Однако историческая реальная основа поэмы Гомера не единственное проявление "истины" их как варианта "полезного". Весь текст "Илиады" до отказа насыщен сведениями географического, этнографического, астрономического, медицинского и иного характера, философскими сентенциями, теологическими справками, которые, растворяясь в художественном тексте поэм, тем не менее не утрачивают собственную познавательную ценность и самоцель. Сведения такого рода в гомеровском эпосе обладают одновременно многозначностью образа и единственным значением понятия, а потому, разделяя эстетическое ощущение "приятного", свойственного всему художественному произведению, всему эпосу в целом, сохраняют за собой характер "истинного", "полезного", "поучительного". Так, "истинны", т. е. достаточно точны и реальны, и вместе с тем в известной мере сюжетно самоцельны географические описания Гомера.

Действительно, камениста Итака, родина гомеровского Одиссея, о которой вскользь упоминает Елена, с городских стен Трои указывая Приаму на ахейских героев:

Муж сей, почтенный Приам, Лаэртид Одиссей многоумный,

Взросший в народе Итаки, питомец земли каменистой.

[Ил,, III, 200 -- 201]

Действительно, Коринф располагается близ моря, а на острове Эвбея некогда жили воинственные абанты:

Но народов эвбейских, дышащих боем абантов,

Чад Эретрии, Халкиды, обильной вином Гистиеи,

Живших в Коринфе приморском и в Диуме, граде высоком,

Стир населявших мужей, и народ, обитавший в Каристе,

Вывел и в бой предводил Элефенор, Ареева отрасль,

Сын Халкодонов, начальник нетрепетных духом абантов.

Он предводил сих абантов, на тыле власы лишь растивших,

Воинов пылких, горящих ударами ясневых копий

Медные брони врагов разбивать рукопашно на персях.

[Ил., II, 536--544]

О "нетрепетных духом" абантах, пылких воинах Эвбеи, что сражались копьем, упоминает вслед за Гомером Архилох (фрагмент 3):

В бое подобном они опытны боле всего --

Мужи владыки Эвбеи, копейщики славные...

Такого рода достоверными географическими и этнографическими сведениями, при всей своей краткости достаточно объемными, выделяющими основное, главное или примечательное, отличное, изобилует все эпическое повествование, но особенно многочисленны они во второй песни "Илиады", так называемом "Перечне кораблей":

Рать беотийских мужей предводили на бой воеводы:

Аркесилай и Леит, Пенелей, Профоенор и Клоний.

Рать от племен, обитавших в Гирии, в камнистой Авлиде,

Схен населявших, Скол, Этеон лесисто-холмистый;

Феспии, Грей мужей и широких полей Микалесса;

Окрест Илезия живших и Гармы и окрест Эритры;

Всех обитателей Гил, Элеон, Петеон населявших;

Также Окалею, град Медеон, устроением пышный,

Копы, Эвтрез и стадам голубиным любезную Фисбу,

Град Коронею, и град Галиарт на лугах многотравных;

Живших в Платее, и в Глиссе тучные нивы пахавших;

Всех, населяющих град Гипофивы, прекрасный устройством;

Славный Онхест, Посейдонов алтарь и заветную рощу;

Арн, виноградом обильный, Мидею, красивую Ниссу,

И народ, наконец, населявший Анфедон предельный.

С ним неслось пятьдесят кораблей, и на каждом из оных

По сту и двадцать воинственных юных беотян сидело.

Истинность всех географических отсылок: Фисба во взмахе голубиных крыл, пересеченная лесистая местность Этеона, виноградники Арны, каменистая почва Авлиды и т. д.-- проверил и подтвердил в свое время еще Страбон (I, р. 16, 25), для которого, кстати, сама сжатость географических характеристик Гомера, нередко выраженных одними эпитетами, служила доказательством их достоверности. "Истинные" географические сведения гомеровского эпоса не выпадают из общего хода повествования, не стоят особняком, но вливаются в общее движение художественной мысли, необходимы для реализации художественного замысла, выполняя роль индивидуальной эпической характеристики народов и племен.

Вместе с тем при всей несомненной спаянности, слитности "истины" и "вымысла" в поэмах Гомера "истинные" географические сведения сохраняют в них некую внутреннюю самостоятельность и информационную самозначимость. Именно это обстоятельство позволяет географическим данным в ткани художественного целого гомеровских поэм стать, в представлении древних, едва ли не разделом античного географического трактата, а Гомеру -- античным географом. "И это же свойство "истинных" сведений в пределах эпоса отличает географические данные Гомера от аналогичных данных более поздних авторов античной поэзии" [40, с. 117.].

О последнем подробно и убедительно говорит Страбон (1, р. 27): "Вообще-то нехорошо все, что касается поэзии Гомера, сводить в одно с поэзией других поэтов как в остальном, так и в тех географических делах, о которых сейчас идет речь, и не признавать за ними преимущества. Ведь если обратиться не к чему иному, а к "Триптолему" Софокла или к прологу "Вакханок" Еврипида, и сопоставить с тщательностью по отношению к тому же самому у Гомера, то легко заметить его превосходство или, по крайней мере, преимущество. Ибо, где требуется порядок в перечислении местностей, которые он упоминает, он соблюдает порядок как эллинских, так и отдаленных:

Оссу на древний Олимп взгромоздить, Пелион многолесный

Взбросить на Оссу они покушались, чтоб приступом небо

Взять...

[Od., XI, 315 -- 316]

Гера же, вдруг устремившись, оставила выси Олимпа,

Вдруг пролетела Пиерии холмы, Эмафии долы.

Быстро промчалась по снежным горам фракиян быстроконных,

Выше утесов паря и стопами земли не касаясь;

С гордой Афоса вершины сошла на волнистое море;

Там ниспустилася в Лемне, Фоасовом граде священном;

Там со Сном повстречалася, братом возлюбленным Смерти.

[Ил., XIV, 225 -- 231]

А в "Каталоге" он не называет города по порядку, потому что <в этом> нет необходимости; народности же -- по порядку. Точно так же и о местностях отдаленных:

Видел я Кипр, посетил финикиян, достигнув Египта,

К черным проник эфиопам, гостил у сидонян, эрембов;

В Ливии был, наконец...

[Od., IV, 83--85]

Это заметил и Гиппарх.

Они же <Софокл и Еврипид>, когда нужно изложить по порядку, один, говоря о Дионисе, приходившем к разным народам, а другой -- о Триптолеме, (перечисляющем) заселенные им Земли, располагают рядом местности, отстоящие далеко, близкие же -- разделяют. "Покинув полные золота земли Лидийцев, солнечные равнины Фригиян и Персов, я пришел к Бактрийским стенам, в холодную страну Мидян, в блаженную Аравию" [40, с. 116.]. Подобным образом поступает и Триптолем" [16, с. 19--29.].

По мысли Страбона, Гомер перед другими поэтами имеет определенные преимущества в точности географических знаний, реальности их, т. е. преимущество в "истине" [17, c. 31].

Ни Софоклу, ни Еврипиду не важны географические сведения о местностях сами по себе. Им нужно и важно создать впечатление огромной географической протяженности, на которой действуют их герои,-- Дионис и Триптолем. Географические данные они используют как художественный прием, подчиняют их определенной эстетической заданности, заставляют нести художественное содержание и тем способствовать воплощению этого содержания.

И у Софокла, и у Еврипида вымысел поглотил, растворил в себе "истину". Отсюда пренебрежение скрупулезной точностью описаний, свойственной Гомеру, нарочитое разъединение близкого и сближение по принципу противоположности: с юга на север, с севера вновь на юг; от тепла, избытка солнечных лучей Лидии и Фригии -- к холоду Мидии, а затем назад -- в счастливую, блаженную, согретую солнцем Аравию.

Теряется конкретное, реальное представление о пути, проделанном Триптолемом и Дионисом, но возникает чувство обширности, беспредельности, полноты охвата земель, а вместе с ним и чувство величия деяний героев.

Самостоятельной, самодовлеющей значимости реальные географические сведения в художественных произведениях послегомеровской литературы не имеют, да эта значимость им, произведениям с чисто образной структурой мышления, и не нужна.

К сходным выводам о взаимосвязи вымысла и истины в тексте "Илиады" и "Одиссеи" приводят также наблюдения над сведениями-поучениями в области медицины, в частности анатомии, диагностики болезней, терапии, хирургии, фармакологии и т. д.

Во всяком случае, в "Илиаде" курс ранней античной анатомии предстает едва ли не во всей своей полноте. В жестокой сече враги наносят друг другу чудовищные раны, и Гомер добросовестно и методически фиксирует их:

Гектор его копием улучает под челюсть, и зубы

Вышибла острая медь и язык посредине рассекла;

Он с колесницы падет и бразды разливает по праху.

[Ил., XVII, 617-619]

Несторов сын, обращенного тылом Фоона приметив,

Прянул и ранил убийственно: жилу рассек совершенно,

С правого бока хребта непрерывно идущую к вые,

Всю совершенно рассек; зашатавшися, навзничь на землю

Пал он, дрожащие руки к любезным друзьям простирая.

[Ил., XIII, 545--549]

Глухо броня зазвенела, под мощным ударом рассевшись;

С громом упал он, копье упадавшему в сердце воткнулось;

Сердце его, трепеща, потрясло и копейное древко;

Но могучесть в нем скоро Арей укротил смертоносный.

[Ил., XIII, 441 -- 444]

...и ударил оружием медным

Сильный Патрокл, и не праздно копье из руки излетело:

В грудь угодил, где лежит оболочка вкруг твердого сердца.

[Ил., XVI, 479-481]

Собственно говоря, подробное описание ранений, равно как и боев, составляет едва ли не большую часть "Илиады". И дело здесь не в жестокости, не в смаковании натуралистических подробностей, и даже не в ужасе перед войной, губящей все прекрасное. Война в представлении эпических героев и творца эпических поэм -- это жизненный труд, тяжелый и изнурительный, но такой же обыденный и привычный, как пахота и жатва. Время от времени он бывает необходим, и тогда оратай преображается в воина, чью храбрость во многом определяют раны, место и обстоятельство ранения. Отсюда пристальный интерес, при каких обстоятельствах и как один воин ранил или сразил другого. Недаром, рассказывая о битве за стену у ахейских кораблей, Гомер различает позорные раны трусов и доблестные храбрецов:

Многие тут из сражавшихся острою медью позорно

Были постигнуты в тыл, у которых хребет обнажался

В бегстве из боя, и многие храбрые в грудь, сквозь щиты их.

[Ил., XII, 427 -- 429]

И когда царь Крита Идоменей воздает хвалу мужеству Мериона, своего соратника, он опять-таки обращается к ранам в бою, способам и месту ранения:

Если б и ты, подвизаяся, был поражен иль устрелен,

Верно, не в выю тебе, не в хребет бы оружие пало:

Грудью б ты встретил копье иль утробой пернатую принял,

Прямо вперед устремившийся, в первых рядах ратоборцев.

[Ил., XIII, 288-291]

Интерес к ранениям и детальному рассмотрению их в эпосе художественно обоснован и эстетически значим.

Вместе с тем в эпических рассказах-отчетах об умерщвлении или ранении героя содержатся подчас подробности, место которым в специальных сочинениях по медицине и которые излишни при художественном определении почетного или позорного ранения. Так, чтобы составить представление о гибели Эхекла, достаточно знать, что Ахилл рассек ему череп, но излишне -- что кровь теплая и нагрела меч. Важно, что герои Алкафой и Девкалион встретили смерть лицом к врагу: один упал, пораженный копьем в сердце, другому срубил голову Ахилл,-- но не важно для установления храбрости каждого из них, что копейное древко, вонзившись в сердце, сотряслось от его биения и что при падении обезглавленного трупа из позвоночника выскочил мозг.

Подробности такого рода, будучи с медицинской точки зрения истинными, несомненно усиливают правдоподобие всего изображения в целом, всей сцены боя, заставляют поверить в реальность вымысла. Но этого мало. Рассказ о ране приобретает как бы самостоятельный смысл, анатомические подробности увлекают поэта и его слушателей "сами по себе", иначе -- своим медицинским аспектом. "Не будь и слушателям и сказителю подобные медицинские "излишества" важны и нужны, едва ли они вошли бы в эпос, а Гомер, возможно, не упрочил бы за собой в древности славу опытного врачевателя и всемудреца" [32, с. 100].

Когда знакомишься с греческим героическим эпосом, то не только узнаешь, что у греков в войске, осаждавшем Трою, были опытные врачи, удачно излечивавшие раны, но и получаешь своего рода медицинскую инструкцию по врачеванию этих ран, изложенную убедительно и неназойливо подробно.

Вот изображение того, как врачует рану друг Ахилла, ахейский герой Патрокл:

...под грудь подхвативши, повел он владыку народов

К сени; служитель, узрев их, тельчие кожи раскинул.

Там распростерши героя, ножом он из лядвеи жало

Вырезал горькой пернатой, омыл с нее теплой водою

Черную кровь и руками истертым корнем присыпал

Горьким, врачующим боли, который ему совершенно

Боль утоляет; и кровь унялася, и язва иссохла.

[Ил., XI, 842--848]

Действия Патрокла осенены авторитетом мудрого кентавра Хирона (Ил., XI, 831--833), его и Ахилла наставника, а потому неоспоримы и нормативны.

А вот являет свое искусство Махаон, сын бога-врача Асклепия:

Язвину врач осмотрел, нанесенную горькой стрелою;

Выжал кровь и, искусный, ее врачевствами осыпал,

Силу которых отцу его Хирон открыл дружелюбный.

[Ил., IV, 217 -- 219]

Наконец, представление о том, как готовили или, точнее, из чего составляли лечебную утоляющую жажду и подкрепляющую силы смесь дают следующие строки "Илиады":

Им Гекамеда кудрявая смесь в питие составляла,

Прежде сидящим поставила стол Гекамеда прекрасный,

Ярко блестящий, с подножием черным; на нем предложила

Медное блюдо со сладостным луком, в прикуску напитка,

С медом новым и ячной мукою священной;

Кубок красивый поставила, из дому взятый Нелидом...

В нем Гекамеда, богиням подобная, им растворила

Смесь на вине прамнийском, натерла козьего сыра

Теркою медной и ячной присыпала белой мукою.

Так уготовя напиток составленный, пить приказала.

[Ил., XI, 624, 328 -- 632, 638--641]

Питье приготовлено на прамнийском вине; в него входят тертый козий сыр, ячная мука или крупа, добавляется по вкусу мед. Питье заедают луком. Фармакологическая сторона ингредиентов рецепта и в наши дни ясна, понятна, приемлема.

Подобного рода "истина", иначе -- полезные сведения, поучения в поэмах Гомера встречаются едва ли не по всем отраслям знаний.

Приведем еще несколько примеров.

Так, из гомеровского эпоса следует, что сок смоковницы обладает вяжущим свойством и пригоден как средство для свертывания молока:

Язву Пеан врачевством, утоляющим боли, осыпав,

Быстро его исцелил, не для смертной рожденного жизни.

Словно смоковничий сок, с молоком перемешанный белым,

Жидкое вяжет, когда его быстро колеблет смешавший,--

С равной Пеан быстротой исцелил уязвленного бога,

[Ил., V, 900 -- 904]

что при бросании камня для силы удара расставляют ноги, создавая тем самым большую устойчивость:

Стал он (Гектор) у самых ворот и, чтоб не был удар маломочен,

Ноги расширил и, сильно напрягшися, грянул в средину...

[Ил., XII, 467-458]

и что над деревянным брусом, прежде чем он станет притолокой в дверях богатого дома, производят ряд совершенно конкретных плотницких операций/

Из вышеприведенных строк послегомеровская художественная литература использовала бы только одну первую, заимствовав из двух других лишь эпитет "гладкая": гладкая притолока из дуба на острове каменистом и почти безлесном говорит о зажиточности хозяина дома. Вопрос же о том, кто и как сделал притолоку гладкой, никогда бы не возник перед поэтами более поздней поры сам по себе, без настоятельной к тому необходимости со стороны общего хода образной мысли.

В свою очередь, научная литература, напротив, восприняла бы, очевидно, лишь две последние строки и как несомненную истину конкретизировала их содержание, введя массу дополнительных подробностей. Только истина, только то, как протекал процесс обработки дерева, интересовала бы этот род литературы, эту систему человеческого мышления. Поэмы Гомера органично соединяют в себе и то и другое -- и истину, и вымысел. Истина -- рассказ о процессе обработки дерева под притолоку -- введена в поэму вымыслом и должна пояснить, сколь богата и знаменательна была вымышленная притолока в вымышленном доме, если над ней так долго и "истинно", с соблюдением всех правил искусства, трудился опытный плотник. И одновременно истина наделяет вымысел гомеровских поэм оставляющим в заблуждении правдоподобием: если так реальна гладкоотесанная дубовая притолока дома, о производстве которой в подробностях известно все, и это "все" -- истина, то почему должен быть менее реален, истинен весь дом и его хозяин Одиссей со всеми своими странствиями? Истина предстает почти вымыслом" и вымысел почти истиной. Помимо "истин", непосредственно связанных с фактами бытия, гомеровский эпос поставляет и "истины" духовные, "истины" отражения и преломления бытия в сознании людей, "истины" античной философии в различных ее аспектах: физические, этико-психологические, теологические.

В "Илиаде", рассказывая, как обманутые речью Агамемнона ахейцы устремились к кораблям, чтобы плыть домой, Гомер вводит сравнение:

Встал, всколебался народ, как огромные волны морские,

Если и Нот их и Эвр, на водах Икарийского понта,

Вздуют, ударивши оба из облаков Зевса владыки;

Или как Зефир обширную ниву жестоко волнует,

Вдруг налетев, и над нею бушующий клонит колосья;

Так их собрание все взволновалося...

Гомеровское сравнение ведет к восприятию явления сразу в нескольких плоскостях. Ветер и облака создают картину волнения на море, рождают образ огромных мятущихся морских волн и вместе с тем -- человеческих толп. С художественным образом сопряжен момент логической информации, момент "истинного" знания, научной аксиомы, для нас теперь трудно различимый, почти скрытый, но для древних необычайно ясный: ветры дуют из облаков. Последнее для ранней античности имеет значение исходного и первостепенного научного открытия. Схолии к Эсхилу свидетельствуют: "Ветры, по учению Анаксагора, возникают из земли, по Гомеру же, "из_ туч отца Зевса,,. Но Анаксагор говорит о материальной причине ветров, Гомер же о деятельной" [66, с. 101--121.].

Причина возникновения ветра -- актуальный вопрос античной физики, и решают его равно компетентно философ Анаксагор и поэт Гомер.

Итак, ветры дуют из облаков, но -- из облаков владыки Зевса. И если принять во внимание, что одним из постоянных эпитетов Зевса является "облако", или "тучегонитель" (Ил., I, 517, 560 и др.), то окажется, что дуют они и по воле Зевса, т. е. дуновение их так или иначе направляет Зевс. Причем не Зевс -- абстракция, но вполне реальный и грозный метатель молний, царь богов и людей, обитающий на вполне реальном Олимпе. Для древнего поэта одинаково ясно, что ветры дуют из облаков и что облака -- проявление мощи Зевса.

Смешались, объединились мифологический образ, совпадающий со значением ("тучегонитель" Зевс гонит тучи), расширенное логическое понятие (ветер дует из облаков) и поэтический многозначный образ народных толп-волн. Смешались, объединились научная физическая истина, художественный поэтический вымысел и мифологический вымысел-истина. И подобных примеров в эпосе немало.

Теперь об "истинах" гомеровского эпоса в сфере этической. Речь пойдет о сентенциях почти того же порядка, что и знаменитые сентенции Феогнида, о которых Плутарх сказал: "Мы знаем жертвоприношения без плясок и флейт, но не знаем поэзии без сказок и выдумки. А поэмы Эмпедокла и Парменида, сочинения о животных Никандра и гномические изречения Феогнида -- все это произведения, которые взяли взаймы у поэзии размер и высокий стиль, словно телегу, чтобы не ходить пешком" [66, с. 124].

По мнению древних, сентенции Феогнида лишены вымысла, истинны и в силу этого могут быть поставлены в один ряд с философскими сочинениями Эмпедокла и Парменида, т. е. сопричастны понятийно-логическому мышлению. Но моральные сентенции Феогнида и Гомера близки как тематически, так и по внутренней структуре, по типу мышления, по той основной цели, которую они преследуют, -- научить, принести пользу.

С умыслом добрым тебя обучу я тому, что и сам я,

Кирн, от хороших людей малым ребенком узнал,--

[Феогнид. Элегии, 27 -- 28]

обещает Феогнид [63, с. 241].

"Слушать советы полезно", утверждает устами мудрого Нестора Гомер (Ил., 1, 274).

Оба они, и Феогнид и Гомер, действительно учат часто одному и тому же, советуют одно и то же:

Знает ли кто из людей, устремляясь к задуманной цели,

Что достижение даст -- благо иль тяжкое зло?

Часто мы думаем зло сотворить,-- и добро совершаем;

Думаем сделать добро,-- зло причиняем взамен.

И никогда не сбывается то, чего смертный желает.

Жалко-беспомощен он, силы ничтожны его.

[Феогнид. Элегии, 135 -- 140]

Гомеровский Зевс -- коням Ахилла:

Ах, злополучные, вас мы почто даровали Пелею,

Смертному сыну земли, не стареющих вас и бессмертных?

Разве, что вы с человеками бедными скорби познали?

Ибо из тварей, которые дышат и ползают в прахе,

Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека.

[Ил., XVII, 443 -- 447]

И еще. На этот раз отнюдь не пессимистическое:

Вредно вином упиваться сверх меры. Но ежели люди

С разумом пьют,-- от вина польза одна, а не вред.

[Феогнид. Элегии, 211--212])

Гомер в лице Диомеда советует:

Ныне предайтесь покою, но прежде сердца ободрите

Пищей, вином: вино человеку и бодрость и крепость.

[Ил., IX, 705 -- 706]

Советы, поучения Гомера, как и Феогнида, для человека ранней античности -- "истина", ценная, важная в своем едином и единичном значении, а потому "научная", т. е. отмеченная печатью понятийно-логического мышления.

Вместе с тем и у Феогнида, отчасти, и у Гомера, особенно и прежде всего, понятийно-логическая сторона поучений не стоит особняком, не выпадает из художественного целого, но входит в это целое, растворяется в нем.

Так, в первой сентенции Гомера мысль о беззащитности, слабости человека перед силами мирозданья, поданая как "истина" ("истинно в целой вселенной несчастнее нет человека"), акцентируется, подкрепляется образом "тварей, которые дышат и ползают в прахе"; а безотносительная "истина" о вине, сентенция вторая, расширяет образ Диомеда как эпического героя не только храброго, но и умудренного опытом.

Этические "истины" гомеровских поэм -- ряд неоспоримых правил, обязательных к исполнению и руководству в делах и поступках.

Еще несколько примеров.

Ответ Агамемнона на просьбу о захоронении мертвых, павших в бою:

Что до сожжения мертвых, нисколько тому не противлюсь.

Долг -- ничего не щадить для окончивших дни человеков,

И умерших немедленно должно огнем успокоить.

[Ил., VII, 408 -- 410])

"Умерших огнем успокоить" нужно, должно. В устах Агамемнона слова о долге перед умершими обретают смысл этического предписания, выходящего за рамки художественного образа и потому удерживающего свое изначальное содержание.

Тот же Агамемнон, ободряя воинов перед боем, излагает им "истину" о преимуществах храбрости; излагает так, как это могло быть в "Этике" Аристотеля или любом другом научном трактате:

Будьте мужами, друзья, и возвысьтеся доблестным духом;

Воина воин стыдися на поприще подвигов ратных!

Воинов, знающих стыд, избавляется боле, чем гибнет;

Но беглецы не находят ни славы себе, ни избавы!

[Ил., V, 529 -- 532]

В поэме Гомера немало точных психологических наблюдений. И когда, выдвигая условия перемирия, гомеровский Менелай говорит о неустойчивости, подвижности незрелых умов молодежи и о мудрой осмотрительности старцев, в его словах непреложность факта, психологическая "истина":

Пусть призовут и Приама владыку, да клятву положит

Сам (а сыны у него напыщенны, всегда вероломны):

Да преступник какой-либо Зевсовых клятв не разрушит:

Сердце людей молодых легкомысленно, непостоянно;

Старец, меж ними присущий, вперед и назад прозорливо

Смотрит, обеих сторон соблюдая взаимную пользу.

[Ил., III, 105--110]

Среди разного рода гомеровских "истин" значительное место занимают "истины" теологические.

Представления о божестве, его сущности, его бытийственной и космической роли в глазах верующего человека не могут не быть "истинными", т. е. соответствующими правде жизни. А потому, например, местонахождение Тартара и само изображение Тартара у Гомера есть не что иное, как религиозная, теологическая "истина":

Или восхичу его и низвергну я (Зевс) в сумрачный Тартар,

В пропасть далекую, где под землей глубочайшая бездна:

Где и медяный помост, и ворота железные, Тартар,

Столько далекий от ада, как светлое небо от дола!

[Ил., VIII, 13--16]

Однако в "Илиаде" рассказ о Тартаре имеет не только "истинный", информационный, но и художественный смысл: ужасы далекого сумрачного Тартара, из которого нет выхода, живописуют, подчеркивают гнев Зевса, мощь бога, жуткую реальность его угроз.

И еще аспект мифологический: Тартар не мог бы стать "истиной" даже для религиозного грека гомеровской поры, если бы в его сознании вымышленный Тартар не представлялся реально существующим.

Таковы в гомеровском эпосе пути, на которых формируется и закрепляется связь между логическим понятием, художественным образом и образом мифологическим, связь между истиной и вымыслом.

Между тем вымысел в поэмах Гомера правдоподобен не только вследствие сращения с истиной, но и потому, что строение его подчинено закономерностям правдоподобия, выявленным применительно к послегомеровской поэзии античной теорией искусства и сформулированным Аристотелем. Вымысел гомеровской поэмы -- это "возможное согласно вероятности или необходимости и невозможное, но правдоподобное".

По вероятности или необходимости возможно большинство из того, о чем рассказывает Гомер.

По необходимости возможна кровопролитная война между ахеянами и троянами: совершается воля Зевса (Ил., I, 5), пожелавшего избавить Землю от переизбытка людского множества. По вероятности возможен гнев Ахилла, открывающий первую песню "Илиады": эпический гнев, проявление силы, мужества, доблести постоянно сопутствует герою на всем его жизненном пути. По вероятности или по необходимости возможны сцены и обстоятельства, сопровождающие этот гнев: по вероятности -- приход жреца Хриса, молящего ахейцев о выкупе за дочь, угрозы Агамемнона, не пожелавшего лишиться красивой наложницы, печальное возвращение старца, его мольбы к Аполлону и внимание божества к своему оскорбленному жрецу; по необходимости -- месть Аполлона, внявшего моленьям, его незамедлительная расправа с обидчиками, и т. д.

Невозможного, но правдоподобного в эпосе значительно меньше. Невозможно кое-что из того, что относится к эпическому идеалу, и отчасти то, что утверждается общественным мнением. Невозможна сила Гектора и Ахилла, которые легко поднимают камни и отодвигают воротный засов такой величины, что их не могут в одиночку ни отодвинуть, ни поднять ни эпические современники героев, ни тем более "живущие ныне" (Ил., XII, 445--450; XXIV, 452-- 456). Вместе с тем "невозможная" сила Гектора и Ахилла для эпического сказителя и его слушателей правдоподобна. И Ахилл, и Гектор -- великие богатыри, лучшие воины ахейского и троянского ополчения. Отсюда их преимущества перед современниками, в частности в физической силе. И Ахилл, и Гектор жили в далекие героические, не сравнимые с настоящим времена, когда все было иное, все было лучше; отсюда их превосходство и над "живущими ныне". А потому особая сила обоих героев в эпическом повествовании правомерно мыслится безусловно реальной и достоверной.

О сложившемся общественном мнении как невозможном, но правдоподобном, с которым нельзя не считаться, упоминает Гомер:

Первым строем начальствовал пестродоспешный Менесфий,

Сперхия сын, реки пресловутой, от Зевса ниспадшей:

Тайно его Полидора, прекрасная дочерь Пелея,

С Сперхием бурным родила, жена, сочетавшаясь с богом;

Но, по молве, с Периеридом Бором, который и браком

С нею сопрягся торжественно, выдав несметное вено.

[Ил., XVI, 173-178]

Происхождение Менесфия подано в двух версиях. По одной, и ее разделяет Гомер, Менесфий -- сын бога Сперхия, подругой -- сын смертного. Вторая версия для Гомера неприемлема, "невозможна". Но хотя Гомер убежден в противном, версия эта не обойдена молчанием: как всякая версия, источник которой молва, общественное мнение, она правдоподобна и потому имеет право на существование.

Античные критики и теоретики литературы, как правило, преувеличивали момент невозможного в вымысле гомеровского эпоса и делали это обычно за счет эпического мифологизма. Последнее понятно. Мифологическое сознание, пронизывающее поэмы, без учета и осмысления особенностей которого судить о путях строения эпического вымысла нельзя, с точки зрения античной литературной критики,-- чуждый, досадный и незаслуживающий внимания анахронизм. В результате невозможным в вымысле эпоса оказывается едва ли не все то, в чем эпический сказитель и его слушатели видели возможное, необходимое, вероятное.

Для Лукиана 19, например, "невозможны" быстрота бега мифических коней Эрихфония (Ил., XX, 219--229) и сила Зевса, обещающего на одной цепи поднять море и землю (Ил., VIII, 23--27), для Аристотеля 20 -- помощь Афины и вмешательство Посейдона при высадке Одиссея на Итаку.

Таким образом, эпический вымысел гомеровской поэзии -- вымысел особый, в котором "ложь" срослась с "истиной", и каждый факт такого вымысла может рассматриваться одновременно как "ложь", построенная с соблюдением закономерностей художественного вымысла послегомеровской поэзии, и как "истина" античной науки и эпико-мифологического сознания.

Глава II. Изложение Троянской войны в "Илиаде"

2.1 Последний год Троянской войны. Описание войны по Гомеру

По своему названию "Илиада" должна быть поэмой об Илионе (Илион -- другое название Трои). Но в действительности содержание поэмы гораздо ?же этого названия: в ней рассказывается только об одном эпизоде из десятилетней греко-троянской войны. Сюжет поэмы точно определяется ее начальными стихами:

Гнев воспевай, о богиня, Пелеева сына Ахилла, --

Гнев тот проклятый, принесший ахейцам несчетные беды.

Поэт обращается к богине, т. е. к музе, прося осенить его своим вдохновением и подсказать ему содержание песни: это -- песнь о гневе Ахилла.

О причине этого гнева рассказывается в первой песни "Илиады". Троянцы уже десятый год выдерживают осаду ахейского (греческого) войска, расположившегося лагерем на равнине между городом и морем перед вытащенными на берег кораблями. Ахейцы грабят и разоряют близлежащие поселения, уводят оттуда пленников. При взятии одного города захватили в плен Хрисеиду, дочь жреца Аполлона Хриса. Ее отдали в качестве почетного дара Агамемнону. Несмотря на просьбы отца, принесшего "несметный" выкуп, Агамемнон не только отказался вернуть пленницу отцу, но грубо прогнал и оскорбил его. По молитве обиженного жреца бог Аполлон разгневался на ахейцев и наслал на них мор. Его невидимые стрелы носились по лагерю, повергая воинов насмерть. Ахилл, чтобы выяснить причину бедствия, созвал сходку, и прорицатель Калхант открыл вину Агамемнона и указал на необходимость удовлетворить просьбу Хриса. Рассерженный этим Агамемнон обратил свой гнев на Ахилла и заявил, что взамен Хрисеиды возьмет себе Брисеиду, отняв ее у Ахилла, которому она была отдана войском в качестве почетного дара. Возмущенный этим Ахилл хотел защитить свое право силой, но его удержала богиня Афина. Тогда Ахилл заявил, что он со своими мирмидонянами не будет больше принимать участия в боях, и удалился в свою ставку.

Не был уже ни в советах, мужей украшающих славой.

Не был ни в грозных боях; сокрушающий сердце печалью,

Праздный сидел; но душою алкал он и брани и боя.

[Ил. I, 490 -- 492].

После этого, чтобы умилостивить бога, были совершены жертвоприношения. Агамемнон отправил Хрисеиду к отцу, а у Ахилла была взята Брисеида. По просьбе оскорбленного Ахилла богиня Фетида, его мать, отправившись на Олимп, добились у Зевса обещания покарать Агамемнона и ахейское войско за обиду, нанесенную ее сыну. Песнь заканчивается описанием пира богов.

Во второй песне рассказывается о том, как Агамемнон, под влиянием внушения Зевса во сне, решил начать сражение с троянцами, но прежде хотел испытать настроение воинов, предложив им вернуться на родину. Воины поняли это предложение в прямом смысле и всей массой устремились к кораблям. В связи с этим разыгрался уже изложенный нами выше эпизод с Ферситом. Конец песни составляет подробное перечисление ахейских кораблей ("каталог кораблей") и краткий перечень сил троянцев.

Начиная с третьей песни описываются бои. Троянцы выступают против греков под предводительством Гектора, сына Приама. Однако Парис предлагает заменить общее сражение единоборством и вызывает на бой любого из ахейцев. Вызов принимает муж Елены Менелай. На время единоборства заключается перемирие, которое освящается Жертвами. Троянские старейшины наблюдают за боем с башни, и Елена, подошедшая к ним, называет ахейских героев. Между тем Менелай повергает на землю противника, но богиня Афродита окутывает Париса облаком и переносит его в Трою, в опочивальню Елены. Менелай же, не понимая, куда исчез Парис, тщетно ищет его по полю.

Старцы, лишь только узрели идущую к башне Елену.

Тихие между собой говорили крылатые речи:

"Нет, осуждать иевозможно, что Трои сыны и ахейцы

Брань за такую жену и беды столь долгие терпят:

Истинно, вечным богиням она красотою подобна!

Но, и столько прекрасная, пусть возвратится в Гелладу;

Пусть удалится от нас и от чад нам любезных погибель!".

Так говорили; Приам же ее призывал дружелюбно:

"Шествуй, дитя мое милое! ближе ко мне ты садися.

Узришь отсюда и первого мужа, и кровных, и ближних.

Ты предо мною невинна; единые боги виновны:

Боги с плачевной войной на меня устремили ахеян".

[Ил. III, 154 -- 165]

В это время (начало IV песни) Зевс предлагает богам обсудить вопрос о возвращении Елены Менелаю. Богиня Афина, желая погубить троянцев, побуждает одного из троянских союзников Пандара пустить стрелу в Менелая и тем нарушить перемирие. Рана не опасна, но нарушение перемирия вызывает негодование ахейцев, они бросаются на троянцев, и бой возобновляется, причем боги подстрекают противников.

Будет некогда день, как погибнет высокая Троя,

Древний погибнет Приам и народ копьеносца Приама.

[Ил. IV, 164 -- 165]

Пятая песнь почти целиком посвящена рассказу о подвигах греческого героя Диомеда. Он убивает многих троянцев, в том числе Пандара, тяжело ранит камнем троянского героя Энея. На помощь Энею прилетает его мать, богиня Афродита, и выносит его с поля битвы. Диомед преследует ее и, не считаясь с тем, что перед ним богиня, ранит ее в руку. Наконец, он ранит и самого бога войны Ареса.

Греки имеют явный перевес в бою (VI песнь). Поединок троянского героя Главка с Диомедом прекращается, когда они убеждаются из разговора, что их отцы были связаны узами гостеприимства. Гектор, видя, что для борьбы с врагами одних человеческих сил недостаточно, отправляется в город и побуждает мать свою Гекубу с другими женщинами молить богиню Афину об отвращении гибели от города. Попутно он заходит к Парису, чтобы пристыдить его и побудить к участию в битве. Кстати, он хочет повидаться с супругой Андромахой и взглянуть на младенца-сына Астианакта, но не застает ее дома и встречается с ней при выходе, у Скейских ворот. Эта встреча описана в знаменитой сцене их свидания (VI, 390 -- 496).

После возвращения Гектора успех начинает склоняться на сторону троянцев (VII). Гектор вызывает ахейцев на единоборство. По жребию против него выступает Аякс, сын Теламона. Единоборство, однако, прерывается ввиду наступления ночи, и бойцы обмениваются подарками. Заключается перемирие для погребения убитых. Ахейцы окружают свой лагерь стеной и рвом.

На следующий день (VIII песнь), наконец, исполняется обещание Зевса, и троянцы наносят поражение ахейцам. Тщетно Диомед, Тевкр и другие пытаются остановить троянцев. Троянцы с Гектором во главе располагаются станом у стены греческого лагеря. Под влиянием неудачи Агамемнон сознает, какую ошибку совершил он, обидев Ахилла (IX песнь), и, по совету друзей, отправляет к нему посольство с тем, чтобы склонить его к примирению. Однако оскорбленный Ахилл остается непреклонным, и посольство удаляется, не достигнув цели. В ту же ночь (X песнь) Диомед с Одиссеем отправляются в разведку, пользуясь темнотой. В поле они захватывают троянского лазутчика Долона. Выведав у него расположение троянских сил и важную новость о прибытии на помощь троянцам фракийского царя Реса с его чудесными конями, они проникают в стан троянцев и, перебив двенадцать их союзников и самого Реса, на его знаменитых конях благополучно уезжают в свой лагерь.

С наступлением дня возобновляется бой (XI песнь), в котором Агамемнон совершает великие подвиги, а другие воители ему помогают. Однако троянцы энергично наступают, и многие из греческих вождей -- в том числе Диомед, Одиссей, Агамемнон и другие -- ранены и покидают сражение. Ахилл, видя это, посылает своего друга Патрокла узнать о положении дела. Греки защищаются в своем лагере, а троянцы теснят их со всех сторон (песнь XII). Гектор огромным камнем пробивает ворота и врывается в лагерь. Тайно от Зевса грекам начинает помогать Посейдон (песнь XIII). Ожесточенная битва разгорается в самом греческом лагере.

В то время как греческие вожди совещаются (XIV), богиня Гера увлекает Зевса ко сну. Пользуясь этим, Посейдон ободряет греков. Аякс поражает камнем Гектора, но его выносят из боя друзья. Грекам удается выбить троянцев.

Быстро под ними земля возрастила цветущие травы,

Лотос росистый, сафран и цветы гиакинфы густые.

[Ил. XIV, 347 -- 348]

Зевс, пробудившись от сна, понимает коварство Геры, приказывает всем богам воздержаться от помощи грекам и дает троянцам возможность получить решительный перевес (XV). Гектор снова врывается в лагерь и поджигает один из кораблей. С трудом его сдерживает Аякс, сын Теламона. Патрокл рассказывает Ахиллу о печальном положении греков и просит у него разрешения выступить на помощь им (XVI).

Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду,

Плачась на жребий печальный, бросая и крепость и юность.

[Ил. XVI, 856 -- 857]

Ахилл разрешает ему отразить троянцев от греческого лагеря, но строго наказывает не увлекаться победой и не удаляться от лагеря, а скорее вернуться в свой стан. Для большего успеха он дает ему свои доспехи. Троянцы, видя эти доспехи, принимают Патрокла за Ахилла. Загорается ожесточенный бой. Патрокл, увлеченный успехом, забывает о наказе Ахилла и подступает к стенам Трои. Однако троянцы, воодушевляемые Аполлоном, окружают его и даже ранят. Наконец, против него выходит Гектор. Единоборство их кончается смертью Патрокла. Борьба закипает вокруг его тела (XVII). Гектор снимает с убитого доспехи, хочет овладеть его телом, но его защищают, хотя и с трудом, Менелай, Аякс и другие. Сын Нестора Антилох приносит Ахиллу весть о смерти Патрокла (XVIII). Ахилл горько плачет о смерти друга и проклинает свой неумеренный гнев, стоивший ему такой потери. Его утешает мать, богиня Фетида. Но он теперь думает только о мщении за друга, и гнев его обращается на Гектора. Ахилл рвется в бой, но не имеет доспехов, так как свои отдал Патроклу. Он выходит безоружный на вал и громким криком устрашает троянцев. Греки, пользуясь этим, уносят тело Патрокла с места битвы.

Богиня Фетида отправляется в кузницу бога Гефеста, и тот по ее просьбе выковывает для Ахилла новые доспехи. В поэме подробно описывается работа Гефеста, но более всего поэт останавливается на описании щита, на котором в рельефном виде представлен ряд бытовых сцен, дающих нам представление о мирной и трудовой жизни гомеровского времени (XVIII, 481 -- 608). К утру следующего дня оружие готово, и Фетида приносит его Ахиллу (XIX). Ахилл примиряется с Агамемноном и принимает от него дары. После этого он облекается в новые доспехи и выезжает на бой. Один из коней, запряженных в его колесницу, чудесным образом предвещает ему близкую смерть. Но это не останавливает его, так как все мысли его только о том, чтобы исполнить свой долг по отношению к убитому другу.

Начинается новый бой. Зевс на этот раз разрешает богам принять участие в сражении смертных (XX). Ахилл избивает огромное множество троянцев и всюду ищет Гектора, но тот, по внушению Аполлона, уклоняется от встречи с ним. Часть троянцев бежит к городу, часть -- к реке Ксанфу (XXI). У реки их настигает Ахилл и жестоко избивает троянцев, заваливая трупами русло реки. Бог реки, негодуя на осквернение своих вод, поднимается против Ахилла. Но на помощь приходит Гефест и, паля реку своим огнем, заставляет Ксанфа смириться, Уцелевшие троянцы спасаются за стенами города. Загорается битва и между богами (XXI, 385 -- 513). Аполлон, чтобы защитить Гектора, принимает вид троянца Агенора и, привлекая к себе внимание Ахилла, заставляет его отойти далеко в сторону от поля битвы. Наконец обман обнаруживается, и Ахилл устремляется на поиски Гектора (XXII).

... к нему Ахиллес приближался,

Грозен, как бог Эниалий, сверкающий шлемом по сече.

Ясень отцов пелионский на правом плече колебал он

Страшный; вокруг его медь ослепительным светом сияла,

Будто огнь пылающий, будто всходящее солнце.

Гектор увидел, и страх его обнял.

[Ил. XXII, 131 -- 136]

Старец Приам и мать Гекуба тщетно умоляют сына укрыться за стенами города. Гектор остается один. Чувство чести не позволяет ему уклониться от боя. Однако, когда Ахилл приближается к нему, его охватывает ужас. Он обращается в бегство. Ахилл преследует его. Трижды они обегают вокруг городских стен.

Сильный бежал впереди, но преследовал много сильнейший,

Бурно несясь; не о жертве они, не о коже воловой

Спорились бегом: обычная мзда то ногам бегоборцев;

Нет, об жизни ристалися Гектора, конника Трои.

[Ил. XXII, 158 -- 161]

Тут Зевс, наблюдавший за этой борьбой, бросает на весы два жребия. Жребий Гектора потянул книзу. Аполлон должен покинуть Гектора. На помощь Ахиллу приходит Афина. Приняв вид одного из братьев Гектора, Деифоба, она притворно ободряет Гектора принять бой. Но, когда копье Ахилла перелетает через Гектора, Афина становится невидимой и возвращает копье ахейскому герою, копье же Гектора отскакивает от щита Ахилла, и тот вторым ударом повергает Гектора на землю. Гектор умоляет Ахилла отдать его тело родным для погребения, но тщетно. Умирая, он предвещает Ахиллу скорую гибель от стрелы Париса и Аполлона. Однако ничто не может остановить озлобленного и жаждущего мести Ахилла. Он привязывает тело Гектора за ноги к своей колеснице и волочит его по полю. Троянцы, в числе их Приам и Гекуба, видят все это со стены. Их громкие вопли долетают до слуха Андромахи. Она бежит на башню и, увидев эту ужасную картину, падает без чувств. Песнь кончается плачем Андромахи (XXII, 477 -- 514).

Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он

Бросил два жребия смерти, в сои погружающей долгий.

Жребий один Ахиллеса, другой Приамова сына.

Взял посредине и поднял: поникнул Гектора жребий,

Тяжкий к Аиду упал.

[Ил. XXII, 209 -- 213]

Убийством Гектора и последовавшим затем надругательством над его прахом месть Ахилла удовлетворена. Но тело Патрокла остается еще непогребенным, и тень его, явившись Ахиллу во сне, просит о скорейшем погребении. В XXIII песни описывается погребение Патрокла с жертвоприношением троянских пленников и с играми в честь погибшего. В этих состязаниях принимают участие все главнейшие ахейские герои.

Последняя (XXIV) песнь "Илиады" описывает, как старец Приам, по внушению богов, сам отправляется ночью в ахейский лагерь, чтобы выкупить тело сына. Его сопровождает бог Гермес. Трогательная речь Приама, который напоминает Ахиллу о его собственном отце, действует на ахейского героя, еще недавно свирепствовавшего и жаждавшего крови. Только тут смиряется гнев Ахилла. Он отдает труп Гектора и даже обещает троянцам перемирие на двенадцать дней для того, чтобы они могли похоронить его с почетом. Эта сцена, в которой с потрясающей силой изображается горе отца, вынужденного целовать руки убийцы собственного сына, полна глубокого драматизма и принадлежит к числу замечательнейших созданий мировой литературы.

В ноги упав, обымает колена и руки целует, --

Страшные руки, детей у него погубившие многих.

[Ил. XXIV, 478 -- 479]

Описанием погребения Гектора заканчивается вся поэма.

Таким образом, время действия в "Илиаде" охватывает 51 день. Но из этого числа надо вычесть те дни, в которые события не изображаются, о них только упоминается (чума в стане ахейцев, пир олимпийцев у эфиопов, погребение героев в VII песни, надругательство Ахилла над Гектором, приготовление дров для костра Гектора). Насыщенными действием оказываются только дни 1-й (отказ Агамемнона Хрису), 10-й (доставление Хрису его дочери и ссора царей), 21-й (обращение Фетиды к Зевсу на Олимпе в I п.), 22-й (общая картина войны), 25-27-й (большие бои), 28-й (сожжение Патрокла) и 51-й (погребение Гектора), Другими словами, в "Илиаде" изображаются главным образом только 9 дней из последнего года троянской войны.

2.2 Причины, характер и результаты войны по данным Гомера

Если взять повествования Гомера за исходные, то началось всё на свадебном пиру. Женихом являлся аргонавт Пелей, невестой выступала морская нимфа Федита. На торжество были приглашены все небожители. Обошли вниманием только Эриду - богиню раздора, дочь самой Никты (богиня ночи).

Оскорблённое женское самолюбие придумало изощрённую месть. В разгар пира, среди гостей, появился златокудрый прекрасный юноша. В руках он держал золотой поднос с лежащим на нём спелым румяным яблоком. Юноша обратил на себя внимание присутствующих тогда, когда подошёл к трём гордым красавицам, стоящим в стороне от празднующих и ведущим неторопливую беседу.

С поклоном мальчик выставил перед собой поднос и предложил взять яблоко прекраснейшей из женщин. Три богини уставились на аппетитный плод. Одна из них Гера - покровительница брака, посчитав, что спелый фрукт по праву принадлежит ей, протянула руку. Также подумала и Афина - воительница, покровительница знаний и искусства. Её изящная ладонь тоже зависла над яблоком. Не отстала от них и третья из женщин. Ею была Афродита - богиня красоты и любви. Уверенным движением руки она попыталась забрать плод себе.

Три ладони столкнулись над спелым фруктом. Все присутствующие замерли, понимая неловкость ситуации. Наступила звенящая тишина. Богини убрали руки, но ни одна из них не выразила желания уступить яблоко двум другим. Женщины решили обратиться к Зевсу - к богу грома и молнии, чтобы уже он вынес решение, кому по праву принадлежит яблоко.

Могучий громовержец оказался в затруднительном положении. Дабы выйти из ситуации с честью, он переложил столь щепетильный вопрос на Гермеса - бога торговли и прибыли. Последний же отличался большой ловкостью и сообразительностью в решении разного рода щепетильных дел.

Тот не стал брать на себя ответственность, а предложил обратиться к независимому и непредвзятому судье, который сможет объективно и беспристрастно разрешить столь скандальное дело. Таковым бог назвал Париса - сына царя Илиона (ещё одно название Трои) Приама. Парис пас овец в окрестностях Илиона (Трои) и в тот момент, когда богини в сопровождении Гермеса оказались на каменистых землях Малой Азии, отдыхал под деревом.

Суд Париса

Он выслушал бога торговли и с готовностью согласился помочь, но когда дошло до дела - растерялся. Все три женщины отличались необыкновенной красотой. Отдать одной из них "пальму первенства" просто не представлялось возможным. Парис явно заколебался в выборе. Тонкие женские натуры учуяли нерешительность последнего и стали под благовидным предлогом отзывать сына царя в сторонку.

Деловым тоном каждая из них начала предлагать наследнику престола все мыслимые и немыслимые блага. Гордая Гера пообещала власть над всем побережьем Малой Азией до конца его дней. Надменная Афина заявила, что сделает из мужчины лучшего полководца и военачальника - на полях сражений он прославит своё имя на века. Обаятельная Афродита заверила Париса, что даст ему в награду любовь той женщины, которую он выберет.

После столь заманчивых предложений наследник престола выбрал Афродиту и передал в её руки злосчастное яблоко. Это собственно и стало прелюдией того, что вскоре разразилась Троянская война. Она продолжалась долгих десять лет и была воспета в "Илиаде и Одиссее", запечатлена на художественных полотнах и послужила предметом долгих споров среди историков: имела ли она в действительности место в те далёкие времена или нет.

Итак, Гомер не задерживался на суде Париса, столь излюбленной теме последующих произведений искусств. Его рассказ прост и реалистичен. Парис отправляется с визитом в Спарту, где в его честь.

Менелай устраивает пир в своем богато украшенном дворце в Амиклах. На десятый день празднований Менелай был вынужден отплыть на Крит, повидать Идоменея, царя Кносса. Как и обещала Афродита, Елена, пленившись красотой и нежными речами Париса, сбежала с ним. Существуют и другие версии легенды: Парис похитил Елену силой, и похищение было в действительности результатом рейда троянцев на Лаконию с целью захвата сокровищ и женщин (и Гомер соглашается, что Елена пропала вместе с дворцовыми сокровищами). Еще одна версия -- были захвачены и другие царские женщины и рабы, а Парис учинил попросту грабеж на Эгейских островах, прежде чем вернуться в Трою.

Парис и Елена Прекрасная

Парис знает: самая прекрасная женщина живёт в Спарте. Она является женой царя Менелая, а зовут её Елена Прекрасная. Об обаянии, уме, красоте этой женщины говорили все с восторгом и восхищением. Наследник престола покидает азиатское побережье и едет в Пелопоннес. Вскоре он появляется в Спарте, и Менелай с супругой тепло встречают неожиданного гостя.

Видимо Афродита сдержала своё обещание, так как вскоре Елена Прекрасная начинает испытывать к Парису очень тёплые чувства, которые нельзя назвать только дружескими. Лишним в этом любовном треугольнике оказывается пока ничего не подозревающий царь Менелай. Он очень хорошо относится к приезжему, оказывая ему всяческие знаки дружбы и внимания.

Но как будто злой рок нависает над царём Спарты. В город приходит весть, что на Крите умер его дядя Катрей. Племянник уезжает на похороны, неосмотрительно оставив жену со своим другом, каковым он искренне считает Париса.

Любовная парочка тут же воспользовалась столь благоприятным стечением обстоятельств и, прихватив с собой множество ценностей, бежит в Илион (Трою). Здесь, за крепкими городскими стенами, молодые люди предаются любовным утехам, чувствуя себя в полной безопасности и не задумываясь о последствиях.

Менелай возвращается в Спарту, узнаёт о бегстве жены с любовником и первые дни не находит себе места от горя. Вскоре к нему приезжает царь Итаки Одиссей. У них очень хорошие дружеские отношения, и обманутый муж делится своим горем. Он просит совета и помощи.

Когда плохие вести достигли Менелая на Крите, он поспешил в Микены и предложил своему брату Агамемнону повести армию на Трою для отмщения. Царь согласился, хотя и отправил в Трою послов с требованием возвращения Елены и компенсации. Послы вернулись с пустыми руками. Менелай и его союзник, старый царь Пилоса, Нестор, отправились уговаривать независимых греческих царей присоединиться к экспедиции. Ахейская армия собралась в Авлиде, в защищенном от стихий заливе между островом Эвбея и материком, "где приливы приходят вместе" (что они делают и сейчас). Главными воинами-героями легенды были Ахилл, Одиссей (Улисс) и Аякс, но их царства были невелики; основные силы пришли с Пелопоннеса (Пилос, Спарта, Тиринф и Микены) и Крита (Кносс). В гомеровской "Илиаде" сохранился удивительный перечень из 164 мест Греции, откуда, как сказано, были посланы войска под Трою.