Осень и зима: конструкции старости в поэзии Николая Заболоцкого

Размещено на http://www.allbest.ru/

Осень и зима: конструкции старости в поэзии Николая Заболоцкого

У. Екутч

Пользуясь образами и метафорами, которые прямо и косвенно противоречат официальному сталинскому концепту "человек", поздняя поэзия Николая Заболоцкого (1903-1958) очерчивает индивидуальное понятие старости. Большинство стихотворений Заболоцкого создают концепт "старость" как героический и мужской, и только очень малое число текстов позволяет нам взглянуть на его совершенно отличные концепты "старуха" и "семейная пара". Его прочтение "старости" концентрируется на мужском теле, его мощи и немощи, таким образом, связывая его с вопросами поэтики и художественного творчества. Прослеживается и другой подтекст, намекающий на советскую историю и личную биография автора. Данная работа сфокусирована на взаимодействии этих трех слоев текста.

Недавно образованный Советский Союз обожал молодость и всё новое. Новое государство воспринимало себя как единственного представителя социализма в мире и как новое социалистическое общество. Такое самовосприятие отражалось, в частности, не только в негативном отношении к царизму, но и в целом к старым временам, старости и старикам. Противопоставление "старое время новое время"; "старики -молодые люди" стало отличительной чертой советской и сталинской культуры. В такой ситуации старые люди рассматривались как представители ушедшего времени, отсталые в смысле идеологии и образования. Соответственно, они подозревались во враждебности к новому социалистическому порядку. Мариэтта Чудакова даже утверждает, что термин "поколение", имеющее тенденцию ассоциироваться с термином "класс" старое поколение, рассматривался как специальный класс, зараженный, отравленный жизнью в дореволюционные времена [1]. Поэтому я начну с того, что обрисую, как в соответствии с последними историческими исследованиями менялась семантика концепта "старость" в советской культуре [2].

После Октябрьской революции и гражданской войны термин "старость" стал близок к пренебрежительному. В обществе, где ценились юность, сила и бодрость, старики притеснялись всеми способами. Их описывали как физически слабых, "упрямых, суеверных и плохо образованных" [3]. Тем не менее к концу 1920-х гг. отношение к старости начало меняться. Советское общество заинтересовалось собственной историей, и обнаружилось, что старики являются ценными свидетелями и участниками великих исторических изменений Октябрьской революции и формирования Советского Союза. Будучи политкорректными, воспоминания стариков получали высокую оценку. Стало общеизвестным, что старые работники, в частности, оказывались наиболее ценными участниками производства, и что преклонный возраст совсем не обязательно связан со хилостью и дряхлостью, и что старики умеют компенсировать меньшую энергию навыками и опытом. Так процесс переоценки старости и стариков сыграл важную роль в великой советской утопической мечте и в планах формирования нового человека и уничтожении болезней и смерти [4]. "Старость, смерть и дряхлость являли собой огромную задачу для интеллигентов, провозгласивших веру в духовную силу и мировые изменения. Новый человек будущего представлялся как сильная, здоровая и рациональная особь, сохраняющая юность и задор до "естественной смерти" [5], подразумевающей смерть в конце биологического времени без болезни или несчастных случаев. Выпускались практические рекомендации по диете и гигиене, чтобы помогать людям дожить до их "естественной смерти" [6]. Если в 1920-х гг. медицинские исследования в СССР концентрировались на средствах омоложения, то в 1930-х гг. они сместились в сторону увеличения продолжительности жизни. Теперь утверждалось, что старость не следует рассматривать как патологическое состояние, как нежелательное последствие, требующее лечения, облегчения или хирургического вмешательства. Она должна была рассматриваться как период в жизни, могущий быть здоровым и продуктивным. Медицинская наука, так утверждалось, сможет со временем если не победить смерть, то по меньшей мере радикально увеличить продолжительность человеческой жизни. Советская медицина претендовала на то, чтобы отсрочить старение до 90-140 лет, и утверждала, что при соблюдении правил гигиены и здорового образа жизни советские люди могли бы жить до 120 лет. Когда в Киеве праздновалось открытие первого советского Института геронтологии в 1938 г., А. А. Богомолец, президент Украинской Академии наук, провозгласил целью будущего исследования увеличение продолжительности жизни советских людей от 125 до 150 лет [7]. В эти годы борьбе за продолжительность жизни была придана большая символическая ценность, примеры этой борьбы были представлены и обсуждались в советских средствах массовой информации. Научные экспедиции направлялись в разные регионы СССР, чтобы на местах изучить возраст и количество долгожителей, а также их образ жизни. Самая высокая продолжительность жизни отмечалась на Кавказе. Предполагалось, что советские люди сохраняют здоровье и способности с помощью гигиены, спорта, правильного образа жизни, а также с помощью медицины, чтобы оставаться работоспособными и ценными членами общества даже в старости. Тем не менее "производительность" в отношении пожилых работающих не предполагала такой же производительности, как у молодых. Исследования работы молодых и старых работников доказали, что работа последних отличалась от работы молодых, что приобретенный опыт позволяет им использовать нужные усилия для выполнения поставленной задачи, что они работают в другом ритме и, кроме прочего, они оказались более надежными и работали более ровно, чем молодые сотрудники. Таким образом, к концу 1930-х гг. старость более не рассматривалась как форма инвалидности, но как достоинство.

Особенно после речи Сталина в 1935 г. "Кадры решают всё" термин "старик" можно использовать как синоним слову "кадровик" (кадровый, квалифицированный работник). "Пожилые граждане рассматриваются советским обществом как умудренные опытом, гармоничные и работоспособные" [8]. Старость ассоциировалась с профессиональным и социальным опытом и знаниями и была признана возрастом, имеющим свои преимущества и ценности. Но по контрасту с прежним пониманием старшинства старость не имела ассоциаций с властью или силой. Опыт показал, что существует много старых людей, не подтверждающих идеальную картину энергичных стариков. В целом тем не менее эта идея сохранялась до конца эпохи сталинизма, частично и до распада Советского Союза. Помня о данном содержании основного концепта "старость", мне бы хотелось обсудить различные конструкции старости в поэзии Николая Заболоцкого. Он является одним из ведущих поэтов XX в., хотя мало известен за пределами России. Так как поздние поэтические работы Заболоцкого должны быть читаемы в контексте его биографии, мы дадим короткий обзор его жизни, прежде чем обратиться к его поэзии старения и старости.

Заболоцкий выходец из потомственной крестьянской семьи, воспитывался в деревне и жил там во время революции и военного коммунизма

В 1921 г. он приехал в Петербург и, учась в Пединституте имени Герцена, познакомился с представителями авангарда в искусстве и литературе. В 1928 г. он стал одним из основателей авангардистского кружка, ОБЭРИУ (Объединение реального искусства), которому пришлось быстро свернуть свою деятельность. Заболоцкий опубликовал первую книгу своих стихов в 1929 г., которая, впрочем, подверглась суровым атакам полуофициальной критики, обвинившей его в клевете на Советский Союз. Занявшись в 1930-е гг. детской литературой и литературными переводами, Заболоцкий попытался избежать официального восхваления сталинского Советского Союза, как этого требовала культурная политика. Он был арестован и осужден в 1938 г., провел восемь лет в трудовых лагерях и ссылке в Сибири, на Алтае, в Казахстане. В 1946 г. ему разрешили вернуться в Москву и снова работать литератором и переводчиком. Оставшиеся годы жизни, до 1958 г., он сосредоточился на переводах. В 1957 г. Заболоцкий привёл всё им написанное в систему, в которой он хотел представить свою поэзию читателю, уничтожив все тексты, рассматриваемые им как недостаточно хорошие или нехарактерные для него.

До и после его смерти были опубликованы только небольшие подборки его стихов, другие издания последовали позднее. В 1983 г. вышло из печати полное собрание сочинений поэта, содержавшее почти все его поэтические работы. Во времена перестройки были изданы ранее не публиковавшиеся стихи и статьи Заболоцкого. В целом его творчество, по подсчетом самого автора, составляет 178 стихотворений, среди них шесть поэм [10].

Ранние стихи Заболоцкого, опубликованные в "Столбцах" в 1929 г., представляют мир искаженных пропорций и так же искривленных, искалеченных людей, развивающихся слишком быстро, но так и не достигающих зрелости. Его поэтический мир почти исключительно маскулииный, имеется лишь несколько упоминаний о женщинах. Старики появляются лишь изредка и всегда с четко определенной гендерной принадлежностью: старики тугодумные, раздумывающие над вопросами жизни и смерти, старухи в виде ведьм или шлюх. Поэма "Новый быт" (1928) [11] осмеивает карьеру нового советского человека, который характеризуется неизменной юностью, или скорее ребячеством. После обряда крещения, совершенного по настоянию старших, дитятя вступает в комсомол, начинает работать, женится, отвергает службы в церкви и веселится в компании членов своей бригады. Короче говоря, статус стариков определен: они низведены до положения изгоев нового мира, на который они с ужасом взирают и утешаются надеждой вскоре покинуть его.

Другая картина старости представлена в поэме "Птицы" (1934), она посвящена памяти отца поэта. Она передает монолог старика-учителя, обращающегося к своему ученику. Он показывает ему чудеса живого мира, расчленяя голубя. Таким образом, автор показывает силу знания человека, которые умножаются во время анатомирования птицы. В то же самое время поэт подчеркивает беспомощность человека, который уничтожает птицу, не имея возможности возродить ее к жизни. Старик-учитель готовится к собственной смерти. Он находится в гармонии с собственной жизнью, но с готовностью принимает и неминуемую смерть. В последующие годы смерть и извечный цикл жизни, питающий смерть, стали главной темой поэзии Заболоцкого о природе.

В начале пятидесятых мотив старения и ощущения приближающейся старости начинают просматриваться в поэзии Заболоцкого. Старость, старики становятся элементами, связанными с отходом от жизни, с физическим распадом и, в конце концов, со смертью, но также и с любовью и партнерством. В дальнейшем я представлю формирование образа старости в его поэзии, анализируя соответствующие стихи 1952-1957 гг.

Тема старости и старения появляется в 1952 г. и, хотя она встречается вплоть до 1957 г., наиболее четко прослеживается в 1952 и 1953 гг. Тем не менее это ведь не только период, когда Заболоцкий приближается к своему пятидесятилетию, но также и последние годы сталинского режима, который вернул террор тридцатых годов. Для того, чтобы обезопасить себя от надвигающейся угрозы ареста и нового тюремного заключения, Заболоцкий перестал писать стихи в 1949 г. [12] Казалось, он был не в состоянии творить в условиях новой угрозы, и, как доказали более поздние исследования, он был совершенно прав [13]. Заболоцкий хорошо знал, что такое тюрьма и работы в трудовых лагерях. Тем не менее в 1952 г. он снова начал писать, по-видимому будучи не в состоянии дольше молчать. Стихи этого и следующего года концентрировались на вышеперечисленных угрозах и тревогах.

Первое из них, стихотворение "Облетают последние маки" (1952), создано как монолог лирического героя, прогуливающегося по аллеям осеннего парка. Стихотворение фокусируется на знании, что и личность, и осенняя природа находятся в опасности: и человек и природа описываются одними и теми же словами, соответствуют друг другу. Природа "в болезненной темноте" не похожа на себя, так же как и лирический герой: с непокрытой головой, не заботясь о себе, он бесцельно бродит по пустым аллеям с шуршащими под ногами облетевшими листьями. Жизнь растений, сейчас скрытая "в этих странных обрубках ветвей", напоминает искалеченную жизнь автора [14]. Лирический герой также погружен в себя, находится в ловушке собственных тревог. Его блуждание отражает блуждания его в сомнениях и страхах перед приближающейся темнотой. Последние строки стихотворения выявляют причину скитаний человека и внутренние аргументы. Они представлены в последнем выводе:

Пусть непрочны домашние стены,

Пусть дорога уводит во тьму,

Нет на свете печальней измены,

Чем измена себе самому [15].

Угроза заключения под стражу пробуждает депрессию и прошлые страхи, которые, по представлению автора, уже давно канули в Лету; угроза пробуждает воспоминание о Гулаге и смерти на заснеженных просторах Сибири. Стихотворение "Воспоминание" (1952) продолжает внутренний конфликт, представляя героя уставшим от жизни, ушедшим в своё прошлое, которое также может стать и возможным его будущим. Стихотворение построено на серии двух отдельных картин: первая показывает героя, измотанного усталостью, сомневающегося, страшащегося последней черты жизни:

Наступили месяцы дремоты...

То ли жизнь действительно прошла,

То ль она, закончив все работы,

Поздней гостьей села у стола [16].

Жизнь такого сорта, персонифицированная в позднем посетителе, означает дальнейшее молчание, потерю себя в сомнениях и страхах, возможность слушать только пение птиц за окном. Вторая часть стихотворения представляет собой устрашающие воспоминания героя, ассоциированные с содержанием песни птицы. Эта песня о дальней стране, где почти невозможно различить одинокий могильный холмик в окружающем холодном пейзаже, где царит безмолвие, где нет взаимодействия между холмом и замерзшими деревьями, где даже "луна в кровавых пятнах" стянута морозным кольцом.

В этом стихотворении Заболоцкий создает двойную, если не тройную дистанцию между собой и героем: он говорит картинами, он одушевляет последний срок жизни в виде человека, посетителя, чьи тревоги не описываются напрямую, но представлены песней птицы за окном. По контрасту текст песни этой птицы подчеркивает существующую ситуацию, в которой находится герой: он еще не в снежной пустыне, но в доме за столом, окруженный природой, которая взаимодействует с человеком. Это все утрачено в далекой стране из птичьей песни, где есть только смерть, белизна и холод.

После представления пугающего будущего следующее стихотворение, написанное в этом же году, можно уже считать попыткой преодолеть свои страхи. "Прощание с друзьями" (1952) посвящено друзьям юности поэта, соратникам по группе ОБЭРИУ, которые погибли в тюрьмах и трудовых лагерях, в начале сороковых годов. Стихотворение комбинирует воспоминания о юности с воспоминаниями о смерти; автор как единственный выживший участник ОБЭРИУ обращается к своим товарищам и описывает их держащими книги своих стихов, которые во время написания этого произведения еще не были опубликованы и считались утерянными [17]. Товарищи ушли в царство смерти, которая описывается негативно, как "подземная страна". Там не существует фиксированных или постоянных форм. Насекомые поют беззвучно на непонятном языке, в то же время друзья автора уж не могут более говорить. Небо и луна заменены для них сводом могильного холма, под которым они лежат. Этот потусторонний мир содержит тем не менее ростки новой жизни. Посреди безымянных насекомых человек-жук приветствует вновь прибывших фонариком. Жук был известным образом в поэзии ОБЭРИУ, где он был связан со скарабеем, который символизировал одновременно и начало и конец жизни. Обращаясь в воспоминаниях к друзьям своей юности, лирический герой создает образ смерти как "ритуальный переход" в другую форму жизни.

Описание смерти как царства разлагающихся нестабильных форм продолжается и специфицируется в других стихотворениях, например "Сон" (1953), которое отражает сновидения героя. Он описывает себе как "обитателя земли, пятидесяти лет", во сне предпринимающего путешествие в пространство, которое постепенно рассматривается как другой мир. В этом другом мире личность без всякого усилия плавает во вселенной.

Она не имеет имени, ни воли, ни желаний, кажется, она не существует более как индивидуум. Отвергая исчезающий свет далекой Земли, душа не хочет больше реализовать себе, а хочет стать частицей Вселенной. Эта реальность не имеет ни любви, ни страха, ни формы, ни усилия, ни индивидуального существования; личность ощущает себя распыленной во многие возникающие и исчезающие формы, из которых возникают новые формы. Движение, постоянное движение между бытием и небытием, между стабильными и нестабильными формами единственная позитивная характеристика этой реальности другого мира. Здесь Заболоцкий возвращается к характерным для него стихам о соединенности жизни и смерти, о вопросах бессмертии, к проблемам жизни после смерти. Дара Голдштайн (Darra Goldstein) интерпретировала это стихотворение как провозглашающее "глубокое примирение мечтателя" и общее "чувство капитуляции" [18].

Стихотворение "Неудачник", написанное в следующем 1953 г., поражает другим тоном. Основная тема произведения это воспоминания ошибок и неудач. Оно построено как обращение к скитающемуся и погруженному в свои тревоги старику. Автор играет роль стороннего наблюдателя, безмолвно спорящего с героем о причинах его отстраненности от жизни. Одной из таких причин названа старость, по внешнему виду она напоминает "ведьму глазастую", весь день наблюдающую за ним, прячась за старой ивой. В центре молчаливого спора автора со стариком по поводу прожитой жизни находится важное решение, однажды принятое последним, а именно всегда вести себя осторожно и принимать только хорошо обдуманные решения. Так он и поступал, но в итоге, по мнению автора, старик упустил свою жизнь, растратил свой ум на посредственные, не стоящие того вещи, потерял сам смысл жизни. Последнее суждение автора передано в двух последних строфах:

Вот теперь и ходи и рассчитывай,

Сумасшедшие мысли тая,

Да смотри, как под тенью ракитовой

Усмехается старость твоя.

Не дорогой ты шел, а обочиной,

Не нашел ты пути своего,

Осторожный, всю жизнь озабоченный,

Неизвестно, во имя чего! [19]

Сын Заболоцкого Никита в биографии своего отца указывает, что Заболоцкий в те дни часто ощущал печаль, был расстроенным и сердитым, думал о вреде, который сталинский режим нанес ему и его товарищам. Он подумал не только о себе, но и о своих коллегах, особенно о человеке, дружба с которым продолжалась всю его жизнь, об ученом-литературоведе Николае Степанове, который часто советовал самому Заболоцкому, как вести себя в официальных учреждениях, когда тот публиковал свои стихи [20].

Степанов отговорил товарища от политически безответственного поведения. Заболоцкий знал, что должен быть благодарен ему, но он не мог считать такой образ жизни удачей. В то же время стихотворение можно читать как намек на собственную жизнь автора, ибо он сам взял за правило предусмотрительность и разумное поведение.

Вернувшись из ГУЛАГа, Заболоцкий объявил, что займется переводом грузинской поэзии на русский язык. Он горел желанием издать представительную антологию классической и современной грузинской поэзии в своих переводах и в последующие годы он осуществил это с помощью грузинских товарищей. Над этим проектом он работал с наслаждением. Он смог опубликовать свои переводы без особых трудностей, хотя политически осторожные советчики часто отговаривали его от публикаций собственных стихов. В те годы количество сделанных им переводов намного превысило количество его собственных опубликованных и неопубликованных стихов. Даже до ареста Заболоцкий намеренно сократил написание стихов в пользу переводов и, как мы знаем, полностью отказался от своих стихов в период между 1949 и 1952 гг.

Вторая ситуация, в которой проявляется мотив старости, это в комбинации с любовью, или более точно, со старой любовью, которая выдержала испытание временем. Стихотворение "Старая сказка", адресованное любящей друг друга супружеской паре, датируется 1952 г. Оно может рассматриваться как другой способ раскрытия угрозы тех лет. Стихотворение создает атмосферу сказки. Слово "сказка" появляется не только в названии стихотворения, но и в первой строфе, описывающей ситуацию с парой и характеризующей процесс, через который пара проходит: "Мы с тобою состаримся оба, / Как состарится в сказке герой" [21]. В первых двух строфах стихотворения автор-герой обращается к любимой женщине в первом лице множественного числа, воспринимая их как единое целое. Вторая строфа описывает старение как приближение к смерти: "Догорает, светясь терпеливо, / Наша жизнь в заповедном краю, / И встречаем мы здесь молчаливо / Неизбежную участь свою". Третья строфа воспроизводит слова одного героя, написанные в первом лице единственного числа. Герой обращается к своей любимой, обещает уничтожить свои записи и расстаться со стихами, когда она состарится совсем. Данная аллюзия совершенно ясна. Это обещание является также признанием героя, что его профессия поэт приносит опасности в их жизнь и любовь. Последняя строфа описывает странный образ их трепещущих душ, в частности:

Пусть душа, словно озеро, плещет,

У порога подземных ворот

И багровые листья трепещут,

Не касаясь поверхности вод [22].

Отдельные элементы этого воображаемого пейзажа перекликаются с близостью смерти. Душа, как вода озера, еще не перешагнула через порог подземного мира, багровые листья еще не опали, еще не коснулись поверхности воды под ними. Упоминание ворот подземного мира ассоциативно увеличивает опасную близость смерти [23]. Пара близка к тому, чтобы отдаться смерти, но все еще горит жизнью. Отсылка к сказке намекает на счастливый конец, который обычно связывают с этим жанром. Он указывает на бесконечность любви и жизни, которая сконцентрирована в этом последнем мгновении жизни. Предполагаемая бесконечность любви противопоставляется суровой действительности старения и смерти.

Второе стихотворение, которое комбинирует любовь и старость, так и называется "Старость" (1956). Оно начинается с описания пожилой пары с точки зрения стороннего наблюдателя:

Простые, тихие, седые,

Он с палкой, с зонтиком она,

Они на листья золотые

Глядят, гуляя дотемна [24].

Эта пожилая чета уже не нуждается в разговорах друг с другом, они остаются молчаливыми, в то время как их души общаются, совершенно понимая одна другую. Вглядываясь в прошлое этих людей, автор-наблюдатель показывает его как "неприметное". Сейчас их души слились воедино, потому что они были проверены горем и страданиями, своими слабостями. В последний период своей жизни они уже осведомлены, что их нынешнее счастье это только далёкий отблеск вечернего света. Сейчас, когда всё ужасное позади, они могут жить более легко, их души светятся последним светом, "как свечи". Таким образом, Заболоцкий заново осмысливает традиционный мотив "любви и смерти". Вспомним идиллический миф пары Филемона и Бавкиды, живущих и ожидающих смерть в гармонии. В довершение к этому описание пары воскрешает в памяти "Даму с собачкой" А. П. Чехова. Аллюзия о рассказе о любовной связи двух женатых людей, живущих большой, искренней и глубокой любовью, но тайно, скрываясь от всех, передает представление, что пара замыкается в себе, уходит из мира.

В 1953 г., после смерти Сталина, мотив старости у Заболоцкого отходит на задний план его поэзии. Тем не менее мотив возвращается в некоторых стихах 1955-1957 гг., где старость органично соединяется с картинами природы, ассоциируется особенно с деревьями. Первым таким примером является стихотворение "При первом наступлении зимы" (1955). Первоначальная строфа представляет обычную реакцию людей на начало зимы: они склонны в последних осенних золотых листьях видеть напоминание о летнем тепле. Однако лирический герой отдаёт предпочтение старым тополям, которые пытаются сохранить на ветвях свою "сухую заржавленную кольчугу" до первых губительных зимних метелей. В последней строфе автор-герой сравнивает себя самого со старым тополем. В этом сравнении подчеркивается и сходство, и отличие автора-героя от дерева:

Как между нами сходство описать?

И я, подобно тополю, не молод,

И мне бы нужно в панцире встречать

Приход зимы, ее смертельный холод [25].

Следующим стихотворением, также содержащим сравнение человека и дерева, является "Одинокий дуб" (1957). Первые две из трех строф этого стихотворения описывают дуб сучковатым, лишенным великолепия. Дуб кажется одетым в грязные лохмотья. Причина такой деформации становится понятней уже с самого начала: плохая почва, поэтому слишком много сучков у этого дуба. Но дерево развило свои смертельно изуродованные ветки удивительным образом: если ударить по дубу, то он зазвучит, как колокол славы, победы, а из его ствола будет сочиться сок, как янтарь. Стихи отсылают нас к эстетике, поэтике возвышенного; дуб это закодированный образ изуродованного поэта. Последняя строфа демонстрирует дуб зрителю/читателю во всем его величии:

Вглядись в него: он важен и спокоен

Среди своих безжизненных равнин.

Кто говорит, что в поле он не воин?

Он воин в поле, даже и один [26].

В этом стихотворении лирический герой полностью отходит на задний план, за описание дуба, который выходит на передний план; герой же стремится не говорить о себе. Две первые строфы сконцентрированы на дубе, в третьей строфе герой появляется как переводчик, предлагающий читателю взглянуть на дуб как на могучее, величественное дерево. Риторический вопрос с очевидным ответом позволяет герою констатировать, что он рассматривает одинокий дуб как воина на поле брани, хотя нигде не видно ни врагов, ни сподвижников. Дуб Заболоцкого, на наш взгляд, один в "безжизненных равнинах", его врагом является почва, где он вырос. Таким образом автор создаёт в стихотворении множество подтекстов, одним из которых является метапоэтический, отражающий марксистские дискуссии: об отношении базиса и надстройки, а также об отношениях индивидуума и коллектива, о культе солдата после Второй мировой войны. Одновременно стихотворение вновь делает отсылку к биографии поэта и его репутации чрезмерного писателя-индивидуалиста. В 1957 г., в период "оттепели", поэт осмеливается называть имя главного врага в битве своей жизни, чего не смел сделать ранее.

Заключение

Сравнивая концепты старость и старение в поэзии Заболоцкого, мы осознаем, что его описание старости поддерживает официальное прочтение термина и одновременно противоречит ему. В то время как официальная трактовка предпочитает здорового бодрого старика в качестве квалифицированного рабочего и солдата как ценную часть коллектива социалистического общества, Заболоцкий описывает тревожную изувеченную старость, которую в то же время он наделяет героическими качествами. Заболоцкий обвиняет Советский Союз в плохих условиях проживания, как в плохой почве, отнюдь не только для поэтов. Вместо исполнения активной роли в социальной жизни герой Заболоцкого в конце своей жизни ищет гармонии и удовлетворения в поэтической работе, в семейной жизни, в индивидуальном союзе с любимой. Описания природы, деревьев, растений, времен года часто использовались для иносказательного изображения переживаемых поэтом трагедий. Старость, по представлению Заболоцкого, это время, когда можно оглянуться на прожитую жизнь и сделанные ошибки, время переоценки прошлого в контексте исторического времени.

Примечания

метафора старость поэма заболоцкий

1. Чудакова М. Заметки о поколениях в советской России // Новое литературное обозрение. 1998. № 30. С. 75.

2. S. Lovell's article (Lovell S. Soviet Socialism and the Construction of Old Age // Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas. 2003. S. 564-585) analyzes the development of the meaning of "old age" during the early history of the Soviet Union, that is during the twenties, thirties and forties of the 20th century, focussing on two aspects, first on old age and soviet medicine and then on old age and the establishment of the Soviet welfare system.

3. Lovell S. Op. cit. P. 565.

4. For further information see: Masing-Delic I. Abolishing Death: A Salvation Myth of Russian Twentieth Literature. Stanford, 1992.

5. Lovell S. Op. cit. P. 566.

6. Lovell S. Op. cit. P. 567

7. Lovell S. Op. cit. P. 569.Lovell S. Op. cit. P. 583; Pat Thane. Das 20. Jahrhundert: Grenzen und Perspektiven // Pat Thane (ed.). Das Alter: Eine Kulturgeschichte. Aus dem Englischen von D. Oetzmann und H. M. Langer. Darmstadt, 2005. P. 275-278.

8. For more detailed information about Zabolockij see the biography, written by his son Nikita: Zabolotsky N. The Life of Zabolotsky / ed. by R. Milner-Gulland. Cardiff, 1994.

9. The numbers are given after the numeration of the texts in: Заболоцкий H. А. Полное собрание стихотворений и поэм. СПб., 2002.

10. The poem "Novyj byt" is cited by Lovell as a "statement of generation hierarchy of the 1920s", see: Lovell S. Op. cit. P. 565.

11. Zabolotsky N. The Life of Zabolotsky. P. 291.

12. Ibid. P. 298f.

13. Шилова К. А. О сюжете в лирике Н. Заболоцкого // Проблемы русского романтизма и реализма: сб. ст. Кемерово, 1973. С. 171-173.

14. Заболоцкий Н. А. Указ. соч. С. 244.

15. Заболоцкий Н. А. Указ. соч. С. 245.

16. For more details see: Эткинд Е. Прощание с друзьями // Поэтический строй русской лирики. Л., 1973. С. 307.

17. Goldstein D. Nikolai Zabolotsky: Play for Mortal Stakes. Cambridge, 1993.

18. Заболоцкий H. А. Указ. соч. С. 252.

19. Zabolotsky N. The Life of Zabolotsky. S. 300.

20. Заболоцкий Н. А. Указ. соч. С. 243.

21. Там же. С. 244.

22. Денисова Е. Л. Философско-эстетические искания в поэзии Н. Заболоцкого. К вопросу о художественной преемственности. М., 1980. С. 10.

23. Заболоцкий Н. А. Указ. соч. С. 271.

24. Там же. С. 261.

25. Там же. С. 283.

Размещено на Allbest.ru