Жанровое своеобразие литературы славянского фэнтези

2. СЛАВЯНСКОЕ ФЭНТЕЗИ И ЕГО СПЕЦИФИКА (НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОЙ И БЕЛОРУССКОЙ ЛИТЕРАТУР)

В настоящее время в мировой литературе, очень популярным стал жанр фэнтези. Писатели, которые работают в данном жанре, очень часто, помимо использования традиционных образов архетипической природы, которые являются общекультурными, добавляют в свои произведения и черты, присущие только мифологии его страны и его народа. Славянские писатели не стали в этом плане исключением - так, в русской и белорусской литературах появляется немало произведений в жанре фэнтези, основанных на славянском фольклоре, славянской мифологии. В творениях мастеров этого жанра литературы в последнее время очень часто можно встретить персонажей из наших знакомых всем с детства сказок и представителей мира славянских мифов и легенд. Ниже мы рассмотрим эту тенденцию на примере некоторых произведений русской и белорусской литературы фэнтези.

2.1 У истоков русского и белорусского фэнтези

Если говорить о русском фэнтези, то российские критики чаще всего называют жанр фэнтези литературой, рожденной ХХ веком. Связано это, в основном, с тем фактом, что мистическая и сказочно-фантастическая (демиургическая) фантастика о вторичных мирах в русской словесности стала развиваться - старательно калькируя западные «первоисточники» - лишь в 90-е годы ХХ века. Но своеобразные произведения-предтечи жанра фэнтези появились в русской литературе много раньше - корни его находятся в эпохе Просвещения.

XVII век - в литературной истории особенная эпоха. Именно в это время формируется авторская проза и многие жанры. Бурно развиваются жанры массовой литературы: авантюрный и любовный романы, а в 1779 г. появился первый российский детектив.

Еще более плодотворно развивались поджанры фантастики - утопия и антиутопия (М. Херасков, Ф. Эмин, М. Щербатов, В. Левшин), научная фантастика («Дворянин-философ» Ф. Дмитриева-Мамонова). Возникший в эти годы интерес к былинной старине, к славянской мифологии отразился и в литературном процессе, что привело к появлению жанра волшебно-авантюрного романа. Это уже в ХХ веке он стал называться на западный манер - «фэнтези».

Причем, речь идет именно о фэнтези - со всеми классическими признаками жанра. Моделирование вторичных миров в псевдоисторическом антураже, условная мистико-средневековая атрибутика, переработка канонической мифологической системы, мечи, магия, инфернальные силы зла и любовно-авантюрный сюжет - «бродилка» - все это присутствует в романах трех авторов русского фэнтези: М. Чулкова, М. Попова и В. Левшина.

Писатель, исследователь мифологии, драматург и журналист Михаил Дмитриевич Чулков (1744 - 1792) является автором романа-пенталогии «Пересмешник, или Славенские сказки». Первые четыре части были изданы в 1766 - 1768 годах за подписью «Русак», и только при переиздании с включением пятой части в 1789 году появилось подлинное имя автора - М. Чулков.

«Пересмешник» представляет собой череду увлекательных историй, которые поочередно рассказывают друг другу двое молодых повес. Не случайно композиционно книга напоминает «Декамерон». Истории в книге самые разные - героико-приключенческие, где герои-славяне совершают подвиги не только в пределах славянских земель, но и по всей Европе, бытовые, изобилующие описаниями свадебных обрядов, гаданий, пословицами; есть даже сатирические истории. Впервые в русской литературе автор, введя былинных персонажей, смело используя не только славянскую, но и античную мифологию, то и дело их смешивая, создал свой вторичный мир, где реальные исторические события, названия племен соседствуют с вымышленными, где документальная дотошность к фактам переплетается с намеренными искажениями.

В предисловии к первому изданию романа Чулков прямо признается: «В сей книге важности и нравоучения очень мало или совсем нет. Она неудобна, как мне кажется, исправить грубые нравы; опять же нет в ней и того, чем оные умножить; итак, оставив сие обое, будет она полезным препровождением скучного времени, ежели примут труд ее прочитать» [19]. И все-таки новаторство «Пересмешника» очевидно - Чулков ввел в русскую литературу абсолютно новый жанр и новых героев. Чулков первым предпринял попытку систематизировать славянскую мифологию, упорядочить пантеон языческих богов, приравняв его к античному. Следует отметить, что писателю принадлежит не только первый русский роман-фэнтези, но и ряд книг, которые можно назвать учебниками для авторов, пишущих в жанре «славянское фэнтези»: «Краткий мифологический лексикон» (1767) и «Абевега русских суеверий, идолопоклоннических жертвоприношений, свадебных простонародных обрядов, колдовства, шаманства и пр.» (1786).

Друг и единомышленник Чулкова, переводчик, поэт, писатель Михаил Иванович Попов (1742 - 1790) тоже вошел в историю как один из «создателей» и систематизаторов славянского пантеона богов. В 1768 году он издал «Краткое описание древнего словенского языческого баснословия». Но в отличие от Чулкова фактический материал Попова соседствует с художественным вымыслом. Вероятно, эта книга - первый образец жанра научно-художественной прозы и в то же время - это одно из лучших описаний славянских языческих существ.

Материалы этой работы легли в основу волшебно-богатырского романа «Славенские древности, или Приключения славенских князей» (1770-1771). Позже обновленная версия романа была переиздана под названием «Старинные диковинки, или Удивительные приключения славенских князей, содержащие историю храброго Светлосана; Вельдюзя, полотского князя; Прекрасной Милославы, славенской княжны; Видостана, индийского царя; Остана, древлянского князя; Липоксая, скифа; Руса, Бориполка, Левсила и страшного чародея Карачуна» (1784).

Если книга Чулкова - это все-таки роман в разрозненных историях, то «Старинные диковинки» - это уже классическое героико-приключенческая фэнтези - «бродилка» в европейском духе, но сделанная на славянском и псевдославянском материале. С первых же страниц на читателя обрушивается фейерверк сюжетных ходов с похищениями, погонями, сражениями, чародеями, кораблекрушениями и пиратами. Действие то и дело переносится в разные концы света, временные пласты, исторические и псевдоисторические реалии пересекаются.

В книге Попова много волшебства и магии. Например, чародей Карачун - воплощение вселенского зла, подобно дьяволу, а в одном из эпизодов «Старинных диковинок» появляются даже пришельцы из космоса. Вот это уж точно произошло впервые на страницах сказочно-фантастического произведения.

Выпустив в 1780 году роман в историях «Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся через пересказывания в памяти приключения» Василий Алексеевич Левшин(1746-1826) доработал романно-эпическую форму нового жанра. Внимание Левшина сосредоточенно уже не столько на языческих временах, сколько на периоде правления Владимира Красное Солнышко. В сущности, «Русские сказки» - это обработка русских былин в духе западноевропейских рыцарских романов. «Русские сказки» обошли сочинения Чулкова и Попова, хотя и явно уступают «Старинным диковинкам» в отношении развития сюжета.

Романы трех основоположников российского фэнтези имели огромный успех, но после смерти их создателей книги оказались в двухсотлетнем забвении. Но сегодня все три романа переизданы.

Если говорить о формировании белорусского фэнтези, то невозможно не упомянуть, в первую очередь, произведение Яна Барщевского «Шляхциц Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах». В произведении очень ярко отражен национальный колорит белорусской мифологии. В своем предисловии автор достаточно полно раскрыл особенность «Шляхцица Завальни»: «Сярод беларускага народа захоўваюцца яшчэ і цяпер некаторыя паданні даўніх часоў, якія пераходзячы ад чалавека да чалавека, зрабіліся такія ж цьмяныя, як і міфалогія старажытных народаў… У іх (жыхароў паўночнай Беларусі - О.Л.) фантазіяхувесь час блукаюць нядобрыя духі, якія, аднак, служаць злым панам, чараўнікам і ўсім непрыяцелям простага люду.

Я нарадзіўся там і вырас, іх скаргі і журботныя апавяданні, як гоман дзікіх лясоў навявалі на мяне заўседы змрочныя думкі і з дзяцінства былі маей адзінай марай.

Некаторыя з гэтых родных успамінаў я прыгадаў у баладах… Балады былі пачаткам таго, пра што я меў намер сказаць падрабязней.

Я не не пераймаю формаў, якія любілі пісьменнікі англійскія, нямецкія або французскія; лічу, што чужаземнае не будзе пасаваць негаваркому жыхару Беларусі. Узяў я форму з самой прыроды»[20, с.6].

В каждый из рассказов в данном призведении рассказывается о сверхъестественных явлениях и событиях, которые происходили ипменно в Беларуси, в местности под символическим названием Кривия. Название это не упоминается Борщевсим, но так ее называет писатель, культуролог и лингвист Вацлав Ластовский, основатель кривской концепции Беларуси. Местность эта находилась на севере Беларуси, между Полоцком, Севежом и Невелем. Кривия оказывается очень необычной и неповторимой местностью, даже люди там особые, что обьясняется автором тем, что и природа там особая, и климат суровей: «У бедных весках у святочныя і будзенныя дні заўседы пануе нейкая панурая цішыня; рэдка адгукнецца песня жняца або ратая, і па гэтым спеве можна легка зразумець яго заклапочаныя думкі, бо няўрод часта ашуквае тут надзеі працавітага земляроба» [20, с.12].

Хотя Кривия - это вполне конкретная, настоящая белорусская местность, но она настолько необчна, богата необъяснимыми событиями и кишит сверхъестественными существами, что вполне может сойти за географический фэнтезийный объект. Да, это кусочек вполне реальной, существующей страны, но все описываемые Борщевским события, происходящие там, настолько нереальны, что и Кривия становится для нас в некоторой степени нереальной, сказочной, обособленной от всего остального мира, страной. А это вполне в стиле фэнтези.

Теперь о существах, «обитающих» в произведении. Все они пришли к нам не иначе как из нашей родной, славянской, а если быть точнее, белорусской мифологии. Для более точного их описания позволим себе обратиться к «Крыўскаму слоўніку паводле Яна Баршчэўскага» Петра Васюченко, в котором он обращается ко всем мифологическим составляющим романа. Начнем с асташей - загадочном племени пришедших людей, которые были чернокнижниками и владели магией и волшебством. Борщевский пишет о том, что асташи - это рыбаки из русского города Асташкова, но в атмосфере данного произведения это становится сборным образом, обобщающим, связанным с негативом. Асташы «пасылаюць пад лед злога духа, і той заганяе рыбу ў нерат, дык яны спустошылі ў нас ўсе азеры, навучылі нашу моладзь бязбожным учынкам, чарам, бессаромным песням» [20, с. 165]. Эти люди являются довольно-таки опасной угрозой для Кривии: «Даўней і пра тых асташоў ніколі і не снілася, а йяпер хутка забяруць ў нас зямлю і ваду, так што і нам трэба будзе ўжо ўцякаць куды далей» [20, с. 165]. Это племя на самом деле существовало, конечно. Легенды о нем Борщевским были в какой-то мере додуманными, но это нисколько не умаляет прелести этих легенд. Борщевский, как автор, создает в своем произведении собственный мир, мир неповторимый и необычный. Если бы у кого-то из современных белорусских авторов было желание написать именно белорусское фэнтези, то легенды об асташах были бы прекрасным подспорьем для этого, ведь писатели, работающие в жанре фэнтези, любят обращаться к теме разных племен, описывать их быт, который явно отличается от быта других, противоборствующих или соседних племен.

Также в данной работе нельзя упустить из виду Белую Сороку - это демоническое существо, женщина-птица, которая является одним из главных врагов Кривии. В произведении дается довольно яркое ее описание: «Белая Сарока мудрасцю свет здзіўляе, яе твар - цуд прыгажосці, постаць высокая, велічная; адзенне з дарагіхдыяментаў і перлаў, жыве ў палацы, якога ты яшчэ ніколі не бачыў, ей кланяюцца багатыя паны і мудрыя галовы, духі па яе загадзе здабываюць скарбы з зямлі і мора, дзікіх мядзедзяў прывучыла да сябе, і тыя, як пакорлівыя сабакі, заўседы гатовыя ей служыць. Словам, яна мацнейшая за ўсіх чарнакніжнікаў. Толькі часам убіраецца ў перы белай птушкі, калі хоча бачыць тых, хто спрыяе ей; і іх узнагароджвае, узбагачае, робіць шчаслівымі»[20, с. 98]. Эта женщина-птица оказалась настоящей угрозой благополучия всего народа, она призвала к себе на службу панов, которые и сами думали только о том, как разжиться на труде крестьян, на их невозможности противостоять панской власти.

Сорока воровала молоко у крестьянских коров, делала заломы в жите, насылала своих слуг: «…З'явіліся такія порсткія звяркі, што забіць іх было немагчыма, і яны па аборах стрыглі авечак, а мядзведзі, нападаючы ўсюдна пчальнікі, забіралі мед.

…Паўсюль снавалі такія зграі ваўкалакаў, што страх было выйсці ў поле» [20, с. 102].

Но все-таки люди смогли справиться с этой напастью, прогнали Сороку с ее слугами, простой народ смог одолеть нечистую силу, что тоже вполне в стиле фэнтези: добро почти всегда одерживает победу над злом. И чем не замечательный сюжет для интригующего и захватывающего фэнтези на основе белорусских легенд?

Белой Сороке в этом произведении противопоставляется Плачка - это женщина, которая появляется в разных местах Беларуси. Те, кто видел ее, говорят о том, что она необычайно красива: «Вопратка яе - белая, як снег, на галаве - чорны ўбор, і чорная хустка накінута на плечы. Твар хоць і смуглы ад сонца і ветру, але гожы і паглядны, вочы жывыя і заўседы блішчаць на іх слезы. Яна з'яўляецца найчасцей ў пакінутых дамах, у пустых касцелах і на руінах»[20, с.125].

Плачка является полной противоположностью Белой Сороки, потому что она не желает зла простому народу, она помогает нищим и убогим. Слепому мальчику она «кінула жменю срэбраных манет...ў шапку і імгненна знікла»[20, с.126]. Когда люди узнали, что на этих монетах «з аднаго боку былі выявы каралеў, а з другога - Пагоня», то многие из них пришли к выводу, что она своим появлением показывает, где нужно искать клад, но все попытки людей обогатиться ни к чему не приводят - они лишь находят кости людей. Этпи люди в своей жадности дошли до того, что осквернили эти могилы, обворовали мертвых. Даже потусторонние силы не способны выдержать такой алчности и бесчеловечности. В небе появляется Волот в железном панцире с огненным мечом (еще один вполне фэнтезийный персонаж) со словами: «Нікчэмныя людзі! Золату і срэбру прадалі вы свае душы. Думаючы адно пра багацце, вы зняважылі прах героя...» [20, с.130]..

В предании говорится, что на Поченовской горе от слез Плачки появилась криница живой воды. Приходят туда люди, но не видят ее, потому что очерствели их сердца, они ищут во всем только выгоду.

Эта легенда могла бы стать прекрасной основой для создания фэнтезийной повести или даже романа, романа о женщине-заступнице за простой народ, ратующей за сохранение его морали и нравственности. Это мог бы быть роман о доброте и милосердии, которых так не хватает людям.

Плачка стала открывателем мира еще для одного персонажа «Шляхцица Завальни» - для Сына Бури. Она открыла в нем стремление к знаниям и путешествиям. Он необычный человек, со своей странной историей: «У багатым палацы, абкружаным мноствам лекаяў і лісліўцаў, жыве Сын Шчасця. Ен ясны і халодны, як кавалак золата, з пагардай пазірае на сваіх падданых, якія мусяць, як пчолы, дзеля яго выгоды і ўцехі збіраць па лугах мед. Ухаце, пад саламянай страхою, жыве Сын Цярпення. Гэты ўсім сэрцам прывязаўся да таго кутка зямлі, які корміць яго і апранае. Я - Сын бацькоў, гнаных бураю і неспакоем. Мой бацька не разарваў жалезных кайданаў, якія колькі год упіваліся ў яго рукі і ногі. Несканчоныя слезы і нараканні маці маей, калі быў яшчэ ў яе ўлонні, паўплывалі на ўся маю натуру. Я нарадзіўся з адзнакай няшчасця на чале».[20, с.138]

Вроде бы ничего сверхъестественного и сверхнеобычного в этой истории нет, но при отсутствии недостатка фантазии у автора, работающего в жанре, которому посвящена данная работа, можно сделать этот персонаж очень даже фэнтезийным. У него может не быть каких-то сверхчеловеческих способностей, кроме закаленного характера, но истории о его путешествиях, о встрече с той же Плачкой, могли бы быть очень захватывающими и в интересующем нас жанре.

Еще один очень интересный персонаж - кот Варгин. Это имя у него неспроста: в Беларуси рассказывали историю, в которой кошачьего короля звали Варгин. Это демонический черный кот, который своим воркованием заставляет водиться в голове у его хозяев различных ос, мотыльков, и других насекомых.

О котах ходит много легенд у разных народов, их всегда считали демоническимим, а где-то и божественными существами. Многие считают, что коты и собаки имеют связь с шестым и седьмым измерениями, в которых остались известные нам персонажи, такие как домовики, лесовики, русалки и другие. А черные коты, каким и является Варгин, вообще, порой незаслуженно, подвергаются различным наговорам на себя. Воркотание кота пробуждает у людей их сублимированные желания, скрытые где-то глубоко внутри и превращает их в рои насекомых. В голове Антоси завелся осиный рой, а в голове панночки Зоси - разноцветные мотыльки. А с головы напыщенного и завистливового пана судьи Дадэмухи «выляталі цухіры накшталт мыльных бурбалак і, лопаючыся пад столл, перамяніліся ў жахлівых пачвараў - тут і крылатыя гадзюкі, і цмокі, і іншая брыдота, падобная да спархнелых шкілетаў»[20, с.269]. Бороться с чарами Варгина под силу только лекарю и волшебнику Тамашу.

Естественно, и с котами, и с их ворчанием связано много небылиц, легенд и историй и у славянских народов, и у народов Запада, народов Востока, но именно легенда, еоторая связывает ворчание черного кота и появление насекомых в голове у людей - типично белорусская, что и нужно именно для белорусского фэнтези.

Для создания романа в стиле белорусского фэнтези может подойти и образ волколака, который достаточно полно описан Барщевским. Да, можно возразить, что волколаки, вурдалаки или оборотни не типично белорусское, или типично славянское явление, они жили в легендах и поверьях множеств народов, во всех уголках света - естественно, в каждой - со своими особенностями, со своим национальным колоритом, и даже не всегда в образе волков. Но воссоздав белорусский быт, совместив рассказ с другими, именно белорусскими мифическими историями, можно создать поистине настоящее, национально окрашенное белорусское фэнтези.

Не только необычные персонажи из данного произведения могут лечь в основу какого-либо произведения, которое можно отнести к жанру славянского (а точнее, белорусского) фэнтези, но, например, и растения. Самым чудодейственным из которых является жабер-трава. Эта трава, с помощью которой человек может отправиться в транседентальное путешествие, например, в будущее. Вполне возможно, что листья жабер-травы обладают галлюциногенным действием, но для фэнтезийного романа данное объяснение может быть и не столь важно, так как с помощью этой травы можно оказаться даже в другом, параллельном, мире. А параллельные миры, как уже говорилось выше, являются непременным атрибутом фэнтези.

Но не только произведение Яна Барщевского может стать основой романа в жанре, который мы описываем. Еще один белорусский классик любил использовать в сюжете своих произведений легенды и предания белорусского народа - это не кто иной как Владимир Короткевич.

Некоторые современные исследователи (например, Людмила Рублевская «От шляхтича Завальни до гоблина в пальто») склонны рассматривать отдельные произведения этого автора как реализацию жанра фэнтези. Но, как нам кажется, сам писатель вряд ли отнес бы их к данному жанру, который во времена их создания еще не был известен и распространен в нашей культурной среде. По этой причине мы будем говорить об элементах фэнтези, точках соприкосновения с ним, которые мы обнаруживаем в прозе Короткевича.

Начнем с повести «Ладдзя роспачы». Это историческая повесть, главный герой которой - Гервасий Выливаха. Он принадлежащий к древнему роду дворянин, за которым пришла Смерть: «Яна прыйшла ў самы салодкі час, калі вакол камяніцы толькі-толькі збіраліся зацвісці расны ружовы глог, раскошны бружмель і жаданая, як жыцце, шыпшына. Прыцягнулася па звілістай сцежцы, цяжка перастаўляючы ногі, якія дрэнна згіналіся, закінуўшы на тулаве чорны плашч, нібы ей было халодна, і ўсміхаючыся вечнай і нязменнай усмешкай, ад якой кідала ў жудасць. А за спіною ў яе была каса, бліскучая, нібы ў апошні дзень сенакосу.

- Дзень добры, Выліваха, - сказала яна» [21, с.153].

Это достаточно привычный и традиционный образ смерти: в славянской и западной культурах ее олицетворением является старуха (в английской традиции - старик) в длинном плаще и с косой на плече. Так как человек изначально не мог определить причины смерти живых существ, то в представлении людей смерть стала вполне реальным существом, и, соответственно, мифы о ней существовали во всех мировых культурах с незапамятных времен. Но в каждой из этих культур она представлялась по-разному, ее облики были достаточно разнообразны и во многих цивилизациях ее функции выполняли отдельные божества: Анубис или Осирис (Древний Египет), Танатос (Древняя Греция), Мор (Древний Рим), Хель (Германо-скандинавская мифология), Грох (Армянская мифология), Мамра в буддийской, славянской и доиндоевропейской мифологии.

Достаточно часто персонификацией смертьи была именно женщина, т.к. во многих культурах именно образ женщины несет в себе негативное начало. В германо-скандинавской мифологии, например, олицетворением смерти была Хель. «Хель (др.-исл. Hel) -- повелительница мира мертвых, Хельхейма, дочь коварного Локи и великанши Ангрбоды (Вредоносной). Она являлась одним из трех хтонических чудовищ. Когда ее привезли к Одину вместе с другими детьми Локи, он отдал ей во владение страну мертвых. К ней попадают все умершие, кроме героев, погибших в бою, которых валькирии забирают в Вальхаллу. Хель внушает ужас одним своим видом. Она исполинского роста, одна половина ее тела черно-синяя, другая мертвенно-бледная, поэтому она и называется сине-белой Хель. В других легендах она описана как громадная женщина (крупнее большинства великанов). Левая половина ее лица была красной, а правая -- иссиня-черной. Ее лицо и тело -- живой женщины, а бедра и ноги -- как у трупа, покрыты пятнами и разлагаются» [22].

В славянской мифологии олицетворением смерти была богиня Марена. «Марена, Морена, Маржана, Маржена а, в славянской мифологии богиня, связанная (по первоначальному этимологическому сходству или по вторичному звуковому уподоблению) с воплощениями смерти, с сезонными ритуалами умирания и воскресения природы, а также с ритуалами вызывания дождя.

В весенних обрядах западных славян Мареной называлось соломенное чучело - воплощение смерти (мора) и зимы, которое топили (разрывали, сжигали - ср. Купала , Кострома и т. п.) во время празднования древнего праздника Масленицы, а так же в пору Весеннего равноденствия, что призвано было обеспечить урожай.

Имя Морана (Морена) действительно родственно таким словам, как «мор», «морок», «мрак», «марево», «морочить», «смерть». Ее символы - Черная Луна, груды разбитых черепов и серп, которым она подрезает Нити Жизни. Владения Морены, согласно Древним Сказам, лежат за черной Рекой Смородиной, разделяющей Явь и Навь, через которую перекинут Калинов Мост, охраняемый Трехглавым Змеем... В противоположность Живе и Яриле, Марена воплощает собой торжество Мари - «Мертвой Воды» (Воли к Смерти), то есть Силы, противоположной Животворящей Солнечной Яри. Но Смерть, даруемая Мареной, не есть полное прерывание Токов Жизни как таковой, но - лишь переход к Жизни Иной, к новому Началу, ибо так уж положено родом Вседержителем, что после Зимы, уносящей с собой все отжившее, всегда наступает новая Весна...» [22].

Люди иногда пытались предотвратить смерть, избежать ее, обмануть или отсрочить - примером тому многочисленные варианты подобного мифологического сюжета, реализовавшиеся в фольклорной и литературной традиции. Гервасий Выливаха тоже попытался немного отсрочить отмеренный ему срок - до следующего посева, но Смерть ему отказала, хотя и засомневалась после общения с ним, стоит ли вообще его забирать, не ошиблась ли она: «- Больш за ўсе я не люблю прыходзіць па такіх, як ты, - урэшце сказала яна. - Яны такія прагныя да жыцця, што я пачынаю думаць: ці не памылілася я са сваей работай. І яны так любяць гэтую зямлю, што я ў сваіх пячорах пачынаю на хвіліну зайздросціць ім» [21, 153]. Смерть оказалась не бездушным существом, которое просто приходит за человеком в назначенный час и забирает его. Она спокойно общалась с Гервасием, говорила с ним о загробной жизни и о жизни мирской, рассуждала о том, что загробная не настолько уж и хуже.

Но приход Смерти еще не конец бытия. Она лишь проводник к реке забвения: «...Ці доўга, ці каротка яны ішлі, але ўрэшце шлях прывеў іх на берагі Паніклі. Поўня, калі рака плыве зямной дарогаю, даўно адышла. Віруючая Панікля ляцела, нібы спушчаная з лука страла, і раптам натыкалася на сцяну ў два чалавечыя росты і... знікала.

На сцяне раслі скарлючаныя, вартыя жалю дрэўцы, нібы абпечаныя смяротным подыхам. Пад іхнімі квелымі карэньчыкамі ляжаў пласт барвянай, як кроў, гліны з вапняковымі і крамяневымі камяніскамі, а ніжэй ляжаў шар мертвага белага вапняку.

Вада пад ім клекатала, бы ў катле вядзьмаркі, і была белая, як трунак забыцця.

Вада спадала ля яго ног, і наперадзе паступова выплывала з вады мокрае жарало пячоры са сточанымі вадой камянямі: быццам пашча са з'едзенымі зубамі.

Нерухома маўчалі аблокі за спіной. Свет нібы аглух. А цемра насоўвалася, насоўвалася. Глынула. І адразу за плячыма з патроенай сілай зараўла плынь» [21, 156].

Но реку забвения нельзя преодолеть без помощи перевозчика, который управлял лодкой. Не случайно в повести способом переправы через реку была выбрана лодка: в поверьях, связанных с мотивом умирания, она является самым распространенным видом пересечения реки. Именно поэтому в некоторых странах в лодках хоронили: тело умершего укладывалось в ладью, которую затем спускали на воду. В Швеции даже насыпали камни на могильном холме так, чтобы они образовывали очертания корабля.

Хотя нужно отметить, что существовали и другие способы переправы умершего на «другой берег» - Царство Мертвых. Не менее распространенным из них был мост: «Мусульманский Сират, тонкий как волос и острый как бритва, пройти по которому требовалось в долю секунды. Русский Калинов мост над рекой-Смородиной, охраняемый трехголовым змеем, который мы знаем еще из детских сказок. Зороастрийский Чинвато-Пэрэто (мост-разлучитель) через который прекрасная дева переводит достойных за руку «на ту сторону» и т.п.» [23].

В племени маори, проживающих в новой Зеландии данную функцию выполняло бревно, у гуронов и ирокезов - змея, в племени тумлео в Новой Гвинее - лестница, на Тибете - радуга и др.

В повести В. Короткевича проводником в Царство Мертвых был Перевозчик по реке Отчаяния, в котором явно проглядывается образ Харона, перевозчика по реке Ахерон - грязный, седой и угрюмый старик, голова которого была странным образом повернута назад. Харон перевозил души умерших за умеренную плату (1-2 обола). Именно Харон завершал цикл человеческого существования. Перевозчик из повести тоже оказывал свои услуги не бесплатно - он с каждого брал по монете: «- До, - сказаў Перавозчык. - Пачынаецца мора. Плаціце кожны па манеце. Іначай вас скінуць у ваду, дзе вы будзеце захлынацца да сканчэння свету.

Супраць звычаю не папрэш. Кожнаму кідалі ў труну манету на такі выпадак.»[21с.155] Обычай давать покойному человеку монету или класть монеты на глаза был распространен в различных культурах. Это делалось для того, чтобы душа была доставлена на место и не скиталась вечно, не достигнув своего конечного пункта.

Что же касается самой реки, то в произведении Короткевича она не имеет специального названия, но и без этого понятно, что речь идет о реке забвения, реке, по которой переправляются души умерших в место своего конечного пристанища. Первое, что приходит на ум, когда говорят о реке забвения - это мифы древних греков о реке Ахерон - «это была мелкая, вялотекущая речка с илисто-болотистыми берегами. Однако, к реалиям пограничной области, в пределах которой зависала душа умершего человека, она имела лишь косвенное отношение. Ахерон, что в переводе с греческого означает - «безжизненная», имела ряд параметров, отраженных в ее названиях (иногда эти названия понимались как ее притоки):

· Стикс (Уфйчпж (греч.) - преграда, вызывающая отвращение, ненависть и печаль;

· Флегетон (Цлегефпн (греч.) - огненная;

· Коцит (греч.) - гневная, побуждающая к плачу;

· Эридан (Есйубн (греч.) - бурная, опасная;

· Алибас (Блйвбж (греч.) - не имеющая жизненных соков;

· Лета (Лзфб (греч.) - дарующая забвение».

Но не только в Древней Греции верили, что существует такая река, у других народов тоже были похожие мифы. «В древней Индии река, отделяющая пограничную область от райских кущ, называлась Вайтаранu (Непреодолимая). Считалось, что индийская река Гангa, исполненная особой, священной чистоты, по окончанию своего пути перетекает в «иной» мир, где и становится Вайтаранu, своей прямой противоположностью. И как в «этом» мире Гангa - символ чистоты и святости, в «ином» мире Вайтаранu - зловонный поток, полный крови, костей, ногтей, волос, блевотины, испражнений и разной нечисти. Преодоление его для грешников почти неразрешимая задача. Правда, считается, что когда к Вайтаранu подходит праведник, она мгновенно превращается в реку под названием Пушподака «Текущая цветами», полной освежающей воды, похожей на нектар.

У славян река, отделяющая пограничную область от райских кущ, носила несколько имен: Лета, Забыть-река, Сион-река-огненная, хотя самым известным является, пожалуй, река Смородина. Само слово - Смородина - достаточно новое, и является окультуренным вариантом слова «Смрадина». Именно так в древности у славян называлась река, разделяющая миры. Смрадина, т.е. вонючая, грязная, исполненная нечистот. Клятвы именем этой реки считались самыми страшными, ибо, если такая клятва нарушалась, клятвопреступник в будущем не имел никаких реальных шансов преодолеть эту преграду. Кстати, у тех же древних греков, боги также могли клясться ее именем, и если клятва нарушалась - впадали в состояние неподвижности на 9 лет».

При пересечении реки Забвения душами людей им встречались на пути необычные, где-то даже непонятные существа, которые не внушали ничего кроме ужаса и отвращения: «Над іржавым, як запечаная кроў, морам з'явілася першая за ўвесь доўгі шлях жывая істота. Яна ляцела, цяжка махаючы перапончатымі крыламі, як вялізны кажан, і то ўзлятала ўгору, то апускалася ў ваду пад неймаверным цяжарам, падвешаным да яе ног. Здалек гэты цяжар здаваўся нізкай серабрыстых рыб.

Калі істота падляцела бліжэй - крылы аказаліся рукавамі чорнай манашай расы, а рыбы - дзевяццю голымі жанчынамі, што чапляліся за старэчыя ногі пачвары.

І са страшнай нянавісцю да калегі Перавозчык сказаў:

- Адзін з тых, каму не далі забыцця» [21, с. 155].

«Таму што, убачыўшы далекае святло ў моры, на беразе замітусілася варта: белыя, нібы з нежывога парцалану злепленыя - людцы не людцы, а так, чорт ведае што, поскудзь з магутнымі мускуламі пад ліпучай скурай, з вялізнымі, нібы ў начных лемураў, вачыма, але затое з чарапамі, у якія наўрад ці ўлез бы хаця напарстак мазгоў.

Яны засланялі вочы далонямі, але святло мацнела, і тады яны ў паніцы кідаліся некуды ў глыб апошняга мацерыка» [21, с. 155].

«Лемуры з'явіліся зноў, і гэта былі другія лемуры, зусім без вачэй, з гладкай скурай на іх месцы. Вязняў скулі папарна - рука Вылівахі была на руцэ дзяўчыны - і вывелі на бераг. Варта рабіла гэта спрытна, нават навобмацак: яна звыкла да цемры» [21, с. 156].

В мифах различных народов при пересечении реки также встречались существа, выполнявшие различные функции. Это могли быть и проводники, и стражники, и застрявшие посреди двух миров навечно души. В роли проводников обычно выступали животные (чаще собака или лошадь), шаманы или боги. «Вход в 3агробном мир (иногда -- мост) охранялся стражами: чудовищными псами у индоевропейских народов (Кербер и др.), самими хозяевами царства мертвых; они впускали лишь души выполнявших племенные обычаи при жизни и погребенных по всем правилам, тех, кто мог заплатить проводникам и стражам мясом животных, принесенных в жертву на похоронах, деньгами и т. п. (у народов Океании, у йоруба в Африке, индейцев дакота и других -- др древнегреческий обычай припасать медовую лепешку для Кербера). «Нечестивцам» грозила окончательная смерть или участь скитальца, лишенного загробного пристанища» [24].

Но в повести это были в основном именно души умерших, которые так и не смогли обрести покой, обреченные скитаться по бесконечным просторам подземного царства. «Як прагны падлаед, што часам ухопіць занадта вялікую для сябе здабычу, як коршак, схоплены сомам, стары падлятаў і падаў, кранаючыся кіпцямі вады, падлятаў і падаў. А па ягонай спіне поўз, дабіраючыся да глоткі і сціскаючы яе, юнак з акрываўленай скроняй.

- Я ведаю гэтага чалавека, - сказаў Палачанін. - Ен выразаў ледзь не ўвесь мой горад...

- Ратуйце мяне, ратуйце! Я няшчасны цар Іван! - даляцела з вышыні.

- Дакуль ен будзе летаць? - спытаў нехта.

- Пакуль такія, як ты, не кінуць яго хваліць, - сказаў Перавозчык.

- А хто гэтыя жанчыны? - спытаў Палачанін.

- Гэта яго жонкі... А той - ягоны сын.

Выліваха толькі рукамі развеў:

- Жонкі?

- Але.

- То мне будзе яшчэ горш. Шчаслівы, у яго было толькі дзевяць» [21, с. 157].

В произведении В. Короткевича души после пересечения реки попадают в дом Смерти: «...Іх прывялі ў пакой з голымі сценамі, прыймовы пакой Смерці. Толькі двое дзвярэй было ў ім: тыя, праз якія яны прыйшлі, і другія, куды яны павінны былі пайсці і знікнуць» [21, с. 158]. Из этой комнаты еще никто не возвращался, всех, кто сюда попал, ждала одна участь - полное забвение.

Нет конкретного представления о том, что ждет умершего за чертой, после пересечения реки: в мифах одних народов его ожидает что-то действительно похожее на изображенное в книге - такой же мрак, но с тем отличием, что души все же редко попадают на суд непосредственно к самой смерти; в верованиях других народов - свет. Суд смерти вызывает у душ ужасные ощущения - к этому располагает уже даже атмосфера ее жилища: «Пакой быў высокі, як касцел, і вострыя скляпенні губляліся ў цемры, а за стральчастымі вокнамі ляжала вечнае цямноцце. І пакой быў пусты - толькі стол, ды два крэслы, ды шахматная дошка на стале.

Сцены былі ўсе абцягнуты шэрым пыльным сукном. Проста перад Вылівахам, у дальнім муры, былі нізкія цемныя дзверы, самыя апошнія, якія існавалі і ў свеце Памяці і ў свеце Забыцця. Усю тую сцяну і дзверы засноўвала павуцінне. Як чорныя бліскучыя праменні, беглі ва ўсе бакі ніці таўшчынею з руку» [21, с. 156].

Что касается забвения, то это тоже еще не совсем конец, как принято считать в мифологиях разных народов: впереди перерождение: обратите внимание - пересечена не просто река, а Река Забвения. Это значит, что обратной дороги для умершего уже нет. С другой стороны, все, что осталось сзади, покрыто забвением. Пересечение Реки означает, что для умершего больше не существует ни родственных связей, ни данных обещаний, ни обид, ни долгов, ни множества других вещей, наполняющих сознание живых. На всем этом - печать забвения. Пересекшего реку больше ничего не связывает с «этим» миром. Его ожидает новая «жизнь» или то, что можно под этим подразумевать.

Суммарный анализ представлений различных религиозных систем по этому поводу позволяет сделать следующие выводы:

· если человек воспринимал себя как одиночку, не связанного узами кровного родства или религиозной принадлежности, ему предстоит следующее перерождение в той энергетической конфигурации, которую он «заслужил» своей жизнью. Вел себя как животное - родится животным; жил «по-человечески» - родится человеком. «Богоподобный» образ жизни подразумевает рождение святым и т.д.

· если человек чувствовал себя частью коллектива родственников или религиозной системы, ему предстоит слияние с совокупным телом этой системы. И его дальнейшие перерождения будут зависеть от возможностей системы.

Перерождения не избежать ни в каком случае, ибо, еще раз повторимся, совершенствование возможно только в «этом» мире. Пока личное свечение не будет доведено до свечения Изначальной Сущности, перерождения будут совершаться одно за другим. Естественно, это лучший вариант. Ибо только таким способом возможно «растворение в бесконечной Радости, Знании и Совершенстве» [23].

Правда, в «Ладдзе роспачы» об этом ничего не говорится, забвение там - это конец. Человек теряет жизнь и память «благодаря» Арахне - еще одному мифическому существу в этом произведении: «І, як пачварнае чорнае сонца, сядзеў у збегу гэтых праменняў кашлаты велічэзны павук са срэбным крыжам на спіне - Арахна, якая тчэ павуцінне вечнасці… Павук варухнуўся і стаў спускацца ніжэй.

- Яна вып'е з цябе жыцце і памяць. Не палохайся, гэта хутка» [21, с. 159].

Конечно же, никто из загробного мира еще не возвращался, но люди всегда хотели верить, что это возможно. Отсюда и возникновение мифов о тех, кто нашел оттуда путь назад, путь назад оттуда, откуда никто и никогда не мог вернуться. Одним из самых известных мифов о возвращении из загробного мира стал миф об Орфее и Эвридике: «Орфей, великий певец, сын речного бога Эагра и музы песнопений Каллиопы, жил во Фракии. Его женой была нежная и красивая нимфа Эвридика. Прекрасное пение Орфея, его игра на кифаре не только увлекали людей, но зачаровывали растения и животных. Орфей и Эвридика были счастливы, пока на них не обрушилась страшная беда. Однажды, когда Эвридика со своими подругами нимфами собирала цветы в зеленой долине, их подстерегла спрятавшаяся в густой траве змея и ужалила жену Орфея в ногу. Яд быстро распространился и оборвал ее жизнь. Услышав скорбный плач подруг Эвридики, Орфей поспешил в долину и, увидев хладное тело Эвридики, нежно любимой жены, пришел в отчаяние и горько стенал. Природа глубоко сострадала ему в его горе. Тогда Орфей решился отправиться в царство мертвых, чтобы увидеть там Эвридику. Для этого он спускается к священной реке Стикс, где скопились души умерших, которых перевозчик Харон на ладье отправляет во владения Аида. Сначала Харон отказал Орфею в просьбе переправить его. Но тогда Орфей заиграл на своей золотой кифаре и чудной музыкой очаровал мрачного Харона. И тот перевез его к трону бога смерти Аида. Посреди холода и тишины подземного царства зазвучала страстная песня Орфея о его горе, о муках разбитой любви к Эвридике. Все, кто были рядом, поразились красотой музыки и силой его чувства: и Аид, и его жена Персефона, и Тантал, забывший о терзавшем его голоде, и Сизиф, прекративший свою тяжкую и бесплодную работу. Тогда Орфей изложил свою просьбу Аиду вернуть на землю жену Эвридику. Аид согласился ее выполнить, но при этом изложил свое условие: Орфей должен следовать за богом Гермесом, а за ним пойдет Эвридика. Во время же пути по подземному царству Орфею нельзя оглядываться: в противном случае Эвридика покинет его уже навсегда. Когда появилась тень Эвридики, Орфей пожелал ее обнять, но Гермес велел ему этого не делать, так как перед ним лишь тень, а впереди долгий и трудный путь.

Быстро миновав царство Аида, путники достигли реки Стикс, где Харон переправил их на своей ладье к тропинке, круто ведущей вверх к поверхности земли. Тропинка была загромождена камнями, вокруг царил мрак, а впереди маячила фигура Гермеса и едва брезжил свет, что говорило о близости выхода. В этот момент Орфея охватила глубокая тревога за Эвридику: поспевает ли она за ним, не отстала ли, не потерялась ли в сумраке. Прислушавшись, он не различил позади никакого звука, что обострило тревожное чувство. Наконец не выдержав и нарушив запрет, он обернулся: почти рядом с ним он увидел тень Эвридики, протянул к ней руки, но в то же мгновение тень растаяла во мраке. Так ему пришлось вторично пережить смерть Эвридики. И на этот раз по собственной вине.

Охваченный ужасом, Орфей решает вернуться к берегам Стикса, вновь проникнуть в царство Аида и молить бога вернуть любимую жену. Но на этот раз мольбы Орфея уже не тронули старого Харона. Семь дней провел на берегу Стикса Орфей, но так и не смягчил суровое сердце Харона, а на восьмой вернулся к себе во Фракию» [25].

И у Короткевича все персонажи повести вернулись в обычный человеческий мир, хотя это было и невозможным. Но благодаря своему желанию жить, бунтарству, оптимизму и неординарности его герой вызволил из рук Смерти не только себя, но и остальные путешествующие с ним по реке Забвения души.

Таким образом, повесть Владимира Короткевича «Ладдзя роспачы» отчасти можно, на наш взгляд, соотнести с жанром фэнтези, так как именно этот жанр основан на использовании сказочных и мифологических сюжетов, а в этом произведении, как мы убедились, таких элементов очень много. Большинство из них основано на древнегреческой мифологии, хотя похожие сюжеты есть и в мифах других народов, в том числе и славянских.

Но не только в этом произведении Короткевича можно найти элементы фэнтези. В некоторых других его текстах также присутствуют такие элементы. Например, в более известном его произведении «Дикая охота короля Стаха», которое является классикой белорусской литературы. Этот роман еще называют «готическим». Действие повести происходит в в глухом уголке Беларуси - поместье Болотные Ели, где, согласно легенде, был убит легендарный король Стах. Умирающий Стах напророчил проклятье и вечную месть «дикой охоты» всему шляхецкому роду Яновских, последней из которого осталась Надежда. Появляющиеся «привидения» всадников держат в страхе всю округу, для тех, кто ее видел, это оказывалось поистине кошмаром: «Со стороны леса по пустошам довольно стремительно двигалась какая-то темная масса. Поначалу я не мог догадаться, что это такое. Потом услышал дробный и ровный топот копыт. Шелестел вереск. Затем все исчезло, масса, вероятно, спустилась в какую-то ложбину, а когда появилась снова -- топот пропал. Она мчалась бесшумно, словно плыла в воздухе, приближалась все ближе и ближе. Еще миг, и я весь подался вперед. В волнах слабого прозрачного тумана четко вырисовывались силуэты всадников, мчавшихся бешеным галопом, только конские гривы развевались по ветру. Я начал считать их и насчитал двадцать. Двадцать первый скакал впереди. Я еще сомневался, но вот ветер принес откуда-то издалека звук охотничьего рога. Холодный сухой мороз прошел по моей спине.

Смутные тени всадников бежали от дороги наискось к болотистой ложбине. Развевались по ветру плащи-велеисы, всадники прямо, как куклы, сидели в седлах, и ни звука не долетало оттуда. Именно в этом молчании и был весь ужас. Какие-то светлые пятна плясали в тумане. А двадцать первый скакал впереди, не шевелясь в седле, глаза его закрывала низко надвинутая шляпа с пером, лицо было мрачное и бледное, губы поджаты.

Дикий вереск пел под копытами коней.

Я внимательно смотрел на острые носы, что торчали из-под шляп, на тонкие, лохматые снизу ноги коней какой-то неизвестной породы.

Безмолвно скакала по вереску дикая охота короля Стаха, наклонившись вперед, мчались серые, призрачные всадники».

Последней, кого должно настигнуть проклятье, должна стать именно юная Надежда. Именно эти привидения всадников в самой непроходимой глуши Беларуси и являются основным элементом, позволяющим соотнести это произведение с жанром фэнтези. Помимо всадников на фэнтезийность произведения указывает и сама обстановка повести, и местность, в которой происходит действие - это белорусская глубинка, отгороженный от остального мира уголок. Надежда, главная героиня романа, никогда нигде не бывала, ничего не видела, кроме своего замка, она даже не знала, как там, за Болотными Елями. Даже описание этого села навевает какую-то тревогу: «Необозримая равнина была коричневого, даже скорее бурого цвета, безнадежно ровная, нудная, мрачная.

Временами на ней встречались огромные нагромождения камней, иногда бурый конус -- какой-то обиженный Богом человек выбирал неизвестно зачем торф, -- иногда сиротливо глядела на дорогу одним оконцем хатка с высокой печной трубой, а вокруг нее -- ни деревца. И даже лес, что тянулся за этой равниной, казался более мрачным, чем был на самом деле. Спустя некоторое время и на этой равнине начали попадаться островки деревьев, черных, поросших мхом и опутанных паутиной, в большинстве скрюченных и уродливых, как на рисунках к страшной сказке.

Но эти островки появлялись и исчезали, и снова тянулась равнина, равнина, бурая равнина».

Пожалуй, в классической белорусской литературе больше не найдется таких авторов, которые бы в своих произведениях были настолько близки к жанру фэнтези, как Владимир Короткевич.

Но стоит еще раз уточнить: проза Короткевича - не фэнтези! Его «Дикая охота» - исторический детектив со вполне объяснимой развязкой всех происходящих в ней событий. Но то, что эта повесть положила начало белорусскому фэнтези - это совершенно очевидно. Красивая, но таинственная и ужасающая местная легенда, привлекающий к себе внимание быт белорусской глубинки, описание не всегда красивой, порой даже зловещей природы… Недаром произведения Владимира Короткевича легли в основу современных, на этот раз уже собственно фэнтезийных, романов, таких как «Чужая корона» Сергея Булыги и «Гонитва» Ники Ракитиной.

Итак, подводя итог, еще раз отметим, что в литературе Беларуси фэнтези - жанр еще новый, до современных авторов никто в этом жанре у нас не творил, но основы, начала его были заложены еще в творчестве Яна Барщевского и Владимира Короткевича, которые настолько ярко, захватывающе и талантливо интерпретировали белорусские легенды и предания, что многие современные авторы берут за основу своих романов именно их произведения.

2.2 Жанр фэнтези в современной белорусской литературе

В современной белорусской литературе сформировался круг авторов, работающих в жанре фэнтези, так как данный жанр, безусловно, очень популярен в настоящее время. Многие писатели, понимающие, что нужно современному читателю, предпочитают работать в «модном», читаемом и продаваемом жанре. Среди таких писателей, на опытах которых мы остановимся подробнее - Сергей Булыга, Ника Ракитина, Ольга Громыко.

Итак, первый представитель белорусского фэнтези - Сергей Булыга, автор романа «Чужая корона». Возник роман не на пустом месте, в нем просматривается связь с «готическими романами» Владимира Короткевича «Дикая охота короля Стаха» и «Черный замок Ольшанский». Сближает этих авторов то, что источником их вдохновения были белорусские унылые болота, непроходимые темные леса и мрачные легенды обитателей этих забытых Богом земель. Основное отличие между романами Короткевича и Булыги заключается лишь в том, что Короткевич ищет появлению мистических сил в произведениях материалистические оправдания, а Булыгу мистика нисколько не смущает. «Действие "Чужой короны" происходит в некоей неназванной стране "на самом краю цивилизованного мира", но мало-мальски знакомый с историей человек легко расшифрует топонимы, разбросанные по тексту. Река Харонус, по которой можно дойти до моря - Днепр, зловещее царство Тартар - несомненно, Россия, Златоградье - Стамбул и т.д. и т.п. Если нанести эти маркеры на карту, нетрудно установить местонахождение неназванной страны - и будет это Беларусь. В основном ее юго-западная часть, включающая в себя печально известную на постсоветском пространстве Беловежскую пущу и полесские болота» [14].

Именно в пуще и на болотах и происходит большая часть действия романа, только иногда герои перемещаются в другие места, например, в стольный град Глебск или в далекое Златоградье. Повествование в романе ведется от лица шестерых персонажей, которые попеременно рассказывают свою часть истории. Эти истории либо следуют друг за другом, либо пересекаются, либо разворачиваются параллельно. «Персонажи, надо сказать, выписаны качественно, местами даже сочно, и друг от друга вполне отличаются. Перечислим их: землекоп Демьян Грабарь по прозвищу Один-за-Четверых, неподкупный судья Галигор Стремка, библиотекарь Сцяпан Слепой, Великий князь Борис, шляхтич Юзаф Задроба и князь Юрий Зыбчицкий. Все они так или иначе вовлечены в противостояние с некоей таинственной силой, активно вмешивающейся в судьбы болотного края. Сила эта - седьмой и самый главный герой романа. Зовут его (если это он; из текста не совсем ясно, одно ли это существо) Цмок.

С одной стороны, Цмок - это белорусская форма известного в Европе драконьего прозвища - Смок. С другой стороны, Цмок - это своеобразная «персонификация всеобщего злого начала», водившаяся в первобытном океане. Некогда он поднял дно океана и сделал его сушей, но суша вышла сыроватая и кривоватая - так появился болотный край. Понятно, что для обитателей болотного края Цмок являлся своего рода демиургом - в отличие от остальных земель, которые создал Бог, эта, болотная, изначально была «цмокова». Вот этот то ли Люцифер, то ли Левиафан и играет с героями «Чужой короны» в свои странные, одному ему понятные игры» [26]. Каждый из персонажей пытается убить Цмока, применяя при этом свой, непохожий на другие, метод. Только князю Зыбчицкому это удается с помощью варяжских наемников. Но Цмок тоже отличается изобретательностью - он для каждого персонажа выбирает свой метод для «игры». Правда, из романа не совеем понятно, зачем он издевается над людьми и что ему конкретно нужно: то ли он как шахматист, играющий сам с собой, то ли проверяет «людишек» на вшивость, как говорится. И, на самом деле, он выпускает наружу их недостатки, которые есть даже у самых лучших из них.

Следующее произведение, которое мы рассмотрим - роман гомельской писательницы Ники Ракитиной «Гонитва», за который 18 мая 2008 года она на международной конференции фантастики "Еврокон-2008", проходившей в Москве, удостоилась звания «Лучший начинающий писатель-фантаст Европы». Роман относится к жару исторического фэнтези.

«Медленное течение Двайны и Непрявды, курчавый Нямунас, бархатные леса Понар, белокрылая Ливония; Янтарное море на севере, на юге древнее болотистое Полесье...». Это описание Лейтавы, сильной и могучей в прошлом стране, утратившей свою мощь и сохранившуюся лишь как Узор, фрагменты которого разбросаны по храмам. По линиям этого узора беспрестанно передвигаются гонцы, которые пытаются воссоздать некогда порушенное. Но все не так просто, так как на пути может появиться Гонитва, встреча с которой приносит смерть.