Славяноведение и россиеведение в США и Великобритании с конца XIX века до начала Второй мировой войны

Размещено на http://www.allbest.ru/

Славяноведение и россиеведение в США и Великобритании с конца XIX века до начала второй мировой войны

Содержание

1 Славяноведческие центры и периодические издания

2 Общественное мнение об СССР и советологические исследования 20-х - 30-х годов

Список использованных источников и литературы

1. Славяноведческие центры и периодические издания.

Исследование советского общества и его истории далеко не сразу заняло в англо-американской историографии достойное место и развивалось крайне неравномерно. Только после второй мировой войны началось целенаправленное комплексное изучение советского общества как исторического феномена, и эта сфера исследований стала называться «советологией». Разумеется, советология возникла не на пустом месте, интересные исследования по советской истории появлялись на Западе и в предшествующие десятилетия, тогда же в целом ряде американских и британских университетов началась подготовка научных кадров со знанием русского языка, формировались концептуальные подходы к изучению России и СССР, создавались первые научные центры в этой области со своими библиотеками и архивами, предпринимались попытки издавать журналы, посвященные в той или иной степени русской истории и культуре. Поскольку изучение России в то время развивалось в рамках славяноведения, охватывавшего не только славянские страны и народы, но и те, что географически к ним примыкали, необходимо прежде всего рассмотреть развитие славяноведения в США и Великобритании в первой половине XX века.

История американского славяноведения уходит своими корнями в последние десятилетия XIX века. Его начало связывают то с Оберлин- колледжем (штат Нью-Йорк), где преподавание русского языка началось еще в 1880-е годы, то с Гарвардским университетом. Как бы то ни было, Гарварду, безусловно, принадлежала на рубеже веков ведущая роль в американском славяноведении.

Инициатором изучения русской истории в Гарварде был профессор Арчибальд Кулидж, который не только, начиная с 1894 года, регулярно читал курс русской истории, но и всячески привлекал к работе в университете молодых талантливых ученых, а также содействовал расширению библиотеки университета за счет многочисленных книг и материалов по истории и культуре не только России, но и всего славянского мира. По рекомендации Кулиджа в 1896 году в университет был принят на работу эмигрант из России, поляк Лео Винер, филолог-полиглот, хорошо владевший тридцатью языками. Вклад Винера в развитие славянских исследований в Гарварде трудно переоценить. Он не только преподавал русский, старославянский, польский и чешский языки, русскую и польскую литературу, но и составил двухтомную "Антологию русской литературы" в собственном переводе, а также в течение двух лет перевел на английский язык собрание сочинений Л.Толстого в 24 томах!

С 1927 по 1957 год русскую историю в Гарварде преподавал Михаил Карпович, который не только был блестящим профессором, но и талантливым организатором. Лекции Карповича пользовались неизменным успехом у студентов, получив от них прозвище "Карпи" (подобные прозвища, образованные от фамилии человека, в Америке свидетельствуют об особой популярности их носителей). Михаил Михайлович был сотрудником Русского исследовательского центра Гарвардского университета с момента его создания в 1948 году, а с 1949 по 1954 год занимал также должность декана факультета славянских языков и литературы. Карпович широко известен и как редактор журналов "Russian review" и "Новый журнал". Среди других колоритных фигур из гарвардской профессуры, связанных со славяноведением, можно назвать итальянского эмигранта Ренато Поджолли, читавшего в Гарварде пользовавшийся популярностью специальный курс о творчестве Толстого и Достоевского (студенты в шутку называли этот курс "Толстоевским"); Дмитрия Чижевского, который, несмотря на абсолютное незнание английского языка, продержался в Гарварде в качестве профессора русской литературы с 1949 по 1956 год (Чижевский, будучи блестящим филологом, автором одного из лучших учебников по русской литературе, славился также своими странностями, -например, твердо верил в дьявола и, по свидетельству коллег, однажды опознал его в бостонском водителе такси); выдающегося специалиста по славянской филологии и лингвистике Романа Якобсона, работавшего до этого в Колумбийском университете. Якобсон был известен острым чувством юмора и независимым поведением: так, он возражал против принятия на факультет в качестве профессора русской литературы Владимира Набокова под тем предлогом, что тот не был ученым. В ответ на восклицание: "Но ведь Набоков - крупнейший из ныне живущих русских писателей!",- Якобсон заметил: "Слон - тоже крупнейшее из животных, обитающих в джунглях, но это не значит, что он может быть профессором зоологии". Аргумент подействовал, и вопрос о назначении Набокова профессором был отложен.

Все эти люди, с их странностями и капризами, безусловно, способствовали быстрому развитию факультета славяноведения и пробуждению у американских студентов интереса к России и русской культуре. Это было тем более важно, что до второй мировой войны у американцев преобладало снисходительное отношение к России и русской культуре как находящихся на «обочине» цивилизованного мира. После войны, когда в Гарварде создавался Русский исследовательский центр (1948), этот снобизм не исчез, а дополнился враждебностью к СССР, связанной с началом "холодной войны". В начале 1950-х годов, в период пресловутого "маккартизма" в Соединенных Штатах положение профессоров русского происхождения, так же, как и американцев, с симпатией относившихся к русской культуре, в американских университетах было весьма шатким, они часто становились жертвами самой настоящей травли, сопровождавшейся слежкой и доносами. В качестве примера можно упомянуть о Питириме Сорокине, одном из "отцов" американской социологии, в то время профессоре Гарвардского университета, которого в течение нескольких лет всеми способами буквально "выживали" из университета, что привело к его уходу с поста декана факультета социологии и сокращению читаемых им курсов. И, тем не менее, несмотря на подобные условия, факультет славяноведения в Гарварде рос очень быстро: если до 1949 года на факультете было защищено всего 3 докторских диссертации, то в период с 1949 по 1955 их число возросло до 22, а до 1960 года было защищено еще 14 диссертаций. К тому же усилиями Арчибальда Кулиджа и его преемников в библиотеке Гарвардского университета была собрана ценная коллекция славянских книг.

Еще одним американским университетом с давними традициями славяноведения является Калифорнийский университет в Беркли. Преподавание русского языка, литературы и истории началось здесь с 1901 года. Как и везде на Западе, в Калифорнийском университете было много проблем с чтением курсов по русской и славянской истории, до 1928 года не было постоянных преподавателей, тем не менее данные курсы возобновлялись каждый год. В 1928 году на исторический факультет был принят в качестве профессора Роберт Дж. Кернер, и с его приходом преподавание русской истории в университете поднялось на качественно новую ступень. Постепенно под его руководством сложилась так называемая "историческая школа Беркли", которая занималась в основном изучением процесса русской колонизации Сибири, Дальнего Востока и Аляски, а также взаимоотношений России с Китаем и Японией.

Диапазон исследований по истории России в Беркли постепенно расширялся, чему способствовала первоклассная библиотека, уступавшая в то время в США, по мнению Николаса Рязановского, только библиотеке Гарвардского университета. Безусловно, большое значение для развития славянской коллекции библиотеки Калифорнийского (Беркли) университета имело приобретение ряда частных библиотек, в частности, принадлежавших Милюкову (1929 год), Масарику и Бенешу (1938 год). С 1930 по 1996 в университете было защищено 89 докторских диссертаций по истории России и Восточной Европы. Среди диссертантов были такие известные в будущем специалисты по русской (в том числе советской) истории, как Анатоль Мазур (1934), Патриция Гримстед (1964), Теренс Эммонс(1966), Джереми Шнейдерман (1966), Линн Мэлли (1985), Стивен Коткин (1988). L На волне послевоенного всплеска американского славяноведения в Калифорнийском университете (Беркли) создается, как и в Гарвардском, и Колумбийском университетах, Институт славяноведения (1948), преобразованный в 1957 году в Центр славянских и востчноевропейских исследований, а с 1960 года начинает выходить журнал "California Slavic Studies". В разное время в университете работали такие видные специалисты в области славяноведения и советологии, как экономист Грегори Гроссман, польский поэт, лауреат Нобелевской премии в области литературы Чеслав Милош, историки Мартин Малия, Николас Рязановский, Гэйл Лапидус, известный историк русской литературы Глеб Струве, политолог Джордж Бреслауэр и другие.

Говоря о развитии американского славяноведения и россиеведения, нельзя не упомянуть и о Колумбийском университете в Нью-Йорке. Здесь также преподавание русского языка и русской истории началось еще до первой мировой войны. Была в Колумбийском университете и личность, подобная Кулиджу в Гарварде и Кернеру в Беркли, - историк Джероид Тэнкуэри Робинсон, сумевший привлечь в университет несколько исключительно компетентных специалистов по России и Советскому Союзу. Но, поскольку развитие россиеведения в Колумбийском университете в основном приходится на послевоенный период, начиная с создания там Русского института (1946), мы подробнее остановимся на этом во второй главе диссертации.

Сразу после окончания первой мировой войны, в 1919 году, был создан и первый в США исследовательский центр, ориентированный, впрочем, не исключительно на изучение России, а современной европейской истории и политики, -Гуверовский институт войны, революции и мира при Стэнфордском университете. Инициатором создания института стал выпускник Стэнфорда, являвшийся членом Совета попечителей университета, а впоследствии последовательно занимавший должности министра торговли и президента США Герберт Гувер. При институте постепенно сложилась библиотека с обширными коллекциями документов и материалов по текущей политике и современной истории Восточной и Западной Европы, включая, разумеется, Россию. Коллекция Гуверовской библиотеки быстро росла, приобретение материалов приняло систематический характер, постепенно заполнялись хронологические пробелы. В 1940-е -1950-е годы в нее были включены материалы по Южной и Юго-Восточной Азии и, в меньшей степени, по Ближнему Востоку. Поскольку основной целью Гуверовского института было изучение проблем, связанных с первой мировой войной и послевоенным урегулированием, а также революциями начала XX века, большое внимание уделялось расширению русской коллекции. В этом отношении возникала масса проблем, так как пополнение коллекции зависело в значительной мере от позиции Советского правительства в отношении Америки. Если в 1920-е годы вывозить материалы с разного рода информацией из СССР было сравнительно легко, то в 1930-е это стало практически невозможным.

Основы русской коллекции были заложены профессором Стэнфордского университета Фрэнком Голдером, который привез значительное количество материалов, связанных с Россией, из поездки по странам Прибалтики вскоре после окончания войны. В начале 1920-х годов Русская коллекция существенно пополнилась за счет документов и материалов, собранных членами Русского отдела Американской благотворительной администрации (American Relief Administration), президентом которой был Г. Гувер. Впоследствии коллекция расширялась с помощью русских эмигрантов, американских специалистов, работавших какое-то время в Советской России, а также путем официальных контактов с "компетентными" Советскими органами. Будучи членом Совета попечителей университета, Гувер обеспечивал деятельность библиотеки по приобретению документов денежными средствами. Только после второй мировой войны, с конца 1940-х годов, появилась возможность получать советские журналы и газеты по подписке. Значительно проще обстояло дело с приобретением эмигрантских изданий, а также документов и материалов, связанных с русской эмиграцией, хотя и здесь требовались немалые денежные средства на приобретение частных коллекций. В результате этой многолетней целенаправленной деятельности Русская коллекция печатных материалов и рукописей Гуверовской библиотеки стала в послевоенные годы одной из лучших в США.

В период между первой и второй мировыми войнами исследования по истории и культуре России и других стран славянского мира развивались не только в вышеперечисленных, но и в других американских университетах, причем не обязательно в самых крупных и престижных. Развитие славяноведения зависело от профессоров-энтузиастов не в меньшей, а возможно, и в большей степени, чем от финансовых возможностей университета. С одной стороны, крупные университеты имели возможность привлекать к этой деятельности лучшие кадры; с другой - провинциальные университеты охотнее брали на работу русских профессоров-эмигрантов, которые часто стояли у истоков славяноведения и россиеведения в американских университетах. Показателем возрастающего интереса к истории и культуре славянских народов может служить наличие в учебной программе общих и специальных лекционных курсов по истории России и славянского мира в целом. Так, курсы по истории и культуре России читались в середине 1920-х годов в следующих американских университетах: Бостонский (проф. Ф.Новак), университет Брауна (Провиденс, штат Род-Айленд; проф.Т.Кольер), Калифорнийский (Беркли; проф.Дж. Нойс и А.Каун), Чикагский (проф.С.Харпер), Колорадский (Боулдер; проф. Дж. Уиллард), Колумбийский (проф. Дж.Т. Робинсон), Гарвардский (проф. А.К.Кулидж, Л.Винер, Р.Лорд), Стэнфордский (проф.Ф.Голдер), университет штата Миссури (Коламбия; проф. Р.Дж. Кернер), Висконсинский (проф. М.Ростовцев) и др. К концу 1920-х годов отряд американских историков-русистов пополнился за счет Г.В. (Джордж) Вернадского в Йельском университете, М. Карповича в Гарварде и М. Флоринского в Колумбийском университете. Почти все упомянутые курсы посвящены были современной русской истории (XVIII - начало XX века) или истории русской колонизации Сибири, Дальнего Востока и Аляски (Университет штата Вашингтон, Сиэттл; университет Южной Калифорнии, Лос-Анжелес). В некоторых университетах не было постоянных профессоров, читавших данные курсы, вследствие чего в отдельные годы курсы не читались вообще (например, Гарвард, 1923-1924; Дартмутский колледж, штат Нью-Гэмпшир, 1924-1925).

В Великобритании в эти же годы курсы по истории и культуре России читались в Оксфордском (проф. Н.Форбс), Кембриджском (проф. А.П.Гауди), Лондонском (проф. Б.Пэйрс), Ливерпульском (проф. А.Б.Босуэлл), Манчестерском (проф. М.В.Трофимов) университетах. В некоторых из них были созданы специальные центры славянских исследований: Школа славяноведения при Лондонском университете, Центр славянских и восточноевропейских исследований - в Ливерпульском. Поскольку россиеведение в ту пору, как в США, так и в странах Западной Европы было уделом немногих энтузиастов, свою главную задачу они видели в популяризации русской истории и культуры, привлечении внимания широкой аудитории к этим вопросам. Для этого необходимо было издание газет и журналов о России, причем не строго научного, а популярного характера. Такие попытки неоднократно предпринимались, начиная с конца XIX века, в Германии (журнал «Russische Revue»), Франции («Monde Slave»), Великобритании. Здесь по инициативе профессора истории Ливерпульского (а затем - Лондонского) университета Б.Пэйрса (Bernard Pares), начиная с 1912 года, в течение двух с половиной лет выходил журнал «Russian Review». Б.Пэйрс прожил в России несколоько лет, имел здесь много друзей и знакомых, прекрасно знал русский язык и был восторженным поклонником русской культуры. Обладая всеми этими качествами, Пэйрс сыграл в британском славяноведении ту же конструктивную роль, что и Арчибальд Кулидж или Джероид Робинсон - в американском. К тому моменту, когда началось издание «Russian Review», Пэйрс был уже автором объемного, более 500 страниц текста, труда о российских реформах второй половины XIX века, а также ряда переводов русской литературной классики на английский язык (среди этих произведений - басни И.А. Крылова и «Горе от ума» А.С. Грибоедова).

Усилиями Пэйрса в Ливерпуле сложился первый в Великобритании Центр славянских и восточноевропейских исследований, который должен был координировать деятельность специалистов-россиеведов по всей Великобритании. Следует заметить, что академического исследования России в то время практически не проводилось, и вся активность нескольких десятков «знатоков», поимённо перечислявшихся в каждом номере «Russian Review» с указанием адресов, сводилась в основном к преподаванию русского языка, как в университетах, так и частным порядком. Едва ли не большую часть этих «специалистов» составляли русские эмигранты, причём далеко не всегда из академической среды.

Журнал "Russian Review" не был, разумеется, научно-историческим изданием, и содержал материалы самой разной тематики: статьи по истории и географии России, экономические обзоры, фрагменты или полные тексты литературных произведений (как правило, в переводах Пэйрса), статьи о русской литературе и фольклоре, народных обычаях, библиографические материалы. Цель журнала состояла в том, чтобы дать британскому читателю самое общее представление о России и ее культуре. Тем не менее, Россия так мало интересовала в то время англичан, что издание журнала оказалось нерентабельным, и его пришлось прекратить.

Наследником британской версии «Russian Review» в начале 1920-х годов стал также издававшийся первоначально в Англии журнал "The Slavonic Review", со временем, после неоднократной смены названия и места издания, превратившийся в американский журнал "Slavic Review", но это был преимущественно литературоведческий журнал, и собственно исторических материалов в нем появлялось крайне мало. Издавался этот журнал при участии таких знаменитостей как Б.Пэйрс, перебравшийся к этому времени уже в Лондонский университет; выдающийся русский филолог, князь Д.Святополк-Мирский; историк, бывший член Государственной Думы, барон А.Ф.Мейендорф; британский бизнесмен Лесли Уркварт, предпринимательская деятельность которого была тесно связана с Россией, и другие. В сущности, журнал был международным, имел не только британского, но и американского редактора, в нем публиковались статьи представителей ряда европейских стран, а также США. В подзаголовке журнала было сказано, что он посвящен обзору "истории, экономики, филологии и литературы" славянских народов, но при этом истории России уделялось очень мало места. Это не было, конечно, результатом "злого умысла" со стороны редакции, ведь многие ее члены были настоящими энтузиастами изучения русской истории.

Причин здесь было несколько: во-первых, очень сильно ощущался недостаток оригинальных статей, и объем журнала часто заполнялся совершенно случайными материалами, что придавало ему весьма эклектичный характер; во-вторых, мешало отсутствие традиции изучения русской истории, специалистов, хорошо знающих русский язык; в-третьих, сказывалась труднодоступность документов и материалов по истории и экономике России, вследствие чего авторы из среды русских эмигрантов, преобладавшие численно, публиковали статьи по тем проблемам, в которых они хорошо ориентировались, занимаясь их исследованием еще с дореволюционных времен. Безусловно, все это не способствовало получению читателями свежей и достоверной информации о том, что происходит в России. С течением времени американские авторы и издатели заняли в журнале преобладающие позиции, и с 1943 года журнал стал издаваться в США с подзаголовком «Американская серия», сменив двумя годами позднее заглавие на "American Slavonic and East European Review", а затем (в 1960 г.) на «Slavic Review». После войны в Англии было возобновлено издание журнала под прежним названием - «Slavonic and East European Review».

Материалы, публиковавшиеся в журнале «The Slavonic Review», охватывали географически более широкий регион Восточной Европы, по сравнению с «Russian Review», посвященному исключительно России, не только в связи с тем, что страны этого региона исторически были тесно связаны между собой. Польша, Венгрия или Чехословакия считались европейскими государствами и вызывали гораздо больше интереса в Великобритании, чем «дикая» полуазиатская Россия. Причем русская революция очень мало здесь изменила, поскольку «большевистская» Россия в глазах «цивилизованных» англичан стала еще более «дикой» и «азиатской». Поэтому не могло идти и речи об издании «русского» журнала. Такой журнал появился в США, да и то только в начале 40-х годов, и выходил он под тем же названием, что и его давний британский предшественник, -«Russian Review».

К началу 1940-х годов западная общественность, особенно в США и Великобритании, стремилась к получению объективной информации о Советском Союзе. Однако получить ее было неоткуда. Лишь немногие из англоговорящих читателей могли пользоваться русскими эмигрантскими изданиями, к тому же содержащаяся в них информация о Советском Союзе не вызывала большого доверия у публики. В этих условиях, когда ни в США, ни в Англии не было ни одного издания, целиком посвященного истории и культуре России, издание серьезного, по возможности объективного, журнала, выходящего на английском языке, было крайне необходимо.

Инициативу в создании журнала «Russian Review» проявила небольшая группа русских и американских профессоров, преимущественно историков, во главе с Дмитрием Сергеевичем фон Мореншильдом, специализировавшемся на русской военной истории, в том числе истории Красной Армии. Создавался журнал очень сложно: не было денег, правительственной поддержки, сотрудников, подписчиков,- ничего, кроме энтузиазма издателей, поддержки самых близких друзей и стремления сблизить не только два народа - русских и американцев, но и сделать русскую культуру и историю более понятной для американского общества, сломать старые стереотипы и не дать утвердиться новым. В рекламных материалах, распространявшихся в процессе подготовки первого номера журнала, подчеркивалось, что "Russian Review" - не очередной партийный журнал русской эмиграции, а американский журнал, посвященный России, причем многие авторы соглашались сотрудничать только при этом условии, боясь оказаться невольно орудием в борьбе между враждующими эмигрантскими группировками или, не дай бог, в борьбе против России. Именно поэтому на должность главного редактора был приглашен известный журналист, успевший к тому времени издать несколько книг о России, Уильям Генри Чемберлин.

"Russian Review" не был узкоспециальным историческим изданием, напротив, его задачей было "показать широкую панораму русской жизни, истории, политики, экономики и культуры". Стараясь всячески подчеркнуть объективный характер журнала, издатели пригласили в редакционный совет людей разных политических взглядов, что зачастую вызывало упреки, а иногда и решительный протест со стороны сотрудников. Одному не нравился, скажем, У. Чемберлин на посту главного редактора, поскольку он явный антикоммунист, другой, наоборот, недоволен был засильем "коммунистов" (к таковым относили, например, известного литературного критика Эдмунда Уилсона) в редколлегии журнала. Так, прокоммунистический журнал "Soviet Russia Today" в августе 1944 года опубликовал большую статью об У.Чемберлине, где говорилось: «Russian Review"- журнал, который Чемберлин издает в сотрудничестве с группой белогвардейцев". Под "белогвардейцами" имелись в виду два русских редактора журнала - М.Карпович и Д.С. фон Мореншильд, а также секретарь редакции А.Тарсаидзе, время от времени дававший свои статьи в националистическую (по терминологии военного времени - "фашистскую") эмигрантскую газету "Россия".

Конечно, на практике очень трудно было сохранять абсолютную объективность журнала и удовлетворить все требования вероятных спонсоров, сотрудников и подписчиков. Стараясь держаться последовательно либеральной линии, редакторы не пропускали на страницы журнала статьи, выражавшие крайние взгляды, будь то уверенность в разгроме Журнал был печатным органом левой общественной организации «Друзья Советского Союза» и издавался с 1932 года. Позднее он был переименован в «New World Review». Журнал по формату и содержанию напоминал «Огонек», в нем публиковались в основном материалы в поддержку Советского Союза, о русско-американских связах, а также очень резкие по тону памфлеты, направленные против антикоммунистически настроенных политиков и журналистов. Эти памфлеты и интересуют нас в первую очередь. Красной Армии немецкими войсками и желательность такого исхода, или безоговорочная поддержка Советского правительства. Эта позиция была отражена и в "Предисловии" к первому номеру "Russian Review", написанному У.Чемберлином. Подчеркнув еще раз, что журнал является независимым, внепартийным демократическим изданием, открытым для выражения различных мнений, кроме открыто профашистских или прокоммунистических, он не удержался от следующего заявления: "Вне сомнения, многие русские в СССР, которые пока не могут говорить открыто, равно как и живущие за границей и имеющие возможность свободно выражать свое мнение, солидарны в надежде, что из "крови, пота и слез" нынешнего тяжкого испытания в результате событий, ход которых трудно пока предсказать с точностью, возникнет свободная Россия как часть свободной Европы." В условиях стремительного роста симпатий американцев к СССР во время войны подобные заявления часто расценивались как антисоветские, что, в совокупности с другими причинами (популярный, а не чисто академический характер журнала, большой удельный вес материалов, предоставленных авторами-эмигрантами, что делало журнал якобы "рупором эмиграции" ) привело к уходу из редакции ряда способных и энергичных сотрудников, внесших большой вклад в предварительную работу по подготовке журнала к изданию (например, профессор истории Пенсильванского университета Д. Федотов-Уайт, сотрудник Библиотеки Конгресса Сергей Якобсон). Серьезные трудности возникали и с подбором материалов для журнала. Несмотря на поистине титаническую работу редакторов по выявлению и привлечению к сотрудничеству потенциальных авторов с различными научными и творческими интересами (от В. Набокова-Сирина до И.Стравинского), комплектовать первые номера журнала было чрезвычайно сложно: одни авторы отказывались сотрудничать по политическим мотивам или под предлогом чрезмерной занятости, другие представляли статьи, отклонявшиеся редакцией как слабые, либо слишком специальные, или как политически рискованные. Так, М.Карпович писал Д.Мореншильду в декабре 1942 года по поводу Б.Николаевского: "Он предлагает две темы: политика Сталина по отношению к Америке или русские социалисты в Америке и их роль в американском рабочем движении. Первая, конечно, представляет больший общий интерес, но я боюсь, что она будет слишком политически заостренной и может создать для нас трудности". И в другом письме: "Что касается моей статьи, то, признаться, сейчас мне не очень хотелось бы писать о России и Польше по целому ряду соображений (видимо, в связи с разделом Польши в 1939 году между Германией и СССР. - А. Н.) Я предпочел бы дать статью о церкви и государстве в русской истории, связав это с недавним восстановлением патриаршества в России. А о Польше напишу когда-нибудь позднее".

Но, пожалуй, самые серьезные проблемы возникали с финансированием. Широко распространенное представление о том, что все советологические издания создавались по инициативе ЦРУ и им же финансировались, глубоко неверно. Это было в большей степени характерно для конца 1940-х - 1950-х годов и в отношении таких проправительственных изданий как "Problems of Communism" (правда, следует заметить, что главный редактор упомянутого журнала усиленно сопротивлялся такой опеке). В довоенный же период, как и во время войны, ни американская контрразведка, ни правительство никакого внимания "русскому" журналу не уделяли. Д.С. фон Мореншильд и Д.Федотов-Уайт, занимавшийся в редакции финансовыми вопросами, обращались и за правительственной поддержкой, и в крупные финансовые корпорации типа Карнеги или Форда, в университеты и колледжи, а также просто к заинтересованным лицам, и почти везде получали отказ. Один из корреспондентов Мореншильда, профессор факультета политологии Колумбийского университета В.Симхович, прокомментировал ситуацию следующим образом: "Большинство людей, которых я знаю, совершенно не заинтересованы в "Russian Review". К тому же, сейчас каждый может сказать, что то немногое, что у него было, он уже отдал в фонд обороны". П.А.Сорокин в письме Мореншильду назвал "новый русский журнал" в условиях военного времени "роскошью". Принстонский, Пенсильванский, Колумбийский и другие университеты, куда инициаторы журнала обращались с просьбой разрешить печатать журнал в университетской типографии, ответили отказом. Существенную финансовую помощь оказали только Русский студенческий фонд, предоставивший 500 долларов из необходимых для выпуска журнала трех тысяч, Вассар-колледж, отличавшийся весьма серьезным отношением к русской истории и культуре, и бывший посол Временного правительства России в США Борис Бахметьев. Конечно, какие-то деньги внесли подписчики, но их было крайне мало (в редакции был заготовлен список всех потенциальных подписчиков, имеющих хоть какое-то отношение к России и заинтересованных в журнале, который насчитывал двести с небольшим человек и включал таких известных в настоящем и будущем советологов, как Дж. Баньян, Дж.Кертис, Дж.Хазард, А.Мазур, О.Рэдки и др.) Кстати, предыдущие попытки создать в США подобный журнал провалились в значительной степени из-за отсутствия средств.

Таким образом, приблизительно в первой половине XX века в США и Великобритании активизируется славяноведение, в рамках которого началось академическое изучение дореволюционной России и Советского Союза. Начинается изучение русского языка и культуры в ряде британских и американских университетов (Ливерпульский, Лондонский, Гарвард, Калифорния-Беркли, Колумбийский и другие), создаются первые исследовательские центры, такие, как Гуверовский институт, русские библиотеки и архивы, начинается издание журналов, посвященных России или Восточной Европе в целом (британская и американская версии «Russian Review», «Slavonic Review»).

Эти научные центры и журналы координировали деятельность немногих в то время специалистов по русской и советской истории, среди которых был высок удельный вес русских эмигрантов, и заложили основы советологии -специальной научной дисциплины, задачей которой стало комплексное изучение советского общества, - его политики, идеологии и культуры.

советский общество великобритания исследование

2. Общественное мнение об СССР и советологические исследования 20-х - 30-х годов в США и Великобритании

В 1920-е -1930-е годы, когда советология как наука еще не сложилась, интерес западной общественности к России удовлетворялся в основном русскими эмигрантами, вольно или невольно покинувшими страну в годы революции и гражданской войны, а также попавшими на Запад разными путями позднее, в частности в результате высылки советскими властями большой группы представителей «буржуазной» интеллигенции в 1922 году. Среди западных авторов, писавших в то время о России, преобладали журналисты и специалисты технического профиля, работавшие некоторое время в Советской России, писатели и общественные деятели, занимавшие "левые" позиции политического спектра, члены профсоюзных делегаций, посещавшие Россию с дружественными визитами, а также "разочаровавшиеся в России", по выражению Эммы Голдман, деятели международного социалистического и рабочего движения. Спектр мнений был очень широк: от полного неприятия происходящих в России событий до попыток трезвой и непредвзятой оценки ситуации, стремления выявить как негативные, так и положительные стороны ее послереволюционного развития.

Большинство американцев сразу после Октябрьской революции не могло определить своего отношения к России и большевикам, поскольку просто не знало о том, что происходит в России. Сбивало с толку то обстоятельство, что в феврале 1917 года в России произошла уже революция, к власти пришло демократическое правительство, признанное Соединенными Штатами. Даже Ленин признавал, что Россия в то время была самым демократическим государством в мире. Поэтому когда произошел еще один переворот, и к власти пришли большевики, это могло быть воспринято за рубежом как контрреволюция. Об этом, казалось, свидетельствовало все: и заявление большевиков об установлении в России «диктатуры пролетариата», и их антидемократические мероприятия, начало массовой эмиграции из страны, причем отнюдь не только монархистов и им сочувствующих. Эмигранты же несли с собой негативную информацию о зверствах ЧК, разгоне Учредительного собрания, антицерковной политике большевиков, голоде и изъятии продовольствия у крестьян.

Противоположные сведения привозили из России левые интеллектуалы, журналисты типа Джона Рида, Альберта Рис Уильямса и Линкольна Стеффенса, члены многочисленных профсоюзных делегаций, деятели социалистического и рабочего движения. В 1920 году была создана Коммунистическая партия США, издавались леворадикальные журналы и газеты: "The Masses", " Voice of Labor", " Revolutionary Age" и другие. В советской историографии так много внимания уделялось американским коммунистам и коммунистической прессе, что может возникнуть ощущение о неоспоримом преобладании в общественном мнении «прогрессивной Америки» восторженного отношения к революции в России и большевикам. Следует учесть, однако, что большинство американцев читало все же преимущественно «Нью-Йорк Тайме», «Бостон Глоуб», «Ивнинг Стар» и другие либеральные газеты, нежели леворадикальные. К тому же большинство «левых» американских изданий, за исключением журнала «The Masses», появилось в 1918-1919 годах, и не успело привлечь массового читателя. В советской литературе скромно упоминается о том, что «в СССР нет полных комплектов рабочих, коммунистических газет, журналов, выходивших в США в 1917-1923. Американская цензура не разрешала пересылку в Советскую Россию рабочей, прогрессивной и даже буржуазной печати, особенно в годы интервенции и блокады». Непонятно только, куда смотрела американская цензура, когда «империалистическое» правительство Вудро Вильсона отправляло в Россию миссии с участием симпатизировавших большевикам Раймонда Робинса, Линкольна Стеффенса и Уильяма Буллита, или когда в 1919 году из США выслали в Россию 247 анархистов, в том числе Александра Беркмана и Эмму Голдман.

На самом деле отсутствие в СССР полных комплектов леворадикальных американских изданий объясняется не столько происками реакционных кругов США, сколько тем, что после выхода в свет нескольких номеров эти издания зачастую закрывались и возобновлялись под тем же названием иногда несколько лет спустя, в другом месте и в качестве печатного органа другой организации.

Американское правительство твердо стояло до начала 1930-х годов на позиции непризнания большевиков, проводя в стране соответствующую пропаганду. Поэтому в американском обществе, при всем разнообразии мнений, дискутировалось несколько принципиальных вопросов относительно России: 1) отношение к военной интервенции в Россию; 2) возобновление торгово-экономических контактов; 3) официальное признание советского правительства и установление дипломатических отношений с Советской Россией.

При изучении американского общественного мнения следует раз и навсегда отказаться от классового подхода, согласно которому наилучшее отношение к Советской России должно было проявляться со стороны рабочих, а наихудшее - со стороны капиталистов. Отношение американских рабочих в целом можно выяснить не иначе как через позицию профсоюзов. При этом, однако, следует учитывать, что руководство американских профсоюзов - Американская федерация труда (АФТ) выражало мнение не всех профсоюзов, и, тем более, не всех рабочих. С другой стороны, следует предположить, что между ними был определенный консенсус, в противном случае руководство АФТ было бы переизбрано.

Как бы то ни было, но наиболее враждебно к советскому режиму относились именно американские профсоюзы, и особенно АФТ и ее лидеры. Так, в июне 1919 АФТ решительно возражало против признания Соединенными Штатами советского правительства на том основании, что оно не представляло интересы россиян . Лидер АФТ С. Гомперс не допускал даже возможности установления торговых контактов между Советской Россией и Америкой, считая их экономически бесполезными для американской стороны, а политически вредными, так как это означало бы первый шаг к дипломатическому признанию Советов. Так, он осудил ранее заключенное советско-британское торговое соглашение как бессмысленное, поскольку, по словам тогдашнего американского министра торговли Герберта Гувера, «России нечем торговать, и такое положение сохранится до тех пор, пока там существует нынешняя экономическая и политическая система». Примечательно, что больше всего американских профсоюзных активистов обеспокоила национализация частной собственности в России! А ведь, согласно логике классовой борьбы они должны были бы стремиться к подобным переменам и в американских «производственных отношениях». Руководители АФТ также заявляли, что в России нет, и никогда не было, нормальных профсоюзов, защищающих интересы рабочих и выражавших их мнение. Если бы в России были ответственные и хорошо организованные профсоюзы, то, по мнению Гомперса, большевикам никогда не удалось бы захватить власть. Очевидно, впрочем, что ни Гомперс, ни руководство АФТ в целом не представляли, в свою очередь, интересы и мнения американских рабочих. Отношение американских рабочих и представляющих их профсоюзов к России было противоречивым, чаще всего весьма настороженным, но отнюдь не однозначно негативным, как это пытался представить Гомперс. Так, например, знаменитая массовая дискуссия о профсоюзах в России в 1920 году расценивалась рабочими как признак советской демократии. Проявлялась при этом, конечно, и классовая солидарность, и простое любопытство, часто смешанное с симпатией к советскому эксперименту, и такое отношение укреплялось со временем, во многом в зависимости от экономической ситуации, как в США, так и в России. Так, даже в начале 1920-х некоторые профсоюзы, типа Объединенного союза швейников или Международного союза производителей дамской одежды, не говоря уже о рабочих непосредственно, были более осторожны в своих суждениях о событиях в России, заявляя об отсутствии достоверных фактов, свидетельствовавших о зверствах большевиков, чтобы их осуждать. Отнюдь не являясь сторонниками Советской власти, они твердо стояли на «практической почве», высказываясь за развитие взаимовыгодной российско-американской торговли и экономического сотрудничества в целом. Так, в «Журнале инженеров железнодорожного транспорта» отмечалось, что «г-н Гомперс, высказываясь от имени американских рабочих, призывает наше правительство к проведению такой политики в отношении России, которая отнимет хлеб и масло у американских рабочих и посеет семена хаоса в Европе» .

Отношение к Советской России со стороны американских банкиров и предпринимателей, не очень отличавшееся от мнения профсоюзов, отражало, однако, их интерес к несколько иным аспектам российской действительности. Они учитывали, конечно, социальную ситуацию в России, но их, главным образом, волновало состояние российского рынка денег, стабильность валюты и перспективы бизнеса в России. Многие из них были убеждены, что НЭП положил конец большевистскому эксперименту, и более или менее благоприятно расценивали стабилизацию валюты и концессионную политику Советского правительства. В то же время, сохранялся определенный скептицизм. Так, даже в 1922 году Герберт Гувер оценивал ситуацию в России как «экономический вакуум», а известный американский экономический и финансовый аналитик Лео Пасвольский сомневался, что большевики и в дальнейшем смогут наладить нормальную экономику. Тем не менее, в течение 1920-х годов, по мере улучшения ситуации в стране, оценки американскими бизнесменами перспектив развития советской экономики изменились в лучшую сторону.

Самое теплое отношение к большевикам проявлялось в Америке со стороны интеллигенции, как либеральной, так и леворадикальной. Джон Рид, Джон Дос Пассос, Теодор Драйзер, Линкольн Стеффенс, в числе других, были влиятельными адвокатами и пропагандистами советского опыта. Как отмечал Кристофер Лэш в книге «Американские либералы и русская революция», первая мировая война, а затем и революция в России не только «обозначили расхождения между либералами и консерваторами (в США.- А.Н.) », но и «выявили наличие раскола в рядах самих либералов» . Лэш называет эти две группы «милитаристами» и «антиимпериалистами». Если первые, возглавляемые Вудро Вильсоном, призывали к интервенции в Россию, чтобы восстановить у власти Временное правительство и гарантировать дальнейшее участие России в войне против Германии (разумеется, для «блага» самой России, а не для защиты там американских интересов), то вторые были решительными противниками интервенции, справедливо указывая на опасность восстановления не демократии, а монархии в России в результате интервенции. Среди американских либералов, стоящих за признание большевиков, отношение к ним было неоднозначным. Некоторые были очарованы советским экспериментом как таковым, его новизной и заложенным в идеологии большевиков духом социальной справедливости; другие, не одобряя политику большевиков, доказывали, что реалии экономической и общественной жизни неизбежно будут подталкивать Советы к более умеренной политике (и НЭП казался подтверждением этих выводов). Но все они, так же, как и бизнесмены, надеялись, что экономическое сотрудничество с Советской Россией принесет в будущем богатые плоды. Можно обратиться здесь к мнению Джона Дос Пассоса, который впоследствии вспоминал о своих ранних впечатлениях о Советской России: «трудно было не заразиться энтузиазмом социального прогресса, который проявлялся повсеместно. Те, кто поддерживали режим, были объединены неким единым ощущением причастности к происходящим в стране изменениям. Многие из партийных функционеров были преданными революции людьми. Меня подкупали усилия властей по искоренению антисемитских предрассудков, стремление предоставить культурную автономию угнетенным прежде народам вроде чеченцев (у Дос Пассоса -Sheshians. - А.Н.) и осетин, а также всевозможным этническим группам, с которыми я сталкивался, пробираясь через Кавказ. ... У меня было ощущение, что, несмотря на уничтожение множества талантливых людей в ходе ликвидации старых образованных и управляющих классов, великороссы все еще представляли собой один из главных в мире мозговых центров».

А как же быть с «красным террором», который производил неизгладимое и страшное впечатление на чувствительных иностранцев? Дос Пассос не обходит стороной и эту деталь: « ... Террор пошел на спад. Большинство старых чекистов было уничтожено ... Я в то время полагал, что русская революция вступила в либеральную фазу»72.

Несмотря на некоторое «разочарование» в дальнейшем, в целом симпатия западных интеллектуалов к советскому социализму росла в 1920-е и 1930-е, и основана она была главным образом на экономическом прогрессе СССР, особенно в сравнении с «великой депрессией» на Западе. Но дело было не только в экономике, конечно. Следует учитывать также воздействие на западную общественность таких факторов, как широкие образовательные и социальные программы в СССР, советские инициативы по всеобщему разоружению в конце 1920-х, советская демократия и свобода критики, но больше всего тот факт, что Советы опирались на поддержку населения, - все это сильно перевешивало опасения и недоверие к советскому режиму на Западе. Сейчас эта вера в «советскую демократию» выглядит наивной, но мы должны учитывать, что тогда было еще далеко до массового террора конца 1930-х, да и американская «демократия» не останавливалась перед преследованием социалистических и анархистских элементов; достаточно вспомнить о процессе Сакко и Ванцетти, казни на электрическом стуле коммунистов супругов Розенберг и другие всем известные факты политических преследований в США.

Ввиду отсутствия в нашем распоряжении соответствующих материалов невозможно дать сколько-нибудь полную характеристику британского общественного мнения о Советской России в 1920-е - 1930-е. Известно, однако, что британское правительство сразу после революции относилось к большевикам не лучше американского. Это отношение можно выразить в двух основных положениях: непризнание советского правительства и убежденность в необходимости военной интервенции в Россию. Британский дипломат Роберт Брюс Локкарт в своих воспоминаниях отмечал, что среди британских консерваторов было непоколебимым убеждение в том, что Ленин и Троцкий -немецкие агенты.73 «Среди консерваторов, - пишет Локкарт,-... преобладала ненависть к революции и боязнь ее последствий в Англии»74 А министр иностранных дел Великобритании лорд Бальфур заявил 13 ноября 1917 года в палате общин: «Со времени падения Временного правительства в России нет правительства, с которым можно было бы войти в какие-либо сношения»75 Самые авторитетные британские газеты - «Тайме», «Обсервер», «Дейли Мейл»- выражали уверенность в скором падении большевиков.76

С другой стороны, большинство лейбористов, во главе с их лидером Рамсеем Макдональдом, а также стоявшие за ними рабочие, смотрели на Советскую Россию с симпатией и надеждой, настаивая на немедленном прекращении интервенции и дипломатическом признании советского правительства. Одним из наиболее известных журналистов, выражавших эту точку зрения, был корреспондент газеты «Дейли Ньюс» Артур Рэнсом. Рэнсом -«британский Джон Рид» - был восторженным поклонником Ленина, с которым неоднократно встречался. Можно легко догадаться, что больше всего пленяло Рэнсома в личности Ленина - простота и доступность, полное отсутствие честолюбия, казалось бы, естественного у человека его «калибра».77 Это особенно поражало англичан, привыкших к политикам другого, аристократического склада, таким, как Уинстон Черчилль, например.

Под влиянием русской революции активизировались английские социалисты. Вскоре после начала интервенции возникло движение «Руки прочь от России!», а в 1920 году, как и в США, образовалась Коммунистическая партия Великобритании. Впрочем, британские коммунисты были не более популярны в Великобритании, чем американские - в США. По сведениям Эдварда Карра, к середине 20-х британская компартия насчитывала всего около 5 тысяч человек.78 В то же время, по мнению Карра, в британском общественном мнении не было такой неприязни к коммунистам, как в США, и многие члены Коммунистической партии Великобритании (КПВ) вступали одновременно в лейбористскую партию. «Как тогда говорили, -отмечает Карр, - типичный английский коммунист носит в кармане три членские карточки: КПВ, своего профсоюза и лейбористской партии».79

Так же, как и в США, в хоре британцев, ратовавших за нормализацию отношений с Советской Россией, явственно выделялись голоса представителей левой и либеральной интеллигенции: Бернарда Шоу, Герберта Уэллса, Бертрана Рассела и других. Такое отношение было вполне естественным, ведь либеральные убеждения сами по себе, независимо от отношения британских интеллектуалов к тем или иным аспектам политики большевиков, диктовали приверженность принципу невмешательства в дела другого государства.

Важнейшее значение для прекращения интервенции и установления торговых, а затем и дипломатических отношений Великобритании с Россией имела позиция предпринимателей и банкиров. Имея значительные экономические интересы в России, они так же, как и их американские коллеги, надеялись на сотрудничество с большевиками, особенно после введения НЭПа. В гонке за советскими концессиями активно участвовал в частности предприниматель и историк, один из сотрудников Лондонской школы славяноведения и соиздатель журнала «Slavonic and East European Review» Лесли Уркварт. Под давлением как левых элементов, так и торгово-промышленных кругов в марте 1921 года было подписано торговое соглашение между Великобританией и СССР, а в феврале 1924 года только что пришедшим к власти лейбористским правительством были установлены дипломатические отношения с СССР. К этому времени общественное мнение о Советском Союзе становится столь же поляризованным, как и в США: одна часть населения выступала за всестороннее развитие отношений с СССР («единый фронт» коммунистов, лейбористов и профсоюзов), другая - за конфронтацию и разрыв отношений с СССР (в основном выразителем этой тенденции выступала консервативная партия и те, кто ее поддерживал).

Несмотря на НЭП и связанную с ним экономическую либерализацию, с середины 20-х годов соотношение сторонников и противников СССР в Великобритании изменяется в сторону последних. Положительно реагируя на развитие рынка в Советском Союзе, британские наблюдатели, тем не менее, отмечали, что это не сопровождается политическими изменениями. Журнал «Slavonic Review» отмечал летом 1925 года, иронизируя по поводу сохранения в руках большевиков «командных высот» в экономике: «Одна командная высота, безусловно, остается в руках коммунистического правительства -это политическое господство коммунистической партии»80. По мнению обозревателя, Конституция РСФСР 1924 года " не отражает движения к (политической. - А.Н.) свободе ни в малейшей степени" . Перефразируя заголовок одной из газетных статей о Китае, журнал применяет его к характеристике ситуации в России: «Факты меняются, а скорбные имена остаются. До тех пор, пока эти всем известные имена открывают перечень правителей России, тот, кто предскажет существенное и долговременное улучшение политической и экономической ситуации в этой стране, будет плохим пророком». Об именах было упомянуто не случайно. В значительной степени на изменение отношения британцев к СССР в худшую сторону, причем не только тори, но и тех, кто традиционно большевиков поддерживал, повлияла история с т.н. "письмом Зиновьева", в котором от имени Коминтерна давались указания КПВ о том, как вести пропаганду коммунистических идей, в том числе и в армии.83 Несмотря на то, что письмо оказалось фальшивкой, его тон и содержание настолько совпадали с другими заявлениями Зиновьева о "большевизации" зарубежных коммунистических партий, что вызвало волну протеста в Великобритании, которая не только смела лейбористское правительство, но и привела в перспективе к разрыву в 1927 году советско- британских отношений. В дальнейшем они вновь нормализовались, и в 30-е годы британское общественное мнение в целом, так же, как и в США, уже не было враждебным по отношению к СССР, а число британцев, симпатизировавших политике советского руководства, несколько выросло.