Эти строки много говорят нам об авторе. Еще больше можем мы судить нем по отступлениям, в которых он упрекает себя в неполной честности перед читателем [с. 316], пытается оправдать свою «измену» герою с. [315]. В этом же комментарии Фаулз объясняет своему читателю, что традиционный счастливый конец (возвращение к Эрнестине), описанный в предыдущих двух главах, происходил только в воображении Чарльза, а на самом деле он сошел с поезда в Экзетере с тем, чтобы снова увидеть Сару.

О глубине внутреннего мира писателя Джона Фаулза говорит и завершающее роман рассуждение, как бы синтезирующее философский, психологический, литературный, в известной степени исторический аспекты поскольку цитируется Маркс как выразитель социальной мысли эпохи, как современник героев. Отступление это объединяет в то же время текстовой и внетекстовой комментарии -- цитаты из публицистов XIX и ХХ в.в., из стихотворений Мэтыо Арнольда -- и авторские к ним пояснения и оговорки [с. 418--419].

Как было показано, комментарий принимает подчас форму кратких, беглых замечаний, типа тех, что заключаются в скобки (например, фраза о викторианском представлении, как должны смотреть настоящие женщины -- с. 33). В других же случаях авторские суждения захватывают несколько страниц, а то и целые главы. Из совокупности их перед нами вырастает образ автора -- насмешливого, трезвого, твердого, но никогда в жесткого в своих моральных оценках.

В стиле этих комментариев неизменно преобладает ирония. В рамках данной дипломной работы нет возможности .даже перечислить стилистические средства, используемые автором очень сознательно, с нескрываемым, нередко открыто провозглашаемым расчетом на определенный, заранее намеченный иронический эффект. Назовем лишь немногие, наиболее характерные.

Видное место среди них занимает эвфемизм. Эвфемистическим являетсясамо название романа; однако вытесненное эвфемизмом грубое слово прямо обозначено в тексте , показывая, что сам автор в эвфемизмах не нуждается. Точно так же в рассказе о своем поседении книжной лавки Фаулз употребляет витиеватый эвфемизм «История человеческого сердца» рядом с тут же приводимым непристойным названием книги [с. 264].

Иронический характер носит также часто встречающаяся у Фаулза материализация метафоры. Сообщая читателю, что ему, автору, по счастью дарован истинный интерес к будущему, он подробно, злорадно описывает, в миссис Полтни будет с позором выгнана из рая, на который претендует и «более тропический регион» -- ад -- настоящее ее место, где она соединится с подлинным своим хозяином. В заключение Фаулз комментирует, что, хотя Чарльз «вряд ли продумывал столь интересные детали ее посмертного пути, но он, безусловно, хотел, чтобы она убралась к черту -- следовательно, примерно так и думал» [с. 295].

Иронически обыгрываются у Фаулза пословицы, поговорки, фразеологические обороты. Намек на известную поговорку -- «пусть лучше повесят за кражу овцы, чем за кражу ягненка» (as well be hanged tor a than tor a lamb) -- содержится в авторской декларации: «Я скрыл от читателей, что его подозрительность была скорее основана на поговорке о старом овцекраде, на опасном отчаянии, чем на благородных побуждениях совести» («a self-suspicion 1 hаvе concealed, that his decision was really based more on the old sheepstealer's adage than on the nobler movings is conscience» Перестройка фразеологизма очевидна на с. 23, где о священнике говорится, что хотя он придерживался сравнительно свободных теологических воззрений, но прекрасно понимал «which side of his pastoral bread was buttered» (ср.: «Не knows which side of his bread is buttered»).

Иронический характер авторской речи проявляется в переиначивании известной шутки Теккерея о сущности лисьей охоты: «невыносимые охотятся за несъедобными» («The unspeakable hunting for the uneatable»). Комментируя отвращение героя к такой охоте, Фаулз пишет: «Ему дела не было, что добыча несъедобна, ему была отвратительна невыносимость охотников» («Не did not care that the pray was uneatable, but he abhorrent the unspeakability of the hunters») Авторская речь осмеивает как банальное словоупотребление, так и банальные» прочно сложившиеся представления. Рассуждая о первичном наборе викторианских добродетелей -- «серьезности», «нравственной прямоте», «честности» и прочих «вводящих в заблуждение именованиях», Фаулз обобщает их в одном свойстве -- в «глубочайшем отсутствии юмор» {«profound humourlessness, called by the Victorians earnestness, moral rectitude, probity and a thousand other misleading names».

Ироническому эффекту в значительной мере способствует характер образности, присущей авторской речи. Один из принципов ее -- комическая усложненность, далеко отступающая от привычной формы метафор и сравнений. Выражение лица слуги героя, Сэма, напоминало опытном человека на скачках, который под видом скаковой лошади чует крысу, но крысой, боюсь сказать, был Сэм, а чуял он тонущий корабль» Метонимия «кривоногий человек» вместо «опытный жокей», фразеологизм «to smell a rat» и привычный образ крыс, покидающих тонущий корабль, сливаются в игре слов, создавая новый, причудливо иронический образ. Комментарий автора, отделенный от повествования только точкой с запятой, заключается неожиданным сравнением. В следующем за ним отдельном предложении автор уже говорит от собственного имени, в первом лице

Сравнения Фаулза нередко основаны на контрасте, возникающем от неожиданного сближения далеких понятий. Таковы, например, размышления автора о характерной для викторианцев идее, будто душа, подобная пленному белому воздушному шару, стремится ввысь, но вынуждена тащиться за телом, сравниваемым с животным (beast) и одновременно с испорченным непослушным ребенком [с. 319].

Аналогичный пример находим в главе 42, где читаем: «Изумление Сэма наводит на мысль, что истинным поприщем для его честолюбия должен был быть театр; он едва не уронил поднос; но это, конечно, было до Станиславского» [с. 298].

Ироничность тона авторских- комментариев усиливается оксюморонным сочетанием или столкновением слов, принадлежащих к разным стилистическим и смысловым рядам: «Серьезный кандидат в рай» («a serious candidate for paradise»); «набор добрых эксплуататоров» («a set of kind exploiters»).

Ту же ироническую функцию выполняют авторские неологизмы -- слова, отсутствующие в языковой традиции и отличающиеся необычностью комбинации языковых элементов.

На всем протяжении романа в авторских комментариях, кратких и распространенных, в авторских оценках поведения героев Фаулз играет возможностями языка, сближая противоположные понятия, разъединяя обычно неразделяемые, всемерно подчеркивая ироническое отношение к святыням викторианской Англии. Многосложный, противоречивый, насыщенный идеями и эмоциями образ автора -- едва ли не самый впечатляющий из всех образов романа.

Все, кто писал о романе «Женщина французского лейтенанта», неизменно обращали внимание на появление автора собственной персоной в поезде, везущем Чарльза в Лондон (глава 55). Сначала о нем говорится в третьем лице как о неизвестном бородатом спутнике, который внимательно всматривается в Чарльза. Потом Фаулз сбрасывает маску, признается, что изображает самого себя, что он размышляет о том, какой предпочесть конец. Таким образом, авторское вмешательство принимает крайнюю форму, подчеркнутую портретным сходством «бородатого спутника» в самого Фаулза. В предыдущих главах автор обращался к читателю то несколько официально, как Фильдинг, то более фамильярно, как Стерн, то с философской интонацией Теккерея. В данном случае авторское вмешательство имеет две особенности: Фаулз не обращается к читателю -- он изображает себя, допуская сознательный анахронизм, ибо автор не может включиться в события столетней давности. Так демонстрируется стремление найти как можно больше путей контакта с читателем, вместе с ним обсудить все сложности затронутых проблем.

Функция комментариев и текстовых отступлений связана с полисемией романа, которая состоит в том, что автор не только в первоначальном замысле, но и по окончании книги не может предложить окончательного решения поставленных проблем.

В текстовых комментариях коммуникация автор -- читатель представлена в чистом,, виде, т. е. как непосредственная беседа между Джоном Фаулзом и его читателем не только по поводу описываемых событий, характеров и их оценки, но и по поводу решения стоящих перед автором творческих задач, т. е. о самом романе. Это маркируется местоимениями первого и второго лица единственного и множественного числа, модальными глаголами, наличием структурных признаков вопросительности и повелительности. Например: «Вы считаете, что я преувеличиваю? <...> Меня можно проверить. <...> Те годы, о которых я пишу» [с 27]. Или в самом конце романа по поводу предложенных возможных окончаний романа: счастливого («хеппи энда») и открытого, неопределенного. «Вы не должны думать, что такой конец менее вероятен». В этих примерах: «Я» -- Джон Фаулз, «Вы» -- читатель романа [с. 418]. В терминах поэтики подобные отступления принято называть «обнажением приема».

Еще более резкое обнажение приема проявляется у Фаулза в несобственно прямой речи: передавая размышления Чарльза об опасностях дальнейших встреч с Сарой, автор сожалеет, что допустил смешение метафор, но «сваливает вину» на своего героя [с. 184].

Вполне эксплицитно обсуждает писатель стоящие перед ним задачи отступлении, занимающем целую главу. Так, например, глава 13 посвятив проблемам современного романа и творчества романиста, которые являются одновременно и предметом, и темой этой книги. Фаулз вводит читателя в свою творческую лабораторию и говорит о том, что он ни в коей мере не является тем всесведущим и всемогущим автором, какие мыслились в XIX в., что главы его романа напоминают эссе по разным вопросам, решения которых он и сам не знает, что Чарльза он понимает только потому, что изображает в нем самого себя.

Разнообразие стилистических и композиционных средств сочетается с единством прагматической функции -- читателю все время «подсовывается» ложные заключения, а информация, необходимая для понимания выбора, который делают герои, выдается очень маленькими дозами.

Во всем аппарате авторских комментариев неоднократно проскальзывает интерес Фаулза к философии экзистенциализма, понимаемой как стремление проникнуть во внутренний мир творческой личности, как этическая система и как протест человека против всего, что отнимает у неге свободу выбора жизненного пути (о симпатии к этой философии Фаулз неоднократно говорил в своих интервью). В соответствии с таким пониманием в романе описаны герои, борющиеся за сохранение своей индивидуальности, за свободу воли и выбора. Но и по отношению к экзистенциализму Фаулз остается на позициях иронического скептицизма. Так, он саркастически описывает Чарльза, возвращающегося в городок после свидания в лесу с Сарой и размышляющего о свободе воли, о своем твердом решении остаться на «свободно избранном» им пути благополучия и добродетели; тактика Сары, однако, полностью опрокидывает это решение [с. 184-187].

Заключение

Своеобразие поэтики романа состоит в том, что, постоянно вызывая читателя на сотворчество, Фаулз устанавливает с ним непосредственныый контакт, широко пользуясь такими коммуникативными единицами, нас текстовые и внетекстовые авторские комментарии, включая в эти последние разнообразные цитаты в виде эпиграфов и снабжая текст развернутым аппаратом сносок, частично документальных, которые создают у читателя впечатление большой научной достоверности читаемого.

Мы пытались показать, каким образом роман Фаулза повествует о духовном мире жителей викторианской Англии, о ее социальных устоях, культуре, о господствовавших тогда нравственных, религиозных, научных представлениях и порожденной ими психологии персонажей. На периферии романа появляются даже реальные исторические лица -- поэты Данте-Габриэль и Кристина Россетти. В многочисленных внетекстовых и текстовых комментариях собран огромный научно-публицистический, исторический, литературный материал, иллюстрирующий особенности эпохи. Это создает впечатление достоверности,подлинности.

Накапливая такой материал, Фаулз, однако, отказывается от исторического романа в его классической, скоттовской форме. История как таковая, воспроизведенная с педантизмом антиквара, может вызвать отвлеченный, умозрительный, но не эмоциональный интерес для людей XX в., вовлеченных в поток исторических изменений, Гораздо более стремительных и радикальных, чем все, которые им предшествовали. Современный романист может вызвать живой читательский интерес и сопереживание, лишь показывая, что, несмотря на огромные исторические сдвиги -- в социальном устройстве, материальной культуре, вкусах, в отношении к проблемам пола и морали,-- психология «обитателей» викторианской Англии не так уж сильно отличается от современной. Различие, как не раз повторяет Фаулз, проявлялось более в поведении, манере держаться, одеваться и говорить, в принятых речевых метафорах.

Параллели, неутомимо приводимые Фаулзом, вплоть до настойчивого подчеркивания изменений в смысле слов и их оттенков, установление современных соответствий понятиям старого времени приближают к читательскому сознанию эпоху, отдаленную от нынешней на 100 лет.

В изображении Фаулза болезненный конфликт, омрачивший отношения его героев, имеет двойственный характер. С одной стороны, он носит на себе отпечаток классовой и нравственной ограниченности викторианской эпохи и приводит к несчастным последствиям, которые в иных общественных условиях не могли бы возникнуть. С другой стороны, показывая и комментируя социальную обусловленность конфликта и тем самым создавая, в отличие от господствующей на Западе традиции, действительно исторический роман, Фаулз в то же время выводит этот конфликт за рамки чисто викторианские.

Для Фаулза -- это видно из всех его книг -- невоспитанность души, самососредоточенность есть устойчивая тема, отражающая устойчивость существенных социально-психологических структур. Меняются формы проявления этих «констант», они приводят к разным последствиям, но при ее подвижности и изменчивости они в сущности остаются постоянными причинами. Исторический роман Фаулза есть одновременно и роман философский, Строенный на осмыслении прошлого в неразрывной связи с предшествующими и последующими эпохами. История становится в нем необходимым ключом к пониманию современности и в то же время к пониманию сложнейших проблем самоопределения личности.

Соединяя чрезвычайную сложность и видимость простоты, серьезность мысли и легкость тона, сильное нравственное чувство и отсутствие традиционного морализирования, используя и пародируя художественные завоевания двух столетий, осмеивая викторианскую этическую узость XIX в. релятивизм XX в., Фаулз воссоздает характерные черты обеих эпох романе своеобразного, парадоксального историзма.

Библиография

Фаулз Д. Подруга французского лейтенанта. - М., «Правда»., 1990

Д. Фаулз Аристос (фрагменты из книги) // Филологические науки, 1981, № 5

Аникин Г.В. История английской литературы. - М., 1987

Жлуктенко Ю.В. Английский психологический роман ХХ века.- Киев, «Высшая школа», 1988

За и против человека: Идейно-эстетическая борьба в культуре запада 70-х годов. - М., Сов. писатель, 1980.

Ивашева В.В. Литература Великобритании ХХ века. - М., 1991

Ивашева В.В. Что сохраняет время? - М., 1979

Ивашева В. Английский реалистический роман Х1Х века в его современном звучании. - М., «Художественная литература, 1974

Михальская Н.П. Английский роман ХХ века. - М., 1975

Филюшкин С.Н. Современный английский роман. - Воронеж, издательство воронежского университета, 1988

Размещено на Allbest.ru