Когнитивная семантика глаголов русского языка

Существенную роль в выделении частей речи на новых основаниях сыграла теория прототипов или лучших представителей класса (Э. Бейтс, Дж. Лакофф и др.), основанная на принципе фамильного сходства Л. фон Витгенштейна: при попарном сравнении членов класса они имеют общие черты, «похожи» друг на друга, как члены семьи, не будучи полностью идентичными. Прототипические представители класса, имеющие наиболее полный набор признаков и считающиеся поэтому его «лучшими» представителями, образуют его ядро; остальные члены класса, которые не имеют ряда прототипических признаков, относятся к его периферии. Прототипичность как свойство категории с полным на то основанием считается одним из наиболее плодотворных положений когнитивной науки [30, 1984; 37, 1988 и др.].

Теория прототипов - это инструмент, незаменимый при исследовании естественной категории, какой современная когнитивная лингвистика считает язык. При использовании прототипического подхода ядром класса существительных является жесткий десигнатор, конкретное, нарицательное имя существительное, обозначающее чувственно воспринимаемый предметный объект, представляющий собой для человека опору в процессе познания им мира. Абстрактное существительное, номинация понятия о признаке объекта окружающей действительности, периферийно.

Граничащее с ним, прототипическое для своей категории прилагательное, - это принятое в когнитивной лингвистике обозначение стабильного признака объекта. Но признак может быть и сиюминутным, преходящим - в этом случае имя прилагательное имеет периферийный характер. Относительно прототипа глагольного класса среди лингвистов нет единства мнений: это и глагол действия (классическое представление), и глагол движения (современная точка зрения) - тогда периферийные глаголы должны обозначать процесс или статальность. Н.

Хомский, стоявший у истоков когнитивной лингвистики, полагал, что дело науки - строить разумные предположения о том, из чего состоит языковое знание. Нахождение критериев выделения частей речи как научной категории и их концептуальное обоснование - одна из насущных задач когнитивной лингвистики, возможные пути решения которой мы предлагаем в данной статье.

В основе выделения любой научной категории лежит пучок признаков, позволяющих идентифицировать члены категории по их совместной принадлежности к категории (интегральные признаки), а также различать их по месту, статусу внутри категории (дифференциальные признаки). Предметные объекты и их признаки, статические и динамические, объективно существуют в «мире как он есть», объединяемые неким общим для всего сущего знаменателем. На ментальном уровне это общее превращается в совокупность интегральных признаков, универсальных для европейских языков, на основе которых можно выделить признаки дифференциальные, характеризующие специфику предметов, их свойств и отношений.

Кластер интегральных признаков позволяет выделить мегакатегорию частей речи как таковую; кластеры дифференциальных признаков, универсальных для европейских языков, дают основание подразделить ее на три «естественные» части речи: существительное, прилагательное и глагол. Таким образом, совокупности универсальных интегральных и дифференциальных признаков, объединяющие в себе общее и различное - когнитивная основа выделения основных частей речи.. Признаки важны не как интериоризованные составляющие кластера признаков, а как ингерентные составляющие воспринимаемых целостностей, позволяющие выделить во всем сущем общее - отнести все, воспринимаемое перцептивно, к мегакатегории знаменательных частей речи, и категоризовать действительность далее, т.е. найти в выделенном общем различия, подразделив на их основе выделенную мегакатегорию на предметную, субстантивную, и две признаковые, адъективную и глагольную категории, указывающие соответственно на статический, стабильный, и динамический, процессуальный, признаки.

Названные категории, которым присущи соответствующие интериоризованные онтологические признаки (интегральные и дифференциальные), и представляют собой когнитивную основу знаменательных частей речи. И мегакатегория знаменательных частей речи, и категории - предметная и признаковая, выделенные на основе кластера интегральных и дифференциальных признаков, - это первичные, таксономические, в понимании М.В. Никитина, классификации, которые «максимально информативны и прогностичны, т.е. имплицируют и предвосхищают максимально широкий объем возможных признаков у вещей данного класса сверх тех, что заложены в основание классификации.

Таксономические классификации следуют за миром и стремятся вскрыть те членения, которые существуют в нем до того, как приступают к классификации. В этом случае которые обеспечивают его природное единство как органичного элемента целостного мира» [38, с.55].

Универсальные признаки - как интегральные, так и дифференциальные - определены инферентным путем на основе дедукции, считающейся в зарубежной когнитологии когнитивным методом исследования [45, 1996]. Эти признаки в зависимости от специфики выделенного частеречного класса могут иметь различный статус: базовый (глубинный, выявляемый лишь рефлексивным путем), или классовый. Классовые, сильные, признаки, воспринимаются человеком - тем отчетливее, чем прототипичнее концепт, содержащий их - имеют небольшую «глубину залегания» в семантической структуре, могут быть легко извлечены и вербализованы. Базовые признаки имплицитны, так как они представляют собой часть глубинной семантической структуры. Согласно взглядам Р. Лангакера, наше построение ментального мира начинается с «регистрации опыта», получаемого в рамках «базовых областей» (basicdomains), от которых мы затем переходим к более высоким уровням концептуальной организации [43, 1988].

К базовым областям он относит среди немногих других пространство и время [44, 1987; 43, 1988], представляющие собой объективную данность, универсальные базовые категории, не сводимые ни к каким другим. Вне пространства и времени не существует ничто. Поэтому когнитология, уделяющая большое внимание онтологическому обоснованию языковых явлений, не может пройти мимо них. Но лингвиста-когнитолога интересует не абсолютное пространство Ньютона, холодное и безжизненное, не учитывающее присутствия человека, а пространство Лейбница, одушевленное присутствием человека, как и время, в котором он живет, которое течет для него.

Очень точно выделила общее в пространстве и времени Н.Д. Арутюнова: «Обращение к «тройственному союзу» Начала, Конца и Целого ставит проблему взаимодействия темпоральных и пространственных категорий в процессе концептуализации действительности» [18, с.4]. Пространство и время, их взаимодействие и их роль в жизни человека - проблема, занимающая лучшие умы человечества на протяжении многих веков. Так, более сотни лет назад Т. Манн устами своего героя задавал волнующие его вопросы: «Время - это функция пространства? Или наоборот? Или они идентичны?» [9, с.24]. Но обе стороны этого единства, и пространство, и время, имеют настолько отчетливое своеобразие, что это дает повод говорить о каждом измерении скорее по отдельности.

При сравнении обеих категорий обращает на себя внимание специфика их восприятия: пространство легко воспринимается визуально, и Наблюдатель может менять свое положение в нем; время становится заметным лишь postfactum, по оставленным им следам; Наблюдатель не волен перемещаться во времени по своему усмотрению. Эти различия тонко подмечены современным композитором и поэтом Глебом Сидельниковым: «Не смог остановить я время - пространство смог остановить». Логическим следствием восприятия и осмысления человеком континуума окружающей действительности является его упорядочение, то есть его категоризация. Универсальные категории «пространство» и «время» превращаются в «локативность» и «темпоральность», базовые когнитивные признаки, которые не сводятся к более простым. Это универсальные интегральные признаки, свойственные всем без исключения концептам вне зависимости от особенностей онтологии объектов, воспринимаемых сознанием. Познание по своей природе антропоморфно.[43, с.24]

Язык - гениальное коллективное создание человечества, незаменимый инструмент для достижения им своих целей. Все, что отражено в языке, пропущено сквозь призму видения человека, познающего субъекта, подверглось его интерпретации.

Тот факт, что пространство и время превращаются в когнитивные признаки лишь при их восприятии и осмыслении человеком, познающим субъектом, позволяет предположить, что кроме двух базовых признаков локативности и темпоральности существует третий - признак антропоморфности, также являющийся интегральным, т.е. присущим всем концептам без исключения. Антропоморфный объект - объект любой онтологии, каким его видит человек в силу законов своего восприятия.

При категоризации объектов или явлений окружающего нас мира базовые признаки «локативность», «темпоральность» и «антропоморфность» превращаются в универсальные интегральные семантические составляющие концептов. В процессе познания мира, при концептуализации его любого объекта или явления все три признака тесно переплетаются и взаимодействуют, принимая участие в формировании значения объекта.

Таким образом, в ментальных репрезентациях любых сущностей из мира «как он есть» кластеры интегральных признаков представлены в полном объеме, отражая то общее, что объединяет все сущее: людей, натурфакты и артефакты, их качества и свойства, движение, в которое они вовлечены, действия, выполняемые ими или по отношению к ним, процессы, происходящие с ними, состояния, в которых они находятся. Это общее во всем сущем является основанием для выделения мегакатегории частей речи.

Кластерные расхождения между концептами разной онтологии, явно наметившиеся уже в сфере интегральных признаков, усиливаются дальше, когда речь идет о признаках дифференциальных, благодаря которым возможно дальнейшее деление мегакатегории частей речи на основные, знаменательные части речи. Все, существующее в этом мире, может быть представлено на оси «пространство - время» [29, с.242] через призму видения познающего субъекта. Временные отношения между объектами находят свое отражение в действиях, вербализуемых глаголами.

Глагол именует собой «активный, переменный, временной признак» объекта [27,с.49], тяготеющий к временному полюсу оси «пространство - время». Сущностный параметр глагола - фазовость. «Отличительной чертой действий и процессов можно считать то, что они существуют пофазно, т.е. в каждый отдельный момент времени существует только отдельная фаза развития действия или процесса, а не действие, процесс в целом … одна фаза непрерывно переходит в другую, т.е. действие и процесс получают свою целостность лишь в рамках всего того отрезка, пока они имеют место. По этому признаку они отличаются от предметов и свойств, которые мыслятся как существующие в каждый момент времени в целом» [3, с.94]. Но, следует заметить, что признак фазовости, неприменимый по отношению к концептам, указывающим на предмет или его стабильные свойства, как чуждый их природе, вполне адекватен, когда речь идет о концептах состояния. В этом случае признак фазовости имеет особенность: состояние представляется не пофазно, а как фаза покоя между двумя процессами, действиями или актами двигательной активности. Параметры фазовости процесса/ действия/ движения и переменности признака познаваемого объекта как когнитивного феномена, вербализуемого глаголом, теснейшим образом взаимосвязаны.

С нашей точки зрения, названные Н.М. Мининой когнитивные характеристики глагола как номинации признака (активный, переменный, временной) свойственны различным таксономическим классам глаголов в разной степени. Все глаголы вне зависимости от их принадлежности к определенному классу именуют временной признак, поскольку темпоральность - интегральный признак, свойственный объекту любой онтологии. Но когнитивная характеристика статальных глаголов, обозначающих состояние, одним лишь временным признаком и ограничивается: stehen, sitzen, liegen и т. п. Содержание глаголов, называющих процесс, шире: это признак не только временной, но и переменный: leben, wachsen и т.п. И, наконец, агентивные глаголы-номинации действия и движения, представляющие наиболее многочисленные таксономические классы глаголов (machen, fahren и т.д.), характеризуются полным спектром когнитивных характеристик: они именуют признак временной, переменный и активный. [37, с.89].

Следует отметить, что параметр активности в различных таксономических подклассах глаголов действия и движения представлен неоднородно, но обычный здравый смысл подсказывает, что в наиболее высокой степени он, как и признак «переменный», характерен для антропонимичных глаголов движения: sichbewegen, gehen, fahren. Мы считаем, что степень проявления обоих дифференциальных признаков прямо пропорционально связана с такой онтологической характеристикой движения, как его темп. Признак, с точки зрения Н.М. Мининой, «неактивный, постоянный, вневременной» называет имя прилагательное. Для него нехарактерен параметр фазовости, а, следовательно, и переменности признака [26, с.72].

Соглашаясь с тем, что прилагательное обозначает неактивный признак, мы считаем, тем не менее, что он может быть не вневременным, а лишь относительно постоянным; по этой причине мы не можем согласиться с распространенным тезисом о принципиальной атемпоральности прилагательных. Любая предметная сущность состоит из материи и пучка признаков, организующих ее и изменяющихся во времени. Меняются признаки - меняется предмет, т.е. и материя, из которой предмет состоит. Исчезают признаки - исчезает материальный предмет, находящийся в пространстве, как таковой в своем прежнем качестве, т.е. вневременной не может быть и материя как носитель признаков. «Течение времени безначально и бесконечно, но все, что происходит во времени, конечно (выделено мной - Л.Б.), то есть имеет временные границы» [18, с.8].

В качестве подтверждения достоверности признака «относительно постоянный», выделенного для предметного концепта, а, следовательно, и для концепта его признака, уместна цитата из работы Т. Гивона: «То, с чем мы сталкиваемся в языках, - это континуум стабильности во времени. Самые стабильные во времени объекты, те, которые медленно изменяются во времени, те, которые в терминах их свойств скорее остаются идентичными себе, лексикализуются в виде существительных [42, с.321]. Универсальные альтернативные признаки «относительно постоянный»/«переменный» и «активный»/«неактивный», как и вышеприведенные интегральные признаки, свойственны всем без исключения объектам окружающей действительности, но как признаки дифференциальные. Они могут быть, как и интегральные, базовыми, латентными, входящими в глубинную семантическую структуру, или классовыми. Дифференциальные признаки позволяют различать категории концептов согласно их онтологии, и в первую очередь продолжить частеречную категоризацию, начатую на основе интегральных признаков.

Дальнейшее членение, субкатегоризация каждой части речи - в основном средствами словообразовательной концептуализации - возможна при расширении диапазона универсальных дифференциальных признаков за счет дополнительных классовых и субклассовых признаков. Для каждого конкретного концепта кластер признаков может быть расширен за счет дифференциальных индивидуальных признаков, что позволяет выявить положение каждого концепта внутри соответствующей субкатегории (прототип vs. периферия). Подведем итог сказанному о кластерах признаков, представляющих собой когнитивную основу выделения основных частей речи: «Подобно тому, как звучит музыкальный аккорд, - слитно, едино, целостно, хотя он и «складывается» из конечного числа отдельных звуков и может быть разделен на свои составляющие, существует кластерный набор каждой отдельной части речи» [3,с.179].

Становление новой концепции частей речи стало возможным, так как она учитывает концептуальные и функциональные свойства частеречных классов слов, а также их прототипический характер, органично соответствующий членению отражаемого мира без жестких границ, в естественном богатстве характеристик.

2.2 Когнитивная семантика глагола как объект лингвистических исследований

Одно из ведущих направлений современной лингвистики-- когнитивная семантика исследует значения языковых единиц как результат познавательной деятельности человека и способ репрезентации знания. Когнитивная парадигма, возникшая на рубеже ХХ-ХХI вв., является новым этапом осмысления проблем языка и мышления, языка и действительности. Достижения когнитивной семантики существенно обогащают представления о языке и становятся неотъемлемым компонентом, без которого невозможно представить семантику как научную область лингвистического знания и как учебную дисциплину.

В лингвистике специфика когнитивного подхода, по мнению большинства ученых, наиболее ярко проявилась в когнитивной семантике. Ученые даже отмечают непоследовательность в употреблении терминов «когнитивная семантика» и «когнитивная лингвистика», которые зачастую смешиваются и рассматриваются как синонимичные. Интерес к когнитивной семантике объясняется рядом причин. Во-первых, в отличие от зарубежных ученых Российские когнитологи исследуют преимущественно естественный язык, в котором находит отражение результат освоения мира человеческим сознанием. Исследование значений языковых единиц позволяет изучать понятийную картину мира. Во-вторых, в до когнитивной, традиционной семантике накоплен значительный опыт исследования значения в соотношении с категориями мышления и категориями действительности. С разных позиций исследовались вопросы связи значения и понятия, значения и значимости, значения и функции; существует множество различных описаний структуры лексического значения с выделением макро- и микрокомпонентов (Л.М. Васильев, В.А. Звегинцев, Н.Г. Комлев, Э.В. Кузнецова, М.В. Никитин, Л.А. Новиков, А.И. Смирницкий, А.А. Уфимцева, Д.Н. Шмелев и др.).

В когнитивной семантике значение также является основным объектом исследования. Но, сравнивая традиционную и когнитивную семантику, мы можем говорить о смещении акцентов в изучении значения. Как пишет Е. С. Кубрякова, «с современной точки зрения вопрос о значении знака должен быть сформулирован как вопрос о том, какое концептуальное или когнитивное образование подведено под “крышу” знака, какой квант информации выделен телом знака из общего потока сведений о мире» [15, с.121].

Обращая внимание не на структуру значения, а на то, как и какая информация о мире представлена в значениях языковых единиц, когнитологи определяют значение как «концепт, схваченный знаком» и говорят о том, что в значении репрезентировано опосредованное языком представление о мире. На основании таких представлений о значении Н. Н. Болдырев называет когнитивную семантику теорией концептуализации и категоризации, теорией того, как человек воспринимает и осмысливает окружающий мир и как

его опыт познания реализуется в значениях языковых выражений [8, с.18].

Появление когнитивной семантики позволило переосмыслить ряд традиционных проблем и поставить перед наукой задачи освоения новых лингвистических объектов. Постепенно сформировался круг тем, интересующих современную когнитивную семантику. Из них к числу наиболее значительных относятся следующие:

1) теория прототипов как способов категоризации мира в сознании человека;

2) проблема словарного представления значения и создание семантического метаязыка;

3) теория метафоры как познавательного механизма человека и источника сведений об организации человеческого мышления;

4) проблема полисемии (по словам Е. В. Рахилиной, «важнейшей задачей когнитивной семантики оказывается описание типов или способов перехода от одного значения к другому» [22, с.299-300];

5) композиционная семантика, то есть семантика языковых единиц, за значениями которых стоят комплексные, полипропозитивные когнитивные сущности;

6) когнитивный статус частей речи, первую очередь глагола как носителя пропозициональной информации.

Вопрос о когнитивной семантике частей речи принадлежит к числу «вечных» вопросов языкознания. Описывая любую лингвистическую систему, мы задаем вопрос о том, какие она содержит единицы и какими типами отношений они связаны. Что же мы можем сказать про систему частей речи (ЧР)? Что значит охарактеризовать ее с когнитивной точки зрения? - Дать представление о когнитивных особенностях системы ЧР - значит отразить когнитивные структуры и когнитивные функции единиц этой системы, а также, что не менее важно, интерпретировать с когнитивных позиций наблюдающиеся в исследуемой системе типы отношений и связей. Для того, чтобы очертить роль системы ЧР в процессах познания мира, фиксации знания и его описания, чтобы понять, какова значимость и реальные функции этой системы в языковой спосособности человека и его ментальном лексиконе, необходимо, по всей видимости, представить прежде всего то, как и в какой форме учавствуют ЧР в языковой репрезентации мира, т.е. каково их назначение во всем этом процессе.

Наверное, ни у кого не вызывает сомнения факт исключительной важности категорий предметности, признаковости и процессуальности для описания семантики ЧР. «Уроки прошлого» явно свидетельствуют о том, что именно этим, а не каким - либо другим категориям отводилась решающая роль в характеристике ЧР. Так, А.А. Шахматов указывал на то, что «различению частей речи соответствует природа наших представлений» и что среди частей речи одна соответствует «представлению субстанции», другая - «представлению о качестве-свойстве» и, наконец, третья - представлению о «действий-состоянии, мыслимых вне сочетания с носителями или производителями их» [56,с.280].

С такой же четкостью пишет об этом и В.В. Виноградов: «Со стороны значения основные части речи, - пишет он, - характеризуются следующими противопоставлениями: 1) существительное о как называющее предмет (субстанцию) противопоставлено всем дугим частям речи - прилагательному, наречию и глаголу как называющим признак предмета или другого признака; 2) внутри частей речи, называющих признак, прилагательное и наречие, называющие непроцессуальный признак; 3) Части речи, называющие признак, противопоставляются также друг другу в зависимости от того, называют ли они признак только предмета (глагол, прилагательное) или признак как предмета, так и другого признака (наречие)» [48, с.437].

Подытоживая эти рассуждения, С.Д. Канцельсон писал: «Ходячие представления о том, сто существительные выражают только несубстанциональные признаки, подрываются многочисленными примерами вторичных значений, идущих вразрез с основными значениями названных частей речи» [51,с.55]. Но ведь из этой же цитаты следует, что все-таки некие первичные значения существуют, а «вразрез» с ними идут значения вторичные. Именно на основании наличия таких вторичных значений делаются, однако, выводы о том, что понятийные основы частей речи - некий лингвистический миф. «В самом деле, - пишет Я.Г. Тестелец, - единственным признаком, по которому мы можем определить, которая из категорий (речь идет о категориях качества, действия или предмета)»[3, с. 121] представлена в данном слове, или другими словами, показателем того, как «мыслится» обозначаемый этим словом денотат, оказывается его частеречная характеристика, которая, таким образом, объясняет «самое себя».

Но аналогичные слова Э. Бенвениста о том, как «мыслится» денотат какого-либо обозначения, можно узнать в специальном эксперименте. Наверно, на вопрос о том, как мыслится стол или стул, любые испытуемые ответят, что это «вещь», «предмет мебели», «артефакт», независимо от того, заметят ли они, что эти слова принадлежат к классу существительных[18, с.146].

Но гораздо более сложные проблемы, связанные с понятийной принадлежностью слова, указывают когнитологи: «Глаголы, - пишут Дж. Миллер и Ф.Джонсон - Лерд, - часто определяют как слова, обозначающие действия. Но такое понятийное определение обычно сегодня отвергается, так как существует немало отклонений от него. «Знать» - это глагол, но это не действие, а «действие» - это существительное. И все же основания в этом определении есть» [58, с.176]. В этом важном рассуждении подняты, собственно, две разные проблемы: одна касается того, как и почему в классе глагольных слов представлены также обозначения не-действии и в каком смысле «знать» может быть все-таки охарактеризовано как процессуальный признак. Другая проблема относится к языку описания, т.е. к метаязыку анализа. Здесь поднимается вопрос о том, почему, характеризуя не-предметные сущности, мы все же используем некие предметные или, скорее, опредмеченные имена.

Начнем с метаязыка описания. В своей «Когнитивной грамматике» Р. Лангакр посвящает этой проблеме важный кусок своей книги. Подчеркивая, что каждый раз, когда он описывает ментальные или психические состояния или явления, он использует субстантивные имена (ум - mind, мышление и мысль - thought, восприятие - perception и пр.), он имеет при этом в виду процессуальные понятия. То же происходит и в том случае, когда он говорит о действиях (actions) или событиях (events). Ему кажется важным отметить, что за всеми этими понятиями и т ерминами стоят величины, указывающие на процессы. Такое обращение к существительному при демонстрации процессуальной величины он называет «реификацией» от англ. reify «представлять как нечто предметное», «овеществлять» [см. например 57, с.78]. Иначе говоря, Лангакр вводит в когнитивную грамматику термин, давно известный в языкознании - термин «опредмечивание», т.е. представление чего-то в виде материальной или субстанциональной (предметной) величины. Для того, чтобы объяснить это явление и правомочность введения в метаязык описания подобных реифицированных, т.е. опредмеченных имен, рассмотрим первоначально, как происходит подобная реификация, а затем и то, для чего она осуществляется.

Идея рассмотрения частей речи как когнитивных категорий принадлежит Е.С. Кубряковой. В монографии «Части речи с когнитивной точки зрения» она пишет: «…существительные, прилагательные, глаголы, предлоги и т. п. объективируют и активизируют при их использовании разные структуры знания и вызывают у нас разные ассоциации, впечатления, образы, картины, сцены и т. п.: разные представления или разные типы репрезентаций» . [52, с.40-41]. При выявлении когнитивных структур, стоящих за частями речи, исследователь обращает внимание на онтологические различия между предметным и процессуальным мирами. Следствием этих онтологических различий является противопоставление существительных и глаголов как репрезентантов противоположных когнитивных структур. По мнению Е.С. Кубряковой, ядром существительных является онтологическая категория предмета, а лучшим образцом класса существительных -- легко выделяемое сенсорным путем физическое тело, обладающее свойством отдельности и целостности и противопоставляемое в пространстве другим телам [52, с.258-260]. Характеризуя когнитивный статус глагола, она выделяет три его существенных признака:

1) хронотопную характеристику («глаголом интерпретируется особое восприятие времени и пространства» [52, с.286];

2) моторную программу, то есть последовательность выполнения действий, необходимых для реализации значения глагола;

3) реляционный потенциал, то есть способность устанавливать связи между объектами, «открывать» места для актантов-- участников ситуации и сирконстантов-- обстоятельств.

Все это, по словам Е.С. Кубряковой, «делает категорию глагола базирующейся не столько на одном-единственном концепте, сколько совмещающей самые сложные для человеческой мысликонцепты времени и пространства с их достаточно условным, но антропоцентрическим членением» [52, с.286].

Когнитивные исследования глагола начали проводиться недавно, но уже определились основные их направления и кругпроблем:

1. Когнитивное моделирование глагольной многозначности (Г.И. Кустова, Е.В. Падучева, Р.И. Розина). В основе концепции лежит идея смыслового единства значений многозначного слова, обеспечивающая определенную логику семантической деривации. Задача исследователя-- сформулировать закономерности семантических переходов, выявить механизмы и модели семантической деривации, выяснить, какие параметры значения глагола принимают наиболее активное участие в развитии значений, определить, являются ли модели семантической деривации регулярными, то есть повторяющимися в семантических парадигмах разных слов. Результатом моделирования деривации глагола стала система «Лексикограф»-- семантический словарь, представленный в форме базы данных [53, с.126].

2. Изучение пространственной организации глагольной лексики, выделение и характеристика семантического, денотативного, деривационного и концептуального пространств русского глагола (Л.Г. Бабенко). Рассматривая, как в значениях глаголов интерпретируется информация о процессуально-событийном мире, Л.Г. Бабенко формулирует способы существования русской глагольной лексики в терминах пространства. Она пишет: «Использование понятия пространства в лексикологических изысканиях позволит, как нам кажется, по-новому увидеть организацию лексики, так как основной для рассмотрения становится проблема связей слов, измерения этих связей в параметрах “близкое - далекое”. <…> На наш взгляд, можно выделить следующие типы пространственной организации лексики: лексическое пространство, лексико-семантическое, денотативное и концептуальное. Каждое пространство состоит из компонентов, а также из специфических объединений этих компонентов(комплексов) на основе близости расстояний между ними» [46, с.11].

3. Исследование особенностей концептуализации глагольного значения и характеристика полипропозитивных глаголов.

4. Функциональная категоризация глагола [47, с.78].

Понимая категориальное значение глагола как «функциональное отношение между предметом мысли и образом знака», Н.Н. Болдырев (1995) отмечает синтагматическую и синтаксическую ориентированность глагола, связанную с выполнением им в предложении функции предиката. Формирование смысла, передаваемого глаголом, происходит в момент его использования в речи и определяет функциональную категоризацию глагола. Исследователь пишет: «…понятие функциональной категоризации основывается на признании интегративного принципа формирования смысла высказывания -- как результата взаимодействия лексических и грамматических значений всех слов, используемых в высказывании.

Соответственно то или иное функциональное осмысление слова, обусловленное его функциональной категоризацией, представляет собой многофакторный процесс и обеспечивается использованием необходимых слов в определенной грамматической форме и в определенном сочетании друг с другом в рамках конкретной грамматической структуры высказывания»,[47, с.97-98].

Наряду с решением общетеоретических проблем, ученые исследуют концепты, репрезентированные отдельными глаголами. Например, в сборниках разных лет, объединенных в серию «Логический анализ языка», представлены исследования многих глаголов [см.: 29, 60, 61]. В когнитивном аспекте рассматриваются отдельные семантические классы глаголов, например: глаголы звучания,глаголы восприятия [53], глаголы иррациональногопонимания [50], глаголы беспорядочного движения[54] и др.

В основе когнитивной семантики лежит представление о том, что значение любой языковой единицы является отображением когнитивных структур, то есть структур сознания, мышления и познания мира. Значения языковых единиц детерминированы познавательными способностями человека, они не являются готовыми структурами, а формируются в процессе познания. Задача исследователей -- выявить закономерности концептуализации и категоризации мира, отображенные в семантике языковых единиц. Приоритетным направлением когнитивной семантики, как и семантики в целом, является изучение центрального объекта языкознания -- слова, аккумулирующего знания человека о мире.

Внимание зарубежных и отечественных лингвистов всегда было приковано к проблеме изучения лексики в целом и лексической семантики в частности. Слово выступает основной структурно-семантической единицей языка, которая служит для наименования предметов, их свойств, явлений. Всеми без исключения исследователями признавалось наличие у слова семантической составляющей, а именно семантического содержания.

Самой сложной и самой емкой частью речи, как грамматически, так и семантически, можно без сомнения назвать глагол. Именно глаголы имеют сложную семантическую структуру; могут выражать действия субъекта, направленные на объект, а также свойства, замкнутые в субъекте. Глаголы по своим когнитивным характеристикам ориентируются на отражение процедурального значения и способа бытия объектов. Это позволяет рассматривать глагол с точки зрения не одного концепта, а преломлять разнообразные сложные для человеческой мысли концепты.

Принцип антропоцентризма, положенный в основу изучения глагольной лексики, являющийся исходным в описании языкового материала в соответствии с функциональным подходом, позволяет представить глагольные лексические единицы через призму восприятия человека. Таким образом, в организации глагольной лексики отражаются наши представления о языке: когда деятельность и состояние человека противопоставляются деятельности и состоянию живых существ, предметов и явлений объективной реальности.

Причинно-следственные связи между явлениями внеязыковой действительности ярко представляют мирв развитии. Этот же тип связей пронизывает и эмоциональную сферу человека, что на языковом уровне выражается понятиями каузальность, каузация. В логике «каузация» (от лат. causa причина) определяется как «то, что предшествует другому и вызывает его в качестве следствия» [15, с.52].

В лингвистической литературе представлено узкое и широкое понимание каузативности. При узком понимании категория каузативности реализуется в каузативных глаголах, которые считаются ее морфологическим ядром [9, с. 17]. Традиционно под каузативными понимаются глаголы, способные выразить ту мысль, что субъект заставляет действовать, а не действует сам, ср.: кормить, поить и др.

Понятие каузативности ярко проявляется в семантике лексических единиц, называющих эмоциональное переживание (состояние) человека. В лингвистической литературе известно описание особенностей каузации различных эмоциональных состояний человека (например, страха; смущения; печали; смеха и др.).

Вот ряд эмотивных глаголов, выявленные в трилогии Жаксылыкова А.Ж.

«Сны окаянных»:

Страх (6)	Печаль (8)	Зло (5)	Смех(7)	Радость (5)	Беспокойство (4)
Бояться страшиться суетиться трепетать трусить трястись	Плакать грустнеть грустить Ныть обижаться реветь рыдать сердиться	Бушует беситься зубоскалить кричать скалиться	смеяться , усмехнуться , посмеялся, засмеялся хихикать хохотать веселиться	Радоваться восхищаться восклицать засветить светятся	Ворочаться Ахать Галдеть Копошиться

Я даже способен восхититься тобой в ту блистательную сценическую минуту, когда ты со скорбным видом подходишь к палате, где на последнем ложе дотлевает тот, кто был побежден и бесконечно унижен тобой. (24 с.)

Китаец, щеря желтобузый рот, радовался своей проницательности и моему неведению:

- Река большая, как дракон, а душа у нее мышья. (28 с.)

Хе-хе-хе…, - полузакрыв и без того утонувшие в морщинах глаза, старик дергался, суетился в мелком бесноватом смехе. (28 с.)

-Ну, ну … Развесилился… А знаешь ли ты, пень трухлявый, что хорошо смеется тот, кто смеется последним?- буркнул я, на всякий случай отодвигаясь в сторону. (28 с.)

Он наклоняется ко мне, перегнувшись через горизонт, хрипит, смеясь и плача:

- О, сын степного волка! (29 с.)

Да, признаюсь, сердце ныло и стонало при виде великолепных самоцветных образцов, которым была суждена роль сувениров для иностранцев. (29 с.)

В этом расслоенном полете сквозь время я был и самим благородством, и воплощенной подлостью, я умирал за Дездемону, но и сам был душителем-Отелло, всюду и везде, и как жертва, и как палач натыкался на себя самого, проникал в глубины своих же чувств, разливался безудержными эмоциями, плакал обиженным мальцом, хохотал до умопомрачения, бесился, мудро молчал, ерничал, бросал реплики, выплеснувшись за человеческую форму, бурлил ручьями, рассекал воздух шустрой птичьей стаей, и тем же шумным воздухом обтекал восторженные пернатые тела, всюду суетился, мельтешил, копошился…..дико хохотал, хватаясь за живот, горько рыдал в одиночестве,… 33-34 с.)

Арман досадливо усмехнулся, передернул плечами. (37с.)

Однако он лучше владел собой, холодно, скептически улыбался с видом заправского, видавшего виды сноба. (38 с.)

Всюду хохотала, гомонила и веселилась молодежь. (38с.)

Мы загорались до безумия в своей любовной молитве, смеялись, кричали под летящими звездами своих миров. (39 с.)

Он кричал, дико хохотал, шлепал себя по лысине, жадно ел и все время крутил круглой мясистой головой… (41 с.)

Чудовищу был враждебен свет космоса, также он боялся тех, кто пытался возвыситься до него. (42 с.)

«Хоч!... Хоч!... Малай!» - прокрикивает он с осла, и умиротворенно щурится, ласково улыбается солнцу. (43 с.)

Как будто я ничем иным никогда не занимался и не было в жизни ничего приятней чем бодренько трусить за ишаком, кивая в такт мокрой головой и радоваться движению бессмысленной животной радостью. Улыбается старик улыбкой блаженствующей на солнце ящерицы, расплываюсь всем лицом и я, чувствуя на сердце легкий огонек счастья. Подпрыгая, задыхаясь от усердия, я выкрикиваю что-то бессвязное, лишь бы хозяин обратил на меня внимание: «Правда, погода сегодня хорошая?». Счастье так очевидно, так пронзительно , что я готов расплакаться. (43 с.)

Вот так два-три раза в неделю суетливо, тряско, весело несемся мы, рысим, семеним по пыльной дороге, улыбаемся встречным, подмигиваем, строим приветливые гримасы, припеваем и мурлычем казахские, китайские, уйгурские мелодии, пританцовываем и приплясываем со всем нашим удовольствием. (44 с.)

… Я радовался радостью матушки, видя ее счастье? … Матушка будет часто сердиться, так что лучше держаться подальше от нее, иначе запросто можно заработать шлепок по попе… Я боялся его и тянулся к нему. (45 с.)

У него был громкий голос, резкие движения и толстый богровый нос, которого я страшился… Той камчой однажды он ударил матушку, когда я ненароком похвастался, что домой приходил дядя-бригадир и подарил конфетку. В тот день, напуганный, я долго ревел, потому что никогда не видел коке и матушку такими злыми. (45 с.)

Затем она ушла на работу, а я пол дня плакал, прижавшись у сундуку… Я плакал еще от другого сложного и глубокого, невыразимого чувства, которое коготками царапало душу. (46 с.)

Опять кукурузный заблудший малецигрался с пылью и смеялся теплой щекотке. (46 с.)

Обогнав всех, я оборачивался, дразнил Уку и Манка, хохотал, веселился, вызывая слезы раздражения и обиды у своих посрамленных соперников… Я смеялся от души, веселился и хохотал, веселился до упаду , потому что истекал срок легких дивных дней, потому что будущее свершилось еще до моего рождения и мое небо давным давно летело к заветному камню. (47 с.)

… он мог отвернуться в неловкую минуту, … широко улыбаться и дружески хлопатьпо плечу, и чем глубже становилось сознание никчемности лживой игры, которую они затеяли, тем естественней казалось его изощренное поведение. (52 с.)

Да, я умею, как никто другой улыбаться всем лицом, любезно кланяться и приветственно трогать край шляпы, подмигивать и дружески шевелить губами, делать теплые или радостные глаза, ахать и восторженно восклицать с подражаемой интонацией: «Ба, старик!... Сколько лет, сколько зим!» (в то время как хочется послать к черту)… (53 с.)

Внезапно меня разбирает смех , и я заразительно хохочу, зарываясь с головой в подушку, трясусь, будто вибратор, на пыльной циновке… (53 с.)

Ты бы от души посмеялся над такими роскошными выдумками , как милосердие , сострадание, самопожертвование, но своему рабу пропасть ты не дашь… Ты зубоскалишь, и даже за самой твоей мрачной миной скрывается смех . Ты хихикаешь ишмыгаешь , ерничаешь и притворно угрожаешь , прыскаешь в кулак, шутовски заводишь глаза в позе гордеца и в то же время внутри себя, сообразно с мускулистой интуицией древних, странное неисповедимое молчание, породненное с пустотой. (54 с.)

Напрасно ты боишься меня и подальше прячешь жестяные коробки из-под жасминового чая, туго набитые деньгами, бичу они ни к чему. (54 с.)

Но чаще я плачу, бессильно и скорбно рыдаю на полуистлевшей циновке. (54 с.)

Потрясенный, я хохотал и рыдал над пылающей образами ночью. (55 с.)

Они порхают горяттак щекотно трогательно под сердцем Трогательно горячо под сердцем Они летают светятся и хочется смеяться Я всегда смеюсь когда щекочут сердце бабочки Я всегда хохочу и кувыркаюсь в стрекочущей гулкой траве а бабочки трогают под сердцем (56 с.)

….когда я сказал что возмешь с собой горы на джайлау стало так хорошо что засмеялся радостно так хорошо что разревелся в три ручья (57 с.)

Это было через мгновение на следующий день после радости чибис боялся что ты уедешь без меня и когда ты шагнул к двери разревелся во все горло схватился за твои штаны и не отпускал пока снова не стало легко и хорошо и не показалось вновь что это за день

смеялся белыми быстрыми словами которые любили пахучий дымно-тягучий луг коровы Майи на душе было трогательно и немножко темно чибис не знал понравится ли травам со своей размозженной головой боялся плакал и канючил если вернусь на луг то снова превращусь в маленькую жалобную птичку с красными крапинками на головке.

В птаху с красными крапинками на хохолке превратиться боялся и плакал и повторял Коке мне больно так больно (57 с.)

Когда ты сидишь очага и твои глаза прозрачно лунносветятся люблю вечер матушку тихие тени и молчу душой бабочкой (57 с.)

Она нисколько не боится прутика притворяется и обижается когда ее догоняют

Она обижается а глаза сияют и пахнут молоком

Хаияхаия кричу и смех звонко переливается вокруг (58 с.) [49, с.24-58]

Эмотивные каузативные глаголы выражают воздействие на объект, вызывающее изменение его состояния или деятельности. Эти глаголы в своем лексическом значении содержат сему каузация, ср.: беспокоить, тревожить. Большая часть эмотивных каузативных глаголов имеет так называемую коррелятивную пару - глагол, отличающийся от каузативного только одним семантическим признаком - отсутствием каузативного значения (типа волновать - волноваться, радовать - радоваться) [9, с.63], однако эта точка зрения не является однозначной. Выделяются и такие глаголы эмоций, которые не имеют каузативного коррелята, что объясняется определенными деривационными и семантическими причинами. Мы разделяем широкое понимание каузативности вслед за Ю.Д. Апресяном, А. Вежбицкой, Г.А. Золотовой, Т.А. Кильдибековой и др. и понимаем ее как семантическую категорию, выражающую причинно-следственные отношения между реалиями внеязыковой действительности, т.е. как каузальность. Но для анализа семантики эмотивных глаголов важно четкое выделение и каузативности в узком смысле этого слова, т.е. как причинения через побуждение, так как при реализации именно этой семантической характеристики в значении переходного эмотивного глагола невозможна трансформация конструкции с этим глаголом в конструкцию с возвратным глаголом.

Под эмотивным переходным (прямопереходным) понимается глагол, называющий воздействие на объект, в результате чего последний изменяет свое эмоциональное состояние (типа печалить, огорчать, обрадовать, рассердить).

Термин «рефлексивный глагол» в лингвистике трактуется неоднозначно. Во-первых, с точки зрения формы, т.е. как глагол, имеющий возвратную частицу -ся, соотносительную с возвратным местоимением себя (типа умываться, одеваться) [38, с.86-93],и, во-вторых, с точки зрения содержания, поскольку слово «рефлексия»обозначает погруженность в себя, анализ собственного психического состояния` (типа волноваться, умиляться, горевать, досадовать) [4; с.21].

Мы придерживаемся второй точки зрения и под рефлексивным понимаем глагол, обозначающий испытываемое субъектом внутреннее эмоциональное состояние безотносительно к тому, есть в его формальной структуре аффикс -ся или его нет. Так, рефлексивами являются не только возвратные глаголы типа радоваться, сердиться, но и невозвратные глаголы типа горевать, грустить. Мы считаем, что в семантической структуре и переходного (типа сердить, страшить), и возвратного (типа сердиться, страшиться) глаголов содержится сема каузация эмоциональной деятельности` субъекта. В такой трактовке мы разделяем взгляды Л. Н. Иорданской в отношении того, что эмоции, называемые такими рефлексивными глаголами, каксердиться, страшиться, восторгаться, беспокоиться, радоваться, называют эмоциональные состояния, вызываемые в субъекте определенной оценкой некоторого события, а не как возникающие сами по себе.

Следовательно, каузативный (каузальный), т.е. причинный, компонент входит в семантику как переходных, так и непереходных глаголов [12, с.67]. Ср.: Неожиданный приезд гостей рассердил его - Он рассердился из-за неожиданного приезда гостей. Но такая точка зрения не является общепринятой.

Сегодня плодотворно изучается специфика глаголов типа радоваться - радовать, участвующих в образовании синтаксических конструкций, которые сопоставляются по следующим признакам: диатезному, формальному, семантическому, коммуникативному и др. Такие эмотивные глаголы не имеют единого терминологического обозначения. В российской науке они рассматриваются в разных терминах: как каузативы, как конверсивы, как глаголы с разными диатезами, - что, по-видимому, обусловлено семантической и грамматической многомерностью этих языковых единиц.

В исследовании семантических оппозиций эмотивных глаголов мы опираемся на понятие «концептуальная структура» в трактовке Е.В. Падучевой, ср.: одной и той же ситуации может соответствовать не сколько разных концептуальных структур, которые выражаются разными формальными средствами и зависят от оценки и фокуса внимания. При любой концептуализации фрагмента действительности одни аспекты реальности акцентируются, другие уходят в фон: происходит схематизация реальной действительности. При этом затушеванные аспекты имплицитно присутствуют в контексте сделанного высказывания [59,с.87-91]. Основываясь на взглядах Е.В. Падучевой, представим наше видение участников коммуникативной ситуации, описываемой эмотивными глаголами.

Глагольная лексема, употребленная в высказывании, описывает некую конкретную ситуацию. Ситуация наденотативном уровне понимается как фрагмент реальной действительности, а на сигнификативном как семантическое соответствие денотативной ситуации. Мы разделяем мнение B.C. Храковского: «Абсолютная ситуация фактически представляет собой пропозицию, семантическим центром которой является предикат» [41, с.125].

Ситуация, описываемая глаголом, предусматривает определенный набор конкретных участников аргументов, или актантов (по терминологии Л. Теньера). Каждый из участников в той или иной ситуации выполняет некоторую семантическую роль, соответствующую определенной семантической валентности. Под семантическими мы понимаем такие валентности слова, которые присоединяют к нему синтаксически зависимые слова и каждой из которых соответствует переменная в толковании его значения [47, с. 120]; под семантической ролью понимается сокращенное обозначение для компонента или связки компонентов в толковании глагола. На базе ролевой структуры глагола основывается понятие диатезы. Мы понимаем диатезу как соотношение единиц нескольких планов: референтного, семантического, синтаксического и коммуникативного [20, с.40].

На референтном (денотативном) уровне выделяются следующие участники ситуаций, определяемые эмотивным глаголом: Носитель эмоционального переживания и Каузатор эмоционального переживания(в дальнейшем изложении - соответственно Носитель и Каузатор). Носитель - это тот, кто испытывает определенное эмоциональное переживание (находится в нем). Каузатор - это тот (то), кто (что) вызывает(порождает) определенное эмоциональное переживание Носителя. Ср.: Я даже способен восхититься тобой в ту блистательную сценическую минуту, когда ты со скорбным видом подходишь к палате(Носитель - я, меня; Каузатор - поступком, поведение). [49, с.24]

На семантическом уровне каждый из участников ситуации представлен определенной семантической ролью (одной или несколькими). Носитель может быть представлен семантическими ролями Агенс, Экспериент и Пациенс. А Каузатор, выступающий при эмотивных глаголах как гиперроль, семантическими ролями Агенс, Причина и Содержание.

Агенс - это тот, кто осуществляет эмоциональный процесс. На синтаксическом уровне Агенс выражен подлежащим. Ср.: …ребята, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться [49, с.24]

(Агенс гости). В данной фразе, как представляется, отражается та мысль, что «Эмоция мобилизует энергию, которая ощущается субъектом как тенденция к совершению действия. Эмоция руководит мыслительной и физической активностью индивида» [28, с.180].

Экспериент - это тот, кто переживает, ощущает эмоциональный процесс. На синтаксическом уровне Экспериент выражен подлежащим или дополнением. Ср.: Я волнуюсь за тебя; В птаху с красными крапинками на хохолке превратиться боялся и плакал и повторял Коке мне больно так больно - Это огорчает ребят[49,с.57]

Пациенс - это тот, кто подвергается эмоциональному изменению. Особенностью высказываний с предикатами эмоций, выраженными переходными глаголами, является то, что семантические роли Экспериент и Пациенс могут совмещаться в одном участнике ситуации -Носителе, поскольку это лицо одновременно и воспринимающее эмоциональный процесс, и подвергающееся в результате этого восприятия эмоциональному изменению [20, с. 23].

Причина - это событие/состояние Х, которому соответствует компонент ?X вызвал/воздействует на Y`[20, с. 23].

Причина представлена пропозитивной лексикой (типа приезд), ср.: Приезд этих гостей сердил его Он сердился из-за приезда этих гостей (Причина приезд, из-за приезда), а также признаковой лексикой (типа болезнь), ср.: Его болезнь беспокоила меня - Я плакал еще от другого сложного и глубокого, невыразимого чувства, которое коготками царапало душу. (46 с.) (Причина - болезнь, из-за невыразимого чувства).

В роли Содержание выступают, как правило, имена лиц или предметов, которые являются объектом мысли Носителя эмоционального переживания. Ср.: Эта девушка волнует меня (Содержание - девушка)

* Я волнуюсь из-за этой девушки.

Доказательством того, что Причина и Содержание - две разные семантические роли, реализуемые Каузатором, служат разные предложно-падежные конструкции, выражающие Каузатора. Причина обозначается предложно-падежной формой с предлогами из-за, оттого. Ср.: Он расстроился из-за приезда гостей; Она грустила оттого, что осталась одна. Содержание предложно-падежной формой с предлогами о(об),по поводу, а также беспредложными падежными формами имен. Ср.: Она беспокоилась о сыне; Он грустил об ушедших годах; Она обрадовалась подарку; Эта девушка волнует меня. В качестве диагностического контекста вместо эмотивного глагола целесообразна подстановка ментального предиката, ср.: Она думала о сыне; Он думал об ушедших годах; Она думала о подарке, Я думаю о девушке, что невозможно при Каузаторе, представленном семантической ролью Причина.