Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Традиция Ф.М. Достоевского в романе Л.-Ф. Селина «Путешествие на край ночи»

Введение

1. Творчество Селина в отечественном литературоведении

Личность Луи-Фердинанда Селина (1894-1961) - одна из самых противоречивых, талантливейших и при этом одиозных в истории мировой литературы. В своих романах писатель выступил не только как очень наблюдательный живописец «гигантских фресок» 35 человеческой жизни, но и как радикальный реформатор современного литературного языка. Его произведения отличаются изобретательным подбором средств художественной выразительности, бескомпромиссной честностью автора перед читателем и беспрецедентным новаторством в области изложения текста. Влияние селиновского письма на развитие «изящной словесности» второй половины 20 столетия сопоставимо с влиянием Пруста и Джойса на развитие литературы первой половины двадцатого столетия.

«Луи-Фердинанд Селин вошел в большую литературу, как другие входят в свой собственный дом», 36 - так очень образно Лев Троцкий охарактеризовал появление дебютного романа французского писателя «Путешествие на край ночи», вышедшего в 1932 году. И действительно, эта книга сразу приковала к себе внимание общественности, вызвала бурную полемику и заняла совершенно особое место в мировом культурном процессе. За это произведение французский писатель получил премию Ренодо.

Самая яркая, отличительная черта поэтики Селина, в которой с наибольшей силой выразился его гений, - это индивидуальность, буйная экспрессивность и оригинальность творческого почерка автора.

Благодаря этой особенности произведение «Путешествие на край ночи» стало романом, определившим один из векторов развития культуры второй половины XX столетия. Эта книга разнообразила, раскрепостила и обновила тон художественного изложения.

Общей стилевой системе романа «Путешествие на край ночи» присуще буйство красочных метафор; сумасшедшая свистопляска гротескных образов; разгул животного натурализма; вакханалия галлюциногенного сюрреализма; обильное использование грубой лексики; совершенно определенная повествовательная ритмика; временами траурная, временами элегическая музыкальность языка. Такая совокупность приемов обусловлена авторской установкой прожечь, шокировать читателя, пробить кору его головного мозга и добраться до самого глубинного, животного естества человека. Своеобразная психотерапия читателя «мгновенными катарсисами», которые могут быть вызваны не только содержанием, но и эмоциональностью, образностью текста.

Всё это сделало роман культовым и одним из самых узнаваемых в истории мировой литературы.

Первым среди русскоговорящей аудитории, кто откликнулся на дебютный роман Селина («Путешествие на край ночи»), был Лев Троцкий. В своей статье «Селин и Пуанкаре» он следующим образом характеризует произведение: «Роман пессимизма, продиктованный усталостью и отчаянием, которые во много раз превосходят обычный протест против жизни. Обычный протест связан с надеждой. В книге Селина такой надежде места нет».

Причину такого авторского настроения Троцкий объясняет тотальным разочарованием Селина в человеческой природе: «В целом же Селин, прежде всего, недоволен самими людьми и их поступками».

Действие, разворачивающееся на страницах книги, он обрисовывает так: «Из главы в главу, от страницы к странице, из небольших фрагментов жизни постепенно вырастает отвратительная картина человеческого абсурда, кровавого и кошмарного».

При анализе образа главного героя Троцкий обращает внимание на две характерные черты в характере Бардамю: «отчаяние» и «цинизм». Причем «цинизм» является следствием и реакцией на внутреннее, бездонное «отчаяние», вызванное, в свою очередь, миром: «Пассивное восприятие окружающего мира и обостренная восприимчивость обреченного на гибель героя. Именно это и составляет психологический фундамент отчаяния, отчаяния, безусловно, искреннего, но не способного к иной форме протеста, кроме порождаемого цинизма».

Заканчивает свою статью Троцкий небольшим панегириком в адрес французского писателя, где первым из критиков проводит параллель между Селином и Рабле: «Селин, такой, каким мы его знаем, происходит из французской реальности и французского романа. И ему не приходится за это краснеть. Французский гений нашел в романе свое несравненное выражение. Ведя свое начало от Рабле, который тоже был врачом, за четыре века своего существования великолепная французская проза прошла путь от жизнеутверждающего смеха до отчаяния и опустошения, от ослепительного рассвета до края ночи».

Первое советское издание романа Селина «Путешествие на край ночи» предварялось вводной статьей И. Анисимова под названием «Гигантская фреска умирающего капитализма».

Эта публикация, навязчиво политизированная и лишенная конкретики, представляет собой не литературоведческий анализ, а скорее эмоционально - оценочное суждение автора о произведении французского писателя. Наравне с образными характеристиками романа («Луи Селин написал настоящую энциклопедию умирающего капитализма», «он создал книгу исключительно непосредственную, книгу-исповедь, бесформенную и хаотическую, льющуюся, как прерывистая, перенапряженная речь»), встречаются наивные упреки писателю в его гражданской несознательности («Селин не является сознательным противником капитализма») и в отсутствии в его книге призывов к борьбе («Автор ненавидит буржуазный мир, но он не борется, он хочет просто плюнуть в лицо, предать проклятию, заклеймить. Бурлящая проза Селина на каждой странице поражает нас тем, что огромный напор ненависти, негодования не приводит к выводу о борьбе»).

Но если Анисимов признавал наличие таланта у Селина («Писатель как бы создан для больших смелых масштабов, но он страшится их»), то следующий советский критик, поднимавший в своих работах проблему творчества Селина, - И.Д. Шкунаева - постаралась приложить все силы своего публицистического красноречия, чтобы растоптать и развенчать творчество французского писателя.

Речь идет о ее статье «Маленький человек в реакционной литературе (сочинения Л.-Ф. Селина и Ж. Ромена)» (1961), при написании которой на первый план вышла идеологическая непримиримость И.Д. Шкунаевой с мировоззренческими и творческими установками писателя.

Но если не обращать внимания на дидактический тон статьи, то можно обнаружить в этой работе одно очень важное достоинство, а именно: доступный, легко читаемый и яркий язык изложения. Местами авторская экспрессия может посоперничать с хорошо известной экспрессией селиновских текстов: «Садистски наслаждаясь скотством, мертвечиной, тлением, Селин стирает грани между бредом и действительностью для того, чтобы сказать: … весь мир - это гниющая куча человеческого мяса; весь мир

- это бред. И всякое иное отношение к жизни, к людям есть худшая из пошлостей, глупость, мерзость».

Или вот другое предложение: «» реальность» в его произведениях - это даже не натуралистические, протокольно-клинические, а преувеличенные паталогическим переживанием картины физиологических отправлений больного тела, психических уродств, садистских жестокостей, болезненно искаженных проявлений сексуальности».

Эти высказывания являются очень яркими примерами повествовательной эмоциональности. Можно сказать, что несмотря на критическое отношение Шкунаевой к творчеству Селина, оно все равно не оставило ее равнодушной.

Теперь перейдем к работам о Селине более позднего периода.

Задача этих публикаций не дать оценку жизненному пути и мировоззрению писателя, основываясь на своих политических пристрастиях и идеологических убеждениях, не запрограммировать читателя на определенный тон восприятия произведений Селина, а познакомить с объективными фактами из биографии писателя и дать обзорно - хронологическую характеристику его творчеству.

Современный русский писатель и литературовед В. Ерофеев написал очень информативное и яркое эссе под названием «Путешествие Селина на край ночи». Статья начинается с краткого анализа личности писателя, который заканчивается следующей констатацией о противоречивости биографии писателя: «Своей жизнью и своей прозой Селин посягнул на союз морали и эстетики, на принцип, выразившийся в пушкинской оппозиции гения и злодейства».

Дальше автор статьи обзорно характеризует стилевое разнообразие и богатство произведений Селина: «Селин совершил стилистическую революцию, которая оказала и продолжает оказывать огромное влияние на французскую литературу. Он писал так, что слова, словно спирт, проникали немедленно в кровь читателя, горячили, разрывали внутренности. Без Селина современная французская литература была бы иной».

И во второй части статьи Ерофеев подробно разбирает феномен стиля Селина, основываясь на высказываниях самого писателя. Здесь нужно привести следующий фрагмент, являющийся центральным, кульминационным в рассуждениях автора о стиле писателя: «Что именно понимает Селин под словом «стиль»»? И отвечает на этот вопрос цитатой самого Селина: «Стиль образуется тогда, когда фразы легонько выходят из их обычного значения, сходят, так сказать, с петель, передвигаются и заставляют читателя передвигать их смысл. Но очень легко! О, очень легко!

Потому что если вы сделаете это с нажимом, выйдет ошибка, это будет ошибка».

Ерофеев же продолжает: «Перемещение смысла требует от писателя большой осторожности и чувствительности. Необходимо, чтобы фраза вращалась вокруг оси. Имя этой оси - эмоция. Это центральное понятие селиновской поэтики. В его основе лежит спор Селина с начальными строками Евангелия от Иоанна. В начале, по утверждению Селина, было не Слово, а эмоция. Слово пришло потом, чтобы заменить собой (или выразить) эмоцию, как галоп заменяется рысью» 54.

По мнению В. Ерофеева именно «эмоция толкает писателя к самовыражению». И поэтому «лучшей формой повествования становится повествование от первого лица». А выбор сюжета «связан с силой эмоции».

Также Ерофеев в своей статье делает небольшой экскурс непосредственно в историю творчества Селина.

Начинает с упоминания о первой публикации «в 1924 году <…> озаглавленной «Жизнь и творчество Филиппа-Игнация Цеммельвейса (1818-1865)», венгерского гинеколога. Книга получила одобрительные отзывы в медицинских и даже литературных кругах. Ее приветствовал Ромен Роллан».

Далее он достаточно подробно разбирает роман «Путешествие на край ночи», охарактеризовав его следующим образом: «В «Путешествии» дано апокалипсическое видение современного ему мира, абсурдного, циничного, похотливого, чревато уничтожением и смертью. Жизнь - «дорога гниения», долгая агония; смерть единственная правда и реальность среди фантомов».

Потом переходит к анализу второго произведения Селина - «Смерть в кредит». На этом романе В. Ерофеев заканчивает обзор произведений Селина и делает обобщающие выводы о феномене стиля Селина (выше они уже были приведены).

В этой статье за счет очень проницательных и тонких авторских наблюдений раскрывается специфика творчества Селина.

Необходимо упомянуть работу, ставшую уже программной в отечественном селиноведении, под названием «Юродивый во французской литературе», написанную В. Кондратовичем.

В ней дан подробный экскурс в историю жизни Селина, всесторонний анализ влияний произведений Селина на последующую литературу и сделаны обобщающие выводы об идейной, психологической и исторической наполненности романов французского писателя.

Особый интерес вызывают авторские культурологические ассоциации, например, сопоставление Селина с русским философом и писателем Розановым или актуализация словосочетания «жестокий талант» Михайловского по отношению к творчеству Достоевского и утверждение правомерности его использования и по отношению к творчеству Селина.

Также хочется привести финал этой статьи, поражающий своей выразительностью, афористичностью и образностью: «Селин как бы предвосхитил один из самых роковых вопросов современности: «Возможно ли искусство после Освенцима?», - дав на него своим творчеством убедительный ответ. Книги Селина, особенно поздние - это и есть своего рода «искусство после Освенцима». Однако ответив на этот вопрос утвердительно, он заставляет своих читателей задуматься уже над другим вопросом: возможно ли искусство, и в частности литература, после него самого?.»

В работе С. Дубина, посвященной одному из последних романов французского писателя «Из замка в замок» под названием «Один день Луи - Фердинанда Селина, или Раковый корпус современной литературы», встречается очень тонкий афоризм, содержащий в себе универсальную характеристику творчества Селина: «Дело в том, что Луи-Фердинанду Селину в принципе интересен лишь один персонаж - Луи-Фердинанд Селин».

В его другой статье: «Постоянное балансирование между тоской и отвращением. Самоуничижительная проза Селина и Мишеля Лейриса» есть обобщающее утверждение, раскрывающее суть тесной связи произведений Селина с его жизненным путем: «Говоря о прозе Селина, мы имеем дело с книгами экзистенциальными в полном смысле этого слова, и понять их можно лишь как часть общего жизненного замысла и всего жизненного пути: понять лишь как поступок, в его связи с другими поступками».

Дальше автор с присущей ему выразительностью поясняет механизм взаимодействия творчества и жизни: «Письмо становится своего рода психотерапией и отвечает не только эстетическим, но и этическим и психологическим запросам автора».

Это суждение можно назвать заключительным в авторской интерпретации творчества Селина.

Вообще работы современных исследователей о Селине отличает эмоциональность, лексическое богатство, выразительность, краткость и интеллектуальная емкость суждений. Можно сказать, что каждый исследователь за счет прекрасного индивидуально-интуитивного понимания творчества французского писателя в своей работе о Селине стал конгениален Селину.

Далее проанализируем единственную работу в отечественном литературоведении, в которой актуализована проблема влияния наследия Достоевского на творчество Селина. Это исследование называется «Пародия на «Преступление и наказание» в «Путешествии на край ночи» Луи - Фердинанда Селина», его автором является С.Л. Фокин.

Статья начинается с краткого биографического экскурса, который охватывает главные события, произошедшие в жизни Селина с момента рождения (1894) и до публикации романа «Путешествие на край ночи» (1932). Далее идет небольшое перечисление работ Селина и лаконично - обобщающая характеристика творчества французского писателя.

Затем автор переходит к цитированию послания Селина к Кремье и, опираясь на фразу из этого письма («Преступление, бред, достоевщина, все есть в моей хреновине, и чтоб набраться уму-разуму, и чтоб поразвлечься» ), делает следующий вывод: «Таким образом, не будет большим преувеличением сказать, что «Путешествие на край ночи» представляется автором как своего рода вариации на темы «Преступления и наказания» Достоевского: никакого другого литературного источника здесь не упоминается».

После пространного разбора музыкального начала романа и его лингвистических особенностей автор возвращается к теме «Достоевский и Селин» и выдвигает следующий тезис: «В сущности, в откровенно условном и откровенно автобиографическом персонаже Бардамю Селин создает новый тип «подпольного человека», как ничто другое сближающий его с мировидением Достоевского».

И далее автор сразу же делает предположение, объясняющее возможность такого «единомыслия» двух писателей: «В этом отношении речь идет уже не о проблематичном влиянии пресловутой «достоевщины» на сознание писателя, не о возможной пародии на «Преступление и наказание», заключенной в общепародийной структуре «Путешествия на край ночи», речь идет о психологической типологии современного человека, в которой Селин, открыто связывая свои прозрения в области человеческой природы с психоанализом Фрейда, попадал, по всей видимости, сам того не подозревая, в эту струю психологического гиперреализма, в которой возникали «Записки из подполья», «Кроткая» или «Сон смешного человека»».

Затем автор дает развернутое определение «подполью»: «Мир «подполья» - это мир неограниченной и потому нездоровой рефлексии, в которой размываются, расплываются, растворяются все сколько-нибудь определенные характеристики человека. Мир «подполья» - это мир, решительно выведенный по ту сторону мира всякого исторического действия; это мир, загнанный в самый угол индивидуального существования; это мир человека, загнанного в угол самой жизнью. Мир «подполья» - это мир того, кому не остается ничего другого, кроме как плевать на весь остальной мир, глумиться над ним, находя в этом глумлении не только удовольствие, но и сам принцип существования».

И сразу проводит одно существенное различие между персонажами двух писателей: «Но если Достоевский устами своего подпольного парадоксалиста спорил с современными социалистическими учениями, то Селин обрушивается именно на «всемство», саму возможность сказать «мы все», возможность единения человека с другим человеком».

Дальше исследователь добавляет: «Для Бардамю неприемлемо любое социальное устроение жизни на земле, различные формы которой он испытывает на собственной шкуре в ходе своих невообразимых странствий. Мало того, сама земля, безотносительно к каким бы то ни было социальным формам, без конца сводится в его рассказе к грязи, жидкой, вязкой, хлюпающей материи, каковая, собственно, составляет само человеческое естество, если сдернуть с него все фиговые листки идеалов, идеологий и иллюзий».

На этом автор приостанавливает развитие своей мысли о «подпольном» родстве Бардамю с главным героем «Записок из подполья» и переходит к анализу мотива «двойничества» в романе Селина. Сразу надо оговориться, что автор не проводит прямых параллелей между реализацией Селином мотива «двойничества» и художественной традицией Достоевского в изображении «двойников».

Автор просто фиксирует наличие такого распространённого художественного хода в романе Селина, комментирует структуру связи пары двойников и обозначает этапы развития их взаимоотношений: «Это мотив дурного «двойничества», немотивированного приумножения персонажей, придающего им вид ходульных марионеток, неоднократно проявляется в романе Селина, образуя один из самых очевидных композиционных скрепов повествования. Воссоединение Бардамю, вконец измотанного собственным существованием, и Робинзона, поплатившегося жизнью за пренебрежение к простому человеческому счастью, происходит только в миг смерти последнего, когда у рассказчика находятся вдруг силы сказать «мы»».

В заключительной части статьи снова актуализируется тема родства героя «Записок из подполья» и Бардамю: «Путешествие с закрытыми глазами, предпринимаемое «персонажем» Селина <…> оборачивается спуском в глухое «подполье»».

Заканчивается это рассуждение следующим выводом: «Если Достоевский все время ощущал потребность так или иначе отличить себя от своих «подпольных» антигуманистов, неустанно подыскивая для их исповедей правдоподобные или соответствующие формы, то Селин просто передоверяет свое собственное, авторское слово о мире подчеркнуто условному персонажу, распадающемуся к тому же на дурную бесконечность «двойников», вторящих друг другу».

Точка зрения, представленная в нашей работе, будет опираться на изыскания С.Л. Фокина. При доказательстве тезиса о наличии влияния творчества Достоевского на художественное формирование романа

«Путешествие на край ночи» будет выделено четыре случая взаимодействия Селина с традициями Достоевского: мотив «двойничества», разработанный французским писателем в русле Достоевского; опора Селина при экзистенциональном «проектировании» своего главного героя на художественно-психологические прозрения Достоевского, в частности выраженные в повести «Записки из подполья»; пародийное обыгрывание Селином теоретизации убийства Раскольниковым и само его преступление, а также тот факт, что французский писатель включил в общий пласт повествования образ проститутки Молли, напоминающий Соню Мармеладову.

При аргументации будут привлечены и сопоставлены тексты из произведений Достоевского и отрывки из романа Селина «Путешествие на край ночи».

2. Восприятие Селином творчества Достоевского

В этой главе будет приведено и разобрано несколько письменных источников, подтверждающих факт чтения и своеобразного авторского осмысления Селином произведений Достоевского.

Самое лаконичное свидетельство встречается в одном из писем Селина, где, характеризуя свое творчество по принципу сопоставления, он определяет его место «между Рабле и Достоевским».75 Это фактически авторский ответ на вопрос, интересующий абсолютно любого селиноведа: чьи произведения оказали доминирующее влияние на процесс художественного формирования французского писателя.

Творчество Селина отличают две очень яркие черты: первая - это стиль; вторая - изображение внутреннего мира человека с предельным психологизмом и «экстремальной» откровенностью.

Cтилю повествования в романах Селина присуще смешение, чередование вульгаризмов, грубых слов с изысканной лексикой, обильное использование «арго» наряду с очень образными языковыми оборотами.

Этому стилевому, контрастирующе-пульсирующему смешению Селин «научился» у Рабле. В речевой организации своего текста он пошел по пути, заданному автором «Гаргантюа и Пантагруэля», и довел свободу самовыражения до грани76: для его изложения типично импрессионистское буйство красок; сумасшедший калейдоскоп гротескных образов; свистопляска натурализма; галлюциногенный сюрреализм; остроумно сконструированные диалоги, максимально приближенные к разговорной речи простых людей.

Селиновскому психологизму свойственно бескомпромиссное изображение противоречивых чувств, иступленная рефлексия, беспрецедентная открытость в демонстрации человеческих патологий, отсутствие табу и ограничений. Художественный герой Селина показан «изнутри» с помощью очень убедительных и откровенных внутренних монологов. Писатель часто ставит своих персонажей в «крайние» ситуации, доводящие эмоциональное состояние героев до истерического срыва. Фактически они всё время пребывают в состоянии душевной «эпилепсии»: их постоянно мучают «проклятые» вопросы, страх (часто параноидальный) и сомнения.

В этой общей модели изображения художественного героя выражена одна из нитей, связывающих творчество Селина с художественным наследием Достоевского. Более подробно, с соответствующими примерами это будет рассмотрено в заключительной части исследования.

Сам автор в письме издателю «Нового французского обозрения» следующим образом охарактеризовал свое произведение и его содержание: «В сущности, «Путешествие на Край ночи» являет собой романизированное повествование, отличающееся достаточно нерядовой формой, примеров которой я почти не вижу в литературе вообще. Не то чтобы я этого хотел. Но это так. Речь идет о своего рода литературной симфонии, скорее эмоционально-аффективной, нежели подлинном романе. <…> Семьсот страниц путешествий по свету, люди и ночь, и любовь, главное - любовь, это за ней я гоняюсь, бездна, это она выбирается оттуда, тягостная, спустившаяся с небес, побежденная… Преступление, бред, достоевщина, все есть в моей хреновине, и чтоб набраться уму-разуму, и чтоб поразвлечься».

Последняя фраза является итоговой, в ней собраны главные составляющие базисного основания романа. Рассмотрим каждый из членов номинативного перечисления: «преступление, бред, достоевщина».

«Преступление» - намек на вариативное использование Селином сюжетной коллизии, разработанной Достоевским в романе «Преступление и наказание» (убийство старухи-процентщицы Раскольниковым).

«Бред» - душевная неистовость персонажей, их эмоциональная сверхвосприимчивость и подверженность видениям, которые они часто не могут отделить от объективной реальности.

«Достоевщина» - очень объемное и оценочно-субъективное понятие, поэтому здесь уместнее привести те ощущения, которые сам Селин вкладывал в это слово. За авторское определение понятия «достоевщина» можно взять следующий отрывок из памфлета Селина «Безделицы для погрома» (1937): «неповторимый мрачный бредовый колорит» книги, «исступленный ужас перед полицией, вечное ожидание стука в дверь, эта тоска, эта ярость, и наконец, стон наполненных водой сапог, которые никогда не бывают сухими, отчего этот стон приобретает вселенский масштаб»; «болезненное гниение изувеченных и исковерканных человеческих душ».

В романе Селина есть и «неповторимый мрачный бредовый колорит» («Долго ли будет тянуться этот бред, когда же эти чудовища вымотаются и уймутся?», «Существование мое стало чем-то средним между отупением и бредом»), и «исступленный ужас перед полицией» («я боялся, что меня арестуют»), и «ожидание стука в дверь» («Так мы прожили еще несколько дней, вздрагивая при каждом звонке в дверь. Я ждал появления Мадлон или - того хуже - прокуратуры»), и «тоска» («Я всегда боялся опустошенности, боялся, что у меня не будет, в общем, никакой причины существовать и дальше. Теперь я стоял перед бесспорным фактом собственного небытия»), и «ярость» («Атмосфера была настолько пропитана злобой, что долго так тянуться не могло»), и бесконечное хлюпанье сапог, которые никогда не бывают сухими в период тропических дождей («Наступил сезон дождей. Теплая вода, водопадами низвергавшаяся с обвисших веток, затопляла хижину и все кругом, словно река, которая возвращается в прежнее русло. Ливни были настолько плотные, что, хлеща вам в лицо, как бы затыкали рот теплым кляпом. Этот поток не мешал животным спариваться, а соловьям надсаживаться громче шакалов. Словом, полная анархия, и в ковчеге я, маразматический Ной»).

В очень объемном памфлете «Безделицы для погрома» были, в том числе, описаны впечатления Селина от посещения СССР и дан краткий авторский обзор русской литературы.

Селин посетил Ленинград в начале осени 1936 года. Главным мотивом, побудившим французского писателя совершить вояж в город на Неве, было не столько любопытство к стране «победившего социализма», сколько желание получить гонорар за публикацию своего дебютного романа на территории СССР (роман «Путешествие на край ночи» выдержал три издания: первое в 1934 году, тираж 6 тыс. экземпляров; второе в 1935 году, тираж 15 тысяч; третье в 1936, тираж 40 тысяч).

Но ни торжества социализма, ни гонорара Селин не увидел.

Французского писателя шокировала атмосфера доносительства, страха и лжи, царящая в советском обществе, также его поразил беспредельно нищенский уровень жизни простого человека, в то время как представители партийной бюрократии были обеспечены абсолютно всем.

По поводу неполученного гонорара можно отметить следующее: в Ленинграде Селину не стали помогать с решением этого финансового вопроса и предложили отправиться в Москву. Но посетить столицу французскому автору не удалось: у гида Селина, Натали, появились серьезные опасения, что писателя собираются арестовать, и она посоветовала ему немедленно покинуть Советский Союз. Селин не стал искушать судьбу и без промедления последовал рекомендации Натали.

Часть статьи Селина, посвященная непосредственно авторским впечатлениям от пребывания в Ленинграде, начинается с описания его ознакомительного визита в крупную венерологическую клинику (Селин был врачом по специальности). Сначала Селин описывает внешний фасад больницы, ошеломляющий своей убогостью и бедностью:

«Полуразвалившееся здание больницы представляет из себя нечто вроде бутафорского украшения Потемкина… тот же иллюзионизм… чистая видимость, фикция…».

И дальше он обращает внимание читателя на следующий любопытный факт: «И все это, обратите внимание, после двадцати лет истошных воплей, яростных обличений отсталой капиталистической системы… гимнов неслыханному социальному прогрессу… возрождению могущественного СССР! даровавшего счастье! свободу! власть «трудовому народу»!. не говоря уже об обилии безумных планов, которые с каждым годом становятся все более грандиозными и умопомрачительными…».

Итоговым заявлением, чем-то вроде вывода в этой эмоциональной тираде, становится следующее предложение: «Гремучая смесь иудейской и монгольской трескотни…».

Дальше начинается повествование о внутреннем «убранстве» медицинского учреждения и посетителях. Селина поражает обстановка, в которой содержатся больные и сами пациенты: «Все рваное! какой-то гигантский заброшенный сортир… ничего ужаснее я в жизни не видел… грязное вонючее скопление!. истощенных до предела дистрофиков… прикованных к постели, корчащихся от страха и ненависти стукачей, заскорузлых азиатов… а рожи, одна страшней другой, я имею в виду, прежде всего, выражение лиц этих больных… гримасы, запечатлевшиеся на этих лицах, отражали состояние их душ, в то время как поразивший их снаружи или изнутри недуг вызывал во мне не столько отвращение, сколько профессиональный интерес. Хотя, конечно, подобная гремучая смесь… зрелище не для слабонервных!. Толпа гноящихся озлобленных уродов!. представляете картину! Настоящая помойная яма!. А сколько во всем этом безысходной тоски!»

В конце с нескрываемой, презрительно-недоумевающей интонацией делает следующее наблюдение: «И во всем сквозит какое-то неимоверное упоение собственным унижением…». И дальше продолжает: «Конечно, я видел немало жизненных катастроф… вещи… существа… самые разные… оказывались в условиях еще более худших… без какой-либо надежды на спасение… они катились по наклонной плоскости, опускаясь все ниже и ниже… Однако я нигде никогда не встречал ничего более гнетущего, удушливого и раздирающего душу, чем эта русская нищета…».

После этого наблюдения Селин позволяет себе риторическое отступление, посвященное русской литературе: «Порой после чтения русских писателей (я имею в виду великих классиков прошлого, а не советских лизоблюдов), например, Достоевского, Чехова и даже Пушкина, я невольно спрашивал себя, почему у них так много ненормальных героев, откуда этот неповторимый мрачный бредовый колорит их книг?. этот исступленный ужас перед полицией, вечное ожидание стука в дверь, эта тоска, эта ярость, и наконец, стон наполненных водой сапог, которые никогда не бывают сухими, отчего этот стон приобретает вселенский масштаб…».

Дальше Селин пытается ответить на свой же вопрос: «Это чудо воздействия литературы, источник ее магической силы становятся более понятными всего после нескольких дней, проведенных в России… Начинаешь так же явственно ощущать болезненное гниение всех этих изувеченных и исковерканных человеческих душ, как будто бы ты провел рукой по изодранной в клочья шкуре затравленной, паршивой, изнывающей от голода и холода собаки».

И Селин делает следующий вывод: «В сущности, никакой колорит создавать и не надо… нет нужды ничего утрировать, сгущать краски. Все есть и так!. перед глазами на каждом шагу… Более того, атмосфера вокруг всех этих людей, неважно, больных или здоровых, вокруг всех этих домов, вещей, всего этого нечеловеческого нагромождения неотвратимых страданий и жестокости сегодня в тысячу раз более гнетущая, удушливая, удручающая, инфернальная, чем у всех «благополучных и преуспевающих» (все познается в сравнении) Достоевских вместе взятых».

В конце отступления проводит ментальное обобщение: «Раскольников? да у русских каждый второй такой!. этот «проклятый» их местный Бубуль*{Народный французский герой, простодушный и безобидный, что-то вроде русского Петрушки}, он им должен казаться таким же вульгарным, понятным, привычным, обыденным и банальным!. Они просто рождаются такими».

Этот краткий и очень специфический отзыв о русской литературе носит ярко выраженный эмоционально-оценочный характер. Селина поражает, насколько сильно художественная традиция обусловлена реальностью. Во время пребывания в России французского писателя посещает следующее откровение: весь этот «неповторимый» и «мрачный» колорит русских книг, который он раньше принимал за осознанное и специальное сгущение красок, на самом деле - естественное обрамление, продиктованное объективными данностями русской жизни.

Также заслуживает отдельного внимания тот факт, что свой отзыв Селин начинает с упоминания фамилий трех русских авторов: Достоевского, Чехова, Пушкина и характеризует их как «великих классиков прошлого».

С произведениями Пушкина Селин был знаком не только по книгам, но и по театральным постановкам. И тут стоит отметить, что не всё в Ленинграде вызывало отвращение у Селина: «Ах! Подумать только: все не так уж и плохо. Эти «вооруженные до зубов»: большевики: разрушили далеко не все!. Кое-что они оставили!. Вы не верите!. Ну так посмотрите на их театры!. Их надо видеть!. Это что-то необыкновенное!. удивительное! Как называется самый прекрасный театр в мире? Конечно, «Мариинский»! тут и говорить не о чем! Равных ему нет! Только ради него стоило проделать это путешествие. Мы посмотрели весь репертуар: а «Пиковую даму»: целых шесть раз».

Селин дает такое определение этой постановке: « «Пиковая дама» это своеобразная, непостижимая месса: в ней есть очарование убийства: мятежное, тлеющее в глубине мира пламя погрома: которое однажды вспыхнет: взовьется вверх!»

Затем, в привычной для себя очень экспрессивной манере, переходит к характеристике другого действия, которое также произвело на него сильное впечатление: «Бахчисарайский фонтан»!. Что за схватка!. Стаи демонов! Развернув крылья, они несутся вверх: Что за грохот! Вспышки молний, удары грома, так что чуть не рушится театр!. Каждый артист, принимающий участие в этом извержении музыки, буквально растворяется в ее потоке!»

Таким образом, Селин был знаком не только с русской литературой, но и с русским балетом, а также в целом с русской действительностью.

На основании фрагментов текста памфлета «Безделицы для погрома» можно сделать следующие выводы:

1) путешествие «на край Европы» Селину не понравилось, Советская Россия произвела на него отталкивающее впечатление, единственным источником положительных эмоций явились балетные постановки в Мариинском театре;

2) круг чтения русской литературы у Селина не ограничивался одним автором, у него сложилось панорамное представление о русской литературной традиции.

В письме, датированном 1947 годом, к Мильтону Хиндусу (американскому исследователю творчества Селина) встречается еще одно очень субъективное суждение французского писателя о личности и характере Достоевского: «Достоевский слишком несчастен и мрачен, что вообще свойственно русским; он делает вид, что обожает каторгу, а это вызывает во мне истинное отвращение. Искупление, покаяние - я думаю, это полный маразм. Гений, конечно… но в таком случае мне больше нравится Флобер» 102. Эту оценку он дублирует в своем романе «Феереия для другого раза» (1952): «Но и на каторгу есть любители!. я говорю вам… я хочу туда!. Возможно, вы будете счастливы в Сибири?… особый вкус, невероятные цвета!. Достоевский восхищался этим, когда писал письма царю! Дедуля! как он был признателен царю, что тот не выпускал его оттуда, так ему было хорошо! откровение! истерзанная душа! кнут! гнилая картошка! эпилепсия! отцеубийство! цинга! все! вши! кандалы…».

Несмотря на некоторую упрощенность и авторскую порывистость в интерпретации образа Достоевского, два последних высказывания Селина говорят также о факте близкого знакомства французского писателя с биографией Достоевского.

Таким образом, рассуждения на тему личности и творчества Достоевского французский писатель свободно включал в общий поток своей рефлексии. Также на основании вышеизложенного, можно утверждать, что у Селина сложилось целостное представление о Достоевском: он читал его книги, знал его биографию и был на родине русского писателя.

Вышеизложенные упоминания и размышления Селина о Достоевском не только подтверждают факт знакомства, чтения и пристального внимания к фигуре русского художника со стороны Селина, но и являются весомыми предпосылками к исследованию контактно-генетических связей между французским и русским писателями. Приведенные фрагменты селиновских текстов дают основания сделать вывод о возможности творческого переосмысления Селином произведений Достоевского и избирательного преломления французским писателем элементов поэтики Достоевского.

3. Трансформация художественных образов и идей Достоевского в романе Селина «Путешествие на край ночи»

Нет, наверное, ни одного автора, чье влияние было бы сопоставимо с тем колоссальным воздействием, которое оказал Достоевский на развитие французской литературы XX столетия. Вот как образно иллюстрирует Андре Жид во введении к французскому изданию книги «Переписка Достоевского» (1908 год) значение творчества русского писателя: «Именно он [Достоевский] - вершина, еще наполовину скрытая от нас, таинственное сосредоточие горной цепи; там берут начало самые водные реки, способные в настоящее время утолять ту жажду, которой томится Европа» 104. Эти