Разбой как форма классовой борьбы в Ярославском Поволжье

Приток беглых крестьян в разбойничьи шайки не иссякал. Для пресечения речного разбоя на Волге 20 июня 1797 года Павел приказал ввести патрулирование на 9 специальных легких военных судах, гардкоутах. Предполагалось, что три судна будут контролировать дистанцию от Царицына до Астрахани, три судна - от Казани до Царицына, и оставшиеся три судна - от Казани вверх по Волге (И.А. Шубин. Волга и Волжское судоходство. С.355-356). Действительно, через пару лет, в 1799 году, астраханский губернатор докладывал о затишье на Волге. Однако уже в 1804 году в связи с тем, что на Волге у Макарьева, Нижнего Новгорода, Казани и Костромы вновь начались нападения разбойников на торговые суда, правительство Александра I было вынуждено увеличило число гардкоутов с 9 до 12 (Из истории Астрахани. http://dip-ref.ru/referat/1825.htm). Впрочем, по авторитетному мнению И.А. Шубина, эти меры едва ли способствовали уменьшению разбоев в Поволжье. Гардкоутные роты комплектовались из отставных военнослужащих, порой нравственно опустившихся людей, и такие команды, оставленные «на подножном корму», нередко сами занимались грабежом (И.А. Шубин. Волга и Волжское судоходство. С.355-356). Тот же И.А Шубин утверждал, что и через четверть века после введения гардкоутов ситуация на Волге принципиально не изменилась, о чем свидетельствовало утвержденное Александром I 17 февраля 1823 года мнение Комитета министров. Было принято решение предоставить судам оружие для защиты; взять на учет лодки прибрежного населения, раскрасить их в разные цвета в соответствии с административной принадлежностью поселений; увеличить число гардкоутов и назначить команде награду за каждую пойманную лодку разбойников. (Полное собрание законов Российской Империи. Собрание 1-е (1649-1825). Т.38. Ст.29317). Впрочем, из этих мер также ничего не получилось, поэтому в 1829 году уже правительство Николая I вернулось к старому проверенному методу, попросту увеличив число гардкоутов (И.А. Шубин. Волга и Волжское судоходство. С.356).

На основании данных Н.В. Дутова, полученных при личной встрече в начале июня 2011 года в Ярославле, можно сделать следующие выводы.

До введения патрулирования гардкоутов при Павле, во всяком случае со второй половины 18 века, речные разбойники - главным образом бурлаки - грабили в Ярославском Поволжье обычно ночью и быстро уходили в многочисленные заводи и устья рек - притоков Волги. Позже, в 19 веке, действовали по обстоятельствам.

Так, в 30-е годы от Костромы до Твери курсировал гардкоут. При нормальном патрулировании речных (т.е. на лодках) разбойных нападений не было. Но когда военное судно садилось на мель, следовали нападения разбойников с реки. Значит у них была налажена связь в Ярославском Поволжье. При этом всегда существовала прочная связь с местными староверами.

Бурлаки-разбойники в те времена действовали в Ярославском Поволжье, как правило, зимой, после окончания навигации, причем зачастую в тех местах, которые примечали летом. Поднимаясь вверх по Волге, Шексне и Мологе, они обычно не доходили до каналов, которые тогда сильно охранялись.

С 20-х годов 19 века правительство учредило специальные жандармские отряды для борьбы с разбойниками (Е.А. Ермолин. Культура ремесленников и артельных работников. http://www.yaroslavskiy-kray.com/191/kultura-remeslennikov-i-artelnykh-rabotnikov.html). Тем не менее деятельность разбойничьих шаек не прекращалась. В 19 веке не только в селе Красном на Волге, но и в Плесе и Сидоровской волости Нерехтского уезда процветали ювелирные промыслы. Соответственно на дорогах района процветал и «сопутствующий промысел» - разбойный (http://www.nerehta.ru/news/history/history2.htm;

http://artyx.ru/books/item/f00/s00/z0000009/st010.shtml). И.С. Беллюстин сообщал в 1853 году, в 5 томе журнала «Москвитянин» («Разбойники прошедших веков»), что с конца 18 века разбойные нападения не прекратились, но не носили уже прежней (времен Петра I) жестокости. Имелся в виду район между Угличем, Бежецком и Калязиным (http://ru.wikisource.org/wiki/Москвитянин). Шайка атамана Свеклина разбойничала на востоке края в 1840 - 1846 годах. «Свеклин был пойман в 1846 году. Он совершил убийство управляющего имением одного петербургского сановника» (Непомнящий Н.Н., Низовский А.Ю. (1999);

http://x-klad.net/nefind_klad/1183753052.html). В те же 40-е годы 19 века путь, шедший из Рыбинска через Мологу на Тихвин (в Петербург), нередко перекрывался разбойниками, грабившими проезжающих купцов (Полилов Г. Колыбель хлебной торговли (из прошлого города Рыбинска).

http://www.wid-m-2002.ru/rybinsk/fishintheskyflying.html). По сообщению упомянутого выше ростовского крестьянина А.Я. Артынова, «до проведения железной дороги [т. е. самое позднее в 60-е годы. - прим. авт.] ездили по шоссе; перед въездом в Ярославль, в нескольких верстах от него, у самой дороги, по обеим сторонам есть весьма частый лесок, называемый «Долгие кусты», где постоянно пошаливали и бывали частые разбои» (http://statehistory.ru/books/9/Vospominaniya-russkikh-krestyan-XVIII---pervoy-poloviny-XIX-veka/58). Пошехонский краевед А.В. Балов «передал легенду о разбойнике Базане, подвизавшемся в Подорванной волости Пошехонского уезда в середине XIX веке. Он якобы с небольшим ножом в руке проходил сквозь тысячную толпу, обладал разрыв-травой, снимавшей оковы, однажды в тюрьме нарисовал мелом на полу лодку, сел в нее с товарищами - и вмиг оказался на свободе. По Балову, разбои в Пошехонье прекратились в 1870-е годы» (Е.А. Ермолин. Культура ремесленников и артельных работников. http://www.yaroslavskiy-kray.com/191/kultura-remeslennikov-i-artelnykh-rabotnikov.html).

В первой половине 19 века Рыбинск был столицей бурлаков и центром хлебной торговли. Растущая капиталистическая эксплуатация не редко превращала бурлаков и крючников (грузчиков) в «зимогоров» (от «зимой горе»), которые отрывались от семей, оставались в городе, довольствовались случайными заработками. С наступлением осени многие из них становились грабителями и разбойниками, действуя как на окраинах города, так и по дорогам. Поэтому, например, на большом Пошехонском тракте приходилось расставлять пикеты (О Рыбинских зимогорах.

http://www.wid-m-2002.ru/rybinsk/fishintheskyflying.html). По В.А. Гиляровскому, бурлаки-разбойники Репки и Костыги собирали свои «станицы» именно в Рыбинске. Добывали там «завозню» и спускались для разбоя вниз по Волге, к устью Камы, в Жигули. (Гиляровский В.А. Мои скитания. Глава вторая. http://www.booksite.ru/fulltext/gui/ lya/rov/sky/1/2.htm). Впрочем, они могли начинать действовать и по пути. А на Волге возле Рыбинска процветал особый вид речного грабежа-воровства - «мартышничество». По ночам воры-грабители разъезжали на лодках, забирались на баржи и брали все, что плохо лежало (http://ivanmilutin.narod.ru/Milutin-2.html).

С середины 19 века речной разбойный промысел в Поволжье постепенно идет на спад. Причиной тому стало ускоренное развитие капитализма в России, особенно после отмены крепостного права и реформ Александра II. Промышленный переворот, начавшийся в России еще в первой половине века, возобладал во второй его половине. Паровой флот к 70-м годам 19 века заменил на Волге бурлацкий труд и лишил речных разбойников «хлеба насущного». Исходя из автобиографической, по сути, книги В.А. Гиляровского «Мои скитания», можно заключить, что уже в 60-е годы 19 века бурлаки-разбойники - по большей части молодая поросль - из «вольных людей», ушедших на Волгу, постепенно превращались в бурлаков в обычном, «репинском» смысле этого слова. Параллельно происходит и процесс их «оседания», когда в начале 70-х годов нередко целые артели пополняли число городских рабочих, а значительная часть стариков находила приют на севере у староверов в пошехонских и вологодских лесах. (Гиляровский В.А. Мои скитания. Глава вторая.

http://www.booksite.ru/fulltext/gui/lya/rov/sky/1/2.htm; Глава пятая. http://www.booksite.ru/fulltext/gui/lya/rov/sky/1/5.htm).

В те времена в Рыбинске грузчики могли хорошо заработать. Мало того, это была перспективная работа, т. к. «хлеб к Рыбинску идет со всей Волги, Камы и их притоков, а затем отправляется дальше на Петербург по Мариинской системе и по железной дороге [с 1871 года], и уже в меньшей степени - вверх по Волге. Из Петербурга хлеб шел за границу»

(http://www.bbdoc.ru/history/index.html?HIST_ID=323).

В этой связи показателен пример атамана Репки. Однако здесь необходимо оговориться. Герои Гиляровского, бурлаки-разбойники, - люди вполне реальные. Он тянул с ними лямку от Костромы до Рыбинска, работал в Рыбинске и Ярославле, а с некоторыми даже подружился. Более того, и сам В.А. Гиляровский мог стать разбойником, если бы не обстоятельства (Гиляровский В.А. Козел и «чайка».

http://www.booksite.ru/fulltext/gui/lya/rov/sky/2/60.htm). О большинстве из этих людей нет, правда, ни документальных, ни иных свидетельств. Но это и понятно: общений с полицией бурлаки-разбойники старались избегать, а жизнь многие заканчивали на севере у знакомых староверов. Тем не менее о самом Репке, Балабурде и, вероятно, Пашке, о котором будет сказано ниже, некоторые данные имеются. Так, Е.Г. Киселева сообщает, что Артем Веселый, работая над повестью «Гуляй, Волга», нашел в архивах упоминания о Репке (Киселева Е.Г. Рассказы о дяде Гиляе. http://www.booksite.ru/fulltext/ras/ska/zyo/dya/deg/uil/yae/12.htm). Мамин-Сибиряк в 90-х годах видел Балабурду - «седое чудище» - на Каме и слышал о нем раньше (Гиляровский В.А. Козел и «чайка».

http://www.booksite.ru/fulltext/gui/lya/rov/sky/2/60.htm).

Среди персонажей «Моих скитаний» есть «седой Кузьмич, чуть не столетний». Он помнил «всех старых», включая действовавших «еще до Наполеона», волжских «разбойничьих атаманов», но более других уважал «за правду» именно Репку. По В.А. Гиляровскому, а точнее со слов его друга Костыги, Репка «годов тридцать атаманствовал», т. е. с начала 30-х годов, а сам Костыга - наглядное воплощение воли - был при нем «есаулом». С весны Репка тянул с другими лямку до Рыбинска, а после расчета собирал «станицу». Добывали завозню - большую плоскодонную лодку - и спускались по Волге разбойничать «на низ», но «бурлаков никогда не трогали». Были у него «притоны» на Черемшане и на Иргизе. На Черемшане «у раскольников» Репка построил избу, зимовал там с женой, но кто он был на самом деле никто не знал. Где-то поблизости закопал клад. Продолжалось это до тех пор, пока «после воли [1861 года] как-то летом полиция и войска» не нагрянули на скит, «а раскольники в особой избе» не сожгли себя сами. «И жена Репки [самого его не было] тоже сгорела». Потом арестовали и Репку, «заковали и за бугры отправили», в Сибирь, хотя так и не узнали, кто он.

При всем при этом бывальщина о Репке иногда принимает эпический характер. Это схватка Репки, подобно древнерусским богатырям, с атаманом Дятлом, которого он «зашиб» «в честном бою», и правый суд - также победа в другой схватке и поджог усадьбы - над Собачьим барином, который травил бурлаков собаками на их «перемене» между Ярославлем и Костромой (Гиляровский В.А. Под «веселой козой». http://www.booksite.ru/fulltext/gui/lya/rov/sky/3/33.htm).

Через восемь лет Репка бежал из Сибири, в Самаре он встретил Петлю и Балабурду. Они решили отправиться в Рыбинск. И вот в ткань традиционных легенд об атаманах «вольных людей» вплетаются новые сюжеты, свойственные уже для второй половины 19 века, времени развития капитализма в России. Вместе с сотоварищами Репка сколотил артель в Рыбинске, которая занималась погрузкой и разгрузкой хлеба. Пришлось раздобыть паспорта, что было не сложно во время вспышки холеры. Показательно, что бывшие «вольные люди» под руководством атамана действуют во многом экономическими методами, выигрывая борьбу у конкурентов. При этом можно говорить и о сохранявшемся братстве этих артельщиков, которые по-прежнему крепко держались друг друга и, разумеется, имели общий котел. Так «вольное братство» перерождалось в экономическое объединение, связанное братскими узами.

И это не просто красивые слова. Известный этнограф, М.М. Громыко, в своей работе «Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян ХIХ в.» (М.: Наука. 1986. С. 86-87.) говорит о побратимстве бурлаков. (К ее материалу можно добавить, что прапрадед автора статьи тоже имел побратима.) При этом не следует путать действительное братство бурлаков-разбойников 19 века с последующими. Если раньше люди могли погибнуть за други своя, то позже «дружка» (синонимов много) могли и убить, например за долги.

Возвращаясь к артели Репки, приходится констатировать, что капитализм есть капитализм. Конкуренты просто донесли на Репку в полицию как на беглого и бывшего разбойника, и он был схвачен. Прошло несколько месяцев, друзья устроили побег своего «атаманушки» «за большие деньги», которые собирали все вместе, но артель, понятно, распалась. Через несколько лет Репка после долгой болезни умер, а старики-«станишники» из его бывшей артели отправились «доживать свой век» «в пошехонские леса, в поморские скиты», в которых раньше не редко зимовали (Гиляровский В.А. Мои скитания; Козел и «чайка»; Суслик. http://www.booksite.ru/fulltext/gui/lya/rov/sky/2/59.htm). Вместе с тем, по В.А. Гиляровскому, произошла инволюция одного персонажа, близкого к Репке, Балабурды. После распада артели Репки он перебрался на Каму, где сошелся с Пашкой и постепенно превратился в заурядного грабителя и убийцу (Гиляровский В.А. Суслик).

Не следует, однако, думать, что разбойные «станицы» составляли только находившиеся, что называется, на нелегальном положении. Отнюдь. У значительной части «станишников» были настоящие документы, и официально они чаще всего находились в отходе. Варианты были разные, но бурлаки, например, действовали после путины и расчета.

Уже на основании материалов В.А. Гиляровского можно говорить о союзе бурлаков-разбойников со староверами-беспоповцами севера Ярославского (в широком понимании) края. Со стороны староверов это проявлялось в ненавязчивом «духовном окормлении» и предоставлении убежища и приюта. Если разбойники (не обязательно бурлаки) приходили не на зиму, а «доживать свой век», то их, по-видимому, принимали в общину, а значит перекрещивали. Совершенно очевидно, что такие люди вносили в новое братское сообщество весьма серьезный «вступительный пай» (если, конечно, общину не составляли «безденежники» (течение в странничестве).

О том, что в середине 19 века пошехонские «леса, вместе с кельями, служили и служат приютом беглым солдатам, каторжникам, ворам, конокрадам, прикидывающимся раскольниками», говорит в своем письме от 1 октября 1849 года и И.С. Аксаков (И.С Аксаков. Письма к родным (1849-1856).

http://az.lib.ru/a/aksakow_i_s/text_0160.shtml (27). Там же он сообщает, что «года два тому назад» «велено было очистить пошехонские леса», однако нашли лишь одну «старуху-раскольницу», келью которой разрушили. Дело было зимой, и, когда ее выводили из леса, она бросилась в прорубь. О том, что подобные облавы не принесли для властей желаемых результатов, говорит и И.С. Наградов в своей работе «Государственно-церковная конфессиональная политика и ее влияние на развитие старообрядчества в 1855 - феврале 1917 гг.»: «В 1846 году экспедиция исправника Болотова исследовала густые леса в Пошехонском уезде Ярославской губернии и спугнула оттуда беспаспортных странников» [вполне вероятно, что староверов предупредили. - прим. авт.]. Разумеется, власти преследовали и разрушали обители укрывавшихся в лесных пустынях «раскольников» (это было нормой в николаевское время), а не ловили участников конкретного согласия страннического (бегунского) толка. С другой стороны, действительно, в 20-х годах 19 века в пошехонские леса ушли безденежники лесопустынного согласия. В 40-х годах около Плеса (по сообщению И.С. Наградова) в кельях-землянках укрывались от полиции безденежники Антипова согласия, которые обитали также в Кинешемском, а позже Нерехтском уездах. Согласие Ивана Петрова, просуществовавшее несколько десятков лет до начала 50-х годов, также начиналось в пошехонских лесах, но позже община стала обитать севернее, в лесах под Вологдой. Однако к 60-м годам, после смерти наставников, большинство безденежников перешло на умеренные позиции и присоединилось к сопелковцам (http://krotov.info/history/18/3/malzev_03.htm). Кого же хотела найти полиция в 1846 году неизвестно, да это и неважно: в пошехонских лесах, которые, по Аксакову, «огромные, глухие, сообщающиеся с вологодскими и идущие чуть ли не до Архангельска» (письмо от 24 сентября 1849 года (26), места хватало всем. Примечательно, что специально присланный в Ярославскую губернию с секретным заданием изучения раскола И.С. Аксаков впервые упоминает «новый толк» (бегуны, или странники, сопелковцы), не называя его, лишь в письме от 25 июня 1850 года (79): «открывается совершенно новая, оригинальная и опасная секта, о которой до сих пор нигде не упоминается».

В 1849 году жандармами «была поймана шайка разбойников, возглавляемая Пашкою, уроженцем Сопелок» (И.С Аксаков. Письма к родным (1849-1856). Примечания. http://az.lib.ru/a/aksakow_i_s/text_0160.shtml). А.Г. Чукарев сообщает об этом более подробно: «жандармская команда ликвидировала большую шайку разбойников, терроризировавшую население Ярославского уезда. Возглавлявшему операцию жандармскому офицеру удалось напасть на след ее главаря Пашки, скрывавшегося в деревне Сопелки в шестнадцати верстах от Ярославля. Завербовав подругу бандита в осведомители, жандармы были в курсе всех действий банды, а вскоре задержали и самого Пашку. Как выявило следствие, разбойникам покровительствовала уездная полиция, поэтому попытки арестовать их оказывались тщетными» (Чукарев А.Г. Третье отделение и корпус жандармов при Николае I. http://www.adm.yar.ru/FSB/BOOK/gl15.html). (Несмотря на разницу в четверть века, не исключено, что речь идет о том же грабителе и убийце Пашке, о котором упоминает В.А. Гиляровский в рассказе «Суслик». Он же беглый каторжник представлявшийся Сашкой, который напал на Гиляровского на белильном заводе в Ярославле. («Мои скитания». Глава пятая)

Только во время следствия, проходившего в Сопелках - признанном центре странничества, у жандармов «открылись глаза». Для властей открытие новой «секты», причем рядом с губернской столицей, стало полной неожиданностью, хотя отрывочные смутные сведения о странниках стали поступать с 30-х годов 19 века. Была создана специальная комиссия, которую возглавил граф Стенбок. К работе в ней привлекли И.С. Аксакова.

О бегунах существует серьезная литература, и поэтому на истории толка останавливаться не следует. А иметь представление о ходе следствия можно из тех же писем Аксакова.

При этом поражает высокая степень закрытости бегунов, и особенно сопелковского центра, просуществовавшего десятки лет и обнаруженного случайно. Все это стало возможным благодаря тому, что сопелковцам, как основному течению бегунов, удалось настоять «на возможности укрывательства странников в мирских домах». «Странническое согласие можно представить как систему, состоящую из двух элементов: странников (беглых) и странноприимцев (мирских)». «Странноприимцы обеспечивали укрытие беглых, оказывали материальную помощь странникам, мирские дома становились очагами проповеднической деятельности бегунов. В большинстве своем странноукрывательством занимались крестьяне, в меньшей степени -- представители городских сословий, в том числе купечества» (А.И. Мальцев. Староверы-странники в XVIII - первой половине XIX в.

http://krotov.info/history/18/3/malzev_03.htm). У К.Я. Кожурина сказано подробнее: «пристанища устраивались с особыми тайниками для «крыющихся». Это могли быть ямы под лестницами, чуланами, иногда за стеной или под двойной крышей. Часто тайник одного дома соединялся с тайником другого, третьего и т. д., а тайник последнего дома выходил в сад, перелесок или на большую дорогу, где можно было бы легко уйти от полиции» (Кирилл Кожурин. Странствующая Церковь. О согласии бегунов-странников. http://www.starover.religare.ru/print6690.html). По А.П. Щапову, «усердные и богатые пристанодержатели, занимающие удобную, просторную усадьбу, настраивают иногда по нескольку клетей в своих домах».

Следует добавить, что мирские в случае смерти бегуна должны были его тайно похоронить. А сами они, чтобы умереть в странничестве, могли стать бегунами перед своей кончиной. Их перекрещивали, они размещались в тайнике хотя бы соседа, а в полицию сообщалось об их побеге.

А.И. Мальцев утверждает, что «связь мирских и беглых тщательно скрывалась от посторонних. Многие странноприимцы считались прихожанами официальной церкви, вели себя так, чтобы не возбуждать подозрений в глазах светского и духовного начальства» (А.И. Мальцев. Староверы-странники в XVIII - первой половине XIX в.). Когда отдельные странники попадались полиции, они, как правило, выдавали себя за не помнящих родства бродяг, что было вполне правдоподобно. Однако представители духовенства и полиции не могли не понимать, что (в частности) в Сопелках живут скрытые раскольники (имеются в виду «мирские»), но это было почти нормой и таковых, по мнению Аксакова, насчитывалось «по крайней мере» до половины «народонаселения» губернии. Он справедливо связывает скрытый раскол с тем, что «правительство стало сильнее преследовать беглых попов и признавать незаконнорожденными тех, кои не представят о себе метрических документов», и поэтому «в Ярославской губернии почти все раскольники (за исключением весьма немногих) приписались к разным православным приходам, стали крестить детей и венчаться в православных церквах, прибегая на дому к разным очистительным обрядам, к «исправлению» (И.С. Аксаков. О расколе и об единоверческой церкви в Ярославской губернии. http://dugward.ru/library/aksakovy/iaksakov_o_raskole.html).

О тесном взаимодействии «вольных людей» и бегунов можно узнать из писем И.С. Аксакова. Он не скрывает своего негативного отношения к «сектантам», значительную часть которых, по его данным, составляли разбойники. Этих сектантов Аксаков характеризует следующим образом: «почти все воры, разбойники, пьяницы и развратные люди»; «для мошенника нельзя лучше выдумать. Он беглый, он бежал из полка или с каторги или потому, что совершил преступление, - и звание беглого освящает» (84); «несколько шаек воров, разбойников и конокрадов составляют эту новую секту» (86); «вы целый день возитесь с мошенниками, ворами, разбойниками или с упрямыми обманщиками, лицемерами-раскольниками» (87). Вместе с тем И.С. Аксаков в письме от 9 октября 1850 года (95), говоря о следствии по делу «о переловленною комиссиею шайке разбойников» на востоке Ярославского уезда, признает, что разбойники «большею частью» были православными.

Действия комиссии Стенбока нанесло серьезный урон странническому толку и особенно сопелковскому центру, несмотря на то, что двоим наставникам удалось скрыться (И.С Аксаков. Письма к родным (1849-1856). 93). Так, только «с 1 июля 1850 года по 1 апреля 1851 года жандармами в губернии взято под стражу более 200 раскольников» (Чукарев А.Г. Третье отделение и корпус жандармов при Николае I. http://www.adm.yar.ru/FSB/BOOK/gl15.html). А.П. Щапов в своей известной работе «Земство и раскол. Бегуны» дает «общими цифрами» обнаруженное властями «число пристаней и пристанодержателей в разных местах до 1852 года». И эти цифры впечатляют. В Ярославской губернии было выявлено 464 пристанодержателя (в Ярославле всего 27), в Костромской, второй по их численности, - 122 и т. д. Заканчивая тему, А.П. Щапов очень правильно замечает, что еще «остается множество неизвестных» [пристанодержателей] (http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1862/Novem/zemiras2.htm). Ему фактически вторит Н.М. Никольский: «Официальные цифры … гораздо ниже действительных... Статистика занималась, конечно, не бегунами, подсчитать их было невозможно; но следственные данные обнаружили приблизительную цифру пристанодержателей» (Николай Никольский. Сектанство крепостной эпохи. http://scepsis.ru/library/id_1817.html).

В 1854 году по указанию Николая I в Ярославской губернии был создан особый совещательный комитет для обсуждения «вредоносности бегунов». Официальная православная церковь также высказалась за ужесточение репрессий, в результате чего бегуны были признаны «вредной сектой», для пресечения деятельности которой были разрешены меры гражданского и церковного воздействия (http://ru.wikipedia.org/wiki/Бегуны). 29 мая 1855 года были приняты дополнительные меры к усилению надзора за бегунами: «в местах ее [секты] наибольшего распространения было решено учредить особых комиссаров и особых благочинных от Синода для наблюдения за бродягами и пристанодержателями, а также за местным духовенством, чтобы оно не допускало послабления старообрядцам» (И.С Аксаков. Письма к родным (1849-1856). Примечания. http://az.lib.ru/a/aksakow _i_s/text_0160.shtml).

Несмотря на разгром сопелковского центра 1850-х годов и «разделение в бегунстве» в 60-х годах на статейников (поддержанное большинством сопелковских наставников) и противостатейников, странники не только продолжали существовать как «строго законспирированная организация», но и быстро распространялись по территории России (http://relig.info/begunskii-tolk; http://ru.wikipedia.org/wiki/Бегуны). О том, что ярославские бегуны сумели на «периферии» пережить репрессии 1850-х годов, говорят и воспоминания известного революционера Н.А. Морозова в его работе «Повести моей жизни». В 1874 году ему, находившемуся в Даниловском уезде Ярославской губернии, угрожал арест за народническую деятельность. В связи с этим Н.А. обдумывал предложение укрыться у бегунов (у него бегуны охарактеризованы как «религиозная секта, не признающая властей и поэтому скрывающаяся в глухих местах России»), у которых «есть тайные комнаты при избах и подвалы» и где его «не разыщет» «никакое начальство» (Морозов Н.А. Повести моей жизни. http://narovol.narod.ru/art/lit/moroz1.htm). Показательно, что даже к началу 20 века «наиболее часты» бегуны были прежде всего в Ярославской губернии (http://ru.wikipedia.org/wiki/Бегуны).

А.П. Щапов очень метко назвал «разбойничьи компании» 18 века «лесными согласиями бегунов», основанными не на учении, а на разгуле «разбойной» стихии, под которой можно понимать стихийное народное антикрепостническое движение. Щапов - историк и философ - видит духовное родство между странниками и разбойниками, и «оттого после и пристанодержатели бегунов были в согласии с разбойниками, держали их в своих «пристанях» или «местах» (Щапов А.П. Земство и раскол. Бегуны). Это говорит и о «духовном окормлении» староверами-странниками значительной части верхневолжских, в первую очередь ярославских, разбойников.

С середины 19 века вопрос о причинах преступности и разбоев активно поднимался представителями революционно-демократической интеллигенции. На основе приведенных выше сведений В.А. Гиляровского можно говорить о его сочувственном отношении к разбойникам. О причинной связи преступности с условиями жизни в самодержавно-крепостнической России, с самой системой власти и общества говорили А.И. Герцен, В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский и др. Реформы 60-х годов 19 века усугубили положение, поскольку, как утверждал С.С. Остроумов, «разоренные крестьяне, выбитые из привычной колеи развивающимся капитализмом, пролетаризируются, бросают землю, которую они не могут выкупить, и бегут в города, где зачастую дороговизна и долгая безработица вынуждают некоторых из них «нарушать законы». Колоссальный социальный раскол в обществе при тенденции народа к справедливости - вот побудительный толчок всех разбойных движений (Остроумов С.С. Преступность и ее причины в дореволюционной России.

http://www.adhdportal.com/book_1663.html; Рыжов Д.С. Борьба полиции России с профессиональной преступностью. 1866-1917.

http://www.dslib.net/teoria-prava/ryzhov.html). Изменяется и сама преступность. Углубление социального расслоения, люмпенизация деревни становились питательной средой для преступности. Начался процесс профессионализации преступности, где не было места идеям справедливости, свойственной «благородным разбойникам». Появился профессиональный криминал, не связанный напрямую с классовой борьбой. «Народными же заступниками» становятся революционеры. Показательно, что их эксы, по сути, являлись разбойничьими реликтами (приблизительно о том же по отношению к Ярославскому Поволжью во время первой русской революции, но без конкретики, говорил и Н.В. Дутов).

В годы Первой мировой войны, в связи с ухудшением продовольственного положения, в Ярославском Поволжье вновь вспомнили о речном разбое. Уже в 1916 году отчаявшиеся местные жители останавливали на Волге суда и забирали хлеб себе (http://www.yaroslavskiy-kray.com/166/yaroslavskijj-krajj-v-nachale-khkh-veka.html). Погромные настроения обострились и в 1917 году, когда в губернию хлеб практически не поступал. Эсеровская газета «Знамя труда» сообщала в августе 1917 года, что «все побережье Шексны и Мариинской водной системы (Мологский, Пошехонский, Рыбинский уезды) охвачено погромным движением. Хлебный транспорт почти везде задержан и расхищается крестьянами» (Рязанцев Н.П. Аграрные преобразования в ярославской деревне после Октябрьской революции 1917 года. http://www.yartpp.ru/index.php?option =com_content&view=article&id=40553&Itemid=98&lang=ru).

Как видно, разбойничество в Ярославском Поволжье прошло несколько этапов своего развития. Первоначально, в 14 - второй половине 16 вв., основу разбойных ватаг составляли профессионалы, которые вели происхождение от ушкуйников. С конца 16 - первой половины 17 вв. разбойничья среда пополнялась за счет бывших крестьян, бежавших от государственных поборов и нараставшего крепостного гнета. С середины 17 века поток беглых усилился и фактически составлял вместе с гулящими людьми основную массу разбойников. С начала 18 века, в связи с введением рекрутской повинности, значительную роль в разбойном движении стали играть беглые рекруты, чье число резко увеличивалось во время вооруженных конфликтов России с другими государствами. В такие моменты обычная «вольная жизнь», с грабежом торговых караванов, разбоем на дорогах, перерастала в вооруженные волнения и восстания. Такое положение дел было характерно в течение всего 18 века и, в меньшей мере, первой половины 19 века. С середины столетия речной разбойный промысел стал ослабевать в связи с развитием парового флота на Волге, что лишило «вольных людей» «заработка». Происходило и изменение статуса бурлаков-разбойников - из «вольных людей» они постепенно превращались в обычных бурлаков и часто оседали в городах. В 19 веке наиболее ярко проявилась связь «вольных людей» со староверами-беспоповцами, по большей части бегунами, «духовно окормлявшими» разбойников. Со второй половины 19 века, в связи с развитием капитализма в России, происходит постепенное изменение социального состава разбойников - из вольной ватаги, с элементами социальной справедливости и «разбойного братства», они превращаются в узкоспециализированную группу преступников. В результате к концу 19 века «благородные разбойники» в Ярославском Поволжье фактически исчезли, и постепенно их образы стали стираться из народной памяти.

Филиппов Владимир Васильевич, Москва, 02. 2012

Размещено на Allbest.ru