Альтернативная история России XX века в трудах современных российских фантастов

Анализу различных теоретических аспектов модернизационных процессов посвящена серия работ В.Г. Федотовой. Для исследовательницы «...модернизация - это особая форма развития, суть которой - переход от традиционного общества к современному». Таким образом, ключевые понятия в рамках модернизационной теории, дополняющие понятия «Запад» и «не Запад», - «традиционное общество» и «современное общество».

Характерные черты традиционных обществ, по В.Г. Федотовой, суть следующие: доминирование традиций над инновацией; зависимость в организации социальной жизни от религиозных или мифологических представлений; цикличность развития; коллективистский характер общества и отсутствие выделенной персональности; преимущественная ориентация на метафизические, а не на инструментальные ценности; авторитарный характер власти; отсутствие отложенного спроса, т.е. способности производить в материальной сфере не ради насущных потребностей, а ради будущего; прединдустриальный характер; докапиталистическое развитие; отсутствие массового образования; преобладание особого психического склада - недеятельной личности (называемой в психологии человеком типа Б); ориентация на мировоззренческое знание, а не на науку; преобладание локального над универсальным.

Современное же общество, по В.Г. Федотовой, отличает ориентация на инновации; преобладание инноваций над традицией; светский характер социальной жизни; поступательное (нециклическое) развитие; выделенная персональность; преимущественная ориентация на инструментальные ценности; демократическая система власти; наличие отложенного спроса, т.е. способности производить не ради насущных потребностей; а ради будущего; индустриальный характер; капитализм; массовое образование; активный деятельностный психологический склад; предпочтение мировоззренческому знанию точных наук и технологий (техногенная цивилизация); преобладание универсального над локальным.

В.Г. Федотова выделяет две основные модели модернизации - вестернизацию, под которой она понимает «процесс перехода от традиционных обществ к современным путём прямого переноса структур, технологий и образа жизни западных обществ», когда инициатором перемен становится сам Запад, а преимущественной формой их осуществления является колонизация, и догоняющую модель.

Исследовательница подчёркивает особую роль, которую сыграло появление модернизирующегося Запада, в превращении истории во всемирную. «Она стала таковой не в смысле наличия какого-либо всемирного закона развития человечества (как это полагал, например, Гегель), а эмпирически. Мореплавание, а затем развитие транспорта, экономики связало мир. Именно Запад сделал это, показал миру новые возможности, воззвал мир к новому виду пафоса, включавшего в себя идею быстрого развития, самостояния, свободы».

В контексте авторских размышлений концепция прогресса предстаёт

как «легитимация вызова Запада в условиях превращения истории человечества в мировую». Живописуя метаморфозы идеи и практики прогресса, говоря о заплаченной человечеством высокой цене ради его достижения, В.Г. Федотова констатирует: «И всё. же, выброшенная в дверь, эта идея возвращалась в окно. Развитие, социальные изменения, модернизация - относительно новые понятия. - были в значительной степени эвфемизмами прогресса, в разной мере уточнёнными и разработанными, но продолжавшими выражать ту простую и плохо скрываемую мысль, что находящееся в разных лодках человечество плывёт по пути, открытому и освоенному Западом».

Освоение отечественными историками модернизационного подхода в создании целостного образа истории Нового времени в рамках рассматриваемого периода шло, как правило; в рамках поиска путей совмещения модернизационной и цивилизационной парадигм, свидетельством чему являются, в частности, исследования, о которых далее пойдёт речь.

Характерные черты нововременной цивилизации по А.В. Гордону: пафос бесконечного совершенствования; превращение индивида из принадлежности естественной общности в члена гражданского общества;

принципы демократии как основа политического процесса; правовое государство; национальная государственность; рыночные отношения как основа экономики; идеи гуманизма и прогресса как основа культуры, дух открытий; беспрецедентная открытость, экстравертность и высокая коммуникабельность; необычайная любознательность; дихотомия «Восток-

Запад» как одно из средств духовного самоопре е ения новой цивилизации; выдающаяся роль Франции как в обретении ядром цивилизации Нового времени своей классической формы, так и в переходе к цивилизаторской экспансии; выдающаяся роль французской культуры в воплощении культурно-исторического синтеза, который стал истоком новой цивилизации; парадигма всемирности, импульс к беспредельному развёртыванию в пространстве и времени; коллизия двух универсальных форм, социальной организации человеческого общества - права собственности и права на существование, неизменно актуализируемой в критические моменты развития и распространения цивилизации Нового времени; критический пафос совершенствования социальных условий бытия, чтобы сделать их достойными человека, идея очеловечения мира путём его преобразования, сознание своего несовершенства и незавершённости; выделен е науки как общественного института из нерасчленённой сферы традиционной культуры; выделение Европы как ареала из традиционного круга ареальных цивилизаций благодаря научной революции; знание как основополагающий фактор возвышения Европы; европейское знание, оплодотворённое культурным обменом, как системообразующий элемент становления мировой Науки; размежевание науки и религии как рычаг прогресса в средневековой Европе.

«Новое время, - пишет А.В. Гордон, - нашло поистине универсальный адресат для своего цивилизационного проекта - человеческую природу и её способности к самосознанию и самосовершенствованию». Секрет жизнеспособности рождённого Новым временем типа мироустроения учёный усматривает в критическом пафосе беспрерывного совершенствования социальных условий бытия, ид е очело ечения мира путём его преобразования. «Возвышение Европы» А.В. Гордон связывает с открытостью новой цивилизацию для внешнего мира как следствия её: открытости для самой себя?. Он обращает внимание на изначально заложенные в ней «по енции и интенции мира и культуры, мир которой стремится к вселенскому расширению»-, а так е фундаментальные значение для её генезиса, научной революции XVII в.

Территориальная экспансия стала «проявлением универсализующих интенций новой цивилизации». В результате Запад вывел незападные общества из равновесия и стал толкать их в сторону подражания, на путь догоняю его развития при этом «искушая» их техническими достижениями, «оскорбляя» материальным уровнем жизни, угрожая военно-полити еской

гегемонией. Однако в драматическом процессе прорыва к Новому времени, Восток не был пассивным реципиентом, вступившим на «дорожку Запада». Серьёзное подкрепление в историографии, по оценке А.В. Гордона, получило выдвижение «эндогенной» модернизации («истернизации»), т.е. модернизации, альтернативной прямолинейной «вестернизации» и опирающейся на традиции стран Востока. Благодаря исследовательским усилиям с Востока и Запада, «постеренно формируется многомерная мо ель генезиса цивилизации Нового времени.

Одним из самых удачных, на наш взгляд, отечественных исследований рубежа XX-XXI вв., представляющих собой концептуально выдержанное освещение европейской истории раннего Нового времени XVI - XVIII вв. с учётом модернизационной и цивилизационной парадигм, является книга пермского историка В.М. Ракова «Европейское чудо (рождение новой Европы в XVI - XVIII вв.), подготовленная на основе диссертационного исследования".

Задавшись целью создать, «целостный образ эпохи», имен емой им «рискованным пространством Перехода», автор предлагает оригинальное осмысление западноевропейского опыта модернизации на уровне междисциплинарности.

Это одновременно историософское, культурологическое и историческое исследование «европейского чуда» - про есса рож ения новой Европы, сумевшей вырваться за рамки Традиции. Автору удалось на фоне процессов» в мировой- историографии показать своё виден е проблемы Перехода (транзита, модернизации) ключевого в рамках нарождающейся нововре енной действительности региона мира.

По его мнению, должно сохраняться равновесие между агностицизмом и ориентацией на положительное знание, обретённ е истори еской наукой в начале XX в., равно как и паритет в отношениях между ценностями индивидуализирующего и генерализирующего подходов.

Под «генерализующим потенциалом истории как науки» автор понимает реальную возможность трансформации эмпирического ма ериала в теоретический образ, создающий «ситуацию понимания», действительную некоторое время для ч енов научного сообщества. Генерализующую, «понимающую» историю В. М. Раков рассматривает в качестве одного из факторов выживания человечества.

Основные составляющие современной цивилизационной парадигмы, по В.М. Ракову, суть следующие: рынок; юридические защищенная частная собст енность; завершившаяся индустриализация; развивающиеся научные технологии; гражданское об ество вместо сословного; правовой режим вместо сословно-корпоративных привилегий и территориальных обычаев; демократические структуры и достаточно широкий электорат; разделение церкви и государства; рационализация (рационалистические, «достижительные» ценности в есто аскриптивных, статусных, рационально мотивированное, «целерациональное» поведение вместо аффективно- авторитарного); представление о личности как наиболее желательном человеческом состоянии (развитый образ частной жизни, развитая философия прав человека); институционализированная наука.

Существо Перехода В.М. Раков представляет следующим образом: модернизирующееся общество вступает в неустойчивое, неравновесное состояние; в его историческую ткань, внедряются универсальные принципы и унифицирующие силы (рынок, государство, формализованное право), пронизанные рациональностью; наряду с выравниванием социокультурной жизни (формированием «большого общества») Переходу сопутствует её дифференциация: структурная и функциональная.

Успех модернизационного подхода в российском обществознании рубежа XX-XXI вв:, на наш взгляд, во многом был обусловлен тем обстоятельством, что принцип стадиальности, положенный в его основу, ассоциировал его в: той или иной степени с формационным подходом, столь, длительное время господствовавшим в советской науке, и в то же время позволял более «мягко» синтезировать принцип стадиальности с цивилизационным подходом. Если первые варианты теорий модернизации были отмечены выраженным западноцентризмом, а сам процесс понимался фактически как вестернизация, точнее - вестернизация по-американски, то сегодня модернизационная-парадигма выглядит более адаптированной к реалиям современного мира, а её сторонники признают многообразие путей движения в современность.

Однако этот успех не следует переоценивать. В среде практикующих историков, отношение к теориям модернизации весьма неоднозначно, свидетельством, чему, в частности, являются итоги состоявшейся в 2008 г. трёхдневной читательской конференции журнала «Средние века.

Уже в приглашении, разосланном участникам конференции, говорилось о том, что «частое злоупотребление словами «теория модернизации» вызывает у профессиональных историков вполне определённую аллергию. На самой конференции одни участники дискуссии отмечали, что термин «модернизация» имеет ««теологический» привкус», призывали прибегнуть к «бритве Оккама», не умножая сущности, без надобности, или использовать более обтекаемые понятия, такие, например, как «преодоление Европой её атехнологичности».

наложением на исторический материал рациональной матрицы, а... с его телеологическим истолкованием, неизбежно граничащим с субъективизмом», и что поэтому «не стоит укоренять термин «модернизация» в осмыслении эпохи раннего Нового времени.

Другие участники дискуссии напоминали о существующем «дефиците макроисторических теорий». Соглашаясь с известной сентенцией о том, что «всякая теория хромает», и разделяя «сомнения тех, кто ссылается» на классические или современные уплощённые (сводящие процесс модернизации к развитию индустриального рыночного общества) теории как непригодные для нужд нашего ремесла», тем не менее, высказывали предположение о том, что стереоскопические модели могут стать концептуально необходимыми инструментами в работе и историков - исследователей, и вузовских преподавателей истории; предприняли попытки анализа проблемы Перехода, взяв в качестве концептуальной, основы понимания процесса европейской модернизации идею «постепенного, эволюционного развития капиталистических отношений, которые длительно сосуществовали с традиционной экономикой, приобретая доминирующее положение в меняющемся мире»

Даже настроенные критически по отношению к теории модернизации участники дискуссии не отрицали, что у неё есть сторонники, выявившиеся и в ходе состоявшегося обсуждения. В итоговом выступлении П. Ю. Уварова было заявлено, что «коль скоро она пока обречена на успех, то глупо было бы делать вид, что её не существует». Одновременно учёный признал, сославшись на монографию И. В. Побережникова, что теория модернизации «значительно усложнилась и дифференцировалась в последнее время».

Непроизвольно в ходе дискуссии, участниками которой были, в основном, практикующие медиевисты, возник вопрос о «своей поляне». Речь в данном случае идёт о «поляне» раннего Нового времени, которая, как казалось многим, отдана «на откуп» чистым «новистам», о которых было сказано, что «нюансов они не понимают, да и знать не хотят про эти нюансы, про то, что раннее Новое время - это время динамического равновесия старого и нового». Выразив законное сомнение в степени обоснованности п еувеличенных страхов медиевистов по поводу нашествия «чужих» на территорию, объявленную «заповедной», попробуем посмотреть на проблему глазами практикующих историков.

Как справедливо заметила О.В. Дмитриева, внутренний конфликт ремесла историка заключён в том, что часто он является однов еменно и практикующим историком, и практикующим преподавателем. Как п еподаватель он знает, что генерализующие теории облегчают подачу материала и поэтому востребованы в рамках процесса преподавания, но как практикующий историк он имеет дело с конкретными фактами, знание которых, напротив, «подрывает любую теорию».

Подводя итоги состоявшейся дискуссии, П.Ю. Уваров развил эту мысль: «Мы не можем отрываться от материала источников, от уникальности рассматриваемых процессов. И в этом - наше преимущество, мы видим реальные противоречия, мы можем и должны предупреждать против опасностей упрощения». С этим трудно не согласиться.

Как следует из осуществлённого анализа, при всей разности формационно-цивилизационного и модернизационного подходов у них одна неклассическая парадигмальная основа, причём с ярко выраженным тяготением к линейно-стадиальному и системному анализу. Культурно- антропоцентрический компонент здесь всё же вторичен. е случайно потенциал культурной антропологии и - тем более - постнеклассические подходы в российской историографии рубежа XX-XXI вв. получили реализацию в русле так называемой альтернативной (вероятностной) истории.

3.2 История России XX века в контексте альтернативной истории

Методологические поиски отечественной историографии рубежа XX- XXI вв., шедшие в разных направлениях, актуализировали проблему альтернативности исторического развития - одну из важнейших проблем исторической науки, что, в свою оче едь, привело к легитимации в глазах российских историков опытов обращения к историческому материалу с позиций сослагательности.

"История не терпит сослагательного наклонения..." Долгие годы это утверждение было символом веры советских историков-профессионалов. Действительно, отечественные историки старшего и сред его поко ений могут сказать о себе: "...мы все воспитаны на этой строгой фразе".

Хотя по-прежнему есть основания иронично утверждать, что "для серьёзных историков, "ревнивые ей исторического благочестия" и методологической чистоты, рассмотрение альтернативной истории и её эвентуальных сценариев является дурным тоном", сегодня всё е чаще говорят, что "на вопрос о том, вправе ли историк задаваться вопросом "что было бы, если бы", следует с полной ответственностью ответить положительно", и это кажется едва ли не общим местом. Всего лишь за четверть века в отечественной историографии произошли разительные перемены по отношению к проб еме альтернативности истории, которая "со стороны может показаться безответственной, любительской, авантюристической".

Опыт развития мировой историографии буквально изобиловал примерами бесконечных обращений исследователей к историческому материалу с вопросом "что было бы, если бы...?" задолго до этих перемен.

Заслуживающие внимания опыты альтернативного прочтения истории в разное время предпринимали такие известные- зарубежные исследователи, как А. Дж. Тойнби, Дж. Сквайр, С. Хук, О. Хэндлин и др. Так, например, А. Дж. Тойнби пытался ответить на вопросы, что было бы, если бы Александр2

Македонский не умер в 33-летнем возрасте, а прожил ещё 36 лет, продолжая свои завоевания; что было бы, если бы уцелели Филипп и Артаксеркс.

Под редакцией Дж. Сквайра в 1931 г. в Нью-Йорке вышла в свет книга "Если бы, или переписанная история", состоявшая из серии очерков, написанных выдающимися историками, писателями и публицистами. Авторы рассуждали о том, что было бы, если бы в Испании победили мавры, Наполеон бежал в Америку, дон Хуан Австрийский сочетался браком с Марией Шотландской, лорд Байрон стал королем Греции, голландцы продолжали владеть Новым Амстердамом, генерал Ли одержал победу при Геттисбер е и т.д.

В свою очередь, американский историософ С. Хук попытался проанализировать опыты подобного рода в статье "Если бы" в истории" (1943). В результате он пришёл к выводу, что большинство из них "это ско ее полёт воображения, чем научная реконструкция исторических событий". В то же- время О. Хэндлин в книге "Поворотные пункты американской истории" (1955) пытался доказать, что случайность (погода, внезапная с ерть выдающегося политического деятеля и т.д.) решающим образом влияла на важнейшие события истории США.

Лейтмотивом этих публикаций является мысль о том, что "добротная история требует сослагательности".

Что касается отечественной историографии, то здесь "лёд тронулся" гораздо позже: Альтернативность как особая категория социально- исторического познания не получила сколько-нибудь развёрнутой специальной разработки в марксистском обществознании, практически отсутствовала в его категориальном аппарате.

В то же время известное высказывание классиков, о том, что история есть "не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека" в среде советских историков было довольно расхожим. Актом гражданского мужества в" те годы был сам факт обращения- к альтернативной истории. Одной из "первых ласточек" в этом смысле стал проведённый в 1979 г. журналом "Знание-сила" "круглый стол" на тему: "История: неизбежное и случайное". Его участники пришли к единодушному выводу, что "альтернативный подход к истории имеет право на существование".

Сегодня он может восприниматься как, нечто само собой разумеющееся и даже как банальность. Но тогда это выглядело вполне революционно.

Трудно назвать другую историко-теоретическую проблему, которая" вызывала такой же напряжённый научный интерес отечественных исследователей в условиях радикальных перемен в жизни позднесоветского общества, как "история неслучившегося". Конец 1980-х гг. отмечен в советской историографии появлением ряда серьёзных методологических работ внимание обращалось на вероятностный характер исторического процесса.

Редакцией журнала "Рабочий класс и современный мир" в конце 1988 г.

был проведён "круглый стол" на тему: "XX век: Альтернативы развития". В выступлениях В.С. Библера, Г.Г. Водовозова, М.Я. Рефтера, Г.Г. Дилигенского, Б.Г. Капустина, И.М. Клямкина, Ю.А. Левады, Ю.П. Лисовского, И.К. Пантина, В.Л. Шейниса и других участников дискуссии

был поднят широкий круг вопросов, углубляющих понимание и нашего недавнего прошлого, и проблемы исторической альтернативности в целом.

Столь пристальный интерес к проблеме альтернативности исторического развития, характерный для эпохи "перестройки", современные историографы объясняют, прежде всего, реалиями самой эпохи. Так, Д.И. Олейников пишет, что "идея альтернативности исторического процесса получила широкое распространение... как часть идеологического обоснования перестройки советского общества". Он подчёркивает, что упомянутая книга П.В. Волобуева "Выбор путей общественного развития: теория, история, современность" давала "первые капитальные основания для рассмотрения проблемы альтернативности тем историкам, для которых приоритет "настоящего ленинизма" оставался непоколебимым".

А.В. Свешников, в свою очередь, настаивает на том, что "для того времени это была единственная концептуальная идея, которую могла предложить историческая наука для объяснения деформации социализма в СССР и борьбы различных вариантов ("сталинского" и "ленинского") построения социализма".

Признавая что "решающим фактором особого внимания к проблеме альтернативности истории стало то, что общество тогда находилось на перепутье, а история на переломе, и проблема альтернативности развития стала самой актуальной", перспективы в рефлексиях по поводу исторических ретроспекций, характерных для этого периода. По его мнению, - "основной причиной было не столько то, что людям разрешили думать и говорить, что в прошлом всё могло быть иначе, сколько то, что люди почувствовали, что в будущем всё может быть иначе".

Начав обсуждать проблему альтернативности в истории с робких заявлений о том, что в принципе она имеет право на существование, отечественные историки на рубеже столетий заговорили о ней в полный голос.

Важнейшую пружину культурно-исторической динамики увидел в исторической альтернативности в своих последних работах Ю.М. Лотман, настаивавший на том, что "непройденные дороги для историка - такая же реальность, как и пройденные". Размышляя об альтернативности исторического процесса, М.С. Тартаковский в своей книге "Историософия.

Мировая история - как эксперимент и загадка показал упущенн е на заре Нового времени возможности Китая во всемирно-исторической эстафете.

Альтернативные сценарии прошлого, в том числе на материале истории Нового времени, разрабатывали В.А. Дьяков и В.В. Поликарпове Первая в отечественной историографии докторская диссертация, посвященная проблемам альтернативности исторического развития, была защищена в середине 1990-х гг. С.А. Экштутом. Она представляла собой опыт осмысления движения декабристов методами альтернативной истории и продолжала линию Н.Я. Эйдельмана, создавшего в своё время "первую в советской историографии контрфактическую модель вероятного развития событий при успешном исходе восстаний дворянских революционеров".

Знаковый характер для отечественной историографии конца XX в. имели два научных события. Во-первых, специальный выпуск журнала "THESIS" в 1994 г., посвященный риску, неопределённости, случайности, в котором был опубликован ряд переводных материалов зарубежных авторов (Р. Козеллека, Д. Мило, С. Хука) по проблеме сослага ельности в истории. Во-вторых, это проведённый редакцией ежегодника "Одиссей" в апреле 1999 г. "круглый стол" на тему: "История в сослагательном наклонении?" В его работе приняли участие историки Л.М. Баткин, Л.И. Бородкин, А.В. Быстров, А.Я. Гуревич, И.Н. Данилевский, В.Д. Назаров, А. В: Оболонский, М. Ю. Парамонова, О.А. Ржешевский, П.Ю. Уваров, Д.Э: Харитонович, К.В. Хвостова, М.А. Чешков, С.А. Экштут, А.Л. Юрганов, М.А. Юсим.

Для обозначения направления исследований прошлого, в основу которого положен вероятностный подход, отечественное исследователи используют самые разнообразные термины: "история неслучившегося", "ретроальтернативистика", "несостоявшаяся история", "виртуальная история", "ретропрогнозирование", "альтернативная (вероятностная) история", "несвершившаяся история", "контрфактические (историческ е) моделирование", "контрфактические исторические сценарии (исследования)".

Как остроумно заметил в своё время по этому поводу П.Ю. Уваров, "таковы "особенности национального историософствования: мы не немцы, чтобы заранее договариваться о понятиях".

Представляет интерес вопрос о причинах обращения российских историков к идее альтернативной истории. Мотивация стремления инкорпорировать сослагательное наклонен е в ткань, исторического повествования выглядит весьма разнопланово. "Мы, историки, изучаем реальный ход событий, то, что случилось, а не то, что могло случиться. Однако при этом нельзя забывать, что выбор, сделанный, историей, был не единственно возможным и линии, шедшее вразрез с той, привычной, да еко не всегда ели в тупик", - пишет, например, С.В. Думин, размышляя о роли Великого княжества Литовского и Русского в судьбах русской государственности.

В.С. Поликарпов, в свою очередь, обращает внимание на то обстоятельство, что анализ неосуществлённых сценариев развития человеческого общества, моделирование "несбывшегося" " в. истории

мировой, цивилизации даёт возможность раскрыть темные её места, выявить многовариантный и нелинейный характер истории, выработать подходы к управлению её "ходом".

Кро е того, считает учёный, данная проблема приобретает ныне особую актуальность и потому, что будущее мировой цивилизации непредсказуемо, резко возросли сомнения в неотвратимости исторического прогресса, а перед всем человечеством раскрывается веер исторических альтернатив.

А.В. Оболонский, размышляя о разных путях, ведущих к идее альтернативной истории, признаётся что в его случае, это диктовалось неприятием как экономического монизма, так и фатально- пессимистического, одномерно негативного взгляда на динамику российской истории.

Пытаясь ответить на вопрос о том, каким образом появляется этот необычный взгляд на историю, в основе которого лежит стремление исследователя осмыслить её с точки зрения сослагательного наклонения, С.А. Экштут в качестве гипотезы предлагает собственное объяснение, отталкиваясь от принципа "остранения", разработанного, как уже было отмечено, В. Б. Шкловским. Продолжая мысль В.Б. Шкловского и перенося её в плоскость научно-исторического творчества, С.А. Экштут пишет: "Историк, сознательно стремящийся сочетать научную доказательность текста с его эстетической выразительностью, постоянно вплетает художественные образы в ткань своего повествования.

Так возникает эффект остранения: на всем известные вещи, события, структуры, институты, на героев и антигероев смотрят иными глазами...

История предстаёт как альтернативный, и незавершенный процесс...

Исторический процесс всегда абсолютен, а его результаты - относительны.

Таков исходный пункт абстрактного рассмотрения проблемы альтернативности в истории. В течение почти двух столетий историки, апеллируя либо к Провидению; либо к неумолимым законам истории, абсолютизировали эти относительные результаты: подводили к ним, отсекая всё второстепенное, всё случайное. В наши дни возникла потребность писать иначе... Манипулируя с прошлым, историк пытает былое, стремясь узнать не

то, как это было на самом деле, но интересуясь преимущественно тем, "как это не произошло в действительности".

А.Л. Юрганов пытается подойти к вопросу о причинах появления сослагательного наклонения в истории с точки зрения историографии. По его мнению, проблема альтернативной истории возникает в определённом времени, когда в историографии; происходит переход от одного способа описания и понимания истории, к другому, от безальтернативной истории, где господствуют закономерности, к той истории, в которой представлен человек со своими хаотическими мыслями, и случайными поступками. Этот переход, по А.Л. Юрганову, "чреват неким качественно новым пониманием исторического процесса. Теперь мы находимся как бы между двумя берегами, признавая, что закономерность каким-то образом осуществляется в истории, мы вместе с тем понимаем, что случайности также воздействуют на исторический процесс и как-то его выстраивают".

Исследователь задаётся вопросом о том, какова роль этой проблемы в логике развития самой науки, к чему придёт наука завтра? Переход от одного этапа в историографии к другому представляется ему как переход "от веера разных точек зрения на какое-то историческое явление - к разным направлениям изучения прошлого".

Безусловно, в данном случае речь идёт, прежде всего, о постмодернистском дискурсе, изменившем отношение к "ремеслу историка".

Немаловажный на наш взгляд, момент, побуждающий историков обращаться к, проблемам ретроальтернативистики, актуализированность понятия "альтернативная, история" на уровне обыденного сознания. В его рамках проблема альтернативности истории ассоциируется с распространённым термином - "эффект бабочки".

Он известен в естественных науках и обозначает свойство некоторых хаотичных систем, когда незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые эффекты где-нибудь в другом месте и в другое время.

В.свою очередь, термин "эффект бабочки" вызывает параллели с рассказом Р. Брэдбери "И грянул гром" (1952 г.), где гибель бабочки- в далёком прошлом изменяет мир будущего. Наконец, продолжая ассоциативный ряд, актуализирующий проблему альтернативности истории в массовом сознании, вспомним фразу из знаменитого блокбастера "Терминатор-2" о том, что "будущее не предопределено". Всё это значительно" облегчает для любой" литературы, имеющей гриф "альтернативная история", но часто не имеющей ничего общего с наукой, путь к сердцам "любителей старины". И этот путь, как известно, пролегает через "территорию историка", которую- настоящий профессионал обязан защищать.

Использование методов альтернативной истории в познавательной деятельности историка выводит его на исследован е дихотомии детерминизма и индетерминизма, закономерности и случайности - одной из- главных ем философии истории, в которой историография Просвещения утвердила примат исторической закономерности. Ещё Ш.Л. Монтескье в своих "Размышлениях о причинах величия и падения римлян" утверждал, что "если случайно проигранная битва, т.е. частная причина, погубила государство, то это значит, что была общая причина, приведшая к тому, что данное государство должно было погибнуть вследствие одной проигранной битвы. Одним словом, все частные причины зависят от некоторого всеобщего начала".

Вообще представление о каузальности "является ключевым э ементом

западного рационализма". Общеизвестны строки блоковской "Апологии истории" о том, то "историк ищет цепи каузальных волн...". Представителями детерминистского подхода в, историографии в разное время- являлись А. де Токвиль, К. Маркс, М. Вебер, школа структурной истории. "Историческая

школа XIX в. не оставила и следа от случайности... Это "произошло не столько в результате последовательного- распространения принципа каузальности, сколько благодаря теологическим, философским и эстетическим импликациям современного понятия истории", - пи ет Р. Козеллек в статье "Случайность как последнее прибежище историографии".

Но несмотря- на то, что господствующие историографические направления концентрировали усилия на поиске исторических закономернос ей, случайность никогда не покидала пределы историографии. В современной историографии проблематика случайности очевиднее всего присутствует в сочинениях так- называемых историков-традиционалистов, противников системных исследований, эволюционных схем, абстракций и обобщений. Утверждая уникальность любого исторического события, они трактуют историю как игру случайного и непредсказуемого, нагромождение прозрений и ошибок. Один из их аргументов состоит в том, что детерминизм ведёт к отрицанию свободы человека, главного действующего лица истории.

Другой, относительно бол е новый довод гласит, что детерминизм, по определению, означает теоретизирование в истории, а теория ставит историю в зависимость от других общественных наук. В результате история становится скорее полигоном, на котором апробируются теоретические достижения социологии, социальной антропологии, экономики, чем самостоятельной сферой знания о прошлом. В сочинениях историков- традиционалистов история предстает как нескончаемый поток альтернатив, из которых в силу стечения обстоятельств и столкновения человеческих интересов реализуются лишь некоторые. В то же время, "по-настоящему последовательный отказ от каузальных объяснений и подходок к истории стал результатом становления постмодернистской историографии".

3.3 История России XX века в контексте глобальной истории

Термин «глобализация» возник совсем недавно, в 90-е гг. XX в., в то время как сам процесс начался гораздо раньше. Суммируя множество трактовок понятия «глобализация», В.Г. Федотова, В. А. Колпаков и Н. Н. Федотова приходят к выводу о том, что «...глобализацией можно называть как в е признаки единства человечества, так и экономический процесс свободной торговли и обмена XIX ека, и со ер енно новое яв ен е той же природы последних двадцати лет». Они считают, что возникший на волне конкретных процессов термин «стал собирательным для всех надежд на единство человечества и на саму возможность говорить о нём как о субъекте истории и образовывать такие коннотации, как «история чело ечества», «человеческое общество».

И.М. Савельева и А.В. Полетаев, в свою очередь, рассматривают глобализацию в качестве одной из главных черт эпохи Нового и Новейшего времени, связывая его начало с Великими географическими открытиями и колонизацией незападного мира.

В конечном итоге, по мнению авторов, это привело к возникновению международного права и мирового военного порядка, международного разделения труда и мировой экономики; установлению международного транспортного сообщения и многообразных способов коммуникаций; распространению почти по всему миру григорианского календаря и введению временных зон. «При этом всё происходящее в Европе приняло всемирно-историческое качество, базирующееся уже не на универсализации священной истории, а на той экономической и политической роли, которую начала играть европейская цивилизация в мире.

Эти претензии распространялись и на пространство, и на время, т е. на

прошлое, настоящее и будущее. G наступлением капитализма все страны

оказались в Новом времени, независимо от того, на какой стадии развития они находились».

Понятие «всемирная (всеобщая) история», как известно, связано с одноимённой концепцией, сформировавшейся параллельно с национальными историями ещё в XVIII-XX вв. «В классической парадигме всеобщая/всемирная история была, без сомнения, «высоким жанром», в котором на протяжении столетий корифеи историографии стремились реализовать свои самые амбициозные проекты». В её осно е лежат критикуемые сегодня идея прогресса и евро(по)центризм. Как пи ет Л. П. Репина, доминирующие в историографии модели в еобщей истории выстраивают исторические события и процессы в европоцентристской перспективе и ориентированы на выявлен е об его и особенного в историческом процессе, в то время как сегодня речь должна идти об истории человечества в её целостности и взаимосвязанности.

Несмотря на то, что сторонники новых макроисторических подходов часто придерживаются разных точек зрения по многим вопросам, общим для них является понимание «насущной необходимости особой формы истории для исследования глобальных процессов в их исторической ретроспективе». Сегодня говорят о «втором рождении» компаративной истории. Она предстаёт в обличье «новой компаративной истории», или «интерактивной компаративной истории», в рамках которой происходит переход от каузального объяснения истории к контекстуальному. Её основной целью становится акцентирование, наряду с обнаруживаемыми аналогиями, контрастов и различий.

Один из терминов, используемых для обозначения новых макроисторических подходов и конкурирующих с «всемирной (всеобщей)

историей», - термин «метаистория» получил в среде отечественных историков весьма специфическую коннотацию, во многом благодаря одноимённому труду X. Уайта, перевод которого на русский язык случился с временным лагом почти в 30 лет, когда волна интереса к этой книге на

Западе давно уже спала. Е.Г. Трубина в своём предисловии к публикации «Метаистории» на русском языке приводит, со ссылкой на П. Костелло, «почётный список» западных «метаисториков» (П. Сорокин, Г. Уэллс, О. Шпенглер, А. Тойнби, К. Даусон, Л. Мэмфорд, В. Макнил), не преминув при этом напомнить, что они, в основном, принадлежат к довоенному поколению, и резюмируя далее, что «сегодня- никто не рискует осчастливить человечество единой историей его прошлого». По случайному стечению обстоятельств в 2002 г., когда цитируемый текст был написан, появился перевод на русский язык фундаментального исследования- американского социолога Р. Коллинза «Социология философий.

Глобальная теория интеллектуального изменения», в. котором дана панорама интеллектуальных поисков человечества, начиная от истории- философии Древнего Китая до современности. Мировая-история идей, представленная в монографии гигантского объёма (около 1300 стр.), имеет известные издержки в плане презентации многих национальных интеллектуальных традиций, российской частности, но цель предпринятого анализа вполне в духе Большой Истории.

Несколько позднее, В. Макнил, «признанный мировой историк «номер один» в современной науке, фигура не менее значимая, чем Фернан Брод ель или Марк Блок», к сожалению, малоизвестный отечественному читателю, вместе с сыном, Дж. Р. Макнилом, выступил соавтором труда с характерным названием «Человеческая сеть: взгляд с птичьего полёта.

В этом же ряду следует назвать ещё один недавний зарубежный мегапроект - упоминавшуюся «Глобальную историю исторической науки Нового времени». Иными словами, даже эта весьма поверхностная, выборка свидетельствует о том, что сегодня уже весьма опрометчиво- говорить об отсутствие интереса к, макроисторической ретроспективе в мировом историческом сообществе.

Примером блестящей методологической интуиции, на наш взгляд, является статья Л.М. Баткина «Заметки о современном историческом разуме», автор которой на пороге XXI в. сформулировал важные методологические посылы, касающиеся развития идеи всеобщей истории в современных условиях. Статья представляет собой авторскую рефлексию по поводу итогов работы упоминавшейся ранее конференции в ИВИ РАН о соотношении микро-и макроподходов в изучении прошлого.

Приводя в качестве примера «классику жанра» в рамках микроисторических исследований - монографию Э. Ле Руа Ладюри о маленькой средневековой окситанской деревушке и её жителях, Л. М. Баткин чётко заявляет: «Нет никакой истории; кроме всемирной, и описание умонастроений в деревне Монтайю в конце XIII в. - тоже о ней». Большую Историю исследователь обозначает понятием «Макроказус», характеризуя её как «абсолютную робинзонаду человечества», так как её «не с чем сравнивать».

Изменения характера всемирности Л.М. Баткин связывает с «осевыми временами» в истории, которых он выделяет три, дополняя «осевое время» К. Ясперса «излучениями новоевропейской- мутации» (второе «осевое время») и научно-технической революцией (трет е «осевое время»). По мысли автора, «капитализм XVI -первой половины XX в., благодаря способности к всемирной иррадиации и приспособлению, придал истории наконец-то действительно и в нарастающей степени глобальный характер. Но притом неслыханно усилил её неравномерность, создал трагические разрывы стадий и темпов развития, привёл к глобальным же конфликтам и катастрофам».

Рационалистическая генерализация, установление объективных зависимостей и- значимых последовательностей. - вот в. чём, по мнению учёного нуждается историография, желающая и способная быть научной. «Та или иная логическая модель ВСЕГО ПРОШЛОГО необходима историку хотя бы как затекстовая рабочая гипотеза за пределами любого частного сюжета. Иначе- какие мы историки? Иначе мы, в лучшем случае, занятные рассказчики. А то и милые лжецы».

В контексте поисков новых методологических подходов к изучению всемирной истории, заслуживают также внимания идеи, высказанные в статье Н. Л. Селиванова с характерным заглавием «Знать, чтобы действовать...», или Как превратить информацию в знание». Речь идёт о системе воспроизводства исторической науки в современных условиях. По мнению автора, сегодня, в условиях изменения методов познания, доминирования проектных механизмов организации деятельности и изменения форм представления знания вопрос «возможна ли всемирная, история?» необходимо переформулировать в иную конструкцию - «возможно ли репрезентировать всемирную историю?» И на него «определённо можно дать положительный ответ.

Сверхбольшая система, как и всякая другая система, мо ет быть спроектирована, смоделирована и репрезентирована». При этом, предупреждает Н.Л. Селиванов, встанет больной и острый вопрос об истинности знания, в понимании классической научной парадигмы, в то время как объективность знания сегодня может быть определена только относительно параметров системы, в рамках которой это знание и было получено. А от учёных будет требоваться корректная и добросовестная репрезентация проектных параметров процесса и результатов своего творчества.

Методологически значимыми для современных российских историков, проявляющих интерес к макроисторическим моделям, п едставляются разработки новосибирского философа Н.С. Розова, прошедшего стажировку в Центре Фернана Броделя под руководством И. Валлерстайна, и с середины 1990-х гг. во всех своих публикациях отстаивающего право на существование теоретической истории, которая видится ему «недостающим средним звеном» между философией истории и эмпирической историей.

Предлагая свою «апологию» теоретической истории, Н. С. Розов отдаёт себе отчёт в том, что в числе наиболее сильных и последова ельных критиков идеи теоретической истории и связанного с ней «историцизма» были такие знаковые фигуры» в интеллектуальной истории XX в., как К. Поппер. «Из частных эмпирических фактов истории, - пишет Н.С. Розов, - действи ельно никакую «идею истории» не вывести, но на базе тео ети ески и эмпирически обоснованной структуры истории (в терминах эпох, фаз, стадий- развития, цивилизаций, формаций, мировых систем и т.д.), на основе рационального знания о механизмах, тенденциях, закономерностях хода и путей истории рассуждения об её «идее» или «смысле» становятся интеллектуально ответственными и дающими существенно большую надежду на плодотворность».

Целью теоретической истории, по Н. С. Розову, следует считать не получение одной теории об уникальной всемирной истории, а изучение комплекса взаимосвязанных теорий, объясняющих ход и взаимодействие мно ества частных историй. В числе тех, кто внёс реальный вклад в теоретическую историю, Н.С. Розов упоминает К. Маркса, М. Вебера, Р. Коллингвуда, А. Тойнби, И. Пригожина, И. Валлерстайна, Ч. Тилли, Т. Скочпол. Из российских исследователей о» особо выделяет И.М. Дьяконова, имея в виду его книгу «Пути истории».

Важнейшими вехами этого-спора, по Н.С. Розову, стали агрессивная экспансия естественнонаучной методологии в область социально- гуманитарных наук в условиях грандиозных успехов естествознания во второй половине XIX в.; контрудар со стороны методологии социогуманитарных наук, на рубеже XIX-XX вв., выразившийся в различении наук на основе используемых ими методов - номотетического («науки о природе») и идиографического («науки о духе», или «науки с культуре»); деятельность французской школы. «Анналов» и стремление её представителей преодолеть прежнюю историческую науку с её «коллекционированием фактов», «выскользнуть» из противопоставления номотетики и идиографии; многолетняя дискуссия вокруг обосновывающей единство эмпирических наук и общность их методологии статьи К. Гемпеля «Функция общих законов в истории» о т.н. covering laws (охватывающих законах), как их стали позже называть, считающаяся классической работой в сфере логики и методологии социальных и исторических наук; призыв одного из отцов общей теории систем Л. фон Берталанфи начать создание теоретической истории.

Начало нынешнего этапа «спора о методе» Н. С. Розов датирует с ранних 1980-х гг. Его характерная черта - наличие противоречивых тенденций, разнонаправленных движений. С одной стороны, в рамках этого этапа «протестные и достаточно революционные, устремлённые к новшествам и перспективам подходы; «нео» сменяются «усталыми подходами «пост», первую скрипку среди которых с 1980-х гг. играет постмодернизм (к настоящему времени уже изрядно поблёкший). С другой стороны, идёт динамичное развитие таких анклавов позитивной науки, как историческая макросоциология; сравнительная и историческая, политология («золотой век макроисторической; социологии») и мировая история.

Размышляя об основных функциях исторического макромоделирования и путях их оптимизации, И.Н. Ионов отмечает, что «...макроистория в последние десять лет всё более явно разворачивается от стратегии самокритики (которая приобрела глобальный характер) к стратегии самоограничения. Разрушение «белых мифологий» цивилизации и прогресса достигло некоторого предела, за которым обнаружилось, что именно на этих мифологиях (в том числе) основана вся громада человеческого знания, науки и техники. Причём это реставраторское движение осуществляется на нескольких направлениях. Модельное знание постепенно перестаёт быть, антитезой историческому знанию, а значит история восстанавливает свой статус социальной (а не только гуманитарной) науки.

Учитывается, потребность некоторых обществ в устойчивой коллективной самоидентификации, а значит ведётся поиск компромиссных форм самоидентификации, не унижающий другие общественные группы и народы. История коммуникаций приобретает макроисторический характер, не теряя базы, из case studes, что открывает большие возможности для диалога макро- и микроистории. Создана целая индустрия, макроисторических моделей, которую надо бы. дополнить индустрией её проблематизации и механизмами сталкивания, взаимокритики. И; наконец, ведётся поиск источникового материала, релевантного задаче создания макроисторических схем».

Одной из наиболее распространённых современных исторических макромоделей является модель глобальной истории, о которой в зарубежной историографии активно заговорили в последние два десятилетия. Её перспективы были предметом обсуждения на ХГХ Международном конгрессе исторических наук, а в 2008 г. в Гарварде «глобальные историки» впервые собрались на специальный научный форум, посвященный глобальной истории под девизом «Global History, Globally)). В отечественной историографии глобальная история стала предметом профессиональной рефлексии, в основном, в 2000-е гг.

В рамках развернувшейся в различных странах дискуссии о сущности глобальной истории она трактуется как «отражение всемирности исторического процесса, взаимосвязанности различных стран, континентов и народов».

История человечества представляет собой фазу эволюции земного шара, которая завершается созданием ноосферы. В числе основоположников глобальной истории называют и П.А. Сорокина, имея в виду некоторые аспекты его теории социокультурной динамики.

Сам факт появления данного направления научных исследований в его современном варианте сопрягается с новым всплеском интереса к исторической макроперспективе на рубеже XX - XXI вв., а в общенаучном, плане - с влиянием неоклассической научной парадигмы и, в частности, характерным для неё принципом целостности в сочетании с различиями и многообразием. Ведь глокализация (глобальная локализация), или регионализация, сопровождающая глобализационные процессы и являющаяся непосредственной реакцией на них, выводит проблему диалога культур- и цивилизаций на качественно новый уровень.

Глобальная история иногда предлагается как альтернативный подход, имеющий дело с теми процессами, которые сформировали современный

глобализирующийся мир настоящего, т.е. с генеалогией и развитием глобализации. Сущностное отличие глобальной истории исследова ели видят именно в том, что «глобальные историки» осознанно идут в своих построениях от настоящего к прошлому.

Принципиальным моментом является также то, что глобальная история имеет сетевую структуру. Л.И. Репина в связи с этим обращает внимание на недавно возникшие термины «перекрёстная история», «переплетённая история», «связанная история». Размышляя о понимании «сети» в качестве универсальной объяснительной модели из самых различных областей знания и практики и имея в виду влияние Интернет-технологий на мировосприятие современного человека

Отечественные исследователи уже обратили пристальное внимание на вариант сетевой модели мировой истории идей, предло енной и реализованной в упоминавшемся исследовании Р. Коллинза. Для американского социолога локальная ситуация выступает как безусловно необходимая, отправная, но не конечная точка анализа: «Микроситуация... проникает сквозь индивидуальное, и её последствия распространяются вовне через социальные сети к макро сколь угодно большого масштаба...никакая локальная ситуация» не является одиночной ситуации окружают друг друга во времени и пространстве.

Методологическим и историографическим аспектам глобальной истории посвящена серия» работ отечественного историка И..Н. Ионова. Он отмечает, что это направление связано с идеями холизма и представ ен ем о мире как «неразрывном единст е», а предметом его изучения явл ется» единство Земли (биогеоценозов), человечества и общества. Помимо познава ельной, историки-глобалисты имеют перед собой важную идеологическую цель - трансформировать негативный имидж современной глобализации как процесса создания единого политического и экономического центра мира с его последующей культурной и ценностной унификацией. Они пытаются выяснить, возможна ли глобализация на основе сохранения и развития полицентричности мира и многообразия духовных традиций.

И.Н. Ионов, размышляя о глобальной истории, обосновывает, на первый взгляд, взаимоисключающие позиции, на что, в частности, в своё время обратил внимание Я.Г. Шемякин. С одной стороны, он утверждает, что «глобальная история представляет собой форму развития идеи всеобщей (универсальной) истории в современных условиях эволюции научного знания», а с другой - заявляет, что «...всеобщая (универсальная) и глобальная истории - наследницы совершенно разных духовных традиций, порождение разных мировоззрений».

Иными словами, в основе - одна идея, идея всеоб ей истории; но её реализация идёт совершенно различными путями. По И.Н. Ионову, «если всеобщая, история - своего рода историческая «Доска почёта», то глобальная история - это тесте с тем и историческая «Красная книга». Глобализация выступает в рамках глобальной истории не как екторное, а как етевое отношение. Описывая эту сеть, глобальные историки придают воздействию периферии на центр не ме ее важное значен е, чем воздействию ентра на периферию. Главный смысл глобальной истории в том, что она учитывает «взаимность любых воздействий на мировом поле взаимодействия исторических сил».