Славяноведение и россиеведение в США и Великобритании с конца XIX века до начала Второй мировой войны

Эти изменения были связаны, во-первых, с фактом прочности Советской власти, что заставило искать причины этой прочности; во-вторых, с ее экономическими успехами в 30-е годы; в-третьих, с недостатком достоверной информации о событиях в СССР, который с течением времени становился все ощутимее. Поток эмигрантов постепенно иссяк, число иностранных специалистов, работавших в СССР, также резко сократилось, и в 1930-е годы основным источником информации для иностранных обозревателей о жизни в России стала советская пресса и другие официальные материалы. Откровения же «перебежчиков» типа Вальтера Кривицкого воспринимались западной общественностью, мягко говоря, с недоверием.

Немалую роль здесь сыграли и принятие в СССР Конституции 1936 года, отменившей формальное ограничение прав для некоторых категорий советских граждан, в том числе священнослужителей, и антифашистские декларации Советского правительства, а впоследствии также союзнические отношения между СССР, США и Великобританией в период второй мировой войне.

В результате Советский Союз в конце 1930-х годов представлял для иностранцев, по образному выражению У.Черчилля, относящемуся к 1939 году, "замысловатую головоломку, окутанную тайной". С другой стороны, следствием такого промывания "капиталистических" мозгов стала в той или иной степени просоветская позиция значительной части американской интеллигенции (Т. Драйзер, Дж.Дос Пассос, влиятельный литературный критик Эдмунд Уилсон, известный историк Сэмюэл Харпер, бывший посол в СССР Дж. Дэвис и другие). Горячими защитниками этой позиции стали супруги Сидней и Беатриса Уэбб со своей знаменитой книгой "Советский коммунизм: новая цивилизация?" (1935), вскоре изданной и в Советском Союзе. В ней было много рассуждений о свободных выборах в СССР, о том, что у Сталина власти меньше, чем у Рузвельта, о свободе критики и о том, что "СССР - самая демократическая страна в мире". Сейчас историки по разному оценивают подобные высказывания, но в любом случае довольно резко: кто считает это старческим маразмом Уэббов, кто просто глупостью, кто идеализмом. У.Лакер, напротив, объясняет эту позицию прагматизмом супругов Уэбб, у которых "не было времени для сентиментального идеализма; они верили в социализм как в наиболее рациональное социальное устройство".

Были и некоторые обстоятельства, настораживавшие британскую и американскую общественность: антирелигиозные кампании в СССР, политические процессы 1930-х годов, а также советско-финляндская война 1940 года. В связи с этим эволюция представлений об СССР на Западе была сложным, нелинейным процессом. При этом отношение к СССР различных слоев и групп населения США и Великобритании было различным, временами совпадая, а временами резко отличаясь от точки зрения правительств этих стран.

В то же время, в Великобритании отношение к СССР в 30-е годы было несколько прохладнее, чем в США, и даже среди безусловных сторонников

Советского Союза не было апологетики советского строя и попыток применить на практике какие-либо черты советской экономической политики, как это было в США в период рузвельтовского «нового курса».

Было бы несправедливо не отметить здесь заслуги советоведения, которое определенно уравновесило в некоторой степени дикие слухи и фальсификации о России, которые были весьма обычны для западных средств массовой информации. Говоря об англо-американской историографии советского общества 1920-х - 1930-х годов, следует в первую очередь отметить крайнюю поляризацию мнений о советской действительности среди историков. В сущности, западных профессиональных историков Советская Россия в то время мало интересовала, а если даже интересовала, то без основательного знания русского языка и достоверных источников никакое научное исследование в этой области не представлялось возможным. Основная масса книг и статей о России (а их было немало), таким образом, принадлежала перу русских эмигрантов , а также журналистов, профсоюзных деятелей, политиков и литераторов всех оттенков политического спектра. 1 ем не менее, в 30-е годы появилось несколько солидных работ о Советском Союзе, написанных непрофессиональными историками.

В первые пореволюционные годы в США появляется немало откликов на события в России в форме обширных газетных и журнальных статей, памфлетов, книг, в которых делались попытки дать политическую оценку русской революции и ее последствий, а также различных аспектов советской политики. Работы эти принадлежали перу журналистов, политических и общественных деятелей, литераторов, представителей академических кругов. Их вряд ли можно назвать полноценными историческими исследованиями, даже если кто-то из авторов и пытался предпринять исторический анализ советской политики. Скорее их можно отнести к жанру политической публицистики.

Большинство англо-американских авторов 20--х годов расценивало Октябрьскую революцию как отход от демократических принципов, установленных Февралем, и поддерживало интервенцию в Россию (Эмиль Дж. Диллон, Джон Спарго, Сэмюэл Гомперс и Уильям Инглиш Уоллинг, среди многих других) . Среди тех, кто положительно воспринял Октябрьскую революцию, были член Американской Комиссии Красного Креста в России Раймонд Робине (автор ряда статей о революционной России, в частности «Общественный контроль в современной России» ), Уильям Буллитт, Альберт Рис Вильяме, Морис Хиндус, перу которого принадлежало множество ярких книг и статей о российской и советской деревне (например, «Русский крестьянин и революция», изданная в 1920 году), а также англичане Генри Брэйлсфорд и Морис Добб. Несколько позднее появились получившие широчайшую известность книги Анны Луизы Стронг, Скотта Ниринга и Фредерика Л. Шумана. Все они единодушно считали Октябрьскую революцию величайшим событием не только в российской, но и мировой истории. Большинство сочувствующих революции авторов основывало свои книги и статьи о Советской России на собственном опыте пребывания в стране, официальных советских материалах, прессе, а также на интервью с советскими политическими деятелями, полностью игнорируя эмигрантские источники. Все же их выводы далеко не всегда совпадали. Если Уильям Буллит, признавая всю сложность ситуации в России в связи с экономической разрухой и неопытностью большевистских лидеров в управлении страной, все же был твердо уверен в прочности Советской власти, поддерживаемой большинством населения, и в постепенной эволюции Советов к более умеренной политике и, следовательно, улучшению отношений с Западом («они [Советы и правительства западных стран.- А.Н.] встретятся на полпути »), то Линкольн Стеффенс, партнер Буллитта по поездке в Россию, уверял, что Ленин и Троцкий изначально проводили абсолютно правильную политику, и успех русской революции зависит от твердости курса. Все эти авторы, тем не менее, были единодушны в их протестах против интервенции в Россию и настаивали на необходимости немедленного дипломатического признания Советского правительства со стороны Запада. И, конечно, многочисленные работы были посвящены Ленину, который привлекал внимание миллионов своей харизмой, даже тех, кто еще вчера едва ли слышал о нем. Ленин привлекал внимание и тех, кто симпатизировал большевикам, и тех, кто считал его простым демагогом, совратившим русских рабочих своей «абракадаброй». Одной из первых попыток объективной характеристики личных качеств и политических взглядов Ленина была книга известного американского писателя и журналиста Исаака Дон Ливайна «Ленин как человек» , вышедшая вскоре после кончины советского лидера.

Ливайн приводит в своей книге довольно полное и точное изложение ленинской биографии, завершая ее главой о ленинизме как политическом учении и одной из форм политической практики. Во многом этот анализ отражал тогдашние массовые представления о вожде большевиков, а также предвосхищал будущие тезисы «тоталитаристской» советологии. «Ленин был воплощением большевизма, - полагает автор.- Большевизм был порождением ленинской личности не только как организованное политическое движение, магнитное притяжение человеческих частиц к ленинскому «эго», но и как идея он явился порождением ленинского мозга, ленинской ментальности и этики».95 Успехи Ленина в политической борьбе, его колоссальное влияние на людей были вызваны, по мнению Ливайна, сочетанием крайнего ленинского фанатизма и непримиримости к политическим противникам с полным отсутствием заносчивости и личного эгоизма.

Ленинский характер отличался исключительной противоречивостью. Он был "философом, презиравшим философию, интеллектуалом, ненавидящим интеллигентов, мыслителем, преклонявшимся перед практикой; он был способен одержать победу, взяв на вооружение и усовершенствовав стратегию своих противников.

Ливайн отдает Ленину должное как выдающемуся политическому стратегу, почти гению. Однако он все же отказывает Ленину в гениальности, на том основании, что тот "не придумал ничего принципиально нового; он лишь усовершенствовал... инструменты власти, используемые капиталистическими государствами,... инструменты, старые, как мир, а именно - неограниченное насилие и деспотизм .

В 1920-е - 1930-е годы попытки дать историческую оценку политических и экономических процессов и событий, происходивших в СССР, предпринимались на Западе в основном историками, социологами, экономистами из среды русской эмиграции. Они же в значительной степени заложили основы комплексного изучения советского общества, то есть будущей советологии (Михаил Флоринский, Михаил Карпович, Александр Гершенкрон, Наум Ясный и другие). Некоторые из ранних эмигрантских исследований достаточно интересны (например, работы Милюкова). Тем не менее, их анализ лежит в стороне от нашей основной темы. Кроме того, эти исследования были опубликованы на русском языке и не получили сколько-нибудь широкого распространения в англоязычной среде. В то же время, наиболее значительные советологические труды, принадлежащие перу натурализовавшихся авторов-эмигрантов рассиатриваются в диссертации вместе с работами англо-американских историков.

Из собственно англо-американских авторов следует в первую очередь назвать английского экономиста левой ориентации Мориса Добба, журналистов Луиса Фишера и Уильяма Чемберлина. Книга Чемберлина "Русская революция", обширное двухтомное исследование, считается классическим исследованием русской революции и высоко оценивается представителями различных, зачастую противоборствующих, направлений в советологии. Показателем объективности автора и ценности данной книги как исторического исследования является и тот факт, что эта работа, как правило, положительно оценивалась не только западными рецензентами, но и советскими "специалистами" по критике буржуазной историографии, несмотря на крайне антикоммунистические взгляды автора. Эта книга фактически была первым основательным научным исследованием причин, сущности и последствий Октябрьской революции. Она отличалась от других работ широчайшим использованием, насколько это было возможно, разнообразных источников, включая архивные материалы. Автор хорошо знал Россию, пробыв там тринадцать лет (1922-1934) в качестве корреспондента газеты "Christian Science Monitor". Это обстоятельство, в сочетании с широким использованием документов, давало Чемберлину значительное преимущество по сравнению с авторами, никогда не бывавшими в России или пробывшими там пару месяцев. Будучи талантливым журналистом, он смог написать книгу, которая, нисколько не теряя в "научности", отличалась в то же время живым образным языком, что непременно сделало бы ее бестселлером, будь она написана лет на двадцать-тридцать позднее, в период максимально высокого массового интереса к Советскому Союзу.

Однако научная объективность автора ни в коей мере не означала, что он безразлично относился к советской политике или был ее сторонником. Чемберлин всегда занимал последовательно либеральную позицию, что принципиально несовместимо с сочувственным отношением к любому диктаторскому режиму, будь то немецкий фашизм или советский сталинизм. Это очень неудобная и крайне уязвимая позиция, зачастую ошибочно трактовавшаяся левыми как профашистская, особенно в предвоенные и военные годы. Сам Чемберлин так оценивал свой "советский" опыт: "Я приехал в Советский Союз, будучи настроенным благожелательно, но с течением времени моя позиция изменилась радикальным образом, по крайней мере в отношении господствующего режима". Антикоммунизм Чемберлина проявился вполне наглядно в некоторых других его книгах, не являвшимися строго научными исследованиями, а также в газетных и журнальных статьях. В американских общественных и научных кругах, где левые настроения ощущались довольно сильно, уже в 1930-е годы, а тем более в 1940-е - 1950-е Чемберлин обладал имиджем завзятого антикоммуниста. Так, в начале 1940-х годов известный специалист в области советской литературы и театра, профессор Генри Уодсворт Лонгфеллоу Дана, симпатизировавший Советскому Союзу, будучи приглашенным сотрудничать в новом журнале "Russian Review", в письме к главному редактору журнала Д.С. Мореншильду в свойственной ему деликатной манере выражал обеспокоенность по поводу того, что одним из редакторов журнала является У.Чемберлин, "известный своей антисоветской позицией", которая якобы "может сыграть на руку нацистам". Однако честность и объективность У.Чемберлина, присущая ему не только как историку, но и редактору журнала, сделала свое дело, и несколько месяцев спустя в другом письме Г. Дана уже высказывается о Чемберлине с симпатией, называя его по-дружески Биллом. В своей книге "Русская революция" Чемберлин поставил практически все основные проблемы, связанные с русской революцией, которые впоследствии стали предметом специального изучения: экономическая и политическая ситуация в России в предреволюционные годы, политические партии и их деятельность, активность масс и факторы, влияющие на эту активность, взаимосвязь Февральской и Октябрьской революций 1917 года, характер Октябрьской революции и ее последствия, причины гражданской войны и победы большевиков, "военный коммунизм", НЭП и логика его развития. Не увлекаясь изобретением сомнительных с научной точки зрения концепций, чем, к сожалению часто грешат работы профессиональных историков, Чемберлин воспринимал революцию и Советскую власть как объективную реальность, как результат очень сложного и длительного процесса развития политических, экономических и социальных противоречий, а не элементарного путча горстки фанатиков, сумевших одурачить и прибрать к рукам целую страну. В конце книги, оценивая последствия и значение русской революции, автор отмечает: "Любая революция неизбежно сочетает в себе триумф и трагедию, ибо она уничтожает, смещает, вырывает с корнем отдельные личности и целые классы, одновременно выталкивая наверх тех, кто прежде был угнетен. Русская революция - величайшее событие своего рода в мировой истории, независимо от того, измеряется ли ее значение той нищетой и лишениями, в которые она повергла одну часть населения, новыми возможностями, которые она создала для другой, либо коренной реорганизацией общества, которой эта революция сопровождалась". О серьезном подходе автора к предмету исследования говорит и само название книги, а также ее хронологические рамки. Фактически Чемберлин предвосхитил основные подходы "ревизионистской" историографии, о которой речь пойдет позднее, за тридцать лет до ее возникновения. Не случайно ярчайший представитель этого направления в советологии Стивен Коэн отмечает, что книга Чемберлина не только была одним из немногих исследований "ранних советологов", выдержавших испытание временем, но и "оказала значительное влияние на ревизионистскую школу 1960-х -1970-х годов".105 "Русская революция", "Советская Россия", "Железный век России" и другие книги, впрочем, как и многочисленные журнальные и газетные статьи, сделали имя Чемберлина весьма популярным в кругу людей, интересовавшихся тем, что происходит в СССР, а таковых становилось все больше, хотя до "советологического бума" 1950-х - 1960-х было еще далеко.

Несмотря на то, что, как уже отмечалось выше, американское и английское славяноведение были тесно связаны между собой, между ними существовало определенное соперничество. Не только подходы историков и филологов к изучению истории и культуры России и других славянских стран существенно отличались, но и сами цели этого исследования были различны, что и определило впоследствии приоритет, по крайней мере количественный, американской советологии над английской. И там, и здесь славяноведение было первоначально удовлетворением чисто академического интереса горстки энтузиастов, считавших данное направление исследований важным и перспективным. Однако, если британские ученые видели свою основную цель в укреплении "добрососедских отношений между англоязычным и славянским мирами", то их американские коллеги теснее увязывали собственные академические интересы с геополитическими интересами США. В одной из ранних статей о ситуации в американском славяноведении один из выдающихся его пионеров, Роберт Кернер писал: "Географическое положение Америки... делает неизбежной нашу заинтересованность, как со стороны правительства, так и народа, в изучении этого [славянского.- А.Н.] региона. Американские интересы на Аляске, в Китае и Тихом океане не позволяют нам проявлять безразличие к жизненно важным проблемам Восточной и славянской Европы". Соперничество США и Японии на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии предопределяло заинтересованность США в сохранении территориальной целостности бывшей Российской империи, что, безусловно, повлияло не только на определение приоритетов в исследованиях американских историков по истории России, но и на конечные результаты этих исследований. Американское россиеведение приняло сразу более прикладной характер, становилось все более политизированным, многие крупные историки совмещали академическую деятельность в университетах с выполнением правительственных заказов в обмен на государственное финансирование исследовательских проектов.

Поскольку прогресс славянских исследований был невозможен без подготовки необходимого числа специалистов со знанием славянских языков, в первую очередь русского, много усилий и денег было вложено в развитие системы обучения русскому языку в американских университетах. Из всего комплекса славяноведческих дисциплин приоритетное положение заняла история с сильным влиянием со стороны политологии. Британское же славяноведение долгое время развивалось в русле «чистой науки", с большим креном в сторону филологии и лингвистики. Кроме того, изучение истории и культуры славянского мира по-прежнему занимало в Великобритании маргинальное положение по отношению к истории Западной Европы, было сосредоточено в немногих наиболее крупных университетах и не имело такой правительственной поддержки, в том числе и финансовой, как в США. Специальные учебные и научные центры в британских университетах, ставившие своей целью изучение современной истории, политики и экономики СССР даже в послевоенный период можно было пересчитать по пальцам. Так, исследования в области новейшей истории Восточной Европы велись с успехом в колледже Св. Антония Оксфордского университета, с начала 1950-х годов развивается изучение советской экономики и политики в Лондонской школе экономики и политологии, с 1940-х годов были развернуты исследования в области советской экономики в Бирмингемском университете и университете Глазго. В большинстве же остальных британских университетов, имевших факультеты или отделения славяноведения, упор делался на славянскую, преимущественно русскую, лингвистику и литературу XIX века. "Отставание" британских университетов от американских в области комплексных исследований истории, культуры, экономики, социологии и психологии советского общества особенно наглядно проявилось после Второй мировой войны, когда стала очевидной необходимость изучения СССР не только с чисто академической, но и политической и военно-стратегической точки зрения. Имея в своем составе ряд блестящих специалистов по истории России и СССР, британские университеты отнюдь не могли похвастаться таким размахом, буквально "поточным" методом подготовки специалистов по изучению СССР со знанием русского языка, как американские. Кроме политических и других объективных факторов (недостаточное, по сравнению с США, финансирование, значительно меньший объем доступной информации об СССР, документов, материалов и т.д.), очень важно назвать по крайней мере один субъективный, а именно то, что многие талантливые британские ученые панически боялись неизбежной вовлеченности в политику в случае специализации в области советской истории и экономики и "старались укрыться от реалий современного мира в филологическом трансе , занимаясь такими проблемами, как "Тропические размеры в ранней русской силлабо-тонической поэзии" или "Антиох Кантемир и его немецкие переводчики".

Обеспокоенный таким положением дел, Виктор Франк, автор аналитической статьи о британской советологии, перефразируя знаменитую фразу Маркса, замечает: "Филология - опиум ученых .

Таким образом, на протяжении нескольких десятилетий в конце XIX и первой половине XX века в США и Великобритании происходит становление и медленное развитие россиеведения, преимущественно в рамках славяноведения и с большим креном в сторону лингвистики и филологии. Одновременно делались попытки изучать историю и культуру России как целостный феномен, однако, они фактически провалились из-за отсутствия, во-первых, массового интереса к России, считавшейся отсталым полуазиатским государством; во-вторых, квалифицированных специалистов и надежных источников по русской истории. Тем не менее, в этот период создается интеллектуальная база для развития россиеведения и советоведения: в ряде американских и британских университетов вводится изучение русского языка и русской истории, формируются книжные и архивные собрания о России, возникают первые славяноведческие научные центры (Гуверовский институт войны, революции и мира в США, Лондонская школа славяноведения и Ливерпульский центр русских и восточноевропейских исследований в Великобритании) и периодические издания ("Russian Review", "Slavonic Review"). В тоже время необходимо отметить слабость материальной базы россиеведения до второй мировой войны, крайне низкий уровень финансирования этой сферы исследований. Безусловно, в этот период россиеведение в США и Великобритании во многом держалось на профессорах-энтузиастах, таких, как Бернард Пэйрс в Великобритании, Арчибальд Кулидж, Роберт Кернер и Джероид Робинсон - в США. Бурные события в Европе в начале XX века - первая мировая война, революция 1917 года и гражданская война в России - в какой-то степени пробудили интерес англоамериканской общественности к российской и советской политике. Николай II, Распутин, Ленин, Троцкий - эти имена вызывали живой интерес у публики, который россиеведы из академической среды не в состоянии были удовлетворить. Интерес этот, как правило, был неглубоким и скоропреходящим, публику интересовали прежде всего «жареные» факты, часто она пробавлялась слухами, распространявшимися во множестве как прессой, так и «очевидцами».

Несмотря на то, что Россия занимала в англо-американском общественном мнении не слишком большое место, можно выделить несколько категорий населения за пределами СССР, проявлявших повышенный интерес к России по разным причинам. Прежде всего, это были российские эмигранты, как в США, так и в Европе. Их реакция на положение дел в России была различна, но всегда довольно эмоциональна; они определенно не могли быть безразличны к российским проблемам. Во-вторых, местные социалисты и профсоюзные активисты. В-третьих, политические деятели и бизнесмены, рассматривавшие Россию как стратегически и экономически важный объект. В-четвертых, журналисты, главным образом, корреспонденты американских и британских журналов и газет, работавшие в России. В-пятых, поклонников российской культуры среди западных интеллектуалов. У этих групп было разное отношение к России, российской культуре, политике и политическим деятелям, к советскому экономическому эксперименту. А если даже их мнения в чем-то совпадали, этот интерес по-разному мотивировался.

Можно заключить, что в первые годы после революции публика на в Великобритании и США, была слабо информирована относительно положения в России, и что отрицательное отношение к Советской России преобладало. Первые предупреждения о «советской угрозе» и «коммунистической заразе» прозвучали, главным образом, в правительственных документах и периодике, праволиберальной прессе, а также во многих профсоюзных изданиях, видевших в политике большевиков нарушение общепринятых представлений о рабочей демократии. В то же время многие либеральные газеты и авторы оставались либо на нейтральных позициях, либо сочувственно относились к советскому эксперименту, не говоря уже о «левых» интеллектуалах. Это не означает, однако, что «сочувствующие» одобряли все действия Советской власти: распространение коммунистической идеологии, отмену рынка и частной собственности, красный террор и тому подобное. Но они твердо верили, что потребности экономики, здравый смысл и большевистских лидеров, и простых советских людей заставят в конце концов смягчить «линию» в сторону либеральных ценностей. Таковы были политические соображения, но не меньшую роль играли также экономические интересы, побуждавшие деловые круги Запада воздерживаться от осуждения большевиков и настаивать на их признании. Со временем общее отношение к Советской России в США и Великобритании стало более благоприятным, не только вследствие большей информированности о ней населения на Западе, но и ввиду стабильности советского режима, а также озабоченности западных граждан их собственными проблемами. Разумеется, нельзя совершенно точно определить степень массового интереса и информированности рядовых американцев и англичан о России в то или иное время, тем более, что интерес академический не всегда совпадает по времени с массовым. К началу второй мировой войны наметились существенные различия между британским и американским советоведением. Степень академического интереса к Советскому Союзу в США определялась скорее государственной необходимостью, стратегическими и дипломатическими соображениями, нежели настроением масс. В Великобритании же по-прежнему преобладали узкоспециальные академические исследования о России. Все это, наряду с другими факторами, предопределило в будущем значительное отставание британской советологии от американской, по крайней мере, по объему финансирования и количеству исследований.

Уже в 30-е годы наиболее значительные советологические исследования, к каковым можно отнести, например, работы Уильяма Генри Чемберлина о русской революции и Луиса Фишера о международном положении и внешней политике Советской России, появляются именно в США. Здесь же в 1941 году начинается издание специального россиеведческого журнала «Russian Review". Конечно, этот приоритет американской советологии был весьма относительным. Именно ее чрезмерная политизированность помешала создать в США в первые десятилетия после второй мировой войны исследования такого масштаба, как 14-томная "История Советской России" Эдварда Карра.

Оценивая развитие в США и Великобритании как славяноведения в целом, так и россиеведения и советоведения в частности в довоенный и военный период, можно заметить, что эта сфера научных исследований почти целиком оставалась делом энтузиастов, которые в силу разных причин считали изучение истории и культуры славянских стран, и в первую очередь России, совершенно необходимым. Они собирали книги, создавали библиотеки, научные общества, факультеты и отделения славяноведения при университетах и колледжах, устанавливали друг с другом контакты, искали спонсоров, доказывая на каждом шагу, что они занимаются действительно серьезным делом. Ни широкие массы, ни правительства западных стран существенного интереса к России и Восточной Европе не испытывали. Этот интерес, смешанный со страхом, возникнет позднее, в конце войны, когда СССР начнет активно вторгаться в европейскую и мировую политику, и существенно усилится в связи с появлением в советском арсенале ядерного оружия и запуском советского спутника в 1957 году. Тогда казалось, что сбываются невероятные пророчества (представлявшиеся еще более невероятными в связи с потерями и экономическим уроном, понесенным СССР в годы войны) тех, кто еще за 10-15 лет до этого предупреждал о грядущей экономической, научно-технической и военной угрозе со стороны СССР.

Список использованных источников и литературы

1. Acton Е. Nazism and Stalinism: A Suitable Case for Comparison? Shaftsbury: The Historical Association, 1998. 49 pp.

2. Arendt H. The Origins of Totalitarianism. N.Y.: Harcourt, Brace, Jovanovich, 1951. 477 pp.

3. Avrich P. Kronstadt 1921. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1970.

4. Bettelheim Ch. Class Straggles in the USSR 1917-1923. 2 vols. N.Y.: Monthly Review Press, 1976-1978. 568 pp.; 492 pp.

5. Billington J. H. The Icon and the Axe: An Interpretive History of Russian

6. Culture. N.Y.: Vintage Books, 1970. 786 pp. (Впервые издана в 1966).

7. Black С. E. Understanding Soviet Politics: The Perspective of Russian History. Boulder, CO: Westview Press, 1986. 308 pp.

8. Broido V. Lenin and the Mensheviks: The Persecution of Socialists under Bolshevism. Aldershot, Eng.: Gower, 1987. 216 pp.

9. Brown E. J. Russian Literature since the Revolution. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1982. 473 pp. (Впервые издана в 1963).

10. Brailsford H. The Russian Workers' Republic. L.: Allen & Unwin, 1921.

11. 11 .Brzezinski Z. K. Between Two Ages: America's Role in the Technetronic Era. N.Y.: Viking Press, 1970. 334 pp.

12. Brzezinski Z. K. The Grand Failure: The Birth and Death of Communizm in the Twentieth Century. N.Y.: Charles Scribner's Sons, 1989. 302 pp.

13. Brzezinski Z. К. The Permanent Purge: Politics in Soviet Totalitarianism. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1956. 256 pp.

14. Chase W. J. Workers, Society and the Soviet State. 1918-1929. Urbana; Chicago: Chicago University Press, 1987. 351 pp.

15. Chamberlin W.H. The Russian Revolution, 1917-1921. 2 vols. N.Y.: Macmillan Co., 1935. 489 pp.; 523 pp.

16. Chamberlin W.H. Soviet Russia. Boston: Little, Brown, 1931. 486 pp.

17. Chamberlin W.H. Russia's Iron Age. Boston: Little, Brown, 1934. 400 p.

18. Clark E. Facts and Fabrications about Soviet Russia. N.Y.: Rand School of Social Science, 1920. 93 pp.

19. Claudin-Urondo С Lenin and the Cultural Revolution. Hassocks (Eng.):Harvester Press, 1977. 134 pp.

20. Cliff T. Lenin. 4 vols. L.: Pluto Press, 1975-1979.

21. Corrigan Ph. et al. Socialist Construction and Marxist Theory. N.Y.; L.:Macmillan, 1978. 232 pp.

22. Cultural Revolution in Russia, 1928-1931. Ed. by Sh.Fitzpatrick. Bloomington: Indiana University Press, 1978. 309 pp.

23. Cushman Th. Rock Music Counterculture in Russia. Albany, N.Y.: SUNY Press, 1995.377 pp.

24. Deutscher I. Marxism, Wars and Revolutions. L.: Verso, 1984. 276 pp.

25. Deutscher I. Russia in Transition. N.Y.: Coward - McCann, 1957. 245 pp.

26. Deutscher I. Stalin: A Political Biography. N.Y.: Oxford University Press, 1949.600 pp.

27. Deutscher I. Trotsky. 3 vols.,N.Y.: Oxford University Press, 1954-1963

28. Dillon E.J. Russia Today and Yesterday. L.: J.M. Dent & Sons, 1929. 338 pp.

29. Dinerstein H.S. Communism and the Russian Peasant. Glencoe, ILL.: Free Press, 1955.254 pp.

30. Djilas M. The New Class: An Analysis of the Communist System. N.Y.: Praeger, 1957. 214 pp.

31. Edmonds, Robin. Soviet Foreign Policy, 1962-1973: The Paradox of Super power. L.: Oxford University Press, 1975. 230 pp.

32. Erickson J. The Soviet High Command 1918-1941. N.Y., 1962. 493 pp.

33. Essays in Honour of E.H.Carr. Ed. by C.Abramsky. L.: Macmillan, 1974. 387 pp.

34. Essays in Russian and Soviet History. In Honour of G.T.Robinson. Ed. by J.Sh.Curtiss. Leiden: E.J. Brill, 1963. 345 pp.

35. Filene P. Americans and the Soviet Experiment, 1917 - 1933. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1967. 389 P.

36. Fischer L. The Soviets in World Affairs. 2 vols. L., 1930.

37. Fischer L. The Life of Lenin. N.Y.: Harper & Row, 1964. 703 p.

38. Fifty Years of Communism in Russia. Milorad M. Drachkovitch, ed. Pennsylvania State University Press, 1968. 503 pp.

39. Fitzpatrick Sh. The Cultural Front: Power and Culture in Revolutionary Russia.Ithaca: Cornell University Press, 1992. 264 pp.

40. Fitzpatrick Sh. Education and Social Mobility in the Soviet Union. 1921-1934.Cambridge: Cambridge University Press, 1979. 244 pp.

41. .Fitzpatrick Sh. Russian Revolution 1917-1932. Oxford: Oxford University Press, 1985. 183 pp.

42. Getty, John Arch. Origins of the Great Purges: The Soviet Communist Party Reconsidered, 1933-1938. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1983.292 pp.

43. Getzler I. Kronstadt 1917-1921: The Fate of a Soviet Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 1982. 276 pp.

44. Grey I. The First Fifty Years, Soviet Russia 1917-1967. L.: Hodder &Stoughton, 1967.558 pp.

45. Gurian W. Bolshevism. Notre Dame, IND.: Notre Dame University Press, 1952. 189 pp.

46. Harriman A. Peace with Russia? N.Y.: Simon and Schuster, 1959. 261 pp.

47. Hook S. Revolution, Reform and Social Justice. N.Y.: New York University Press, 1975. 307 pp.

48. Jasny Naum. The Socialized Agriculture of the USSR. Stanford, Hoover Institute Press, 1949. 562 pp.

49. Jasny N. Soviet Economists of the Twenties. Names to Be Remembered. Cambridge: Cambridge University Press, 1972. 214 pp.

50. Kenez P. The Birth of Propaganda State. Cambridge: Cambridge University Press, 1985. 387 pp.

Размещено на Allbest.ru