населения, возможности и ресурсы которой были объективно высокими и часто употреблялись на благо родных городов, во многом определяя направления их развития.

2.2 Особенности быта купечества

провинциальный городской дворянский административный

Вторым после дворянства сословием, определявшим облик провинциального города, было купечество. Как правило, считается, что наибольшей потребностью купцов было обогащение, причем в первую очередь материальное и лишь затем - духовное. Конечно, купечество только начинало обособляться как отдельное сословие и было еще очень разнородно по образованию, мировоззрению и культуре, но нельзя отрицать общий рост его культурного уровняв указанную эпоху.

В целом, можно сказать, что купечество было очень тесно связано с народной крестьянской средой. Купеческий быт в изучаемый нами период сохранял черты подлинно народного уклада жизни и был достаточно патриархален и консервативен. Несмотря на размеры купеческих домов, большая их часть отдавалась под складские и торговые помещения, а купцы с семьями жили в довольно небольших по размеру жилых комнатах. Тесную связь с городскими низами подтверждает даже выбор имен. Так в Томске нашего периода лидировали имена новорожденных: Иван (с большим отрывом), Петр, Михаил - и совершенно не было имен дворянских, «благородных» (Павел, Александр, Евгений), они появятся только в следующем столетии.

Народным оставался и костюм купцов: сюртуки-сибирки, картузы, сапоги… Также купцы, включая представителей богатейших фамилий, неизменно носили бороды, зачастую окладистые и не всегда - опрятные. Словом, «многое у купцов было как у крестьян и мещан, только богаче и лучше по качеству, и больше по количеству».

Обед сибирских купцов был более чем сытным. Сегюр отмечал: «Богатые купцы в городах любят угощать с безмерною и грубою роскошью: они подают на стол огромнейшие блюда говядины, дичи, яиц, пирогов, подносимых без порядка, некстати и в таком множестве, что самые отважные желудки приходят в ужас». Надо сказать, обед выполнял и дополнительные функции - социальную, эстетическую и этическую. Приглашенный на обед после первого визита считался знакомым и принятым в дом, неприглашение означало нежелание водить знакомства; отказ со стороны приглашаемого от обеда принимался как обида, выражение враждебности и неприязни.

Что же касается условий экономических предприятий купечества, то можно сказать, что огромным тормозом развития торговой деятельности провинциальных предпринимателей было несение ими всевозможных казенных податей, повинностей и служб. Например, в Симбирске купцы должны были выполнять «полицейскую должность», следить за состоянием дорог и мостов, обеспечивать меры противопожарной и противоэпидемической безопасности, нести караульную службу. В Свияжске и Пензе к «градской службе» привлекались, правда, представители и других сословий - в основном, приказных служителей и отставных военных чинов, но главная тяжесть этих повинностей ложилась на спину купцов.

Еще одной тягостной ношей была постойная повинность. Приезжие воинские и гражданские чины, как правило, предпочитали под временные квартиры занимать купеческие дома. Не отягощенные заботами об интересах домовладельцев, постояльцы позволяли себе не только пользоваться хозяйственной пищей, питьем, дровами, свечами, но и чинили различные «обиды».

Но особенно «великое отягощение и разорение» испытывало провинциальное купечество от казенных отъезжих служб. Так, Симбирский посад ежегодно по разным требованиям властей направлял по 300-400 выборных человек в качестве соляных голов, ларечных, целовальников не столько в свой город с уездом, сколько в самые отдаленные места, в чужие города для приема, хранения, продажи казенного вина и соли, а также счетчиками денежной казны при различных канцеляриях. Пензенское гражданство, которое по данным ревизии 1764 г. насчитывало 503 ревизские души купцов и 143 ревизских душ цеховых ремесленников, каждый год отправляло по 128 человек на сбор казенных кабацких денег при продаже вина и 15 человек для сбора денег при продаже соли.

Однако роль купечества в городской жизни не ограничивалась, конечно, только экономической функцией этого сословия. Провинциальное купечество внесло большой вклад и в развитие русской культуры. Как уже упоминалось, с конца XVIII в. богатые купцы являлись главными заказчиками каменного строительства в городах, что серьезно повлияло на городскую планировку и застройку. Имена многих купцов сохранились в названиях улиц и переулков, что подтверждает этот факт.

Во многих русских городах до сегодняшнего дня сохранились купеческие усадьбы, состоявшие из целого ряда складских, торговых и жилых помещений. Флигели такой усадьбы располагались по периметру двора, двор закрывался на глухие ворота. Кирпич не штукатурился, ряды кладки добротны и строго горизонтальны (так называемый «купеческий стиль» кладки). При этом нельзя не сказать, что купцам было разрешено держать лавки в своих домах только с конца столетия, и до 1785 г. русский город вообще не знал домашней торговли.

Грамотность в среде купечества - вопрос спорный. Н.Г. Чечулин писал, что «только немногие купцы могли читать, писать и механически считать на счетах». При этом, в 1784 г. в донесениях «лутчих купцов» в Комиссию о коммерции 65% томских купцов расписались собственноручно, а также 75% красноярских и 90% тобольских. Благодаря этому, можно предположить, что во второй половине XVIII в. в купеческой среде активно развивается образование, по сравнению с предыдущим временем.

Примером этой тенденции может служить тот факт, что 23 мая 1776 г. в Твери открылась одна из первых в провинции России школ для купеческих и мещанских детей. Однако сначала учебные заведения не встретили должной поддержки у горожан, которые не хотели отдавать в них своих детей и выделять для них средства из городского или семейного бюджета. Впрочем, в Казани еще в 1758 г. под патронажем Московского университета открылась выдающаяся для своего времени гимназия, в которой наряду с дворянами могли обучаться и разночинцы - в отдельном классе, но по той же программе. Однако, судя по описанию обучавшегося там Г.Р. Державина, основной массой гимназистов были все же отпрыски дворянских родов.

Эффективным методом обучения была также отдача мальчиков из купечества «в люди» для обучения торговли и прислуги. Такое практиковалось и внутри семьи, под руководством родителей, учивших своих чад торговому делу. Так, в записке купца Смышляева мы читаем, что после смерти отца автора его мать не могла платить за его обучение и «в девятилетнем возрасте, оставя школьную скамью, пошел я к соликамскому купцу Ивану Братчикову».

Однако недостаток образования в современном смысле этого слова компенсировался у купцов вышеупомянутой укорененностью в народной культуре, знанием фольклора - сказок, пословиц, поговорок, помогавшим в делах и торговле. Имелись у них и основы религиозного образования, тем более что многие знаменитые купеческие фамилии относились к старообрядцам, а в Сибири принадлежность купцов к раскольничьим сектам была даже в некотором роде нормой. По этой причине настоящий шок у старозаветного купечества Иркутска вызывал «один молодой согражданин» по прозвищу Куликан, который «брил бороду, пудрился, щеголял во французских кафтанах и водил знакомства только с барами». В результате молодой человек был подвергнут форменному бойкоту в купеческом обществе («он прослыл язвой и чумой, и все почитали за долг удаляться от его знакомства») и позднее вынужден был сдаться и вернуться к дедовским обычаям.

В плане выбора досуга купцы были верны народным забавам. Видимо, их привлекал спортивный азарт, без которого невозможно ведение бизнеса. Так, в Томске проводились кулачные бои «стенка на стенку» со своими неписаными правилами (не бить по лицу, не пинать лежащего, биться без оружия…). Бились русские и татары, 100 на 100 человек и более, но благодаря честным правилам никто не бывал убит. На рубеже XVIII - XIX вв. в Томске были два силача-купца - Коломыльцов и Серебренников, которые играли двухпудовой гирей как мячиком, в часы досуга перекидывая ее через высокий забор. Помимо общих праздников, характерных для всех сословий и всей территории России, существовали праздники, отмечавшиеся только купцами с привычным для них размахом.

Нет сомнений, что и среди купечества были богатые и бедные, хотя значения слов «бедно-богато» в XVIII в. значительно отличаются от современного понимания. Впрочем, по некоторым данным, провинциальное купечество было зачастую даже богаче дворянства. Например, в 1761 г. власти пригласили представителей от губерний в Петербург с целью участвовать в выработке нового свода законов. Из всех приглашенных явились в основном купцы из Иркутска, Оренбурга и Киева, так как столица сулила им коммерческие перспективы, а вот простому дворянину из провинции было непросто содержать себя в Петербурге.

Ученые отмечают, что во второй половине XVIII в. купечество не было однородным, что подтверждает также своеобразная специализация купцов в различных регионах Российской империи, зависевшая от многих факторов. Так, Смоленск, в силу своего удобного географического положения занимался в основном внешней торговлей пенькой. В ведомости, составленной Смоленским губернским магистратом в 1764 г., из 53 состоятельных купцов, отвозившим товары к портам и пограничным таможням, 43 торговали пенькой на суммы от 1 тыс. до 50 000 руб., а всего - на 283 000 руб. в год. Хозяевами же местного торга были смоленские мещане, часто и сами отправлявшиеся торговать за рубеж.

Ориентация на внешний рынок, одна из самых характерных особенностей смоленского купечества, нашла яркое выражение в жалобах смолян, адресованных в Комиссию о коммерции. В 1764 г из 12 пунктов документа 8 были связаны с проблемами зарубежной торговли. Если сравнить жалобы смолян с «изнеможениями» вяземского купечества, перечень которых был подан в то же время (положение Вязьмы можно определить как промежуточное между западными и центральными городами России), то ясно, что вязьмичи отводили своей внешней торговле гораздо меньше места: из 9 пунктов только 1 жалоба касалась торговли с заграницей.

В то время Средневолжский регион был одним из крупнейших хлебопроизводящих районов. Характерными в этой связи представляются свидетельства симбирских купцов, что купля-продажа хлеба занимала центральное место в их предпринимательской деятельности. Но хлебной торговлей в тех краях также занималась немалая часть торгующих крестьян, дворян, разночинцев и приезжих людей, создавая конкуренцию купечеству.

А из записок Лепехина о русском Севере мы узнаем, что «купцы Соли Вычегодской, коих там 445 душ, <…> небеззажиточны и промышляют большей частью отъезжими торгами, то есть ездят в город Архангельский с хлебом и салом, оттуда берут всякие товары, как заморские, так и российские, и отвозят на Кяхту, откуда, запастись китайскими и сибирскими товарами, возвращаются на Ирбитское, а потом на Макарьеское годовое торжище; нередко же с оными ездят и в другие российские города». Подобные же свидетельства масштабных торговых операций приводит ученый и при описании города Устюга: «Купечества 1956 душ, заживны и имеют довольные промыслы. В городе кроме лавочного торгу, содержат мыльные и кожевенные заводы и салотопни. Торгуют в Сибири на Кяхте и других сибирских ярмарках; а главнейший их порт состоит в хлебе и пеньке, говяжьем сале, рогожах и проч.». И все-таки, несмотря на свою неоднородность, купцы провинциальных русских городов имели некоторые общие черты. Так, между собой у них существовало понятие «купеческой чести» - свода неписаных правил, по которым, например, обман казны и покупателя не считался пороком, а вот в расчетах со своими, с такими же купцами даже при крупных суммах все держалось на честном слове, которое не нарушалось. Под честное слово давались большие займы, арендовывались склады, заключались крупные сделки.

Таким образом, применительно ко второй половине XVIII в. мы можем говорить о купечестве как важной и достаточно единой части населения провинциального города. Купцы, в некотором роде, занимали промежуточную ступень между дворянством и простым людом - не столько по богатству, сколько по бытовому укладу и культурной ориентации. Во многом, именно в недрах этого сословия зарождалась новая, капиталистическая Россия, проявившая себя в полной мере позднее. В изучаемую же нами эпоху купечество еще только начинало свое восхождение, а подлинное лицо города составляли те, кто не входил в купеческие гильдии, не обладал большими богатствами и кого дворяне презрительно именовали «чернью», а мы условно назовем городскими низами.

2.3 Повседневная жизнь городских низов

Теперь перейдем к рассмотрению повседневной жизни городских низов, под которыми мы подразумеваем городских крестьян, мещан и мелких ремесленников. Это, пожалуй, самая многочисленная и самая незащищенная часть городских жителей. Их повседневная жизнь проходила в основном в работе, так как целью их жизни было не обогащение, а заработок на различные нужды и банальное выживание. Быт городских низов был очень консервативным и патриархальным, как и у купцов, о данном сходстве в рамках нашей работы мы уже говорили.

Представители городские низов добывали себе пропитание самыми разнообразными занятиями. Наибольшее распространение получило огородничество и садоводство. Городовое положение специально оговаривает, что «посадским не запрещается продавать плоды, овощи и иные всякие мелочи» - стоит отметить, что развитие городского растениеводства происходило параллельно с развитием товарно-денежных отношений в стране.

К концу столетия многие города становятся поставщиками овощей и фруктов в соседние области. Так, Дмитров, Можайск, Верея, Руза, Волоколамск, Переяславль-Залесский, Юрьев-Польской, Суздаль, Муром снабжали луком, чесноком, капустой Москву, Тулу, Тверь, Торжок, Смоленск, Орел, Козельск. Ростов вывозил продукцию своих огородников в Ярославль, Боровск - в украинские города. Фрукты вывозили также Калуга, Коломна, Суздаль, Владимир, Муром. При этом происходила специализация на каком-то одном или нескольких видах овощей и фруктов. Еще в 1775 во Владимире выращивали знаменитый сорт вишни - владимирку, которая имела хороший сбыт в Москве.

Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что огородничество и садоводство имели весьма большое значение, возраставшее по мере развития капиталистических отношений. Это привело к появлению новых сортов овощей и фруктов, а в самом городском быту сказалось развитием отходничества и сезонностью пребывания жителей.

Еще одним занятием горожан было скотоводство, правда, носившее в Центральной России сугубо вспомогательный характер. Оно обеспечивало семью мясной и молочной пищей, а также необходимым транспортом и тягловой силой. Характерной проблемой городского скотоводства была проблема прокорма скота, которая проявлялась значительнее, чем для сельчан. И дело здесь не только в необходимости иметь выгонные земли, но и в том, что для выгона скота приходилось отворять городские ворота, даже во время военной опасности.

Городовые выгоны запрещалось застраивать. В Городовом положении 1785 г. говорится: «Буде же город городовые выгоны застроит или иначе в невыгоны превратит, то городу вторично выгонов не отводить и городу выгонов не покупать, когда наймет по нужде или удобности».

Другой проблемой для городских жителей, связанной с выгонами, был их захват помещиками. Так, в 1787 г. в Межевую сенатскую экспедицию обратилось Псковское губернское правление с жалобой, что часть городского выгона захвачена соседними помещиками. Тяжба длилась очень долго и была решена только через 20 лет в пользу города, но и тогда выгон был возвращен не полностью. Этот факт еще раз подтверждает, что простой люд в городах страдал от бюрократии и произвола благородного сословия.

Помимо торговли самих городских жителей, в городском торге участвовали и представители уездов и деревень. Городовое положение обязывало «градское общество» обеспечить «уездным жителям» свободу «в здоровое время все привозить и увозить», назначить «еженедельные торгов дни и часы, давая сигнал к началу и концу торговли подъемом и спуском знамени, и устраивать ежегодно, по крайней мере, одну ярмарку «или более смотря по обстоятельствам и удобности». Но нужно сказать, что каждый город имел на этот счет свои установления. В Калуге и Переяславле_Рязанском при ежедневном торге для привоза крестьянам своих продуктов выделялось три дня в неделю. В Туле торг был два раза в неделю, помимо этого здесь дважды в год устраивались годовые ярмарки. В Зарайске, как и в Туле, назначали два торговых дня.

Однако ко второй половине века торг уже не являлся единственным местом, где велась торговля. С 1758 г. крестьянам было официально разрешено торговать своими ремесленными изделиями вдоль дорог. Это дало новый всплеск торговой активности крепостных и черносошных землепашцев, и позднее часть разбогатевших сел превратилась в поселки и даже города, а их население причислили к купеческому сословию (как произошло в известном нам Осташкове под Петербургом, например).

Что касается посадского ремесленного люда, то мастерские городских ремесленников чаще всего располагались в усадьбе, но по мере их перехода от работы на заказ к работе на рынок количество домов-мастерских сокращалось, да и значение ремесла как такового к концу столетия начало медленно падать. Тем не менее, в России были города, экономика которых во многом держалась именно на ремеслах. Особенно это было характерно для русского Севера и, в частности, города Великого Устюга, о жителях которого известно следующее: «Об устюжанах можно сказать, что они рачительны склонны не только к купечеству, но и к рукоделиям, доказывает то финифтяная и серебряная черневая и обронная фабрика, которая с немалой выгодой работу свою отправляет. Сделанные вещи продаются высокою ценою, т.е. по 50 копеек золотник. Есть также отменные слесари».

Впрочем, в изучаемую эпоху у всех лично свободных выходцев из «подлого сословия» была еще одна возможность улучшить свое общественное положение - путем поступления на статскую службу. Так выдвинулся, например, получивший вольную Леонтий Травин: «…Тогда свободно было вступать имеющим вечные отпускные в приказные чины. Сей случай я не пропустил и, будучи в Опочке, подал ему доношение об определении меня к должности к делам при опочецком городничем, на которое из наместнического правления получен указ, что я произведен канцеляристом, а быть на копейской ваканции с получением жалованья в год сорок рублев. Оный указ получен городничим марта 7 числа 1778 года, а перешел из Велья на житье в Опочку с семейством своим того ж года февраля 20 дня, во вторник первыя недели Великаго Поста, в купленный дом у баталионного капитана Бориса Дмитриева сына Банакова, за сто тридцать пять рублей. Приступя к должности, исправлял с успехом, так что начальник мой, городничий Карл Карлович Бриммер, был мною доволен, почему и дал мне похвальный аттестат по прошествии службы моей чрез один год, и переведен я уже не по желанию моему в Опочецкий уездный суд на канцелярскую ваканцию и получал в год жалованья по семидесят по пяти рублев». Итак, как мы видим, Леонтий Травин, выходец из крепостных, прекрасно и быстро устроился в городе, как только приоткрылась такая возможность, потому что вполне логично считал такую смену сферы деятельности полезной и выгодной. Примечательно, что в конце столетия, когда в приобретенных по разделам Польши западнорусских землях открылись выгодные вакансии для чиновников, такой же путь стремительного восхождения по карьерной лестнице повторил сын Травина, Гаврила. Безусловно, все вышеописанные обыденные работы, повинности, подати во многом определяли повседневность городских низов, но в их жизни случались и интересные, исключительные события. Например, в городах по древнему русскому обычаю периодически происходили торжественные встречи высоких гостей, будь то светский или духовный вельможа или иноземный посол. Их встречали за городом, а потом процессия двигалась к Кремлю, останавливаясь на дороге для новых и новых приветствий. Причем чем ближе процессия подходила к Кремлю, тем выше рангом был встречающий. Визиты высокопоставленных и особенно царственных особ вызывали живейший интерес у простого люда в провинции. Так, по воспоминаниям очевидцев, в Казани «по прибытию императора Павла какой-то татарин упал перед его окнами и со слезами начал что-то говорить.

- Что ты плачешь? - спросил император.

- Ничего, батюшка! Я рад, что тебя вижу: ни деду, ни отцу моему никогда не приводилось видеть царя.

- Поди же теперь домой и скажи, что ты меня видел, - отвечал государь». Вероятнее всего, это был искренний порыв, ведь государь для простолюдинов в ту эпоху оставался сакральной фигурой, да и нечасто он баловал своим присутствием провинцию. Также о пребывании высоких особ в провинции сохранились описание приема в г. Дмитрове главнокомандующего Москвы, графа З.Г. Чернышева и записка Н.Н. Андреева о пребывании императрицы Екатерины Великой в Туле.

Немаловажную роль в повседневной жизни простых горожан играли праздники, сопровождавшиеся крестным ходом, а также различными играми. Наряду с праздниками православной церкви в общественном быте русских позднефеодальных городов в течение всего рассматриваемого нами периода немалую роль играли древние, дохристианские обычаи и праздники, и сама церковь должна была с ними считаться.

В Воронеже и некоторых других городах праздновали праздник Ярилы. В этот день (4 июня) горожане и окрестные крестьяне, собравшись на площади, избирали «Ярилу». Избранному надевали особый колпак, давали бубенцы («позвонки»), назначали ему свиту. «Ярила» ходил, приплясывая, и все это празднество ознаменовывалось плясками и играми, кулачным боем и, конечно, лакомством и пьянством. Люди ждали праздника Ярилы как «годового торжества», наряжались в этот день в лучшее свое платье. Что же касается общероссийских народных игр и развлечений, то тут следует упомянуть катание на лошадях и «взятие снежного городка», приходившееся обычно на масленицу и имевшее также значение для воинского воспитания молодежи.

Вообще же состязания в силе, ловкости, смелости -- своеобразные военные игры -- были непременной частью городских праздников в течение всей изучаемой нами эпохи. Наиболее распространенными формами их были борьба и кулачный бой. В XVIII в. за соблюдением его правил следила даже полиция. Запрещалось бить ногами. Широко известная поговорка «Лежачего не бьют» пошла именно от правил кулачного боя. Было и другое правило -- «Мазку не бьют», запрещавшее бить того, кто уже окровавлен.

В XVIII столетии, видимо, получила особое распространение и игра «стенка на стенку», о которой неизвестный современник писал: «Вдоль улиц в городах, установясь стеною, противну стену сбить желают пред собою». «Стенка» уже в XVIII в. формировалась обычно по территориальному принципу, например, подгородная слобода Кунавино против г. Нижнего Новгорода, или даже по национальному, как бились в Рыбинске русские мещане и молодые купцы против татар-грузчиков хлеба.

Помимо военных игр существовали и «мирные» забавы. Широко распространена была игра в бабки и ныне забытая игра в свайку (в последней игрок должен был попасть каким-либо острием, например гвоздем, в центр очерченного на земле небольшого круга). Также непременной частью всякого русского праздничного гуляния было качание на качелях. Зимой же ни одно гулянье не обходилось без катание в санях, колясках, реже -- верхом. В конце XVIII -- начале XIX в. масленичные катания и последующее хождение по гостям не раз были отмечены в Москве, Петербурге, Твери, Дмитрове и других городах.

Описанные нами игры и развлечения в большинстве своем бытовали у широких слоев горожан, но к концу XVIII века все это были уже специфически народные развлечения, в которых участвовали преимущественно рядовые горожане и беднота -- мастеровые и пр.

Таким образом, повседневная жизнь городских низов была наиболее консервативным элементом в культурно-бытовом строе жизни провинциального города второй половины XVIII столетия. Однако именно эти слои населения придавали русским городам национальный колорит, который был неотъемлемым элементом жизни в провинции. В ту эпоху, по нашему мнению, он был еще вполне органичен и никоим образом не мешал поступательному развитию культуры городов, а скорее делал ее более рельефной и выразительной, да и сама жизнь «по заветам предков» скрашивала достаточно тяжелый быт городских низов в непростую для них позднефеодальную эпоху.

3. КУРЬЕЗЫ И ПАРАДОКСЫ ГОРОДСКОЙ ЖИЗНИ

3.1 Курьезы нравов провинциального общества

Бесспорно, повседневная жизнь провинциальных городов второй половины XVIII в., как и любой другой эпохи, не обходилась без различных курьезных парадоксальных ситуаций, моментов, случаев, несмотря на всю свою устроенность и регламентированность, а равно консерватизм городских обитателей. Эти курьезные и смешные моменты были спровоцированы как странными указами городских властей, так и самыми обычными людьми, по-своему и превратно трактовавшими порой принятые нормы поведения, либо доводившими следование им до явного абсурда.

У нас, конечно, нет возможности описать все забавные случаи из истории русских провинциальных городов, но мы попытаемся показать те из них, которые казались странными и из ряда вон выходящими уже их современникам, а не кажутся курьезными ввиду отличия от современных нравов.

Начнем описание мы с парадоксов нравов различных городских сословий. Первое, что стоит отметить в этой связи, - это религиозные искания в русской провинции указанной эпохи. Купечество, мещанство, городские низы и в несколько меньшей степени дворянство были весьма религиозны, что, впрочем, не означало педантичного следования православным обрядам. Так, по всей России и особенно в Сибири были распространены старообрядческие секты: субботничество, молоканство, хлыстовство, адепты которых проникали и в города вплоть до губернских центров. К концу столетия многие зажиточные купцы были даже скопцами - сторонниками радикальной секты, видевшей в оскоплении альтернативу безудержному разврату времен Екатерины Великой. Любопытно, что, по мнению исследователя сибирского старообрядчества Щапова, оскопленные крестьяне и купцы начинали лучше одеваться, расширять свои дома, заводить мелочную торговлю и т.д., то есть резко меняли свою жизнь к лучшему таким необычным и радикальным образом.

Однако не все из наводнивших русские города сектантов, юродивых и народных вероискателей были людьми искренними, зачастую своей «святостью» они маскировали корыстные, а то и преступные намерения. Быть может, наиболее показательный случай произошел в Поволжье. Там на рубеже XVIII - XIX вв. где-то между Арзамасом и Нижним Новгородом жил в своей келье старообрядческий «святой» по прозвищу «Кузька-бог». Хитрый Кузьма, этнический мордвин, был грамотен и одно время торговал в городах, но один случай резко изменил всю его жизнь. Очевидцы рассказывали о нем следующее: «Часто бывая в Нижнем по торговым делам, Кузька останавливался в одном постоялом дворе, где в одной из комнат проживал пьянчужка приказный вместе с хорошенькой женой. Несмотря на свою степенную и некрасивую наружность, Кузька был очень влюбчив.

Однажды, когда пьяный подьячий спал мертвецки, красавица-жена шепнула ему, чтобы он ночью постучался к ней в дверь. Кузька с замиранием сердца исполнил это, и в тепленькой горенке с занавешенным окном и с двуспальной кроватью в углу изведал наслаждение любить и быть любимым вполне. Но когда он наутро очнулся от сна, то не нашел ни своей кисы, ни денег. За наслаждение быть любимым бескорыстно он поплатился всем своим состоянием». Далее Кузька опасно занемог, ему было видение Христа и ангелов, которые ему «накрепко» запретили заниматься торговлей. Так началась жизнь местного «святого» сектанта.

В дальнейшем Кузька стал популярным местным «святым», особенно среди мордвин, однако вскоре был арестован властями и казнен в Нижнем Новгороде за «свальный грех» во время «богослужений» с молодыми женщинами в своей келье. Так преступления сексуального характера парадоксальным образом оказались прикрыты мнимым благочестием местного пустосвята. В целом, наряду с религиозным рвением, немало парадоксальных ситуаций создавали прецеденты нарушения норм морали в провинциальном городе. Этика отношений полов в то время была, конечно, глубоко консервативной, строгой и восходила еще к нормам «Домостроя». Тем не менее, сам факт страстных обличений «сластолюбия» князем Щербатовым говорит о том, что реальная жизнь порой шла наперекор традиционной морали, хотя случаи отклонения от нее карались властями и осуждались в обществе, порой лицемерно.

Блестящий пример характерной для горожан двойной морали приводит И. Мигрин. Уже в середине XIX в., на склоне лет, он с негодованием вспоминает события рубежа веков, случившиеся в Екатеринодаре, казачье население которого, конечно, было настроено весьма патриархально: «В это время случилось происшествие, воспоминание о коем доныне, по прошествии более 50-ти лет, -- когда, доживши до глубокой старости, готовлюсь каждый час расстаться с жизнью и предстать пред судом Бога, чтобы дать отчет в делах своих, -- поверяя минувшую жизнь свою, в тихия минуты беседы с самим собою, --тревожит совесть мою и нарушает спокойствие». Вот о чем сожалеет рассказчик: «Атаман Котляревский поехал из Екатеринодара для осмотра станиц по войску. За отсутствием исправлял должность его подполковник Чепига -- племянник бывшаго атамана. Раз был я у него в доме; тут был он, жена его и еще одна подполковница, приятельница ея. Между разговором о разных предметах зашла речь об одной известной развратным поведением своим вдове простаго казака. Жена Чепиги сказала, что она велела бы женщину эту распять на кресте, обрезать ей до пояса платье и потом выгнать ее с безчестием за город. Бывши тут же в компании городничий сказал, что если бы ему дали такое предписание, он исполнил бы его в точности.