Образ Дон Жуана в произведениях Тирсо де Молины "Севильский обольститель, или Каменный гость" и Торренте Бальестера "Дон Хуан"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена

Факультет иностранных языков

Кафедра испанского языка

Курсовая работа

Образ Дон Жуана в произведениях Тирсо де Молины «Севильский обольститель, или Каменный гость» и Торренте Бальестера «Дон Хуан»

Студентка 3 курса, 1 ПИ группы

Научный руководитель:

Доцент Алташина В.Д.

Санкт-Петербург 2010г.

Самый обаятельный, привлекательный и… проклинаемый.

Если всерьез, я действительно был знаком с Дон Хуаном.

Леопольдо Лугонес, аргентинский писатель, новелла «Секрет Дон Хуана».

Дон Жуан.

Кто это?

Один из вечных образов мировой литературы, в котором автор, на основе жизненного опыта и материала своего времени, сумел воплотить долговечное воплощение, применимое в жизни последующих поколений. Вечный образ - литературный и мифический персонаж, имеющий всечеловеческое значение и нашедший многочисленное воплощение в литературе разных стран и эпох. Но в испанской литературе Дон Жуанов - то как раз и нет. Имя озорника-обольстителя пришло к нам из Испании не напрямую, а через Францию, где Дон Хуан превратился в Дон Жуана. С этим новым именем испанец и пошел бродить по всему свету.

Исследуя данную тему, волей - неволей пришлось погрешить против лингвистической правды, поскольку название работы “Дон Хуан в испанской литературе” для русских читателей - пустой звук.

Пушкин знал, пусть и недостаточно хорошо, испанский язык и знал, как надо правильно произносить имя нашего (и его) героя. Но, когда он писал “маленькую трагедию” “Каменный гость”, он не рискнул оставить неблагозвучное у нас начальное “Ху” и предложил компромиссный вариант: Дон Гуан. К сожалению, никто из русских литераторов, писавших о севильском обольстителе, Пушкина не поддержал и у нас крепко - накрепко укоренилась французская форма - Дон Жуан. Так прочно вошла она в наш язык, что даже имя собственное стало нарицательным: донжуан. В общем, сразу можно обнаружить три формы одного и того же имени: Дон Хуан, Дон Жуан, Дон Гуан.

Донжуаны (как бы они ни назывались) были и есть в литературе, в искусстве каждого народа. Мужчину - соблазнителя, мужчину - насмешника создала сама природа. Люди любой страны, несомненно, имеют полное право сказать: он - наш национальный герой. И можно с чистым сердцем утверждать: без донжуана, без человека, который безрассудно отдается игре страстей, не было бы искусства - этой чудесной, самозабвенной игры со временем (или с вечностью?). Мандельштам не зря писал: “Всё движется любовью”.

Целью курсовой работы является исследование образа Дон Жуана в испанской литературе. Чтобы осуществить задуманное, я обратилась к таким произведениям, как “Севильский обольститель, или Каменный гость” Тирсо де Молины (в переводе К. Бальмонта) и “Дон Хуан” Торренте Бальестера (перевод Н. Богомоловой).

Глава 1. Дон Жуан в Испанской литературе

Дон Жуан - самый желанный гость мировой литературы: похождения сердцееда и дуэлянта так и просятся на бумагу, в какой бы стране ни происходили. Но все же родился соблазнитель тысячи и трех женщин в Испании, и его настоящее имя Дон Хуан.

Но все-таки Дон Хуан - родом из Испании. Точнее - из Андалусии. Еще точнее - из Севильи.

Место определено. А время? Время можно указать только приблизительно.

Легенда о Дон Хуане появилась в Испании в XIV веке. Связана она с действительно существовавшим человеком, - о нем упоминается в хрониках и в списке рыцарей ордена Подвязки. Человека этого звали Хуан Тенорио (Тенорьо), и был он придворным абсолютно реального кастильского короля Педро Жестокого (1334 - 1369, правил с 1350 года). Но здесь, пожалуй, краткий курс истории донжуанства уступает место мифам. Тем мифам, что оказываются намного сильнее реальности.

Миф о Дон Жуане возник на пересечении легенды о повесе, пригласившем на ужин череп, и преданий о севильском обольстителе. Эта встреча Святотатца и Обольстителя имела решающее значение для формирования и развития мифа о Насмешнике” Багно Вс. Е. Расплата за своеволие, или Воля к жизни // Миф о Дон Жуане. СПб., 2000. С. 6., - пишет Всеволод Евгеньевич Багно, составитель сборника, посвященного образу Дон Жуана в мировой литературе.

Согласно одной из легенд, безбожник и распутник Хуан Тенорио заколол шпагой командора ордена, который защищал честь своей дочери. Тогда монахи-францисканцы заманили негодника в монастырский сад и там убили. А сами пустили гулять по Испании слух: Хуан Тенорио, мол, низвергнут в ад оскорбленной им статуей командора. По всей видимости, вскоре после этого были созданы и народные романсы²² Романсы в Испании появились на заключительном этапе Реконкисты (отвоевания испанцами своих исконных земель у мавров). Начавшаяся в VIII веке, Реконкиста завершилась только в 1492 году, с падением Гранадского эмирата. о молодом повесе, наказанном за непочтение к мертвым. В них еще нет надгробной статуи - есть только череп, но уже появляется тема ужина с мертвецом (вернее, двойного ужина). Важно отметить: Дон Хуан не боится посланца загробного мира - ни тогда, когда тот приходит к нему домой, ни тогда, когда он сам отправляется на ужин к мертвецу. Но, пожалуй, самое любопытное: обльщение женщины в сюжете этих романсов не играет почти никакой роли. Да, Дон Хуана ожидает кара, но она - возмездие именно за надругательство над мертвецом.

Позже, в XVII веке, в иную историческую эпоху, у Дон Жуана - помимо Хуана Тенорио - появляется еще один прототип. Это - живший в Севилье дворянин Мигель де Маньяра (полное имя Мигель де Маньяра Висентело де Лека; 1629 - 1679). Он, если верить преданиям, вел распутную жизнь, но после страшного видения - собственных похорон - покаялся, сделался набожным и, желая замолить грехи, построил в Севилье дом Милосердия (Больницу для бедных).

Между Хуаном Тенорио и Мигелем де Маньярой есть наисущественнейшее различие. Легенда о первом (о Тенорио) показывает героя не убоявшимся смерти. Миф о втором (о Маньяре) акцентирует внимание слушателей-читателей на том, что речь идет о распутнике, испугавшемся смерти и раскаявшемся. Эти два варианта одной темы будут впоследствии фигурировать во многих произведениях о Дон Жуане. А выбор писателем одного из них скажет об авторе, пожалуй, больше, чем факты его биографии.

Легенда о Дон Жуане, в любом варианте, вобрала в себя столько драматических коллизий, что просто просилась на сцену.

И надо сказать: долго ждать сценического воплощения ей не пришлось. Первым, кто осуществил драматургическую обработку легенды о севильском насмешнике, был Тирсо де Молина (1579 - 1648), драматург школы Лопе де Веги. Он же первым соединил тему “оскорбление мертвеца” с темой “обольщение женщины”. “Это соединение оказалось настолько органичным, что почти все, кто позднее обращался к истории Дон Жуана, - Мольер, Гольдони, Моцарт, Пушкин, Мериме, А. К. Толстой, Фигейреду и др. - в этом следовали за Тирсо, хотя и образ Дон Жуана, и страшная месть статуи истолковывались в веках по-разному”, - анализируя пьесу, пишет литературовед-испанист Захар Исаакович Плавскин (1918 - 2006). ¹¹ Плавскин З. И. Литератуа Испании. От зарождения до наших дней. Т. 1. IX - XVIII вв. СПб., 2005. С. 447.

Кроме того, Тирсо де Молина верно угадал взаимосвязанность, но не взаимозаменяемость двух сюжетных линий. Не случайно и название у его пьесы двойное: “Севильский обольститель, или Каменный гость”. Создавая своего Дон Хуана, испанский драматург, несомненно, следует тому образу насмешника, который сложился в народных романсах: его героя в страхе перед смертью упрекнуть нельзя.

В произведении Тирсо миф о Дон Жуане получил уже вполне завершенную форму. Но так как мифы необыкновенно живучи, то в каждую новую эпоху люди искусства дополняли легенду о Дон Жуане. Дополняли, исходя из своих представлений о том, как человек обязан пожить земную жизнь и как должен встретить смерть. Правда, если из-под пера писателя появлялся не манекен, а полнокровный человек, то Дон Жуан оказывался способным посмеяться над любым автором-морализатором - подобно тому, как он смеялся над женщинами и статуей командора. Он - по самой сути своей - не приемлет ничьей назидательной проповеди. Его Бог - его желания.

Такой герой - одинокий бунтарь, восстающий против всех, - не мог не стать для романтиков желанным гостем. Гениальную поэму о Дон Жуане создал в первой четверти XIX века главный романтик - Байрон. А в самой Испании - правда, чуть позже, - написал поэму о Дон Жуане - не менее великую, чем байроновская, - Хосе де Эспронседа (1808 - 1842).

Но здесь надо сделать отступление и рассказать о жившем столетие позднее русском поэте и переводчике Константине Дмитриевиче Бальмонте.

Как переводчик Бальмонт был необычайно плодовит. Кого и с каких языков он только не переводил! О стихотворных переводах Бальмонта критики обычно отзываются резко отрицательно. Но вот что написал о Бальмонте, переводчике Шелли, нобелевский лауреат Борис Пастернак: «Русский Шелли был и остается трехтомный бальмонтовский. В свое время этот труд был находкой, подобной открытиям Жуковского. Пренебрежение, высказываемое к этому собранию, зиждется на недоразумении»¹¹ Цит. по: Бальмонт К. Д. Стихотворения. Л., 1969. С. 69-70.. Сравнить с Жуковским - можно ли оценить работу какого-либо русского переводчика более высоко?! К тому же не будем забывать: наверное, нет поэтов, более далеких друг от друга, чем Бальмонт и Пастернак.

И в жизни, и в творчестве Константина Бальмонта Испания занимает особое - и весьма значительное - место. На пиренейском полуострове поэт бывал неоднократно, можно даже сказать, он “заболел” Испанией - свидетельством этому является хотя бы немалое количество посвященных ей оригинальных стихотворений Бальмонта. Кроме того, он перевел Лопе де Вегу, Кальдерона, народные песни (более трехсот).

А Дон Хуан стал любимым героем Бальмонта, пожалуй, на всю жизнь. Ещё в 1898 году поэт написал стихотворение “Дон Жуан”, где дал символическое и весьма любопытное самоопределение Дон Жуана: “Я - радугой пронизанный туман”. В 1903 году в журнале “Мир искусства” он опубликовал большую статью “Тип Дон Жуана в мировой литературе”, в которой анализировал, в частности, драму Тирсо де Молины “Севильский обольститель” и поэму Хосе де Эспронседы “Саламанский студент”. Пьесу Бальмонт перевел полностью, но работа почему-то не была опубликована при жизни поэта. Впервые она пришла к читателю только в 2000 году.

Уже после революции (вероятно, в 1919 году) Бальмонт взялся за перевод и другого донжуановского произведения - поэмы Хосе де Эспронседы “Саламанкский студент” (ни поэма Эспронседы, ни пьеса Тирсо де Молины до Бальмонта на русском языке не существовали). Надо отдать должное переводчику-первооткрывателю: он верен подлиннику, и “маловыразительных, сбивчивых” строк в его переводе совсем немного.

Хосе де Эспронседа был романтиком байронического склада. Правила, по котоым живет современное ему общество, для него неприемлемы, и он это открыто декларирует. Страстная, мятущаяся натура, он готов бунтовать против всех и вся. Мораль? Нет никакой морали. Законы? Законом для него является только его прихоть. Любовь? Только та, что не знает никаких преград, никаких уз.

Таким же Эспронседа сделал и главного героя своей поэмы - саламанкского студента Феликса де Монтемара. Молодой повеса первой половины XIX века демонстративно не желает следовать общепринятым нормам; без каких-либо угрызений совести он убивает во время поединка бата своей возлюбленной - Эльвиры; он бросает вызов и Богу, и дъяволу. И - не изменяет себе даже в минуту смерти: эспронседовского героя ад не страшит.

Спустя десятилетие после “Саламанкского студента”, в 1849 году, появилось еще одно знаковое для испанской донжуанистики произведение - пьеса Хосе

Соррильи (1817 - 1893) «Дон Хуан Тенорьо ». В Испании эта драма и поныне пользуется большой популярностью; в день поминовения всех усопших (2 ноября) она непременно идет в каком-либо из мадридских театров. Соррилья не был романтиком-богоборцем. А герой его пьесы - в отличие от эспронседовского Феликса де Монтемара - можно сказать, даже тяготится своим донжуанством. Севильский повеса, вышедший из-под пера Соррильи, с самого начала внутренне готов, увы, раскаяться в содеянных грехах. И в финале пьесы душа Дон Хуана не нисходит в ад, а возносится на небеса. Для «истинного» Дон Жуана такой финал, конечно, трагедия. Да и зачем Дон Жуану рай?! Он ведь там помрет со скуки.

Особняком в донжуанистике стоит чрезвычайно любопытная новелла Густаво Адольфо Беккера (1836 - 1870) «Поцелуй». Собственно говоря, Дон Жуана в ней нет; нет в ней и ни одного живого испанца. Осталась только надгробная статуя - не командора, а бесстрашного испанского воина-патриота. Именно она мстит наполеоновским захватчикам. Мстит - в соответствии со старинным преданием об оскорблении мертвеца. Только карает каменная десница не распутного испанского дворянина Хуана Тенорио, а французского офицера. Средневековая легенда, хотя и преобразованная, воскресает в иную историческую эпоху и оказывается настолько действенной, что способна отправить в ад иноземного святотатца. Вероятно, во всей мировой литературе о Дон Жуане не найти второго, подобного этому беккеровскому рассказу, произведения.

В начале XX века в испанскую литературу пришли молодые, амбициозные прозаики и поэты, решившие вернуть ей былую славу. Эти писатели стали называть себя «Поколением 1898 года». Пожалуй, первый вопрос, который они сами себе задали: а что же такое Испания? Не официальная, «маразматическая» (как писал вождь «Поколения» Мигель де Унамуно), а подлинная, глубинная. В поисках ответа они отправились бродить по стране, принялись изучать поэтический фольклор и старинные хроники. Разумеется, сразу же в поле их зрения попал - помимо Дон Кихота - «вечный испанец» Дон Хуан. Но что с ним делать? Еще раз просто обработать средневековую легенду? Кому это интересно? Блестящий выход нашел Рамон дель Валье-Инклан (1869 - 1936) - он сотворил небывалого прежде донжуана: «католика, некрасивого и сентиментального». Звали этого героя Маркиз де Брадомин.

Католик-донжуан в Испании, где всегда была сильна власть Церкви?! Такого обольстителя-насмешника до Валье-Инклана еще никто из испанцев не осмелился придумать.

Валье-Инклан работал над «Сонатами» пять лет, с 1901 по 1905 год, и публиковал их частями по мере написания. Полностью книга «Сонаты» первым изданием вышла в 1905 году. Успех этой книги у читающей публики был совершенно невероятным - просто фантастическим. Испанцам уже давно не приходилось читать произведения, где буквально каждая фраза доставляет эстетическое удовольствие. Автору удалось создать поистине шедевр словесного искусства. Почитатели Валье-Инклана, очарованные «Сонатами», обращались к нему: «Маркиз де Брадомин». Писатель воспринимал такое обращение по-царски - как должное.

Тема надгробной статуи в «Сонатах» не появляется даже намеком. Она здесь совершенно лишняя. Командор мертв, и значит, о нем надо забыть. Христос говорил «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов». О смерти поразмышляем потом, а сейчас маркиз де Брадомин (как и его создатель) прославляет жизнь. Эстет, он даже страдание пытается превратить в наслаждение. И каяться в грехах не испытывает ни малейшего желания. Ведь куда отраднее лишний раз согрешить.

Мир, сотворенный Валье-Инкланом, - это мир искусства. Вернее, трех искусств: литературы, живописи, музыки (писатель не случайно дал книге название «Сонаты»). Фразы в «Сонатах» - ритмически безупречны, с богатыми аллитерациями и различными аллюзиями (так, например, Валье-Инклан на страницах своей книги вспоминает донжуановских героев Эспронседы и Соррильи). Пейзажи - красочны и зримы до физического ощущения. Живописность, возможно, самая сильная сторона дарования дона Рамона - во всяком случае, в повестях о любовных похождениях маркиза. Подчас кажется: слова у Валье-Инклана трехмерные и он жонглирует ими, словно фокусник разноцветными шариками. Мир маркиза де Брадомина - это реальность, которая стремится к совершенству. Такая, какой она должна бы стать, будь автор всесильным демиургом, и какой она, увы, никогда не станет. Да и Рамон дель Валье-Инклан в действительности не был Брадомином. Но он создал своего героя таким, каким он сам хотел быть в идеале, - в юные годы Валье-Инклан верил, что саму жизнь можно построить как литературное произведение, и не хотел отделять вымысел от реальности. Читатель поверил в выдуманный доном Рамоном мир и, конечно, был по-своему прав, отождествляя писателя и его героя.

Кроме того, маркиз де Брадомин (как и автор) - натура артистическая. Он наслаждается жизнью, как шедевром искусства. И стремится к тому, чтобы каждый миг его жизни был незабываемо прекрасен. Брадомин не приказывает, в отличие от Фауста: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» - он делает его вечным в собственных воспоминаниях. Между истиной и красотой маркиз (вслед за своим творцом) ставит знак равенства. А то, что некрасиво, - неистинно.

И, подводя итог, дулжно признать без каких-либо колебаний: Маркиз де Брадомин стал главным Дон Жуаном испанской литературы XX столетия. Даже если шедевр появляется один раз в сто лет - сетовать, право, не стоит. Нужно быть благодарным писателю.

Но под занавес стоит высказать еще одно соображение: когда читаешь «Сонаты», почти всегда ощущаешь авторскую иронию. Валье-Инклан постоянно словно бы посмеивается над своим героем. Нет, не так, как Дон Жуан смеется над женщинами - без сострадания и пощады, а лишь слегка улыбается в бороду (борода у дона Рамона была замечательная!). Валье-инклановский маркиз - духовное дитя аж XVIII столетия. Следующие два века требуют других героев.

В Испании в начале XX века работы Фридриха Ницше прочитал, наверное, каждый, для кого игры разума - любимое занятие. Но каждый прочитал их по-своему. Мигель де Унамуно, например, давал свою оригинальную трактовку тем или иным взглядам Ницше. Антонио Мачадо обращал внимание на то, что немецкий философ пишет об этике. Рамиру де Маэсту (1874 - 1936,земляк Дон Жуана, испанский писатель) заинтересовался идеей сверхчеловека.

Бунтари-романтики восхищались презрением Дон Жуана к нормам морали. Для них он - одиночка, восстающий против лицемерного общества. Романтики понимали: их герой не должен даже пытаться занятькакое-либо место в этом обществе, а тем более - возглавить его. Своеволие севильского насмешника под пером Маэсту превратилось в ницшеанскую «волю к власти». Так сверхсамец становится сверхчеловеком. Женщина заменяется обществом, народом. Герои Достоевского терзаются вопросом: «Тварь ли я дрожащая или право имею?» Для сверхчеловека Дон Жуана такого вопроса просто-напросто не существует. Он имеет полное право «навязать свою волю другим». Дон Жуан, который ни в одном из вариантов легенды о нем не становится отцом семейства, этот Дон Жуан - Отец нации? Вот и славно, он не связан семейными узами, ни перед кем не надо надевать маску сентиментального и доброго.

И еще не забудем: Испания родила не только Дон Жуана, но и Дон Кихота.

И был тот человек донельзя худ,

с копьем, в доспехах, Дон Кихотом звали,

и толстый Санчо Панса - тут как тут, -

таких пузатых я встречал едва ли.

Пожалуй, в детстве не бывало дня,

чтоб я не вглядывался в их фигуры;

и забредала в поисках меня,

моя душа в старинные гравюры, - писал Мигель де Унамуно (1864 - 1936) в одном из стихотворений.

Дон Кихот был спутником всей его жизни. В те годы, когда Валье-Инклан создавал повести о донжуане Брадомине, Унамуно работал над книгой «Житие Дон Кихота и Санчо» - своеобразным философско-лирическим комментарием к роману Мигеля де Сервантеса (она была издана в 1905 году, когда в Испании торжественно отмечали 300-летие выхода первого тома «Дон Кихота»; случайное, но многозначительное совпадение: в том же, 1905-м году были изданы и валье-инклановские «Сонаты»). И потом, в своих многочисленных эссе и стихах, Унамуно постоянно - и всякий раз по-новому - возвращался к образу Дон Кихота. Сервантесовский роман давал ему богатую пищу для глубоких размышлений об Испании и обо всем мире. А миф о Дон Хуане не таил в себе загадок бытия и не вызывал большого интереса у писателя-философа, ведь герой этой легенды - человек чувствующий, но, даже и в малейшей мере, не рассуждающий. В эссе, которое открывает нашу книгу, Сальвадор де Мадариага справедливо отметил: «Если Дон Жуан начнет думать, он перестанет быть Дон Жуаном¹¹ Мадариага С. Дон Жуан как европеец // Вожди умов и моды. Чужое имя как наследуемая модель жизни. СПб., 2003. С. 231.».

Но все-таки донжуановская тема смогла затронуть и сердце, и ум Мигеля де Унамуно. Уже на склоне лет он создает пьесу «Брат Хуан, или Мир есть театр ». Двойное название, которое дон Мигель дал своему произведению, для него не просто литературное «перемигивание». Первая часть названия сразу же дает представление, о ком пойдет речь, вторая - как надо относиться к увиденному либо прочитанному. Дон Хуан в пьесе Унамуно, без сомнения, только играет роль Дон Хуана. Его истинная суть словно бы скрыта маской. Конечно же, маску можно и сорвать. Но все равно познать суть образа не дано никому - и уж тем более герою, разыгрывающему на подмостках мира роль, определенную ему судьбой, а не ту, которую он хотел бы сыграть сам.

В пьесе интересно еще и вот что: Унамуно, вероятно, единственный автор, кто счел нужным рассказать о детстве Дон Хуана - о той поре, когда он еще не был донжуаном. То есть создать легенду о предыстории легенды. И получается любопытный парадокс: Дон Хуан становится донжуаном поневоле, он - творение женщин, пожелавших увидеть в нем своего героя. Реального или вымышленного - в данном случае не суть как важно. Такая придумка вполне в донжуановском духе. К тому же подобную коллизию в конце XIX века уже разработал (по-своему) ирландец Бернард Шоу - ставший в 1925 году нобелевским лауреатом, - в новелле «Дон жуан объясняет»; эту же тему затрагивает и Антонио Мачадо.

К образу Дон Жуана братья Антонио и Мануэль Мачадо обращались неоднократно и в разные годы (оба они родились в Севилье, откуда родом и легендарный сердцеед). Вместе написали стихотворную драму «Хуан де Маньяра». Пьеса ставилась в испанских театрах, даже имела успех, но ниче м существенным донжуанистику не обогатила. Когда братья работали вместе, они были едины во взглядах на образ героя и в этических оценках его поведения; творческих споров у них не возникало. Но когда каждый из них самостоятельно обращается к легенде о Дон Хуане, то здесь братья становятся едва ли не антогонистами друг другу.

Мануэль Мачадо (1874 - 1947) пишет стихотворение «Мигель де Маньяра» - пишет о Дон Жуане, раскаявшемся и стремящемся искупить свои прежние грехи. Антонио Мачадо (1875 - 1939) - в заметке об Эспронседе - восхищается Дон Жуаном, не изменяющим себе даже в последние мгновения жизни, и, отнюдь не кривя душой, называет его «испанской сутью всех Дон Жуанов». При этом надо учесть: Антонио Мачадо неоднократно говорил, что он никогда не был донжуаном и не стремился им стать. («Не был я ни Маньярой, ни Брадомином. // Сердцеедом прослыть - много ль в этом резона?» - пишет он в автобиографическом стихотворении «Портрет»). Но как литератор Антонио Мачадо понимал: Дон Жуан, сколько бы женщин он ни обманул, самому себе должен быть верен до конца. Иначе незачем выдавать себя за Дон Жуана.

Как бы там ни было, в испанской литературе XX века Дон Жуан все более превращается либо в героя литературоведческих и культурологических эссе, либо в некий фантом, призрак, уже давно пересекший границы родины, но вместе с тем окончательно не покидающий ее. Возможно, испанцы устали от своего «национального героя». Во всяком случае, в стихах Антонио Мачадо обольститель и насмешник Дон Хуан мелькает только едва заметной тенью, правда, и этого вполне достаточно, чтобы в памяти читателя сразу же возникла цепочка литературных ассоциаций.

На страницах книг Федерико Гарсиа Лорки (1898 - 1936) имя севильского повесы встречается крайне редко. А ведь казалось бы: Лорка - родом из Гранады. И в одном из эссе он указал на разницу между своим родным городом и Севильей: «Гранада создана для музыки, потому что это пленный город, заточенный в горах…Она - затворница, чутка к ритмам и отголоскам… С наивысшей полнотой ее воплощает не поэзия, а музыка, торный путь в мистику. Поэтому она не драматична, как Севилья, город Дон Хуана, город любви, но лирична, и если Севилья торжествует в Лопе, Бомарше, и в Соррилье, и в Тирсо, и в прозе Беккера, то Гранада - это оркестр ее фонтанов, полных андалусской тоски¹¹ Гарсиа Лорка Ф. Самая печальная радость… Художественная публицистика. М., 1987. С. 38.». В Севилье, по улицам которой бродят, смущая женщин, тени Хуана Тенорьо и Мигеля де Маньяры, гранадец Гарсиа Лорка был чужаком, посторонним? Видимо, он и в самом деле чувствовал себя там неуютно. И может быть, поэтому в стихотворении «Севилья» - из знаменитого сборника «Стихи о канте хондо», - упоминая о Дон Хуане (Дон Жуане), Лорка пишет о «горечи» («Lo amargo de Don Juan»)? Получается: только горькие чувства вызывает в нем легендарный сердцеед, и не более? Фрейд, наверное, легко бы объяснил причины подобного отношения гранадского поэта к Дон Хуану. Во всяком случае, когда в начале 30-х годов, создав театр «Ла Баррака», Лорка поставил «Севильского обольстителя» Тирсо де Молины, - это была всего лишь дань национальной классике.

В стихотворении андалусского поэта Хоакина Ромеро Мурубе (1904 - 1969) «Севильские строфы реки Гвадалквивир» Дон Хуан появляется только на миг. К тому же этот миг его исчезновения: «Хуан Тенорьо скрылся // за створкою балконной». По-видимому, герой-любовник уже совершил свой очередной подвиг и ему пора спасаться бегством. Строки эти вызывают улыбку - ни в коей мере не горькую. Лукавую. А имя севильского насмешника, поскольку за многие века оно, как заклинание, обрело магическую силу, заставляет и на имена других андалусцев, упомянутых в стихотворении, взглянуть по-новому. Вполне возможно, эти андалусцы не были обольстителями женщин, но они были обольстителями читателей.

Не просто улыбку, а временами смех и даже хохот вызывает «драматическое каприччио» Сальвадора де Мадариаги (1886 - 1978).

Мадариага - энциклопедически образованный человек, ученый, писатель - во многом напоминает титанов Возрождения. Он известен строго научными монографиями на самые разнообразные темы. Есть у него и несколько серьезных эссе, посвященных образу Дон Жуана. Но, подобно гениям Ренессанса, Мадариага любил похулиганить, и делал он это, так сказать, с удовольствием.

В один, без сомнения, прекрасный день ему в голову пришла замечательная мысль (почему ранее она никого не посетила?): свести вместе Дон Жуанов разных эпох и стран. Он выбрал самых известных авторов донжуанистики: испанцев Тирсо де Молину и Соррилью, француза Мольера австрийца Моцарта, англичанина Байрона и русского Пушкина.

Пушкинский «Каменный гость» был переведен на испанский язык в 1938 году, во врем гражданской войны в Испании. Подстрочный перевод сделал Овадий Герцович Савич (1896 - 1967), русский участник испанской войны, литературный - поэт Мануэль Альтолагирре (1905 - 1959). По свидетельству Савича, испанцы были поражены тем, насколько верно никогда не бывавший в Испании Пушкин смог передать глубинную суть мифа о Дон Хуане, да еще и предложил свою гениальную интерпретацию средневековой легенды.

Вернемся к Сальвадору де Мадариаге. Он должен был своим текстологическим и культурологическим исследованиям придать вид литературной игры. Так сказать, превратить пот дотошного бибилиофила в слезы радости писателя-юмориста. В результате такого превращения получилась довольно большая пьеса с длинным, ироничным названием - «Донжуанология, или Шесть Дон Жуанов и одна дама»; да еще и с подзаголовком: «драматическое капиччио в одном действии и в стихах». Пьеса одновременно и смешная, и серьезная. Или же это просто шутка гения, не более? Но даже если Мадариага создавал свою пьесу только ради забавы, то вспомним: Сервантес неоднократно заявлял, что он стал писать «Дон Кихота» ради развлечения читателей, - и вряд ли он лукавил.

Конечно же, сочинить пьесу о разных Дон Жуанах Мадариага смог, только досконально изучив мировую донжуанистику и творчество тех авторов, которых он включил в свое «каприччио». Вот,например, он одевает пушкинского Дон Гуана по-пугачевски и даже приделывает ему окладистую бороду. А вместо неизменной донжуановской шпаги - огромная сабля и пистоли. Этакий разбойник с большой дороги. Разумеется, здесь Мадариага иронизирует над тем, как испанцы (либо европейцы в целом) представляют себе русских мужчин. Но это, во всяком случае, говорит также о том, что он знал о работе Пушкина над «Историей Пугачева» и наверняка читал «Капитанскую дочку» - эта пушкинская повесть в конце XIX - начале XX века у читающей публики в Испании пользовалась популярностью. Да впрочем, удивляться начитанности Сальвадора де Мадариаги ни к чему, ведь не зря же он прослыл эрудитом.

Столь же несомненно: он должен был тщательно изучить и стилистиук каждого из перечисленных в «каприччио» авторов - ведь хорошую пародию можно сделать только на хорошо изученном материале. Сальвадор де Мадариага писал не только капитальные монографии, но и романы, и эссе, и пьесы, и стихи. И во всех поизведениях зарекомендовал себя как блестящий стилист. Вероятно, ему не составило очень уж большого труда и сымитировать чужие стили. А победу он одержал безусловную: речь всех шести Дон Жуанов - это речь их творцов (конечно, подчеркнуто утрированная). И ведут себя Дон Жуаны в пьесе Мадариаги так, как они ведут себя в пьесах Тирсо де Молины, Соррильи и т.д.Испанский автор XX века создает шарж, но создает необычайно искусно, и он неизменно остается верен правде каждого конкретного образа.

Придуманный Мадариагой сюжет позволил ему, хоть и кратко, но в полном соответствии с истиной, показать мировую донжуанистику в ее развитии на протяжении нескольких веков. Честь ему и хвала: сделал это Сальвадор де Мадариага не академически сухо и по-стариковски занудно, а по-молодому остроумно и весело. Впрочем, о героях, подобных Дону Жуану (Дон Жуанам), писать, вероятно, и следует именно так. Они ведь и сами - еще те насмешники…

Шесть Дон Жуанов - это, конечно, только малая часть существующих в мировой литературе севильских сердцеедов. Ведь Дон Жуан для людей искусства (более всего для писателей) едва ли не самый желанный герой. Создавай любого - был бы только охота. Вот, например, краткий перечень Дон Жуанов, который приводит Всеволод Багно в одной из своих статей: «Мировая культура знает Дон Жуана гедониста и Дон Жуана бунтаря, Дон Жуана циничного и Дон Жуана сентиментального, Дон Жуана - закоренелого грешника и Дон Жуана раскаявшегося, Дон Жуана - губителя женщин и Дон Жуана влюбляющегося. Есть Дон Жуаны - теоретики донжуанства… И есть Дон Жуаны стихийные, живущие так, как хочется, послушные своим страстям, порывам и прихотям¹¹ Багно. Вс. Е. Дон Хуан и Дон Кихот // Чужое имя. СПб., 2001. С. 300 -301.». Разумеется, этот перечень далеко не полон, но, прочитав его, все равно можно лишь подивиться разообразию озорников-обольстителей.

А сколько Дон Жуанов еще появится в будущем? Наш герой неистощим в любовных выдумках и непредсказуем в погоне за наслаждениями. Каким он предстанет перед читателем, ну например, в XXI веке? Но что же гадать понапрасну. Тут все зависит только от воображения, таланта и амбиций новых драматургов, прозаиков, поэтов.

Существует традиция: ставить памятники прославленным литературным героям. Можно сказать, наглядное доказательство того, что вдохновенно придуманный писателем персонаж становится для читателей самой что ни на есть наиреальнейшей реальностью.

В Мадриде, на площади Испании, стоит известный всему миру великолепный памятник Мигелю де Сервантесу и его героям - Дон Кихоту и Санчо Пансе. В Англии, в Стратфорде-он-Эйвон, на родине Шекспира, есть памятник Гамлету; в Германии, в Лейпциге, - Фаусту. Какого-либо памятника Дон Жуану, кажется, нет нигде. Не станем сокрушаться или недоумевать по этому поводу. Памятник, как сказали бы медики, Дон Жуану противопоказан.

Быть соблазнителем женщин, даже если их тысяча три, - это еще не повод для возникновения легенды. Легенда началась тогда, когда появился оживший надгробный памятник. Не простивший насмешнику-юнцу оскорбления, явившийся из ада мститель карает своего обидчика. Но, даже проваливаясь в преисподнюю, Дон Жуан ни в коей мере не принадлежит миру мертвых. Командор не может торжествовать победу. Сегодня занавес опустился, но завтра он поднимется вновь. И Дон Жуан опять будет смеяться над каменным истуканом. «Славный король шалопаев и сердцеедов» всегда полон сил и стремится полностью насладится всеми радостями жизни - этой, единственной, земной, благословенной.

Испанский драматург Хосе Соррилья сделал одним из персонажей своей пьесы скульптора, который хотел бы изваять статую Дон Хуана. Хотел бы, да не может. Скульптор сетует: у него нет портрета Дон Хуана…

Портрета Дон Жуана нет - и не может быть - ни у кого. Дон Жуан - многолик (безлик). Он - никто из мужчин. И он - все мужчины. Антонио Мачадо верно заметил, что такие персонажи, как Дон Жуан, «не могут быть скопированы, они должны быть выдуманы». А для того чтобы они стали правдивыми, чтобы и автор, и читатель поверили в их донжуановскую (донкихотовскую и т.п.) реальность, их надо придумывать как можно изобретательнее. «Если вымысла мало, - // преданье придумано плохо // и правда правдой не стала».

Дон Жуан ускользает от скульпторов, живописцев, фотографов - подобно тому, как он убегает от женщины, едва овладев ею. Наш герой поистине неуловим, он, мол, убегает потому, что опасается встречи с мужьями-рогоносцами. Такому озорнику, как наш герой, и кара небесная нипочем. Просто его ждут еще и другие женщины.

дон жуан роман испанский

Глава 2. Авторы романов Тирсо де Молина и Торренте Бальестер

2.1 Тирсо де Молина

Тимрсо де Молимна (исп. Tirso de Molina, настоящие имя и фамилия Габриэмль Темльес исп. Gabriel Tйllez; 1571 или около 1583 -- 12 марта 1648) испанский драматург, доктор богословия, монах и официальный историограф ордена мерседариев. Родился в дворянской семье. В 1601 сделался монахом ордена Милости (La Merced). В 1634 был назначен членом правления ордена, в 1635 -- его историографом, в 1639 Тирсо де Молина получил степень магистра богословия.

Творчество.

Автор более 400 стихотворных пьес, из которых до нас дошло около 90. Также обращался к различным прозаическим жанрам (сборник новелл и сочинений на разные темы «Толедские виллы» (исп. Los cigarrales de Toledo), издан в 1624).

Продолжая традиции ренессансного театра Лопе де Вега, Тирсо де Молина использует многие мотивы, характерные уже для испанского барокко, -- ощущение зыбкости, ненадёжности бытия, восприятие жизни как иллюзии, разочарование в гуманистических идеалах, обращение к религии, понимаемой как единственный безусловный нравственный авторитет.

"Севильский озорник".

Значительный вклад в метаморфозу образа дона Жуана внес Тирсо де Молина (умер 1648), создавший в своей пьесе El burlador de Sevilla у convidado de piedra («Севильский распутник и каменный гость») тот причудливый характер, который обошёл потом весь мир.

Cюжетом пьесы послужила подлинная история Хуана Тенорио, жившего во времена кастильского короля Петра Жестокого [XIV в.].

В пьесе Тирсо де Молины дон Жуан, после ряда любовных приключений, пробирается под видом своего друга, маркиза, к его невесте донне Анне. Обман замечен. Прибежавший на крик отец, командор, убит. Дон Жуан спасается бегством, во время которого успевает соблазнить поселянку Аминту. Возвратившись в Севилью, он случайно попадает на могилу командора. Прочитав надпись, грозящую местью убийце, Дон Жуан хватает за бороду статую и приглашает её на ужин. Та является и в свою очередь зовёт дона Жуана к себе. Верный данному слову, дон Жуан приходит на могилу. После адской трапезы оба проваливаются. Заключительная сцена происходит в присутствии короля. Король велит его казнить. Но слуга дона Жуана сообщает, что господина его постигла божья кара.

В пьесе дон Жуан -- соблазнитель («всегда моим величайшим удовольствием было соблазнить женщину и, обесчестив, покинуть её»), которого не столько влечет наслаждение, сколько борьба за подчинение женщины его воле. Лёгкие победы ему безразличны. Хищник и завоеватель, авантюрист и дуэлянт, он наделен всеми свойствами идеального дворянина: красотой, храбростью, чувством чести. Кровь бурно клокочет в его жилах.

Переработка сюжета.

Всего через три года после издания пьесы Тирсо де Молины Дон Жуан шёл уже со значительным успехом на народных сценах Италии, много выиграв от внесённого в пьесу комического элемента, которым итальянцы хотели смягчить её чрезмерный трагизм. Для сцены El burlador был обработан Джилиберти (1652) в Чиконьини (Il convitato di piedra, 1670). Последний выбросил из пьесы Тирсо все поучительное и мрачное.

2.2 Гонсало Торренте Бальестер

Гонсало Торренте Бальестер - испанский писатель и литературовед. Автор знаменитых романов "Фрагменты Апокалипсиса" (1977), "Роза ветров" (1985), "Роман Пепе Ансуреса" (1994). Создал множество пьес, эссе. Лауреат престижной национальной премии по литературе "Мигель де Сервантес".

Учился в Мадридском университете по курсу философии и права, изучал теорию драмы.

В 1938 опубликовал пьесу "Путешествие молодого Тобиаса", в 1940-е гг. - роман "Хавьер Мариньо", который был запрещен франкистской цензурой, роман "Государственный переворот Гвадалупе Лимон" и целый ряд пьес. В ранних произведениях Торренте Бальестера действие разворачивается в прошлом и в географическом отдалении: в Древней Греции, в Мексике; герой - либо мифологический персонаж (Улисс), либо исторически реальная личность, ставшая мифом (мексиканский тиран Лопе де Агирре, Наполеон). Писателя интересует отношение между человеком и историей, между частной и общественной жизнью и, в конечном итоге, между действительностью и мифом. При этом он сориентирован на разрушение мифов в пародийно-игровом контексте.

В 1950-1960-е годы писатель публикует трилогию "Блаженства и тени", первая часть которой в 1959 получила премию фонда Хуан Марч как лучший роман последних пяти лет, романы "Дон Хуан" и "Офф-сайд". В конце 1960-х гг. читал в Нью-Йоркском университете курс лекций о Сервантесе, занимался теорией прозы. Под влиянием эстетических взглядов Х. Ортеги-и-Гасета и в процессе изучения творчества писателей, продолживших в литературе сервантесовскую линию, складываются принципы новой эстетики Торренте Бальестера: правдоподобие романа зависит не от природы того, о чем ведется повествование, а от способа его организации. Этому принцип писатель следовал при написании романа "Сага/фуга о Х.Б.", который в 1972 получил сразу две престижные премии. В апреле 1975 Торренте Бальестер стал членом Испанской Королевской Академии.

В 1980-1990-х годах Торренте Бальестер публикует романы "Я - не я, это очевидно" (1987); "Филомено, к моему сожалению", удостоенный в 1988 премии "Планета"; "Хроника короля потрясенного" (1990), по которому был снят художественный фильм; "Роман Пепе Ансуреса", получившей премию Асорина в 1994, и др. Торренте Бальестер стал лауреатом Национальной Премии по литературе за роман "Остров сорванных гиацинтов" (1981), Премии Принца Астурийского (1982), а в 1985 ему была присуждена премия Сервантеса.

Писатель делает ставку на игру воображения и интеллекта, стремится вовлечь читателя в процесс активного, творческого чтения; его романы отличают созидательная ирония, юмор, оригинальность формы подачи материала, использование металитературных приемов. Особое место в эстетике Бальестера занимают размышления об игровой концепции жанра романа ("Дон Кихот как игра"), о задачах писателя и об автономном статусе литературы ("Литература - это ни правда и ни ложь, она лишь то, что она есть - литература").

Глава 3. Образ Дон Жуана в произведениях Тирсо де Молины и Торренте Бальестера

Дон Жуан…

Откуда он пришёл?

Обратимся к XVII веку. Одним из главных пороков испанского двора того времени был фаворитизм. И вот, как отклик на это явление, рождается философско-религиозная драма «Севильский озорник, или Каменный гость».

Барокко (от итальянского barocco--причудливый, пёстрый)--направление, выражающее бесконечное разнообразие, сложность и динамизм жизни и внутреннего мира человека. Личность представляется всеобъемлющей и противоречивой, она как бы вовлечена (часто помимо своей воли) в вихревое движение, в круговорот конфликтов. Чаще всего барокко говорит о непрерывном изменении и обновлении, о бурной динамике, о сильных чувствах и страстных порывах.

Теперь, поняв умонастроения и почувствовав дух эпохи, нам легче будет оценить произведение и понять, насколько оно соответствовало требованиям времени.

Сюжет драмы “Севильский обольститель, или Каменный гость” очень прост и, кажется, вечен. Дон Хуан, сын придворного любимица, чувствует себя безнаказанным и прямо говорит об этом своему слуге Каталиону, который пытается хоть несколько урезонить своего господина. Кроме того, Дон Хуан считает, что человеку отпущен достаточный срок для того, чтобы нагуляться вдоволь, а затем успеть замолить свои грехи, покаявшись и признав свою вину. («Страх излишен -- Долгий мне отпущен срок»). В то время, как Каталион, являясь неким резонёром, несколько раз произносит фразу:

«Веселись, но помни смерть; Гуляй, но плати щедро…»Трижды «озорник» гневит Бога своими поступками. И появление каменной статуи воспринимается как высшая Божья кара за распутство. Увы, расплата наступила раньше, чем её ожидали. Иногда бывает слишком поздно каяться. Мне невольно вспоминается цитата из произведения Ювенала:

«Чего боимся мы, чего желаем разумно? Где тот твёрдый шаг, что, будучи сделан, или то желание, что однажды исполнившись, не вызвали бы в нас раскаяния?».

Тему запоздавшего раскаянья, прошедшего через сердце, можно встретить во многих произведениях мировой литературы…

Тирсо де Молина объединяет в произведении два образа-символа, известных по легендам: образ молодого повесы и образ каменной статуи, приглашённой на пир, которая мстит своему живому обидчику… Вспомним Пушкина, отметим, что связь с его «Каменный гостем» очевидна…

Каменная статуя объединила в себе два плана всей пьесы в целом: социально-политический (выступление против фаворитизма) и философско-религиозный (положение человека перед Богом; проблема рока и судьбы). С одной стороны, суд вершит само небо, с другой - общество. Уже после смерти Дон Хуана к королю приходят обесчещенные родственники и требуют осудить «озорника». Король вынужден это сделать, сам выступая тем самым против любимцев двора. Такой конец пьесы был смелым поступком драматурга, так как посягал на незыблемые законы светского общества.

Параллельно с основным сюжетом в драме развивается тема господина и слуги, свободы и рабства, преданности и подлости. Как они могут уживаться? Отношения строятся, как кажется, только на чувстве выгоды, зависимости и корысти. Дайте волю слуге - и он с большим удовольствием перережет горло господину.

Таким образом, Тирсо де Молина первым разработал в литературе образ Дон-Жуана. Позже к нему обратятся Джильберто, Мольер, Гольдони, Гофман, Байрон, Мериме, Блок, Гумилёв, Пушкин, Моцарт, Штраус и многие другие… Да и не живёт ли этот страстный расточитель в душе каждого из нас?

Много трактовок и воплощений пришлось пережить этому герою… Но ближе всех, пожалуй, к проблеме создания и передачи религиозной идеи подошёл всё же первосоздатель образа, совместив в своём творении сюжеты многочисленных легенд о распутнике, в облике которого воплощались мистический эротизм, пренебрежение к людям и безысходное отчаяние…

И всё же, несмотря на страстный характер и непредсказуемость действий, Дон Жуан семнадцатого века - карикатура, а не характер.

«Дон Хуан - это, можно сказать, чудовищная карикатура на ренессанский идеал автономной личности, избавившейся от сковывающих норм религии и средневековой морали, но не приобретший никаких иных принципов взамен¹¹ Плавский З. И. Драма XVII века: школа Лопе де Веги.--М. Высшая школа, 1978, стр. 77».

Да, это действительно так. Драматург, уже отошедший от Ренессанса, ещё не освоился в новом направлении и, не умея им воспользоваться, отрицает старое… Таким образом, произведение Тирсо де Молины является произведением промежуточным, сочетающим в себе черты различных жанров.

Бальестер даёт интересную апокрифическую трактовку многих поступков Дона Хуана. Много места в романе занимает эпизод с убийством Командора. Тот воспользовался неопытностью молодого наследника и обманом вовлёк его в сети продажной женщины, посчитав его лёгкой добычей. Молодому Дону Хуану после этого снится сон, в котором он предстаёт перед судом, состоящим из всех своих предков. Это одна из главных сцен всего романа, которая расставляет приоритеты и объясняет последующие поступки Дона Хуана. Предки, явившиеся молодому дворянину во в сне уверяют его, что он должен убить Командора де Ульоа. Дон Хуан долго пытается увильнуть от тягостной обязанности, уповая в том числе и на бога. Многочисленные предки объясняют последнему из рода Тенорио, что ввиду своей знатности они все живут в отдельном раю и бог старается во всё это не вмешиваться.

Поначалу Дон Хуан относится к ним со всем почтением, любя их как своих родителей, но затем понимает, что это только всё усложняет:

«Теперь же я понял, что любовь сделалась помехой, любовь питала во мне нерешительность и слабоволие. И я постарался изгнать из сердца все чувства, кроме чувства долга. Что мне и удалось. Я тотчас ощутил великое облегчение. Без любви выходило всё проще.»

Затем следует длинный и очень любопытный диспут, касающийся по большому счёту основ христианства. Дон Хуан недоумевает, как он может посягать на убийство, если понимает, что при этом бог от него отступится? Нельзя же одновременно желать убить и готовить раскаяние? Это непреклонному дворянину кажется непозволительным двуличием.

Предки успокаивают его: жизнь христианина состоит из уловок.

Во многом, это классический конфликта долга и личного мироощущения, который в итоге выводит Дона Хуана из-под юрисдикции его предков, хотя при этом он не позволяет себе малодушия. Он пытается найти собственный путь в жизни. И поступать он хочет, согласуясь лишь с собственным чувством долга, которое оказывается выше и христианской морали, и “мирского закона крови”. В этом смысле, книгу Гонсало Торренте можно назвать гимном индивидуализма.

Сперва путём теологических умозаключений Дон Хуан приходит к необходимости отречься от господа, потому что “Он с небес позволил эту насмешку”. Ведь его честь требует, чтобы он всё-таки убил Командора.

Есть и другой путь: просить господа о прощении и самому простить Командора.

Но адвокат, который вел переговоры с Доном Хуаном со стороны возмущённых предков (!), спрашивает разве он при его уме не в состоянии найти аргументов, которые бы позволили ему и убить дона Гонсало, а затем примириться с богом?

Молодой Тенорио даёт очень правильный и четкий ответ: таких аргументов он не принял бы сам. И затем он говорит, что глупо вести двойную игру с богом. Для Дона Хуана, что очень важно Господь не надсмотрщик, сидящий где-то там далеко, а внутренний судья, кто-то почти равный ему. В общем-то, от этой идеи недалеко и до того, чтобы стать самому себе судьёй и богом. Это разумный выход для по-ницшеански сильного человека.

В одном из эпизодов он задаётся достаточно интересным вопросом: «… мой едва ли не религиозный восторг - желание отыскать бога в теле Марианны - сменился разочарованием, ибо в наслаждении человек одинок, сам по себе. И вот я хочу вас спросить: отчего Бог не сотворил всё иначе? Отчего он сделал плоть прекрасной и вожделенной, а после изрёк, что плоть греховна?»

Дон Хуан задаётся вопросами библейского масштаба, и не случайно за его душу начинается борьба между Богом и Дьяволом, посланником последнего как раз и выступает Лепорелло!

После рокового сна, Дон Хуан собирается куда-то ехать, но проговаривается о своём сне Мариане. После это он поясняет, что очень немногие сумеют его понять: « - Есть грешники, от которых люди шарахаются хуже, чем от прокажённых. Люди притворяются, что напуганы, но на самом деле в них просыпается чувство вины.

- Ежели сеньор согрешил - поскорей бы покаяться!

- Я не согрешил, я - грех.»

Последняя фраза Дона Хуана многозначительна и пока не очень понятна, однако возникающие ассоциации роднят эту фразу с одной из строк Мильтона в «Потерянном рае», где сатана говорит что-то вроде: «Я ад и ад во мне». Точнее вспомнить не получается. Не совсем же канонический образ Марианы очень близок к знакомому нам образу кающейся грешницы Сонечки Мармеладовой.

В церкви Дон Хуан предаётся размышлениям о собственной судьбе и о том, к кому он теперь примкнёт. Он признаётся нам в том, что дьявол его никогда не прельщал, ведь его отнюдь нельзя назвать кабальеро из-за его двойственности.

Кстати, подтверждение этим словам, насчёт природы Дона Хуана мы увидим и позже, когда Лепорелло расскажет современному повествователю историю о донье Химене. Тогда Дон Хуан начал обольщать эту святую с публичной исповеди в храме, на которой присутствовали монашки. Он использовал своё актёрское ремесло и полностью обворожил эти невинные души. Там есть такие строки: «Дон Хуан без промаха попадал в цель, а целью служили ему чистые сердца и души, перед которыми впервые во всей своей мрачной беспредельности простёрся грех. Они не понимали его, как нельзя понять бездну, но чувствовали себя приманенными, побеждёнными им.»