Идейно-тематическое своеобразие трагедий Озерова

Этот общий тип героини сентиментализма по-разному варьируется Озеровым, приобретая новые черты. Ксения, а затем в еще большей степени Поликсена отличаются уже не только нежностью и мечтательностью, но и стойкостью, готовностью пожертвовать собой во имя общих интересов. Обречение Поликсены на жертву оказывается не победой Пирра, а его нравственным поражением. Пытаясь оправдать свои действия, Пирр укоряет Поликсену в хитрости, с которой она обольстила Ахилла. Ответ ее полон достоинства и благородства:

Но хитрость мне, о Пирр, природой не дана,

И никогда мой взор не обольщал Ахилла.

Мне хитрость в том была, что я его любила. (С. 351)

Потрясенный ее самоубийством, Пирр вынужден признать: «Нет, твердости такой не полагал я в женах».

Смерть Поликсены предстает как героический акт (в этом Озеров сближается с традицией русской литературы классицизма), но трактуется он уже в духе нарождающегося романтизма - как результат трагического разлада личности с обществом. Современная исследовательница справедливо замечает, что стилистика образа Поликсены «складывается в отходе от традиционной героики, через углубленно психологическое раскрытие конфликта личности с окружающим ее миром». Родина Т. Русское театральное искусство в начале ХIХ века. М., 1961, с.134. Едва ли, однако, можно рассматривать самоубийство героини лишь как «активный протест против насилия вообще» Там же, с.135.: ведь одной из причин - и, может быть, важнейшей, - заставивших ее принять свое решение, оказывается любовь к Ахиллу, надежда на соединение с ним после смерти. Любовь Поликсены к убитому жениху, представлявшаяся Мерзлякову неестественной и невероятной, - это мотив, совершенно не подходящий для классической трагедии, но получивший дальнейшее развитие в поэзии Жуковского.

Таким образом, «Поликсена» во многих отношениях явилась итогом драматической деятельности Озерова, и - вполне закономерно - она особенно хорошо обнаружила, что новые художественные поиски несовместимы с каноническим жанром трагедии

Нравственные проблемы, волновавшие Озерова на протяжении всего его творчества, неизменно были связаны с разработкой актуальных общественно-политических тем, причем это особенно заметно в трагедиях на национально-историческио темы. Интересен в этой связи замысел драматурга написать трагедию о Волынском - замысел, оставшийся неосуществленным из-за прогрессировавшей душевной болезни автора. «И какое широкое поле для сочинителя, - писал Озеров А.Н. Оленину 25 марта 1809 г., - чтоб показать во всем блеске правду русского боярина, должность вельможи и сенатора и противуположить злоупотребления временщика-иностранца, алчущего одной своей корысти и, может быть, ненавидящего народ, вверенный управлению его слабою государынею, и, наконец, представить несчастное положении народа под слабым и недоверчивым правлением! Вы чувствуете, какие истинные картины можно изобразить, заимствуя кое-что из наших времен» Русский архив, 1869, № 1, с.143-144.. Замысел Озерова созревал в ходе его собственной творческой эволюции, обусловленной как внутренними причинами, так и требованиями эпохи.

2. Трагедии В.А. Озерова: трансформация жанрового канона в условиях победившего сентиментализма

Первое произведение, с которым Озеров дебютировал на литературном поприще, не было трагедией. В 1794 году было создано и тогда же опубликовано поэтическое переложение на русский язык героиды французского поэта Ш. Колардо «Элоиза к Абеляру». Популярность в конце XVIII в. средневекового памятника, отрывок из которого лег в основу произведения французского поэта, особенно возросла благодаря эпистолярному роману Ж.-Ж. Руссо «Новая Элоиза». Для молодого Озерова предпринятый опыт явился своеобразной школой в овладении мастерством анализа психологического состояния героев. Страстное послание заточенной в келье женщины к своему оказавшемуся в несчастья возлюбленному положено в основу элегии. Это был выдержанный на едином дыхании вопль тоскующей души, сознающей невозможность счастья и потому погруженной в отчаяние и трагическую безысходность:

Кто. я… чтоб я могла любовь преодолеть?

Душе моей нельзя толико сил иметь.

И строгость звания, и келий мрачный зрак

Твой вид в душе моей не истребят никак.

На гробы мертвых ли когда паду стеняща,

Иль ниц пред алтарем, когда в слезах лежаща,

Ни ужас меж гробов, ни святость алтарей

Здесь мысли пламенной не развлекут моей.

Везде я зрю тебя, и сердце сокрушенно

Лишь бьется для тебя, любовью упоенно.

(21, с. 371-373)

Смерть остается последним прибежищем, где душам несчастных влюбленных позволено будет соединиться.

Вот час… Мой Абеляр, приди, я умираю;

Закрой мне очи ты: страсть с жизнью лишь теряю;

Приди ко мне, прими в сей мной желанный час

Последний поцелуй, последний вздоха глас!

А ты, коль смерть сотрет твои красы жестоки,

Красы, что горьких слез моих влекли потоки,

Коль скорби дней твоих нить тяжку прекратят,

Пущай в единый гроб пас ввеки съединят!

Чтоб в надписи любовь злу повесть описала;

Чтоб нежные сердца та надпись ужасала.

(21, с. 375)

Внимательное прочтение героиды позволяет увидеть в ней предвосхищение многих мотивов лирики Жуковского и Батюшкова. Но главное, в подобных тирадах кроются истоки найденных Озеровым в трагедиях форм поэтического выражения чувств и переживаний его героев. Не случайно отдельные монологи из его лучших пьес исторгали слезы у зрителей.

Первой трагедией Озерова, как мы уже отметили, была трагедия «Ярополк и Олег». Драматург обратился к сюжету, заимствованному из времен Киевской Руси. Подобные сюжеты использовали и Сумароков, и Херасков, и Княжнин, и другие авторы с разной степенью соблюдения точности в воспроизведении фактов прошлого. Правда, в отличие от Сумарокова к концу XVIII в. драматурги располагали куда более полными и достоверными источниками о древнейших временах отечественной истории. Сохранившиеся в летописных известиях факты о соперничестве князей Ярополка и Олега Озеров заимствовал из «Истории Российской» В.Н. Татищева. Но на структуре пьесы сказалось воздействие традиций классицизма.

Соперничество двух братьев, влюбленных в пленную княжну, типологически воспроизводило ситуацию из последней трагедии Сумарокова «Мстислав». И ход развития действия и расстановка противоборствующих сил в пьесе Озерова соответствуют структурной схеме «Мстислава». Несколько различается мотивировка поступков коварного вельможи, по наветам которого в обеих пьесах совершаются несправедливые гонения добродетельного героя, возлюбленного княжны. У Сумарокова в роли злодея выступает честолюбивый Бурновей, тайно мечтающий о киевском троне.

В пьесе Озерова ближайший советник Ярополка, Свенельд, стремящийся рассорить братьев, - реальное историческое лицо. Согласно летописи, князь Олег убил во время охоты сына Свенельда за непокорство. Эту версию использовал в трагедии Озеров, сделав отцовскую жажду мести главным импульсом, определяющим назревание трагического конфликта.

Наговорами и советами Свенельда и обусловливаются всякий раз действия нерешительного Ярополка, влюбленного в Предславу, нареченную невесту брата. Постоянные колебания Ярополка, сознающего незаконность своих домогательств руки болгарской княжны и свою вину перед братом, контрастируют с холодной решительностью Свенельда. Им обоим противостоит благородный и отважный Олег, пылкий любовник и смелый воин. В финале трагедии Озеров отступает от летописного источника. Обреченный своим братом на смерть, Олег счастливо избегает ее. Эффектные, полные мрачных предчувствий сцены 5-го действия, когда звучит условный набат и едва не закалывает себя Предслава, сменяются появлением торжествующего Олега. Жертвой своих козней гибнет Свенельд. Подобная счастливая развязка была типична и для трагедий Сумарокова. Однако незначительное на первый взгляд отличие, сводящееся к мотивировке действий второстепенного персонажа, помогает уловить своеобразие самого метода Озерова. Это новое заключалось в отказе от осмысления функции трагедийного жанра как дидактической.

Трагедия переставала быть «училищем царей» и «школой сословных добродетелей». Источник трагического конфликта скрывался теперь в глубинах человеческой души. Эта годами лелеемая мысль о мести за смерть сына становится сутью характера Свенельда, и со своим умом и неукротимым темпераментом он подчиняет нерешительного Ярополка, делая его орудием для осуществления своих замыслов. Так формировалось совершенно иное, нежели в классицизме, понимание характера, сближавшее трагедию Озерова с шекспировской драматургией. С другой стороны, в обрисовке страданий колеблющегося Ярополка и беззащитной Предславы Озеров остается последовательным представителем сентименталистского направления. Их монологи - это цепь лирических излияний, которые, будучи вычленены из контекста, могли бы рассматриваться как своеобразные элегии.

Ах, как взаимна страсть питала здесь меня!

Средь тишины ночей и в самом шуме дня

Один твой образ был предмет воображенья,

Ты был виной души малейшего движенья,

В Олеге для меня весь заключался свет.

Всегда и всюду мысль тебе летела вслед.

Когда представится страдающим в разлуке,

Стенящим жалобно в тоске, в любовной муке

И вспоминающим прощанья грустный час -

Стеснится грудь моя, пробьются слезы с глаз.

(С. 98-99)

Это отрывок из признания Предславы своему возлюбленному. Изображение беспокойства томящегося сердца напоминает нам описание любовного томления из героиды Озерова, на элегическую природу которой мы уже указывали.

Подлинным триумфом драматурга явилась его вторая трагедия «Эдип в Афинах». На современников Озерова она произвела огромное впечатление и продержалась в репертуаре русских театров вплоть до 1840 г. «Такой трагедии, какова «Эдип в Афинах», конечно, у нас никогда не бывало ни по стихам, ни по правильному расположению. Последнее достоинство соблюдено в ней от первой до последней сцены - а это главное; стихи бесподобные; действующие лица говорят все свойственным им языком, без чего, впрочем, стихи не были бы и хороши; мысли прекрасные; чувства бездна; есть сцены до того увлекательные, что невольно исторгают слезы… словом, «Эдип» такое произведение, от которого нельзя не быть в восхищении», - писал в своем дневнике присутствовавший на первых представлениях трагедии С.П. Жихарев. Жихарев С.П. Записки современника. М, 1955, с.98.

В чем же причина такого необычайного успеха трагедии и что нового открыл ею драматург для русских зрителей?

Само обращение Озерова к сюжету из античной мифологии не было случайным на фоне общего увлечения античностью, которое на исходе XVIII столетия получило новый импульс под влиянием трудов И.И. Винкельмана и И.Т. Гердера. Распространяясь по Европе, оно достигло и России, чему свидетельством могут служить опыты таких современников Озерова, как начинавшие свой творческий путь В.Т. Нарежный, А.Н. Грузинцев и более опытный В.В. Капнист. В конце 1790-х гг. Нарежный пишет трехактную трагедию «Кровавая ночь, или Падение дому Кадмова». Несколько позже, уже не без влияния Озерова, к сюжету из фиванского цикла обратились Грузинцев, написавший трагедию «Эдип царь», и Капнист, разработавший сюжет последней части цикла в трагедии «Антигона». Последний прямо говорил о влиянии Озерова, на отзыв которому он и послал свою пьесу. В 1814 г. «Антигона» была даже представлена на сцене петербургского Малого театра.

Непосредственными источниками трагедии Озерова могли служить и лежащая, у истоков традиции пьеса Софокла «Эдип в Колоне», и целый ряд французских пьес XVIII в., разрабатывавших тему Эдипа, в частности трагедия Ж.Ф. Дюсиса «Oedipe a Colone».

Как указывал П.О. Потапов, Озеров, используя общую канву заимствованного у Софокла мифологического сюжета, сохранил полную самостоятельность в осмыслении драматического конфликта. См.: Потапов П.О. Из истории русского театра. Жизнь и деятельность В.А. Озерова, с.398-417. Гонимый волей богов, подавленный тяжестью невольно совершенных им преступлений и ослепивший себя, Эдип, изгнанный из родных Фив, достигает Афин, где правит храбрый и великодушный Тезей. Единственным утешением слепого старца остается нежно любящая его дочь Антигона, которая делит с ним все невзгоды странствий. Одновременно Афины приходит коварный и честолюбивый Креон. свое время он сыграл роковую роль в судьбе Эдипа, способствуя его изгнанию из Фив. Теперь ему нужна помощь Тезея, чтобы отразить грозящее Фивам нападение второго сына Эдипа, Полиника. Афинский народ в смятении, ибо оракул храма Эвменид извещает о внезапном гневе богов.

В целом ряде деталей при разработке сюжета Озеров отступает от первоисточника, т.е. от трагедии Софокла. Его Эдип не знает о предначертании богов, избравших Афины местом последнего приюта несчастного царя. Нет у Софокла и ключевой сцены примирения Эдипа со своим сыном Полиником, когда-то изгнавшим отца из Фив. Наконец, и это главное, в финале трагедии полностью переосмысливается традиционная трактовка античного сюжета. После неудавшейся попытки похищения Эдипа обличенный перед всем народом Афин гибнет коварный Креон. Он находит смерть в храме Эвменид, где его поражает гром богов и где незадолго до этого оспаривали свое право исполнить волю богов и принести себя и жертву Эдип и его дети.

Источник драматизма пьесы кроется в тонко используемом Озеровым приеме «ложного конфликта». Воля богов, заключенная в предсказаниях оракула, скрыта от смертных. Грозные предзнаменования связаны с появлением в Афинах лица, неугодного богам. Тяготеющее над Эдипом проклятье как будто бы указывает на него как на объект божественной кары. Народ требует изгнания слепца, а позже принесения в жертву ого дочери. И хотя великодушный Тезей защищает несчастного, оракул требует выполнения воли богов. И только в финале раскрывается подлинный смысл предзнаменований.

Таким образом, в трагедии Озерова, пожалуй, впервые в русской драматургии проблема царской власти решалась с общечеловеческих и потому гуманистических позиций. Образ Эдипа, бывшего царя, оказавшегося в положении гонимого странника-слепца, представал своеобразной иллюстрацией тезиса, заявленного еще в XVIII в. Державиным в его оде «На смерть князя Мещерского»: «Монарх и узник - снедь червей».

Эта мысль о равенстве всех перед смертью, идея преходящности, зыбкости всего сущего, в том числе и судеб венценосцев, обретала особую актуальность в эстетической системе сентиментализма. Озеров воплотил ее в драматургии:

Родится человек лет несколько поцвесть,

Потом скорбеть, дряхлеть и смерти дань отнесть.

Один, шед малый путь, другой, прошед подоле,

В гробу покоятся сном крепким в равной доле.

Но ты, о дочь моя, печаль свою умерь:

Смерть к светлой вечности нам отверзает дверь.

(с. 142)

Эти слова Эдипа, с которыми он обращается к своей дочери Антигоне, могут служить ключом к пониманию мировосприятия, запечатленного в трагедии. Существенна очевидная близость этого отрывка с программными стихотворениями Жуковского «Цвет завета», «Невыразимое» и др.

Совершенно справедливо поэтому утверждение Т.М. Родиной, подчеркнувшей новаторское значение «Эдипа в Афинах»: «…весь философский смысл трагедии Озерова заключался в утверждении превосходства просто человеческого над царственным. «Эдип» Озерова был ближе к сентименталистски интерпретированному «Королю Лиру» Шекспира, чем к традициям классицистической трагедии». История русского драматического театра в 7-ми томах. Т.2. 1801-1825. М., 1977, с.158-159.

Все это также может служить объяснением причин небывалого успеха трагедии у тогдашних зрителей.

Не меньшим успехом у современников пользовалась и третья трагедия Озерова «Фингал», представленная в декабре 1805 г. на сцене придворного театра в Петербурге. Оригинальность замысла Озерова состояла в необычности материала, использованного им в качестве сюжета пьесы. Драматург обратился к одноименной поэме Оссиана, и на сцене впервые ожили образы суровых и мужественных героев скандинавского эпоса.

Владетель Морвены Фингал прибывает в землю Локлинскую, чтобы сочетаться браком с Мойной, дочерью царя этой земли Старна. Когда-то Фингал воевал с лок-линским царем и победил его. В одной из битв им был убит сын царя, юный Тоскар. Все эти годы Старн хранил в душе желание отомстить за смерть сына. И вот теперь, вызвав Фингала для брака с дочерью, он хочет воспользоваться удобным случаем, хотя тщательно скрывает свой замысел от Моины.

Такова экспозиция трагедии, в которой заключены предпосылки драматической ситуации, напоминающей сюжетную коллизию первой пьесы драматурга. Злодейство, обусловленное жгучей жаждой мести за потерянного сына, олицетворяемое в образе стареющего отца, к там и здесь оказывается источником скрытого конфликта. Правда, у Фингала нет соперника и поэтому судьба ого предопределена.

Отмечавшаяся многими исследователями статичность «Фингала» объясняется тем, что в этой трагедии Озеров в отличие от ранних своих опытов не склонен к анализу внутреннего состояния страдающих героев. В душе Старна нет колебаний и сомнений. Что же касается великодушного и ничего не подозревающего Фингала, то, уверенный во взаимности Моины, он ждет лишь часа свадебного обряда. Но зато очень важная роль и трагедии отводилась воссозданию сурового духа скальдической поэзии. Посланник Фингала, бард Уллин, в сопровождении хора исполняет в 1-ом акте хвалебную песню в честь своего вождя:

Ударили в медяный щит

Ко брани глас обыкновенный, -

Во броню ратник облеченный

Воинским гневом уж кипит;

Дубы столетни загорелись,

И тучи заревом оделись,

- поет хор бардов. Их песню подхватывает Уллин:

Встает Морвены вождь Фингал;

Оружье грозное приял;

Стрела в колчане роковая;

На груди рдяна сталь видна;

Копье как сосна вековая,

И щит как полная луна,

Воссевшая над океаном

И вся подернута туманом.

(с. 190-191)

До начала свадебного обряда Старн велит Фингалу почтить память убитого сына и поклониться локлинскому богу Одену. Уступая мольбам Моины, Фингал идет к могиле Тоскара. У надгробного холма совершается обряд поминовения и ритуальные игры. По обычаю Старн просит Фингала отдать свой меч отличившемуся в играх юноше. И вот, когда безоружный Фингал принимает жертвенную чашу, воины Старна набрасываются на него. Меч Тоскара, висящий на дереве, становится защитой Фингалу. Появившиеся воины Морвены вместе с Мойной спасают вождя. Фингал прощает коварного отца возлюбленной. Но не таков Старн:

Нет, нет, Фингал, меж нас несбыточен союз.

Отмщение… других мне нет с тобою уз.

Мне брак предлогом был, но смерть твоя желаньем;

Дарить тебя хотел не дочерью… страданьем.

Не храм готовил - гроб; не брачных свет огней,

Но блеск, но грозный блеск убийственных мечей…

(с. 224)

Старн устремляется с кинжалом на Фингала. Моина бросается спасти возлюбленного, останавливая отца, и тогда тот поражает кинжалом дочь:

Несчастная, умри, коль долгу изменяешь!

И пусть со мною здесь погибнет весь мой род!

(с. 224)

Потрясенный Фингал хочет покончить с собой, но бард Уллин напоминает ему, что «царь… для подданных… жизнь хранить обязан». Фингал подчиняется голосу рассудка:

Увы, жестокий долг! Мой друг, из сей земли

Ты извлеки меня, из сей земли плачевной;

Но в облегчение моей тоски душевной

(указывая на тело Моины)

Возьми ты сей предмет, чтобы я каждый день

Из гроба вызывал Моины легку тень.

(с. 226)

Так заканчивается трагедия. В ней заключена все та же идея скрытой от взора смертных предопределенности их судеб. Со смертью Моины и Старна пресекается род локлинских царей. Причина безвременной гибели Моины - ее роковая любовь к Фингалу. В минуту опасности героя спасает меч убитого им юного Тоскара. В данном эпизоде Озеров искусно использовал зафиксированный в поэмах Оссиана обычай древних шотландцев помещать на могиле павшего воина его боевой меч, хотя вся сюжетная линия, связанная с Тоскаром, вымышлена драматургом. Отступлением от оссиановской поэмы являлось и самоубийство Старна, определяемое логикой драматического сюжета.

Структурно «Фингал» также имел мало общего с традиционным каноном классицистической трагедии. Прижде всего, вместо принятых в данном жанре пяти действий драматург ограничился только тремя. Помимо постоянно присутствующего хора бардов Озеров вводит пантомимный балет - ритуальные танцы и игры локлинских воинов у могилы Тоскара. Очень ограниченной была и его новой трагедии и роль наперсников, чье присутствие должно было обеспечивать раскрытие психологического состояния основных персонажей пьесы. Заданность драматической коллизии исключала возможность нравственной эволюции героев. Главное, что привлекало зрителей к «Фингале» и составляло причину успеха трагедии, - это необычность спектакля, сохранившего колорит древнего скандинавского эпоса и дух поэзии Оссиана.

Новым триумфом драматурга явилась постановка в январе 1807 г. на петербургской сцене его четвертой трагедии «Димитрий Донской». Уже из заглавия ясно, что и основу ее были положены события, связанные с исторической победой русских войск в 1380 г. над полчищами Мамая на Куликовом поле. Обращение к этой теме и тот момент, когда Россия терпела неудачи в военных действиях против Наполеона (наиболее серьезной среди них было недавнее поражение под Аустерлицем в декабре 1805 г.), было как нельзя кстати. Зрители прекрасно улавливали патриотический пафос пьесы и оценили ее по достоинству.

В упоминавшемся уже нами дневнике С.П. Жихарева сохранилось описание первого представления «Димитрия Донского». В театре «буквально некуда было уронить яблока… С первого произнесенного им (Яковлевым, игравшим роль Димитрия,) стиха: «Российские князья, бояре» и проч. мы все обратились в слух… никто не смел пошевелиться, чтоб не пропустить слова; но при стихе: «Беды платить врагам настало ныне время!» вдруг раздались такие рукоплескания, топот, крики «браво», что Яковлев принужден был остановиться. Этот шум продолжался минут пять и утих ненадолго. Едва Димитрий в ответ князю Белозерскому, склонявшему ого па мир с Мамаем, произнес: «Ах! лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!» - шум возобновился с большею силою. Все эти стихи, как и их, производили в публике восторг неописанный…»4Жихарев С.П. Записки современника, с.331

5.Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. 2-е издание, М., 1965, с.187.

Как справедливо уже отмечалось Г.Л. Гуковским наибольшее значение в трагедии имел именно пафос борьбы, жертвы на алтарь отечества, непримиримости и мужества, пафос героики национально-освободительной войны, а не конкретные намеки или вообще логически оформленные идеи трагедии, тем более не сюжет. Те, кто порицал в «Димитрии Донском» неувязки сюжета и композиции, исторически били мимо цели. «Димитрий Донской» - это патетическая речь оратора, политическая ода, лирическое произведение - не о любви Димитрия к Ксении, а о любви русских людей к отечеству и о ненависти их к тиранам и тирании».

Г.А. Гуковский был совершенно прав, говоря о глубоко воспринимавшемся современниками гражданско-патриотическом пафосе пьесы Озерова. Исследователь притом выделял лишь одну сторону ее содержания, ибо он рассматривал «Димитрия Донского» в контексте формирования вольнолюбивой романтической поэзии декабризма. Но содержание трагедии Озерова нельзя сводить только к этому. Достоинства произведения, предназначенного для сцены, не могут, конечно, исчерпываться пафосом ораторской декламации или лирической оды. И это было ясно для многих современников драматурга, особенно для литераторов.

Пожалуй, ни одна трагедия Озерова не породила столько критических замечаний, как «Димитрий Донской». Наиболее резко и одним из первых высказал свое мнение о трагедии Г.Р. Державин. Сразу после ее постановки в беседе со знаменитым актером И.А. Дмитревским поэт заметил: «На чем основался Озеров, выведя Димитрия влюбленным в небывалую княжну, которая одна-одинехонька прибыла в стан и вопреки всех обычаев тогдашнего времени шатается по шатрам княжеским да рассказывает о любви своей к Димитрию?». Примерно о том же в своей заметке «О народности в литературе» почти через двадцать лет после Державина высказался Пушкин: «Что есть народного в Ксении, рассуждающей шестистопными ямбами о власти родительской с наперсницей посреди стана Димитрия?» Вопросы, связанные с полемикой вокруг трагедии “Димитрий Донской”, неоднократно служили предметом внимания исследователей. См.: Майков Л.Н. Князь Вяземский и Пушкин об Озерове. СПб., 1897; Богословский Н. Спор Пушкина сВяземским об Озерове. - Красная новь, 1937, № 1, с.98-104; Сидорова Л.П. Рукописные замечания современников на первое издание трагедии В.А. Озерова “Димитрий Донской. - Записки отдела рукописей ГПБ , вып. 18, 1956, с.142-179.

В чем же причина столь разительных разноречий в оценке современниками этой трагедии Озерова?

На фоне предыдущих пьес структура «Димитрия Донского», пожалуй, в наибольшей степени сохранила приверженность традициям русской классицистической трагедии XVIII в. Героический облик Димитрия - победителя Мамая, раскрывается в ходе свершения исторической победы.

Совещание русских князей накануне битвы и прием татарского посла в начале трагедии, рассказ о ходе самой битвы и мужестве Димитрия в заключительном действии служат своеобразной рамкой для событий, составляющих основное содержание пьесы, - борьбы за обладание нижегородской княжной Ксенией между Димитрием и князем Тверским. Ксения любит Димитрия. Но отец назначил ей мужем князя Тверского. Приезд ее в воинский стан должен укрепить веру русских князей в силу их единства. После битвы назначено венчание. Возникает конфликтная ситуация. Тверской настаивает на венчании. Этому яростно противится Димитрий:

Но знай, и здесь тебе пред всеми я клянусь,

Что искры жизненной доколе не лишусь,

Доколь главу ношу, ты Ксению дотоле

Не поведешь, Тверской, ко храму поневоле.

(с. 265)

Ссора двух князей начинает угрожать успеху всего предприятия. Под влиянием тверского князя остальные русские военачальники решают увести свои отряды, ибо в действиях Димитрия они усматривают деспотическое самовластье. Московский князь их не удерживает. Оставаясь непреклонным, он готов принять бой только со своей дружиной. И тогда Ксения решает пожертвовать любовью для блага отечества. Она согласна стать женой князя Тверского после боя, чтобы русское войско не было разобщено. Финал трагедии своеобразно соединяет обе сюжетные линии. Из рассказа боярина, очевидца битвы, становится известно о подвигах неизвестного воина, победившего Челубея и своим мужеством способствовавшего победе русских сил. Обсуждающие события минувшей битвы князья во главе с Тверским слышат стон и видят раненого. В нем узнают неизвестного героя, имени которого никто не знает. Подняв забрало шлема, князья обнаруживают, что это Димитрий. Он и теперь весь в мыслях о Ксении и погибшем друге Бренском, выступавшем на его месте в бою. Победа над Мамаем, одержанная благодаря Димитрию, примиряет Тверского с недавним соперником, и он уступает Ксению:

Супругу днесь прими ты от руки моей!

Чего б не сделал я пред властию твоей,

То здесь я делаю, России глас внимая,

Пред победителем свирепого Мамая.

(с. 293)

Державин и Пушкин были совершенно правы, когда отмечали свойственные трагедии Озерова нарушения исторической достоверности. Достаточно указать хотя бы на то, что московский князь Димитрий не мог оспаривать невесту князя Тверского, ибо к моменту изображаемых событий он был женат. Пребывание Ксении в русском стане, как и сама нижегородская княжна, являлись плодом вымысла драматурга. Озеров допустил, совершенно сознательно, конечно, неточность и в описании хода Куликовской битвы. Димитрий действительно сражался в доспехах рядового воина. Но в поединке с татарским богатырем Челубеем участвовал не он, а инок Пересвет, причем оба погибли. Озерову понадобилось сделать Димитрия победителем Челубея, чтобы еще более выделить личную роль московского князя в одержанной победе русского войска и тем самым подкрепить его моральное право на Ксению.

Как указывал сам драматург, источниками сведений о битве служили для него перевод «Русской истории» И.Г. Штриттера и трагедия М.В. Ломоносова «Тамира и Селим». Но интерпретируя имевшиеся в его распоряжении данные, Озеров оставался последователем традиций русского классицизма XVIII в. Принципы художественного историзма были чужды его творческому методу. Его трагедия - не столько воссоздание исторической картины прошлого, сколько отклик на современные события. Аллюзии буквально пронизывали все монологи Димитрия. В этом Озеров также оставался верен принципам драматургии предшествующего столетия. Традиционна для трагедий XVIII в. и счастливая развязка.

Если же говорить о сюжетной линии, призванной раскрыть отношения Димитрия и Ксении, то здесь Озеров оказывался типичным представителем сентименталистского направления. И в этом заключался еще один художественный просчет автора, решившегося воссоздать одну из самых героических страниц русской истории. Несоответствие метода раскрытия характеров у Озерова исторической обстановке наглядно видно хотя бы в монологе Ксении, которая в отчаянии вспоминает свою покойную мать:

О друг единственный, от смерти пробудись

И тенью легкою вокруг меня носись;

Пролей во грудь мою отраду упованья;

Скажи, что ждешь меня к скончанию страданья;

Скажи, что скоро ждешь; скажи, что близок час,

Который съединить во гробе должен нас.

(с. 247)

Подобная форма выражения чувств, конечно, была чужда женщинам XIV в. Поэтому не столь важно, была ли Ксения историческим лицом или нет. Уже Державин отметил несовместимость драматической коллизии пьесы с историческим значением события, положенного в ее основу. Для Пушкина несоответствие принятого Озеровым метода духу изображаемых времен открывалось в контексте его собственных размышлений об исторической драме в период работы над «Борисом Годуновым». Но перед самим Озеровым эти вопросы просто не стояли. Он попытался сочетать героику с чувствительностью, пафос патриотизма с анализом жизни сердца. Кратковременность успеха трагедии «Димитрий Донской» подтвердила бесперспективность такого пути.

Следует, однако, подчеркнуть, что, создавая эту трагедию, Озеров необычайно точно уловил требования момента. Публика ждала таких пьес. Весной 1807 г. на *сцене императорского театра в Петербурге была представлена пьеса М. Крюковского «Пожарской».

По своей структуре эта пьеса никакого отношения к жанру классической трагедии не имела, являясь по существу исторической драмой, насыщенной политическими аллюзиями. Современники неистовствовали, когда слышали со сцены стихи:

Любви к отечеству сильна над сердцем власть!

Российских воинов она едина страсть.

То чувство пылкое, творящее героя,

Покажем скоро мы среди кровава боя.

(с. 260)

С этими словами появлялся на сцене князь Пожарский, главный герой трагедии. И на протяжении всей пьесы_: его речь была выдержана примерно в таких выражениях. Содержание пьесы сводится к притязаниям атамана Заруцкого на царскую корону. Честолюбивый атаман видит в Пожарском главное препятствие к достижению своей цели. Разоблачение Заруцкого, крушение его замыслов и составляют сюжетную основу трагедии, завершающейся сценой освобождения Москвы от захватчиков и здравицей в честь молодого царя Михаила.

Примечателен демократизм позиции автора трагедии. На вопрос Заруцкого: «Кто Минин сей, кому Российская страна воздвигнуть памятник незыблемый должна?» Пожарский отвечает:

Похвальней в низости величием блистать,

Чем выше сана блеск ничтожством помрачать.

Любовь к отечеству последнего в народе

Возводит в сан вельмож знатнейших по породе.

Не предки, Минин сам почтенный род начнет…

Се он! Се верный сын отечества идет.

(с. 265)

Тема всенародного подъема, приведшего к освобождению Москвы в 1612 г., вообще пользовалась особой популярностью в первое десятилетие XIX в. С.Н. Глинка создаст в 1809 г. отечественную драму «Минин»; еще раньше, в 1806 г., Г.Р. Державин напишет пьесу «Пожарский, или Освобождение Москвы», определив ее жанр как «героическое представление».

Возвращаясь к Озерову, мы должны рассмотреть еще одну, пожалуй, лучшую его трагедию «Поликсена». Написанная в 1808 г., эта трагедия была одним из последних творений драматурга. Уже в период работы над нею Озеров находился в состоянии душевной надломленности, вызванном внезапными осложнениями по службе, в результате которых он вышел в отставку. К этому добавилось возникновение неприязни в отношениях с теми, кого еще недавно Озеров считал наиболее близкими ему людьми из литературных кругов Петербурга. Он покидает столицу. Находясь один в своем имении, в деревенской глуши, в стесненном материальном положении, Озеров в минуты отчаяния сжег все написанное им за два года в деревне (трагедию «Медея», планы еще двух пьес и наброски трагедии об Артемии Волынском). В конце 1809 г. у пего обнаружились признаки умственного расстройства. Последние годы жизни Озеров прожил душевнобольным в имении отца в Тверской губернии, где и умер в сентябре 1816 г.

В своей последней трагедии Озеров вновь вернулся к античной тематике. История троянки Поликсены, принесенной в жертву богам после взятия Трои по настоянию Пирра, сына греческого героя Ахилла, составляет сюжетную основу пьесы. В истолковании воли богов решающим становится то обстоятельство, что Поликсена была невестой Ахилла. Используя этот сюжет, Озеров несомненно ориентировался и на трагедии «Гекуба» Еврипида и «Троянки» Сенеки. Сходство трагедии Озерова с «Троянками» Сенеки уже отмечалось исследователями. Сведения об использовании Озеровым опыта Еврипида мы находим в письмах драматурга к А.П. Оленину. Однако драматическая коллизия, заложенная в античном мифе, осмысляется Озеровым независимо от ее истолкования в трагедиях Еврипида и Сенеки. Как у того, так и у другого античных драматургов главным действующим лицом была представлена Гекуба, несчастная мать, страдающая от бессилия предотвратить гибель своих детей. В трагедии Озерова Гекуба играет важную, но не главную роль. Центральным персонажем, как бы фокусирующим трагизм мироощущения автора, является Поликсена. Неотвратимость судьбы приобретает характер жертвенного служения любовному чувству, от которого сгорает героиня:

Мне нет уже отрад и нет надежды боле;

Что долее мне жить - страдать лишь только доле,

Сгорая от огня снедающей любви,

Лиющейся в моей волнуемой крови.

Сей огнь, сей дар благий живительной природы

Сушит безвременно мои весенни годы,

И от него, увы, ни тихий вечер дня,

Ни утро раннее не прохладят меня!

Ахилл, ты видишь то, и, сам стеня в разлуке,

Деля мою тоску, томяся в равной муке,

Ты отверзаешь мне гробницу на покой,

Где б смерть венчала нас иссохшею рукой…

(с. 336)

В свете подобной трактовки образа Поликсены не лишено справедливости тонкое наблюдение И.Н. Медведевой о соотносимости его с образом героини романтической баллады В.А. Жуковского «Людмила». Балладно-элегическая интерпретация античного сюжета как нельзя лучше отвечала сентименталистским умонастроениям автора. С Людмилой сближает Поликсену и сама ситуация, в которую поставлена героиня трагедии, и та решимость, с какой она отдается судьбе:

… страшиться ли должна,

Когда я смерть мою угодной зрю Ахиллу,

Когда жених в свой гроб зовет меня унылу?

(с. 335)

Поликсена страшится оставить одинокой безутешную, «стенящую в слезах» мать. Но еще страшнее для нее стать виновницей истребления оставшихся в живых троянских женщин. Вот почему Поликсена не сомневается в благости своей жертвы, видя в ней искупление страданий других. И вот почему она отказывается от защиты Агамемнона, пытающегося предотвратить бесчеловечное жертвоприношение, и сама закалывается. Трагедия завершается восклицанием мудрого Нестора:

Какой постигнет ум богов советы чудны!

Жестоки ль были мы, иль были правосудны?

Среди тщеты сует, среди страстей борьбы

Мы бродим по земли игралищем судьбы.

Счастлив, кто в гроб скорей от жизни удалится;

Счастливее того, кто к жизни не родится.

(с. 356)

Человек - минутный странник на земле. Только там, за пределами земного, ждет его счастие и успокоение от страданий. Этот тезис, запечатленный в наиболее проникновенных стихотворениях Жуковского, может служить лейтмотивом последней трагедии Озерова.

По характеру конфликта «Поликсена» сближается с одной из самых лирических трагедий Расина - «Ифигенией в Авлиде». Они близки и в композиционном отношении. И только развязка в русской трагедии поражает своей мрачной безысходностью. Перемена во взглядах Озерова тем показательнее, что в своей более ранней пьесе «Эдип в Афинах», основанной на мифологическом сюжете, он, как мы помним, переосмыслил античный источник, оставив Эдипа жить. Гневом богов был поражен коварный Креон, что придало финалу трагедии оптимистическое звучание. Теперь Озеров далек от оптимизма. Содержание и пафос «Поликсены», пожалуй, впервые в истории русской драматургии дают пример такого всепоглощающего трагизма, который стоит на грани отрицания разумности сущего. Неотвратимость судьбы с одной стороны, и беззащитность человеческого существа перед роком - с другой, персонифицируются в образах безжалостного Пирра и обреченной Поликсены. Воплощение трагического мироощущения автора отмечено в этой трагедии печатью безысходности.

Таким образом, говоря о судьбе трагедийного жанра, невозможно обойти молчанием драматические сочинения В.А. Озерова. Классицистический жанр трагедии начал разрушаться, как мы видели, в самом творчестве Озерова, но, умирая, этот жанр порождал новые художественные формы, отвечавшие запросам своего времени.

3. Проблематика и образная система трагедий В.А. Озерова

3.1 Черты историзма в трагедии «Ярополк и Олег»

Трагедия Озерова «Ярополк и Олег» может служить образчиком произведения, в котором историческое предание нарушается в угоду известному правилу классицизма, требующие обязательного увенчания добродетели и наказания порока.

Но при всех своих отступлениях от летописного предания эта трагедия отличается от предшествующих ей трагедий относительно более строгим историзмом. Озеров полнее и глубже использовал исторический материал, чем это могли сделать Сумароков и Княжнин. По сравнению с их трагедиями трагедия «Ярополк и Олег» имеет гораздо больше точек соприкосновения с рассказом летописца. Стремление Озерова по возможности придерживаться исторической истины сказалось прежде всего на самом сюжете трагедии. В отличие от трагедии «Мстислав», в «Ярополке и Олеге» только часть сюжетного действия основывается на вымышленной любовной интриге, другая же часть является более или менее верным воспроизведением летописного предания. Озеров воспроизвел летописный рассказ о воеводе Свенальде, который, мстя Олегу за убийство сына, восстановил против Олега его брата Ярополка. Любопытно, что вымышленная любовная интрига поставлена и трагедии на службу конфликту, имеющему реальную метрическую основу. Зная о соперничестве Ярополка и Олега, Свенальд использует это соперничество в своих целях. Само наличие в числе персонажей трагедии еще одного исторического лица делает более полным ее историзм. В «Мстиславе» Сумарокова и в «Владимире и Ярополке» Княжнина отсутствуют исторические образы воевод, хотя обоим драматургам представлялась возможность воспользоваться при создании этих образов весьма интересными прототипами. Только равнодушием Сумарокова к истории можно объяснить тот факт, что драматург, создавая трагедию о Мстиславе, не обратил внимания на колоритную фигуру воевавшего на стороне Ярослава скандинавского витязя Якуна. Точно так же и Княжнин не воспользовался возможностью изобразить воеводу Яро полка предателя Блуда или же верного Ярополку слугу по имени Варяжко, предпочтя им бледную фигуру вымышленного Сваделя. Что касается любовной интриги озеровской трагедии, то хотя эта интрига и является вымышленной, в ней все же имеются отдельные моменты, соотнесенные с событиями реальной истории. Как указывалось выше. Святослав привез в жены Ярополку плененную им княжну. Правда, княжна, о которой упоминается в летописи, была «грекиней», тогда как Предслава была вывезена из Болгарии и назначена в жены не Ярополку, а Олегу. Но, заменив Византию Болгарией, Озеров нарушил достоверность не истории вообще, а лишь одного единичного факта. Как известно из истории, Святослав действительно совершал походы в Болгарию. Эти походы и связанная с ними политика Святослава в отношении Византии и Болгарии получили и трагедии Озерова довольно верное освещение. Озеров правильно отмечает, что, выступив по причину вероломных правителей Византии против Болгарии, Святослав заключил потом союз с болгарами и боролся имеете с ними прочив Византии. Болгарская княжна Предслава заявляет в трагедии Озерова, что она «хранит еще и душе всю милость Святослава», хотя последний и лишил ее престола. У Святослава, говорит княжна, не было вражды к болгарам. Он готов был помочь им освободиться от чужеземного ига.

Но благостью ко мне он после обратился;

Чтоб возвратить мне трон, со греками сразился:

Несчастливо разбит и обращенный в бег,

На берегах Днепра убит от печенег.

Интересно отметить следующий факт. Говоря о поражении, нанесенном греками Святославу, Озеров разошелся с русскими летописцами и историками, утверждавшими, что победа была на стороне Святослава. На ошибочность этого утверждения летописцев указал Н.М. Карамзин. По справедливому замечанию Карамзина, версия о победе Святослава над греками находится в противоречии с тем фактом, «что Болгария осталась в руках у греков, а Святослав принужден был с горстью воинов идти назад в Россию». Карамзин считал в данном случае более достоверным рассказ византийских историков, которые, по его словам, «описывают все обстоятельства подробнее, яснее». Один из этих историков - Лев Диакон, отдавая должное храбрости и воинскому искусству русских («сей народ отважен до безумия, храбр, силен», - пишет Леи Диакон), признает, что победа греков над русскими была одержана «сверх всякого чаяния». Но был ли знаком Озеров с трудами византийских историков? Полагаем, что нет. Но ему и не было необходимости обращаться к этим трудам, чтобы воспроизвести более верную версию о поражении Святослава. Задолго до Карамзина ее изложил М.М. Щербатов.

Принятие Озеровым этой версии свидетельствует о его умении критически подходить к показаниям источников. Интересно, что драматург не просто последовал за Щербатовым, а сделал сознательный выбор, отдав предпочтение более справедливому воззрению. Сам Щербатов искал средины между толкованиями русских летописцев и византийских историков. «Если поход сей Святославов, - писал Щербатов, - и не столь несчастлив был, как греки повествуют, но и не толь славен для него, как повествуют наши писатели».

Коснувшись отношений Святослава с. Болгарией, Озеров не везде точно передает исторические факты. Святослав не мог, например, лишить трона Предславу, так как в царское достоинство был возведен в это время в связи со смертью болгарского царя его юный сын Борис, К тому же и Бориса, как говорят историки, Святослав не лишал царской власти. Это сделали позднее греки. Однако имя болгарской княжны Предславы не было выдумано Озеровым. Оно фигурирует в истории. М.М. Щербатов сообщает, что среди «жен и наложниц» Святослава была «единая болгарская княжна, именуемая Предслава».

Важной чертой историзма в трагедии Озерова «Ярополк и Олег» является более или менее правдивое воспроизведение характеров исторических лиц. В предшествующей Озерову драматургии господствовала произвольная трактовка исторических характеров. Наделив своих персонажей историческими именами, драматурги беззаботно относились к воспроизведению душевных качеств, закрепленных историей за носителями этих имен. Они спокойно укладывали исторических героев в Прокрустово ложе условных сюжетных схем и таких же условных представлений, о жизненных свойствах, которыми, по их мнению, должен обладать герой трагедии. Искажение характеров исторических лиц было одним из глубоко укорененных порсков драматургии.

Трагедия «Ярополк и Олег» не страдает этим пороком. Характеры изображенных в ней исторических лиц в основном соответствуют тем образам, которые, хотя и не очень отчетливо, возникают при чтении летописного предания. Озеров рисует, например, Ярополка таким же нерешительным и несамостоятельным человеком, каким этот князь представлен и на страницах летописи. Как и в летописи, Ярополк действует в трагедии Озерова, находясь под сильным влиянием старого воеводы Свеяальда¹. - Как и в истории, Ярополк у Озерова далеко не сразу поддался враждебному чувству к Олегу, питая к нему первоначально чувство братской любви и прчнн. Ярополка у Озерова не любят киевляне. Они восстают прогни него, когда разносится слух об убийстве Олега. О нелюбви народа к Ярополку говорит и историк. Характер Свенальда, рисуемый в трагедии Озерова, тоже и основном сходен с обликом его исторического прототипа. Свенальд выступает в трагедии, как бесстрашный мужественный воин. Он отнюдь не является злодеем по своей природе. Но жажда мщения за убитого сына толкает этого гордого и надменного вельможу на путь коварства и преступлений. Воспитанный им Извед говорит в конце трагедии, что готов идти по стопам Свенальда в делах, касающихся ратного искусства, но почел своим долгом разрушить «изготовленный враждою» «ков» этого могучего вельможи.

Но если характеры персонажей трагедии в основном соответствуют облику рисуемых в летописи исторических героев, то это не значит, что данные характеры отличаются яркостью и глубиною воспроизведения действительности. Как и другие драматурги того времени, Озеров не обладал искусством развивать характеры исторических лиц, безошибочно угадывая в скупых показаниях истории живые черты далекого прошлого. Образы его исторических героев схематичны. Присущий уже этой ранней трагедии Озерова психологизм весьма условен, а употребленные драматургом приемы психологических характеристик не отличаются разнообразием. В основном Озеров не идет в этой трагедии дальше своих предшественников Сумарокова и Княжнина, усердно фиксировавших происходящую в душе их героев борьбу противоположных чувств и стремлений. Изображение этой борьбы не ведет в сущности к обогащению образа. В каждый момент действия герой говорит и совершает те или иные поступки, находясь под преобладающим влиянием одной из обуревающих его душу страстей. Иногда Озеров рисует хаотическое борение разнообразных чувств, овладевающих душой героя одновременно. В таком состоянии находится душевный мир Ярополка в начале четвертого действия. Здесь Ярополк говорит:

Увы, не знаю сам, куда иду смущенный!

Мой ум теряется, страстями омраченный.

И ревность, и боязнь, и злоба, и любовь,

Душою овладев, мою волнуют кровь.

Но и этот прием встречается у предшественников Озерова. В третьем действии трагедии Сумарокова «Мстислав» Ольга, услышав от Приветы весть о том, что Ярослав жив, не смеет верить этой столь радостной для нее вести. Она говорит:

О час, исполненный весельем и тоской,

Уныньем, бодростью, надеждою и страхом!

И радости мои не рассыплются ль прахом!

Такое же смешение чувств рисует и Княжнин в трагедии «Владимир и Ярополк». Здесь Вельмира говорит, рассказывая о Владимире:

Я видела его имуща грозный вид,

И видела, что он в унынии дрожит.

Казалось мне, уже и меч он извлекает,

Казалось, слезы льет и горестно стонает,

И словом, страсти все его волнуют кровь:

Отчаяние, стыд, и жалость, и любовь.!

Отсутствие в трагедии «Ярополк и Олег» реалистически полнокровных характеров находится в тесной связи с относительным и весьма неполным историзмом этой трагедии. Выше уже говорилось о нарушении Озеровым исторического предания, выразившемся в том, что, в угоду требованию о конечном торжестве добродетели, драматург сохранил жизнь Олегу, которого в истории постигла самая ужасная смерть. Следует, правда, заметить, что в трагедии содержатся две совершенно противоположные развязки. Первая, более близкая к истории, заключается в том, что Олег погибает от руки Сотенника. Но версия о смерти Олега оказывается ошибочной. Олега спасает от смерти Извед, а Свенальд кончает жизнь самоубийством. К этому сводится вторая развязка трагедии, не имеющая ничего общего с историей. Однако и первая развязка при всей своей близости к истории характерным образом лишена тех черт и красок, тех поистине страшных подробностей, которые мы находим в летописном рассказе о гибели Олега. Как известно, Олег погиб во время отступления у ворот древлянского города Овруч. Его столкнули в глубокий ров теснившиеся на мосту воины. Озеров не воспользовался этими подробностями, так как от них нельзя было перейти к окончательной благополучном развязке. К тому же эти подробности своим ярким реализмом противоречили тон условной манере изображать характеры, которой придерживался драматург.

В трагедии «Ярополк и Олег» имеется не только фабульное сходство с историей. В ней правильно освещаются некоторые факты, не имеющие прямой связи с ее сюжетом. Упоминание об этих фактах делает более заметной содержащуюся в ней установку на «историзм». Выше уже отмечалось, что Озеров упоминает о смерти Святослава, убитого печенегами. Говорится в трагедии и о том, что из черепа Святослава была сделана чаша для пиров.

Совершенно верно указывается причина смерти князя Игоря, погибшего, как говорит летописец, от собственной жадности при сборе дани с древлян. Автор «Ярополка и Олега» верно воспроизводит некоторые черты, характеризующие административное и военное устройство древней Руси, нравы и религию далеких предков. Известно, например, что войсковые подразделения у древних славян состояли из десятков, сотен и тысяч. В полном соответствии с этим Озеров включил в число действующих лиц своей трагедии «сотейника стражи Ярополковой» и «тысячника войска Ярополкова». Драматург всемерно подчеркивает храбрость и воинственность русских людей. Но говоря о новгородцах, он отмечает их неумение воевать, обусловленное тем, что новгородцы были приучены «к торговле», а «не к войне». Довольно правильно характеризует Озеров религиозные воззрения славян. Он упоминает о богах, чтимых на Руси во времена язычества: Перуне, Световиде и Чернобоге. Учитывает он и специальные свойства, которыми наделяли славяне-язычники своих богов. Имя Световида, или, как его называют источники, Святовида, Озеров снабжает эпитетом «бранный», что вполне соответствует религиозным представлениям славян, полагавших, что бог Святовид помогает им на войне. Чернобога Озеров характеризует, опять-таки в полном соответствии с воззрениями славян, как божество мрачное и злое.