Образные функции вещей в сборнике рассказов С. Довлатова "Чемодан"

Но я почему-то испытывал болезненное волнение. Мне было трудно сосредоточиться, чтобы уяснить его причины. Значит, все, что происходит - серьезно. Если я впервые это чувствую, то сколько же любви потеряно за долгие годы?..» [21, с. 446]

Ощущение своеобразного катарсиса, которое овладевает повествователем, также передается через предмет: небывалый эмоциональный всплеск, ошеломление вызывает крохотная фотография размером с марку, которая ранее была приклеена в удостоверении. Обыкновенная фотография, вернее, ее наличие в семейном альбоме, становится знаменем вновь обретенной любви, полноценной жизни, которой ранее повествователь был лишен.

Также воплощение характерологической функции мы наблюдаем в рассказе «Куртка Фернана Леже», полностью построенном на антитезе. Спустя год после смерти народного артиста, мужа Нины Черкасовой, вдову уволили из театра, отобрали призы супруга, «Заставили отдать международные награды, полученные Черкасовым в Европе. Среди них были ценные вещи из золота.

Начальство заставило вдову передать их театральному музею» [21, с. 425]. Но, даже оставшись одна, Черкасова не перестает оставаться собой: «Одета была, как всегда, с незаметной, продуманной роскошью. ?…? В читальном зале было двое посетителей. Оба поглядывали в нашу сторону. Не потому, что узнавали вдову Черкасова. Скорее потому, что ощущали запах французских духов» [21, с. 426 - 427].

3.1.3 Воплощение ностальгической эмоции в культурологической и характерологической функциях

Нередко эмиграция в метафорическом смысле трактуется как «второе рождение». Но мысль о «той жизни», оставленной, но не забытой, не покидает повествователя. Тоска по Родине со временем приглушается, но не уходит. Нужен лишь катализатор, и в данном случае им является позабытый чемодан.

«И тут, как говорится, нахлынули воспоминания. Наверное, они таились в складках этого убогого тряпья. И теперь вырвались наружу» [21, с. 350].

Наказанный сын отправляется в шкаф. На родине подобная поучающая изоляция осуществлялась несколько другим путем «встань в угол». Здесь же данная традиция видоизменена, как изменяется сознание в эмиграции. Примечательно, что забытый чемодан находит сын. Тем самым изображается преемственность поколений. Опыт, заключенный в предмет, не пугает ребенка.

«Сынок провел в шкафу минуты три. Потом я выпустил его и спрашиваю:

— Тебе было страшно? Ты плакал? А он говорит:

— Нет. Я сидел на чемодане» [21, с. 349].

Каждый рассказ сборника отображает ностальгию по ушедшей жизни по- своему. Описанные предметы, словно стёклышки в калейдоскопе, отражаясь в зеркалах и переливаясь отношением повествователя, образуют целостную картину оставленной жизни, которую нам хотел показать С.Д. Довлатов.

Рассказ «Креповые финские носки» изображает студенческую жизнь повествователя. Молодой человек, попадая в компанию ленинградской элиты, влюбляется в первую красавицу и понимает, что «жизнь, которую мы вели, требовала значительных расходов» [21, с. 351]. «До сих пор стоит перед глазами тот зал, чуть затуманенный сладким дымом от шашлыков, проникающим с кухни. С той поры я не видел более красивых, элегантных людей. Сейчас, в эпоху торжества рынка и прорыва к нам лучших мировых брендов, все одеты как-то кургузо и потерто (хитрости моды, втюхивающей задорого дешевку) -- а элегантно одевались только тогда. Какие костюмы, галстуки, пиджаки! Сейчас все это заменено мешковатыми свитерами и джинсами» [35; 79-80]. Такие вещи, как, например, импортные духи, автомобили, были показателем состоятельности и стабильности. Они говорили о том, что человек может получить все, что бы он ни захотел. Желание соответствовать привело молодого человека к большим долгам. «Я узнал, что такое ломбард, с его квитанциями, очередями, атмосферой печали и бедности.

Пока Ася была рядом, я мог не думать об этом. Стоило нам проститься, и мысль о долгах наплывала, как туча.

Я просыпался с ощущением беды. Часами не мог заставить себя одеться. Всерьез планировал ограбление ювелирного магазина» [21, с. 352].

Товарный дефицит в СССР породил теневой, «черный» рынок. Двигателями этого процесса были фарцовщики - люди, торгующие импортными вещами. Повествователь сталкивается с таковым по имени Фред Колесников. Отправившись в ближайший ресторан, они встречают юношу в серебристой дакроновой куртке, который в загадочной форме пытается что-то получить от Фреда. Как выяснилось позднее, этот человек заказывает импортные вещи, но не выкупает их. «Он хочет чувствовать себя бизнесменом, которому нужна партия фирменного товара. Хочет без конца задавать мне вопрос: «Как то, о чем я просил?» [21, с. 355] В данном случае вещь - показатель деятельностный. Хотя бы видимость её существования, взаимодействия с нею, характеризует человека с той или другой стороны.

Фред изливает собеседнику философские размышления по поводу своей незаконной деятельности: «...Ну, хорошо, съем я в жизни две тысячи котлет.

Изношу двадцать пять темно-серых костюмов. Перелистаю семьсот номеров журнала "Огонек". И все? И сдохну, не поцарапав земной коры?.. Уж лучше жить минуту, но по-человечески!..» [21, с. 356]. Вращение Фреда в этой рыночной системе является для него возможностью дышать полной грудью. Каждая вещь для него - маленькая лестничная ступень, которая помогает сбежать от уныния, скуки, мещанской повседневности и пошлости.

Фред предлагает принять участие в одной из таковых операций. Описание женщин, которые поставляли товар, буквально кричит об их непринадлежности к серым советским будням. «Страшно волнуясь, я пошел навстречу двум женщинам. Они были похожи на крестьянок, с широкими загорелыми лицами. На женщинах были светлые плащи, элегантные туфли и яркие косынки. Каждая несла хозяйственную сумку, раздувшуюся вроде футбольного мяча» [21, с. 357]. Для этих женщин вещь имеет главное место во всем. Только бытовое описание Эрмитажа заинтересовывает их.

«-- Это где картины, сувениры и прочее. А раньше там жили цари.

-- Надо бы взглянуть, -- сказала Илона.» [21, с. 358]

Фред, направляя главного героя к своему подельнику, описывает его так:

«Узнать его просто. У Рымаря идиотская харя плюс оранжевый свитер» [21, с. 357]. Ни физические данные, ни моральные качества не определяют его. Только вещь как одна из основных характеристик. Лишь ее цвет значим, он буквально кричит о бунте. Можно сказать о том, что как человек Рымарь - просто носитель определенного предмета, его значения, практически обезличенный.

Его квартира также говорит о том, чем живет этот человек. « Всюду громоздилась посуда. Стены были увешаны фотографиями. На диване лежали яркие конверты от заграничных пластинок. Постель была не убрана» [21, с. 358]. Но одновременно в его обиталище наличествуют и фужеры, и кубинский ром, радиола.

Женщины в момент торгов, даже с налитым им ромом, не теряют бдительности. Держат сумки с товаром на коленях. Ибо ничего нет серьезнее и важнее вещи.

И вот, выторговав семьсот двадцать пар креповых носков за четыреста тридцать два рубля, молодые люди отправились восвояси. « Я испытывал смешанное чувство беспокойства и азарта. Наверное, есть в шальных деньгах какая-то гнусная сила.

Асе я не рассказал о моем приключении. Мне хотелось ее поразить.

Неожиданно превратиться в богатого и размашистого человека»[21, с. 363].

Название рассказа отсылает нас к его основе. Эти носки, будучи частью нелегального оборота, могут сделать из бедного студента состоятельного человека. Нельзя назвать эту деятельность аморальной, так как времена изменились. Мы не можем судить, а можем только констатировать, и то, предполагая. Приобретая вещь, мы словно делаем её частью себя.

Узнав о том, что советские магазины наполнились носками отечественного производителя, молодые люди разделили приобретенную продукцию на троих. «Двести сорок пар одинаковых креповых носков безобразной гороховой расцветки. Единственное утешение -- клеймо "Мейд ин Финланд".

«После этого было многое. Операция с плащами "болонья". Перепродажа шести немецких стереоустановок. Драка в гостинице "Космос" из-за ящика американских сигарет. Бегство от милицейского наряда с грузом японского фотооборудования. И многое другое» [21, с. 364]. Вещь в данном контексте - неотъемлемая часть жизни того времени со своей своеобразной функцией, присутствующая как средство существования. «Двадцать лет я щеголял в гороховых носках. Я дарил их всем своим знакомым. Хранил в них елочные игрушки. Вытирал ими пыль. Затыкал носками щели в оконных рамах. И все же количество этой дряни почти не уменьшалось. Так я и уехал, бросив в пустой квартире груду финских креповых носков. Лишь три пары сунул в чемодан.

Они напомнили мне криминальную юность, первую любовь и старых друзей» [21, с. 365].

Вещь - частица человеческого существа, которая порой присутствует с нами долгие-долгие годы. Это знак, метка времени, жизни, главным образом, крупных городов, где были магазины и гостиницы, например, «Березка»,

«Интурист». Времени тоталитарного режима, где свобода волеизъявления, кураж, эпатаж были тем воздухом, благодаря которому сохранялось желание оставаться на плаву.

Рассказ «Номенклатурные полуботинки» открывается размышлениями на тему воровства, приобретения вещи незаконным путем. Шесть примеров не подвластного разумению присвоения чужой вещи своих приятелей: ведро застывшего цемента, избирательная урна, огнетушитель, бюст Поля Робсона, афишная тумба, пюпитр. Описываемые ботинки были украдены не кем иным, как повествователем, у мэра Ленинграда. И они являются седьмым экспонатом в этом абсурдном ряду. Здесь вещь позиционируется как волеизъявление.

Мэр города, являясь человеком высокой должности, предстает перед нами глубоко невежественным. Он, увидев памятник Ломоносова, «…обошел станцию, помедлил возле нашего рельефа. Негромко спросил:

Кого он мне напоминает?

Хрущева, -- подмигнул нам Цыпин» [21, с. 276].

Комизм ситуации заключается в том, что сам Хрущев, некогда пригрозив Америке мощным советским вооружением, снял ботинок и стучал им по кафедре.

Ботинки мэра были импортными. То, что он тяготился их наличием на своих ногах, показательно. Сколько бы русский человек не пытался втиснуть себя в европейские рамки, душа его, даже пусть и такая, как у мэра, тянется к простору и вольности. И повествователь решает избавить его от столь тяжкого бремени: «И тут -- не знаю, что со мной произошло. То ли сказалось мое подавленное диссидентство. То ли за говорила во мне криминальная сущность. То ли воздействовали на меня загадочные разрушительные силы…. Я уронил носовой платок. Затем нагнулся и сунул ботинки мэра в портфель. Я ощутил их благородную, тяжеловатую прочность» [21, с. 380].

Рельефное изображение Ломоносова для новой станции метро. Прежде всего хотелось бы отметить несочетаемость выбранных объектов и эпох.

Ломоносов - олицетворениемудрости, ума, энциклопедизма, разносторонности, талантов. И его образ используют для украшения очередного общественного места. Обычно в таких помещениях воздвигают памятник меценатам, которые направили на это свои денежные средства. Великий ученый становится здесь частью некого своеобразного интерьера. И качество его изображения оставляет желать лучшего. «Работяги тоже интересовались Ломоносовым. Спрашивали, например:

Кто это в принципе -- мужик или баба?

Нечто среднее, -- отвечал им Цыпин...» [21, с. 374]

«Каменная глыба, повисшая над землей» держала в руках лист бумаги и глобус. Глобус был красивым, но содержал в себе некоторые ошибки и неточности. То, что глобус являл людям прежде всего Америку, удивило повествователя. Описываемое время характеризуется в истории как «хрущевская оттепель». Русский народ смотрит на Запад. Но верхушке правления нужен был наш собственный ориентир. Поэтому выбор пал на величайшего из светил русской истории. А то, как будет сделан памятник, качество его исполнения, никого не интересовало.

«-- Хорошо бы, -- говорю, -- удостовериться, что монумент не рухнул.

-- Если рухнет, -- сказал Лихачев, -- то мы и в пивной услышим. Цыпин добавил:

-- Хохоту будет...» [21, с.381]

Л.Н. Толстой, отказавшись присутствовать на открытии памятника Пушкину, говорил, что простым людям это не важно. «А нашего Ломоносова через два месяца сняли. Ленинградские ученые написали письмо в газету. Жаловались, что наша скульптура -- принижает великий образ. Претензии, естественно, относились к Чудновскому. Так что деньги нам полностью заплатили. Лихачев сказал:

-- Это главное...» [21, с. 381]

Вещь в данном контексте заключает в себе общественную мысль той эпохи.

Рассказ «Офицерский ремень» являет собой новую веху в жизни повествователя, его армейскую службу в качестве тюремного надзирателя.

Изначально офицерский ремень является олицетворением воинской чести, доблести, мужества и неподкупности. Но действие рассказа, развивающееся в месте лишения свободы, открывает нам другую сторону этой медали. Люди, находящиеся там, подсознательно пытаются хотя бы немного приблизиться к светлым идеалам.

«Чурилина я разыскал в инструментальном цехе. Он возился с паяльником. На верстаке что-то потрескивало, распространяя запах канифоли.

-- Напайку делаю, -- сказал Чурилин, -- ювелирная работа. Погляди.

Я увидел латунную бляху с рельефной звездой. Внутренняя сторона ее была залита оловом. Ремень с такой напайкой превращался в грозное оружие.

Была у нас в ту пору мода -- чекисты заводили себе кожаные офицерские ремни. Потом заливали бляху слоем олова и шли на танцы. Если возникало побоище, латунные бляхи мелькали над головами...» [21, с.401].

Заливая бляху оловом, они наполняют этот идеал своим собственным содержанием. Знак чести превращается в мощное оружие против своих же. Извращенность традиции делает свое дело.

Также рассказ «Офицерский ремень примечателен тем, что в нем наличествует своеобразная маскировка: элемент инициации через вещь, с ее помощью человек попадает в новый, иной, чужой мир.

Рассказ «Куртка Фернана Леже» построен на противопоставлении двух друзей детства. При помощи вещей изображаются разные миры их существования.

Традиционный образ яблока как символа раздора здесь имеет абсолютно противоположную направленность. «Нина Черкасова … не дала бы унизить шестилетнего сына ее подруги. Если Андрюша брал яблоко, мне полагалось такое же. Если Андрюша шел в кино, билеты покупали нам обоим» [21, с. 421]. Таким образом, в основе дружбы изначально не лежало соперничество.

Привезенный из-за границы подарок повествователю матерью Черкасова сначала его разочаровал. «Куртка явно требовала чистки и ремонта. Локти блестели. Пуговиц не хватало. У ворота и на рукаве я заметил следы масляной краски» [21, с. 429]. Узнав, кому эта куртка принадлежала, повествователь

«...носил куртку лет восемь. Надевал ее в особо торжественных случаях» [21, с. 430]. Не имеет смысла отрицать, что он трепетно относился к известному художнику, к его истории, но «Не исключено, что, как многие художники, он был глуп» [21, с. 430]. Повествователь снимает шляпу перед жизненным опытом Леже, уважает его выбор. Сохраненная куртка, будучи в масляных красках, говорит о желании некого прикосновения к прекрасному, о некой близости к Творцу.

В рассказе «Поплиновая рубашка» парадоксальное двадцатилетнее существование рядом двух не очень удачливых и не очень счастливых людей заканчивается просмотром семейного альбома. На старых фотографиях перед повествователем калейдоскопически быстро проходит, оказывается, совсем незнакомая жизнь. Детство, родители, родственники, школа, институт, отдых на юге. Самодельная кукла, стоптанные туфли, дешевый купальник «И везде моя жена казалась самой печальной»

На последней странице этой трогательно-жалкой родословной оказывается квадратная фотография размером чуть больше почтовой марки.

«Узкий лоб, запущенная борода, наружность матадора, потерявшего квалификацию.

Это была моя фотография. Если не ошибаюсь -- с прошлогоднего удостоверения. На белом уголке виднелись следы заводской печати… Но я почему-то испытывал болезненное волнение. Мне было трудно сосредоточиться, чтобы уяснить его причины. Значит, все, что происходит -- серьезно. Если я впервые это чувствую, то сколько же любви потеряно за долгие годы?..» [21, с. 443]. Нормальное детское чувство единственности и незаменимости в мире обычно сменяется у взрослого человека зыбким ощущением анонимности, неуверенности в собственном существовании. Ты существуешь, пока ты здесь. Ты уходишь - и в мире возникает пустота, дыра. Ни образа, ни звука, ни имени - ничего. И каким же оказывается потрясение, когда ты внезапно услышишь разговор о себе в свое отсутствие.

Повествователь, разглядывая альбом, чувствует себя совершенно лишним. И подаренная женой на прощание рубашка является своеобразным напоминанием об этом.

«Поплиновая рубашка» - краткая хроника семейной жизни, рассказывающая об обстоятельствах знакомства повествователя с женой, о странных отношениях между супругами (они практически не общаются, не интересуются жизнь друг друга). И, как ни странно, в этой истории находится место нежности, горечи от расставания с близким человеком (последние приготовления жены к эмиграции повествователь называет «проклятой минутой» [21, с. 448]), растерянности. Единственным воспоминанием о пережитых чувствах стала поплиновая рубашка.

В рассказе «Шоферские перчатки» повествователь, одетый Петром I, сначала мерзнет на стрелке Васильевского острова, а потом оказывается у пивного ларька на углу Белинского и Мохова. Воскресший император оказывается в « роковой очереди» за пивом.

Один из сквозных мотивов в «Шоферских перчатках» - мотив «ряжения», балаганного переодевания, пародийной подмены. Он задан уже в заглавии.

«Шоферские перчатки» - это «перчатки с раструбами. Такие, как у первых российских автолюбителей» [21, с. 473]. Их надевает рассказчик, решившись изобразить царя - основателя города на Неве. Почему эти нелепые предметы должны вызывать ассоциации именно с одеянием первого русского императора, - бог весть. Забавно обстоит дело с «царскими» брюками: « - А брюки? - напомнил Шлиппенбах. Чипа вынул из ящика бархатные штаны с позументом. Я в муках натянул их. Застегнуться мне не удалось» [21, с. 473]. Но ряженый - не только рассказчик. По-своему не лучше (не хуже) его выглядит и ленфильмовский кладовщик, бывший зэк Чипа: «Из-за ширмы появился Чипа. Это был средних лет мужчина в тельняшке и цилиндре» [21, с. 472].

Такая деталь, как ширма, придает происходящему вид и смысл театральной сцены. Шлиппенбах хотел снять фильм-обличение в жанре высокой сатиры. Вместо фильма получилось шутовство, балаган с карнавальным лже-царем. Но печальный результат был запрограммирован изначально, культурной мифологией, связанной с образом Петра Великого: еще в начале петровского правления после возвращения Петра из первого европейского путешествия по России поползли слухи, что государя «подменили немцы». Другой подтекст довлатовского рассказа - легенды о появлении призрака Петра Великого. Самая из них известная рассказывает о том, что призрак «державца полумира» явился будущему императору Павлу I и предсказал трагическую смерть. Нелепая фигура в шоферских перчатках и расстегнутых штанах, расхаживающая по улицам Ленинграда, - гротескное воплощение и слухов о «подмененном» самодержце, и легенды о Петровом призраке.

3.1.4 Сюжетно-композиционная функция

С.Д. Довлатов препарирует реальность, перенося из нее только то, что соответствует его замыслу. Таким образом, в основе произведения лежат факты биографии писателя.

Становясь рассказчиком, Довлатов порывает с обиходной традицией, уклоняется от решения нравственно-этических задач, обязательных для русского литератора. Он говорит: «Подобно философии, русская литература брала на себя интеллектуальную трактовку окружающего мира… И, подобно религии, она брала на себя духовное, нравственное воспитание народа. Мне же всегда в литературе импонировало то, что является непосредственно литературой, т.е. некоторое количество текста, который повергает нас либо в печаль, либо вызывает ощущение радости» [47, с. 128]. Попытка навязать слову идейную функцию, по Довлатову, оборачивается тем, что «слова громоздятся неосязаемые, как тень от пустой бутылки». Для автора драгоценен сам процесс рассказывания - удовольствие от «некоторого количества текста».

Каждая вещь из чемодана, который автор привез с собой в США, становится сюжетом, поводом для рассказа о жизни и людях. Повествователь жил в Ленинграде, служил надзирателем в лагерях в Коми, работал журналистом в Талине, экскурсоводом.

3.2 Вещный портрет повествователя-рассказчика

«Рассказчик действует на уровне голоса и слуха. Прозаик - на уровне сердца, ума и души. Писатель - на космическом уровне.

Рассказчик говорит о том, как живут люди. Прозаик - о том, как должны жить люди. Писатель - о том, ради чего живут люди» [49, с. 25] - так писал С.Д. Довлатов.

«Каждому отъезжающему полагается три чемодана. Такова установленная норма». Жизнь же повествователя рассказов Довлатова сумела уместиться в одном. Но биографию одного ли человека хранит фанерный чемодан, «обтянутый тканью, с никелированными креплениями по углам?» [21, с. 348] Тридцать шесть лет жизни советского непризнанного гения, или целая эпоха в лицах и событиях? «Двубортный костюм, поплиновая рубашка, туфли, вельветовая куртка, шапка из фальшивого котика, три пары креповых носков, шоферские перчатки, и кожаный офицерский ремень» - все это не только вещный портрет одного человека, а вещный портрет целого поколения. Поколения, на чьих глазах настал полдень и закат самой неоднозначной эпохи.

Главный герой цикла рассказов «Чемодан» - диссидент-неудачник. Писатель обличает государственный строй, который идет к своему логическому краху. Так может показаться на первый взгляд, но манера повествования и общее «настроение» цикла говорит о том, что рассказчик, скорее ироничный летописец, нежели борец за свободу слова. Внутри «Чемодана» нет правых и виноватых, нет ни героев, ни злодеев. Советский человек не показан как ущемленный властью и лишенный прав и свобод. И власть не выставлена как безжалостная красная машина. Из «Чемодана» мы извлекаем истории советских людей из абсолютно разных социальных слоев. Есть там жена заслуженного артиста и лающий уголовник, фарцовщик Фред и талантливый советский реставратор по фамилии Холидей, Режиссер-любитель Шлиппенбах и камнерез Осип Лихачев. И еще множество персонажей, чьи истории полны горькой иронии и абсурда.

На абсурде и юморе строится лейтмотив произведения и образ главного героя. Ведь события, участником которых является герой, составляют его портрет. Только наш герой мог оказаться в ситуации, где происходило следующее: «Впереди, рыдая, идет чекист. Дальше - ненормальный зек с пистолетом. И замыкает шествие ефрейтор с повязкой на голове. А на встречу - военный патруль» [21, с. 408]. И так на протяжении всего цикла. Ситуации, в которых оказывается повествователь, балансируют на грани реальности и легкого безумия. Безумия, в которое были погружены все. Но самой абсурдной и самой метафоричной является глава «Номенклатурные полуботинки». История появления их смешна и преступна одновременно: «Я должен начать с откровенного признания. Ботинки эти я практически украл» [21, с. 366]. И украл он их у самого мэра Ленинграда: «Я передвинулся на край сиденья. Вытянул ногу. Нащупал ботинки мера города и притянул их к себе». Но главная идея рассказа вовсе не украденные ботинки. Ботинки - это скорее повод изложить красивую и печальную метафору действительности, в которой оказалась советская культура.

Лирический герой оказывается в бригаде камнерезов, под руководством бригадира Осипа Лихачева, где участвует в работе по изготовлению и установке памятника Ломоносову, на станции метро. Казалось бы, что здесь абсурдного, и какая здесь может быть метафора? Вполне себе реальная история, которая могла быть. И даже украденные на банкете ботинки мера, все это смешно, нелепо, но вполне реалистично. А сокрыто здесь следующее. В глаза сразу же бросается образ бригадира. Осип Лихачев. Пьющий каменщик. Зачем автор наделил этого персонажа именем крамольного поэта Мандельштама (любимого поэта С.Д. Довлатова) и фамилией выдающегося русского лингвиста и культурного деятеля Дмитрия Сергеевича Лихачева? Вполне можно было бы счесть это совпадением. И сослаться на то, что в реальности действительно жил каменщик по фамилии Лихачев, если бы не памятник, о котором идет речь в рассказе. Памятник великому русскому Ученому, основателю первого университета, и, можно сказать, основателю Российской науки вообще - Михаилу Васильевичу Ломоносову. Две такие крупные фамилии, в одном рассказе не могут оказаться случайно. Да и образ Ломоносова, изваянный в скульптуре, еще раз подтверждает эту догадку: «Сам Ломоносов выглядел упитанным, женственным и неопрятным. Он был похож на свинью. В сталинские годы так изображали капиталистов. Видимо, Чудновскому хотелось утвердить примат материи над духом» [21, с.372]. Довлатов погружает нас во вселенную, где Лихачев и Мандельштам создают образ российской культуры, выраженной в данной скульптуре. «В правой руке он держал бумажный свиток. В левой - глобус. Бумага, как я понимаю, символизировала творчество, а глобус - науку» [21, с. 371-372]. И все это на фоне открытия станции метро. Туннеля в светлое будущее. Ироничности образу добавляет так же еще одна деталь: «А вот глобус мне понравился. Хотя, почему-то он был развернут к зрителям американской стороной»[21, с. 372]. Приближающееся падение железного занавеса или ловкая визуализация фразы «Запад нам поможет!». И все это преподносится как «шестая инверсия Баха, запечатленная в мраморе. Точнее, в гипсе… Последний крик метафизического синтетизма» [21, с. 372]. Такое положение российской культуры подтверждает еще один момент из этого же рассказа: «Ленин был изображен в знакомой позе - туриста, голосующего на шоссе. Правая его рука указывала дорогу в светлое будущее. Левую он держал в кармане распахнутого пальто <…> Несчастный скульптор изваял две кепки. Одна покрывала голову вождя. Другую Ленин сжимал в кулаке » [21, с. 369]. Ну и финальный аккорд играет замечание третьего каменщика в бригаде, данное на вопрос мэра: - «Кого он мне напоминает? -Хрущева, - подмигнул нам Цыпин» [21, с. 376].

Какое это имеет отношение к портрету главного героя? Себя в эту метафору он внес как творца, участвующего в создании культурного облика светлого будущего, но, как и все вклады нашего героя в светлое будущее, этот тоже заканчивается неудачно: «А нашего Ломоносова через месяц сняли. Ленинградские ученые написали письмо в газету. Жаловались, что наша скульптура принижает величественный образ» [21, с. 381]. Здесь рассказчик будто бы говорит: со мной случилась советская культура. А я в это время бегал за водкой: «Идя наверх за водкой, требовалось преодолеть шестьсот ступеней».

То, что главный герой уделяет больше внимания другим персонажам и их месту в повествуемых историях, так же является художественным средством, создающим его образ. Будучи главным героем своих рассказов, он всегда остается в тени, являясь либо ведомым исполнителем, либо невольным свидетелем. Со мной произошла зона, со мной произошла женитьба, со мной произошла эмиграция, со мной произошла жизнь… Что бы ни происходило, главный герой остается почти всегда беспристрастен. Дополняет это ленивое равнодушие так же его внешний облик: « - Какой у тебя рост? - Метр девяносто четыре» [21, с. 467]. Огромный, равнодушный, ироничный. Его безразличная ирония как броня, которая защищает от всех невзгод. А они случаются с ним регулярно, что тоже вносит свою лепту в создание образа. Диссидент- неудачник, вечно попадающий во всякие неурядицы. А люди, что попадаются на его жизненном, пути только еще раз подчеркивают эту деталь: «Всю сознательную жизнь меня инстинктивно тянуло к ущербным людям - беднякам, хулиганам, начинающим поэтам. Только в обществе дикарей, шизофреников и подонков я чувствовал себя уверенно» [21, с. 422]. Говоря это, повествователь ставит себя в один ряд со всеми деклассированными персонажами, теми, кого сейчас именуют маргиналами. Сумасшедшим зеком, фарцовщиком Фредом, бывшим сидельцем Чипой. И еще множеством пьющих, матерящихся и нарушающих закон действующих лиц.

Обсценная лексика так же играет в создании образа далеко не последнюю роль. Язык, на котором рассказчик излагает историю, задает колорит его образу, а соответственно и всему произведению. Даже предисловие начинается с использования ненормативной лексики: «В ОВИРе эта сука мне и говорит». А как еще должен разговаривать человек, выросший в послевоенные годы, имевший общение с уголовниками, и так и не нашедший признания своего гения? Он говорит на одном языке со всеми зеками, спекулянтами, опальными поэтами и алкоголиками из очереди в пивной ларек: «Ходят тут всякие сатирики, блядь, юмористы…»[21, с. 481]. Только посредством такого смелого приема можно передать всю эмоциональную глубину мыслей персонажей, а значит и самого повествователя.

Причастность рассказчика к «низам», «плебсу» так же очень ярко передает и тема нарушения закона и тюрьмы. Составленный повествователем образ, емко укладывается в расхожем народном афоризме: «Пол страны сидит - пол страны охраняет». Еще в детстве он становится свидетелем того, как бедная прислуга обворовывает своих хозяев: «домработницы часто менялись. Как правило, их увольняли за воровство. Откровенно говоря, их можно было понять» [21, с. 419]. Проходя службу в армии, охраняет заключенных, будучи студентом, и столкнувшись с бедностью, занимается спекуляцией, а начав работать, замечает что: «действительно воруют. И с каждым годом все размашистей. С мясокомбината уносят говяжьи туши. С текстильной фабрики - пряжу. С завода киноаппаратуры - линзы. Тащат все: кафель, гипс, полиэтилен, электромоторы, болты, шурупы, радиолампы, нитки, стекла»[21, с. 366]. И преступными в описываемой реальности становятся не только очевидные нарушения закона, но даже такие жесты доброй воли, как создание пансиона:

«И плату я беру самую умеренную. Но вы догадываетесь, что будет, если об этом узнает милиция? Пансион-то, в сущности, частный». А сидели многие участники истории. Как действующие лица, так и второстепенные персонажи. Узбек, разыскиваемый для статьи: « Мужик культурный, начитанный, с юмором. Недавно освободился» [21, с. 386]. Фарцовщик Фред со своим напарником Рымарем, так же в дальнейшем отбывают наказание. А придя в костюмерную Мосфильма, герой снова встречается со своим прошлым: « - А помнишь, как зек на ремне удавился? - Что-то припоминаю. - Так это я был. Два часа откачивали суки…»[21, с. 472]. Таким нам предстает костюмер Чипа. И даже лакированный образ реставратора Холидея скрашен маленькой ремаркой: « Войну закончил командиром бронетанкового подразделения. Удостоился многих правительственных наград. Естественно, сидел» [21, с. 388]. Из последнего можно вообще сделать вывод, что данное обстоятельство является вполне привычной вещью, и не только для рассказчика, а вообще для всего поколения. И даже для русского народа в целом. Острожная тема в русской культуре и сознании незыблема. Не мог ее обойти и рассказчик. И она не просто упоминается, и даже не присутствует, а проходит через весь цикл мрачной тенью поколения, кого, по словам Высоцкого «брали в ночь зачатия, а многих даже ранее» (В. С. Высоцкий «Баллада о детстве»). К тому же и сам герой цикла не избежал участи арестанта: «добился конфронтации с властями. Потерял работу. Месяц просидел в Каляевской тюрьме». Образ острожника гармонично дополняет портрет рассказчика, делая его в «доску своим».

Отношение героя с женщинами, так же позволяет нам дополнить образ Диссидента-неудачника. Студенческая любовь его к стройной девушке по имени Ася в импортных туфлях толкает героя на скользкий и преступный путь легкой наживы. И дело здесь не в предрасположенности рассказчика к криминалу, а скорее, его мягкотелости и аморфности: «я просыпался с ощущением беды. Часами не мог заставить себя одеться. Всерьез планировал ограбление ювелирного магазина». В отношениях с Асей он так же проявлял свою неуверенность: «Асины друзья не задавали вопросов. А я только и делал, что спрашивал:

- Где ты была? С кем поздоровалась в метро? Откуда у тебя французские духи? <…> Короче, я вел себя назойливо и глупо» [21, с. 352]. В итоге, не смотря на все попытки быть в кругу Асиных друзей своим человеком, они расстаются. « Ведь человек, который беспрерывно спрашивает, должен рано или поздно научиться отвечать» [21, с. 363-364]. Отношения с женщинами так же раскрываются в главе «Зимняя шапка», где рассказчик со своим братом проводят вечер в обществе трех дам: «Я пошел в буфет. Через три минуты вернулся. За это время женщины успели полюбить моего брата. При чем все три одновременно. К тому же их любовь носила для меня оскорбительный характер. Боря рассказывал сплетни про киноактеров. Напевал блатные песенки. Опьянев, расстегнул Галине Павловне кофту. Я же опустился настолько, что раскрыл вчерашнюю газету» [21, с. 453-454]. И даже случай, расположивший женщин к рассказчику, носит комичный характер. Пытаясь отстоять перед уличными хамами свою честь и честь сопровождаемой дамы, наш герой в очередной раз терпит неудачу: «Я размахнулся, вспомнив уроки тяжеловеса Шарафтутдинова. Размахнулся и - опрокинулся на спину. Короче, я упал. Увидел небо, такое огромное, бледное, загадочное. Такое далекое от всех моих невзгод и разочарований. Такое чистое. Я любовался им, пока меня не ударили ботинком в глаз» [21, с. 455-456]. Здесь же прослеживается аллюзия с раненым Болконским в «Войне и мире». Что добавляет этому саркастическому оксюморону еще большей глубины, а нашему герою фатальной безысходности: «Когда я был нормальным человеком, мной пренебрегали. Теперь, когда я стал почти инвалидом, женщины окружили меня вниманием. Они буквально сражались за право лечить мой глаз» [21, с. 456].

Финальный аккорд вносит повествование об отношениях главного героя с женой, данное нам в главе «Поплиновая рубашка»: «За эти годы влюблялись, женились и разводились наши друзья. Они писали на эту тему стихи и романы. Переезжали из одной республики в другую. Меняли род занятий, убеждения, привычки. Становились диссидентами и алкоголиками. Покушались на чужую или собственную жизнь.

Кругом возникали и с грохотом рушились прекрасные, таинственные миры. Как туго натянутые струны, лопались человеческие отношения. Наши друзья заново рождались и умирали в поисках счастья.

А мы? Всем соблазнам и ужасам жизни мы противопоставили наш единственный дар -- равнодушие. Спрашивается, что может быть долговечнее замка, выстроенного на песке?.. Что в семейной жизни прочнее и надежнее обоюдной бесхарактерности?..

Что можно представить себе благополучнее двух враждующих государств, неспособных к обороне?..» [21, с. 441]. Именно так описывает нам свою семейную жизнь рассказчик. И как финал совместной жизни со своей женой в России - это импортная рубашка. Со страниц «Чемодана» мы узнаем, что импортные вещи в описываемой реальности являются неким эталоном качества: « Двести сорок пар одинаковых креповых носков безобразной гороховой расцветки. Единственное утешение -- клеймо "Мейд ин Финланд"» [21, с. 368]. Советская действительность предоставляла не такой уж и широкий ассортимент импортных вещей. Состояние же внутренней легкой промышленности хорошо описано следующей цитатой: «Я украл добротные советские ботинки, предназначенные на экспорт. Причем украл я их не в магазине, разумеется. В советском магазине нет таких ботинок». [21, с. 366]. О том же нам говорит и диалог рассказчика с врачом в травматологическом пункте:

«Затем врач спросил:

— Чем это вас саданули -- кирпичиной?

— Ботинком, -- говорю. Врач уточнил:

— Наверное, скороходовским ботинком? И добавил:

— Когда же мы научимся выпускать изящную советскую обувь?!..» [21, с. 458].

И вот, уезжая из страны и покидая нашего героя, жена дарит ему импортную рубашку. Дарит ее мужу, который по ее же словам не уйдет от нее, только потому, что ему лень это сделать. Но суть этого эпизода не в щедрости подарка супруги. А в том что, импортная рубашка ни как не может вписаться в вещный портрет рассказчика: «Только куда я в ней пойду? В самом деле - куда?!» [21, с. 448]. И остается лежать в недрах чемодана.

Не вписываются приличные и модные вещи в портрет рассказчика. И не только рубашка - тому пример. Даже начало главы «Приличный двубортный костюм» начинается со слов: «В Союзе я был одет настолько плохо, что меня даже корили за это» [21, с. 382].. И даже приличный костюм рассказчик приобретает не сам. А получает его в момент, когда КГБ просит его помочь проследить за шпионом. Собственно, в начале рассказа повествователь сам просит выдать ему костюм в качестве некой униформы:

«Железнодорожникам, например, выдается спецодежда. Сторожам - тулупы. Водолазам - скафандры. Пускай редакция мне купит спецодежду. Костюм для похоронных церемоний...» [21, с. 382]. Это еще раз характеризует нам не только вещный портрет рассказчика, но и вещный портрет эпохи, где даже такая незамысловатая вещь, присутствующая в гардеробе каждого уважающего себя джентльмена, выдается при содействии госструктур. Но наш герой не из тех, кого можно назвать уважающим себя джентльменом. Да и к чему диссиденту-неудачнику костюм, который был приобретен « В расчете на интервью, симпозиумы, лекции, торжественные приемы. Полагаю, он сгодился бы и для Нобелевской церемонии» [21, с. 349], - иронизирует повествователь. И вполне закономерной в данной ситуации является концовка главы: «Надевал я его раз пять. Один раз, когда был в театре со шведом. И раза четыре, когда меня делегировали на похороны...» [21, с. 399].

Не нашли своего правильного применения и шоферские перчатки с раструбами. Их повествователь приобретает, когда соглашается поучаствовать в съемках любительского короткометражного фильма. Но, как и многие деятельные порывы рассказчика, этот не сумел преодолеть тяжелый барьер, и съемки закончились у пивного ларька, где, по сути, и начались. Так костюм Царя Петра I, которого пытался сыграть рассказчик, и остался у него:

«Переодеваться в автобусе было неудобно. Меня отвезли домой в костюме государя императора» [21, с. 482]. Наш герой сохранил перчатки в надежде, что они ему пригодятся: « Шоферские перчатки я захватил в эмиграцию. Я был уверен, что первым делом куплю машину. Да так и не купил. Не захотел» [21, с. 382]. И это снова подчеркивает аморфность героя. Еще один предмет, создающий вещный образ - автомобильные перчатки у человека, не пожелавшего приобрести автомобиль. И абсурдности ситуации добавляет то, что это были перчатки: «Такие, как у первых российских автолюбителей» [21, с. 473]. То есть вещь не просто не нужная, но к тому же и нелепая.

Так же не пригодившейся в жизни вещью является и офицерский ремень с латунной напайкой: « Была у нас в ту пору мода -- чекисты заводили себе кожаные офицерские ремни. Потом заливали бляху слоем олова и шли на танцы. Если возникало побоище, латунные бляхи мелькали над головами...» [21, с. 402]. Но ремень в рассказе не просто является не нужным, а напротив, используется единственный раз, и тот в ущерб самому рассказчику. И ситуация, в которой это произошло, абсурдна до невозможности. Рассказчик и его сослуживец находятся при исполнении так называемого боевого задания: «Зэк помешался в четырнадцатом бараке. Лает, кукарекает... Повариху тетю Шуру укусил... Короче, доставишь его в психбольницу на Иоссере» [21, с. 402]. Там же они напиваются вместе с сопровождаемым зеком. А далее как раз и происходит момент, где ремень используется «по назначению»: «В результате Чурилин обрушил бляху мне на голову» [21, с. 407]. Единственная вещь, оставшаяся у рассказчика как напоминание о службе в армии, и та имеет такую абсурдную историю. И вновь, эта малозаметная вещь характеризует не только повествователя, но и состояние армии и тюрем, где настолько все перемешалось, что заключенные порой превосходят лагерную охрану и моральными качествами и интеллектом: «Спасибо, что хоть зэк не растерялся. Вырвал у Чурилина ремень. Затем перевязал мне лоб оторванным рукавом сорочки» [21, с. 407]. Ремень - аллюзия на то, какой след оставила служба в армии в жизни героя. Подобно тому, как ремень оставил шрам на голове повествователя, так и служба в армии оставляет нездоровый след в его жизни. Армия - место, воспитывающее в мальчиках мужчин, а служба в ней - событие, которым принято гордиться. Но и этот этап сложился комом в жизни рассказчика. Это нам и дает понять офицерский ремень, с напайкой на бляхе.

Так же, как и многие вещи, составляющие портрет нашего героя, закинутый в чемодан и благополучно забытый.

Самой мещанской из вещей, извлеченной из недр чемодана, и несущей за собой такую же мещанскую историю, является котиковая шапка. Головному убору рассказчик уделяет внимания не больше, чем и остальным предметам своего гардероба. Но в главе «Зимняя шапка» происходит как будто бы эволюция этого предмета одежды. Начиная от лыжной шапочки: «Собираясь в редакцию, я натянул уродливую лыжную шапочку, забытую кем-то из гостей. Сойдет, думаю, тем более что в зеркало я не глядел уже лет пятнадцать» [21, с. 449]. Проходя через поношенную шапку брата повествователя Бори: «Он был в потертой котиковой шапке » [21, с. 356]. Эту шапку рассказчик тоже успевает поносить, спасаясь от холода: «Заходя в очередной ресторан, Боря протягивал мне свою шапку. Когда мы оказывались на улице, я ему эту шапку с благодарностью возвращал» [21, с. 457]. И заканчивая трофейной шапкой, стащенной Борей во время драки в подворотне: «Я ему дал по физиономии. И он мне дал по физиономии. У него свалилась шапка. И у меня свалилась шапка. Я смотрю -- его шапка новее. Нагибаюсь, беру его шапку. А он, естественно - мою. Я его изматерил. И он меня. На том и разошлись. А эту шапку я дарю тебе. Бери» [21, с. 465].

История этой вещи дает нам понять отношение рассказчика к мещанству. Находясь рядом с братом, проворачивающим махинацию с покупкой телевизора в кредит и дальнейшей его перепродажей, он совершенно не вписывается в мир, где люди покупают дорогие товары. Он не только ходит по магазину с подбитым глазом, а даже шапки зимней не имеет. Да еще и масло, которое просила его купить жена, забывает. Никакой из него мещанин.

Пожалуй, единственная вещь, нашедшая нужное применение в жизни повествователя - куртка Фернана Леже. И это единственная вещь, характеризующая его лично, и ярче всех подчеркивающая образ диссидента- неудачника. Досталась она ему от вдовы народного артиста, Черкасовой, которая была другом их семьи и была лично знакома с первым владельцем куртки, знаменитым художником Леже, поклонником которого является рассказчик. Куртка, изначально не принадлежавшая рассказчику, точнее всего передает нам портрет этого персонажа. На нем не прижилась импортная поплиновая рубаха, приличный двубортный костюм, мещанская шапка из фальшивого котика. Но зато на долгие годы сослужила добрую службу куртка, которая: « явно требовала чистки и ремонта. Локти блестели. Пуговиц не хватало. У ворота и на рукаве я заметил следы масляной краски» [21, с. 429]. Вручая куртку, Черкасова говорит про нее так: «Фернан завещал ей быть другом всякого сброда...» [21, с. 429]. Здесь повествователь будто бы берет на себя роль младшего брата, вынужденного донашивать обноски старших, отделяя себе скромную роль в одном ряду с великими творцами. В этой главе он впервые делает смелое заявление: «Уж лучше бы она спросила: "Ты гений?" Я бы ответил спокойно и положительно» [21, с. 426-427]. В истории с курткой заключена глубокая метафора, раскрывающая нам повествователя с новой стороны. Эта вещь полностью передает суть своего второго хозяина: «А куртка, действительно, была старая. Такие куртки, если верить советским плакатам, носят американские безработные» [21, с. 430]. Но за потертостями и отпавшими пуговицами скрывалась причастность к великому. В этой самой куртке знаменитый художник писал картины. И подобно ей, за всей неказистостью образа недоинтеллигента-алкоголика, диссидента-неудачника скрывается талант, о котором знают лишь единицы:

«-- На вас была какая-то старая ряса.

Это не ряса. Это заграничная куртка. И кстати, подарок Леже.

Что такое "леже"? -- поморщился редактор» [21, с. 382].

Неудивительно, что это единственная вещь из чемодана, которую рассказчик не только носил, но и очень ценил: «Я носил куртку лет восемь. Надевал ее в особо торжественных случаях. Хотя вельвет за эти годы истерся так, что следы масляной краски пропали. О том, что куртка принадлежала Фернану Леже, знали немногие. Мало кому я об этом рассказывал. Мне было

приятно хранить эту жалкую тайну». [21, с. 431].Эта вещь не безликая, в ней тепло Мастера, следы творчества (масляная краска), сопричастность искусству.

Вот и весь вещный портрет рассказчика, сложенный в «Чемодане». Не трудно заметить, что рассказывая историю извлекаемых из чемодана предметов, повествователь не пытается следовать какой-то логике или даже хронологическому порядку. Он будто бы наугад вытаскивает предметы, попутно рассказывая историю своей жизни: «И тут, как говорится, нахлынули воспоминания. Наверное, они таились в складках этого убогого тряпья. И теперь вырвались наружу» [21, с. 350]. Как и порядок повествования - жизнь его была сумбурна и лишена логики. Меланхоличное существование героя выглядит как одна сплошная грустная ирония. Но только такой человек может абсолютно беспристрастно описать реальность, в которой происходили события и в которой жил сам автор. Только из уст нашего персонажа рассказанные истории могут выглядеть объективно. О себе же рассказчик сказал ничтожно мало, но за него все сказали вещи.

Ни одна из вещей, находящихся в чемодане, не была приобретена повествователем лично. Их либо подарили, либо забыли. Они будто бы сами пришли в жизнь рассказчика, как люди и события. Рассказчик остается настолько безучастен в своих историях, что может возникнуть вопрос: а есть ли человек? Или все это история одного чемодана? Но человек есть, и это не просто человек. Это незаметный гений, который не заявляет о себе и потому, что лень и потому, что не поймут. Он не из тех, кто не знает о своем таланте, или скромно отмалчивается. Он не скрывает этого: «А Бродского не тронул. Всего лишь спросил - кто это? Я ответил, что дальний родственник...» [21, с. 349]. Просто его об этом никто не спрашивает. Рассказчик - это необработанный алмаз, вынужденный прикидываться дешевой стекляшкой, дабы не попасть в шлифовальную машину, которая подгоняет под один стандарт даже самый бесценный и ненужный камень.

Перед нами социально, нравственно и материально ущемленный персонаж, судьбой которого (и не только его) автор утверждает идею «всесословной», неноменклатурной ценности любой человеческой личности (маргинала, пьяницы, преступника и т.д.), право этого человека на свободу волеизъявления и счастье, и сочувствие окружающих его людей.

Заключение

В современной литературе наблюдается достаточно устойчивая тенденция к возрастанию роли и смысловой нагрузки предметного уровня организации художественного произведения. Со временем концепт вещи в литературе обрастал разнообразными функциями и значениями. Однако зачастую воплощение того или иного предмета ввиду стремления писателя к художественной условности сводится к упоминанию наиболее значимой для изображения зримой детали. Несмотря на то, что на протяжении прошедшего столетия исследованию предметного мира художественных произведений отводилась далеко не главенствующая роль, в XXI веке наблюдается рост интереса со стороны литературоведов именно к этому уровню. Это может быть продиктовано, в том числе, и возрастанием роли предметного мира произведения в эстетике постмодернизма. Поэтому на сегодняшний день вполне возможно говорить и о смещении художественной детали с периферии круга исследуемых тем к его центру.

В первой главе были приведены различные толкования ключевых для данного исследования понятий, в частности «вещь», «художественный мир произведения», «предметный мир», показаны разные точки зрения, доказывающие неоднозначность данных понятий в современном литературоведении. Помимо этого, удалось выделить структуру и специфические черты, присущие предметному миру. Также в этой главе были выявлены характерные особенности вещи, ее основные функции, которые могут быть отражены в произведении. Особое внимание уделяется разграничению понятий «вещь» и предмет.

Во второй главе приводится биографическая справка о писателе, позволяющая впоследствии определить место сборника «Чемодан» в его творчестве, обозначить необходимый контекстный фон, оказавший влияние на описываемые в текстах сборника события.

В третьей главе были рассмотрены основные функции предметного мира, в той или иной мере реализуемые С. Д. Довлатовым в сборнике рассказов «Чемодан». Предметный мир сборника является основным уровнем, составляющим смыслообразующую структуру. Он является первоосновой, причудливо переплетенной с воспоминаниями повествователя-рассказчика.

На основе анализа предметного мира вещь предстала перед нами как носитель не только определенных собственных характеристик, но информации о нравах времени, в котором она существовала, и восприятия повествователя. После проделанной работы можно сказать, что вещь в данных рассказах - это главный способ построения образа повествователя, его истории и истории эпохи. В каждом рассказе сборника извлекаемая вещь служит краеугольным камнем, своеобразным двигателем, запускающим повествование. При этом рассказы складываются в единую, монолитную картину, даже несмотря на отсутствие хронологической или иной видимой последовательности.

В «Чемодане» отсутствуют герои в привычном понимании - рассказы сборника населены персонажами, не имеющими ярко выраженной положительной или отрицательной окраски. Через отстраненный, своеобразно-летописный характер Довлатов емко и четко изображает быт позднесоветского периода, а точнее, явно выраженную фиксацию советского человека на вещах. Зачастую обладание теми или иными предметами становилось средством характеризации человека, отождествлялось с ним.

В сборнике «Чемодан» Довлатов отходит от свойственного русской литературе доминантного идейного содержания. Он выдвигает на передний план сюжетно-композиционный уровень, рассказывая конкретные истории, но делает это при помощи предметов и вещей.

Данное исследование не является исчерпывающим, в дальнейшем вполне возможно расширение круга рассматриваемых произведений, в частности, вполне возможно охватить иные, более крупные прозаические произведения Довлатова. Следует заметить, что освещению предметного уровня литературного произведения уделяется недостаточно много внимания, однако движение в данном направлении уже начато.