Интерпретация романа Ф.М. Достоевского "Униженные и оскорбленные" в отечественном литературоведении

Кирпотин видит некоторое сходство между стариком Ихменевым и стариком Дубровским: “Они не рассчитывают своих интересов, не думают о себе в минуту опасности, беззаветны в исполнении долга. Они не умеют гнуться, идти на уступки, кривить душой. Они и не преуспевают”. Достоевский упоминает социальное положение Ихменева: он “мелкопоместный помещик”, разоренный князем Валковским. Ихменев остался дворянином лишь фактически, на деле же он перестал быть помещиком, стал мещанином.

Линия Нелли введена в повествование не случайно, полагает Кирпотин: “Нелли, наполовину нерусская, открывала возможность введения в повествование “западной” темы, “почвеннического” сопоставления “западноевропейской” морали эгоизма и борьбы с “русской” моралью любви и покорности”. Через жестокую, несправедливую историю Нелли, считает Кирпотин, писатель показывает свое отношение к капиталистической действительности, со всеми ее ужасами и противоречиями.

В исследовании Кирпотина также не обошлось без идеологической трактовки произведения. Столичное дно - символ капиталистического города, закон которого жесток: “… человек человеку волк, а деньги - бог”.

Кирпотин остановился также на образе Маслобоева, который не всегда замечают другие исследователи. Маслобоев “отчасти сыщик, отчасти подпольный ходатай по делам”. Он хорошо усвоил законы того мира, в котором ему пришлось бороться за существование. Все пословицы и поговорки, которые он употребляет, учат не тягаться с сильными, не судиться с богатыми. “В горестях Наташи и в горестях Нелли Маслобоев нашел один и тот же смысл, прочел одно и то же поучение: и тут и там он видел доказательство непреложности гибели нравственных идеалистов в схватке с беззастенчивыми хищниками. Он оценил высоту души Наташи, но выразил непоколебимую уверенность в том, что она потеряет Алешу, подобно тому, как проиграл свою тяжбу Ихменев”.

Обе сюжетные линии приводят к князю Валковскому. Хоть князь и зол, преступен, ужасен, отмечает Кирпотин, но есть в нем и что-то влекущее, сильное, гипнотическое. Принцип князя, полагает критик, - эгоизм: “Валковский считал, что имеет право строить свое счастье, свободу, величие за счет достояния, душ и, если нужно, жизни миллионов. Другой человек не имел для него никакого значения, он был равнодушен к его переживаниям, к его болям, он готов был громоздить горы трупов для удовлетворения своей минутной прихоти”.

Образ Кати, по мнению критика, самый неудачный в романе: “Пластически, внешне Катя совершенно не улавливается, психологически, внутренне она осталась рационалистической, нереализованной схемой”.

Алеша - эдакий Иванушка-дурачок, причем удачливый дурачок: “Алеша хотя и “невинен”, но непрестанно сеет вокруг себя обиды, боль, зло и с наивной непосредственностью пожинает плоды, произрастающие на страданиях и крови. Губит Наташу в конце-то концов не Петр Александрович, а Алеша Валковский. Если б Алеша действительно стал на сторону Наташи, она оказалась бы недосягаемой для интриг его отца”.

Тема любви и прощения проходит через весь роман. Призыв, вложенный в уста Алеше, любить проклинающих вас оказывается несбыточен. Умирает, не простив и не примирившись, обманутая и погубленная мать Нелли. Да и сама Нелли, понимая, что отходит от заветов Евангелия, не прощает отца: “…поди к нему, - перед смертью говорит Нелли Ивану Петровичу, - и скажи, что я умерла, а его не простила. Скажи ему тоже, что я Евангелие недавно читала. Там сказано: прощайте всем врагам своим. Ну, так я это читала, а его все-таки не простила, потому что когда мамаша умирала и еще могла говорить, то последнее, что она сказала, было: “Проклинаю его”, ну так и я его проклинаю, не за себя, а за мамашу проклинаю…” Примирение Ихменева с дочерью не обошлось без помощи Нелли. Рассказ о судьбе брошенного ребенка растопил сердце старика Ихменева. История матери Нелли могла бы стать судьбой Наташи, если бы отец не простил ее. “Нелли подводит Ихменева к выводу, который мы уже знаем: униженные и отверженные должны отделиться от гордых и злых эгоистов, уйти с торжища, где царствуют Ваал, деньги, подать друг другу руки и зажить по закону любви. Любовь должна стать их щитом и оградой”.

В конце своей работы Кирпотин делает вывод: “Униженные и оскорбленные” - роман незрелый, “книжный”, иногда детски наивный, иногда ходульный - и в то же время трогательный и увлекательный, <…> в несовершенной этой вещи сильно проявилось растущее и перестраивающееся дарование Достоевского. Каковы бы ни были недостатки “Униженных и оскорбленных”, они были победой вернувшегося из Сибири писателя”.

В. А. Туниманов в своем исследовании “Творчество Достоевского 1854 - 1862” опирается на авторитетнейшее мнение Добролюбова. Критик ставит перед собой задачу понять, что и почему не принял в “Униженных и оскорбленных” Добролюбов, чем были обусловлены резкий тон и категоричность выводов современника Достоевского.

Статьей “Забитые люди” Добролюбов отвечает на статью Достоевского “Г-н - бов и вопрос об искусстве”, “… отводя как несправедливые и нереалистичные адресованные ему упреки писателя в диктаторстве, в утилитарном отношении к литературе, доходящем до отрицания художественности”. В своей статье Добролюбов, отмечает Туниманов, не полемизирует с тезисами статьи Достоевского и даже не называет ее, он выбрал иную форму ответа: что-то вроде попытки анализа романа писателя, предпринятого с целью обратиться к читателям: “забавно было бы или нет заниматься эстетическим разбором такого произведения?” Добролюбов констатирует, что “Униженные и оскорбленные” “ниже эстетической критики”, однако сюжет романа он находит более чем увлекательным.

Туниманов счел, что Добролюбов не увидел в Достоевском большого художественного таланта, а в произведении его не нашел высоких эстетических достоинств: “Эта бедность и неопределенность образов, эта необходимость повторять самого себя, это неуменье обработать каждый характер даже настолько, чтоб хоть сообщить ему соответственный способ внешнего выражения, -- все это, обнаруживая, с одной стороны, недостаток разнообразия в запасе наблюдений автора, с другой стороны, прямо говорит против художественной полноты и цельности его созданий…”

Однако Туниманов уверен, что указание Добролюбовым на художественные погрешности в “Униженных и оскорбленных” не является проявлением неприязни к Достоевскому со стороны критика. Ведь, критикуя роман, Добролюбов не забывает отметить первое произведение писателя: “Нужно сказать, что некоторая доля художественной силы постоянно сказывается в г. Достоевском, а в первом его произведении сказалось даже в значительной степени”.

Особое внимание Туниманов уделил образу Алеши Валковского. Он замечает, что многие исследователи, к примеру, Добролюбов, Кирпотин, просто “накинулись” на этого героя. Иные нашли в нем зла и порочности больше, чем в самом князе Валковском. С такими доводами Туниманов не соглашается, он видит в Алеше лишь “послушную марионетку” в руках отца - порочного интригана. И даже если предположить продолжение отношений Наташи и Алеши, размышляет критик, то последнему в них уготована роль жертвы неистовой, исключительной любви Наташи. Да, Алеша жертва, которая всегда занимает в жизни подчиненную роль. Жертва лишь объект, а не субъект действия. Скорее уж Наташа возьмет ответственность за него, чем он за нее. Туниманов как бы “снимает” с Алешиных плеч непосильный груз ответственности, возложенный на него другими критиками.

Не соглашается Туниманов с мнением Добролюбова, утверждавшего, что двоящееся действие романа на историю Наташи и историю Нелли рушит целостность восприятия произведения. Туниманов же считает, что здесь уместнее говорить не о раздвоении, а об удвоении впечатления. Линия Нелли гротескна в соотношении с линией Наташи. В характере юной героини мы встречаем Наташины черты, но усиленные, углубленные, здесь больше силы, твердости, непоколебимости: “Это был характер странный, неровный и пылкий, но подавлявший в себе свои порывы; симпатичный, но замыкавшийся в гордость и недоступность”. Перекликаются эти линии и образами двух стариков - Ихменева и Смита. Читая описание старика Ихменева в момент его неожиданной встречи с Иваном Петровичем, мы вспоминаем Смита: “…лицо у него было больное; в последнее время он очень похудел; борода его была с неделю небритая. Волосы, совсем поседевшие, в беспорядке выбивались из-под скомканной шляпы и длинными космами лежали на воротнике его старого, изношенного пальто. Я еще прежде заметил, что в иные минуты он как будто забывался; забывал, например, что он не один в комнате, разговаривал сам с собой, жестикулировал руками”. На внешнем виде Ихменева отразились его переживания за исход судебного дела с князем Валковским, и, главным образом, - боль души за дочь. Он глубоко переживает за свою Наташу, и вместе с тем не может ее простить. Сходством образов, автор показывает нам, на какую судьбу обречет себя Ихменев, если не усмирит гордыню и не простит дочь.

Бунтарству Нелли Туниманов противопоставляет меланхолию Ивана Петровича: “Хоть бы в сумасшедший дом поступить, что ли, - решил я наконец, - чтобы перевернулся как-нибудь весь мозг в человеке и расположился по-новому, а потом опять вылечиться”. Это ж каким малодушным человеком надо быть, вопрошает Туниманов, чтобы хоть на минуту, но пожелать себе водворения в сумасшедший дом?

Туниманов строит интересную цепочку характеров героев “Униженных и оскорбленных”: “Маслобоев - промежуточное звено между двумя полюсами романа: “блаженным”, безгрешным Иваном Петровичем и аморальным, циничным князем Валковским”. Маслобоева Туниманов характеризует как неудачника, но не обделенного смышленостью, балансирующего между человеколюбием и “подноготной” деятельностью.

Критик не мог не остановиться на образе князя Валковского. Особое значение, считает он, имеет сцена длинного ресторанного монолога князя, ведь без нее Валковский получился бы банальным злодеем. Особое удовольствие князь находит в “заголении” перед наивным русским Шиллером, ему нравится вгонять в краску непорочного Ивана Петровича калейдоскопом откровенных историй, оттененных дьявольской иронией: тут и рассказ о замученном им крепостном, с женой которого он путался, и анекдот о дураке философе, отравившемся синильной кислотой, и история о грозной двуличной графине. Особого внимания достоин рассказ князя о сумасшедшем чиновнике эксгибиционисте. Таков и сам князь: он получает удовольствие, когда показывает свою гнилую сущность тому, кто менее всего этого ожидает. Образ князя Валковского Туниманов не причисляет к разряду “книжных”. Критик не сомневается, что образ этого злодея-палача навеян писателю впечатлениями от каторги. Не без гордости Валковский поведал Ивану Петровичу одно из своих жизненных открытий: “Если б только могло быть (чего, впрочем, по человеческой натуре никогда быть не может), если б могло быть, чтоб каждый из нас описал всю свою подноготную, но так, чтоб не побоялся изложить не только то, что он боится сказать своим лучшим друзьям, но даже и то, в чем боится подчас признаться самому себе, -- то ведь на свете поднялся бы тогда такой смрад, что нам бы всем надо было задохнуться. Вот почему, говоря в скобках, так хороши наши светские условия и приличия. В них глубокая мысль -- не скажу, нравственная, но просто предохранительная, комфортная, что, разумеется, еще лучше, потому что нравственность в сущности тот же комфорт, то есть изобретена единственно для комфорта”.

Туниманов называет роман Достоевского переходным, но не только в смысле хронологии, но и в смысле пробы идей, характеров, повествовательных форм. Произведение “Униженные и оскорбленные” хоть и не этапное в творчестве Достоевского, но оно, безусловно, значительно и любимо читателями, считает Туниманов.

В нашем исследовании нельзя не обратиться к книге Н. Г. Долининой “Предисловие к Достоевскому”, посвященной роману “Униженные и оскорбленные”. В книге производится последовательный разбор характеров героев в сопоставлении с более поздним творчеством писателя, а также приводятся моменты из его биографии. Книга Долининой ориентирована на читателя среднего и старшего школьного возраста и, прежде всего, выделяет те пласты идейно-художественного своеобразия романа, которые могут быть доступны пониманию этой читательской аудитории. Книга эта хороша тем, что она способствует пробуждению интереса у юного читателя, как к творчеству Достоевского, так и к литературе в целом. Кроме того, важно, что Долинина рассматривает роман «Униженные и оскорбленные» в контексте позднего, а не раннего творчества писателя.

Долинина соглашается с мнением критиков, исследовавших этот роман до нее, в том, что “Униженные и оскорбленные” - это не лучшее творение Достоевского. Вот что Долинина пишет об этом произведении: “Этот роман более доступен. В “Униженных и оскорбленных” автор как бы примеривается ко всем своим будущим творениям; это как бы черновик “Преступления и наказания”, и “Идиота”, и “Подростка”, и “Братьев Карамазовых”, и даже “Бесов”. <…> “Униженные и оскорбленные” - первая книга Достоевского, где он начинает находить свой неповторимый стиль философа, психолога и мастера увлекательного чтения”.

Н. Ф. Буданова в своем комментарии к роману Достоевского отмечает, что кружок “передовой” молодежи, который посещал Алеша, описан довольно-таки иронически. Также комментарий Будановой отмечается очень важным наблюдением: образы кузенов Кати Левеньки и Бореньки из “Униженных и оскорбленных” восходят к образам Левона и Бореньки, друзей Репетилова из комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума”. Этим автор лишний раз намекает на пародийный характер изображения кружка. “Проблемы отвлеченного философского характера, обсуждавшиеся в кружке Левеньки и Бореньки, заставляют вспомнить о “пятницах” М. В. Петрашевского, которые посещал молодой Достоевский…<…> Споры же Алешиных друзей “по поводу современных вопросов” <…> были характерны для разночинно-демократической среды конца 1850-х - начала 1860-х годов, в преддверии буржуазных преобразований России”.

Отмечает Буданова и такое явление как двойничество героев Достоевского: “Князь Валковский <…> является прообразом ряда усложненных и художественно более совершенных героев-идеологов Достоевского. Мотив “нравственного заголения” героя, его стремление “огорошить” “какого-нибудь вечно юного Шиллера” циничными откровениями позднее получит развитие в образе “подпольного парадоксалиста” Свидригайлова, Ставрогина. Некоторые черты характера <…> сближают Наташу Ихменеву с Дуней Раскольниковой и Катериной Ивановной (“Братья Карамазовы”)”. Образ Нелли, по мнению Будановой, схож с образами Катерины Ивановны (“Преступление и наказание”) и Настасьи Филипповны. “Черты альтруиста, забывающего о себе ради благополучия и счастья любимой женщины, отчасти сближают Ивана Петровича с “положительно прекрасным человеком” князем Мышкиным”.

То, что некоторые характеры героев Достоевского перекликаются между собой, отмечали ранее и другие исследователи. Так, к примеру, Н. А. Добролюбов писал: “У него есть несколько любимых типов, например, тип рано развившегося, болезненного, самолюбивого ребенка, - и вот он возвращается к нему и в Неточке, и в Маленьком герое, и теперь в Нелли... Характер Нелли - тот же, что характер Кати в "Неточке", только обстановка их различна. <…> Есть тип циника, бездушного человека, лишь с энергией эгоизма и чувственности,-- он его намечает в Быкове (в "Бедных людях"), неудачно принимается за него в "Хозяйке", не оканчивает в Петре Александровиче (в "Неточке") и, наконец, теперь раскрывает вполне в князе Валковском <…>. К этому есть еще у г. Достоевского идеал какой-то девушки, который ему никак не удается представить: Варенька Доброселова в "Бедных людях", Настенька в "Селе Степанчикове", Наташа в "Униженных и оскорбленных" - все это очень умные и добрые девицы, очень похожие на автора по своим понятиям и по манере говорить, но, в сущности, очень бесцветные”.

Буданова обращает наше внимание и на то, что Достоевский, приступая к написанию своего романа, находился под впечатлением от произведений западных писателей. В “Петербургских сновидениях в стихах и в прозе” у Достоевского есть такая строчка: “…я бы пожелал обратиться в Эженя Сю, чтоб описывать петербургские тайны. Я страшный охотник до тайн. Я фантазер, я мистик, и, признаюсь вам, Петербург, не знаю почему, для меня всегда казался какою-то тайною”. Буданова пишет: “На Достоевского в какой-то мере повлиял роман Эжена Сю “Парижские тайны”. Под впечатлением от этого романа Достоевский описывает жизнь петербургского “дна” и его обитателей во всем многообразии типов и характеров. История Нелли позволила Достоевскому изобразить петербургские трущобы и притоны с их обитателями, жизнь городского социального “дна”, где господствуют нищета, болезни, пороки, преступления”.

Буданова упоминает о сопоставлении Нелли с героинями Диккенса (Нелли Трент из “Лавки древностей”) и Гете (Миньона из “Вильгельма Мейстера”).

Т. Ю. Ригина в своей статье “Художественные приемы Достоевского-портретиста (“Униженные и оскорбленные”) особое внимание уделила портретам героев романа. Она отмечает, что портрет, как правило, акцентируется, выделяется, а не вводится в повествование мимоходом. Писателю необходимо, чтобы первый взгляд читателя на героя был пристальным, заинтересованным, и для этого он создает интригующую обстановку. Нередко описание внешности дается тогда, когда остальные герои с нетерпением ждут появления этого человека. Чтобы создать ощущение таинственности, Достоевский выбирает для портретирования более таинственное время суток - вечер, ночь.

Пожалуй, портреты старика Смита и Нелли самые завораживающие, интригующие. В обоих случаях перед портретированием обстановка нагнетается, создается ощущение загадочности: “…я вдруг остановился как вкопанный и стал смотреть на ту сторону улицы, как будто предчувствуя, что вот сейчас со мной случится что-то необыкновенное, и в это-то самое мгновение на противоположной стороне я увидел старика и его собаку”; “Долго никто не показывался, как будто дверь отворялась сама собой, вдруг на пороге явилось какое-то странное существо… Холод пробежал по всем моим членам. К величайшему моему ужасу, я увидел, что это ребенок, девочка…”. Встреча с Нелли приводит рассказчика в состояние величайшего ужаса. Нелли, в свою очередь, оказывается в состоянии изумления, которое доходит до столбняка.

Ригина отмечает важную для Достоевского черту - в его произведениях особую роль играют дверь, порог. Дверной проем как рама обрамляет изображение человека. Это способствует сосредоточенности взгляда читателя на герое.

Также Ригина подметила, что портрет у Достоевского часто бывает разорван композиционно, то есть дается на границе разных глав. Прелюдия к портрету дается в конце главы, тогда как само описание персонажа можно встретить в начале новой главы. Таким образом, считает Ригина, усиливается акцент на портрете. “Алеша заметил меня и тотчас же ко мне подошел” - так заканчивается восьмая глава первой части, девятая глава начинается с портрета. “Дверь отворилась, и на пороге явился сам князь Валковский своею собственною особою” - этим предложением завершается первая глава второй части произведения, во второй главе автор сразу переходит к портрету.

Замечает Ригина и такую особенность у Достоевского, как частое употребление “колеблющихся” слов при описании персонажа. При этом такие слова встречаются не на всех уровнях художественной системы Достоевского. Так, к примеру, неуверенность автора не касается топографии: названия улиц, адреса называются точно. “Колеблющиеся” слова употребляются в связи с характеристикой личности человека: “какая-то инквизиторская недоверчивость”, “какая-то странная гордость”, “какой-то затаенной сердечной боли”, “с какой-то жалкой улыбкой”, “с каким-то добрым чувством”. Этими словами Достоевскому удается смягчить категоричность суждений, ведь он высказывает о человеке гипотезы, а не аксиомы, считает Ригина.

Говоря о тенденциях в изучении романа Ф.М.Достоевского «Униженные и оскорбленные» в ХХ веке, можно выделить следующее. В 1950-1980-ые гг. в литературоведении по-прежнему ведущим остается социологический подход. Роман осмысляется в контексте проблемы «маленького человека», противостоящего жестокому, поглощающему его социуму. Социальная проблематика привлекала советских литературоведов, ибо негативный образ прошлого укладывался в ту картину миру, которая была санкционирована советским обществом. Однако, начиная с 1980-х гг., в исследованиях все чаще ставится вопрос о специфике художественного мира Достоевского. Впервые о вопросах поэтики заговорил Р.Г.Назиров, впоследствии много ценных наблюдений было сделано в работах Н.Г.Долининой, Н.Ф.Будановой, Т.Ю.Ригиной. В этих исследованиях роман «Униженные оскорбленные» был вписан в контекст позднего философского творчества Достоевского.

III. “УНИЖЕННЫЕ И ОСКОРБЛЕННЫЕ” В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОГО ДОСТОЕВСКОВЕДЕНИЯ

В этой главе мы рассмотрим, чем же заинтересовал роман Достоевского “Униженные и оскорбленные” литературоведов XXI века.

Интересными представляются размышления И. И. Виноградова. Исследователь считает, что роман “Униженные и оскорбленные” занимает особое место не только в творчестве писателя, но и в его жизни. К моменту, когда Достоевский взялся за написание своего романа, критика уже не рассчитывала, что писателю удастся сказать свое веское слово в литературе, подняться вновь до уровня своего первого произведения. И чем меньше от него ожидали, тем сильнее Достоевскому хотелось написать произведение выдающееся, заметное.

Дабы “выйти из проклятой полосы литературного невезенья”, писатель, по мнению Виноградова, отважился на более чем отчаянный шаг: “Он решается ввести в роман историю собственной литературной судьбы 40-х годов, почти в открытую рассказать обо всем, что с ним тогда случилось”.

Конечно, писатель может опираться на свой жизненный опыт, воплощать в своем творении что-то лично им самим пережитое, но здесь, считает Виноградов, имело место немного другое: “…тут был автобиографизм не отрывочный и не преображенный, а почти <…> документально точный и совершенно прозрачный”. Ведь и первый роман Ивана Петровича, наделавший много “шума и гама”, и “критик Б.”, который “обрадовался как ребенок”, прочитав рукопись, и дальнейшие неудачи героя на литературном поприще, и его взаимоотношения с антрепренером, и враждебные отзывы критики - все это реальная история самого Достоевского.

Виноградов полагает, что такой смелый шаг мог навлечь на писателя массу упреков в нескромности и саморекламе, однако Достоевскому удается учесть эту опасность и обезоружить своих возможных недоброжелателей таким приемом: “Он - устами Ивана Петровича - сам <…> признает свою литературную судьбу незадавшейся, <…> сам называет себя почтовой клячей - то есть сам причисляет свою литературную продукцию конца 40-х годов к обыкновенной журнальной <…> работе, сам отказывается от каких-либо претензий считать ее чем-то выдающимся, просто недооцененным критиками!..” Мало того, в журнальной публикации Достоевский снабдил свой роман таким подзаголовком: “Из записок неудавшегося литератора”. Очень недвусмысленно. Этот шаг, по мнению Виноградова, имел особый смысл: “…признавая Ивана Петровича <…> неудавшимся литератором, Достоевский тем самым как бы и отмежевывался от себя прежнего, себя-неудачника. Он ставил этим как бы точку на пройденной полосе своей жизни, <…> как бы заявлял во всеуслышание, <…> что теперь он - другой, раз уж сам способен признать себя прежнего неудачником…”

Такой решительный вызов, считает Виноградов, мог сойти с рук писателю лишь в одном случае - если бы его новый роман вырвался из числа неудачных произведений и тем самым подтвердил уверенность Достоевского, что теперь он другой.

Виноградов полагает, что, делая такую отчаянную ставку, писатель поистине рисковал своей литературной репутацией. И писатель сделал все, чтобы ставка сыграла. Раньше, пытаясь превзойти “Бедных людей”, он искал новые темы и решения, какие-то новые мотивы: “…увлекался изображением психологического двойничества (“Двойник”), <…> пробовал краски “жестокого романса” (“Хозяйка”), акцентировал <…> элементы социального обличительства (“Дядюшкин сон”, “Село Степанчиково”), разрабатывал сентиментальную поэзию “слабых сердец” (“Белые ночи”) и т. д.”

Теперь в “Униженных и оскорбленных” Достоевский решил собрать воедино все то, чем он уже когда-то покорил своего читателя: протест против социальной несправедливости, сердечное умение разглядеть человека в самом жалком существе, поэзия любящих сердец в сочетании с их страданиями.

Виноградов полагает, что “Униженных и оскорбленных” автор задумал как “роман-повторение”, “роман-итог”. “Униженные и оскорбленные” должны были вобрать в себя лучшие темы и главные сюжетные мотивы произведений Достоевского.

Удалось ли писателю подняться вновь до уровня “Бедных людей”? - вопрошает Виноградов и тут же отвечает: нет. Критики в один голос твердили, что стилистическое исполнение романа находится далеко не на высшем уровне. И Виноградов согласен с ними в этом вопросе. Но читательский интерес был огромен, роман, можно сказать, выстрелил. Идея, сюжет - вот что влекло читателей. И потому задача возвращения в литературу, восстановления своего имени, которую ставил перед собой Достоевский, была выполнена.

“Униженные и оскорбленные” - последний роман, написанный Достоевским в традициях “натуральной школы”, считает Виноградов. Последующие его произведения уже будут составлять другой, новый этап в творчестве писателя. В дальнейшем на первый план выйдут не герои, интересующие автора, прежде всего, в качестве той или иной социальной единицы, а герои - носители какой-либо мировоззренческой идеи.

Виноградов считал, что “…роман этот является и романом-предвестьем, но не столько потому, что в нем можно различить некоторые новые для Достоевского идеи, сколько потому, что был сознательно задуман романом-итогом. Именно как роман-завершение целой традиции, как роман-прощание он и явился романом-предвестьем - романом, обещавшим рождение традиции новой”.

Одним из самых интересных является исследование О. А. Ковалева и И. С. Кудряшова, которые в своей статье “Взгляд и желание мечтателя в романе Ф. М. Достоевского “Униженные и оскорбленные” рассматривают тему мечтательства, которую считают одной из ключевых в творчестве писателя. Герой-мечтатель встречается как в ранних произведениях Достоевского (“Хозяйка”, “Слабое сердце”, “Белые ночи”), так и в более поздних (“Дядюшкин сон”, “Петербургские сновидения в стихах и прозе”, “Униженные и оскорбленные”, “Идиот”, “Бесы”, “Подросток”, “Братья Карамазовы”). Герои этих произведений прямо или завуалировано характеризуются Достоевским как мечтатели. Произведения Достоевского пронизаны мыслью о важной роли вымысла, воображения, фантазии.

Помимо многократного обращения к типу мечтателя, исследователи обнаружили еще один момент, встречающийся довольно часто у Достоевского, а именно - особой стратегии в повествовании, когда герой-наблюдатель задерживает взгляд на объекте своего желания. В некоторых случаях созерцатель осознает недоступность объекта, но само наблюдение вызывает у него удовлетворение.

Рефлексия о типе мечтателя в “Униженных и оскорбленных” спроецирована на представление Достоевского о литературной деятельности и о себе как о писателе. Исследователи полагают, что Достоевский в какой-то степени воспринимал сочинительство как ущербное замещение реальности. Об этом, по мнению исследователей, свидетельствует рефлексия о мечтателях и мечтательстве, а также устойчивая связь между темой литературного труда и темой мечтателя: “Романы, романы, - произнес князь вполголоса, как будто про себя, - уединение, мечтательность и чтение романов!” “Тема мечтателей, а также фантазии и воображения у Достоевского нередко проходит с явными обертонами чего-то скрываемого, даже постыдного”. Некоторым персонажам писателя присуща потребность в циническом самообнажении, замечают Ковалев и Кудряшов. Здесь, конечно, сразу вспоминается князь Валковский.

У некоторых героев-наблюдателей исследователи заметили своеобразную одержимость рассматриванием, фиксацию визуального восприятия на объекте. В связи с этим Ковалев и Кудряшов выделяют три аспекта этой визуальной фиксации:

1) взгляд наблюдателя как субъекта восприятия, взгляд подсматривающего;

2) ответный взгляд, ответ того, кто воспринял визуальную активность наблюдателя;

3) выразительный взгляд героя, не замечающий взора наблюдателя.

Исследователи отмечают, что в некоторых случаях описание взгляда противоречит характеристике самого персонажа. В качестве примера они приводят несоответствие смиренного поведения Ивана Петровича и его пылких взглядов, обращенных на Наташу. Таким образом, “…Иван Петрович в словах и поступках воплощает идеал смиренной и милосердной любви, но взгляд выдает его страстное желание в отношении Наташи”. В напряженном взгляде Нелли угадывается вызов. “Невротический характер в своей основе имеет истерическую природу: чего хочет от меня другой? Поэтому любой взгляд, направленный на субъекта, будет им восприниматься как запрос другого. Этот взгляд субъект воспринимает двояко: с одной стороны, он необходим, так как означает признание субъекта другим, но с другой стороны, этот настойчивый запрос всегда актуализирует проблему идентификации. <…> В общем виде - это всегда тревога, которую можно выразить одним словом: что я за объект в глазах (желании) другого?”

В “Униженных и оскорбленных”, по сравнению с другими произведениями Достоевского, чаще всего можно обнаружить упоминание или характеристику взгляда героя. Причем описываемый момент взгляда может даваться и как фрагмент внешности, и как форма активности: “Анна Андреевна тотчас же подмигнула мне на него. Он терпеть не мог этих таинственных подмигиваний и хоть в эту минуту и старался не смотреть на нас, но по лицу его можно было заметить, что Анна Андреевна именно теперь мне на него подмигнула и что он вполне это знает”; “Я замолчал и задумчиво смотрел на нее.

- Что ты так смотришь на меня, Алеша, то бишь - Ваня? - проговорила она, ошибаясь и улыбнувшись своей ошибке.

- Я смотрю теперь на твою улыбку, Наташа. Где ты взяла ее? У тебя прежде не было такой”.

В “Униженных и оскорбленных”, полагают исследователи, взгляд наблюдателя стремится проникнуть в самую суть вещей, в глубину человеческой души. Если говорить о взгляде, то следует учитывать, что он может трактоваться как выражение желания. Ковалев и Кудряшов считают, что взглядом, вниманием неизменно движет сила либидо. Ссылаясь на З. Фрейда, они пишут, что повышенный интерес к чему-либо неизбежно имеет сексуальную подоплеку.

Визуальное восприятие мечтателя, по мнению исследователей, основывается на переплетении зрительного восприятия и фантазирования. В своей работе они опираются на психоанализ Ж. Лакана, где выделяются два взгляда: объективный взгляд на реальность и взгляд на мир, окружающую действительность “замутненный” желанием, печалью или тревогой. Для Ж. Лакана второй случай мировосприятия и является истинным.

С точки зрения исследователей, у Достоевского объективная реальность часто уходит на второй план, уступая место образу, формирующемуся субъектом желания, то есть по определению искаженному. Эта искаженность подчеркивается в тексте произведения: “Впрочем, я был болен; а болезненные ощущения почти всегда бывают обманчивы”. Здесь идет речь о болезненном состоянии Ивана Петровича, которое способствует искажению объективной реальности.

Ковалев и Кудряшов находят, что интерпретация “Униженных и оскорбленных” как социального романа скрывает возможность заметить эротический код, который пронизывает весь текст произведения. “В романе выстроена сложная и причудливая система наблюдателей и наблюдения, сопровождающаяся повышенной активностью визуального восприятия - взгляда. Можно говорить о некой визуальной фиксации, имеющей эротический характер”. Этот код, по мнению исследователей, имеет имплицитный характер.

Иван Петрович, герой-повествователь, является центральным наблюдателем в романе. Однако он не основной объект характеристики. Внимание автора сосредоточено на других лицах: Алеше, князе, Наташе, Нелли. Объектами наблюдения становятся внутренний мир человека, психология и мотивы его поступков. Рассматривая Ивана Петровича как героя романа, исследователи приходят к выводу, что доминантной характеристикой этого персонажа с точки зрения категории желания являются лишение и отказ. Он отказывается не только от любви, славы, успеха, но даже и от жизни: “Тогда же подумал я, что непременно сгублю в этой квартире и последнее здоровье свое. Так оно и случилось”. Творческая работа Ивана Петровича уходит в сферу мечты: “Кстати: мне всегда приятнее было обдумывать мои сочинения и мечтать, как они у меня напишутся, чем в самом деле писать их, и, право это было не от лености”.

Первый подробно описанный взгляд, с которым мы сталкиваемся в романе, - это невидящий взгляд старика Смита: “Он представляет собой чистую направленность взгляда, коррелируя с его характеристикой как человека, превратившегося в автомат, лишившегося жизни”. Состояние старика Смита есть состояние человека, лишившегося объекта желания, а конкретнее - сексуального объекта, в качестве которого выступает его дочь. Уравнивание сексуальности и отцовской любви было отличительной чертой произведений О. де Бальзака, чье творческое влияние, несомненно, сказалось на романе Достоевского.

Кто же для Ивана Петровича является объектом желания? “Здесь нарративная логика расходится с логикой дискурсивной”, - считают исследователи. Согласно первой логике, объект желания - Наташа, о чем открыто говорится в романе. Согласно второй, объектами желания являются Алеша и Нелли. Причем Алеша становится объектом желания опосредованно, через Наташу, с которой Иван Петрович переживает утрату объекта ее желания. Вот описание взгляда Ивана Петровича, обращенного на Алешу: “Я жадно в него всматривался, <…> я смотрел в его глаза, как будто его взгляд мог разрешить все мои недоумения, <…> чем, как этот ребенок мог очаровать ее, мог зародить в ней такую безумную любовь - любовь до забвения самого первого долга…<…>. Князь взял меня за обе руки <…> и его взгляд, короткий и ясный, проник в мое сердце”. Алеша - пассивное существо, которое позволяет любить себя, манипулировать собой, - в определенном смысле идеальный объект любви.

Что же касается характеристики отношений Нелли с Иваном Петровичем, то она насыщена эротическими коннотациями: “И она с яростию накинулась на свое несчастное платьице. В один миг она изорвала его чуть не в клочки. Когда она кончила, она была так бледна, что едва стояла на месте. Я с удивлением смотрел на такое ожесточение. Она же смотрела на меня каким-то вызывающим взглядом, как будто и я был тоже в чем-нибудь виноват перед нею”. Помимо этого в романе говорится о влюбленности Нелли в Ивана Петровича, которую он долго и упорно не хочет замечать.

Таким образом, Ковалев и Кудряшов проанализировали семантику и символику взгляда в романе “Униженные и оскорбленные”. Именно данный аспект проблемы позволил исследователям не только обозначить один из важнейших параметров художественного мира Достоевского (“взгляд”), но и выявить скрытые сюжетные линии романа. Кроме того, в этой статье в значительной степени, если сравнивать с предыдущими исследованиями, углубляется характеристика персонажей. Можно смело утверждать, что именно в рамках данной работы исследователи полностью освободились от социальной проблематики, что позволило вписать роман “Униженные и оскорбленные” в систему позднего творчества Достоевского.

Современное видение романа можно встретить у С. Трухтина. Он четко обозначает свою позицию по отношению ко всем “униженным и оскорбленным” героям. Исследователь вовсе не настроен на жалость к этим персонажам. “И объяснением тому, - говорит Трухтин, - будет вовсе не душевная черствость, а восприятие всех персонажей - и злых и добрых - как своеобразных фигур в особо закрученной шахматной игре под названием жизнь”.

Если хорошо во всем разобраться, то и жалеть-то особо некого, лишь за исключением Нелли, полагает Трухтин. Ведь все “униженные и оскорбленные” герои сами виноваты в своем бедственном положении. Трухтин поражен поступком матери Нелли. Как можно было выкрасть у родного отца документы и оставить того без средств к существованию? Ведь она прекрасно осознавала всю мерзость своего поступка, уверен критик. “И поделом: вступив в связь с чертом, сам становишься им. Мать Нелли, по сути, за короткий миг наслаждений с Валковским, продала ему свою душу, и в своих действиях отождествилась с ним”. Не стоит жалеть того, кто сам лезет в пасть хищнику, считает Трухтин.

В случае со стариком Ихменевым критик тоже говорит: поделом! И вот почему. Ихменев не мог не догадываться с кем имеет дело, однако он был польщен, что столь именитый и состоятельный человек одарил его своей благосклонностью. Более того, критик считает, что Ихменев и его жена глубоко в душе мечтали получить выгоду от общения с князем, а именно - поженить дочь Наташу и сына князя Алешу. Но это невозможно, ведь “князь - сам паук из пауков и не даст сесть на себя”. Ихменевы, по мнению Трухтина, через общение с князем стремились приобщиться к знати и влиянию: “Свои фантазии о княжеском титуле дочери и богатстве заполонили им глаза, разум покинул их, и они отказались рассматривать в качестве жениха самого достойного, самого лучшего из всех возможных претендентов - Ивана”. Ихменевы, отмечает критик, не отличаются трезвым, реальным отношением к жизни. Говоря об этом, Трухтин ссылается на случай из далекой молодости Ихменева, когда он проиграл солидную часть своего состояния. Тот горький опыт не пошел Ихменеву на пользу, ничему его не научил, полагает критик, раз он по-прежнему хочет заполучить все и сразу.

Корень проблем у таких людей кроется в отсутствии реального отношения к жизни, фантазии мешают им стать счастливыми. “Дьявол в разных обличиях постоянно напускает туман на свою персону, надевает маски доброты и благонравности, но вся эта мишура действует только на тех, кто в безумной погоне за легкой добычей готов обмануться и принять желаемое за действительное”. Есть ли среди героев романа человек, который трезво смотрит на реальность? Да, есть, считает Трухтин, и это Маслобоев. Его усилия направлены на благо, а то, что он при этом не упускает возможности заработать, лишь говорит о его реальной оценке жизни, полагает критик. “Он противоположен всем так называемым “униженным и оскорбленным”, которые не адекватны миру, не умеют зарабатывать или делают это крайне скверно”.

В начале повествования, замечает Трухтин, Иван Петрович тоже своим трудом зарабатывал на жизнь, но позже он оказывается вовлеченным в водоворот событий, касающихся Ихменевых и Нелли, постоянно мечется между Наташей, стариками и Нелли, “ублажает их нежные и запутавшиеся существа”. До работы ли тут!

В случае с Нелли критик уже не высказывается столь категорично, ведь девочка не виновата в том, что совершила ее мать. Но какой-то мазохизм движет Нелли: она не воспользовалась документом, который оставила ей мать. Что это, кому это нужно? - недоумевает Трухтин. Неужели она думала вызвать у отца угрызения совести, когда тот узнает о муках ее и ее матери? Князь Валковский и жалость - две вещи несовместимые.

Мазохизм Наташи, считает критик, - это обратная сторона ее жалости к Алеше. Наташа знала, на что идет, предавая своего отца. Знала и мать Нелли, что, сбегая с любовником, она ввергнет в страдания всю семью. “У обеих героинь мазохизм вышел за пределы их собственной телесной оболочки и превратился в форменное зло для всех”.

Валковский всегда действует по одному сценарию: околдовывает, пленяет, влюбляет в себя жертв, а потом, выжав из них все соки, безжалостно бросает. Люди путают форму и содержание, увлекаясь привлекательной оболочкой, они забывают про содержание. Достоевский выступает за то, чтобы человек чаще прислушивался к голосу своего разума и учился прощать, полагает Трухтин. Человек - подобие Божие. И если Бог бесконечно добр и прощает покаявшегося, то и человеку нужно уметь прощать. “В прощении происходит расшивка механизма генерации зла, созданного дьяволом, через прощение торжествует жизнь и света становится больше”.

Духовных исканий Достоевского коснулась и монахиня Евфросиния. Она полагает, что некоторые исследователи, в частности философ Лев Шестов, Н. К. Михайловский, судят писателя за то, что он свой великий дар превратил в “жестокий талант”.

Не секрет, что в среде широкого, неискушенного читателя за Достоевским закрепилось определение “тяжелого”, мрачного писателя, который изображает различные ужасы и аномалии жизни, наделяющего своих героев страданиями, не щадя даже детей.

Евфросиния согласна с тем, что тема страдания - это сквозная тема в творчестве писателя. Но продиктована эта тема, считает монахиня, целью погрузиться в глубины темной греховной основы человеческой природы, а вовсе не отчаянием и пессимизмом и уж тем более не протестом против социального неустройства жизни, как было принято считать в минувшем веке.

Достоевский “тщательно исследует все изгибы души человека, чтобы узнать, почему весь образ Божьего мира так искажен и изуродован”. Страдание, по Достоевскому, обладает высокой очистительной силой. Устами своей героини Наташи он говорит: “Надо как-нибудь выстрадать вновь наше будущее счастье; купить его какими-нибудь новыми муками. Страданием все очищается…” Страдание, как последствие грехопадения, неизбежно и оно будет сопровождать человечество до конца истории, считает Евфросиния.

Образ Нелли монахиня охарактеризовала как один из самых незабываемых в мировой литературе. Истоки трагедии этой героини исходят из вопросов общественной и семейной жизни, они затрагивают экономические, социальные и, конечно же, нравственные проблемы общества: “Это и торжество денежной морали, <…> и появление героев-“идеологов”, оправдывающих свои неблаговидные поступки собственной “философией жизни”, <…> и распад семейных отношений, <…> где нет любви, привязанности, почитания родителей, где нет прочных нравственных связей”. И жертвами таких семей становятся дети. Поражает и вызывает щемящую жалость описание Нелли: “Это была девочка лет двенадцати или тринадцати, маленького роста, худая, бледная, как будто только что встала от жестокой болезни. Тем ярче сверкали ее большие черные глаза. Левой рукой она придерживала у груди старый, дырявый платок, которым прикрывала свою, еще дрожавшую от вечернего холода, грудь. Одежду на ней можно было вполне назвать рубищем; густые черные волосы были неприглажены и всклокочены”.

Бедная Нелли, впервые встретив в жизни добро и любовь, поначалу не знает, что с этим делать. Но наступит день, когда она сможет довериться и открыть душу своим благодетелям. Однако и тогда ее гордое сердце будет стремиться заплатить за оказанное ей добро. Она подметает пол у Ивана Петровича, напрашивается стирать и готовить. “Нелли неуклонно выполняет заповедь, данную ей еще матерью: не верить богатым людям, своим трудом добывать хлеб или просить милостыню. Эта позиция помогает девочке, лишенной семьи и опеки взрослых, найти точку опоры в окружающей ее действительности”.

Когда Бубнова жестоко избивает Нелли, девочка не издает ни единого звука, тем самым она проявляет стойкость, непокоренность своей натуры. “Горе было вечным спутником Нелли, она знает только вкус горя, страдания и дорожит этим, как неким достоянием”. А чем же еще остается дорожить девочке, не имеющей в жизни больше ничего?..

Но всякая исстрадавшаяся душа хочет любви, в том числе и душа маленькой Нелли, и она ее все-таки получает. Евфросиния считает, что по Достоевскому любовь - это ключ к детской душе. Любящие родители, семья, дом необходимы ребенку. Ведь если рушится семья, то гибнут дети, полагает монахиня. Страдания детей - признак духовного разрушения человеческого общества. “Образ страдающего ребенка - самый сильный элемент в художественной системе Достоевского, придающий особое звучание многим проблемам человеческого общества, прежде всего - нравственным”. О. Д. Даниленко в своей статье “Приемы психологического анализа в романе Ф. М. Достоевского “Униженные и оскорбленные” акцентирует тему эгоизма, которая занимает в произведении центральное место и обозначена писателем с присущей ему философской и психологической глубиной. Проблема нравственного выбора неумолимо предстает перед каждым из героев в различных жизненных ситуациях. Так выявляются характерные черты эгоистических стремлений и порывов личности и эпохи в целом.

Образ рассказчика, который является композиционным стержнем, дал возможность Достоевскому вести повествование от третьего лица. Эта форма художественного повествования, по мнению Даниленко, позволяет писателю ввести читателя в мир глубоких внутренних переживаний человека.

В романе “Униженные и оскорбленные” представлены разнообразные проявления эгоистических стремлений: это и звериный эгоизм Валковского, и наивные представления Алеши и Кати, и жертвенный, страдающий эгоизм Наташи, Нелли, Ихменева. Даниленко считает, что эгоизм страдания отчасти соотносится и с образом Ивана Петровича.

Полная психологическая характеристика персонажа, отмечает Даниленко, не дается у Достоевского сразу, напротив, писатель дополняет ее по мере движения действия. К примеру, сначала мы видим Валковского через призму впечатлений о нем Ихменева, который был очарован им. Далее образ дополняется впечатлением о нем рассказчика. Достоевский заостряет внимание на внешней красоте князя Валковского. Иван Петрович признает его красавцем, но в то же время отмечает, что князь не производил приятного впечатления. Рассказчик видит в нем что-то напускное, неестественное. Припоминает Иван Петрович и о слухах, окружавших князя, о его тайном развратном поведении. По мере развития сюжета становится ясно, что внешняя красота и желание выглядеть достойно - напускное. Мастерство писателя, по мнению Даниленко, проявилось в построении диалогов, с помощью которых “срывается” маска и открывается суть звериной натуры. Даниленко отмечает, что в данном случае Достоевский использовал принцип контрастного оттенения: внешней “красивостью” подчеркивается уродство души Валковского.

Эгоизм страдания, жертвенной любви присущ Наташе. Любовь приносит ей душевные муки и мешает трезво оценивать ситуацию: Наташа становится глуха к страданиям родителей и любящего ее Ивана Петровича. Наташа подсознательно хотела чувствовать себя выше Алеши, считает Даниленко. “Я ужасно любила его прощать, <…> когда он оставлял меня одну, я хожу, бывало, по комнате, мучаюсь, плачу, а сама иногда подумаю: чем виноватее он передо мной, тем ведь лучше… да!” Наташа надеялась, что чувство вины любимого привяжет его к ней.

В любви Наташи Даниленко видит эгоистическое стремление поработить своего возлюбленного: “- Он был мой <…>. Почти с первой встречи с ним у меня появилось тогда непреодолимое желание, чтоб он был мой, поскорее мой, и чтоб он ни на кого не глядел, кроме меня, одной меня”.

Эгоизм страдания характерен также и для Ихменева. Череда трагедий способствовала тому, что старик замкнулся в своем страдании. В раскрытии образа Ихменева Достоевским был использован такой прием психологического анализа, как символический эпизод, пишет Даниленко. Это сцена, когда после злых проклятий, сказанных в адрес Наташи при жене и Иване Петровиче, Ихменев в поисках нужной бумаги рванул в нетерпении свой карман, из которого выпал медальон с портретом дочери. И все сразу стало ясно. Глубоко спрятанное чувство отца никуда не ушло, и наедине с самим собой он продолжал любить свою Наташу.

Даниленко считает, что роман “Униженные и оскорбленные” является этапным произведением, в котором нашли отражение многие характерные приметы художественного метода Достоевского. “Униженные и оскорбленные” - это уверенный шаг на пути к зрелому творчеству, это первая проба Достоевского-психолога.

В статье “Социальные и философские символы в романе Ф. М. Достоевского “Униженные и оскорбленные” Даниленко обращается к категории символов, которые можно выделить не только в интересующем нас романе, но и в более поздних произведениях писателя: символы православной веры, символика солнца, символическая антитеза город-деревня, состояние болезни героев.

В “Униженных и оскорбленных”, отмечает Даниленко, неоднократно встречается символ косых лучей заходящего солнца. Каждое появление этого символа предваряет переломные события в жизни героев. Так в начале повествования рассказчик описывает мартовское солнце, вселяющее силу и надежду на лучшее. “Я люблю мартовское солнце в Петербурге, особенно закат <…>. Вся улица вдруг блеснет, облитая ярким светом. Все дома как будто вдруг засверкают. Серые, желтые и грязно-зеленые цвета их потеряют на миг всю свою угрюмость; как будто на душе прояснеет, как будто вздрогнешь или кто-то подтолкнет тебя локтем. Новый взгляд, новые мысли… Удивительно, что может сделать один луч солнца с душой человека!” Но постепенно на город опустился вечер, луч померк, однако тревожное предчувствие чего-то значительного не покидает героя. Встреча со стариком Смитом становится переломным событием в жизни Ивана Петровича.

Далее следует эпизод двух смертей, который, по мнению Даниленко, наделен символическим подтекстом. Старик умирает вслед за своей собакой. Смысл этого эпизода был отмечен еще Р. Г. Назировым: “собачья старость, собачья смерть”.

Знакомство Ивана Петровича с Нелли тоже предвосхищается иллюстрацией солнечного луча. “Погода была ненастная и холодная; шел мокрый снег, пополам с дождем. Только к вечеру, на одно мгновение, проглянуло солнце и какой-то заблудший луч, верно из любопытства, заглянул в мою комнату”. А вслед за солнечным лучом квартиру Ивана Петровича посетила Нелли, “впоследствии разделившая его существование и как луч солнца осветившая дорогу к примирению в семье Ихменевых”.

Следующий значимый символ, на котором акцентирует внимание Даниленко, - это образ Петербурга. Тяжелое душевное состояние героев романа еще более обостряется на фоне гнетущего пространства Петербурга. Мрачная обстановка с серыми, грязными домами, с сырыми и неуютными комнатами отнимает последнюю надежду на счастливое будущее, подрывает нравственное и физическое здоровье героев. Описывая петербургскую жизнь персонажей, Достоевский прибегает к приему антитезы, противопоставляя город и деревню. Посредством воспоминаний писатель отсылает своих героев в мир детства, в котором “на небе было такое ясное, такое непетербургское солнце”, где “кругом были поля и леса, а не груда мертвых камней”.