Произведения В. Скотта в переводе Жуковского

Л.Н. Киселева полагает, что выбор сюжета, который потенциально мог бы быть решен в байроновском ключе, и создание на его основе собственной христианской версии демонстрирует намерение Жуковского вступить в спор с «обаянием байронизма». Об этом же, как нам кажется, свидетельствует и выбор некоторых баллад для перевода в начале 30-х гг.

В это время наряду с сюжетами о «мучительном пути грешника к смирению перед Божественной волей», Жуковский вновь обращается к балладам о преступниках, наказанным за свои прегрешения, но теперь он трактует эти мотивы в отличном от ранних текстов ключе, заставляющем нас вспомнить о байроническом герое.

Как отмечала Ю.В. Люсова, герой Байрона всегда представлен «не в развитии, а в раскрытии». Статичность героев Байрона, отмеченную еще его современниками, можно считать важнейшим жанрообразующим мотивом «восточных» поэм и родовой приметой их протагонистов.

В ранних балладах Жуковского о грешниках, герои-преступники, напротив, всегда осознавали свою вину и мучительно ее переживали, пусть главным мотивом их терзаний и выступал страх наказания. Герои же Байрона не рефлексируют и не раскаиваются в своих прегрешениях хотя бы потому, что отказываются их признавать. В балладном корпусе Жуковского такими характеристиками обладают только герои двух переводов из Саути 1831 г.: епископ Гаттон («Суд божий над епископом») и королева Урака («Королева Урака и пять мучеников»). Каждый из них совершает преступление, в котором не раскаивается по той простой причине, что не осознает греховность совершенного. Епископ Гаттон радуется своей «шутке» - избавлению края от «голодных мышей», т.е. крестьян, пирует, веселится и «спит как невинный» и получает соразмерную своему преступлению кару от насланных свыше мышей:

Зубы об камни они навострили,

Грешнику в кости их жадно впустили,

Весь по суставам раздернут был он…

Так был наказан епископ Гаттон. (III, с. 178)

Преступление королевы Ураки несколько сложнее: чтобы понять степень ее вины необходимо вспомнить, насколько важная роль отводится Провидению в творческом мире Жуковского. Тема всеблагого Промысла красной нитью проходит через всю лирику Жуковского. Доверенность Творцу - обязательная составляющая гармоничной личности, которой проверяется величие как простых людей («Певец во стане русских воинов»), так и сильных мира сего («Императору Александру»). Намерение спорить с Провидением не просто заведомо обречено на поражение, но и преступно по сути своей как попытка поставить под сомнение справедливость Божьего замысла. Не случайно описывая крах Наполеона, прототипа и живого воплощения байронического героя, первым его преступлением Жуковский называет именно спор с Божественной волей: «Сказав: нет Промысла!» (II, с. 368). Преступление королевы из баллады Саути заключается не столько в попытке обменять жизнь супруга на свою, сколько в чрезмерном ее волюнтаризме - попытке оспорить Промысел и избежать уготованной судьбы:

Послушай, три пророчества тебе

Мы, отходя, на память оставляем;

То суд небесный, он неизменяем;

Смирись, своей покорствуя судьбе. (III, с. 196)

Как нам кажется, именно на примере этих баллад Жуковский пытается показать несостоятельность героя-индивидуалиста, столь близкого Байрону и абсолютно чуждого его собственному творческому миру, где «и зло - // Не зло, а только милость Бога» (II, с. 273), а цель человека заключается в «сознательном растворении своей воли в высшей воле, смирении».

Еще одним случаем полемики с Байроном мы полагаем уже не раз упоминавшуюся выше балладу «Братоубийца», перевод баллады Уланда «Der Waller» («Паломник»). Работа над ней происходила в 1832 г. на берегу Женевского озера, как мы помним, тесно связанном в сознании Жуковского с Байроном. Еще более важным аргументом для нас становится изменение заглавия: мы полагаем, что, переименовывая балладу Уланда, Жуковский сознательно пытается актуализировать в памяти читателя образ первого и самого известного братоубийцы - Каина, мистерию о котором Байрон посвятил Скотту. Но если Каин как характернейший байронический герой не видит за собой вины и не раскаивается, то герой баллады Жуковского сознательно и добровольно посвящает жизнь покаянию:

Изломав проклятый меч,

Сталь убийства обратил он

В пояс; латы скинул с плеч,

И в оковах, как колодник,

Бродит он с тех пор и ждет,

Что какой-нибудь угодник

Чудом цепь с него сорвет. (III, с. 215 - 216)

Одной из ключевых черт Каина у Байрона становится его тоска по утраченному Эдему, вход в который он навсегда закрывает для себя, совершив убийство. Герой баллады Уланда молит лишь о божественной милости и посвящает жизнь ее поиску (что радикально отличает его от героя «Покаяния», странствия которого мотивированы скорее глубоким осознанием собственной вины). По мнению Жуковского, путь в Эдем невозможен без получения прощения свыше:

Цепи все еще вкруг тела,

Ими сжатого, лежат,

А душа уж улетела

В град свободы, в Божий град. (III, с. 216 - 217)

Таким образом, перечисленные нами баллады становятся подготовительным этапом к той заключительной полемике Жуковского с Байроном, которой станет итоговая его поэма «Странствующий жид». Полемика эта была неизбежна и предопределялась направлением, в котором русский поэт разрабатывал сюжеты о преступниках и уготовленном им наказании уже на ранних этапах своего творческого пути. Прямые высказывания нашего поэта, сделанные им в письмах и публицистике, это отчетливо подтверждают.

Заключение

Уваров, сближающий в письме 1814 г. образы Жуковского и Байрона, не был единственным кому приходило в голову такое сравнение. В 1821 г. Вяземский писал Жуковскому: «Ты на солнце Европейском (разумеется, буде не прячешься за Китайскую свою стену) должен очень походить на Байрона, еще не раздраженного жизнью и людьми». В.К. Кюхельбекер посвятил свою поэму «Кассандра» (1822) Жуковскому и Байрону (не названному по имени автору «Гяура» и «Манфреда), обозначив их равновеликими для себя ориентирами и одновременно противопоставив окруженного «небесных муз прелестной семьей» русского поэта английскому «ночному барду».

Мы не хотим, подобно перечисленным Э.М. Жиляковой исследователям, списывать равнодушие к Байрону Жуковского на консерватизм последнего. Справедливым кажется нам замечание Т.Н. Степанищевой, отметившей, что творческая система Жуковского, «тяготеет к замкнутости и внутренней непротиворечивости», и потому байронизм оказался ей чужд. Байрон и его взгляды вступали в противоречие со взглядами Жуковского на истинное предназначение поэта и поэзии, формировавшимися на протяжении всей его жизни.

Итог размышлениям Жуковского о Скотте и Байроне подводят его письма и статьи, содержащие прямые высказывания об обоих поэтах. Еще в сентябре 1825 г. Жуковский пишет Пушкину: «Дух же твой нужен мне для твоего «Годунова», для твоих десяти будущих поэм, для твоей славы и для исправления светлым будущим всего темного прошедшего. Слышишь ли, Бейрон Сергеевич! Но смотри же: Бейрон на лире, а не Бейрон на деле», разграничивая поэтическое дарование Байрона и его репутацию. Зимой 1833 г., описывая в письме И.И. Козлову свое путешествие, Жуковский делает очень важное замечание о поэзии Байрона, противопоставляя его Руссо:

Бейрон другое дело: многие страницы его вечны. Но и в нем есть что-то ужасающее, стесняющее душу. Он не принадлежит к поэтам-утешителям жизни. Что такое истинная поэзия? Откровение в теснейшем смысле. Откровение божественное произошло от Бога к человеку и облагородило здешний свет, прибавив к нему вечность. Откровение поэзии происходит в самом человеке и облагораживает здешнюю жизнь в здешних ее пределах. Поэзия Бейронова не выдержит этой проверки.

Признавая неоспоримое величие творческого гения Байрона, Жуковский все же подчеркивает принципиальную разницу его и своей творческих систем. Мысль эта будет развита в письмах (претворенных позднее в статьи) 40-х гг. «О меланхолии в жизни и поэзии» (письмо П.А. Вяземскому, 1846) - намеком и в большей степени - «О поэте и современном его значении» (письмо Н.В. Гоголю 1848).

В письме Гоголю Жуковский формулирует свои взгляды на поэзию и ее назначение. Акт творения, по его мнению, заключается в «осуществлении воли Творца», роль поэта - в поиске и открытии для других «повсеместного присутствия духе Божьего».

Но поэт, свободный в выборе предмета, не свободен отделить от него самого себя: что скрыто внутри его души, то будет вложено тайно, безнамеренно и даже противонамеренно и в его создание. Если он чист, то и мы не осквернимся, какие бы образы нечистые или чудовищные не представлял он нам как художник; но и самое святое подействует на нас как отрава, когда оно нам выльется из сосуда души отравленной.

Байрон, по мнению Жуковского, «дух высокий, могучий, но дух отрицания, гордости и презрения», что не отрицает его поэтического дарования:

Но Байрон сколь ни тревожит ум, ни повергает в безнадежность сердце, ни волнует чувственность6 его гений имеет высокость необычайную (может быть6 от того еще и губительнее сила его поэзии): мы чувствуем, что рука судьбы опрокинула создание благородное и что он прямодушен в своей всеобъемлющей ненависти - перед нами титан Прометей, прикованный к скале Кавказа и гордо клянущий Зевеса, которого коршун рвет его внутренности.

Поэтом в прямом значении этого звания» для Жуковского становится Скотт, затронувший в своих произведениях и самое низкое, и самое возвышенное и «нигде не нарушил с намерением истины, нигде не оскорбил красоты, во всем удовлетворил требованиям искусства». Описывая его личность, Жуковский замечает:

Но посреди этого очарованного мира самое очаровательное есть он сам - его светлая, чистая, младенчески верующая душа; ее присутствие разлито в его творениях как воздух на высотах горных, где дышится так легко, освежительно и целебно.

На это А.П. Елагина отвечала: «И трогалось сердце, читая то, что вы говорите о Вальтере Скотте: все то, душа моя, обращаем мы к вам».

Вероятно, заинтересовавшись поэмами Скотта как возможными образцами для своего «Владимира», Жуковский достаточно рано осознал близость творческих взглядов «шотландского чародея» собственным и потому неоднократно возвращался к его произведениям. Однако на причины этих обращений, как нам кажется, влиял и другой полюс английского романтизма.

Полагаем, настойчивые просьбы друзей обратиться к переводам Байрона не могли оставить Жуковского равнодушным, он искренне пытался найти среди произведений английского поэта наиболее себе близкое, все больше убеждаясь в том, что это едва ли возможно. Осуществив переводы лишь двух текстов Байрона, самых для него нехарактерных, Жуковский, как полагает Л.Н. Киселева, пытался противопоставить «обаянию байронизма» собственную, христианскую трактовку байроновских сюжетов и героев. Таковыми, по нашему мнению, становятся баллад Скотта, Саути и Уланда, написанные на разных этапах творчества Жуковского, встраивающиеся в текущий контекст его работы, преследующие разные цели, однако призванные служить одной глобальной - спору с Байроном.

Для ее же осуществления, как нам кажется, изначально задумывался и «Суд в подземелье», однако изначальный замысел изменился в процессе работы, и «повесть» стала повторным опытом Жуковского по претворению готического романа в поэтическую форму (впервые это было осуществлено при переводе романа Х. Гр. Шписа «Двенадцать спящих дев»).

Список использованной литературы

1. Аверинцев С.С. Размышления над переводами Жуковского // Зарубежная поэзия в переводах В.А. Жуковского. М.: Радуга. 1985. Т.2. С. 553 - 574.

2. Алексеев М.П. Вальтер Скотт и его русские знакомства // Русско-английские литературные связи (XVIII век - первая половина XIX века). М.: Наука. 1982. С. 247 - 393.

3. Афанасьев В.В. Жуковский. М.: Молодая гвардия. 1987. 400 с.

4. Байрон Д.Г. Собрание сочинений: в 4 т. М.: Правда. 1981.

5. Батюшков К.Н. Нечто о поэте и поэзии. М.: 1895.

6. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: в 13 т. М.: Издательство Академии Наук СССР. 1955. Т.7. 737 с.

7. Библиотека В.А. Жуковского (описание). Томск: Издательство Томского университета. 1981. 418 с.

8. Библиотека В.А. Жуковского в Томске: в 3 т. Томск: Издательство Томского университета. 1978-1988.

9. В.А. Жуковский в воспоминаниях современников. М.: Наука. 1999. 726 с.

10. Вацуро В.Э. Готический роман в России. М.: 2002.

11. Веселовский А.Н. Байрон. Биографический очерк. М.: Типо-литография А.В. Васильева и К^о. - 1902. 312 с.

12. Веселовский А.Н.В.А. Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения. - СПб.: Типография Императорской академии наук. 1904. 548 с.

13. Вольпе Ц.С.В.А. Жуковский // Жуковский В.А. Стихотворения: в 2 т. Л.: Советский писатель. 1939. Т.1.

14. Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М.: Художественная литература. 1965. С. 25 - 77.

15. Данте А. Божественная комедия. Ад. М.: Художественная литература. 1940. 336 с.

16. Долинин А.А. История, одетая в роман. М.: Книга. 1988. 319 с.

17. Дубенко М.В. Значение английской традиции в работе В.А. Жуковского над переводом баллады Бюргера «Ленора» // Вестник Томского государственного университета. 2009. №318. С. 18 - 21.

18. Дубенко М.В. Поэзия В. Скотта в русской рецепции (Первая половина XIX века). Томск. 2010. 233 с.

19. Дьяконова Н.А. Скотт // Дьяконова Н.А. Английский романтизм. М.: Наука. 1978. С. 75 - 103.

20. Жилякова Э.М. К вопросу об отношении В.А. Жуковского к поэзии Байрона // Художественное творчество и литературный процесс. Томск. 1983. Вып. 5.

21. Жирмунский В.М. Байрон и Пушкин. Л.: Наука. 1978.

22. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем: в 20 т. М.: Языки славянских культур. 1999 - издание продолжается.

23. Жуковский В.А. Собрание сочинений: в 4 т. М.; Л.: Государственное издательство художественной литературы 1960. Т.4. 784 с.

24. Жуковский В.А. Эстетика и критика. М.: Искусство. 1985. 432 с.

25. Загарин П.В.А. Жуковский и его произведения. М.: Типография М.Н. Лаврова К^о. 1883. 766 с.

26. Иванов В.И. Байронизм как событие русского духа // Иванов В.И. Родное и вселенское. М.: Республика. - 1994.

27. Киселева Л.Н. Байроновский контекст замысла Жуковского об Агасфере // Электронный ресурс / режим доступа http://www.ruthenia.ru/document/204437.html

28. Киселева Л.Н. Пушкин и Жуковский в 1830-е годы (точки идеологического сопряжения) // Пушкинская конференция в Стэнфорд. 1999. Материалы и исследования. М. 2001. С. 171 - 185.

29. Левин Ю.Д. Прижизненная слава Вальтера Скотта в России // Эпоха романтизма: из истории международных связей русской литературы. Л.: Наука. 1975. С. 5 - 67.

30. Левин Ю.Д.В.А. Жуковский и проблема переводной поэзии // Левин Ю.Д. Русские переводчики XIX века и развитие художественного перевода. М.: Наука. 1985. С. 8 - 26.

31. Льюис М.Г. Монах или пагубныя следствия дурных страстей. Сочинение славной г. Радклиф. СПб: при Императорской Академии наук. 1802. В 4 частях

32. Льюис М.Г. Монах. М.: Ладомир. 1993. 343 с.

33. Люсова Ю.В. Рецепция Д.Г. Байрона в России 1810-1830-х годов. Нижний Новгород: 2006.

34. Костин В.М.В.А. Жуковский и А.С. Пушкин (восприятие английской литературы и становление жанра русской романтической поэмы). Томск. 1984. 207 С.

35. Маслов В.И. Начальный период Байронизма в России. Киев: Типография Императорского Университета Св. Владимира. 1915. 132 с.

36. Матяш С.А. «Шильонский узник» и «Суд в подземелье» В.А. Жуковского (Особенности жанра и композиции) // Вестник Оренбургского Государственного Университета. 2002. №6. С. 4 - 9.

37. Немзер А.С. «Сии чудесные виденья…»: Время и баллады В.А. Жуковского // Зорин А.Л., Немзер А.С., Зубков Н.Н. Свой подвиг свершив… М.: Книга. 1987. С. 155 - 264.

38. Остафьевский архив князей Вяземских. Переписка князя П.А. Вяземского с А.И. Тургеневым. СПб.: Типография М.М. Стасюлевича. 1899-1908.

39. Переписка В.А. Жуковского и А.П. Елагиной: 1813-1852. М.: Знак. 2009. 728 с.

40. Пирсон Х. Вальтер Скотт. М.: Молодая гвардия. 1978. 303 с.

41. Письма В.А. Жуковского к Александру Ивановичу Тургеневу. М.: Унверситетская типография. - 1895. 321 с.

42. Проскурин О.А. Поэзия Пушкина или Подвижный палимпсест. М.: НЛО. 1999. 462 с.

43. Проскурин О.А. «Братья-разбойники» и «Шильонский узник» (Как и почему Пушкин сошелся с Жуковским) // Russian Literature and the West: A Tribute for David M. Bethea Stanford, 2008. Pt. I.P. 129 - 146.

44. Пушкин А.С. Собрание сочинений и писем: в 10 т. М.: Государственное издательство художественной литературы. 1962. Т.9. 494 с.

45. Резанов В.И. Из разысканий о сочинениях В.А. Жуковского. СПб.: Сенатская типография. 1916. [вып. 2]

46. Реизов 1965 - Реизов Б.Г. Творчество Вальтера Скотта. М., Л.: Художественная литература. 1965. 499 с.

47. Реизов 1985 - Реизов Б.Г.В.А. Жуковский, переводчик Вальтера Скотта // Зарубежная поэзия в переводах В.А. Жуковского. М.: Радуга. 1985. Т.2. С. 544 - 553.

48. Русский Архив. М.: Типография Грачева и К. 1867.

49. Русский архив. М.: Типография Грачева и К. 1871.

50. Семенко И.М. Жизнь и поэзия В.А. Жуковского. М.: Художественная литература. 1975. 255 с.

51. Скотт В. Мармион. Повесть о битве при Флоддене. СПб.: Наука. 2000. 359 с.

52. Скотт В. Собрание сочинений: в 20 т. М., Л: Художественная литература. 1965. 839 с.

53. Степанищева Т.Н. История байронизма Жуковского // Кириллица, или небо в алмазах: Сборник к 40-летию Кирилла Рогова // Электронный ресурс / режим доступа http://www.ruthenia.ru/document/539846.html#T5

54. Фрайман (Степанищева) Т.Н. «Агасвер» Жуковского: история авторского замысла и возможный контекст // Stockholm studies in Russian literature. Северный сборник. Stockholm. 2000. С. 54 - 62.

55. Фрайман (Степанищева) Т.Н. Творческая стратегия и поэтика В.А. Жуковского (1800-е - начало 1820-х годов) // Электронный ресурс / режим доступа http://www.ruthenia.ru/document/532393.html

56. Хэзлитт У. Застольные беседы. М.: Ладомир, Наука. 2010. 684 с.

57. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб. 1891. 488 с.

58. Якубович Д.П. Роль Франции в знакомстве России с романами Вальтер Скотта // Язык и литература. Л.: 1930. Т. V. С. 137 - 184.

59. Янушкевич А.С. В мире Жуковского. М.: Наука. 2006. 526 с.

Размещено на Allbest.ru