Краткая повесть об Антихристе в историософии В.С. Соловьева

К «Трем разговорам» Соловьев добавил четыре статьи («Немезида», «Россия через сто лет», «О соблазнах», «Словесность или истина») и семь пасхальных писем («Христос воскрес!», «О добросовестном неверии», «Женский вопрос», «Два потока», «Слепота и ослепление», «Значение догмата», «Восточный вопрос»), которые были написаны им ранее - в 1897 и 1898 годах. Как отмечал автор, «некоторые из них принадлежали к наиболее удачному, что когда-либо было им написано». Статьи непосредственно примыкают к «Трем разговорам», дополняя и поясняя их. Важно отметить, что Соловьев дополняет художественное произведение публицистическим и эпистолярным жанрами. Соловьев скрупулезно выбирал письма для окончательного варианта публикации, выверяя их строгую композицию. Приложение открывается двумя «пасхальными письмами», которые Соловьёв опубликовал как простые статьи: «Немезида» и «Россия через сто лет». Далее следуют две статьи из «Воскресных писем» -- «О соблазнах», «Словесность или истина?» Завершается приложение семью «Воскресными письмами»:

«Христос Воскрес!» «О добросовестном неверии», «Женский вопрос», «Восточный вопрос», «Два потока», «Слепота и ослепление» и «Значение догмата».

Здесь очевиден с одной стороны широчайший круг тем, который философ стремился охватить в «Трех разговорах» и повести, с другой - выбор определенных вопросов, которые он рассматривал. «Три разговора» и, особенно, сама повесть стали художественным ответом на них.

Е.Н. Трубецкой, один из выдающихся представителей Серебряного века уже в 1912 году писал в статье «Старый и новый мессианизм»: «В пророческом видении «Трех разговоров» он угадал духовный облик России, в кратком, вскользь брошенном намеке он высказал о ней больше, чем в многочисленных сочинениях предыдущей эпохи. В ярком художественном образе он раскрыл то, чего раньше никак не могли схватить ни его, ни чьи- либо другие теории».

В своем окончательном варианте «Три разговора» были сформированы в результате длительных размышлений, творческих поисков и редакций. Статья Соловьёва «О поддельном добре» вошла в первое прижизненное издание «Трех разговоров» в качестве вступления и стала предпосылкой к созданию повести.

Предисловие к «Трем разговорам» Соловьев начинает с вопроса, ответ на который будет последовательно развернут в диалогах и окончательно выкристаллизован и сформулирован в «Краткой повести»: «Есть ли зло (курсив автора) только естественный недостаток, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия?» Соловьев отмечает, что «вопрос этот может рассматриваться только в целой метафизической системе» и при этом «насколько он важен для всех», а «не только для тех, кто способен к умозрению». «Три разговора» должны были, по замыслу философа, «осветить наглядным и общедоступным образом те главные стороны в вопросе о зле, которые должны были затрагивать всякого». Весной 1899 года Соловьев за несколько дней записывает первый разговор, позже им были написаны два других.

«Три разговора» предваряет предисловие Соловьева, что может напомнить нам об античной традиции философских диалогов (Платон, Аристотель и Цицерон). В традициях античной литературы Соловьев добавляет в диалог вставную повесть. В конце книги «Государство» Платон помещает миф о гибели Атлантиды. Он служит композиционным и смысловым заключением повествования.

Форма диалога была выбрана им для решения «апологетической и полемической задачи», она позволяла, отмечает Соловьев, прояснить христианские истины, связанные с вопросом о зле. Соловьев поднимает вопрос о принципиальном основании христианской веры: она не может существовать без Христа, без благой вести, то есть «блага, о котором стоило бы возвещать, именно без действительного воскресения в полноту блаженной жизни».

Соловьев ставит своей задачей «не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана». «Три разговора» о зле, военной и мирной борьбе с ним должны были закончиться определенным указанием на последнее, крайнее проявление зла в истории, представлением его краткого торжества и решительного падения»Тема произведения Соловьева и форма полемических диалогов привела к необходимости завершить их «вымышленной» повестью. Этим развернутым повествованием и стала «Краткая повесть об Антихристе».

В первую редакцию «Трех разговоров» Соловьев повесть не включает, а «этот предмет (приход антихриста) был… изложен в той же разговорной форме, как и все предыдущее, и с такою же примесью шутки» . Однако Соловьев приходит к выводу, что эта тема, поднятая в повести, нуждается в другой форме. Соловьёв изменил редакцию третьего разговора, дополнив ее чтением «Краткой повести об антихристе» из рукописи умершего монаха. В написанной за месяц до смерти статье «По поводу последних событий», Соловьёв еще раз указывает на жанр повести: «Историческая драма сыграна…». истории после решающей борьбы против лжеистин.

В некоторых исследованиях повесть принято считать исключительно дополнением к «Трем разговорам». Безусловно, она неразрывно связана с ними своим замыслом, но имеет при этом самостоятельную философскую и художественную ценность. «В ней, -- отмечает Л.В.Шапошникова -- Владимир Соловьев философски и художественно осмыслил путь «без Христа» и вскрыл нравственные причины возникновения подобного явления.

В повести достаточно ясно описан процесс ухода человека высоких качеств и способностей с «пути Христа» и превращение его во врага Христа».

Повесть стала кульминационной точкой в дискуссии персонажей диалогов о причине существования зла и способах его преодоления. Причина существования зла была осмыслена с метафизической, христианской точки зрения, напрямую обращая читателя к пророчеству Христа: «Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете». Результат этого нравственного выбора, его последствия был философски осмыслен Соловьевым в повести «Там столкнулись два пути -- «Во имя Отца моего», во имя общего блага, с одной стороны, и «во имя свое», с другой. <…> Два пути достижения Нового Мира и Нового человека, с Христом или без него, с Высшим или без него, обозначенные Соловьевым в конце XIX века, составили главную линию драматургии Восьмого дня творения».

Начало XX века в европейской истории и культуре - период своеобразной полемики и противостояния между двумя ее столпами: Ницше и его концепций «сверхчеловека» и Соловьева с его философией «богочеловека» и «богочеловечества» или «соборного человечества». Последний аспект особенно важен для нас, ибо Соловьев утверждает не только существование высшего начала, но и единство всех людей. Идея связи человека с инобытием пронизывает русскую религиозную философию периода Серебряного века.

3.2 «Краткая повесть об Антихристе» в единстве идейно-художественных и историософских исканий В. Соловьёва

"Входите тесными вратами; потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими; потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их" (Матф.)

«Зло, как мы знаем, ведет непримиримую борьбу с добром и, что самое опасное, в этой борьбе выступает иногда и под личиною добра, различаясь от него не по внешним, а только по внутренним признакам». Булгаков С.Н.

Первая часть повести повествует о событиях, которые предположительно будут разворачиваться в XX веке. Дается исторический обзор общественной, политической и социальной картины мира. В повести ХХ обозначен как время последних междоусобиц, потрясений и катаклизмов.

Причиной обострения социальной ситуации становится «умственное движение, которое возникло в конце XIX века в Японии - «панмонголизм».

«Полвека длится новое монгольское иго над Европой»отмечает Соловьев. Далее мы видим описание культуры этого времени, которая характеризуется «повсюдным смешением и глубоким взаимопроникновением европейских и восточных идей, повторением en grand древнего александрийского синкретизма». Соловьев делает исторический обзор эпохи: «в практических областях жизни наиболее характерными становятся три явления: широкий наплыв в Европу китайских и японских рабочих и сильное обострение вследствие этого социально-экономического вопроса; продолжающийся со стороны правящих классов ряд паллиативных опытов решения этого вопроса и усиленная международная деятельность тайных общественных организаций, образующих обширный всеевропейский заговор с целью изгнания монголов и восстановления европейской независимости». Уже в первом отрывке намечаются предпосылки грядущего кризиса. Резко меняется картина мира, исчезает старый традиционный строй, исчезают и последние монархии. Фактически за 15 лет до начала Первой мировой войны Соловьев предсказывает падение европейской, а позднее и Российской монархии. следующем отрывке Соловьев фактически указывает на сегодняшний Евросоюз, «Европа в ХХI веке представляет союз более или менее демократических государств -- европейские соединенные штаты».

Далее Соловьев касается вопроса сознания человечества, указывая на те признаки, которые уже очевидно сложились к концу XIX - началу XX века, но ярко проявятся только в середине XX-XXI веке: «Успехи внешней культуры, несколько задержанные монгольским нашествием и освободительною борьбою, снова пошли ускоренным ходом». Однако невыясненными остаются ключевые вопросы: «предметы внутреннего сознания -- вопросы о жизни и смерти, об окончательной судьбе мира и человека, -- осложненные и запутанные множеством новых физиологических и психологических исследований и открытий, остаются по-прежнему без разрешения. Выясняется только один важный отрицательный результат: решительное падение теоретического материализма». Далее Соловьев блестяще характеризует особенности сегодняшнего дня:

«Представление о вселенной как о системе пляшущих атомов и о жизни как результате механического накопления мельчайших изменений вещества -- таким представлением не удовлетворяется более ни один мыслящий ум. Человечество навсегда переросло эту ступень философского младенчества».

Действительно, еще в 1930-е годы традиционная наука вступила в очередной кризис. Сделанные в это время открытия, среди которых были выдающиеся ученые, в том числе лауреаты Нобелевских премий, не укладывались в рамки традиционной материалистической науки. То, что Соловьев называет представлением о жизни «как результате механического накопления мельчайших изменений вещества» . Наука испытала и испытывает потребность в одухотворении. Действительно, закономерный процесс, наблюдаемый сегодня. Может быть, ответ на эти ключевые вопросы «о жизни и смерти, об окончательной судьбе мира и человека» может дать религия? Соловьев пишет: «Ясно становится, с другой стороны, что оно (человечество) также переросло и младенческую способность наивной, безотчетной веры. Таким понятиям, как Бог, сделавший мир из ничего и т. д., перестают уже учить и в начальных школах». В некотором смысле этот процесс мы действительно наблюдаем сегодня.

Далее «Выработан некоторый общий повышенный уровень представлений о таких предметах, ниже которого не может опускаться никакой догматизм. И если огромное большинство мыслящих людей остается вовсе не верующими, то немногие верующие все по необходимости становятся и мыслящими, исполняя предписание апостола: будьте младенцами по сердцу, но не по уму».

Ключевая мысль отрывка подчеркнута известной перефразированной цитатой из первого послания апостола Павла к Коринфянам:

«Братия! не будьте дети умом: на злое будьте младенцы, а по уму будьте совершеннолетни». Это же в свою очередь парафраз Евангелия, слов Христа:

«Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Матфей 18:3).

Итак, в этой исторической ситуации намечающегося союза между «сердцем и умом», до этого противостоящих друг другу сфер науки и религии, при внешнем прогрессе культуры, Соловьев после данного описания мгновенно вводит в повествование «сверхчеловека». Его описание начинается со слова «был», типичной составляющей сказочного зачина:

«Был в это время между немногими верующими-спиритуалистами один замечательный человек -- многие называли его сверхчеловеком, -- который был одинаково далек как от умственного, так и от сердечного младенчества».

Один из приемов создания образа «сверхчеловека» - антитеза. Соловьев сразу отмечает, что «сверхчеловек» был «далек от сердечного младенчества», т.е. того необходимого условия, о котором говорит христианское учение.

Возраст «сверхчеловека» соответствует возрасту Христа: «Он был еще юн, но благодаря своей высокой гениальности к тридцати трем годам широко прославился как великий мыслитель, писатель и общественный деятель». Соловьев отмечает широкую известность и славу, которая уже сопутствует ему. Далее мы видим еще одну важнейшую внутреннюю характеристику «сверхчеловека»: «Сознавая в самом себе великую силу духа, он был всегда убежденным спиритуалистом, и ясный ум всегда указывал ему истину того, во что должно верить: добро, Бога, Мессию. В это он верил, но любил он только одного себя». Курсивом последняя фраза выделена самим Соловьевым. И фраза эта становится ключом для понимания повести, подчеркнем ее еще раз:

«В это он верил, но любил он только одного себя». С этого момента начинается разделение, упомянутое Христом в Евангелие от Ст. 43-47:

«Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня; а если иной придет во имя свое, его примете». По толкованию святителя Иоанна Златоуста, здесь Христос намекает на антихриста. Евфимия Зигабен пишет: Христос «говорит это об антихристе, который придет во имя свое, т.е. сам от себя, как будто бы он сам был Богом над всеми». У Соловьева читаем: «Он верил в Бога, но в глубине души невольно и безотчетно предпочитал Ему себя. Он верил в Добро, но всевидящее око Вечности знало, что этот человек преклонится перед злою силою, лишь только она подкупит его -- не обманом чувств и низких страстей и даже не высокою приманкой власти, а чрез одно безмерное самолюбие». «Безмерное самолюбие» или самость согласно христианской трактовке было причиной падения Люцифера. Это качество является противоположность самоотверженности. И далее: «Самость превосходства может низринуть не только человека, но и целое общество в такую бездну, в которой могут погибнуть самые лучшие намерения, самые прекрасные мечты. Это губительное качество так владеет человеком и так действительно по своей энергетике, что любой уровень мышления или сознания может оцениваться по тому, способствует он или препятсвует его развитию». И далее: «Наличие или отсутствие самости в носителях любой социальной системы или явление характеризует их этическую сердцевину».Выдающийся философ Серебряного века о. Сергий Булгаков писал, определяя подлинную, внутреннюю причину этого качества и явления: «По моему убеждению, определяющей силой в духовной жизни человека является религия - не только в узком, но и в широком смысле этого слова, т.е. высшие и последние ценности, которые признает человек над собою и выше себя, и то практическое отношение, в которое он становится к этим ценностям». Далее:

«Определить действительный религиозный центр в человеке, найти его подлинную сердцевину - это значит узнать о нем самое интимное и важное, после чего будет понятно все внешнее и производное».Итак, самолюбие, а в крайнем проявлении этого качества - самость - является не только задерживающим человека свойством на его духовном пути, но и наиболее опасным по своим последствиям как для человека, так и для общества в целом, ибо противоречит фундаментальной основе человеческой сущности и бытия. Далее в повести читаем: «Впрочем, это самолюбие не было ни безотчетным инстинктом, ни безумным притязанием. Помимо исключительной гениальности, красоты и благородства высочайшие проявления воздержания, бескорыстия и деятельной благотворительности, казалось, достаточно оправдывали огромное самолюбие великого спиритуалиста, аскета и филантропа». Соловьев подчеркивает, что самолюбие «сверхчеловека» основано на разумном, интеллектуальном, а не «безотчетном» осознании своих «высочайших проявлений» и качеств. Этот момент также крайне важен. Соловьев пользуется иронией для описания «сверхчеловека»: «И обвинять ли его за то, что, столь обильно снабженный дарами Божиими, он увидел в них особые знаки исключительного благоволения к нему свыше и счел себя вторым по Боге, единственным в своем роде сыном Божиим». Далее следует одна из ключевых фраз текста:

«Одним словом, он признал себя тем, чем в действительности был Христос» Однако «это сознание своего высшего достоинства на деле определилось в нем не как его нравственная обязанность к Богу и миру, а как его право и преимущество перед другими, и прежде всего перед Христом. Итак, для «сверхчеловека» наступает переломный момент в его внутренней жизни, следующая ступень, где происходит «осознание» «превосходства» над другими. Стоит ли напоминать о неизбежно возникающей аналогии? Тоталитарные государства XX века, где превосходство над другими, иными, стало краеугольным камнем идеологии, на которых они были построены. Что привело, в конечном счете, к неслыханной доселе в истории человечества жестокости, насилию, разрушениям и войнам. «Соловьев», отмечает Л.В.Шапошникова, «ставит проблему подмены Христа самостным человеком как всечеловеческую, я бы сказала историческую трагедию».

«У него не было первоначально вражды и к Иисусу», далее отмечает Соловьев, «Он признавал Его мессианское значение и достоинство, но он искренно видел в нем лишь своего величайшего предшественника, -- нравственный подвиг Христа и Его абсолютная единственность были непонятны для этого омраченного самолюбием ума». Соловьев вновь использует иронию, указывая на парадоксальный психологический факт: нравственный подвиг Христа остается не только непонятым и в силу этого у «сверхчеловека» «не было первоначально вражды к Иисусу».

В дальнейшем отрывке повести мы подходим аллюзию на сюжет «Братьев Карамазовых» Ф.М.Достоевского: «Самолюбивое предпочтение себя Христу будет оправдываться у этого человека еще таким рассуждением:

«Христос, проповедуя и в жизни своей проявляя нравственное добро, был исправителем человечества, я же призван быть благодетелем этого отчасти исправленного, отчасти неисправимого человечества. Я дам всем людям все, что нужно». И далее: «Христос, как моралист, разделял людей добром и злом, я соединю их благами, которые одинаково нужны и добрым, и злым. Я буду настоящим представителем того Бога, который возводит солнце свое над добрыми и злыми, дождит на праведных и неправедных». Здесь присутствует еще одна ключевая для всей повести, ее смысла, аллюзия на Евангельский образ, слова, сказанные Христом: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф.10:34). У Соловьева в повести читаем слова «сверхчеловека», которые звучат абсолютной антитезой словам Христа: «Христос принес меч, я принесу мир. Он грозил земле страшным последним судом. Но ведь последним судьею буду я, и суд мой будёт не судом правды только, а судом милости. Будет и правда в моем суде, но не правда воздаятельная, а правда распределительная. Я всех различу и каждому дам то, что ему нужно». Сходен и глубоко символичен и образ Христа в Апокалипсисе, где «из уст Его выходил острый с обеих сторон меч», «так говорит Имеющий острый с обеих сторон меч», «Покайся; а если не так, скоро приду к тебе и сражусь с ними мечом уст Моих». Этот вопрос был поднят в третьем разговоре, предшествующем повести, в словах одного из участников диалога Г[-н] Z, которая фактически является авторской репликой. Он характеризовал слова Христа так: «изо всех звезд, которые восходят на умственном горизонте человека, со вниманием читающего наши священные книги, нет, я думаю, более яркой и поразительной, чем та, которая сверкает в евангельском слове: «Думаете ли вы, что Я мир пришел принести на землю? Нет, говорю вам, - но разделение». Он пришел принести на землю истину, а она, как и добро, прежде всего разделяет». Таким образом, разговоры неразрывно связаны с повестью, являются подготовкой к ней, выявляя суть ее идей. И далее: «так заметьте же, что примирить можно чрез разделение между добрым, или истинным, миром и миром дурным, или ложным. И это разделение прямо указано Тем же, Кто принес истинным мир и добрую вражду». Далее процитированы слова Христа, имеющие огромное значение для смысла повести: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не так, как мир дает, Я даю вам». Далее: «Есть, значит, хороший, Христов мир, основанный на том разделении, что Христос пришел принести на землю, именно на разделении между добром и злом, между истиной и ложью; и есть дурной, мирской мир, основанный на смешении, или внешнем соединении, того, что внутренне враждует между собой». Это внешнее, механическое соединение мы увидим далее в сюжете повести.

«И вот в этом прекрасном расположении ждет он какого-нибудь ясного призыва Божия к делу нового спасения человечества, какого-нибудь явного и поразительного свидетельства, что он есть старший сын, возлюбленный первенец Божий. Ждет и питает свою самость сознанием своих сверхчеловеческих добродетелей и дарований -- ведь это, как сказано, человек безупречной нравственности и необычайной гениальности» . В последнем предложении отрывка Соловьев снова использует тонкую иронию.

Автором используется характерное словосочетание-оксюморон «горделивый праведник», который «ждет высшей санкции, чтобы начать свое спасение человечества, -- и не дождется. Соловьев отмечает возраст «сверхчеловека»: «Ему уж минуло тридцать лет, проходят еще три года».

«Никто не будет возражать на эту книгу, она покажется каждому откровением всецелой правды. Всему прошедшему будет воздана в ней такая полная справедливость, все текущее оценено так беспристрастно и всесторонне, и лучшее будущее так наглядно и осязательно придвинуто к настоящему, что всякий скажет: «Вот оно, то самое, что нам нужно; вот идеал, который не есть утопия, вот замысел, который не есть химера». «И чудный писатель не только увлечет всех, но он будет всякому приятен, так что исполнится слово Христово: «Я пришел во имя Отца, и не принимаете меня, а придет другой во имя свое, -- того примете». Ведь для того, чтобы быть принятым, надо быть приятным». «Правда, некоторые благочестивые люди, горячо восхваляя эту книгу, станут задавать только вопрос, почему в ней ни разу не упомянуто о Христе, но другие христиане возразят: «И слава Богу! -- довольно уже в прошлые века все священное было затаскано всякими непризванными ревнителями, и теперь глубоко религиозный писатель должен быть очень осторожен».

Идея о том, что добро, равное истине (а только таким может быть добро в его подлинном смысле), именно разделяет, а истинный мир может быть построен только на разделении между добром и злом, истинным и ложным, конечно же, напрямую отсылает нас к следующему евангельскому сюжету - искушению Христа в пустыне. Он был блестяще осмыслен в гениальной «Легенде о Великом инквизиторе» Достоевского. Созвучный словам Великого Инквизитора звучит первый манифест «сверхчеловека», его воззвание к человечеству: «Народы земли! Свершились обетования! Вечный вселенский мир обеспечен. Всякая попытка его нарушить сейчас же встретит неодолимое противодействие. Ибо отныне есть на земле одна срединная власть, которая сильнее всех прочих властей, и порознь, и вместе взятых. Эта ничем неодолимая, все превозмогающая власть принадлежит мне, полномочному избраннику Европы, императору всех ее сил. Международное право имеет наконец недостававшую ему доселе санкцию. И отныне никакая держава не осмелится сказать: война, когда я говорю: мир. Народы земли - мир вам!» Итак, на Земле будет обеспечен мир, однако «всякая попытка его нарушить встретит неодолимое противодействие». «…На земле одна срединная власть, которая сильнее всех прочих властей, и порознь, и вместе взятых».

Это описание будет развернуто в 1920-е годы в знаменитой антиутопии Е.Замятина «Мы». А спустя десятилетие художественный образ обретет реальные черты. Пророчески звучит текст Соловьева, вложенный в уста «сверхчеловека», ибо пример такой «власти» человечество наблюдало в XX веке: «в один год основывается всемирная монархия в собственном и точном смысле», «Грядущий человек был выбран почти единогласно в пожизненные президенты Европейских Соединенных Штатов, когда же он явился на трибуне во всем блеске своей сверхчеловеческой юной красоты и силы и с вдохновенным красноречием изложил свою универсальную программу, увлеченное и очарованное собрание в порыве энтузиазма без голосования решило воздать ему высшую почесть избранием в римские императоры. Конгресс закрылся среди всеобщего ликования».

Второй манифест «сверхчеловека» укрепляет его власть, даруя новые «блага»: «В новый год своего властвования римский и всемирный император издает новый манифест: «Народы земли! Я обещал вам мир, и я дал вам его. Но мир красен только благоденствием. Кому при мире грозят бедствия нищеты, тому и мир не радость. Придите же ко мне теперь все голодные и холодные, чтобы я насытил и согрел вас».

После крещения Спасителя согласно Евангелию Он уединился в пустыне.

«Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал. И приступил к Нему искуситель и сказал: если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. Он же сказал ему в ответ: написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» (Мф. 4. 1-11).

В «Легенде о великом инквизиторе» читаем: «Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. И возьмем на себя, а нас они будут обожать как благодетелей, понесших на себе их грехи пред богом. И не будет у них никаких от нас тайн».

«И затем он объявляет простую и всеобъемлющую социальную реформу, уже намеченную в его сочинении и там уже пленявшую все благородные и трезвые умы. Теперь благодаря сосредоточению в его руках всемирных финансов и колоссальных поземельных имуществ он мог осуществить эту реформу по желанию бедных и без ощутительной обиды для богатых. Всякий стал получать по своим способностям, и всякая способность -- по своим трудам и заслугам».

Не находи ли мы здесь перекличку с постулатом советского режима? «От каждого по способностям, каждому по потребностям» лозунг, впервые использованный Луи Бланом в 1851 году (хотя более ранняя версия выражения появилась у Этьенна-Габриэля Морелли в его «Кодексе природы») и популяризированный Карлом Марксом в «Критике Готской программы» в 1875 году. «Важнее этих подробностей было прочное установление во всем человечестве самого основного равенства -- равенства всеобщей сытости.

<…> Это совершилось во второй год его царствования. Социально- экономический вопрос был окончательно решен. Но если сытость есть первый интерес для голодных, то сытым хочется чего-нибудь другого».

Не напоминает ли это доктрину, изложенную в тоталитарных государствах XX века? Немецком и советском? Соловьев фактически предсказывает события грядущей истории. Выразительно и точно отмечает философ еще одну особенность цивилизации - стремление к развлечению «сытые животные хотят обыкновенно не только спать, но и играть».

В повествование вводится образ Апполония, «чудодея» по имени Апполоний. По своему происхождении. он был «полуазиатом и полуевропейцем», соединил в себе знания мистического Востока и научные открытия Запада, «результаты такого сочетания будут поразительны», отмечает Соловьев. Этот персонаж и его роль в повести напомнят слова Апокалипсиса: «И творит знамения великие, так что и огонь заставляет нисходить с неба на землю перед лицом людей» (Отк. 13:13). В повести прозвучит почти дословная цитата Откровения: «Аполлоний дойдет, между прочим, до полунаучного, полумагического искусства притягивать и направлять по своей воле атмосферическое электричество, и в народе будут говорить, что он сводит огонь с небес». Апполоний демонстрирует чудеса, то, от чего отказался Христос в сюжете Нового Завета, искушение его в пустыне: «Потом берет Его диавол в святой город и поставляет Его на крыле храма, и говорит Ему: если Ты Сын Божий, бросься вниз, ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. Иисус сказал ему: написано также: не искушай Господа Бога твоего» То есть убеждай посредством силы, согласись на трюк ради того, чтобы поразить воображение людей и овладеть их волей. Однако, «поражая воображение толпы разными неслыханными диковинками, он не будет до времени злоупотреблять своим могуществом для каких-нибудь особенных целей».

«Так вот, этот человек придет к великому императору, поклонится ему как истинному сыну Божию, объявит, что в тайных книгах Востока он нашел прямые предсказания о нем, императоре, как о последнем спасителе и судии вселенной и предложит ему на службу себя и все свое искусство. Очарованный им император примет его как дар свыше и, украсив его пышными титулами, не будет уже более с ним разлучаться» «В это время христианство находилось в таком положении. При очень значительном численном уменьшении своего состава -- на всем земном шаре оставалось не более сорока пяти миллионов христиан -- оно нравственно подобралось и подтянулось и выигрывало в качестве, что теряло в количестве. Людей, не соединенных с христианством никаким духовным интересом, более уже не числилось между христианами. Различные вероисповедания довольно равномерно уменьшились в своем составе, так что между ними сохранялось приблизительно прежнее числовое отношение; что же касается до взаимных чувств, то хотя вражда не заменилась полным примирением, но значительно смягчилась, и противоположения потеряли свою прежнюю остроту».

Отдельного нашего внимания заслуживает большой фрагмент повести, фактически ее треть, посвященная Вселенскому собору. Решение о его созыве принято вследствие изменившегося с течением времени отношению к «сверхчеловеку». «В начале четвертого года царствования он издает манифест ко всем своим верным христианам без различия исповедания, приглашая их избрать или назначить полномочных представителей на вселенский собор под его председательством».

Резиденция «сверхчеловека» переносится из Рима в Иерусалим. Именно там будет разворачиваться все дальнейшее повествование. До этого, будучи автономной областью, он становится имперским городом. Это обстоятельство отметим особо. Иерусалим - город святой и освященный, связанный с жизнью Христа, его смертью и Воскресением. Но, кроме того, это город будущего. Новый Иерусалим - название уже не города, но града из Апокалипсиса:

«Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое» . Из града, призванного быть Царствием Небесным, Иерусалим, подобный Риму, становится средоточением власти земной. На территории города возводится «обширный «имперский» храм для единения всех культов и два роскошных императорские дворца с библиотеками, музеями и особыми помещениями для магических опытов и упражнений» Вл. Соловьев точно указывает место расположения этого сооружения: «на всей обширной платформе Харам-эш- Шерифа, от Биркет-Исраин и теперешней казармы, с одной стороны, и до мечети Эль-Акса и «соломоновых конюшен» -- с другой». Итак, что же это за пространство, которое занял новоявленный «храм»? Это ни что иное, как Храмовая гора. Соловьев дает и точную дату проведения собора - 14 сентября.

К участию в соборе были допущены миряне, «чтобы придать некоторую однородность представительству всех частей христианства», а также низшее духовенство, черное и белое. Соловьев отмечает огромное количество участников собора - более трех тысяч, а также около полумиллиона паломников, собравшихся в Иерусалиме и Палестине. Однако дальнейшее внимание читателя повести будет остановлено на трех действующих лицах - представителях церквей: папа Петр II, стоящий во главе католической части собора, чей «предшественник умер по пути на собор». «К всемирному повелителю новый папа выказывал недоверие и нерасположение, <…> экзотического епископа Апполония Петр считал сомнительным католиком и несомненным обманщиком». «Во главе евангелических членов собора стал ученейший немецкий теолог профессор Эрнст Паули», а «действительным, хотя неофициальным вождем православных был старец Иоанн, весьма известным среди русского народа». Здесь важно подчеркнуть именно «неофициальность» православного главы, а также характерную особенность: «он официально числился епископом «на покое», но не жил ни в каом монастыре, а постоянно странствовал во всех направлениях. Соловьев в образе Иоанна подмечает важнейшую характеристику русского национального самосознания и характера: странничество, явления, характерное именно для русского народа. Этот феномен русской жизни, отраженный и в искусстве и литературе, требует не одного тома исследований и ряда посвященных ему работ, однако необходимо здесь подчеркнуть следующее: «Русская православная церковь была и остается до сих пор приютом «сытых», в то время как «голодные» выламывались из ее жестких границ, устремляясь в голубые дали в поисках Града Светлого и его правды. Русское странничество, как особое явление, духовное и психологическое, есть самобытная форма русского мессианства, замешенного на христианском учении. Странничество сыграло важнейшую роль и в Духовной революции России, и в ее социальной революции» Далее мы читаем, что о нем ходили легенды: «некоторые уверяли, что это Федор Кузьмич, то есть император Александр Первый, родившийся около трех веков до того. Другие шли дальше и утверждали, что это настоящий старец Иоанн, т.е. апостол Иоанн Богослов, никогда не умиравший и открыто явившийся в последние времена». Создание легенд, преданий - также важнейшая особенность русского мышления, позволившая состояться историософскому тексту в русской литературе. Неслучайно Соловьев отмечает именно Александра Первого, с которым действительно была связана известная в народе легенда о его своеобразном «воскрешении в жизнь» под видом монаха. Также Соловьев отмечает Иоанна Богослова, того самого апостола, которым было дано Откровение. Все эти существенные детали дают нам понять, что перед нами не столько образ предводителя православной церкви, но старец Иоанн - собирательный образ русской земли как таковой и ее роли в этом едином соборе. Цвет одежд Иоанна - белая ряса и мантия символически всегда был связан с чистотой, а также…Преображением. «И когда молился, вид лица Его изменился, и одежда Его сделалась белою, блистающею» - отрывок из Евангелия от Луки, повествующий о ключевом евангельском событии - Преображении Христа на горе Фавор. Этот же фрагмент в Евангелие от Марка еще более выразителен:

«Одежды Его сделались блистающими, весьма белыми, как снег, как на земле белильщик не может выбелить». Для Соловьева эта деталь, конечно же, не могла быть случайной. В учении о Богочеловечестве Преображение Христа играет не менее значительную роль, чем его Воскресение.

В этом же отрывке Соловьев упоминает о времени проведения собора и действия событий повести: триста лет после рождения Александра Первого, то есть примерно 2077 год.

Значительная часть повести посвящена описанию самого вселенского собора. Он проводится в храме, посвященном «единству всех культов». Открытие его «должно было быть вполне светским». Оркестр проигрывает «марш единого человечества», имперский международный гимн.

«Император» обращается к собравшимся с длинным монологом. «вы всегда исполняли свой долг по вере и совести. Но мне этого мало. Моя искренняя любовь к вам, братья возлюбленные, жаждет взаимности. Я хочу, чтобы не по чувству долга, а по чувству сердечной любви вы признали меня вашим истинным вождем во всяком деле, предпринимаемом для блага человечества».

«И вот, кроме того, что я делаю для всех, я хотел бы оказать вам особые милости. Христиане, чем мог бы я вас осчастливить? Что дать вам не как моим подданным, а как единоверцам, братьям моим? Христиане! Скажите мне, что для вас всего дороже в христианстве, чтоб я мог в эту сторону направить свои усилия?»

Спустя некоторое время, не дождавшись ответа, «император» снова обращается к собору «тем же ласковым тоном, но в котором звучала едва уловимая нотка иронии». Он обещает «учреждение Всемирного института для свободного исследования Священного писания со всевозможных сторон и во всевозможных направлениях и для изучения всех вспомогательных наук», И вновь Соловьев отмечает иронию, которая прорывается сквозь «благочестивые слова» императора.

На вопрос императора «что всего дороже для вас в христианстве?», отвечает именно старец Иоанн. Соловьев приводит необыкновенно емкий и выразительный эпитет, сравнивая Иоанна с «белой свечой». Иоанн произносит: «Великий государь! Всего дороже для нас в христианстве сам Христос -- Он Сам, а от Него все, ибо мы знаем, что в Нем обитает вся полнота Божества телесно. Но и от тебя, государь, мы готовы принять всякое благо, если только в щедрой руке твоей опознаем святую руку Христову. И на вопрос твой: что можешь сделать для нас, -- вот наш прямой ответ: исповедуй здесь теперь перед нами Иисуса Христа, Сына Божия, во плоти пришедшего, воскресшего и паки грядущего, -- исповедуй Его, и мы с любовью примем тебя как истинного предтечу Его второго славного пришествия». Иоанн «замолчал и уставился взором в лицо императора». Соловьев в предисловии к трем диалогам пишет: «Христианство без Христа - и Евангелие, то есть благая весть, без того блага, о котором стоило бы возвещать, именно без действительного воскресения в полноту блаженной жизни, есть такое же пустое место, как и обыкновенная дыра, просверленная в крестьянской избе.<…> Истинная задача полемики здесь - не опровержение мнимой религии, а обнаружение действительного обмана».

Действие повести приближается к своей кульминации. Соловьев приводит выразительное описание императора в этот момент, отмечая, что «он совершенно потерял внутреннее равновесие», «все его мысли сосредоточились на том, чтобы не лишиться и наружного самообладания и не выдать себя прежде времени». В императоре же «поднялась такая же адская буря, как та, что он испытал в ту роковую ночь». В этот момент снова прозвучал «знакомый нездешний голос», сказавший ему: «Молчи и ничего не бойся». На храм нашла черная туча, все потемнело… Кульминационный момент повести наступает, когда Иоанн, вглядевшись в «сверхчеловека», «который делал нечеловеческие усилия, чтобы не броситься с диким воплем на говорившего и не начать грызть его зубами», его искаженное «помертвешвее» лицо, восклицает «сдавленно»: «Антихрист!». В этот же момент вместе с ударом грома в храме вспыхнула молния, покрывшая Иоанн. Старец был мертв.

Примечательно, что в этом фрагменте именно Иоанн становится обличителем императора. Исключительно важен и символизм тучи и молнии. В Библии мы неоднократно встречаем упоминание этих символов. В ключевом эпизоде Ветхого Завета - сошествии Бога на гору Синай, перед явлением Бога Моисею читаем: «были громы и молнии, и густое облако над горою». Далее встречаем выражения: «когда назначал устав дождю и путь для молнии громоносной» (Иов 28:26), «Молнии Его освещают вселенную» (Пс 96:4) , «...на противников же бросали стрелы и молнии» (2Мак 10:30), «и быстро сверкают молнии суда Его....» (Сир 43:14). Итак, туча, гром и молния предшествуют явлению Господа, одновременно - само его проявление. Это знак Божественной воли, а также Божественный суд и кара. Император, бледный, но спокойный, обратился к собранию: «Вы видели суд Божий. Я не хотел ничьей смерти, но мой Отец небесный мстит за своего возлюбленного сына. Дело решено. Кто будет спорить с Всевышним? Секретари! запишите: вселенский собор всех христиан, после того как огонь с небес поразил безумного противника божественного величества, единогласно признал державного императора Рима и всей вселенной своим верховным вождем и владыкой». Огонь этот был вызван никем иным, как магом Апполинарием. Следующим произносит свое слово Папа Петр II. «Contradicitur» («Опровергается», «опровергаю», лат.). «Наш единый Владыка -- Иисус Христос, Сын Бога живого. А ты кто -- ты слышал. Вон от нас, Каин- братоубийца! Вон, сосуд дьявольский! Властию Христовой я, служитель служителей Божиих, навек извергаю тебя, гнусного пса, из ограды Божией и предаю отцу твоему, Сатане! Анафема, анафема, анафема!». Последний папа, также падает замертво, пораженный магом. Толпа христиан приходит в смятение, но в профессоре Пауле, последнем из оставшихся в живых представителей церкви «общий ужас как будто возбудил в нем все силы духа».

В предисловии к «Трем диалогам» Соловьев писал: «Что касается до другого, весьма существенного - характеристики трех олицетворенных исповеданий на Вселенском соборе, - она могла быть замечена и оценена лишь теми, кто не чужд церковной истории и жизни».

Далее следует практически дословная цитата из Апокалипсиса: «Но темнота ночная вдруг озарилась ярким блеском, и явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце, под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд». В Откровении: « И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами ее луна, и на главе ее венец из двенадцати звезд». В повести далее читаем: «Явление несколько времени оставалось на месте, а затем тихо двинулось в сторону юга. Папа Петр поднял свой посох и воскликнул: «Вот наша хоругвь! Идем за нею». И он пошел по направлению видения, сопровождаемый обоими старцами и всей толпою христиан, - к Божьей горе, к Синаю…». В тексте Апокалипсиса, как сказано, праведные пребывают именно на Синае: «И взглянул я, и вот, Агнец стоит на горе Сионе, и с Ним сто сорок четыре тысячи, у которых имя Отца Его написано на челах». У Вл. Соловьева рукопись повести кончается именно на этом фрагменте.

Повесть не случайно завершается именно явлением «жены, облеченной в солнце». Этот образ является ключевым не только для самой повести, но и для всего творческого наследия Соловьева. Существуют различные его толкования, среди которых преобладают понимание его как христианской церкви и Богородицы. Однако говоря о трактовке образа в контексте повести нельзя не учитывать воззрений самого Вл. Соловьева. И здесь образ «жены» можно соотнести с Софией, Премудростью Божией. Символично, что имя автора повести созвучно Софии. Пан, то есть всеобщий, можно трактовать как «всеобщая премудрость Божия». Образ жены или Софии - наиболее сокровенный и значительный для философа. Неслучайно Всеволод Иванов охарактеризовал его мировоззрение «Иконой Афродиты Небесной» . В самом определении указание и на его цельность, и гармонию.

В сентябре 1898 года Соловьев написал поэму, которую озаглавил «Три свидания». В ней в «шутливых стихах» он чрезвычайно осторожно он коснулся события, которое стало по его признанию в послесловии самым «значительным из того, что до сих пор со мной случалось в жизни». Речь идет о видении Соловьеву образа той самой жены или Софии или Вечной женственности:

Все видел я, и все одно лишь было - Один лишь образ женской красоты... Безмерное в его размер входило, - Передо мной, во мне - одна лишь Ты.

Одеяние Вечной Женственности, ее Покров - Красота, посредством которого она и проявляет и скрывает себя. И в этом смысле Красота неразрывно связана с Софией или мудростью, идеей преображенного любовью и красотой нашего земного мира: «Только София, - писал величайший русский философ и богослов Павел Флоренский, - одна лишь София есть существенная Красота во всей Твари; а все прочее - лишь мишура и нарядность одежды». Красота неразрывно связана с любовью, воссоединением мира в его целостности и полноте. Идея Софии - неразрывно связана для Соловьева с идеей Богочеловечества, т.е. окончательного смысла истории: «Абсолютное осуществляет благо чрез истину в красоте. <…> В этом своем полном определении божественное начало является нам в христианстве. Здесь наконец мы вступаем на почву собственно христианского Откровения» Соловьев поясняет образ Софии: «Согласно книге Бытия, Бог создал небо и землю в этой решит, в Своей существенной Премудрости. Это обозначает, что сказанная Божественная Премудрость представляет не только существенное и актуально всеединство абсолютного существа или субстанцию Бога, но и содержит в себе объединяющую мощь разделенного и раздробленного бытия.

<…> Она представляет, таким образом, истинную причину творения и его цель - принцип, в котором Бог создал небо и землю». И далее: «Если она субстанциально и от века пребывает в Боге, то действительно осуществляется она в мире, последовательно воплощается в нем, приводя его к все более и более совершенному единству. Она есть решит в начале - плодотворная идея безусловного единства, единое могущество, долженствующее объединить все; она есть Малхут в конце - Царствие Божие, совершенно и вполне осуществленное единство Творца и творения».

В этом смысле раскрытие образа жены в Апокалипсисе может получить трактовку связанную именно с идеями Вл. Соловьева. Сергей Булгаков отмечал, что «единственное число в отношении младенца выбрано иносказательно и его роды нельзя отождествлять с Рождеством Христовым.Под младенцем иногда понимают рождение Христа в сердцах верующих.

Можно воспринимать этот образ именно как рождение Богочеловека, нового человечества.

Повествование продолжается описанием встречи двух противоположных станов. «Но едва стали сходиться авангарды двух армий, как произошло землетрясение небывалой силы - под Мертвым морем, около которого расположились имперские войска, открылся кратер огромного вулкана, и огненные потоки, слившись в одно пламенное озеро, поглотили и самого императора, и все его бесчисленные полки, и неотлучно сопровождавшего его папу Апполония, которому не помогла вся его магия». Сравним отрывок с Откровением: «И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю, как смоковница, потрясаемая сильным ветром, роняет незрелые смоквы свои. И небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих. И цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные, и всякий раб, и всякий свободный скрылись в пещеры и в ущелья гор, и говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?»

В «Трех разговорах» неоднократно подчеркивается мысль о том, что описанное в Повести уже близко. Вспомним слова Апокалипсиса: «Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко». «Время близко» - означает и то, что «совершается ныне, присно и во веки веков» То есть, происходит уже сейчас, в настоящем времени, в том числе времени продолженном и то, что одновременно принадлежит вечности. Персонаж «Трех разговоров» Г[-н]Z, выразитель авторской позиции в повести, произносит в завершении «Повести»: «Ну, еще много будет болтовни и суетни на сцене, но драма-то уже давно написана вся до конца, и ни зрителям, ни актерам ничего в ней переменять не позволено», определяя тем самым неизбежность этой развязки.

Повесть заканчивается на моменте встречи двух противоборствующих войск, двух станов. Композиция «Трех разговоров» становится кольцевой. Начавшись с предисловия, в котором ставится вопрос о причине зла, его сущности и проявлении в мире и войне, как способе борьбы с ним, Соловьев выводит этот вопрос именно на уровень метаисторический или историософский.

Соловьев отмечал, что причиной человеческого зла, «мешающих быть нам действительно сынами божьими», является «хаотическое начало», которое, свободной волей человека может привести его как к вершинам Духа, так и низринуть в бездну. В «Софии» Соловьев пишет: «Цель космического процесса - реализация Души и Бога в Душе, создание индивидуального человеческого организма. Цель исторического процесса - создание совершенного социального организма. История - также борьба Сатаны с Демиургом, бесконечная вражда и война. Сатана хочет подчинить себе возможно большее число людей и создать видимость единства. Эгоистическая воля - место Сатаны в человеке, разум, справедливость - место Демиурга. Первый Бог, которому поклоняется человечество, - Дух космоса. Хаотическое желание, которое находится в основе мира». Жизнь человека на Земле - постоянная, непрестанная борьба, которая происходит в его духовном пространстве, ее существование предопределено самим условиями плотного Земного мира, который необходим человеку для развития качеств его духа. Земной же исторической процесс - есть видимый результат этого противостояния, этой борьбы за человека. Начало всех исторических процессов, событий, войн, революций лежит в более высоких слоях человеческого бытия и, одновременно Космоса. Вот почему Соловьев считал невозможным окончательное прекращение войны «раньше окончательной катастрофы», описанной в повести. «По своей смерти, воскресении и вознесении», пишет Соловьев, «наш Спаситель стал единым главой Церкви невидимой и видимой, образовавших единый живой организм. С этих пор начинается окончательное влияние мира невидимого на видимый. Но, прежде чем достичь своей цели, Церковь должна была еще выдержать великую борьбу с силами века сего, которые низвергнутые, но не уничтоженные, только изменили сферу своего действия.». В силу объективного эволюционного пути человечества, природа оказалась подчиненной человеку, потеряла над ним свою власть. Следовательно, «сыны века сего, чтобы иметь какое-нибудь влияние на человека, должны были действовать в новой сфере.»И далее:

«Это им было возможно, так как человечество, естественно, не могло быть возрождено внезапно и в его целом.» Здесь вновь подчеркнута мысль о поступательном развитии человечества, и одиночном пути каждого человека. Выход для человечества Соловьев усматривал в сотрудничестве и сближении христианских народов и государств, понимая под этим не внешние религиозные обрядовые различия, но следование пути Христа.

«Это эгоистическое самоутверждение, отъединяющее нас от истинной полноты Божества, может быть уничтожено только Любовью. Любовь есть та сила, которая выводит нас внутренне из границ нашего существования, соединяет нас неразрывной связью со Всем и, соделывая нас действительно сынами Божьими, делает нас участниками полноты Его существенной Премудрости и причастниками Его духа» Любовь, таким образом, становится не только действенной силой, но и связана с самой Софией, мудростью. «Дело любви есть воссоединение человека, и через человека, всего созданного существования» Только через любовь и посредством любви возможно осуществление единения в человечестве, ибо в противном случае это единение мнимое.