Иными словами, он требует, чтобы мы поняли роман Лермонтова как философский роман, ибо постановка вопроса, которую он диктует нам, и есть та самая постановка вопроса, которая характерна как раз для философского романа и в принципе отличает его от романа социально-бытового.

Печорин смеется над всем на свете; для него не существуем святынь, во всем он умеет найти тайное присутствие зла, добродетель бледнеет под его тяжелым, проницательным взглядом, и род людской выступает перед нами из этого беспощадного судилища не заслуживающим особого доверия и уважения. Это несправедливо и жестоко? Конечно, -- именно как жестокое преувеличение, мрачная односторонность. Но не лучше ли, не мужественнее ли даже и такое преувеличение сладкой кашицы моралистических проповедей и призывов, добреньких иллюзий религии, прекраснодушных упований розового гуманизма, все свои надежды возлагающего на пресловутую «непорочность» исконной человеческой природы, наивной легенды о всепобедительной власти добра над злом, об обязательности и несомненности его всегдашнего и конечного торжества?

У Печорина нет веры, нет идеала. Но, во-первых, не забудем, что он и сам страдает от этого, тоскует о «высоком» назначении человека, которого он «не угадал». В его скепсисе нет того самодовольства, что отличает всякого рода несостоявшихся гениев, с наслаждением оплевывающих все на свете и видящих в слюнявом брюзжании свое превосходство над «толпой». Скептицизм Печорина не циничен -- он истинное его страдание, в нем жажда выхода, жажда идеала.

Во-вторых же, согласимся с тем, что и самый пленительный идеал похож на мыльный пузырь, если он -- всего лишь «нас возвышающий обман», убаюкивающая сказка, если в нем нет крепкой связи с действительностью, трезвого знания ее реальной природы. Печорин не ниже, а неизмеримо выше «людей премудрых» не потому только, что отбросил их наивную веру в божественное предопределение. Он выше их потому, что его отрицание, его взгляд на жизнь составляет неизмеримо более высокую и зрелую ступень овладения действительной истиной жизни, действительным знанием человеческой природы, чем любая нравственная программа любой религии. И настоящее, и самое важное, значение этой ступени заключается именно в том, что она расчищает дорогу новому -- свободному и мужественному, трезвому и глубокому гуманистическому мировоззрению.

Ни одно серьезное мировоззрение, претендующее быть философией жизни и нравственным требованием, не может не быть основано -- если только оно действительно хочет быть серьезным -- на глубоком и трезвом знании действительной меры человеческой природы, ее действительных возможностей, сил и запросов. Здесь разрушительно опасны и грозят самыми катастрофическими последствиями всякое принижение, всякая дань мизантропии или презрительному скепсису. Но столь же отвратительны и катастрофичны всякая натянутость, идеальничание, экзальтированная наивность и прекраснодушие. Той трезвостью, тем умением видеть вещи в их настоящем свете, что свойственны Печорину при всей гипертрофии его отрицания, он близок нам, сегодняшним людям, он наш предшественник и союзник. И здесь мы с полным основанием можем видеть одно из самых ценных обретений, которые дало ему освобождение от наивной веры «людей премудрых», осознание в себе суверенного и свободного существа, своим собственным разумом постигающего смысл бытия и предписывающего себе критерии и нормы жизни.

Но и свобода человека становится высочайшей человеческой ценностью только на путях гуманизма. Нет этого сочетания -- и она может оказаться свободой самых античеловечных, противоречащих природе человека проявлений, свободой умирания в человеке человека. И это тоже подтверждает опыт жизни Печорина, ибо, как ни ценны и ни близки нам те истинные обретения, что есть в этом опыте, он не может быть истинным в своей цельности.

Каждый шаг Печорина -- словно издевательская насмешке судьбы, словно камень, положенный в протянутую руку. Каждый шаг его с неумолимой последовательностью доказываете что полнота жизни, свобода самовыявления невозможны беи полноты жизни чувства, а полнота чувств невозможна там, где прервана межчеловеческая связь, где общение человека с окружающим миром идет лишь в одном направлении: к тебе, но не от тебя.

Нет, видимо, счастье -- это все же не насыщенная гордость, и быть причиною страданий или радости другого -- иллюзорное удовольствие, если ты не имеешь на это никакого «положим тельного права». Ибо право свое на это ты можешь ощутить только тогда, когда заплатил за него равной монетой, когда обращенные к тебе ненависть, любовь, нежность, восхищение и страх, озлобление, преданность, признание достаются тебе не как случайный и незаконный, полученный не по адресу дары судьбы, а завоеванный твоей собственной любовью, нежностью, ненавистью, мужеством и преданностью. Иначе, когда в дарах этих нет твоей собственной крови, отзвука твоих собственных чувств, возвращения тебе затрат твоего собственного сердца, -- нет и удовлетворения. Человек -- это по самой своей природе «общественное существо» -- не приспособлен для самоизоляции, для замкнутого существования в себе самом. Радости и страдания других действительно нужны ему как пища, но они становятся действительной пищей его жизни лишь тогда, когда они рождены как ответный и равный отклик, когда они получены в процессе того межчеловеческого общения, критериями которого являются именно добро, благородство стремлений, справедливость, равенство, невозможность быть счастливым, не давая счастья другому.

И как решительно подтверждает это, вопреки выкладкам печоринского рассудка, уже и самый опыт немногочисленных радостей его души. Нет, душа его не вовсе «испорчена светом» -- это напрасное обвинение, обвинение не по адресу. Она-то как раз, поскольку она живет, и не может заглушить в себе действительных своих потребностей. Она помнит, что именно былой «пыл благородных стремлений -- лучший цвет жизни». Вопреки всем уверениям Печорина, что он лишь для собственного удовольствия добивается любви молоденькой княжны Мери, душа его страстно жаждет истинной, зависимой влюбленности, и Печорин с удивлением ловит себя на том, что ждет встречи с Мери. «Наконец, они приехали. Я сидел у окна, когда услышал стук их кареты: у меня сердце вздрогнуло... Что же это такое? Неужели я влюблен?.. Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать».

Он уверяет себя, что постоянная привязанность -- всего лишь «жалкая привычка сердца». Но он вынужден признаться, что его, пожалуй бы, удовлетворила эта «жалкая привычка». Он смеется над своей «глупой» природой, но с трепетом вслушивается в невольные, манящие какой-то неясной надеждой движения своего сердца. И не без радостного удивления он чувствует, что при возможности потерять Веру она становится для него вдруг всем, становится дороже всего на свете!.. «Уж не молодость ли со своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять?..»

Белинский был прав, сказав о нем: «Пусть он клевещет на вечные законы разума, поставляя высшее счастье в насыщенной гордости; пусть он клевещет на человеческую природу, видя в ней один эгоизм... Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, -- и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы...» Белинский В.Г. Статьи о Лермонтове. - Саратов: Приволж. изд-во, 1981. - С. 39.

Благодатный дождь не оросил засохшую землю -- Печорину не суждено было понять этот внутренний голос человеческой природы и пойти за ним. Верный сын своего времени, вечный мученик разума, послушный только его приговорам, Печорин остался пленником своего рокового убеждения: только победа мысли, увидевшей, обосновавшей и признавшей правомерность и необходимость иного пути, чем индивидуализм, могла бы освободить его от тяжких вериг нравственного кодекса индивидуализма, а именно этого-то как раз и не произошло. И потому, хотя избранный им путь и не принес ему счастья, и он сам это сознает и страдает от внутренней пустоты, от скуки, от невозможности ощутить себя живущим действительной полнотой жизни, он остается верен все-таки именно этому пути: ничего другого, что могло бы казаться более бесспорным, разумным, способным выдержать холодный и трезвый суд разума, он не видит. Голос сердца, его естественных потребностей не успел еще озарить его догадкой, что именно он и есть голов истины. Истина -- действительная истина, вобравшая в себя все обретения, всю трезвость его нынешнего взгляда Вся жизнь, -- осталась для него закрытой. Он сумел отбросить иллюзорный гуманизм религиозного сознания, но истинного -- высшего, действительного -- гуманизма не обрел.

Что ж, истина -- вещь дорогая. За нее платят иной раз жизнью. И чтобы добыть ее, иной раз нужны усилия многие поколений. Одной жизни на это может и не хватить.

Но зато всякая жизнь, бывшая действительным поиском этой истины, навсегда входит в духовный опыт человечества. И если историей своей жизни Печорин указал на путь к этой истине тем, кто с сочувствием, состраданием, с напряженнейшим интересом, захваченный беспощадной откровенностью и предельной искренностью, выслушал его исповедь, то не достав точное ли это оправдание его горькой судьбы?

Вполне может быть, что истина эта не вполне осознана даже и самим Лермонтовым, -- недаром еще Белинский отметил в свое время, что «хотя автор и выдает себя за человека, совершенно чуждого Печорину, но он сильно симпатизирует с ним, и в их взгляде на вещи -- удивительное сходство». Эта близость автора к герою, сказавшаяся в том, что «он не в силах был отделиться от него и объективировать ero» справедливо была оценена Белинским как художественный недостаток романа и как причина некоторой неопределенности», «недоговоренности» его общей идеи. Это так. И все же объективная логика реалистического изображения достаточно определенна. Она говорит сама за себя.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историей жизни Печорина Лермонтов рассказал нам, читателям, о том, что путь индивидуализма противоречит природе человека, ее действительным запросам. Он еще раз убедил нас, что подлинные и высшие радости, подлинную полноту жизни живая человеческая душа начинает обретать лишь там, где связь между людьми строится по законам добра, благородства, справедливости, гуманизма. Он поведал нам о том, что только на этом пути свобода воли, самостоятельность решений, обретенная человеком, осознавшим свою суверенность, раскрывает свою истинную цену. Так же -- как и трезвость мысли, реалистичность взгляда на мир, глубокое и трезвое знание человеческого сердца.

Таковы итоги рассказанной нам Лермонтовым «истории души человеческой». Итоги, которыми дарит нас объективная логика романа, его реализм. Итоги, в которых выразились трагически противоречивые, но несомненные завоевания передовой гуманистической мысли тридцатых годов прошлого века.

Живая связь этой мысли с нашей сегодняшней гуманистической концепцией человека, с проблемами жизни современных людей несомненна. Так же, как несомненна значимость для нас духовных поисков героя лермонтовского романа, поисков, в которых выразились всеобщие моменты жизни человеческого духа, ибо те проблемы, что стояли перед героем романа и толкали его на путь исканий, -- это проблемы, имеющие действительно непреходящее значение, и перешагнуть через них не может ни один человек, сознательно выбирающий свой жизненный путь.

Потому-то и живут живой, полнокровной жизнью в сегодняшней нашей духовной культуре далекие герои прошлых эпох, воплотившие собой извечный поиск человеком человека в самом себе. Потому-то и сохраняют для нас все непосредственное, живое значение и духовные искания лермонтовского героя.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: В 5-ти томах / Под ред. Б.М. Эйхенбаума. - М.-Л.: Academia, 1935 - 1938.

2. Андроников И.Л. Лермонтов: Исследования и находки. - М.; Л.: Советский писатель, 1964. - 274 с.

3. Андроников И.Л. Лермонтов. Новые разыскания. - Л.: Советский писатель, 1948. - 166 с.

4. Архипов В.А. М.Ю. Лермонтов. - М., 1965. - 319 с.

5. Асмус В. Круг идей Лермонтова // Литературное наследство. - 1941. - Т. 43 - 44. - С. 83 - 128.

6. Афанасьев В.В. М.Ю. Лермонтов. - М.: Молодая гвардия, 1991. - 558 с. - (ЖЗЛ).

7. Белинский В.Г. Статьи о Лермонтове. - Саратов: Приволж. изд-во, 1981. - 159 с.

8. Венок М.Ю. Лермонтову: Cб. ст. - М.-Пг., 1914.

9. Висковатов П.А. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. - М.: Книга, 1989. - 454 с.

10. Вырыпаев П.А. Лермонтов. Новые материалы к биографии. - Воронеж, 1972. - 160 с.

11. Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. - 2-е изд., испр. и доп. - М.: Худ. литература, 1986. - 350 с.

12. Гинзбург Л.Я. Творческий путь Лермонтова. - Л.: Гослитиздат, 1940. - 224 с.

13. Григорьян К.Н. Лермонтов и романтизм. - М.; Л.: Советский писатель, 1964. - 274 с.

14. Ефимов И. Жемчужина страданья: Лермонтов глазами русских философов // Звезда. - 1991. - № 7. - С. 189 - 196.

15. Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. - М.: Художественная литература, 1973. - 361 с.

16. Котельников В.А. Православная аскетика и русская литература. - СПб.: Изд. "Призма - 15", 1994. - 208 с.

17. Лермонтов М.Ю. Исследования и материалы. - Л.: Наука. Лен. отделение, 1979. - 431 с.

18. Лермонтовская энциклопедия / Гл. ред. В.А. Мануйлов. - М., 1981. - 692 с.

19. М.Ю. Лермонтов: pro et contra / Сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова. - СПб.: РХГИ, 2002. - 1080 с.

20. Макогоненко Г.П. Лермонтов и Пушкин. - Л: Сов. писатель, 1987. - 398 с.

21. Максимов Д.Е. Об изучении мировоззрения и творческой системы Лермонтова // Русская литература. - 1964. - № 3. - С. 1 - 12.

22. Мануйлов В. А. Роман М.Ю. Лермонтова „Герой нашего времени". Комментарий. - 2-е изд., доп. - Л.: Советский писатель, 1975. - 210 с.

23. Михайлова Е. Проза Лермонтова. - М., 1957. - 340 с.

24. Певец бунтующего свободомыслия: [М.Ю. Лермонтов] // Наука и религия. - 1983. - № 10. - С. 46 - 48.

25. Семченко А.Д., Фролов П.А. Мгновение и вечность: К истокам творчества М.Ю. Лермонтова. - Саратов; Пенза: Приволж. кн. изд-во, 1982. - 183 с.

26. Степанов М. Религия М.Ю. Лермонтова // Филологические записки. - 1915. - Вып. 2. - С. 153 - 186.

27. Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. - Воронеж, 1973. - 702 с.

28. Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. - М.-Л.: Изд-во Академии наук СССР [Лен. отд-ние], 1961. - 372 с.

Размещено на Allbest.ru