Языковая личность Петра Великого (Опыт диахронического описания)

Нетерпеливая натура Петра I проявилась в том, что среди эпитетов-обстоятельств наиболее частотными в его языковой личности оказалось прагматическое слово наискоряя, о котором мы уже писали выше, а также древнее наречие русского языка зело с оценочным значением 'сильно, очень, весьма' (СРЯ XI-XVII, 5, 371). Обладая архисемой 'в высокой степени', оно выступает сквозным оценочным элементом прагматикона Петра I, с помощью которого российский император вербализовал основной целевой мотив своей деятельности - как можно быстрее достичь результатов от своих реформ, результатов, которые Петр хотел видеть при своей жизни (хотя, как мы теперь знаем, он работал на века). Огромная масса дел требовала энергии и главное - в о л и, которой у этого человека оказалось достаточно, чтобы действительно при жизни увидеть многое из того, что было задумано его гением реформатора. Поэтому почти каждое действие, направленное на окружающий его мир и исполнявшееся другими, Петром специально определяется через обстоятельство с оценочной коннотацией, заложенной в лексеме зело и ее синонимах очень (очюнь, очинь и весьма (весма). В данном синонимическом ряду именно первый вариант (зело) оказался доминирующим и потому наиболее активным, выражавшим основную интенцию Петра - сделать порученное дело с максимальной степенью качества и в срок. Поэтому, видимо, указанная лексема регулярно используется им в письмах и бумагах различной жанровой принадлежности и в целом характерна для деловой письменности его времени, к которой Петр имел прямое или косвенное отношение. Сравним употребление этого прагматического наречия в его языковой личности при глаголах (а также причастиях и наречиях) разной семантики:

…чтоб он учинил то без поползновения, в чем клялся зело (Ф.М.Апраксину. XI, 2, 159. 1711); При сем объявляем вам, что зело нам потребны мастеры, которыя умеют … суды делать (Х. Бранту. IX, 1, 370. 1709); зело вам благодарствую, что вы в такое полное число и доброе состояние кавалерию приводите (А.Д. Меншикову. VII, 1, 187. 1707); Посылаю вам текен одной машине, которая для взводу судов чрез пороги зело удобна (Ф.М. Скляеву. VII, 1, 79. 1707); В Троицком зело надобно разводить сады, также и травы всякие (И.А. Толстому. VIII, 1, 41. 1708); Також и в протчих местах около Китаю, где зело нужно, ломай и береги препорцию фортеции (В.Д. Корчмину. VI, 47. 1706); Понеже зело высокопотребно в настоящим времяни, ради общаго совету, вам к нам быти, того ради желаем, дабы ваша милость … прибыти изволил (К Литовскому поскарбию Л.-К. Поцею. VII, 1, 80. 1707); Также зело надобно старатца, чтоб будущею зимою в Питербурх поставить больше правианту (Сенату. XII, 2, 65. 1712); Также и камисары зело плохи и к тем делам незаобычны (Сенату. XII, 2, 132. 1712) и мн. др.

Если обратить внимание на жанр письменного памятника, то можно заметить, что данный прагматический элемент 'зело' Петр применяет как в письмах различного типа, так и в деловых документах, что говорит о том, что оценочная лексема 'зело' в первой четверти XVIII века выполняла функцию нормы. Об этой нормативности для выражения умеренно-оценочного значения можно судить по небольшому эксперименту, который мы провели, проанализировав путем сплошной выборки 200 страниц письменного текста, взятого наугад из собрания «Писем и бумаг императора Петра Великого» (т. IX, 1, 8-208. 1709). Количество страниц также было условным, но, на наш взгляд, достаточным, чтобы увидеть определенную закономерность в использовании Петром I данной прагматической единицы и ее синонимов. Результат оказался предсказуемым, так как на указанной площади письменного текста Петр 80 раз употребил рассматриваемые оценочные лексемы, из них соответственно: зело - 60 раз, гораздо - 10, вес(ь)ма -8, очинь (очюнь) - 2 и вел(ь)ми - 1 раз. Эти данные интересны как для изучения языковой личности Петра Великого, который, как видим, был весьма привержен к эпитизации оценочных свойств явлений действительности, так и для русского языка этого времени в целом, поскольку дает возможность через отдельную языковую личность предложить некоторые лексикологические наблюдения частного порядка. Так, можно говорить о затухании употребления в этот период истории русского языка церковнославянизма вел(ь)ми (например, СРЯ XI-XVII, 2, 71-72 приводит иллюстрации с его использованием в таких памятниках книжно-славянского типа, как Житие Бориса и Глеба по списку XIV в. и в наречном значении в Новгородской первой летописи по списку XIII-XV вв.). В языковой личности Петра I он эпизодичен, как и эпизодичны и такие относительно новые в языке прагматические лексемы, как очинь (очюнь). Ср.:

1. Что секвест или отдача Вердера и Бремена за третьяго весма отставить, а предлагать гановерскому двору, …чтоб вступил явно в войну (Решение по предложениям ганноверского посла А.-Г. Бернсдорфа. XI, 2, 159. 1711); Також и переплет против оных же, ибо нынешней присылки очюнь дурен (И.А. Мусину-Пушкину. IX, 1, 12. 1709); I, буде то правъда, очень худо, что простерегаете таких дЂл i к нам не пишете (В.Л. Долгорукому. XII, 1, 168. 1712) и нек. др.

На фоне умеренно-оценочных эпитетов особо обращает на себя внимание такая индивидуальная особенность языковой личности Петра Великого, как активное применение им максимально-оценочных эпитетов. Именно их регулярное применение в его речевой практике позволяет говорить о Петре I как сильной языковой личности. Эта сила языковой личности проявляется в колоссальной экспрессивно-эмоциональной мотивации подобных единиц в его дискурсе. Именно наличие эпитетов подобного рода придает дискурсу Петра I исключительную энергию. В них с наибольшей полнотой проявилась такая уникальная черта личности Петра, как его в о л я к преодолению бесконечных препятствий на пути построения государства нового типа. Не случайно такой крупный писатель наших дней, как Даниил Гранин, своим чутьем художника слова, творца заметил эту черту Петра I, написав в своем новом романе о нем следующее: “Феномен Петра заключался в его воле” (Гранин 2002, 34). Эта справедливая характеристика русского императора представляется нам исключительно точной, ибо практически все прагматические элементы его языковой личности выступают вербальными средствами воплощения этой воли через его языковую личность. Воля - это тот движущий элемент натуры Петра, который получил свое воплощение и в эпитете любого типа, особенно - в максимально-оценочном, образном по экспрессивной и художественной своей природе. Эпитеты подобного рода в целом делают дискурс Петра Великого ярким, оценочным, сквозь который прорываются чувства живого человека, положившего всю свою жизнь на алтарь Отечества, что и сделало его язык не бесстрастной фиксацией фактов действительности, а необычным явлением своего времени. Через слово-эпитет, как и через другие рассмотренные нами средства выразительности, которыми он виртуозно владел, он материально воплотил обуревавшие его чувства и страсти, что также было новацией данного периода истории русского языка.

Особенно подобная черта языковой личности Петра проявлялась в минуты, когда он, как правило, лично участвуя в сражениях, одерживал победы либо получал приятные (а иногда и неприятные) его сердцу известия от своих подчиненных. Тогда его речь становилась эмоционально-насыщенной, легкой либо напряженной, естественно передающей внутреннее его состояние. Как можно заметить, это состояние адресанта писем и бумаг одновременно проецируется и на чувства его адресатов, которые, безусловно, не могли не разделять подобные чувства и мысли своего суверена. Ср.:

А при Полтавской баталии сражался с полком своим лично, быв в великом огне (Ф.Ю.Ромодановскому. IX, 1, 496. 1709); P.S. При сем поздравляю вам сим торжественным днем, которым Бог начало щастию нашему даровал (А.Д. Меншикову.VIII, 1, 188. 1708) (о победе у Лесной. - Н.Г.); Какую намъ Богъ далъ несказанную викторию, о томъ увЂдамисся iзъ моего к адмиралу писма (И.В. Кикину. VIII, 1, 174. 1708); даже до темноты бой сей (у Лесной. - Н.Г.) с непрестанным зело жестоким огнем пребывал (Ф.Ю. Ромодановскому. VIII, 1, 169. 1708); … короля Шведского, за двемя реками и болотами стоящего, отаковали […] i по двучасном непърестанномъ огню оныхъ гордых непъриятелей сломили (Ф.Ю. Ромодановскому. VIII, 1, 108. 1708); И сею счастливою партиею вам поздравляем (Ф.М. Апраксину. VIII, 1, 124. 1708); Только дай Боже вам помощь над гордым сим неприятелем, а я всем сердцем к вам быть рад (Б.П. Шереметеву. VIII, 1, 15. 1708); … сему проклятому месту бог сподобил мне самому отмщение начало учинить. Из лагору от Риги (А.Д. Меншикову. IX, 1, 460. 1709); имел я жестокое сражение под Лесным (Ф.Ю. Ромодановскому. IX, 1, 495. 1709); И сею у нас неслыханною новиною вам [поздравляю] (П.А. Голицыну. IX, 1, 229. 1709); (То же - в письме к Ф.М.Апраксину. IX, 1, 231); и увидели (неприятели. - Н.Г.) себя после знаменитаго бою отбитых с великою потеркой (К Генриху Гольцу. IX, 1, 234. 1709); но понеже по них наша мушкетерия жестоко стреляла, … отчего и принуждены они раковой ход восприять (Реляция о взятии крепости Нотебурга. II, 99. 1702); … ис которых шкут по жестоком бою тринатцать … взято (К Польскому королю Августу II.III, 70-71. 1704) и мн. др.

Действенность эпитета в языковой личности Петра Великого достигает своего предела в тех случаях, когда он, как оригинальная для своего времени языковая личность, использует его в совокупности с метафорой, природа которой, как известно, базируется на двойственности восприятия объектов окружающего мира. Такой метафорой в его дискурсе была метафора гнездо, которая номинировала Запорожскую Сечь, где засели сторонники изменника Мазепы. (см. об этой метафоре § 1, гл. 1 данной работы). Будучи исключительно экспрессивной по своей вторичной семантике, эта метафора в языковой личности Петра Великого усилена мотивированными употреблениями других метафор, которые, в свою очередь, дополнительно определяются предельно-оценочными эпитетами. В совокупности это и делает контексты писем и бумаг Петра (а значит и его языковую личность) необычным явлением своего времени. Оригинальность подобной стилистики письменных памятников объясняется еще и тем, что их создатель - Петр I - по роду своей деятельности не является художником слова, а представляет реальную языковую личность, порожденную совершенно конкретными культурно-историческими условиями исследуемого периода. Тем ценнее для нас подобные контексты, показывающие, как в начальный период формирования русского языка национального типа сильная языковая личность может определить последующую судьбу своего языка, представив образцы культуры владения его богатствами. Чтобы понять это, сравним ряд контекстов, представляющих варианты репрезентации одного и того же события из жизни Петра I, о котором он сообщает разным членам коммуникативного акта в процессе письменной коммуникации. Причем, обратим внимание на то, как Петр варьирует вербальные единицы, передавая один и тот же смысл и выражая одни и те же собственные интенции, подтверждая нашу мысль о том, что он представляет для своего времени сильную языковую личность, в совокупном речевом арсенале которой оказались мощные когнитивные и прагматические ресурсы ее проявления.

Ср.: Сего дня получили мы от вас писмо, в котором объявляете о разорении проклятого места, которое корень злу и надежда неприятелю была, - образно комментирует Петр сообщение А.Д.Меншикова о покорении Запорожской Сечи (IX, 1, 191. 1709); Сего моменту получили мы ведомость изрядную от господина генерала князя Меншикова, что полковник Яковлев с помощию божиею изменничье гнездо, Запорожскую Сечь, штурмом взял и оных проклятых воров всех посек и тако весь корень отца их, Мазепы, искоренен (Царевичу Алексею Петровичу. IX, 1, 192. 1709); Объявляю вам, что полковник Яковлев Запорожье штурмовал и, … оное проклятое гнездо взял … И тако последния корень Мазепин, с помощию божиею, выкоренен (Ф.М. Апраксину. IX, 1, 193. 1709); Объявляю вам, что полковник Яковлев запорожцов штурмовал и, … проклятое их гнездо - Сечю взял …И тако последний корень Мазепин, с помощию божиею, выкоренен (А.В. Кикину. IX, 1, 193. 1709); Поздравляю вам добрыми ведомостями о искоренении проклятого гнезда, сиречь Запорожья, - уже более лаконично сообщает он Б.П. Шереметеву (IX, 1, 194. 1709).

Как видим, эмоции и оценка реального события в языковой личности Петра Великого идет сначала по восходящей линии, затем постепенно снижается при сохранении основного смысла, вербализованного в его дискурсе как метафорой, так и поддерживающими ее максимально-оценочными эпитетами.

Сохраняет свою оригинальность и силу языковая личность Петра Великого и в других случаях, в частности когда он пишет Ф.Ю. Ромодановскому о его предвидении военной удачи у Лесной. Опять его речевое построение не констатирующе бесстрастное, а эмоционально веское, яркое благодаря эпитету, который он употребляет:

Благодарствуем за пророчественной пороль того дни (VIII, 1, 170. 1708).

Такая полная чувств и переживаний манера изъясняться, используя огромный интенциональный потенциал эпитетов и других выразительных средств русского языка своего времени, присутствует у Петра I и в письмах, и в различных его распоряжениях, выступая движущим фактором во всех делах, свершавшихся вместе с его подданными (независимо от их ранга и положения на социальной лестнице). Достаточно привести еще многие другие эпитеты-наставления, эпитеты-оценки, призванные вселить и веру, и страх, и стойкость, и чувство ответственности и необходимости в делах его подчиненных, чтобы представить функциональную значимость подобных средств выражения в его языковой личности. Ср.:

Будучи там, смотреть недреманным оком на Мазепину кореспонденцыю и, ежели явятца от него куды или к нему откуды посланныя, и оных ловить и присылать к нам за крепким караулом (Указ Николаю Ифланту. VIII, 1, 336-337. 1708); Зело прошу: изволте гораздо о том око иметь и крепко приказать, чтоб все при отступлении пожечь (А.Д. Меншикову. VIII, 1, 122. 1708); «… не iспуская времени поступайте, понеже золотыя дни настоятъ. Piter» (Р.Х. Боуру. VIII, 1, 118. 1708), - настойчиво предупреждает Петр своих адресатов о предстоящих военных действиях со шведами. …и прикажи накрепко чтоб своего дела смотрели (Царевичу Алексею Петровичу. VIII, 1, 89. 1708); И про то про все накрепко розыскать, не маня никому (Указ Б.П. Шереметеву. VIII, 1, 28. 1708); Также накрЂпко того смотреть ежели пойдут великою силою Турки в Польшу ко Померании (Резолюция Петра I на донесении Б.П. Шереметева. XII, 1, 185. 1712); I понеже сей зело жаркой непъриятель тотчас будет вой[с]ко iли крЂпость отаковать апрошами i батареями, … i потом на оных ударить (Резолюции Петра I на донесении Б.П.Шереметева. XII, 1, 184. 1712); … по городкам вам велено так жестоко поступать в ту пору, пока еще были все в противности (В.В. Долгорукому. VIII, 1, 80. 1708) и мн., мн. др.

Эти и масса других эпитетов в языковой личности Петра Великого отличаются от употребления в художественной речи тем, что у них обнаруживается разная мотивировка такого употребления в речи. Так, в художественном тексте эпитет выполняет прежде всего характеризующую, изобразительную, экспрессивно-выразительную функцию. Именно она является для него основной. В реальной же языковой личности, и, в частности, в языковой личности Петра Великого, главная функция эпитета - воздействующая, движущая, прагматически мотивированная реальными установками адресанта, основная цель которого - обратить внимание адресата на называемые объекты действительности, представляющие как предметный (выраженный именами существительными), так и вербальный (выраженный глаголами и причастиями) мир. Изобразительно-выразительные свойства эпитетов в реальной языковой личности представляются вторичными, сопутствующими, хотя в совокупности с воздействующей функцией эпитетов, оказывающей влияние на реальные поступки адресатов, они свидетельствуют о необычности, оригинальности той или иной языковой личности. Это делает понятным их обилие в языковой личности Петра Великого. Сравним в его речетворческой дискурсной продукции эпитеты-определения к именам существительным: слабая надежда, странное дело, силное нападение (врага), великой неприятель, лстивым образом, крепкой указ, с великою радостию, праведными судьбами, радостное писание, печальная церемония, слабый город (т.е. слабо укрепленный), проклятое место, проклятыя воры, проклятой город, нужнейшие дела, сим изрядным делом, счастливая победа, силныя лекарства, лехкия лекарства, жостокия лекарства, жестокое осеннее время, под жестоким штрафом, прежестокия и неслыханныя поступки, с жестокими палаксизмами была (болезнь), безчесной уход, воздух жаркой, погибелный конец, злодЂянный вор, злая дорога, превеликая полза, превеликая радость, злая дорога, злое поведение (о неудачном бое. - Н.Г.), окаянныя турки, нужнейшие дачи, гордые неприятели, превеликая и нечаемая победа, неслыханная новина (т.е. новость) и мн. др.

Или эпитеты-обстоятельства к названиям различных действий: Шведов счастливо отбили, неописанно злобствуют, ласково призывать, накрЂпко проведовали, накрепко наказал, накрепко смотрели, накрепко розыскать, тчателнее мог его вылечить, приказать потшателнее здЂлать, гораздо тщателно осматрели, зело мне печално, мужественно бились, (чтобы) непрестанно давал знать, непрестанно пишите (и многие другие глаголы с этим эпитетом. - Н.Г.), оплошно стоящий (неприятель. - Н.Г.), бесчесно наказан, неусыпно смотреть, стыдно показать, весть (т.е. везти) бережно (модели кораблей. - Н.Г.), студено является [индивидуально-авторский эпитет в значении 'прохладно, без желания помочь'. Ср. этот последний в контексте: … но кажетца, что Аюка немного студено является в посылке (людей для войска. - Н.Г.) (IX, 1, 187. 1709)] и мн. др.

Как видим, с помощью эпитета Петр I передает массу дополнительных чувств и переживаний, мотивированных личностно и социально. Эта мотивация создает своеобразный сопутствующий основному смысловому наполнению фон, информативно и экспрессивно многообразный и многоаспектный. Его легко выявить, убрав приведенные эпитеты у субстантивных и глагольных наименований. Нетрудно при этом понять, насколько менее информативным становится речевой акт реципиента, теряя не только семантически, но и экспрессивно. Без подобных многочисленных эпитетов языковая личность Петра I была бы неизмеримо беднее, если не сказать примитивнее. Поэтому реально, читая его письма и бумаги, с помощью выявленных эпитетов мы обнаруживает творческую языковую личность, способную передать свои многообразные интенции, чувства и психологические состояния. Именно таким он предстает тогда, когда прибегает к эпитетам - определениям и обстоятельствам - для реализации разных целей, а именно:

? для передачи чисто человеческих, межличностных отношений, когда, например, пишет В.И. Стейлс по поводу кончины ее супруга, которого сам государь высоко ценил:

Писмо ваше … получил, ис которого нечаемую вашу и нашу печаль увидев (XII, 1, 81. 1712);

? или, будучи человеком наблюдательным, дает тонкие характеристики другим:

Iметь к оным мастерам призрение, а особливо Зингнеру, понеже оной iз багатова дома i без всякой копитуляциi поЂхал i человЂкъ очень деликатной (А.В. Кикину. XII, 1, 239. 1712);

? или когда демонстрирует уникальную способность любознательного человека удивляться всему необычному и новому, что появлялось в русской жизни того времени. Ср.:

Пред несколко временем наш камергер Нарышкин сюды возвратился и вручил нам зело приятныя вашего высочества подарки, а имянно: желаемой от нас такарной станок и при оном станке выточеныя куриозныя сосуды … (Тосканскому великому герцогу Козимо III. XII, 1, 233. 1712);

? или когда пишет о своем любимом детище - Петербурге:

В протчем не имею что из сей святой земли писать, толко что все слава богу здорово и добро поводится как в работах, так и в прочем.

Из Санкт-Питербурха ноября 29 дня. (А.Д. Меншикову. IX, 1, 469. 1709);

? или когда дает высокую оценку своей армии, солдатам, о которых всегда проявлял большую заботу, понимая значение солдата на войне, и, когда нужно, всегда находил для него доброе слово. Ср.:

В протчем я сам бы к вам тотчас был, но для раненых, которых провожаю ныне до Смоленска [которыя ангельское, а не человеческое дело делали] вскоре быть не могу (Г.Г. Головкину. VIII, 1, 184. 1708) и мн. др.

Подобные эпитеты, как можно судить по приведенному материалу, усложняют субъектно-оценочные коннотации, которыми так богата языковая личность Петра Великого, демонстрирующая почти безграничные лингвистические возможности создателя эпистолярия. В результате он предстает в своем обширном дискурсе как творец собственного вербального мира.

Наблюдения над эпитетами в языковой личности Петра I представляют интерес еще в одном аспекте, который связан с постулируемой нами идеей о том, что любой текст прошлого, в том числе и огромное письменное наследие Петра Великого, - это феномен культуры русского народа, запечатлевший определенный этап развития русского языка и потому представляющий категорию историческую (Гайнуллина 1995, 88-127). Тексты этого эпистолярия, являющиеся репрезентаторами самой личности русского императора, выступают своеобразным связующим звеном между его создателем (адресантом) и получателем (адресатом). При этом, как мы установили, один адресант, имеет двух адресатов - синхронного и диахронического (см. там же: Гайнуллина 1995, ч. I, гл. 2), что, безусловно, обнаруживает и разное восприятие ими подобного текста и его отдельных составляющих. Первая ситуация, ретроспективно-синхронная, характеризует участников письменной коммуникации как таких, которые обладают общей апперцепционной базой на вербально-семантическом и грамматическом уровне, общей пресуппозицией, позволяющей им свободно общаться между собой. Вторая ситуация - диахронная, или диахроническая, - отражает подобное соотношение между тем же адресантом (в нашем случае - Петром I), но адресатом-2 (носителем современного русского языка), при котором апперцепционная база коммуникантов полностью не совпадает в силу временнуго, диахронического разрыва и тех изменений, которые нашли отражение в речевой практике продуцента письменного текста прошлого и его современного адресата. Именно в последней ситуации герменевтика как наука об истолковании теста прошлого в отдельных его элементах приобретает ведущее значение, ибо диахронный адресат при восприятии и познании исторического текста чаще, в сравнении с ретроспективно-синхронным, ставит вопросы вроде: «Что я понял? Так ли я понял прочитанное?», чтобы читать подобные тексты так, «как их должны были читать современники» того или иного исторического текста (Гуковский 1940). Поэтому любой элемент текста, в том числе и эпитет, в структуре языковой личности в диахроническом (ретроспективном) отношении по-разному понимается в коммуникативной цепочке создатель письменного текста (адресант) - коммуникативный ретранслятор, передатчик информации (текст) - синхронный адресат (адресат-1) - диахронный адресат (адресат-2, носитель современного русского языка). В этой цепочке эпитет (как и текст в целом) проявляет двоякую свою сущность: 1) эпитет, адекватно воспринимаемый как синхронным (адресатом-1), так и диахронным адресатом (адресат-2), и 2) эпитет, требующий специального лингвистического комментария, который и должен опираться на фоновые, предтекстовые знания носителя современного русского языка (адресата-2), в состав которых как раз и входит информация культурно-исторического характера и информация, связанная с особенностями личности создателя дискурса. Соответственно подобной сущности текста как исторической категории и с позиции воспринимающего текст (адресата-2) мы выделили такие разновидности эпитетов, как: 1) ретроспективно-синхронные эпитеты и 2) диахронические эпитеты.

Ретроспективно-синхронный эпитет представляет такую вербально выраженную единицу текста прошлого, которая по своему содержанию и коммуникативному назначению воспринимается адекватно как синхронным, так и диахроническим адресатом, т.е. адресатом-1 и адресатом-2. Функциональной особенностью подобных эпитетов является то, что они составляют общую часть апперцепционной базы носителей русского языка разных эпох, поэтому восприятие их адресатом-2 не искажает заложенной в них создателем дискурса семантической и экспрессивной информации. Например: несчастливая баталия, тяжело жить, бережно весть (корабли. - Н.Г.), непрестанно пиши и под.

Эти и многие другие эпитеты - прилагательные и наречия,- в которых передается внутреннее состояние адресанта, его чувства и переживания, толкающие на оценку называемого события или действия, позволяют говорить о творческой личности создателя дискурса, который не бесстрастно относится к окружающему, а сам вербализованный такими единицами текст прошлого выступает не как сухая хроника того или иного события, а как психофилологический феномен, вышедший из-под пера творческой личности homo sapiens. При этом сама личность, отраженная в подобном дискурсе, воспринимается и синхронным, и диахроническим адресатом именно как творческая языковая личность, о чем свидетельствуют, как мы показали выше, буквально рассыпанные по пространству написанного Петром I многочисленные эпитеты, представляющие элемент его прагматикона. Ср.: со удивлением ответствую, фалшивой приятель, гордый неприятель (о шведах. Н.Г.), странная ведомость, тщательно вырезать, накрепко розыскать, немедленно сюды прислать и множество других, экспрессивно-оценочное назначение которых можно проверить элементарно уже предлагавшимся нами способом, исключив их из подобных мини-контекстов при определяемых, в результате чего получим серый, бесцветный, невыразительный, нетворческий контекст усредненного (Ю.Н.Караулов) носителя русского языка.

Диахронические эпитеты - это такие экспрессивно окрашенные единицы текста, которые воспринимаются диахроническим адресатом как оценочные определения или обстоятельства, экспрессия которых маркирована для адресата-2 прежде всего архаичностью их семантики, объясняемой эволюционными, динамическими процессами, свойственными любому, в том числе и русскому языку. Именно поэтому эпитеты такого рода требуют специального лингвистического комментария, который неизбежно опирается на фоновые, предтекстовые знания диахронического адресата, т.е. нас, носителей русского языка начала третьего тысячелетия, постигающих смысловые и аксиологические особенности единиц исторического текста с помощью разного типа словарей, фактов истории народа или отдельной личности и т.п. Диахронические эпитеты обладают двойным зарядом экспрессивности: с одной стороны, эта экспрессивность синхронная, поскольку была заложена в них в момент создания дискурса и была направлена, в первую очередь, на адресата-1; с другой - диахроническая, так как эти эпитеты стилистически маркированы в результате их архаизации. Чаще всего такие диахронические эпитеты представлены семантическими архаизмами. Ср.: добрый командир (= достойный), нечаенъная война (т.е. такая, которую не ждали), высокий интерес (большой, важный по значимости), знатный авантаж (значительный успех), жадная обида (сильно желаемая), удивителная почта (т.е. вызвавшая удивление у адресата своим содержанием) и мн. др.

Иными словами, эпитет в аспекте истории русского литературного языка нельзя толковать однозначно, пользуясь только синхронными критериями его выделения и описания. С позиций коммуникативной парадигмы в науке о языке эпитет предстает как категория историческая, ибо историчен сам текст любого синхронного среза на диахронической оси истории русского языка.

Таким образом, наблюдения над эпитетами как прагматическим средством реализации языковой личности в эпистолярии Петра Великого наглядно репрезентируют не только личностные, индивидуальные предпочтения в использовании языковых единиц, но и движение, эволюцию в стилистической системе русского языка в диахронической перспективе в конкретных условиях ее функционирования. Языковая личность Петра I как порождение совершенно определенных культурно-исторических условий позволила обнаружить новые тенденции в русском языке в такой важный, переломный период его истории, как Петровская эпоха, не случайно носящая имя этого гения русской культуры, который «появился как вулкан, из подземных сил, накопленных веками русской дремоты» (Гранин 2002, 34). Его дискурс не случайно оказался связанным с формированием новой стилистики, в которой человеческий фактор вышел из своего своеобразного подполья на передние позиции становления литературного языка нового типа и стал той движущей силой, которая характеризует язык нарождавшейся нации - более раскованный, свободный и гибкий в сравнении с предшествующими периодами его развития в донациональном его состоянии.

Изучение эпитетов в языковой личности Петра Великого является наглядным тому подтверждением, ибо позволяет увидеть четко просматривающиеся динамические процессы в целом в русском языке этого времени как «результат развития системы на фоне нейтральной нормы» (Колесов 1990, 16). Такой нейтральной нормой в этот период выступало номинативное (логическое) определение, активно применявшееся Петром I для номинирования реально существующих признаков предметов (в широком смысле этого слова) материального мира. На фоне этой атрибутивной нормы и под воздействием человеческого фактора Петр в своей эпистолярной продукции активно использует градационные атрибутивные возможности, заложенные, но не всегда реализованные его современниками и предшественниками в лексико-грамматической категории прилагательного и наречия, начиная от умеренно-оценочных и заканчивая максимально-оценочными единицами в функции определения и обстоятельства. Подобная демонстрация богатейших возможностей русского языка своего времени на фоне сложившихся стереотипов, безусловно, должна была восприниматься (и, думаем, воспринималась и современниками Петра) как новая стилистика текста, обнаружившая широкие возможности передачи и выражения мыслей на письме, к чему, собственно, и стремился сам Петр Великий, призывая своих современников не «хранить сенс от сенса» (или, в другом его подобном высказывании, - «рЂчь от рЂчи»). Это была стратегия дальнейшего укрепления демократических тенденций в русском языке, провозглашенная великим русским реформатором, получившая своеобразную апробацию в его языковой личности и нашедшая закрепление в русском литературном языке на последующем витке его истории - в конце XVIII - начале XIX вв., т.е. в пушкинское время.

Следовательно, прагматические жизненные установки Петра I нашли достаточно четкое отражение в его языковой личности. В дискурсе автора они имеют конкретные формы выражения, из которых мы выделили четыре наиболее типичных: создание индивидуально-авторских афоризмов, императивность манеры письма, истоки и импульсы которой лежат за пределами языка как системы, использование прецедентных текстов и эпитетов. Все они не являются случайными в конкретной языковой личности Петра Великого, ибо: афоризм в сжатой форме отражает жизненно важные для него ценности, связанные с судьбой страны, которой он управлял; императивные конструкции, будучи своеобразным лингвистическим коррелятом перцептивного начала у Петра I как homo sapiens и его установки на достижение поставленных целей любыми способами, максимально представляли эти внелингвистические субстанции; прецедентные тексты свидетельствуют о широте познаний человека, который не замкнулся в рамках национального, а стремился сам и выводил своих современников, свое государство и язык в целом на мировые позиции, включая последний как элемент, составную часть в континуум общего; эпитет оказался наиболее ярким средством выражения внутреннего состояния Петра I в моменты наивысшего проявления чувств и эмоций.

Естественно, такой набор лингвистических коррелятов прагматикона языковой личности начала XVIII в. и конкретно - Петра I мы не считаем исчерпывающим. Однако если говорить именно о языковой личности Петра I, то они у него выступают доминирующими при текстообразовании, находя мотивировку в жизненных установках и личностной деятельности создателя писем и бумаг. Эти установки и мотивы были самыми благородными и высокими, ибо были связаны с понятиями Отечества, его блага и его будущего.

Лингвистические формы проявления прагматикона в языковой личности Петра Великого обнаруживают прекрасное владение Словом и творческое начало, отличающее оригинальную языковую личность от усредненной языковой личности. В этом отношении язык писем и бумаг Петра I существенно отличается от языка его корреспондентов, у которых превалировало влияние традиции в использовании языковых единиц разного уровня. Такое соотношение говорит о том, что личностное, субъективное начало в экспликации различных прагматических установок в эпистолярии Петра I оказалось в состоянии разрушить сложившиеся стереотипы не только в мышлении русского человека, но и в лингвистических формах его репрезентации на речевом уровне. Оно обнаружило также влияние отдельной языковой личности на разрушение сложившихся стереотипов, что оказалось довольно существенным для дальнейших процессов в русском языке. В условиях смены культурно-исторических парадигм на стыке XVII-XVIII вв. и, как вытекающих из этого, новых требований к языку своего времени стремление к раскованности и точности выражения мыслей на письме с привлечением богатств живой разговорной речи и книжной традиции Петр I оказался на передовых позициях своей эпохи. Его речевая деятельность отразила способность синтезировать лучшее, что было в языке, в том числе и «олитературить» нелитературное. Наиболее четко данная черта проявилась в создании афоризмов и использовании императивных конструкций как ведущих стилеобразующих элементов в его языковой личности, способствовавших выработке новой стилистики русского литературного языка в период окончательного разрушения ситуации так называемого двуязычия и порождения монолитного, единого русского литературного языка национального типа. И хотя еще многое в нем было в зародышевом состоянии, заслуга языковой личности Петра I состояла в том, что он обозначил основные контуры такого единения в языке и ориентацию на демократические основы его формирования как национального, что и было подтверждено дальнейшей историей его развития и функционирования.

Заключение

Эпистолярное наследие Петра Великого и его корреспондентов представляет многогранное, интересное и разнообразное с лингвистической и историографической точки зрения явление русской письменной культуры прошлого. Это обусловлено прежде всего уникальным значением самой Петровской эпохи в истории Российского государства вообще и в истории русского литературного языка в частности. В свою очередь подобная уникальность мотивирована культурно-историческими изменениями в жизни русского человека, кардинальными преобразованиями во всех сферах жизни русского общества, приведших к столкновению традиционного и нового не только в социальных областях его жизни, но и в языке. Давно попавший в поле зрения исследователей разных гуманитарных направлений, этот период, как оказалось, имеет свои неизученные или мало изученные аспекты, к которым относится и такая жанровая разновидность письменности данного синхронного среза, как эпистолярная, и отраженная в ней языковая личность человека этой начальной и во многом противоречивой эпохи формирования русского языка как национального.

Наблюдения показали, что значение эпистолярного жанра конца XVII - первой четверти XVIII вв. трудно переоценить, ибо он активно включился в общий процесс формирования нового качества русского литературного языка этого времени и в нем отразились многие тенденции, получившие дальнейшее развитие за пределами исследуемого периода. Особую роль при этом сыграла эпистолярная практика самого Петра Великого - инициатора и главного движителя всех преобразований своего времени. Основной характерной особенностью его переписки была исключительная многоадресность, определившая типологическое богатство и содержательную полифонию писем, в которой наиболее полно раскрылась и языковая личность их создателя. Именно поэтому эпистолярное наследие Петра Великого представляет неоценимый материал для наблюдений над становлением языковой личности в истории русского литературного языка. Значимость данного факта усиливается тем, что неоднократно ставившийся в науке вопрос об индивидуальной манере и об индивидуализации форм выражения вообще у представителей русской письменной культуры прошлого в основном решался на материале творчества известных художников слова, т.е. на основе писательской языковой личности, особенно с середины XVII в. (Симеон Полоцкий, протопоп Аввакум и др.). Вклад же реальной языковой личности в развитие русского литературного языка для исторической русистики оставался неисследованной областью. Не случайно обращение к эпистолярию Петра Великого и исследование его с позиций нового учения о языковой личности в современном языкознании позволило установить основные лингвистические формы ее репрезентации и роль отдельной языковой личности в истории русского литературного языка.

Языковая личность Петра I, как показали наши наблюдения, представляет оригинальное и необычное явление в истории русской письменной культуры конца XVII - первой четверти XVIII вв. Эта оригинальность исключительно выдержана на обоих творческих уровнях ее проявления - лингво-когнитивном и прагматическом.

Исследование элементов идиостиля в эпистолярии Петра Великого позволило установить основные дескрипторные узлы его тезауруса, к которым относятся практически все сферы его жизни и деятельности, однако доминирующими выступают при этом военная и бытовая. Именно они в наибольшей степени определили его индивидуальные взгляды на мир, его индивидуальное осмысление и видение мира, нашедшее выражение в его языковой личности в серии лингвистических приемов репрезентации при текстообразовании, куда мы отнесли индивидуально-авторское переосмысление общеупотребительных слов; активное включение в этот лексико-семантический процесс новых заимствований, благодаря чему последние быстрее адаптировались в новой языковой среде; создание каламбуров на базе как полисемии и омонимии, так и особенно широко представленного ассоциативного обыгрывания внешней (лексемной) оболочки слова; регулярное, однако на основе индивидуальной избирательности, использование пословиц и поговорок, отразившее субъективные пристрастия Петра I и его исключительную способность вариантного выбора их из базовых возможностей русского языка своего времени. Эти формы репрезентации языковой личности Петра позволили установить и предпочтительные зоны, доминантный семантический компонент которых - стремление к победе, радость и удовлетворение от одержанных побед, благо и счастье Отечества. Именно поэтому данная тема постоянно получает не только базовое лексическое выражение, но и вариантное, индивидуально-авторское.

В языковой личности Петра Великого на лингво-когнитивном уровне различные семантические трансформации лексических единиц происходили при заметном организующем воздействии его субъективированного тезауруса. Этим объясняется глубина и точность отражения действительности в его картине мира, предстающей в эпистолярии как образная сеть. Она отличается точным выбором многообразных вариантных возможностей русского языка первой четверти XVIII в. Следуя идее А.А. Потебни о том, что существует поэтический и прозаический типы мышления, Петра I можно отнести к носителям языка своего времени, обладающим поэтическим типом мышления, а его дискурс - к оценочному дискурсу. Не случайно богатство языка писем, заметок и дневников Петра I А.С. Пушкин намеревался использовать в задуманном, но не завершенном романе «Арап Петра Великого» (см. об этом: Фейнберг 1986, 3). Эта же особенность языковой личности Петра Великого дала основание некоторым историкам, исследовавшим Петровскую эпоху, утверждать, используя отрывочные факты, встречавшиеся по мере изучения исторических событий того времени, что Петр «любил и умел писать письма» (Павленко 1989, 31). Подобные попутные замечания становятся до конца понятными лишь при всестороннем лингвистическом исследовании дискурса этой замечательной личности в истории русской культуры и в истории русской языковой культуры.

Образный, поэтический строй дискурса Петра I является не только прекрасным образцом «нового слога», «новой манеры» письма, но и дает объективную возможность говорить о том, что он своей языковой политикой и языковой стратегией, нашедших яркую реализацию в собственной речевой практике, подготовил появление новой художественной литературы. Ее зачатки мы находим в индивидуальной творческой лаборатории лучших представителей нарождавшейся русской нации (и в первую очередь у самого Петра), которые исподволь, постепенно разрушали традиционализм и консерватизм в использовании языковых средств, вырабатывали и закрепляли своей речевой практикой новые нормы литературного языка на основе разумного соединения книжных и народных элементов. В связи с этим смеем высказать гипотезу о том, что если бы Петр I не был выдающимся государственным деятелем, военным, дипломатом, кораблестроителем, то он наверняка был бы крупным писателем своего времени.

Эпистолярное наследие Петра Великого является великолепной иллюстрацией основного постулата лингвистики о социальной природе языка. Языковая личность Петра предстает на страницах его эпистолярия как феномен культуры прошлого, отразивший сильное влияние прагматических установок, вызванных различными социальными ролями его создателя. Из многообразия таких ролей доминирующими в его дискурсе выступает роль главы государства, определившая и основные лингвистические корреляты его коммуникативной деятельности в текстах писем. Они нашли выражение в таких типичных вербальных формах репрезентации, как индивидуально-авторские афоризмы, императивность тона эпистолярия, активное включение в лингвистическую организацию писем и бумаг прецедентных текстов и широкое использование эпитетов. При этом основная масса прецедентных текстов в основном восходит к двум генетическим основам - Библии и античным мифам и документам античного мира. Указанные формы проявления прагматикона языковой личности Петра I отражают основные области его деятельности и выполняют в эпистолярии стилеобразующую функцию, свидетельствуя о высокой публицистичности писем и документов, вышедших из-под пера этой уникальной исторической личности. Как и на лингво-когнитивном уровне, прагматикон языковой личности Петра I отличается повышенной экспрессивностью, отражая тонкое чутье создателя дискурса к Слову и широкие познания автора этой речетворческой продукции в истории и культуре прошлого.

Широчайшая адресная направленность писем Петра I вовлекала в сферу его интенсиональностей огромный круг «со-трудников», большая часть которых поддавалась его воле, принимала шкалу его ценностей, закрепленных его языковой личностью и коммуникативным лидерством, и проводила их в жизнь. Разумеется, не всегда личность Петра I как homo sapiens находила отклик у других, а его ценностные установки становились частью аксиологии его корреспондентов (ср., напр., известные трагические отношения Петра с его сыном, не понявшим и не принявшим его ценности, его новые взгляды и цели, продиктованные жизнью на стыке XVII-XVIII вв.). Подобные факты его биографии особенно сильно воздействовали на языковую личность Петра, что также находило лингвистическое выражение в создании афоризмов, в сгущенной, лаконичной и яркой форме представлявших аксиологический уровень его языковой личности.

Языковая личность Петра Великого, как она представлена на прагматическом уровне, есть непосредственное порождение совершенно определенных культурно-исторических условий его деятельности. Она дает довольно полное представление об основных направлениях развития русского общества и их влиянии на коммуникативную деятельность носителей языка. В частности, в дискурсе Петра I отразилась новая тенденция к выработке новых же стилистических норм построения текстов в условиях усилившегося процесса демократизации русского языка начала - первой четверти XVIII века.

Языковая практика Петра I как отражение новых ценностных установок и мотивов в условиях нарождавшейся русской нации оказала существенное влияние на дальнейшую судьбу русского литературного языка. Коммуникативная деятельность Петра Великого показывает, что русский литературный язык начального этапа его формирования как национального представлял уже сложившуюся систему вербальных средств, которая могла довольно свободно варьироваться в зависимости от жанра письменного памятника и субъективных возможностей конкретной языковой личности.

Эпистолярный жанр Петровской эпохи оказался на передовых позициях формирования новых национальных форм существования русского языка. Мобильный и динамичный, этот жанр, безусловно, сыграл прогрессивную, исторически значимую роль в развитии русского литературного языка в целом, так как в нем нашел отражение и определенное закрепление в течение данной эпохи гармоничный синтез лучших традиций книжного языка с элементами живой разговорной речи, во многом уже в это время получавшей права литературности в лингвистической организации делового и бытового документа. И если XVII век, по мнению некоторых историков русского языка, отражает наличие двух форм единого русского литературного языка (Колесов 1993), то первая четверть XVIII века, на наш взгляд, усиливает процесс закрепления этих двух форм литературного языка в виде функциональных разновидностей единого русского литературного языка в начальный период его становления как языка нации. И хотя еще нельзя говорить о том, что разговорная форма литературного русского языка имеет место на данном синхронном срезе, но зачатки этого процесса и активное его развитие можно вполне констатировать. Значительная заслуга в этом принадлежит эпистолярному жанру (особенно в области именно делового письма), поскольку он определил роль социальных групп (в частности Петр и его окружение) в выработке новых норм лингвистического выражения.

Изучение эпистолярного наследия Петра Великого обнаруживает определенную тенденцию к выделению данного жанра в истории русского литературного языка в самостоятельную функционально-стилистическую разновидность письменности, обладающую своими, автономно представленными структурными и лингвистическими маркерами. Однако данная тенденция в исследуемый период еще не была полностью реализована, поскольку на фоне нечетко представленной беллетристической продукции ряд функций последней взял на себя эпистолярный жанр. Это позволяет говорить о том, что в нем именно с данного периода отразился синтез различных стилей и жанров, который характеризует его и на современном этапе развития.

Исследование обширного эпистолярного наследия Петра Великого показывает, что роль его языковой личности в развитии русской культуры и русского языка можно приравнять к роли его личности в истории Российского государства в целом.

Библиография

1. Алексеев А.А. Из истории общественно-политической лексики Петровской эпохи // XVIII век. Сб. 9. Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII века. - Л.: Наука, 1974. - С. 313-316.

2. Алефиренко Н.Ф. Когнитивные механизмы формирования фразеологического значения // Переходные явления в области лексики и фразеологии русского и других славянских языков. Вторые Жуковские чтения: материалы Международного симпозиума 21-23 мая 2001 года. - Великий Новгород, 2001. - С. 170-172.

3. Алпатов В.М. Предварительные итоги лингвистики XX в. // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тезисы междунар. конф. Т. 1. - М., 1995. - С. 16-19.

4. Андреева Л.С. Когнитивный аспект анализа рукописного текста статейного списка посольства П.А.Толстого в Турцию (1704) // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тезисы междунар. конф. Т. 1. - М., 1995. - С. 24-25.

5. Антоненко С.В. Синтактико-стилистическая структура эпистолярного текста (на материале писем А.С.Пушкина): Автореф. дис. … канд. филол. наук. - Киев, 1995.

6. Аристова В.М. Англо-русские языковые контакты. (Англизмы в русском языке). - Л.: ЛГУ, 1978.

7. Арнольд И.В. Стилистика современного английского языка: Стилистика декодирования. 2-е изд. - Л.: Просвещение, 1981.

8. Арнольд И.В. Семантика. Стилистика. Интертекстуальность: Сб. статей. - Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1999. - 443 с.

9. Арутюнова Н.Д. Национальное сознание, язык, стиль // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тезисы междунар. конф. Т. 1. - М., 1995. - С. 32-33.

10. Архипов И.К. Язык и обретение человеком самого себя // Лингвистика на исходе XX века: итоги и перспективы: Тезисы междунар. конф. Т. 1. - М., 1995. - С. 30-31.