1.1 Историософия литературы

Понятие об историософском тексте неразрывно связано с представлением о мировой истории как целостном процессе, где каждое событие имеет свой смысл, занимает свое уникальное место в этом процессе и служит целостности и единству. Эту идею разрабатывал в своих работах выдающийся ученый XX века Карл Ясперс. Он отмечал, что смысл мировой истории можно познать только через призму идеи «исторической целостности»: «эмпирические данные мы рассматриваем под углом зрения того, насколько они соответствуют идее единства или противоречат ей»Ясперс научно обобщил подход, который в аллегорической и символической форме мы встречаем в культуре и литературе. В литературе такое осмысление получило название «историософского текста».

Историософия -- философское толкование исторического процесса, которое усматривает в мировом историческом процессе последовательную реализацию высших принципов и задач. Историософский текст выражен в символах, смыслах и образах. Этим историософия отличается от философии истории. Вот почему историософия находит своей воплощение именно в произведениях искусства: живописи, музыке, литературе. В литературе было сформулировано понятие историософского текста, как литературного произведения, где именно через символы и образы дается осмысление и оценка исторического процесса и его событий.

«Историософский текст (ИТ) - это коммуникативная система, знаками в которой являются исторические события. Эта система складывается или выстраивается на основе фактов, которые наделяются (сами по себе или в сочетании с другими) особыми значениями, так или иначе понятными тем, кто осуществляет коммуникацию» И далее: «Историософский текст - это произведение или ряд произведений в рамках национальной письменной традиции, в которых исторические события (уже произошедшие, происходящие или только ожидаемые в будущем) образуют определенную знаковую систему».

В мировой литературе к историософским могут быть отнесены священные тексты мировых религий. Они неразрывно связаны с эсхатологией и мифологией. Ключевым эсхатологическим и историософским текстом для мировой и, в особенности, русской культуры и литературы, является Апокалипсис или книга Откровения Иоанна Богослова. В нем в образной, символической форме описываются события, предшествующие второму пришествию Иисуса Христа.

Апокалипсис, вошедший в канон Нового Завета в IV веке, остается в нем единственной апокалипсической книгой. В конце Книги Откровения заканчивается пророчеством о том, что неизбежная борьба будет увенчана победой Бога над «силами века сего». В результате этой битвы и этой победы будет обновлено и одухотворено самое творение - человек и Земля, на которой он живет - «новое небо и новая земля». Новый Иерусалим - вечный Град небесный - символ пребывания Бога на земле. В Апокалипсисе Иоанн Богослов описывает события, которые будут носить планетарный характер: рождение антихриста на Земле, конец света, Страшный суд. Сюжет книги, а также символы и образы, данные Иоанном Богословом (всадники Апокалипсиса, вавилонская блудница, Жена, облечённая в солнце) прочно вошли в мировую культуру, стали предметом философского осмысления.

Этот источник послужил основой и для «Краткой повести» В.С. Соловьева, что он неоднократно отмечал в предисловии к «Трем разговорам», вплоть до цитирования конкретных строк, которые являлись отправной точкой к написанию определенных фрагментов повести. Говоря в предисловии о спорах, «недоумении и перетолкованиях», которые вызвала повесть, Вл. Соловьев отмечал на «недостаточное знакомство у нас с показаниями слова Божия и церковного предания об антихристе».

Текст Апокалипсиса начинается со строк: Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам Своим, чему надлежит быть вскоре. И Он показал, послав оное через Ангела Своего рабу Своему Иоанну, который свидетельствовал слово Божие и свидетельство Иисуса Христа и что он видел». Дважды в тексте подчеркивается происхождение Откровения. Такое восприятие эсхатологии позднее будет бросать свой заметный отсвет на историософские тексты уже более позднего времени.

Апокалиптическое восприятие мира было свойственно первым векам нашей эры. Во многом это объяснялось, с одной стороны, словами Христа - «не прейдет род сей», как Он явится снова; С другой, этому способствовали исторические события - жестокие гонения и казни первых христиан.

Всемирная история как воплощение Божественного замысла на Земле была осмыслена Блаженным Августином в его известном и главном труде «О Граде Божьем». Августин разделяет бытие человечество на семь этапов, который символизирует каждый последующий Град. Пять первых эпох - период до нашей эры. Шестая эпоха ознаменована рождением Христа, ее завершение - Страшным Судом и конец всемирной истории в сегодняшнем ее виде. Град земной и Град Божий будут навсегда отделены один от другого, и начнется последняя, седьмая эпоха - «конец, которому не будет конца».

Мы видим, что в начале своего становления историософский текст неразрывно связан с эсхатологией. Справедливо будет сказать, что историсофский текст вырастает в недрах эсхатологического или является осмыслением эсхатологического текста как определенный тип мышления.

В России до определенного периода времени историософский текст фактически являлся частью других литературных текстов: историко- философских, богословских, историко-научных. И только в XIX веке, со все возрастающей ролью литературы на общественное сознание и значения писателя как такового, он выделяется в особую категорию.

1.2 Историософский текст в русской литературе XIX столетия

Гипотеза о литературоцентричности русского искусства была высказана и доказана в ряде трудов выдающимся теоретиком литературы В.В. Кожиновым. «Да, то, что в начале всегда Слово,- неотъемлемая особенность, сама природа отечественной культуры (закономерно, что «западнически» настроенные критики бранят за «литературность» даже русскую живопись)»Действительно русской культуре присуще стремление выразить, описать и понять себя через Слово. Ставшая крылатой фраза «поэт в России - больше, чем поэт» имеет под собой реальную историческую основу. Начиная с древнейших памятников русской литературы и продолжая Новейшей историей, именно литературные тексты являлись значимыми не только с зрения их поэтики, художественных достоинств, но представляли собой вместе с тем величайшие философские произведения. Эта особенность русского сознания подарила миру две величайшие эпохи мировой культуры Золотой и Серебряный век. «В силу ряда причин, -- отмечает Кожинов, -- русская литература как бы выделена в общественном сознании (во всяком случае, в представлениях большинства людей) в некую замкнутую сферу, словно бы даже самодовлеющий мир, возвышающийся над русской жизнью как таковой, над отечественной историей в ее реальной земной полноте». В то же время, не менее важен другой недооцененный момент, отмеченный еще В. И. Вернадским: неразрывная связь культуры, в том числе литературы, с историей русского народа. Судьба русского народа, вехи его истории, пути развития в контексте истории мировой осмыслялись, прежде всего, именно в литературе.

Уже в самых своих истоках в древнерусской литературе мы находим историософский текст. «Предметом этой мысли, прежде всего, являются сама история, ее цели и конечные судьбы, то есть эсхатология. ИТ русской культуры с самого начала и до настоящего времени обнаруживает тесную связь с эсхатологией»

Историософия, как таковая, и в древнерусской литературе неразрывно связана с эсхатологией. Как неоднократно отмечал в своих трудах Д.С.Лихачев, любое событие истории, участие в нем человека воспринималось летописцами именно с точки зрения Провидения, сотрудничества с Высшей или Божественной волей или противодействия ей. Это же сюжет древнерусского искусства в целом, в частности древнерусских икон. Эсхатологический сюжет в свою очередь неразрывно связан с темой Апокалипсиса.

Безусловно здесь нельзя не вспомнить и концепцию Третьего Рима, особой роли или миссии России в мировой истории. Все эти ключевые для русской истории и русской литературы темы уже на новом этапе ярко проявятся в литературе XIX века, которая составит собой Золотой век русской и мировой культуры.

Русская литература, питающаяся живительными подземными источниками прошлого, литературы древнерусской, взмывает на новый виток своего пути в XIX веке. Пушкин и Гоголь, Некрасов и Лермонтов, Достоевский и Толстой, Чехов, Гончаров - блестящая плеяда писателей XIX века, которые напитали духовное пространство России новыми идеями, образами и идеалами, новыми эстетическими и нравственными мерами. Известные слова Достоевского «Красота спасет мир» стали своеобразным провозвестием русской культуры, которая через художественное и литературное творчество подготавливала человека к новому историческому витку. «Такие понятия, как Красота, Любовь и Свет вошли в духовный обиход России через искусство, в самом широком смысле этого слова. Оно приготовило и взрыхлило почву для грядущей Духовной революции, которая должна была изменить структуру человеческого сознания».Отсюда особая роль искусства и, особенно, Слова: «Искусство в российском энергетическом пространстве становилось средством или методом познания окружающей действительности. Его красота, его нездешняя глубина преображали внутренний мир человека так же, как это мог делать философские или научные идеи». При этом неоднократно отмечалась преемственность русской культуры и русской литературы, несмотря на противоречащие внешне друг другу исторические эпохи.

Русская литература XIX столетия возникла в результате своего естественного тысячелетнего развития: «Ствол, на котором пышно разрослась в прошлом веке поразившая весь мир крона, существовал уже в X--XI веках, когда были созданы русский богатырский эпос, «Слово о законе и Благодати» митрополита Илариона, «Сказание о святых Борисе и Глебе». В этих творениях уже ясно воплотились те основные духовные начала, которые имели решающее значение для творчества Пушкина и Гоголя, Достоевского и Толстого (а также, конечно, для философского творчества Чаадаева, Константина Леонтьева и других)».

Одной из ярчайших черт великих писателей, выдающихся произведений русской литературы, дающих нам право назвать их историософскими, является особое качество, которое В.В.Кожиновым было охарактеризовано как «приятие самой великой драмы (или даже трагедии) Истории». Речь шла об объективности, надличностной оценке, которая может возникнуть только в результате художественно-философского осмысления исторического факта. То есть там, где мы соприкасаемся со сферой вненаучной или точнее метанаучной. Обратимся в этой связи к известным словам Пушкина:

«Драматический поэт, беспристрастный, как судьба, должен был изобразить... отпор погибающей вольности как глубоко продуманный удар, утвердивший Россию на ее огромном основании. Он не должен был хитрить и клониться на одну сторону, жертвуя другою. Не он, не его политический образ мнений, не его тайное или явное пристрастие должно было говорить в трагедии, но люди минувших дней, их умы, их предрассудки. Не его дело оправдывать и обвинять, подсказывать речи. Его дело воскресить минувший век во всей его истине». Это качество справедливой и верной оценки исторических событий наряду с гениальным их художественным воплощением было, несомненно, присуще Пушкину. В.В.Кожинов отмечал: «Пушкин и как художник, и как историк обладал этой чертой в высшей степени. В «Борисе Годунове» беспристрастно воссозданы и Борис, и Григорий Отрепьев, и все остальные; столь же беспристрастен Пушкин (о чем уже сказано) и в художественном, и в собственно историографическом воссоздании Петра и его непримиримых врагов». Русская литература, ведущая отсчет своей «новой эры» именно от Пушкина впитала и утвердила эту особенность в произведениях последующих русских писателей. Истина, ее поиск - мера ценности художественного произведения в русской литературе. «Если у большинства из нас роль точки отсчета играет какая-то часть истины, понятная нам и устраивающая нас, то у Пушкина такой точкой отсчета является «вся истина», вся правда, целиком, никому из людей, в том числе и автору, персонально не принадлежащая и не могущая принадлежать».

«Мир Пушкина светел потому, что это не хаос, из которого можно извлечь любые комбинации элементов, вызывающие ужас или ненависть, тоску или отрицание ценностей, ощущение бессмыслицы и безнадежности, желание «все утопить» («Сцена из Фауста») или все перекроить по-своему... (а именно так и подается история России в массе сочинений! - В.К.); мир Пушкина - это в своем изначальном существе космос... в котором все неслучайно, все неспроста, все осмысленно и по сути своей прекрасно...»И далее: «Это относится, конечно, вовсе не только к художественным творениям Пушкина, -- отмечает Кожинов, -- но и ко всему его наследию - в том числе и собственно историографическим сочинениям и заметкам».

Этим исключительным качеством были наделены в индивидуальном своем проявлении великие русские писатели XIX века. Такой взгляд на мироздание, на русскую историю в целом, определял значение их бессмертных произведений. Отсюда - исключительная роль автора в русской литературе. Дневниковые записи, эссе и статьи русских писателей (в частности Гоголя, Толстого и Достоевского) также всегда содержали определенную четкую нравственную авторскую позицию. Для русского писателя бытие в мире человеческое, духовное и творческое были связаны неразрывно и должны были прийти в идеале к своей кульминационной точке - своему соединению. Неслучайно именно последние дни Пушкина, его образ перед его уходом из земной жизни, когда автор гениальных творений был, словно бы, просветлен их неземным гением - неизгладимое впечатление для его современников.

Нельзя не привести слова выдающегося русского мыслителя и философа Даниила Андреева. В главном труде своей жизни «Розе Мира» он писал:

«Пушкин впервые поставил во весь рост специфически русский, а в грядущем - мировой вопрос о художнике как о вестнике высшей реальности и об идеальном образе пророка как о конечном долженствовании вестника» .

«Поэт в России больше, чем поэт», поскольку он не только автор произведений, но именно как вестник или пророк высших идей, идеальных образов и высшего мира осознанно и неосознанно воспринимался всегда в России. И именно с этой позиции, а не только с позиции профессионализма и художественных достоинств созданных произведений он русским народом оценен и даже судим. И этот особенный портрет не только писателя, но самого русского читателя, конечно, неразрывно связан с предшествующей традицией древнерусской литературы и самой истории.

Понимание цельности русской истории неразрывной связано с понятием «русской идеи», конечных задач и смысла русской истории, т.е. понятием историософского текста.

Безусловно, историософским текстам и историософскому мировоззрению мы можем отнести творчество Н.В.Гоголя. «Эти три первых великих гения русской литературы (Пушкин, Лермонтов, Гоголь), -- писал Даниил Андреев, -- вознесли и утвердили эту литературу на высоту духовной водительницы общества, учительницы жизни, указательницы идеалов и возвестительницы миров духовного света, приобрели ей славу и всенародный авторитет, увенчали нимбом мученичества».

Начиная с его ранних произведений и заканчивая «Мертвыми душами», его последним неоконченным произведением, Гоголь стремился к постижению смысла русской истории. Задумывались «Мертвые души» таким образом, чтобы в произведении «явилась» вся Русь. Знаменитый образ русской тройки, лирический отрывок в поэме «Русь, чего ты хочешь от меня…?» указывал читателю на глубочайшие и сокровенные пласты поэмы, повествующие о русском национальном характере, смысле русской истории. Образ тройки - образ Руси странствующей, ищущей, взыскующей правды. В «Мертвых душах» Гоголь восклицает: «где тот, кто бы на родном языке русской души нашей умел бы нам сказать всемогущее слово - вперед? Кто, зная все силы и свойства и всю глубину нашей природы, одним чародейным мановеньем, мог бы устремить нас на высокую жизнь? Какими слезами, какою любовью заплатил бы ему благодарный русский человек!» Д. Андреев отмечал: «Никакое сознательное движение вперед невозможно без осознания несовершенства той стадии, на которой находишься, и без понимания ее несовершенства. Сделать так, чтобы Россия осознала свое несовершенство, несовершенство своей стадии становления, всю неприглядность своей неозаренной жизни, - это должен был сделать и сделал Гоголь. Ему был дан страшный дар - дар созерцания изнанки жизни, и другой: художественной гениальности, чтобы воплотить увиденное в объективно пребывающих творениях, показуя его всем» По признанию Гоголя, именно последнюю «мертвую душу», Плюшкина, в галерее персонажей он взял бы собой в третий том. В незавершенности поэмы, которая в заключительном томе должна быть просветлить и преобразить взятых с собой как в Ноев ковчег героев, кроется сокровенный для великого русского писателя смысл. Мотив Преображения, то есть Спасения - ключевой для русской литературы. Задача эта перешла к следующему поколению русских писателей.

Во второй половине XIX в. в произведениях русских писателей со всей остротой встал вопрос человеческого идеала, который мог быть явлен на земле только в образе Христа. Именно на это время пришлось творчество Ф.М.Достоевского.

Достоевский отмечал, что Христос для всего русского народа - высший идеал, который тот «любит по-своему, т.е. до страдания». «До страдания», значит, до готовности пройти этот путь вслед за Ним, взяв свой крест. «До страдания» проходит вместе с Раскольниковым свой путь Сонечка Мармеладова, следуя словам Христа. «До страдания», до душевной, но не духовной своей гибели идет и князь Мышкин. С образом Христа неразрывно связан образ его антипода, антихриста. В ранних произведениях Достоевского «Записках из подполья» и «Бесах» (1871) он был связан с материалистами и революционерами. В следующих трактовках он возникает из истории и логики развития самой христианской церкви и провозглашает «истину» уже от имени самого Христа. Социалист-безбожник - это легко узнаваемый и нравственно слабый тип; гораздо страшнее, когда социализм проповедуется из полноты религиозных убеждений, как необходимость высшей духовной инстанции, которая превратила бы объединенную, всемирную церковь в систему распределения мирских благ и государственного управления народов. Одним из ключевых произведений Достоевского, русской и мировой литературы, конечно же, являются «Братья Карамазовы». В этом контексте особенно важна одна из частей книги, ее смысловой центр: «Легенда о Великом Инквизиторе» (отметим созвучный «Трем разговорам» Соловьева композиционный замысел произведения). «История мировой литературы, писала Л.В.Шапошникова, не знает ничего подобного. В «Легенде» заключен главный и важнейший смысл исторического пути человечества. Смысл этот -- свобода, закономерности ее развития и действия в человеческом обществе. Свобода Духа, о которой говорил Христос, противопоставлена тем «хлебам», которыми Великий Инквизитор хочет накормить свою паству. Достоевский почувствовал и ощутил своим духовным «небом» самую болезненную и самую трагическую точку человеческой истории -- материальную цену свободы и те последствия, которые возникают, когда эта цена заплачена. В «Легенде о Великом Инквизиторе» сказано все о том, через что мы прошли и идем в российском пространстве XX века» В.В.Кожинов в своих исследованиях неоднократно отмечал не только особое значение русской литературы в искусстве, но и всестороннюю ее связь с самой историей и судьбой русского народа: «ставя перед собой цель «вывести» русскую литературу из истории, показать, как она рождается из истории, необходимо заняться и непосредственно самой русской историей, или, по меньшей мере, русской историографией, - с целью выявить и выставить в ней на первый план те сочинения, где русское историческое бытие воссоздано объективно, а не подвергается постоянной «критике», «суду» во имя «прогресса» и других отвлеченных и поверхностных "идеалов"» . Далее он пишет: «Был бы, конечно, совершенно неосновательным призыв вообще отказаться от специализации, но так или иначе дальнейшее плодотворное изучение истории русского Слова, по моему убеждению, немыслимо без восстановления теснейшей связи с современной исторической наукой». Конец XIX, а особенно начало XX века - время нового открытия древнерусского искусства как такового. Иконы, фрески, литература совпали с величайшим научным прорывом, появлением идей Флоренского, Чижевского, Вернадского. Последний особо отмечал это соприкосновение прошлого и будущего в пространстве и времени.

Конец XIX - начало XX века в произведениях русских художников, писателей и поэтов были отмечены предчувствием неотвратимой кончины старого мира, неминуемой катастрофы, которой уже нельзя было избежать.

Двадцатый век... еще бездомней, Еще страшнее жизни мгла.

Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла.

Так писал поэт А.Блок в своей поэме «Возмездие». «Русская литература - самая профетическая в мире, -- отмечал Н.А. Бердяев, - она полна предчувствий и предсказаний, ей свойственна тревога о надвигающейся катастрофе. Многие русские писатели XIX века чувствовали, что Россия поставлена перед бездной и летит в бездну. Русская литература XIX века свидетельствует о совершающейся внутренней революции, о надвигающейся революции».

Характерен здесь эпитет, упомянутый Бердяевым: «о совершающейся внутренней революции». Действительно, истоки общечеловеческих исторических драм и сегодня принято рассматривать как результат исключительно социальных проблем и противоречий. Однако философы Серебряного века отмечали, что любое изменение в истории всегда начинался с изменений в пространстве внутреннего мира человека, связанного с Высшим инобытием. Знаменитое выражение «сознание определяет бытие или бытие сознание» было перевернуто ровно наоборот в XX веке - эпоху расцвета материализма.

Философы и поэты Серебряного века в своих произведениях рассматривали события революции, Первой мировой войны как признаки неизбежного и стремительного изменения мира. Бердяев в это время писал: «В апокалиптическом времени, -- величайшие возможности соединяются с величайшими опасностями. То, что происходит с миром во всех сферах, есть апокалипсис целой огромной космической эпохи, конец старого мира и преддверие нового мира. В поднявшемся мировом вихре, в ускоренном темпе движения все смещается со своих мест, расковывается стародавняя материальная скованность. Но в этом вихре могут погибнуть и величайшие ценности, может не устоять человек, может быть разодран в клочья» . Апокалипсические настроения предшествовали революции, были усилены событиями первой мировой войны, что находило свое выражение в художественных произведениях.

«На планету неудержимо наползало время, которое напоминало апокалипсис Иоанна Богослова. То, что новое творчество должно стать духовным путем человека, меняло его самую суть, требовало творческого откровения и следования ему. Последнее, содержавшееся и в философии Серебряного века, трансформировало смысл самого искусства и звало к осознанию новой красоты, как силы, преображающей человека». Образ Христа, «шедшего в венчике из роз» у Блока неслучайно появляется в этом сметающем все вихре.

«Без преображения Христа не могла бы состояться и Духовная революция ХХ века, одним из главных концептуальных положений которой стало учение о Новом Мире и Новом человеке. Фаворский Свет осветил дальнейший путь человечества на протяжении последующих двух тысяч лет. Именно в период начавшейся русской Духовной революции философы Серебряного века стали более глубоко и точно осмысливать Христа» , отмечает Л.В.Шапошникова. Н.А.Бердяев считал, что «откровения о Христе дает ключ к раскрытию тайны человеческого сознания».

В двадцатом веке человечество прошло через ужас концентрационных лагерей, пережило диктатуру тоталитарных государств и подошло к возможности своего полного уничтожения, как материального, так и духовного в пожаре двух мировых войн.

Именно в преддверие XX века в России возникло новое осмысление и новая интерпретация книги Откровения. Характерно, что этот голос прозвучал не в среде народных сект, как это было ранее. Христианское предание было оформлено в литературное произведение. С апокалиптическим провозвестием к миру обращается крупнейший русский философ-поэт Владимир Соловьев.

Глава II. Литературно-историко-философские искания В. С. Соловьёва