83

Введение

Права человека и «гуманитарные вмешательства», то есть применение военной силы для предотвращения или устранения массовых нарушений прав человека в другом государстве, относятся к актуальным пунктам (hot spots) международной повестки дня. Так, в сентябре 1999 года президент Билл Клинтон в речи перед Генеральной Ассамблеей ООН заявил, что международное сообщество государств имеет полное право на вмешательства, направленные против массовых убийств и изгнания в ходе внутренних конфликтов. В то же время, «войны во имя прав человека» - это парадокс, поскольку в этом случае «любовь к человеку сочетается с насилием в отношении человека».

Никогда в истории человечества универсальная система защиты прав человека не была столь высоко развита, как в наши дни. С тех пор, как в 1945 году была образована Организации Объединенных Наций, не только заключены многочисленные конвенции о защите прав человека, но и разработаны некоторые способы их обеспечения. И на региональном уровне защита прав человека как никогда ранее превратилась в приоритет. Негосударственные организации в значительной степени способствовали тому, что права человека сегодня занимают высокое ценностное место в сознании широкой общественности; об этом свидетельствует присуждение в 1999 году Нобелевской премии мира организации «Врачи без границ».

Тем не менее, нынешнее положение ошеломляет: бойня и геноцид в бывшей Югославии, Руанде, Косово, Восточном Тиморе и Чечне, если называть только самые худшие проявления, свидетельствуют, что гражданское население проливает в ходе вооруженных конфликтов столько крови, как никогда раньше, если не учитывать потери, связанные с мировыми войнами, произошедшими в двадцатом веке. Трудно рассматривать названные события как отдельные случаи ввиду интенсивности зверств и их близкой временной последовательности. Требование в области защиты прав человека и реальность значительно расходятся и подвергают степень доверия к международному сообществу трудному испытанию.

Одна из фундаментальных международно-правовых норм межгосударственных отношений заключается в отказе от применения силы, закрепленном в статье 2 Устава ООН, запрещающей любую угрозу силой или ее применения против «территориальной неприкосновенности» или «политической независимости», или каким-либо другим образом «несовместимым с Целями Объединенных Наций». С другой стороны, статья 2 Устава содержит запрет на вмешательство органов ООН в ее отношениях с государствами-членами; таким образом, военное вмешательство сообщества государств в исключительном случае возможно лишь тогда, когда Совет Безопасности определил нарушение мира, угрозу миру или акт агрессии (Глава VII Устава ООН).

Коллизия между вытекающей из Устава волей к поддержанию мира и безопасности, с одной стороны, и растущим значением прав человека, для обеспечения которых в качестве ultima ratio возможно применение силы с другой стороны, составляют суть проблематики, связанной с возможностью вмешательства.

С завершением холодной войны, казалось, создались все предпосылки для окончательного утверждения уже в международной практике принципа неприменения силы. Ключевая из этих предпосылок - возможность на полную мощь задействовать потенциал ООН, прерогативы ее Совета Безопасности. Однако, к большому сожалению, не все оказались готовы к тому, чтобы воспользоваться этим историческим шансом. Драматический опыт агрессии против Югославии лишний раз свидетельствует, что незаконное использование силы умножает проблемы, а не решает их, усугубляет, а не облегчает людские страдания.

Воздействие концепции "гуманитарной интервенции" на систему международных отношений может быть поистине разрушительным. Именно поэтому не может не беспокоить та напористость, с которой некоторые ведущие страны Запада пытаются "дополнить" ею общепризнанные международно-правовые принципы, расшатав тем самым их стройную систему и подменив в итоге силу права в международной жизни правом силы на основе однополярной, а точнее, натоцентристской модели мироустройства.

Попытки подрыва устоев международного правопорядка обосновываются неким "несовершенством" современного международного права, не позволяющего применять силу в обход Устава ООН и полномочий СБ. Возникает вопрос: если кто-то полагает необходимым "восполнить пробелы" в международном праве, то разве делать это нужно келейно, а не путем коллегиального международного обсуждения? Или теперь бомбардировка суверенного государства рассматривается как подходящее средство развития международного права?

Встает и другой вопрос: действующее международное право, Устав ООН никто не отменял. Соответствующие правовые нормы не факультативны и не позволяют выбирать из них те, которые кому-то нравятся, и отбрасывать неустраивающие. Иерархии принципов международного права не существует: все они взаимосвязаны и подкрепляют друг друга. Целостное применение международной правовой системы призвано исключить как "гуманитарные катастрофы", "этнические чистки", так и акты агрессии.

Как известно, Устав ООН предусматривает законную с точки зрения международного права возможность применения силы только в двух случаях. Первый - индивидуальная или коллективная самооборона в ответ на вооруженное нападение на члена ООН. Второй - с санкции Совета Безопасности при угрозе международному миру и безопасности, решение о наличии которой принимает сам Совет. На протяжении полувека Устав ООН оставался краеугольным камнем всей системы международных отношений, обеспечивая стабильность и порядок в мире. Попытки под каким бы то ни было предлогом (в том числе и защиты прав человека) предпринимать односторонние или групповые акции в нарушение Устава и без санкции Совета Безопасности чреваты подлинным хаосом в международных отношениях, тем более что никакой разумной альтернативы существующей системе не предлагается.

Особенно остро встала проблема гуманитарной интервенции в связи с последними событиями в Афганистане и Ираке, когда международному сообществу пришлось легитимизировать действия США, так как протестовать - означало вступить в открытое противостояние с Америкой.

Таким образом на сегодняшний момент складывается двойственная ситуация: гуманитарная интервенция, de jure недопустимая без санкции ООН, de fakto является реальностью современной мировой политики США и НАТО.

В этой связи актуальным представляется проведение всестороннего анализа международного законодательства, посвященного данной тематике, а также примеров проведения подобных операций.

Операция НАТО в Косово представляет собой наиболее яркий и показательный пример использования концепции гуманитарной интервенции. Анализ ее последствий как для самой Югославии, так и для международного сообщества и международного права.

Цель работы: проанализировать концепцию гуманитарной интервенции как новую форму миротворчества на примере конфликта в Косово.

Задачи работы:

1. Определение правовых аспектов во время проведения гуманитарной интервенции.

2. Роль ООН во время проведения гуманитарной интервенции.

3. Определение форм и методов гуманитарной интервенции США в Косово

4. Оценка гуманитарной интервенции в контексте развития отношений на Балканском полуострове, последствия для международного сообщества.

Кроме статей Устава ООН в своей работе я опирался на Новую стратегическую концепцию НАТО, которая была принята в ходе Вашингтонского саммита (23-24 апреля 1999 г.). Эта концепция закрепляет за НАТО право проведения «гуманитарной интервенции» по самым разнообразным поводам, без соответствующей санкции ООН. Также были использованы различные резолюции Совбеза ООН, в частности, резолюция №1199, предусматривающая немедленное прекращение военных действий в Косово. А резолюция № 1244 стала международно-правовой основой урегулирования косовского кризиса после проведения гуманитарной интервенции. Также был использован сборник материалов «Washington Profile» по военной операции НАТО в Косово, цикл статей по гуманитарному вмешательству - «Актуальные проблемы Европы».

Глава I. Политико-правовые аспекты гуманитарной интервенции

Самое обширное из последних академических исследований «гуманитарной интервенции» было предпринято Шоном Мёрфи, профессором права из Университета Джорджа Вашингтона и бывшим советником по правовым вопросам американского посольства в Гааге. Оно охватывает два периода истории: после подписания в 1928 году пакта Келлога-Бриана об отказе от войны как орудия национальной политики и после принятия Хартии ООН, которая закрепляла и ясно формулировала его условия. На первой из этих стадий, пишет Мёрфи, самыми яркими примерами «гуманитарной интервенции» явились нападение Японии на Маньчжурию, вторжение Муссолини в Эфиопию и оккупация Гитлером части Чехословакии; все они сопровождались возвышенной гуманитарной риторикой и оправданиями, в основе которых лежали реальные факты Хомский Н. Новый военный гуманизм: уроки Косова - М., 2002. Япония собиралась создать в Маньчжурии «рай на земле», защищая ее жителей от «китайских бандитов» при поддержке ведущего китайского националиста, личность которого заслуживала куда больше доверия, чем любая из тех фигур, на которые могли уповать США, атакуя Южный Вьетнам. Муссолини, неся очередному народу цивилизующую миссию Запада, якобы избавлял от рабства тысячи людей. Гитлер объявил о намерениях Германии положить конец этническим трениям и насилию и способствовать «сохранению национальной индивидуальности немецкого и чешского народов» посредством операции, в основе которой лежит «искреннее желание служить реальным интересам народов, населяющих данную область», отвечающее их собственной воле. Словно узаконивая его намерения, словацкий президент попросил Гитлера объявить Словакию своим протекторатом Цейтлин Ю. В. Проблемы гуманитарных катастроф в современном мире // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3.

Другим полезным интеллектуальным упражнением явилось бы сравнение этих лживых оправданий с мотивами тех интервенций, которые совершаются в эпоху после принятия Хартии ООН -- в том числе интервенций «гуманитарных».

Вероятно, в данную эпоху прежде всего должен приковывать к себе внимание такой яркий пример третьего выбора, как вьетнамское вторжение в Камбоджу, предпринятое в декабре 1978 года с цельна остановить полпотовский террор, который вскоре возобновился и достиг своего пика. Вьетнам предварительно испросил для себя права на самооборону от вооруженного нападения, причем это был один из немногих примеров за всю эпоху после принятия Хартии, когда основания для такой просьбы были достаточно весомыми: режим красных кхмеров (так называемой Демократической Кампучии, ДК) вел кровопролитные атаки в приграничных районах Вьетнама. Весьма поучительна реакция Америки на эту просьбу. Пресса осудила азиатских «пруссаков» за неслыханное нарушение международных законов. Они были жестоко наказаны за свое преступление, состоявшее в прекращении зверств Пол Пота, -- сначала вторжением китайцев, которых поддерживали Соединенные Штаты, затем навязанными США крайне суровыми санкциями. Вашингтон признал правительство ДК в изгнании законной властью в Камбодже: Госдепартамент объяснил это его «преемственностью» с режимом Пол Пота. Не мудрствуя лукаво, Вашингтон продолжал оказывать поддержку красным кхмерам в их непрекращающихся атаках в Камбодже.

Данный пример еще более красноречиво говорит о «практике и обычае», лежащих в основе столь актуальных «формирующихся правовых норм гуманитарной интервенции».

Другой иллюстрацией третьего выбора является индийское вторжение в Восточный Пакистан, произошедшее в 1971 году. Оно положило конец жестокому кровопролитию и гигантскому потоку беженцев (по оценкам того времени, составившему более десяти миллионов человек). США осудили Индию за агрессию, пригрозив ей войной. Киссинджер пришел в крайнюю ярость от действий Индии, видимо, главным образом потому, что это совпало с его тщательно подготовленной тайной поездкой в Китай через Пакистан, в ходе которой можно было бы сделать отличные снимки, рассчитанные на публику. Вероятно, это один из тех эпизодов, которые имел в виду историк Джон Льюис Гэддис в своем восторженном отзыве на последний том мемуаров Киссинджера, где он указывает, что бывший госсекретарь «признает здесь более явно, чем прежде, что на его личность повлияли воспитание, полученное в условиях нацистской Германии, и пример его родителей, вследствие чего он не мог совершать поступки, выходящие за нравственные границы» Ханс-Йохим Зандер Война во имя прав человека? // Orientierung, №.23/24, 15./31.12.1999. Что ж, логика железная, -- как и примеры из биографии, слишком хорошо известные, чтобы перечислять их.

Летопись «гуманитарных интервенций» начинается, конечно, не с пакта Келлога-Бриана, принятого в 1928 году. У них вообще примечательная родословная. Как уже отмечалось, гуманитарная интервенция, по-видимому, является почти всеобщим признаком агрессии и насилия. Конечно, есть и исключения, когда о гуманитарных намерениях вообще речь не идет. Наиболее известные из таких исключений восходят к истокам нашей морально-этической традиции, в свою очередь, вытекающей из божественных наставлений, которые повелевают увековечивать запечатленный в Библии геноцид и истово реализуются представителями избранного народа и их ретивыми преемниками, -- это, например, франкские рыцари, которые тысячу лет назад опустошили Левант, следуя все тому же божественному велению, и «дети Израиля», повиновавшиеся воле Господа в «новом мире», а также бесчисленное количество других эпизодов «священной войны».

Если бы в нашем распоряжении были соответствующие письменные документы, мы наверняка бы нашли свидетельства того, что Чингисхан и Аттила заявляли о своих гуманитарных намерениях. В одной только истории США полно таких иллюстраций: например, Теодор Рузвельт приводил гуманитарные мотивы в оправдание покорения Дальнего Запада, в ходе которого было практически истреблено коренное население (такой же результат к тому времени был уже достигнут на Востоке): «справедливейшей из всех войн, безусловно, является война с дикарями» или установление господства «преобладающих мировых рас» Пураск Н. Миротворческие акции и проблема гуманитарного вмешательства//Власть. - 2002. - № 2..

Когда завоеватели оканчивали свои «безусловно, справедливейшие» войны-- «дело выкорчевывания лесов и индейцев и установления своих естественных границ», как это описывается в самой популярной современной книге по истории дипломатии Там же, они выходили во внешний мир, неизменно руководствуясь возвышенными гуманитарными мотивами. В 1898 году им очень своевременно удалась интервенция на Кубу, позволившая предотвратить ее освобождение от Испании и превратившая ее «фактически в колонию» Соединенных Штатов (по словам двух гарвардских историков), -- тем самым была достигнута изначальная цель новоиспеченных свободных Штатов в области внешней политики Применение силы: «серые зоны права»//Washington Profile: Право и обязанность гуманитарного вмешательства: куем единство, пока горячо, 2003. Это вторжение самонадеянно объяснялось «интересами цивилизации, гуманности и свободы». «Мы взяли в руки оружие, подчиняясь исключительно соображениям гуманности и желая исполнить свои высокие общественные и моральные обязательства», -- ораторствовал президент Мак-Кинли, действовавший «во имя гуманности», «во имя цивилизации». Очевидно, что Теодор Рузвельт и Вудро Вильсон были совершенно согласны с ним, равно как и все ведущие ученые и интеллектуалы американской истории вплоть до наших дней.

Несколько труднее было представить в подобном свете завоевание Филиппин, поскольку в этой очередной «безусловно, справедливейшей» из войн старые борцы с «индейцами» оставили за собой сотни тысяч трупов. Но и эта задача оказалась осуществимой -- ко всеобщим аплодисментам, которые слышатся до сих пор. Президент признался, что он не полностью заручился согласием филиппинцев, чтобы «исполнить великий акт во благо гуманности», который он и предпринял. Но в этом не было необходимости: «Мы повиновались высокому моральному обязательству, возложенному на нас и не требующему чьего-либо согласия. Мы поступали как должно по отношению к ним, ибо это Бог пролил свет на то, что нам должно делать, это было согласно с нашим разумом и одобрено цивилизацией... Освободителю некогда обсуждать с освобождаемыми важные вопросы, касающиеся свободы и власти, когда освобождаемые стреляют в своих спасителей» Жданов Ю.Н. Принудительные меры в международном праве. - М., 1998.

Здесь США не делали ничего нового, они только обогащали опыт применения собственных моделей и методов своих предшественников. После нескольких столетий подобной практики в конце девятнадцатого века появилось соглашение европейцев об обязанности цивилизованных наций делать все возможное для облегчения положения отсталых народов мира -- от Китая до Африки и Среднего Востока, включая сербов, то есть всех «жителей Востока, а значит лгунов, ловкачей и мастеров по части отговорок», как германский кайзер брякнул в самом сердце Европы. Последствия подобной позиции в комментариях не нуждаются.

Более рассудительные лидеры отдавали себе отчет в том, что они делают, и порой описывали свои действия с большой точностью, как, например, Уинстон Черчилль, в январе 1914 года представивший своим коллегам по кабинету министров записку, в которой разъяснялась необходимость повышения военных расходов: «Мы не юный народ с невинной историей и скудным наследием. Мы сосредоточили в своих руках... непропорционально огромную долю мировых богатств и торговли. Мы полностью удовлетворили свои территориальные претензии, и когда мы требуем, чтобы нас оставили в покое и не мешали наслаждаться своей большой и роскошной собственностью, б основном приобретенной посредством насилия и с помощью силы. же главным образом сохраняемой, то другим подобное требование часто кажется менее обоснованным, чем нам самим» Дайзерот Д. «Гуманитарные вмешательства» и международное право. // Neue Juristische Wochenschrift, № 42, 1999.

Черчилль понимал, что даже в свободном обществе эти откровения не предназначены «для широкого потребления». Фразы, выделенные курсивом, не вошли в вариант, представленный в его книге «Мировой кризис», написанной в 1920-х гг. Ставшие известными лишь недавно, они едва ли заняли более заметное место в интеллектуальной культуре и системе образования, чем многие другие им подобные слова и дела, -- например, энергичные выступления того же Черчилля в пользу применения отравляющих веществ против курдов и других нецивилизованных племен и реализация такой возможности, ныне благополучно вымаранная из его биографий Там же.

Поскольку история богата и разнообразна, и многие ее факты хорошо известны, то было бы весьма интересно проследить, как беспечно развивают и даже превозносят идею «нового гуманизма» люди с большими заслугами в области защиты прав человека. Взять, к примеру, Майкла Гленнона, который пятнадцать лет назад осудил механизм «сознательного игнорирования», созданный для того, чтобы закрывать глаза на ужасные вещи, творимые в то время главным цивилизованным государством, хотя оснований для подобного осуждения было не меньше и до, и после того периода. Занимая такую же позицию и сегодня, Гленнон представляет знакомые «досточтимые» идеи как новую точку отсчета, верно избранную цивилизованными государствами, которые теперь должны отказаться от непригодной «анти-интервенционистской» структуры, созданной после Второй мировой войны, и признать, что «провалы старой системы были катастрофическими». Катастрофическими они были без всякого сомнения. Достаточно вспомнить только один ярчайший пример: тогда такие массовые бесчинства, как войны в Индокитае, США не могли бы даже начать под носом у Объединенных Наций из боязни того, что действия главного цивилизованного государства могут лишить смысла само существование ООН, -- и это едва ли единственный пример (но единственный не упомянутый Гленноном, хотя он вполне обоснованно вспоминает советское вторжение в Афганистан). И еще можно вспомнить, что произошло после того, как Международный Суд осмелился оскорбить хозяина, обвинив его в «незаконном применении силы» и обязав прекратить это применение и выплатить существенную компенсацию пострадавшей стороне, а также известные нам -- по крайней мере, мы должны это знать, -- два государства, заблокировавшие своим вето акцию ООН, когда более тридцати лет назад в процессе освобождения колониальных государств данная организация вышла из-под их контроля. Но эти примеры -- не из тех, которые имеют в виду Гленнон и другие Гусейнов В. Гуманитарная интервенция как элемент нового правопорядка//Washington Profile:Современная «философия интернационализма», 2003. Те, что приводит он, поучительны, но я оставлю их в стороне, отметив только основной пример, который он предлагает в доказательство радужных перспектив «нового интервенционизма»: натовская задача восстановления «международной справедливости» в Косове и прекращения «этнических чисток», которая «очевидно, является тем, что США и НАТО как раз недавно начали выполнять». Это настолько «очевидно», что не требует каких-то доказательств или свидетельств, -- все та же знакомая нам позиция, как и констатация совпадения по времени этнических чисток и акций НАТО, предпринятых якобы с целью их прекращения.

В свете истории, который едва ли можно считать недостаточно ярким, вероятно, несколько странно читать о том, что «цивилизованные государства» открывают новую эру человеческих отношений, в рамках которой они присваивают себе право использовать вооруженные силы там, где «это кажется им справедливым», -- даже если такая хвала в собственный адрес слегка смягчается следующими разъяснениями: «Новым интервенционистам предстоит примирить свою потребность в широком одобрении их порядков с неизбежностью сопротивления ему со стороны непокорных, инертных и раскольников. Сторонники нового режима должны решить, не превосходит ли цена отречения от неповинующихся ту выгоду, которую может принести им более упорядоченное состояние мира. В конечном счете этот вопрос будет решаться на практике, если некая критическая масса наций не одобрит решения, которое настойчиво предлагают НАТО и Соединенные Штаты Америки, то это решение вскоре вызовет волну негодования. Но новых интервенционистов не должно сдерживать то обстоятельство, что они могут разрушить величественный воображаемый храм закона, ревностно оберегаемый запретами Хартии ООН, которые направлены против интервенционизма» Гусейнов В. Гуманитарная интервенция как элемент нового правопорядка//Washington Profile:Современная «философия интернационализма», 2003.

Приподнимая вуаль сознательного игнорирования, мы обнаруживаем, что «новый интервенционизм» -- это все тот же «старый интервенционизм», и что нет ничего нового и в различии между «цивилизованными государствами» и теми, кто противится их справедливым деяниям -- «непокорными, инертными и раскольниками» (кому, как не им возражать против цивилизующей миссии первых?). Традиция соблюдается и в определениях категорий: здесь непреложные истины и доказательства становятся неуместными, и требование таковых, вероятно, является вульгарным проявлением «закоснелого антиамериканизма» Гуманитарная интервенция//Washington Profile: Военно-политическая ситуация в мире, 2003.

И нам едва ли следует ожидать «в конечном счете практической» проверки следствий данной доктрины -- или, если уж на то пошло, хотя бы единственного вопроса, который возникает в рамках просвещения, и для ответа на который уже представлена калькуляция выгоды и цены. Запасы свидетельств, в основе которых лежат последствия доктрин, вновь восстанавливаемых сегодня в своих правах, весьма обширны, поскольку эти доктрины уже не раз реализовывались цивилизованными государствами, ныне вновь претендующими на ту же миссию, которую они с такими «ценными» результатами несли народам в течение многих веков.

В практических пособиях по международным гуманитарным законам и других научных источниках признается, что сложно назвать подлинные случаи интервенции, предпринятой с гуманитарными намерениями, хотя гуманитарные претензии в таких ситуациях являются обычным делом, а весьма плодотворные последствия порой имеют и военные действия, осуществляемые по иным основаниям, как это было в ряде упомянутых нами случаев или в поражении нацистской Германии, если уж брать какой-то классический пример. Одной из постоянно приводимых иллюстраций поистине гуманитарной интервенции (о ней всегда говорят в таких случаях) является французская интервенция в Левант 1860 года. Но как-то маловероятно, чтобы история могла предложить нашему вниманию всего одно исключение из этого правила, и как, наверное, следует ожидать, этот пример не выдержит более тщательной проверки, о чем уже достаточно красноречиво свидетельствует научная литература Гуманитарная интервенция//Washington Profile: Военно-политическая ситуация в мире, 2003.

История была бы более безупречной, имей мы в своем распоряжении по меньшей мере один, но прозрачный пример таких намерений. Понятие истинно гуманитарной интервенции в буквальном смысле может оказаться блефом, если только исследованию этого вопроса не воспрепятствует наша привычка к «сознательному игнорированию». Даже если мы и раскопаем ее истинные примеры, в силу озабоченности данной темой мы, видимо, все равно будем поднимать определенные вопросы, кажущиеся нам важными в свете прошлого и настоящего.

1.2 Гуманитарная интервенция в международном праве

Второе фундаментальное положение состоит в том, что предпринимается попытка дать определение гуманитарной интервенции в точных правовых терминах в свете большого количества в основном противоречивой литературы, а также ввиду широкого круга мнений по этой теме и при отсутствии последовательной четкой и прозрачной государственной деятельности в этой области.

Мы не преследуем цель определить правовые отношения между прежними “неприкосновенными” принципами международного права вроде запрета на применение силы, права на территориальную целостность и суверенитет и т. д. и сегодняшним общепринятым мнением, что крупные и систематические нарушения прав человека больше не являются предметом исключительно внутренней юрисдикции законодательства государства (как говорят некоторые аналитики, причиной, по которой можно говорить о возникновении права на гуманитарную интервенцию).

Третьим фундаментальным положением является признание того, что гуманитарная интервенция, по определению, подразумевает использование вооруженной силы и отсутствие необходимости в действительном согласии законного правительства на проведение действий, предпринимаемых третьей стороной -- государством или группой государств. Эти правовые требования, или составляющие элементы, являются по своей сути совокупными. Если один из элементов выпадает, то операция может тем не менее квалифицироваться как обеспечивающая “гуманитарную помощь”, но не может характеризоваться как гуманитарная интервенция В мир пришла мода на гуманитарные интервенции. Независимая информация и аналитика из США// Washington Profile, 2003.

Это означает, что по крайней мере пять ситуаций не подпадают под доктрину гуманитарной интервенции, даже в том случае, если заинтересованность гуманитарного плана присутствует в контексте данных операций:

а) акции с использованием вооруженной силы по просьбе законного правительства (включая акции, предусмотренные соглашениями);

б) акции, происходящие в рамках традиционных миротворческих операций, проводимых ООН;

в) военные операции, предпринимаемые государством с целью спасения своих подданных за рубежом от неминуемой угрозы их жизни или здоровью;

г) акции принудительного характера, не включающие использование вооруженной силы;

д) операции, включающие использование вооруженной силы, предпринимаемые при отсутствии согласия законного правительства, но не обладающие основными признаками гуманитарного характера.

А. Акции, подпадающие под эту категорию, по своей сути и с теоретической точки зрения не нарушают территориальную целостность и политическую независимость, или суверенитет, государств, поскольку правительство дает разрешение на их проведение. Стоит отметить, что существуют ситуации, при которых нелегко установить, что является законным правительством или действительным согласием, однако этот аспект сам по себе не связан с понятием гуманитарной интервенции.

Б. До сего времени миротворческие операции ООН всегда предпринимались с согласия государства, на его территории и на основе соглашения с ООН. Тенденция, существующая в Секретариате ООН и заключающаяся во введении понятия вроде “операции по прекращению огня или/и по наблюдению”, не только выходит за пределы традиционного миротворчества, но и, более того, может основываться на предыдущих соглашениях по прекращению огня, достигнутых соответствующими сторонами Блищенко И.П. Дипломатическое право. - М., 1991.

В. Военные спасательные операции, проводимые с целью спасения подданных страны за рубежом, не подпадают под понятие гуманитарной интервенции, так как эти операции основываются на праве самообороны, как сформулировано в статье 51 Устава ООН 18 . Здесь не рассматривается ни вопрос о масштабности и правомочности подобных операций по спасению в соответствии с Уставом ООН, ни ситуация, при которой предпринимаются военные операции, включающие как спасение своих собственных подданных, так и меры по защите граждан данной страны от неминуемой угрозы их жизни.

Г. Акции, подпадающие под эту категорию, включают принудительные меры невоенного характера. Это экономические и политические меры, не связанные с гуманитарной интервенцией, поскольку этот аспект связан с положением о запрете Уставом ООН на использование силы.

Д. Как показывает практика государств и доктрина, достаточно трудно определить те акции, которые подпадают под последнюю категорию, поскольку это зависит от (субъективной) интерпретации “политических” фактов и дипломатических деклараций, а также превалирующих политических отношений между участвующими государствами. Но для наших целей главным является то, что здесь мы сталкиваемся с военными операциями в контексте, к примеру, содействия народу путем реализации его права на самоопределение, акций по предотвращению агрессии или содействия правительствам в ведении внутренней войны (нередко по открытому приглашению законного правительства) и таким образом, возможно, подпадающих под категорию а), а также с военными операциями, предпринятыми без согласия законного правительства, но направленными на поддержание или укрепление экономических и/или политических интересов. Однако природа этого типа военных операций и связанных с ней правовых вопросов является абсолютно отличной от вопросов, связанных с гуманитарной интервенцией Блищенко И.П. Дипломатическое право. - М., 1991.

Наконец, четвертое положение. Термин “гуманитарная интервенция” иногда используется для отрицания ситуаций, при которых срочно требуется гуманитарная помощь населению вследствие крупномасштабных природных бедствий или же других подобных ситуаций, которые влекут за собой большие человеческие страдания и могут привести к людским потерям, разрушениям и массовому переселению населения.

Эта проблема впервые на мировом уровне была затронута в работе III Комитета Генеральной Ассамблеи (по социальным, гуманитарным и культурным вопросам) в 1988 г., что привело к принятию Резолюции Генеральной Ассамблеи 43/131 от 8 декабря 1988 г. под названием “Гуманитарная помощь жертвам природных бедствий и чрезвычайных ситуаций” Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 43/131 от 8 декабря 1988 г., одобренная III Комитетом 22 ноября 1988 г. (A/43/877). После признания ответственности мирового сообщества по отношению к жертвам подобных бедствий и чрезвычайных ситуаций Генеральная Ассамблея подчеркнула тот факт, что возможность беспрепятственного доступа к гражданскому населению, запасам продовольствия, лекарствам, а также оказание медицинской помощи наряду с другими формами быстрого улучшения ситуации могут позволить избежать роста числа жертв. Возможность доступа к таким жертвам должна быть открыта как для правительственных, так и для неправительственных организаций.

Генеральная Ассамблея акцентировала внимание на том, что в подобных ситуациях согласие соответствующего государства рассматривается в качестве предпосылки для любой освободительной операции, независимо от того, предпринимаются ли данные акции на правительственном или на неправительственном уровне: “Подтверждаем также право на суверенитет соответствующих государств и их основную роль в инициировании, организации, координации и реализации гуманитарной помощи на их территориях...”.

Такие чрезвычайные операции по оказанию помощи, в случае их проведения, должны осуществляться в нейтральной и непредвзятой форме.

Необходимость согласия государства была также подтверждена в Приложении к Резолюции Генеральной Ассамблеи № 46/182 от 19 декабря 1991 г. об “усилении координации ООН действий по оказанию чрезвычайной гуманитарной помощи”: “3. Суверенитет, территориальная целостность и национальное единство государств должны быть полностью соблюдены в соответствии с Уставом ООН. В данном контексте гуманитарная помощь должна оказываться при условии согласия соответствующего государства и основываться главным образом на просьбе данного государства” Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН № 46/182.

Однако операции по оказанию гуманитарной помощи (в т. ч. и чрезвычайной), которые обладают политическими и правовыми рамками, определенными соответствующими резолюциями Генеральной Ассамблеи и программами, организациями и отделениями ООН, выходят за рамки данной статьи, поскольку не имеют отношения ни к толкованию понятия гуманитарной интервенции в международном праве, ни и к типу гуманитарной помощи, который рассматривается в данном исследовании. Поскольку ни тот ни другой не зависят от согласия соответствующего государства, не являются реакцией на масштабные и систематические нарушения фундаментальных прав человека в данной стране и не включает в себя использование вооруженной силы, то они не могут применяться в ситуациях вооруженных конфликтов.

Таким образом, предпочтительнее характеризовать этот тип операций в правовых терминах как операции по оказанию чрезвычайной гуманитарной помощи, принимая во внимание их достаточно сформулированные и разграниченные правовые рамки, и сохранять термин “гуманитарная помощь” для операций, предпринимаемых в ситуациях, указанных во введении (ситуации вооруженного конфликта).

В свете существующего права и в рамках Устава ООН можно представить две теоретические ситуации, в которых применима гуманитарная интервенция.

Первая включает в себя использование вооруженной силы в ситуациях, когда правительство систематически и крупномасштабно нарушает права человека или, говоря иным языком, где правительство подвергает свое население систематической политике террора (к примеру, бывший режим Красных кхмеров в Камбодже). Вторая может быть описана как ситуация, при которой население сталкивается с потерпевшим крах правительством, тотальным хаосом и анархией, вытекающими из данной ситуации и ведущими к этническим, религиозным или/и гражданским волнениям вследствие нарушения прав какой-либо части граждан (“failed state”).

Независимо от того, с какой мы здесь сталкиваемся ситуацией, с первой или второй, релевантные средства в данном контексте -- виды вооруженных акций для уменьшения трагизма ситуации -- являются двусторонними, как правильно отметил Маланчук в своем исследовании о правомочности использования вооруженной силы: “Вмешательство в форме коллективных акций под именем или с санкции компетентной всемирной или региональной организации и, во вторых, многосторонние или односторонние акции государств без такой санкции” Федоров А. Новые тенденции в современном мире: гуманитарная интервенция// Washington Profile: Из двух зол - меньшее, 2003.

1.3 Проблема соотношения гуманитарной интервенции и вооруженных вмешательство ООН

Статья 42 разрешает использование вооруженной силы Советом Безопасности в том случае, если Совет решит на основе статьи 39 Устава, что ситуация представляет собой “... угрозу миру, нарушение мира или акт агрессии”. В соответствии со статьей 24 Устава, только Совет Безопасности может определять, существует ли угроза миру, нарушение мира или акт агрессии и, таким образом, является единственным органом в системе коллективной безопасности ООН, обладающим правом решать, “... какие меры могут быть предприняты в соответствии со статьями 41 и 42 для укрепления или восстановления мира и безопасности”. Статья 39 законно наделяет Совет правом использовать свои политические полномочия для определения мер по поддержанию или восстановлению мира и безопасности. Это право Совета Безопасности на “автоматическую интерпретацию” с целью определения тех ситуаций, которые представляют собой угрозу миру, нарушение мира или акт агрессии, а также принудительных мер, которые должны предприниматься в свете подобных решений, согласно статье 42, если Совет решит, что это необходимо и адекватно ситуации Танья Г. Гуманитарная интервенция и гуманитарная помощь: эхо прошлого и перспективы//Белорусский журнал международного права и международных отношений, 1998. - № 4..

Существуют ли правовые барьеры для Совета Безопасности в положениях статьи 2 (7) Устава? Вероятно нет, поскольку статья 2 (7) открыто заявляет: “Ничто, содержащееся в данном Уставе, не должно давать право ООН вмешиваться в дела, по существу входящие во внутреннюю компетенцию любого государства, или требовать отмены представления таких дел на рассмотрение в порядке настоящего Устава, однако этот принцип не затрагивает применения принудительных мер, согласно главе 7”.

Наряду со сделанными нами ранее замечаниями о том, что в государственной практике и в теории принято не причислять крупные нарушения фундаментальных прав человека к сфере исключительно внутренней компетенции государства, последнее предложение статьи 2 (7) не оставляет и намека на двусмысленность: Совет имеет право вводить принудительные меры, согласно статье 42, если, как отмечено в статье 39, злодеяния и другие систематические или массовые нарушения фундаментальных прав человека внутри государства представляют собой угрозу миру или затрагивают поддержание или восстановление международного мира и безопасности Танья Г. Гуманитарная интервенция и гуманитарная помощь: эхо прошлого и перспективы//Белорусский журнал международного права и международных отношений, 1998. - № 4..

У Совета есть два пути в рамках статьи 42: он может принять принудительные меры, санкционируя проведение военных акций, или же может дать согласие государствам--членам ООН прибегнуть к использованию вооруженной силы. Из-за отсутствия особых соглашений, предусмотренных в статье 43 Устава, Совет не будет прямо решать вопросы о принудительных мерах военного характера, если не доказана их эффективность, возможность и политическая осуществимость в данной конкретной ситуации.

Если санкция на принудительные меры предоставляется государствам-членам, то какая-либо отдельная страна не должна сама прибегать к вооруженной силе для исправления ситуации в соответствующей стране (хотя принудительные меры являются обязательными и для соответствующей страны и для других государств). Это является лишь “рекомендацией, которая подтверждает законность использования вооруженной силы, что запрещено в других случаях статьей 2 (4) Устава”.

Возникает вопрос: обладает ли Совет Безопасности правом вводить принудительные меры, согласно статьям 39 и 42, в ситуациях, описанных в начале данного параграфа? Это мы и рассмотрим в следующем разделе.

После разрушительной второй войны в Персидском заливе Совет Безопасности принял десятью голосами “за” и тремя “против” (Куба, Йемен и Зимбабве) при двух воздержавшихся (Индия, Китай), гуманитарную Резолюцию Совета Безопасности № 688 от 5 апреля 1991 г. Для многих аналитиков данная резолюция являет собой целую веху в деятельности Совета Безопасности в духе Устава: по их мнению, резолюция обеспечивала прочную правовую основу для вмешательства сил союзников, создания “безопасных портов” и введения “зон запрета для полетов”. Согласно этим мнениям, резолюция санкционировала первую операцию в духе главы 7 для целей гуманитарного характера: вопиющие нарушения прав человека и варварские действия против гражданского населения (главным образом против курдов на севере страны), проводимые правительством Ирака, и доказала свою первостепенность по отношению к доселе неприкосновенному принципу суверенитета.

Если глубоко задуматься над данной проблемой, то можно поставить под сомнение возможность создания союзниками “безопасных портов” и введения “зон запрета для полетов”, основывающихся на резолюции. Другими словами, взгляды на Резолюцию Совета Безопасности № 688 до сих пор отражают старые дискуссии между “реалистами” и “теоретиками”, или между сторонниками права на гуманитарную интервенцию и теми, кто утверждает, что данное право не существует в международном праве в период после принятия Устава.

Уже отмечалось, что “только” десять членов Совета Безопасности голосовали “за”, по крайней мере четыре члена (особенно Индия и Йемен) весьма четко выразили мнение о том, что военные принудительные меры, согласно Резолюции Совета Безопасности № 688, являются незаконными; Китай дал понять, что он воспользуется правом “вето” на введение операций по “военному принуждению”. Данные государства считают эту резолюцию не обязывающей к такого рода действиям Пураск Н. Миротворческие акции и проблема гуманитарного вмешательства//Власть. - 2002. - № 2..

В Резолюции Совета Безопасности № 688 не упоминаются ни глава 7, ни формулировка, используемая в Резолюции Совета Безопасности № 678, которая призывала все государства--участники ООН “использовать все необходимые средства” для “восстановления международного мира и стабильности в регионе”. Более того, в Преамбуле резолюции явно присутствует содержание статьи 2 (7), где говорится о суверенитете, территориальной целостности и политической независимости Ирака и всех государств региона.

В оперативной (постановляющей) части резолюции именно Генеральный секретарь ООН должен “преследовать гуманитарные цели” и “использовать все средства, имеющиеся в его распоряжении”, ради срочного содействия гражданскому населению Ирака, находящемуся в крайне сложном положении. Нигде в резолюции нет санкции Совета в отношении государств-членов на вооруженное вмешательство, нигде нет и какой-либо ссылки на проведение коллективных принудительных мер согласно статье.

Точка зрения о том, что резолюция не обеспечивает правовую основу для акций, которые должны последовать за ней, подтверждается не только подготовительными материалами и существующими формулировками резолюции, но и мнением Правового комитета Государственного департамента США, который пояснил, что введение “зон запрета для полетов” было добровольным шагом; резолюция носила “... гуманитарный характер по направленности и являлась добровольной, поскольку не дает ссылки на главу 7 Устава ООН”.

Действительная ситуация показывает, что эти действия не были инициативой составителей (Бельгии и Франции, позднее поддержанных Великобританией и США), направленной на то, чтобы представить обязывающую резолюцию на заседании, поскольку США были согласны на идею создания “безопасных портов” спустя пять дней после принятия резолюции.

Однако действительно верным является то, что в оперативной части резолюции осуждается “подавление гражданского населения Ирака”; Совет настаивает на том, чтобы Ирак “разрешил немедленный доступ международных гуманитарных организаций”. У этой ситуации, однако, существуют “последствия”, т. е. “массовый поток беженцев по направлению и через международные границы” и “набеги через границу”, которые ставили под угрозу международный мир и безопасность в регионе. Таким образом, можно согласиться с Маланчуком, который делает вывод, что резолюция “не может рассматриваться как прецедент для положения о том, что Совет Безопасности расценивает внутренние массовые нарушения прав человека в рамках одной страны как таковые, без трансграничных последствий и как прямую угрозу международному миру и безопасности. Это является важным прецедентом для случаев с подобными последствиями внешнего характера, касающихся нарушений прав человека” Война с Ираком//Washington Profile:Пришла мода на гуманитарные интер-венции//Mignews.com.ua. - 05.10.2002.

Что касается югославского кризиса, то из деятельности Совета нельзя вывести прямых заключений.

В этом случае можно говорить о том, что специальные принудительные меры являлись следствием не зверств и серьезных нарушений прав человека, главным образом в бывшей Югославии, а позже в Боснии и Герцеговине. Хотя Совет Безопасности много раз и осуждал эту жестокость, в данном случае принудительные меры не предусматриваются статьей 42 . Это очевидным образом может быть проиллюстрировано на примере Резолюции № 770 Совета Безопасности от 13 августа 1992 г. Данная резолюция признавала в своей Преамбуле, что ситуация в Боснии и Герцеговине представляет собой угрозу международному миру и безопасности и что крупные нарушения прав человека продолжают иметь место. Совет также признавал, что положение о “гуманитарной помощи” было важным элементом в “попытках восстановить международный мир и безопасность в регионе”. Но кроме “требования” в главе 7, которая обязывает создать беспрепятственный и продолжительный доступ Международного Красного Креста и иных организаций к лагерям, пленным и центрам для интернированных, можно признать, что Совет не был готов предпринять следующий шаг: военные принудительные меры для восстановления нормальной ситуации с правами человека внутри Боснии и Герцеговины. Представляется также важным то, что параграф первый Преамбулы подтверждает “необходимость соблюдать суверенитет, территориальную целостность и политическую независимость Республики Босния и Герцеговина”; эта фраза с тех пор постоянно используется в каждой резолюции по Боснии и Герцеговине Билдер Р. Б. Косово и "новый интервенционизм": Надежда или опасность? // Актуальные проблемы Европы. - 2001. - N 3.

Резолюция Совета Безопасности № 771 (также от 13 августа 1992 г.) осудила практику “этнических чисток” и выразила “... серьезную обеспокоенность продолжающимися сообщениями о повсеместных нарушениях международного гуманитарного права на территории бывшей Югославии и особенно в Боснии и Герцеговине, включая сообщения о массовых насильственных высылках и депортации граждан, захвате и нарушении работы больниц и станций медицинской помощи, препятствовании доставке продовольствия, лекарств для гражданского населения, а также бессмысленных разорениях и разрушении собственности”.

Однако, несмотря на данные “повсеместные нарушения”, подпадающие под главу 7, Совет вновь воздержался от принятия решения по принудительным мерам, указав, что в случае продолжения нарушений он будет вынужден предпринять дальнейшие меры согласно Уставу. Подобные дальнейшие меры, однако, также не были отражены в Резолюции Совета Безопасности № 787 от 16 ноября 1992 г. касательно принудительного введения экономических санкций против Сербии и Черногории. Государствам было дано право на принятие мер по введению эмбарго, но Совет воздержался от санкционирования государств-участников на принятие мер в контексте серьезных нарушений прав человека и продолжающихся этнических чисток 39 . Недостаточная реакция Совета последовала после выявления случаев зверств в лагерях для интернированных и лагерях для женщин (массовые изнасилования). Совет осудил эти “акты чрезвычайной жестокости” и решил продолжать “держать руку на пульсе событий”.

По сравнению с Резолюцией Совета Безопасности № 688, Совет все-таки изменил свою позицию в отношении исключительно внутренних нарушений прав человека в Боснии и согласился, хотя и не единогласно, с тем, что эта ситуация может представлять угрозу международному миру и безопасности. Это стало ясно после резолюций Совета Безопасности по “безопасным портам” или “безопасным территориям”, и особенно Резолюции Совета Безопасности № 815 от 30 марта 1993 г. по мандату сил по поддержанию мира, Резолюции Совета Безопасности № 819 от 16 апреля 1993 г. и Резолюции Совета Безопасности № 824 от 6 мая 1993 г. Более того, в Резолюции Совета Безопасности № 824 Совет оказался готов предпринять дальнейшие шаги, если в том будет необходимость: “Объявляет свою готовность в том случае, если какая-либо из сторон нарушит Резолюцию, незамедлительно рассмотреть принятие любых дополнительных мер, необходимых для ее полного осуществления ...”

Хотя уже известная формулировка “все необходимые средства” и не была использована, Совет практически полностью показал свою готовность прибегнуть к военным принудительным мерам по отношению к нарушениям прав человека внутри страны.