Литературный фон повести "Созвездие Козлотура"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Реферат

Литературный фон повести «Созвездие Козлотура»

Говоря о том литературном фоне, на котором появляется «Созвездие Козлотура», следует вспомнить прежде всего «молодежную прозу» и главных её представителей: Анатолия Гладилина («Хроника времен Виктора Подгурского», 1956; «Бригантина поднимает паруса. История одного неудачника», 1959; «Дым в глаза», 1959), Анатолия Кузнецова («Продолжение легенды. Записки молодого человека», 1957) и Василия Аксёнова («Коллеги», 1960; «Звёздный билет», 1961). Связь искандеровской повести с текстами этого направления была отмечена:

Многое объединяло Искандера с «иронической» молодежной прозой, прозой его товарищей по журналу «Юность». Отрицали они одно и то же, противник был общий Иванова Н. Б. Смех против страха, или Фазиль Искандер. М.: Сов. писатель, 1990. С. 102....

«Созвездие Козлотура» возникло как бы на перекрестке различных литературных дорог: с одной стороны, ирония Искандера была созвучна иронии Аксенова и Войновича, с другой -- несомненна его внутренняя связь и с повестями Можаева и Белова Там же. С. 130., -- однако подробно это сопоставление не проводилось, оставаясь тем самым в русле уже сложившегося представления о пограничном месте прозы Искандера в литературном процессе 1960-х (эта проза -- как бы мост, перекинутый от иронической прозы к прозе серьезной Чудакова М. О. Заметки о языке современной прозы // Новый мир. 1972. №1. С. 239.). Между тем соотношение первого большого прозаического произведения Фазиля Искандера со сложившейся в рамках молодежной прозы традицией и с отдельными принадлежащими к ней текстами заслуживает более пристального внимания.

Путь молодежной прозы к середине 60-х завершается. Она дала нового героя, молодого человека, усомнившегося в затверженных с детства истинах Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: 1950-е - 1990-е годы. Т. 1. М.: Academia, 2003. С. 152., с его особенным ироническим, раскрепощенным языком (если кто-то из новых знакомых героев <...> произнесет <...>: «Должен вам сказать, что вы ужасно фотогигиеничны» -- это «свой», он знает условия игры, принятой в их кругу Там же. С. 156.), отражающим его взгляд на мир и на самого себя (характерной позицией всё и всех, в том числе и себя самого, оценивающего и переоценивающего автора-рассказчика Чудакова М. О. Заметки о языке современной прозы. С. 239.) -- и подчеркнула созвучие голосов автора и этого героя (что формально выразилось в экспансии первого лица Ковский В. Жизнь и стиль // Жанрово-стилевые искания современной советской прозы. М., 1971. С. 283. Цит. по: Посашкова Е. В. Молодежная «исповедальная проза» на рубеже 50-60-х годов в зеркале критики (герой и стиль) // Проблемы взаимодействия метода, стиля и жанра в советской литературе. Свердловск, 1990. С. 93.). В быстро выработавшейся сюжетной схеме этих повестей новизны меньше: герой, отказываясь идти по накатанному пути (часто этот отказ сопровождается путешествием в некоторое новое для него пространство), пытается стать профессионалом в непривычном для себя деле, на этом пути его ждет испытание -- столкновение со злом, обычно персонифицированным (жулик-завхоз, беспринципный бригадир и т.п.); параллельно предстоят герою и испытания в том, что касается чувств (обычно от безответной влюбленности или столкновения с неверностью -- к чувству более счастливому); и наконец, когда всё благополучно разрешается, мы оставляем героя, перед которым открывается путь во взрослую жизнь Though most of the standard events of the plot are different from those of the typical Stalin novel, the underlying structural impulse is the same: a rite of passage by which the hero passes from a state of “spontaneity” to one of “consciousness” and thus achieves social integration (Clark, K. The Soviet novel: history as ritual / 3rd ed. Bloomington: Indiana UP, 2000, p. 226). О том, как в рамках общей схемы сочетаются элементы, свойственные каноническому соцреалистическому роману (например, фигура «наставника», который перед смертью «передает эстафету» молодому герою) и впрямую отталкивающиеся от прежнего канона (в частности, «центробежные» тенденции вместо «центростре-ми-тель-ных»), см. там же, с. 227-231.. Однако постепенно нарастает ощущение, что устоявшаяся схема не столько разрешает конфликт между героем, которому автор позволяет сомневаться в правильности окружающей его советской жизни, и действительностью, сколько дает возможность уйти от ответа. Показательно, как меняются финалы повестей от гладилинской «Хроники...» и кузнецовского «Продолжения легенды», которыми это направление открывается, к самой яркой из молодежных повестей, «Звездному билету»: от схематически-оптимистических -- к напряженному и неоднозначному. У Кузнецова завершение повести подкреплено созвучием с расхожими цитатами: это вывод героя а теперь действительно передо мной открываются везде дороги Кузнецов А. В. Продолжение легенды. Записки молодого человека // Юность. 1957. № 7. С. 59. (несколько неестественным порядком слов эта фраза, по-видимому, обязана песне Лебедева-Кумача, из которой взяты последние два слова: молодым везде у нас дорога) и следующее за ним почти плакатно-ленинское решение учиться, учиться! Неопределенность, возникающая в финале повести Гладилина (Виктор не оглядывается [на прежнюю возлюбленную]... Очень скоро он пожалеет об этом Гладилин А. Т. Хроника времен Виктора Подгурского // Юность. 1956. № 9. С. 33.), заметно усиливает впечатление от текста -- но и эту неопределенность можно считать данью литературной условности. Никакого сомнения в том, что мы оставляем героя в тот момент, когда главное препятствие, стоявшее перед ним -- его собственная неуверенность, -- преодолено, место в жизни найдено, и впереди открывается счастливый и осмысленный путь, не возникает и здесь. Повесть Аксёнова заканчивается вопросом: Билет, но куда? -- и ни ощущение общего дела (я буду считать себя отцом маленького Витьки... знал Виктор это или нет, но он оставил [звёздный билет] мне Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 7. С. 66. -- вспомним хор голосов в финале «Коллег», в котором за полупародийными формулировками скрывается единство чувств), ни романтический образ (ср. как другой романтический образ служит разрешением «Бригантины...» у Гладилина: показалось, что над зеленым морем леса видны мачты корабля, идущего под всеми парусами Гладилин А. Т. Бригантина поднимает паруса. М.: Сов. писатель. 1959. Цит. по: Гладилин А. Т. Хроника времен Виктора Подгурского. Бригантина поднимает паруса. М.: Сов. писатель. 1962. С. 203.), ни выделенная разрядкой предыдущая, мажорная фраза не отменяют мучительной неотвратимости этого вопроса Ср. рассуждение о финале «Звездного билета» у критика-современника: Макаров А. Н. Через пять лет. Статья третья: Идеи и образы Василия Аксенова // Знамя. 1966. №7. С. 209-210..

Ощущение пройденного литературного этапа зафиксировано в критике середины 60-х: Александр Макаров и Феликс Кузнецов, которые начинали разговор о «четвёртом поколении» как новом литературном явлении Статья, в которой прозвучало ключевое для критики этого времени понятие „четвертого поколения“: Макаров А. Н. Серьезная жизнь // Знамя. 1961. №1. С. 188-211., теперь пишут итоговые статьи с характерными названиями: «К зрелости» Кузнецов Ф. Ф. К зрелости // Юность. 1966. №11., «Через пять лет» Макаров А. Н. Через пять лет. Статья третья // Знамя. 1966. №7.; Лев Аннинский настаивает на том, что вершиной молодежной прозы были аксёновские «Коллеги» Аннинский Л. А. Путь к человеку // Ядро ореха. М.: Сов. писатель, 1965. С. 93. -- рассуждение, возможное только тогда, когда понятно, что все вершины уже позади. Самих авторов молодежной прозы поиски новой опоры ведут к отказу от уже сложившегося канона. Так, Гладилин в 1965 пишет «Историю одной компании», в которой показаны герои молодежной повести «десять лет спустя»: пятеро персонажей прошли положенный молодому герою путь -- но центральным выбран именно тот шестой, кто потерпел полный крах всех тех надежд, какие воодушевляли героев в финалах молодежных повестей; спасение же видится в той самой дружеской компании, которая всегда готова героя принять, что бы с ним ни случилось. Открытый финал здесь уже не маскирует подразумеваемую перспективу всей правильной дальнейшей жизни героя, а передает единственное чувство: напряженное ожидание счастья, возникающее вопреки всему, -- и потому гораздо убедительней, чем в ранней гладилинской повести. Герой спешит туда, где его ждут, -- и последнее предложение затягивается, перечисление через точку с запятой передает прерывистую интонацию бегущего человека, темп всё нарастает -- пока наконец предложение не разбивается, так и не дойдя до той точки, к которой шло: ...перед носом машины влетаю в парадное <...> три этажа, шесть пролетов отщелкиваю, как семечки, ещё несколько ступенек... / Конец Гладилин А. Т. История одной компании // Юность. 1965. № 11. С. 41.. Аксёнов после повести «Пора, мой друг, пора» (1963), в которой игровой язык только разделяет героев (Кянукук, воплощение этого игрового языка, симпатичен, но в то же время жалок и гибнет неуслышанным; Ильфа и Петрова может цитировать герой в письме к возлюбленной Мы тут <...> со страшной силой „куем чего-то железного“ (Аксенов В. П. Пора, мой друг, пора. М.: Мол. гвардия, 1965. С. 156) -- закавычена цитата из фельетона Ильфа и Петрова (Ильф И., Петров Е. Пташечка из Межрабпомфильма // Ильф И., Петров Е. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 2. М.: ГИХЛ, 1961). -- но могут, со смехом, трое, избивающие одного: надо чтить уголовный кодекс), обращается к гротеску. Примирение героя-романтика с действительностью оказалось фиктивным -- и теперь вокруг этого героя выстраивается его собственный, свободный и гармонический мир (ср. рассказы 1964-65 года: «Жаль, что вас не было с нами», «Победа»). Зло было воплощено одним персонажем -- теперь образ персонифицированного зла становится фантастическим; так ограниченность прежней схемы, иронически переосмысленная, перерастает в новый прием (ср. сквозной образ стальной птицы, в первый раз возникающий в одноименной самиздатской повести 1965 года, затем -- в 1967 в рассказе «На площади и за рекой»). Работают с устоявшейся традицией и другие писатели: молодые ученые-энтузиасты «Понедельника...» Стругацких (1964-65) сродни героям «Хроники...» или «Коллег», а устройство фантастического мира как бы воспроизводит знакомые по гладилинским повестям единичные комические соположения Примеры броских сравнений как примету «расхожего стиля» см. в ст.: Чудаков А. П., Чудакова М. О. Современная повесть и юмор // Новый мир. 1967. №7. С. 224-225. Вот один из них: Ночью Андрианову приснился бог. Бог почему-то сидел в парткоме лесозавода. Бог был в светлой ковбойке и в серой спецовке. Бог выглядел очень усталым, звонил по телефону и ругался с отделом снабжения... -- и т.д.; ср. историю Саваофа Бааловича, заведующего отделом Технического Обслуживания НИИЧАВО, которая не выделяется на общем фоне в повести А. и Б. Стругацких «Понедельник начинается в субботу...» (Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. Понедельник начинается в субботу // Стругацкий А. Н., Стругацкий Б. Н. Собрание сочинений: В 11 т. Т. 3. Д.: Сталкер, 2001. С. 589-590)., возводя их в конструктивный прием; в «Двух товарищах» Войновича (напечатанных в первом номере «Нового мира» за 1967 год, менее чем полугодом позже «Созвездия Козлотура») привычная история о непонятливых взрослых и романтическом ощущении свободы перерастает в невеселое размышление о способности, подчиняясь силе, набрасываться на того, на кого велят, и о самооправдании, а за нарочито расплывчатыми формулировками -- Они бы тебя били сильнее, -- сказал он, глядя прямо мне в глаза. Это была уже философия. Потом я встречался с ней при иных обстоятельствах, слышал примерно те же слова от других людей, торопившихся сделать то, что все равно на их месте сделал бы кто-то... (Войнович В. Н. Два товарища // Новый мир. 1967. № 1. С. 152). просвечивают очертания вполне реальных проработок. Искандер в своей повести также, опираясь на накопленный молодежной прозой опыт, вступает в полемику с ней, обыгрывает её ключевые мотивы -- и преодолевает рамки, которыми та была ограничена.

К традиции молодежной прозы в «Созвездии Козлотура» отсылает прежде всего сюжетная канва и в особенности отправная точка: стремление молодого героя добиться многого в новом деле, не без наивности связывающее ожидание будущего успеха с мечтами о любви (Теперь я стану настоящим журналистом, и она многое поймет и оценит. Что именно она поймет, я представлял смутно, но то, что она оценит меня, казалось мне бесспорным Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. М.: Время, 2004. С. 13. -- вспомним мечты гладилинского героя: ...главное, больше самому заниматься! Надо зверски работать. Тогда Нина будет чаще ласково смотреть на него Гладилин А. Т. Хроника времен Виктора Подгурского. С. 19.). Уже здесь можно заметить, что детали трансформируют привычную формулу. У искандеровского героя, сколько бы ни подчеркивалась его наивность, уже есть опыт изгнания из редакции одной среднерусской молодежной газеты, где он, как и положено молодому герою, оказался после распределения. Вместо путешествия в неизведанное пространство ему предстоит возвращение в мир маленькой, но симпатичной южной республики, мир экзотический для читателя, но знакомый герою. Мучительные для героев Гладилина, Кузнецова и Аксёнова любовные переживания сменяются легкой комедией, которая, вместо того чтобы сопровождать героя на протяжении всей повести, обрамляет связанные с «козлотуризацией» события. Все эти уточнения сказываются на общем впечатлении от повести -- но не отменяют первой ассоциации, которая возникает у читателя; более того: инерция читательского восприятия заставляет неосознанно сближать действие искандеровской повести с привычными сюжетными ходами Косвенное тому доказательство -- те трансформации, которые сюжет повести претерпевает в суждениях исследователей: происходит сдвиг в сторону привычной для молодежной повести модели.

Так, Наталья Иванова пишет, что, воочию убедившись в том, что хваленый козлотур -- фикция для сельского хозяйства, что лозунг «Козлотур -- наша гордость» <...> никакого отношения к реальности не имеет <...>, что председатель, умный и серьезный хозяин, замучен спускаемыми сверху указаниями <...>, корреспондент пишет не славословие, которого от него ждут, а очерк о реальном состоянии дел: «Правда жизни, как она есть» (Иванова Н. Б. Указ. соч., с. 127) -- то есть идет на принципиальный конфликт с начальством ради стремления к истине (как делал герой молодежной прозы). Между тем сам корреспондент пересказывает собственный очерк следующим образом: Козлотур стоял в центре очерка и выглядел великолепно. Село Ореховый Ключ ликовало вокруг него, хотя по условиям микроклимата козлотур, к сожалению, невзлюбил местных коз...; Я чувствовал себя опытным председателем, сумевшим срезать все острые углы: и козлотуры сыты, и председатель цел (Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 124-125), -- и если и получает обвинение в том, что статья его вредная, то, во всяком случае, не потому, что не пытался сделать её «проходной».

В другом изложении история «козлотуризации» переплетается с историей романтических отношений героя: Герой повести счастливо познакомился с одной чудесной девушкой <...> Это было еще в ту пору, когда герой был целиком захвачен идеей «козлотуризма» и легко находил на ночном небе некое созвездие, явно напоминавшее рогастую голову легендарного <...> животного (правда, герою и тогда уже порой казалось, что одна из звезд в этом созвездии как-то странно подмигивает) (Лебедев А. И смех, и слезы, любовь: О творчестве Фазиля Искандера // Литература в школе. 1992. №1. С. 36). Такая хронологическая и чуть ли не причинно-следственная соотнесенность двух линий характерна для молодежной прозы -- в «Созвездии Козлотура» же и протяженность, и последовательность событий иная.. В ассоциации с молодежными повестями есть и выигрышный эффект. Повесть строится как цепочка разрозненных эпизодов -- показательно, что в ее текст легко включается уже написанный рассказ об одном детском воспоминании Искандер Ф. А. Вечерняя дорога // Костер. 1963. №12. С. 24-32. (для этого оказывается достаточно добавить к первому предложению: Одним словом...), -- объединенных прежде всего героем, от лица которого идет речь. Внимание читателя-современника, чьи ожидания предзаданы литературным контекстом, фокусируется на герое -- и текст предстает перед ним более цельным.

Повесть Искандера от предшествующих отличает в первую очередь конфликт, на котором она строится. Как говорилось выше, в молодежной прозе столкновение героя-идеалиста и действительности, в которой ему предстоит найти своё место, выливается чаще всего в противостояние персонифицированному злу. Конфликт внешний и внутренний совпадают: герои побеждают зло -- и вместе с ним неуверенность в собственных силах и целях.

Что до внутреннего конфликта, то в «Созвездии Козлотура» оказывается, что всеобщее наваждение и сила страха способны подчинить себе не только поведение, но и мысли героя (поворотным моментом, не отмеченным никакой внешней победой, здесь становится тот разговор с редактором, в котором героя сковывает унизительное оцепенение страха, и чтобы сбросить этот гипноз, нужна бесспорность факта -- истина). Оттого и в заглавном образе искандеровской повести -- прямая полемика со «Звёздным билетом» (подчеркнутая их композиционной функцией: и звёздный билет, и созвездие Козлотура в последний раз упоминаются в самом конце повестей, как образ итоговый). У Аксёнова видимый разным персонажам звёздный билет -- символ не только романтической тяги к экзотическому, но и непреложной истины, которая объединяет всех, кто к ней стремится; оптимистический потому, что не расслышанное вовремя: Виктор говорит что-то уже совершенно непонятно насчет звезд Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 7. С. 56. -- не исчезает, цепочка не прерывается. Подступ к этому образу -- звёздное небо в «Коллегах», постоянно сопровождающее встречи Саши и Инны и размышления Алексея о собственном предназначении, и понятная ассоциация, которая за ним стоит, -- кантовское высказывание о звездах и нравственном законе, в которое, в сущности, и укладывается вся идея повести. Созвездие Козлотура -- знак одновременно обнадеживающий и тревожный: обнадеживающий потому, что наваждение развеивается без следа (...Но как я с тех пор ни смотрел, никак не мог уловить ничего подобного. Созвездия Козлотура не было видно, хотя на небе было много других созвездий Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 177.), тревожный потому, что в мире не остается ничего, что было бы ему неподвластно.

Что же до внешней составляющей этого конфликта, то противостоять герой вынужден не столько лично редактору и руководителю широкого профиля Автандилу Автандиловичу, который любуется его замерзанием, сколько универсальным механизмам власти. Не случайно перекликается их состояние: впадает в унизительное оцепенение один, цепенеет, как кролик, под гипнозом формулы другой; веет холодом, словно бы атмосферой заоблачных высот, от начальника, который собирается распечь подчиненного за ревизию основной линии, и словно исходит космический холод от молодого журналиста, когда он пытается показать случайно встреченной парочке созвездие Козлотура -- эти ощущения порождены одной системой. (Позже, в «Сандро из Чегема», Искандер снова обратится к сюжету о начинающем журналисте и редакторе Автандиле Автандиловиче, для разговора о природе власти: страхе, который необходим всякой некомпетентной власти, сознательном акте унижения, которого она требует -- и предательском тепле подлости, которая подталкивает на него пойти Искандер Ф. А. Дядя Сандро и конец козлотура // Искандер Ф. А. Сандро из Чегема. Кн. 2. Московский рабочий, 1989. С. 25-27.). Над утопической мечтой -- найти такое занятие, которое не затронуто бессмыслицей, и не ставить под сомнение систему в целом -- Искандер явно иронизирует, когда рассказывает о первой командировке молодого журналиста с передовой бригадой рыболовецкого колхоза. Эта история напоминает, как работают в прибалтийском рыболовецком колхозе герои «Звёздного билета», каким романтически-чудесным выглядит это занятие (всё было чудесно: и сиреневое море, и старый баркас, и ребята, ловкие, сильные, неутомимые Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 35.) -- и к какому немыслимому для героев «Звёздного билета» (вспомним, как они возмущались, когда обнаружили, что продавец в мебельном магазине ворует политуру) завершению она приходит:

...Через пятнадцать минут всю рыбу выменяли на деньги и продукты натурального хозяйства <...> Потом они мне объяснили, что рыбозавод такое количество всё равно не берет <...> я понял, что очерк писать нельзя, и мне ничего не оставалось, как написать „Балладу о рыбном промысле“, где я воспел труд рыбаков, не уточняя, как они воспользовались плодами своих трудов. Баллада была хорошо принята в редакции, она прошла как новая, столичная форма очерка. Там же.

На первом плане в «Созвездии Козлотура» не раскол между героем и всем остальным миром, а раскол между двумя мирами: идеология и абсурд, который она порождает, против здравого смысла и естественного течения жизни. Герой же -- в первую очередь наблюдатель, которому могут открыться оба эти мира (и наблюдатель внимательный; ср. как пристально он следит за тем, как себя ведут и что говорят его собеседники, чуть ли не в каждой авторской ремарке указывая на новую интонацию говорящего) -- и который именно поэтому может увидеть, насколько они несовместимы. На конфликт этих двух миров переносится и мотив разговора на разных языках, служивший в молодежных повестях для того, чтобы отделить героя и его сверстников от всех персонажей, которые их окружают. Развился до центрального мотива молодежной повести он постепенно. В «Хронике...» Гладилина тема «своего» языка дружеской компаниями была только слегка намечена несколькими закавыченными железно и кинуть кости, в «Бригантине...» комсорг сомневался, можно ли описать произошедшее с Вовкой Андриановым языком газетного очерка (как просто всё получалось! но журналист был в восторге Гладилин А. Т. Бригантина поднимает паруса. С. 199.). В «Коллегах» иронический и игровой язык становится уже принципиальным выбором героев: ключевой вопрос повести задан им в шутовской форме (куда клонится индекс, точнее, индифферент ваших посягательств? Аксенов В. П. Коллеги. М.: Сов. писатель. 1961. С. 13.), сами они, пугаясь высоких слов, стараются сохранить в чистоте свои души Там же. С. 83. -- и именно поэтому чувствуют за собой моральное право ненадолго оставить дымовую завесу шутовства Там же. С. 182., чтобы высказать самое сокровенное -- а затем снова вернуться к игре (...я предлагаю легкой кавалькадой промчаться по окрестным весям Там же. С. 183.). Наконец, в «Звёздном билете» в фокусе авторского внимания оказывается не только игровой язык молодых героев, но и та неестественная речь, которой он противостоит, -- а узнается она по предсказуемости и повторяемости. Ощущение от фальши в разговоре -- как будто он был составлен из уже готовых театральных реплик (Шеф ненавидит громкие слова и очень тонко чувствует фальшь, но сейчас он сам сфальшивил и поэтому злится. В самом деле, мы с ним сыграли какой-то скетч из сборника одноактных пьес для клубной сцены... Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 6. С. 15.); первое неприятное ощущение от самодовольного артиста Долгова строится на том, что он повторяет мысленно собственные реплики (Ограниченный человек! Как-нибудь вверну про него мимоходом Теплицкому -- ограниченный, мол, человек Там же. С. 32.; или: Я сам был в таких переделках и поэтому вам сочувствую. „Ужасно ему сочувствую“, -- проговорил он в уме Там же.); в речи председателя колхоза отталкивает, что она повторяет газетные клише:

Председатель сказал:

-- Товарищи молодые рыбаки, на вас возлагается задача...

Вот излагает! Не говорит, а пишет. Все, как в газетах: «Председатель колхоза, кряжистый, сильный, строго, но со скрытой смешинкой посмотрел на молодых рыбаков и просто сказал: товарищи молодые рыбаки, на вас возлагается задача...» Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 7. С. 47.

На повторах же, лексических и композиционных, строится изображение мира пропаганды и искаженной ею действительности у Искандера; так, к примеру, повторяются реплики, обрамляющие сцену, в которой рассказчик единственный раз видит козлотура вживую (нэнавидит, -- восклицает председатель, он один сильнее всех, -- объясняет мальчик девочке прежде, чем коз впустят в загон к козлотуру; он один всех победил, -- продолжает разъяснения мальчик, когда коз выпускают из загона, чтобы козлотур их не покалечил, нэнавидит! -- повторяет председатель Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 85-87.), повторяется до отдельных жестов и фраз разговор с изобретателем козлотуризации Платоном Самсоновичем об очередной пришедшей ему в голову идее (пока молчи, -- таинственно подытоживает он всякий раз). Но и здесь есть характерное отличие от аксёновской повести. В «Звёздном билете» многообразные регистры фальшивого, неестественного языка всякий раз связываются с конкретным персонажем (язык газетной передовицы -- председатель, повторы речевые и мысленные -- актер Долгов, и т.п.). У Искандера привязка к конкретной ситуации снимается: так, формула, которая механически воспроизводится в газетных статьях о козлотуре (интересное начинание, между прочим Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 18.), отдается эхом в словах чуть ли не каждого персонажа, с которым доводится говорить корреспонденту. Произносят её с самой разной интонацией: то подделываясь под тон начальства (председатель колхоза говорит приезжему лектору: конечно, это интересное начинание, товарищ Вахтанг Там же. С. 88.), то ища в привычных словах не высказываемые прямо подтексты (Валико -- корреспонденту, который, как он подозревает, должен знать истинные причины «козлотуризации»: хорошее начинание, между прочим Там же. С. 98.), то нейтрально (капитан милиции, стоит ему услышать, что повествователь возвращается из колхоза: знаю, интересное начинание Там же. С. 111.), то, наконец, издевательски (пьяный рыбак Спиро -- повествователю: приветствую работников печати! интересное начинание, между прочим! Там же. С. 147.) -- а вместе этот хор голосов создает ощущение, что абсурдом охвачен весь мир.

В «Звёздном билете» метафора разговора на разных языках буквализуется; русская речь означает разговор на языке пропаганды:

Председатель был толстый и добродушный дядька, эстонец. Мы подметили в нем одну особенность. По-русски он говорил прилично, но какими-то газетными фразами. Видно, учил язык в основном по газетам. Я подумал, что если все эстонцы говорят здесь на таком языке, мне придется туго. Прямо скажу, я не особенно понимаю этот язык... Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 7. С. 66.

-- противопоставленный речи на эстонском языке, естественной, которая непонятна, но привлекательна:

кто-то совсем близко закричал по-эстонски, и женский голос ответил по-эстонски, и с пляжа донесся целый аккорд эстонской речи. Эстония шумела вокруг Гали и Димки, и им было хорошо в ее кругу... Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 6. С. 27.

Буквализуется она и у Искандера: у него в похожих ролях выступают русский и абхазский языки -- за тем исключением, что (в соответствии с тягой Искандера не к экзотическому, а к домашнему) абхазская речь привлекательна не загадочностью, а, наоборот, понятным здравым смыслом (для начальства говорят эвфемистически: хорошее начинание, но не для нашего климата; между собой, по-абхазски, говорят о том же: чтоб я [козлотура] съел на поминках того, кто это придумал Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 86.).

С проблемой языка связано и одно композиционное решение в «Созвездии Козлотура». На общем фоне иронической, игровой речи молодых героев «положительные» высказывания о долге, которые они произносят сами или слышат от наставляющих их на истинный путь старший товарищей, звучат чужеродными и казенными Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Указ. соч. С. 159. (тоже комсомолец, его на коленях надо упрашивать, -- так начинает разговаривать Виктор Подгурский, становясь активным общественником Гладилин А. Т. Хроника времен Виктора Подгурского. С. 25.; скучной работы у нас нет -- выслушивает Алексей из «Коллег» от старого коммуниста Дампфера Аксенов В. П. Коллеги. С. 132.). Искандер находит способ ввести в текст прямые и развернутые моральные суждения так, чтобы они не казались неестественными: они не произносятся по поводу событий разворачивающейся «козлотуризации», а формально привязаны к случайным деталям и отделены от основного действия. Таких отступлений в повести два (между ними заключены два самых насыщенных событиями дня повести: от прибытия в колхоз до редакторского вердикта относительно получившегося в результате поездки очерка); вот как вводится первое из них. Герой, направляясь в колхоз, глядит из окна автобуса (и без того голубое небо сквозь это стекло делалось неправдоподобно голубым Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 38.); видит цепи гор, а среди них (не сразу!) ту гряду утесов, под которой лежало село его детства; вспоминает дедушкин дом, которого уже нет (к пространственной дистанции добавляется временная); масштаб незаметно сужается от общей панорамы дома и двора до ковров и картинок, украшающих стены в комнатах (мне не хватает дедушкиного дома с его большим зеленым двором, со старой яблоней... -- мне не хватает самих стен дедушкиного дома, наивно оклеенных газетными и журнальными листами, плакатами, дешевыми картинками... Там же. С. 41-44.). Названы эти плакаты (чем дальше, тем пристальней в них вглядывается повествователь, за статическим изображением начинают видеться сначала динамика, а потом и целые сюжеты Иванова Н. Б. Указ. соч. С. 127.), и, наконец, последний из нескольких плакатов, на которых задерживается внимание (точнее, даже не само изображение на плакате, а нелогичность подписи к нему) и становится поводом, чтобы произнести: Может быть, самая трогательная и самая глубокая черта детства -- бессознательная вера в необходимость здравого смысла -- и всё последующее размышление о разумности мира, которая противостоит жестокости и глупости Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 46.. Всё воспоминание движется, замедляя ход, к одной конкретной детали -- чтобы от неё мгновенно перейти к самому абстрактному рассуждению. Второе отступление как бы конспективно повторяет логическое развитие первого. Начинается оно с того, что задана пространственная дистанция (Когда я проходил по нашей главной улице... Там же. С. 131.; здесь же и подчеркнутое логическое отделение от предыдущих событий: нет мотивировки внешними обстоятельствами, неизвестна и исходная цель прогулки -- да и есть ли она вообще). Повторяется образ, которым открывалось первое вступление (там автобусное стекло как бы показывало небу, каким ему следует быть, а пассажирам -- каким его надо видеть Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 38-39.; здесь за стеклянной стеной живые люди видятся манекенами -- снова идея мнимого идеала: [манекен] призывает нас брать с него пример Там же. С. 132.). За пространственным отделением от основного действия следует и хронологическое (я с детства ненавижу манекены...). И наконец, мгновенная пугающая картина (в ней -- снова переход от статики к динамике, сначала жестов, а потом стоящих за ними чувств: усмешка проглядывала сквозь усы и бородку плакатного мужичка, в движении мнимых манекенов чувствуется злая насмешка) сменяется общим рассуждением о духовной отзывчивости и заинтересованности в сущности понятий, которая не терпит приблизительности. Найти в истории «козлотуризации» черты, против которых направлены эти высказывания, нетрудно (здравому смыслу противоречит само небывалое изобретение, а заинтересованности в сущности понятий -- то механическое воспроизведение одних и тех же формул, которым сопровождается его внедрение); но принципиально важен заданный ими масштаб разговора об общечеловеческих ценностях. Герои молодежных повестей постоянно поверяли житейские ситуации нравственным идеалом и пытались увидеть его за приевшейся демагогией (ребята, <...> неужели вы думаете, что мы с вами приспособлены для коммунизма? <...> предложили нам соревноваться за звание экипажей комтруда, мы голоснули, и все. <...> меня страшно возмущает, когда люди на собраниях поднимают руки, а думают совсем о другом Аксенов В. П. Звездный билет // Юность. 1961. № 7. С. 52.); Искандер от этой поверки не отказывается -- но знает, что дело не в конкретных исторических обстоятельствах и не в воспитании нового человека, а в неизменных законах человеческого устройства.

1966 год, когда в «Новом мире» печатается «Созвездие Козлотура», становится итоговым для ранней искандеровской прозы: выходят два сборника, куда включены почти все его рассказы, которые раньше публиковались порознь Искандер Ф. А. Тринадцатый подвиг Геракла: Рассказы. М.: Сов. Россия, 1966; Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. М.: Мол. гвардия, 1966.. В их разнообразии уже намечены контуры дальнейшего искандеровского пути. Рассказы о детстве, в которых герою-ребенку открывается понимание окружающей его жизни (иногда -- нравственный урок, извлеченный из столкновения с другими людьми, как в рассказах «Детский сад», «Запретный плод», «Тринадцатый подвиг Геракла»; иногда -- ощущение причастности к общей гармонии природы, как в «Вечерней дороге» или «Рассказе о море»), получат свое развитие в цикле «Детство Чика». «Лошадь дяди Кязыма», «Слово» и «Святое озеро» -- первые подступы к чегемской истории (в том же 1966 году впервые упомянут и герой будущего романа Искандер Ф. А. Сандро из Чегема // Неделя. 1966. 6-12 февр. С. 22-23.). Пока ещё очень осторожными иносказаниями намечены в ранних рассказах размышления о ходе истории и в особенности о сталинском времени. Так, за простодушной болтовней мальчика-рыболова, гречонка, как его дразнят местные мальчишки, родившегося в Казахстане, просвечивает история репрессий против целых народов, впрямую о которой будет рассказано в «Сандро из Чегема» Искандер Ф. А. Харлампо и Деспина // Искандер Ф. А. Сандро из Чегема: Роман. Кн. 2. М.: Моск. рабочий, 1989. С. 220-223., и легко понятен намек, с почти что издевательской демонстративностью остающийся не расшифрованным в тексте (отец добрый, но больше всего на свете не любит усатых. -- Почему? -- Не знаю, -- и дальше: -- Но почему же он не любит усатых? -- Не знаю. Он нам не говорит почему. Не любит, и всё Искандер Ф. А. Мальчик-рыболов // Искандер Ф. А. Путь из варяг в греки. М.: Время, 2004. С. 674-675.); а за частной историей одного мальчика, слишком уж увлекающегося книжками и фильмами про шпионов и подозревающего, что его сумасшедший дядя -- самый настоящий шпион Искандер Ф. А. Мой дядя самых честных правил // Искандер Ф. А. Путь из варяг в греки. М.: Время, 2004. С. 81., чувствуется та атмосфера всеобщих поисков вредителей, которая позже будет описана в рассказе «Чик и Пушкин»: абсурдный мир, самым трезвомыслящим человеком в котором парадоксальным образом оказывается тот же сумасшедший дядя Искандер Ф. А. Чик и Пушкин // Искандер Ф. А. Детство Чика. М.: Время, 2004. С. 329-334.. Рассказы о любви (краткая встреча, предвещающая будущее счастье: «Двое в море», «Под небом Колхиды»; тоска несбывшегося счастья -- «Дом в переулке») предвосхищают повесть «Морской скорпион»: оптимистический рассказ «Двое в море» включен в нее полностью -- как отправная точка, дневниковая запись героя, наивная самоуверенность которой заставляет его позже морщиться, как от зубной боли Искандер Ф. А. Морской скорпион // Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. М.: Время, 2004. С. 377. ; «Дом в переулке» перекликается с повестью переплетением мотивов сна, неузнавания, чужого лица и смерти в финале В сцене последней встречи в «Доме в переулке»: Он глядел на нее, и мгновениями ее лицо делалось до того чужим и незнакомым, что становилось страшно, как бывает во сне, когда видишь близкого человека и вдруг угадываешь в знакомых чертах совсем другие -- мертвые, или злобные, или обреченные (Искандер Ф. А. Дом в переулке // Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. С. 185). В сцене, предваряющей финальные размышления героя, в «Морском скорпионе»: Он открыл глаза и увидел ее [жену], все еще спящую <...> и прекрасную в мертвенном свете луны, стоящей прямо в окне, и лицо ее в этом мертвенном свете сейчас казалось резким и трагическим (Искандер Ф. А. Морской скорпион. С. 666-667). Здесь не проговорено впрямую, что черты лица кажутся чужими и неузнаваемыми, но в их описании -- явный контраст с прежним, повторяющимся описанием этого лица со слабой, дегенеративно-женственной линией подбородка. Одни и те же мотивы скомпонованы по-разному -- но создают одинаково зыбкое и тревожное ощущения.. Наконец, скажутся в позднейшей искандеровской прозе явно экспериментальные по форме «Урок игры в шахматы» и «Неблагодарный преступник». Первый построен как диалог, цепочка афористических реплик -- этот принцип будет воспроизведен в самых поздних рассказах Напр.: «Палач» (1997), «Думающий о России и американец» (1997), «На даче» (1999), «Сон о боге и дьяволе» (2002). Ср. также «День писателя» (1999) с переходом от связного повествования к цепочке афористических высказываний в середине рассказа.. Второй -- сказ, в котором повествователь помнит, что выступает в двойной роли: он одновременно и гостеприимный хозяин, которому положено в застольной речи довести рассказ из собственной жизни до того момента, когда все собрались за этим маленьким, скромным, прекрасным столом, и должностное лицо, которому следует незамедлительно после провозглашенного тоста подвести итог сказанному -- уже в совсем другом регистре: а что касается приезжих проходимцев, проживающих без прописки, мы их будем высылать по месту жительства, одновременно штрафуя нерадивых хозяев Искандер Ф. А. Неблагодарный преступник // Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. С. 256.; так в первый раз в искандеровском тексте возникает то напряжение между разными и взаимоисключающими языками, которое окажется смыслообразующим в «Созвездии Козлотура».

Главное же, что объединяет рассказы первой половины 1960-х с «Созвездием Козлотура» настолько тесно, что позволяет считать сатирическую повесть скорее итогом раннего искандеровского творчества, чем началом нового этапа, -- переданное в них ощущение мгновенного и безраздельного счастья (...высшее, наиредчайшее, когда мы чувствуем, что оно сейчас струится в крови и мы ощущаем самый вкус его, хотя передать или объяснить это почти невозможно Искандер Ф. А. Под небом Колхиды // Неделя. 1965. 5-11 дек. С. 11.) и уверенность в том, что оно доступно любому (ср. финал рассказа «Мой дядя самых честных правил...»: все-таки жизнь и его не обделила счастливыми минутами. Ведь он пел, и пенье его было простым и радостным, как пенье птиц Искандер Ф. А. Мой дядя самых честных правил. С. 91.) и всегда, поскольку складывается из мимолетных и естественных ощущений -- солнечного тепла, ветра, движения (чудесный солнечный день и дорога над морем в том же рассказе; ощущение холодной горной воды, жаркого солнца, чистого дна отмели и тихого счастья старателя Искандер Ф. А. Время счастливых находок // Искандер Ф. А. Путь из варяг в греки. С. 194.; ощущение, что после долгого сидения в чужой машине приятно и легко идти по земле <...> а главное -- ощущение свободы и спокойствия Искандер Ф. А. Должники // Искандер Ф. А. Путь из варяг в греки. С. 701.). Неслучайно текст рассказа «Под небом Колхиды», в котором это ощущение выражено особенно ясно, оказывается практически полностью включен в повесть (это то самое событие, которое не имело отношения к теме повествования, новая счастливая влюбленность Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 142-157.). Более того: если часть сделанных в нем сокращений объясняется тем, что читателю повести уже известна предыстория (и потому нет необходимости сообщать, что герой в прошлом успел побывать в Москве, намекать на неудавшуюся прошлую влюбленность: песчинка оказалась вовсе не золотой, -- и пояснять, что это за животное -- козлотур), то в нескольких случаях убирается именно то, что затуманивало абсолютное счастье, которое удается почувствовать герою. Так, кошмарный сон с длинным и гулким падением, о невозможности полёта, сворачивается до одной фразы: почему-то образ парашюта, особенно нераскрывающегося, меня преследует. От всего рассуждения, оттеняющего своей логикой странное чудное состояние:

Думая обо всем этом, я сел в автобус и приехал в город, кстати говоря, забыв взять билет. Так что, если бы прошел контролер, я бы получил штраф как доказательство, что чудес не бывает. И никакие свидетельства пассажиров теперь не помогли бы. Такова грустная, но, к сожалению, необходимая логика всех контролеров. И то, что она необходима, пожалуй, еще грустней, чем самая грустная логика контролеров Искандер Ф. А. Под небом Колхиды // Неделя. 1965. 5-11 дек. С. 11., -- остается только отзвук в финале эпизода (Такова грустная, но, по-видимому, необходимая логика жизни. И то, что она необходима, пожалуй, грустней, чем сама грустная логика жизни Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 157.) и самая первая фраза (я сел в автобус и приехал в город, кстати говоря, забыв взять билет Там же. С. 155.) -- которая без прежнего контекста звучит прямо противоположным образом: ощущение большого чуда завершается и подкрепляется ещё одной небольшой удачей.

Второй текст, написанный раньше и включенный в повесть, -- рассказ «Вечерняя дорога», в первый раз опубликованный в 1963 г. Искандер Ф. А. Вечерняя дорога // Костер. 1963. №12. С. 24-32. Это выделенное в тексте отбивкой приключение, которое герою довелось пережить одним летним вечером, когда он жил в дедушкином доме Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 47-71.. Следует сказать, что мотивы «Вечерней дороги» явно важны для Искандера: почти все они в свернутом виде появляются уже в дебютном рассказе «Первое дело», опубликованном существенно раньше других -- в 1956 г. Герой его -- тоже мальчик, который впервые отправляется в неблизкий путь, тоже гордится полученным поручением, но старается не показать свою радость; воспроизводится в обоих рассказах и обстановка -- каштановые рощи, кукурузные и табачные плантации и постепенно приближающийся вечер, и эмоциональное движение -- вначале радость ответственного поручения, затем страх -- и живое существо рядом, которое этот страх каким-то образом отменяет, и наконец -- спокойствие благополучно закончившегося пути и приятный уют у очага.

Правка, которой подвергается текст этого рассказа, чтобы войти в повесть, -- более тонкая, чем в случае с «Под небом Колхиды», но не менее последовательная. Во-первых, чуть приглушаются комические нотки: сняты предложения, где животным приписывались человеческие черты (Овцы обычно шли позади коз, признавая их первенство и вместе с тем держась, как говорится, со скромным достоинством; Умелое сочетание обоих восклицаний давало множество вариантов воспитательного характера Искандер Ф. А. Вечерняя дорога // Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. М.: Мол. гвардия, 1966. С. 81-82.); смягчается рассказ о том, как герой оказывается в пастухах: вместо Пока я раздумывал, где кончается родственная помощь и начинается эксплуатация, он незаметно и безболезненно приставил меня к ним Там же. в повести сказано: Не успел я разобраться, что к чему, как оказался приставленным к ним Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 48. -- пассивный залог сохраняет семантику не вполне добровольного действия, но юмористическая формулировка исчезает. Во-вторых, увеличивается дистанция между героем и рассказчиком: все ощущения героя, зрительные образы, звуки, запахи сохраняются -- но его мысли и чувства в отредактированном варианте остаются неизвестными читателю; так, полностью выпущен фрагмент:

В другое время мне было бы страшно здесь, но сейчас меня толкала вперед жажда подвига и смутная тревога за брата. Я ощущал в ногах окрыляющую силу, легко одолевал подъемы, упоенный важностью дела, а главное -- пониманием своей нужности. Хотя мысли мои были заняты этим жарким ощущением, краем глаза я всё же замечал красоту мощных темно-серебристых стволов бука... Искандер Ф. А. Вечерняя дорога // Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. С. 86. -- осталось только Краем глаза я замечал... и т.д. Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 53.; в рассказе герой, падая в яму, успевает подумать «Началось!», увидев луну -- в повести просто успевает увидеть луну Искандер Ф. А. Вечерняя дорога // Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. С. 94; Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 59.. А когда чувства всё-таки показаны, то подчеркнута разница между позицией героя и рассказчика -- так, разъяснение, почему к ограде кладбища прислонена была крышка гроба, столь испугавшая героя (раз гроб открыт -- значит, и покойник вышел из могилы и обретается где-то неподалеку) в рассказе вынесено в финал (На следующий день я узнал, что по мусульманскому обычаю хоронят покойника без крышки, наверное, чтобы облегчить ему воскресение... Искандер Ф. А. Вечерняя дорога // Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. С. 102.) и не отвлекает от непосредственного переживания. В повести они соположены (Я почувствовал, как по спине подымается к затылку тонкая струйка ледяного холода <...> Я тогда еще не знал, что по мусульманскому обычаю... и т.д. Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 59.) -- и напряженность переживания, когда всё получает рациональное объяснение, снимается. Наконец, мир в отредактированном тексте становится более однородным и статичным. Сказано, что мама осталась в другом доме, у своей сестры, но снято: ...откуда она пыталась дотянуть до нас свои теплые стареющие крылья -- и вместе с этим предложением исчезает указание на ход времени, который связывает это счастливое прошлое с настоящим Искандер Ф. А. Вечерняя дорога // Искандер Ф. А. Запретный плод: Рассказы. С. 81; Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 48.. Застольные ораторы в повести ведут не политбеседы, а просто беседы. Вовсе исчезает рассуждение о том, почему городок бомбили немцы -- без видимых причин, для того только, чтобы выполнить требования начальства и не возвращаться на аэродром с бомбами.

Получается, таким образом, что мир, изображенный в отредактированном тексте, идеализируется: в нем больше нет места соображениям о приказах начальства, пусть даже немецкого, нет хода времени, смешное уходит на второй план, чтобы на первом осталась только гармония этого мироустройства. Герой хотя и помнит свои впечатления, но пережить давние ощущения заново не может; впрочем, трагического ощущения в этом нет: важнее не то, что этот мир невозвратим, а то, что он неприкосновенен и ничто не может отбросить на него тень.

Та черта искандеровской прозы, которая позволяет легко встроить в «Созвездие Козлотура» уже написанные рассказы, -- ее ориентация на устное повествование. Отсюда в рассказах такое обилие слов, вводящих всевозможные уточнения и дополнения (кстати, к слову сказать, вернее сказать, иначе говоря и т.п.); отсюда и постоянные автокомментарии в повести (кстати говоря, кстати сказать, я об этом говорю так подробно потому-то, я намеренно ничего не говорю о том-то -- заметим, никогда про повествование не будет сказано пишу) -- и потому достаточно зачина Одним словом..., чтобы включить в повесть два цельных и завершенных эпизода. Логика устного рассказа служит формальным оправданием той композиционной сложности, которая бросается в глаза читателю Искандера:

Один из характерных признаков прозы Искандера -- тот поток точных и не имеющих никакого отношения к фабуле наблюдений, который так щедро разливается на читателя в каждом его рассказе, на каждой странице, в каждом почти абзаце Чудакова М. О. Заметки о языке современной прозы. С. 239.;

Одна история словно тянет за собой другую, связанную с предыдущей, казалось бы, только прихотью авторского ассоциативного мышления Иванова Н. Б. Указ. соч. С. 79.; и эта же логика подсказывает повторяющееся во многих рассказах композиционное решение, благодаря которому текст всё-таки не распадается на цепочку отдельных эпизодов: это постепенное движение от повторяющихся житейских происшествий к единичному случаю или единичным случаям -- и следующее в финале предельное обобщение, доходящее иногда до дидактичности (так устроены «Детский сад», «Запретный плод», «Тринадцатый подвиг Геракла», «Посрамление фальшивомонетчиков», «Должники» -- и наоборот, «Урок игры в шахматы», где для отвлеченных суждений выбран формальный повод, правила шахматной игры, и подобного движения не происходит, теряет связность). Выше мы видели подобное движение от предельно частного к предельно общему, которое совершается в философских отступлениях повести; подобное же колебание между универсальным и единичным и в самой последовательности эпизодов, внеположных истории „козлотуризации“: оба раза история одного особенно памятного или особенно счастливого дня помещена непосредственно после этих отступлений. Однако противопоставление естественного и пропагандистского миров в «Созвездии Козлотура» приносит с собой и новый повествовательный принцип. В рассказах за всеми отступлениями от основного сюжета слышится авторская спокойная уверенность в своем праве на любое собственное суждение, на его «уместность» Чудакова М. О. Заметки о языке современной прозы. С. 239., сюжет и эти отступления однородны („основной предмет повествования <...> тоже сперва кажется нам частностью, не заслуживающей столь пристального внимания“ Сарнов Б. М. Бремя таланта. М.: Сов. писатель, 1987. С. 21.), и очередная подробность, которая оказывается в поле зрения, поглощает всё внимание читателя. В повести же связанный с „козлотуризацией“ сюжет контрастирует с отступлениями, и напряжение усиливается оттого, что автор уходит далеко в сторону в местах „совершенно неожиданных“ Иванова Н. Б. Указ. соч. С. 121., прерывая рассказ о „козлотуризации“ в поворотных его точках. Так происходит с чередованием отдельных эпизодов (например, детские воспоминания появляются в повести после самой «объективной» части, хроники газетной пропаганды, -- и задерживают повествование сразу после того, как ожидания читателя заданы словами: мне не терпелось наконец своими глазами увидеть настоящего живого козлотура Искандер Ф. А. Созвездие Козлотура. С. 34.); то же и с отступлениями внутри одного эпизода. Так, откладывается неизбежное и неприятное объяснение с милиционерами, грозящее герою: тот разглядывает старика-отдыхающего, который делает зарядку. Прервано сочинение очерка об увиденном в колхозе: герой получает письмо, из которого узнает, что его прежняя возлюбленная выходит замуж -- это дает повод для размышлений о благородной ярости неудачи. Вот-вот разразится буря на редакционном собрании -- и именно здесь помещена немая сценка, которая разыгрывается за окном, с крестьянкой, рассыпавшей орехи, и шофером, их подбирающим.