Русские поэты и революция

Шкловский пишет, что после революции «Маяковского увидел веселым». Однако веселье это имело и обратную сторону. Революция фактически стала концом футуризма, и совершенно не зря, что уже в 1922 году возник ЛЕФ, имеющий, по сути, антагонистические футуризму принципы. Никаких разговоров о хлебниковском «самовитом слове» в ЛЕФе, конечно, не заводили, а вели речь об утилитарном, производственном искусстве - в живописи, поэзии, скульптуре. Это было губительно для всех художников и поэтов, о чем справедливо пишет В.Ходасевич в своих «Портретах словами», но особенно губительно для людей талантливых.

Кроме того, многие из друзей-футуристов Маяковского попросту исчезли из его жизни. В 1922 году от голода и, видимо, холеры (врачей не было) умер Хлебников. Бурлюк, футуристический идеолог и, как считают некоторые, «открыватель» Маяковского, эмигрировал вскоре после революции. Крученых стал прокручивать какие-то сомнительные, чуть ли не уголовного свойства делишки вместо писания стихов, пусть даже это были и лишь «дыр- бул-щил».

Иными словами, революцию Маяковский принял, но она обернулась для него серьезной сменой круга общения. Круг ЛЕФа, пусть даже и образца 1922 года, еще без одиозных фигур типа Агранова, и идеи ЛЕФа, пришли на смену идеям футуристическим, где, пусть и не без передержек, все же искали свои пути именно в искусстве. 2.4. ЛЕФ, РЕФ, РАПП.

Бенедикт Сарнов однажды отметил, что «главной его (Маяковского) любовью была революция» Сарнов Б. Указ. соч. С. 308.. Это и верно, и верно не совсем. Главной любовью Маяковского была и д е я революции, идея переустройства жизни согласно тем идеалам, которые он видел в коммунизме. Говорить же, что Маяковскому нравились способы воплощения этих идей в жизнь, особенно в последние годы жизни - абсурдно, свидетельством чему и его драматургия, и намерение писать поэму «Плохо», и разговоры с друзьями. Позволю себе привести довольно длинную цитату из Ю.Анненкова, подтверждающую эти соображения: «Тяжкие разочарования, пережитые Маяковским, о которых он говорил со мной в Париже . заключались в том, что . идеи коммунизма, его идеал - это одна вещь, в то время как коммунистическая партия . - совсем другая вещь» Анненков Ю. Указ. соч. Т. 1. С. 191.. Дело, было, возможно, и не в коммунистической партии как таковой, но суть трагедии поэта его друг уловил верно.

И вот, несмотря на факты, обстоятельства реальной жизни его страны, Маяковский остался верен своим идеалам, а, как уже было сказано выше, одной из черт характера поэта было стремление живого участия в построении лучшей жизни (не зря были написаны слова «наш бог бег» Маяковский В. Наш марш // Маяковский В. Собрание сочинений в шести томах. М.: Правда,1973. Т. 1. С. 400., то есть постоянное стремление к действию, а не к созерцанию). Я, конечно, могу только предполагать - в чужую душу не влезешь, но мне думается, что именно исходя из этих соображений Маяковский пошел в ЛЕФ, которого он был «главарем» и которого постепенно становился рабом.

Маяковскому ЛЕФ, по моему убеждению, был глубоко чужд. Но футуризм был на излете, и новое объединение мыслилось как некое творческое продолжение прежних идей.

Поначалу, в первых лефовских манифестах, именно такая позиция и провозглашалась: «После революции футуристы избавились от старого эпатажного антуража . заявили, что с радостью растворят свое маленькое «мы» в огромном «мы» коммунизма» . С этим, надо думать, Маяковский бы согласился. Беда состояла в том, что ему было предложено растворять «мы» футуризма не в коммунизме, а в доморощенных идеях лефовских идеологов - С.Третьякова, О.Брика, Н Чужака. Эти же видели процесс «растворения» так. О.Брик провозглашал идею «от картины к ситцу». С.Третьяков считал поэзию вещью отжившей и как бы паразитирующей на реальных людях труда. Чужак считал, что искусство будет «исторгнуто» коммунизмом за ненадобностью.

И эти лозунги не были эпатажными лозунгами молодых футуристов, средством привлечь к себе общественный интерес - это было руководство к действию.

В ЛЕФе Маяковского начали воспитывать, и основной установкой было - незачем писать лирические стихи, они не в духе объединения и вообще не в духе времени. Известна история, когда Лиля Брик в ответ на преподнесенные ей Маяковским стихи сказала недовольно «Опять стихи!» (у других мемуаристов - «Опять про любовь!»), в ответ на что Владимир Владимирович разорвал свои листки. Все это со временем нарастало, становясь к концу существования ЛЕФа совершенно невыносимым. Осип Брик позволял себе «со своей всегдашней иронией . отчитывать Пастернака» Михайлов А. Жизнь Маяковского. М.: Центрполиграф,2001. С. 427.. Вообще, глядя из сегодняшнего времени, поражаешься, как такие люди, как Маяковский, Пастернак, Шкловский (впрочем, с ним надо было держать ухо востро - и однажды Лиля Юрьевна нарвалась на ответную тираду) могли, как зеленые юнцы, терпеть нотации от людей типа Осипа Брика (да и Сергея Третьякова). И финал не заставил себя ждать.

Из ЛЕФа люди стали уходить. Кто тихо, как Пастернак, кто со скандалом, как Шкловский. Дело было не только в личных амбициях «теоретиков» кружка, противоестественна была сама концепция - художниками, и большими художниками, гениями, хотели при помощи доморощенной догматики руководить люди, не признающие значения искусства вообще. Какую-то роль в крушении ЛЕФа сыграло, наверное, и то обстоятельство, что он стал превращаться в подобие светского салона, роль кавалеров в котором стали играть чекисты, а роль хозяйки - Лиля Брик. В прежние времена именно подобных людей именовали «фармацевтами» и адресовали им уничижительные эпитеты. Но особенная беда Маяковского была в другом.

Пастернак, Шкловский могли уйти, найти себе иной круг литературного общения, а Маяковский - не мог, его держала Лиля. Тут проблемы идеологического свойства, вопросы о формах участия в построении коммунистического общества переплелись с вопросами личными.

Маяковский не мог уйти, и отсюда родился РЕФ.

«Нами// лирика// в штыки// неоднократно атакована» Маяковский В. Юбилейное // Маяковский В. Собрание сочинений в трех томах. М.: Художественная литература, 1965. Т. 1. С. 372. написал Маяковский в «Юбилейном» в 1924 году, но атаки были безуспешны, а за постыдные проявления той самой «лирики» Маяковскому следовали выволочки от теоретиков ЛЕФа. Внутреннее напряжение внутри группы нарастало, надо было что-то менять, и изменили одну букву: «Л» на «Р».

Никаких реальных изменений в идеологии нового объединения не произошло. Правда, на старых, лефовских, позициях осталась часть наиболее левых членов объединения, таких, как С.Третьяков, но сам ЛЕФ фактически перестал существовать - у него было отнято знамя в лице Маяковского и отнята, с уходом О.Брика, штаб-квартира. Но от Брика и в новом объединении некуда было деться - он являлся как бы постоянным «довеском» к Лиле.

РЕФ был уже очевидным пережитком ЛЕФа, он не имел отделений по стране, и вот он-то, пожалуй, действительно превратился в литературный салон. Как отметил В.Шкловский, «это уже все могло усесться вокруг стола, пить чай, не ссорясь» Шкловский В. Указ. соч. Т. 3. С. 137.. Рефовский круг был значительно уже лефовского, многие ушли, и теперь можно было «пить чай».

РЕФ, по словам А.Михайлова, «был инкубаторское «дитя», нужное окружению, но не самому Маяковскому». Говорилось, что теперь главными вопросами является, не как и что писать, а для чего и для кого писать. В общем, все люди, в него входящие, осознавали ненужность этого объединения, и это осознание наиболее явно выразилось в том, как легко рухнул РЕФ от одного окрика в «Правде», последовавшего 4 декабря 1929 года. Ни бороться за РЕФ, ни ругаться по этому поводу с кем бы то ни было у Маяковского желания не было. Маяковский видел для себя только одну дорогу - в РАПП, хотя некоторые из его молодых товарищей, тот же С.Кирсанов, такое решение Маяковского посчитали изменой.

Все унизительные подробности принятия Маяковского в Ассоциацию Пролетарских Писателей, с его «вступительным» чтением поэмы «Во весь голос», и недолгого пребывания поэта в РАППе я приводить не хочу, да это и маловажно для нашей темы. Гораздо интереснее подвести общие итоги пребывания Маяковского в различных советских литературных объединениях - от ЛЕФа до РАППа.

В сущности, итоги эти были печальны. Маяковский по натуре был литературный боец, он никак не представлял себе существования вне объединений, ибо каждый боец должен быть в армии («один в поле не воин»), и он всю свою литературную жизнь провел в какой-нибудь «армии». Беда, однако, заключалась в том, что до поры до времени Владимир Владимирович не отдавал (да и не хотел отдавать) себе отчета в характере этих армий.

Футуризм литературной молодости поэта был для него вполне естественным, как и знаменитая желтая кофта - новые поэтические формы требовали и некой экстравагантности во внешнем облике. Но Маяковский не захотел предвидеть, что ЛЕФ, делавший поначалу реверансы в сторону футуризма, позднее займет диаметрально противоположные ему позиции - не поиск новых форм искусства, а адаптация искусства к общественным нуждам.

Ведь принципиальных, радикальных расхождений у Маяковского с кругами, группировавшимися сначала вокруг «На посту», а затем вокруг РАППа, было всего два.

Первое. В РАППе полагали, что главное в литературе - это идеологическое направление, а на качество «продукта» можно, в крайнем случае, закрыть глаза. Маяковский так не думал никогда, отчего и работал с огромным трудом над «Окнами РОСТа», даже над рекламой, добиваясь совершенства формы.

Второе. И рапповцы, и Маяковский заявляли, что работают и для, и от имени большевиков. Но Маяковский говорил л и ч н о , а рапповцы колебались вместе с линией партии, причем это было некое коллективное колебание.

Итак, пребывание в советских литературных объединениях вряд ли пошло на пользу Маяковскому. Но можно поставить вопрос и по-другому - мог ли Маяковский, работая для «Окон РОСТа» или сочиняя поэму «Владимир Ильич Ленин», остаться вне советских литературных объединений? Мне думается, что нет, по крайней мере ни одного имени поэта, стоявшего на тех же позициях, что и Маяковский, и не принимашего участия ни в ЛЕФе, ни в РАППе, мне на ум не приходит.

Вывод прост - Маяковский, возможно, и видел гибельность членства во всех этих «кружках», однако, с другой стороны, он не видел себя и полностью вне этих «кружков», тем более, что футуризм, как отдельное литературное течение, к середине двадцатых годов кончился. 2.5. Маяковский и власть: эволюция отношений.

Отношения Маяковского с царскими властями были довольно однозначны: поэт жаждал перемен в стране, участвовал в революционном движении, на что власти, естественно, отвечали арестами и заведением регистрационной карточки в Московском охранном отделении. Однако и после революции отношения с властью, уже, так сказать, рабоче-крестьянской, были далеко не однозначны. Так, С.Аралов вспоминает, как Маяковский отвечал на вопрос о его невступлении в партию: «если я сегодняшний день не связан с партийными рядами, то не теряю надежды, что сольюсь с этими рядами» Аралов С. С далеких лет... // Маяковский в воспоминаниях родных и друзей. М.: Московский рабочий,1968. С. 133.. Обратите внимание - глагол применен в будущем времени, то есть на момент разговора, а это было уже после написания поэмы «Владимир Ильич Ленин» (то есть после 1924 года) поэт не считал себя «слившимся» с рядами.

Забегая вперед, скажем о нескольких фактах 1930 года, свидетельствующих о реальном стремлении Маяковского стать «в ряды». Стоит отметить, что к этому времени происходила санкционированная «сверху» централизация литературы: кружки вроде РЕФа, даже с Аграновым в роли недреманного глаза, более не приветствовались. Маяковский пошел в РАПП, как бы подчиняясь политике партии (как бы - потому что РЕФ и без того был ребенком мертворожденным).

Необходимо прояснить одну ситуацию, о которой всем известно в общих чертах. В посмертном письме Маяковский написал: «Ермилову скажите, что жаль - снял лозунг, надо бы доругаться» . Что же это был за лозунг? Это был лозунг, сочиненный как бы в качестве анонса к пьесе «Баня», премьера которой состоялась 16 марта 1930 года: «Сразу// не выпарить// бюрократов рой.// Не хватит// ни бань// и ни мыла вам.// А еще бюрократам// помогает перо// критиков -// вроде Ермилова.» . После таких слов какие могут быть споры? В общем, рапповцы достаточно точно представляли себе отношение к ним Маяковского, и платили ему той же монетой, однако Маяковский все же пошел в РАПП.

Несколько слов в сторону. Казалось бы, сейчас я говорю не об отношениях Маяковского с советской властью, а о литературной борьбе: РАПП против ЛЕФа, затем РЕФа, однако вполне очевидно, что литературная сцена была лишь ареной политической борьбы за, как тогда говорилось, единство советской литературы.

Примерно тогда же, когда Маяковский, махнув на все рукой (и на свою поэзию тоже), пошел в РАПП, открылась его выставка «Двадцать лет работы». Шкловский написал, что «он (Маяковский) ждал поэтов. Они не прихо- дили.» Шкловский В. Указ. соч. Т. 3. С. 139.. Это эвфемизм - книга была издана в 1940 году. Не поэтов ждал Маяковский, а представителей власти первого эшелона - их визит показал бы признание значимости работы поэта для новой власти, но такого визита не случилось. А поэты как раз приходили.

16 марта провалилась «Баня», а 25 марта Маяковский, выступая с самокритикой, заявил, что «его поэзия содержала формы выражения, мало доступные широким читательским массам» Анненков Ю. Указ. соч. Т. 1. С. 197.. 14 апреля Маяковский покончил с собой.

Бывает, конечно, что «после - не значит вследствии», однако в данном случае изложенная цепочка событий была непосредственной дорогой к самоубийству. Психологи утверждают, что нормальный человек способен на самоубийство при условии наложения разных факторов; так было и с Маяковским, не одни лишь приведенные причины повлияли на роковое решение: был и отказ в визе, и хамство Халатова, вырвавшего его портрет из журнала «Печать и революция», и неудачи в любви, и общая бытовая неустроенность, и невидение будущего пути. Однако именно эта цепь поступков, порожденная стремлением Маяковского «встать в общий строй», была, несомненно, одной из главных причин его самоубийства (конспирологические версии о коварных убийцах я отвергаю за недоказанностью).

В сущности, Маяковский, как и каждый большой художник, был человеком неуправляемым (если не считать методом управления страх) и для постановки в строй непригодным, что и выражалось в его, по сути, еретических стихах середины двадцатых годов: «Взрывами мысли головы содрогая,// артил- лерие й сердец ухая,// встает из времени// революция другая -// третья революция// духа» Цит. по: Михайлов А. Жизнь Маяковского. М.: Центрполигрф,2001. С. 527.. Все эти настроения Маяковского власть придержащие если не знали, то чувствовали.

Отношения советской власти к Маяковскому было, конечно, лучше, чем отношение власти царской, однако не следует его идеализировать. Известные слова Ленина на комфракции съезда Союза металлистов в 1922 году как нельзя лучше демонстрируют потребительское отношение партийных вождей к поэзии Маяковского; эстетической же близости между ними не было никогда.

Когда же, в конце двадцатых годов, все сферы общественной жизни стали подчиняться партийному контролю, независимая, пусть даже и сочувственная позиция Маяковского стала раздражать власти: ведь стоило властям лишь захотеть, и не было бы публикации в «Правде» 4 декабря 1929 года, разносов постановки «Бани», и выходок Халатова; и никто из РАППа не посмел бы выступать против Маяковского с критическими (а по сути - ругательными) статьями.

Отсутствие реакции власти на все публичные выпады против Маяковского было знаком, и Маяковский совершенно правильно понял этот знак, и по-своему на него отреагировал, хотя вряд ли партийные бонзы желали именно такой реакции - она была для них слишком хлопотна, и, видимо, предвидь они такой конец Маяковского заранее, они вели бы себя в отношении поэта несколько деликатнее. 2.6. Наследие Маяковского.

Скажем в завершении этой главы о посмертной судьбе поэтического наследия Маяковского.

Прежде всего, стоит отметить, что судьба эта была двойственной - одной была репутация Маяковского (как человеческая, так и писательская) среди советских поэтов, и совсем другой - среди так называемых простых советских граждан. Поразительным образом один из самых массовых поэтов первых лет советской власти, присвоивший себе звание «горлана-главаря», стал, по сути, поэтом для поэтов.

Схема этой метаморфозы была нехитрой и основывалась на принудительном введении поэзии Маяковского в школьную программу. Причем в программу, естественно, вводились не лучшие в поэтическом отношении тексты, а тексты, представлявшие советскую власть в наиболее выгодном свете. Из поэм, таким образом, выбирались отрывки из «Хорошо» и «Владимира Ильича Ленина», а не поэмы раннего периода «Облако в штанах» или «Флейта-позвоночник», относительно нейтральные в идеологическом смысле, но гораздо более значительные в смысле поэтическом. Среди стихотворений преобладали также ходульно-идеологические, вроде «Стихов о советском паспорте» и «Нашего марша», хотя тут допускалось и некоторое разбавление идеологии в виде «Юбилейного» и «Разговора с фининспектором о поэзии». В итоге, образ Маяковского - поэта и человека - совершенно искажался, на него «Навели// хрестоматийный глянец» Маяковский В. Юбилейное // Маяковский В. Собрание сочинений в трех томах. М.: Художественная литература,1968. Т. 1. С. 377. и с большим успехом представили этаким апологетом советского строя, системы, каковым Маяковский никогда не был, будучи, в действительности, апологетом и д е и коммунизма. Такая подмена прошла незамеченной для большинства «читателей по необходимости», то есть школьников.

Все, что было сказано выше, вещи очевидные, однако надо иметь в виду, что действия властей после смерти Маяковского вполне ложились в логику ленинского комментария 1922 года: стихи Владимира Владимировича соглашались использовать как своеобразное идеологическое оружие, но не рассматривали их как особо ценные с поэтической, эстетической точки зрения.

Надо сказать, такому подходу к наследию, пусть и невольно, поспособствовала Лиля Брик. В этой работе не место, конечно, говорить о той трагической роли, которую сыграла эта женщина в судьбе Маяковского, однако из песни слова не выкинешь - именно в ответ на письмо Лили Брик появилась знаменитая сталинская оценка Маяковского как «лучшего, талантливейшего» поэта советской эпохи.

Впрочем, дело, надо думать, обошлось бы и без Лили. 19 мая 1930 года в «Правде» появилась статья за подписью аж трех авторов - Л.Авербаха, В.Су- тырина и Ф.Панферова - восславлявшая газетные агитки и рекламу Маяковского. Статья, названная «Памяти Маяковского», была, по сути, написана в на редкость хамской манере. В статье надеялись на «органическое слияние с рабочим классом человека, который, как Маяковский, борется со своим прошлым и который окончит жизнь свою, конечно, уж не как Маяковский» Авербах Л., Сутырин В., Панферов Ф. Памяти Маяковского // Правда, 19.05.1930.. Вся эта статья напоминала по своей кощунственности танцы на костях.

Все эти партийные действия на многие десятилетия отбили у множества людей желание читать Маяковского. У людей - но не у самих поэтов. Возьмем двух литературных антиподов, писавших в шестидесятых годах прошлого века - Иосифа Бродского и Евгения Евтушенко. Бродский признает, что «у Маяковского ... научился колоссальному количеству вещей» Бродский И. Чувство перспективы // Бродский И. Книга интервью. М.: Захаров,2007. С. 359.. Евтушенко считает, что «бунтарь против традиционности на самом деле стал главным наследником . великой троицы» Евтушенко Е. Политика - привилегия всех. М.: Издательство АПН,1990. С. 324.. Под великой троицей Евтушенко понимает Пушкина, Лермонтова и Некрасова - очевидно, что признание Маяковского их наследником, постановка с ними в один ряд - знак величайшего поэтического уважения.

Надо сказать, что такое отношение к Маяковскому сохранялось практически у всех поэтов на протяжении и советского, и постсоветского времени, и это никак не зависело от эстетических пристрастий - даже А.Ахматова, о чем будет сказано ниже, относилась к Владимиру Владимировичу с известным пиететом.

Подводя итог этому разговору, следует сказать что советской власти удалось на время как бы упрятать Маяковского в подполье, в некую резервацию поэтов-ортодоксов, восславителей большевизма и советского строя, но успех» этот был сугубо временен - с падением СССР интерес к Маяковскому возродился вновь, и уже не только среди поэтов, так сказать, «производителей», но и среди широкой читающей публики. В этот момент с наследием поэта произошел последний по времени (пока) парадокс - те самые коммунистические идеи, в которые Маяковский искренне веровал и которые столь многого ему стоили, стали возвращаться к читателю через его стихи.

2. Анна Ахматова

2.1 Несколько вводных слов

Разговор об отношении Ахматовой к революции и последующих ее взаимоотношениях с советской властью я хотел бы построить по другой схеме, нежели соответствующий разговор о Маяковском.

В 1917 году Д.Выгодский написал: «В нашей сегодняшней поэзии есть два полюса, два направления. Одно ... нашло свое наилучшее выражение в поэзии Ахматовой. Другое - то ... которое ныне возглавляется Маяковским» Цит. по: Хейт А. Анна Ахматова. М.: Радуга,1991. С. 70.. Такое противопоставление вообще является достаточно характерным.

Эту краткую цитату следует пояснить. В сущности, здесь говорится о том, что Маяковский устремлен в будущее, а Ахматова - в прошлое, к восстановлению классических ориентиров в поэзии и к ее камерности. Все это, однако, более чем непросто.

Для меня, для моей работы, в сущности, такое разделение на футуристов и «ретроградов» несущественно - ведь и Ахматова, устремленная, по общему мнению, в прошлое, имела вполне определенное отношение к революционным и последующим событиям. Гораздо важнее в рамках рассматриваемой темы тот факт, что Маяковский был активно вовлечен в революционные события и постреволюционную советскую действительность, в то время как Ахматова являлась скорее не субъектом происходящих событий, а их объектом. Из этого не следует, конечно, делать вывод, что Ахматова, живя в Советской России, не предпринимала никаких реальных действий, но само устройство жизни советского общества не предполагало существенной субъектности его членов.

Именно исходя из этих соображений для разговора о Маяковском существенно важны биографические факты, для разговора же об Ахматовой достаточно поговорить лишь о взаимоотношениях поэта и власти.

Скажем, И.Бродский в беседах с С.Волковым говорит, что «начальники из КГБ подозревали Ахматову в том, что она разлагает молодых, давая им стихи запрещенных классиков. Но этого совершенно не было» Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М.: Эксмо,2012. С. 295.. Это свидетельство прекрасно подтверждает выдвинутые выше тезисы - и об «объектнос- ти» Ахматовой как гражданина, и о сложных, так сказать, отношениях Анны Андреевны с советскими властями - а ведь речь шла о 1961 годе, об относительно либеральных хрущевских временах.

Вот именно в этом аспекте, в аспекте идеологического отношения властей к Ахматовой и о ее собственном взгляде на творящееся во время и после революции, я и стану говорить в этой главе.

2.2Ахматова и революция

В воспоминаниях, в мемуарах, в исследованиях об Ахматовой постоянно повторяется один и тот же мотив. М.Белкина пишет о времени пребывания ее в Ташкенте, в эвакуации: «это ... королева в царстве нищих ... царственна была ее поступь» Белкина М. Скрещение судеб. М.: Изографус,2005. С. 20.. А.Хайт в речи на столетие Ахматовой сказала: «что-то королевское было во всем, что ее касалось» Хейт А. Выступление на конференции, посвященной столетию со дня рождения Анны Ахматовой // Хейт А. Анна Ахматова. М.: Радуга,1991. С. 14.. Примерно о том же вспоминал и Бродский: «одним только тоном голоса или поворотом головы (она) превращала вас в гомо сапиенс» . Понятно, что такая фигура, даже чисто визуально, мало соотносилась с революционными идеалами.

Если обратиться к стихам Ахматовой первого послереволюционного периода (не к «Поэме без героя» - о ней будет разговор особый), то станет очевидно, что в явном виде отношение к революции полностью отсутствует. Однако это особенность поэтики - Ахматова старается избегать прямого разговора, категорических формулировок, а вплетает ощущения от внешних событий во внутреннюю жизнь своего лирического героя.

В апреле 1921 года вышел сборник «Подорожник», содержащий стихи 1917-1919 годов и часть ранних стихотворений. Казалось бы, в этом сборнике поэт должен был высказать свой взгляд на изменения, произошедшие в стране, однако открыто Ахматова нигде не высказывается.

Характерно, что «Подорожник» по-прежнему содержит достаточную долю интимной лирики, и все же в отдельных строках если не отношение Ахматовой к революции, то ее постреволюционные ощущения хорошо чувствуются. Ее разочарование февральской революцией хорошо видно в стихах лета 1917 года «И целый день, своих пугаясь стонов,// В тоске смертельной мечется толпа,// А за рекой на траурных знаменах// зловещие смеются черепа» Ахматова А. Сочинения в двух томах. М.: Правда, 1990. Т. 1. С. 142.. Хорошо ощутимо и разочарование Ахматовой революцией октябрьской - в том же «Подорожнике» читаем: «Еще недавно ласточкой свободной// Свершала ты свой утренний полет.// А ныне станешь нищенкой голодной,// Не достучишься у чужих ворот.» Там же. Т. 1. С. 138. (1917) - и позже «Чем хуже этот век предшествующих? Разве// Тем, что в чаду печали и тревог// Он к самой черной прикоснулся язве,// Но исцелить ее не мог.» Там же. (1919).

Как видно, общее настроение Анны Андреевны первых лет после революции весьма пессимистическое, но прямых оценок произошедших событий мы в «Подорожнике» не найдем.

Но может быть, эти оценки могут быть найдены в позднейших стихах Ахматовой? Опять же нет.

Скажем, двадцатыми годами датируется «Эпиграмма», где присутствуют следующие строки: «Здесь праведных пытают по ночам// И голодом неукротимых морят» Там же. Т. 2. С. 41.. Но, во-первых, это не отношение к революции как таковой, а, скорее, отношение уже к обстановке двадцатых годов, а, во-вторых, строки эти написаны уже после расстрела Гумилева по «таганцевскому» делу, а уж свое отношение к казни своего бывшего мужа (и прекрасного русского поэта) Ахматова всегда артикулировала весьма четко.

Таким образом, в своих стихах по отношению к революции Ахматова выражает прежде всего разочарование и, если хотите, недовольство. Посмотрим, что же нам дает в рамках рассматриваемой темы «Поэма без героя» (или просто Поэма, как ее называла Ахматова).

Несколько слов в сторону, так сказать, a propos. Из всего вышесказанного отнюдь не следует, что Ахматова не имела своей собственной позиции по поводу революционных событий. Анна Андреевна иногда удивляла своими суждения по самым разным поводам. Так, В.Виленкин вспоминает, что она «возмущалась описанием открытия Музея изящных искусств в присутствии «их величеств» » Виленкин В. В сто первом зеркале. М.: Советский писатель,1987. С. 41. у Цветаевой. Если уж такое относительно мелкое и очень давнее (беседа с Виленкиным велась в 1961 году) событие вызвало живой отклик Ахматовой, то совершенно нет никаких сомнений, что ее реакция на события революции также была весьма живой.

Тут, правда, есть два обстоятельства. Во-первых, в случае с воспоминаниями Цветаевой речь шла все же о событии л и т е р а т у р н о м. А во-вторых, речь шла все же о Цветаевой, отношения которой с Ахматовой (в том числе литературные) были весьма сложны.

Но хочется подчеркнуть еще раз - имея, несомненно, свою точку зрения по поводу происходящих событий, Ахматова не желала привносить ее в явном виде в свои стихи, считая, видимо, что это не свойственно и чуждо ее поэтике. В конце концов, даже в берлинское издание «Anno Domini», осуществленное в 1923 году и, уж конечно, неподцензурное, не были включены стихи «Вечер тот казни достоин.», очевидно, навеянные трагической гибелью Гумилева. (Допустимость этих стихов даже для Советской России подтверждается их публикацией в 1922 году в журнале «Москва»).

Значит, Ахматова совершенно сознательно не включила в берлинский сборник именно это стихотворение 1922 года, хотя значительную часть его корпуса составили стихи именно этого года.

Говоря же о значимости «Поэмы без героя» для понимания отношения Ахматовой к революции, я имею в виду следующее. Конечно, в сюжетном отношении с о б с т в е н о революция в поэме не фигурирует. Но там присутствуют два важнейших аспекта - предощущение революции - 1913 год и, так сказать, послевкусие от революции, отраженное в эпилоге. В этом смысле чрезвычайно характерны слова первой части поэмы - «нету меры моей тревоги» Ахматова А. Сочинения в двух томах. М.: Правда,1990. Т. 1. С. 323.: в этом состоянии накануне Первой мировой войны пребывали многие. У В.Розанова в «Уединенном» и «Смертном» подобный мотив повторяется вновь и вновь: «Страшная пустота жизни. О, как она ужасна.» . Впрочем, тут, возможно, сказывается и личность самого Василия Васильевича.

А в эпилоге - то, к чему Россия пришла в результате всех потрясений: «Обуянная смертным страхом// И отмщения зная срок,// Опустивши глаза сухие// И ломая руки, Россия// Предо мною шла на восток» Ахматова А. Сочинения в двух томах. М.: Правда,1990. Т. 1. С. 344..

Особенности поэтики Ахматовой в «Поэме без героя», конечно же, полностью сохранены, но она отличается от лирических стихотворений одним важнейшим обстоятельством: благодаря особенностям самой формы поэмы события могут быть показаны в динамике. Иначе говоря, там, где в отдельном стихотворении может быть показано только настроение, ощущение, поэма позволяет показать отношение к историческому событию через динамику жизни. И отношение это, хотя оно нигде не формулируется явно, вполне очевидно: результаты революции видятся Ахматовой трагичными. (В скобках, чтобы нас не обвинили в узости взгляда, скажем: поэма написана совсем не о том, или главным образом не о том. Но в рамках рассматриваемой темы из нее можно вычленить и приведенное суждение. Не зря сама Ахматова, подчеркивая многоплановость «Поэмы без героя», писала: «никогда еще брошенный в нее факел не осветил ее дна» Ахматова А. Проза о поэме // Хейт А. Анна Ахматова. М.: Радуга, 1991. С. 273. ).

И последнее, касающееся «Поэмы без героя». Странным образом, как вспоминала Анна Андреевна, эти стихи начали звучать, когда Литейный мост «неожиданно развели среди бела дня . чтобы пропустить к Смольному миноносцы для поддержки большевиков (25 октября 1917 года) » Розанов В. Смертное // Розанов В. О себе и жизни своей. М.: Московский рабочий,1990. С. 139.. Это уже, конечно, из области мистических совпадений, которых Ахматова отнюдь не чуждалась.

Как уже было видно из вышесказанного, Ахматова, естественно, не относилась равнодушно к тем событиям в стране, которые происходили вокруг нее. А.Хейт вспоминает, что «январские события ... были ... потрясением на всю жизнь» Хейт А. Анна Ахматова. М.: Радуга,1991. С. 26. - речь идет о Кровавом воскресенье. То же касается и отношения Ахматовой к послереволюционным обстоятельствам жизни: «Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди ... Все кладбища были разгромлены» Цит. по: Хейт А. Анна Ахматова. М.: Радуга,1991. С. 72.. Это - цитата из воспоминаний Ахматовой о Мандельштаме.

Но в данном случае необходимо отметить два чрезвычайно важных обстоятельства. Такие записи, конечно, можно было счесть контрреволюционными, и для советских партработников они таковыми и были. Но сама Ахматова никогда сознательной контрреволюцией не занималась; вообще старалась в политику не мешаться. Другое дело, что политика сама постоянно вмешивалась в ее жизнь (Анна Андреевна говорила о трех постановлениях ЦК по ее поводу - но об этом в следующей главке).

Иначе говоря, Ахматова описывала свою жизнь, свои ощущения, переживания, элементом чего были и впечатления от быта - советской же номенклатуре в этом виделся подрыв революции и ее идеалов, ее авторитета, что и вело к неприятностям для поэта. Так материал для поэзии становился «материалом» в чекистском смысле слова.

Надо отметить, что и в эпистолярном наследии Ахматовой прямые и четкие оценки событий 1917 года отсутствуют. Впрочем, по опять же косвенным признакам видно, что Анна Андреевна ясно осознавала обстановку в стране. Пытаясь найти свою племянницу и написав ей, она просит в письме Л.Рейснер: «опустите в Риге это письмо» Ахматова А. Сочинения в двух томах. М.: Правда,1990. Т. 2. С. 191., понимая цензурные условия в Советской России. Впрочем, каждый адекватный человек понимал эти условия - в письме уже к Ахматовой 1921 года та же Л.Рейснер пишет про «единственного духовного брата» Там же. Т. 2. С. 368., имея в виду расстрелянного Н.Гумилева, но не упоминая его имени.

И, наконец, последнее в этом разделе. Историки литературы советских времен очень любили рассуждать о влиянии семьи, ее демократических традиций на формирование общественно-политических взглядов Маяковского. Об этом я уже подробно говорил в соответствующей главе. Но семья Ахматовой придерживалась сходных традиций, скорее даже значительно более радикальных. Мать Ахматовой, овдовев после первого брака, приехала в Петербург учиться на Бестужевских курсах, где «ее считали членом ячейки «Народной воли» » Кралин М. Младший брат // Звезда, 1989, №6, С. 151., ибо она финансировала, как теперь бы сказали, эту террористическую организацию. Отец Ахматовой считался неблагонадежным, а его преподавание в Морском училище министр внутренних дел М.Т.Лорис- Меликов счел подрывающим устои; ему «грозили в то время немалые неприятности» .

В общем, как видно, семья Ахматовой была не менее «демократической», чем семья Маяковского, однако взгляды на жизнь у двух великих поэтов ХХ века сформировались, по крайней мере в некоторых отношениях, диаметрально противоположные. Если Маяковский старался активно участвовать в общественно-политической жизни, то Ахматова, напротив, всячески этого сторонилась, если только обстоятельства не принуждали ее к такому участию хотя бы косвенно (как после ареста Н.Пунина и Л.Гумилева в 1935 году, о чем подробнее будет сказано ниже).

Приведенные факты лишний раз доказывают то, что в особых доказательствах и не нуждается: пристальное большевистское внимание к чистоте происхождения было дикой чушью. И Ахматова, и Маяковский были дворянами, а Ахматова по матери была еще, что называется, столбовой дворянкой - ее предки принадлежали «к древнему ... дворянскому роду, восходящему к XVI веку» Там же. С. 31., однако их отношение к революции было различным. Однако «революционное» прошлое семьи, возможно, и проявилось в том, что Анна Андреевна впрямую, в открытую не критиковала собственно революцию, в отличие от многих последующих событий (впрочем, равно возможно, что еще большую роль здесь сыграла элементарная осторожность, как в случае с посылкой письма через Ригу).

2.3 Анна Ахматова и советская власть

В отличие от двух других героев моего исследования, Ахматова прожила при советской власти очень долго - почти пятьдесят лет, что составило более половины ее жизни (и, надо отметить, более половины времени существования самой советской власти). При таких обстоятельствах, особенно учитывая привычку этой самой власти вмешиваться в дела литературы, а особенно в дела поэта Анны Ахматовой) Анна Андреевна даже при всем желании не могла остаться в стороне от событий, происходивших в стране вообще и с ней лично.

Наиболее острыми темами в «общении» Ахматовой с властями были постоянные аресты Л.Н.Гумилева (и Н.Н.Пунина до его смерти в лагере в 1953 году), цензурные запреты на публикацию стихов и поношение их автора в прессе, издание особых постановлений ЦК, касающихся Ахматовой и ее антисоветских, якобы, творений. Арест и расстрел Гумилева не являлся темой для общения, так как по тем же цензурным соображениям являлся темой запретной, а само событие как бы небывшим; то же касалось и собственно поэзии Н.С.Гумилева.

Разговор об условиях жизни Ахматовой в СССР начнем, пожалуй, с тех самых пресловутых постановлений. По мнению самой Ахматовой, таких постановлений было три - в 1924, 1940 и 1946 годах. Текст первого из них не обнаружен, и документальных доказательств его существования нет, однако два других решения ЦК по поводу Ахматовой, а затем Ахматовой и Зощенко, определенно существуют и оказали значительное влияние на жизнь поэта, хотя и разное по силе.

Первое из постановлений, «мифическое» 1924 года, сама Ахматова увязывала с тем, что ее не печатали пятнадцать лет - с 1925 по 1940 год. Именно наличием решения ЦК Анна Андреевна объясняла цензурные запреты на свои стихи; кроме того, Мариэтта Шагинян якобы (по словам той же Ахматовой) сообщила ей о существовании такого постановления. Было ли это постановление или нет, не так, по сути, и важно - много лет Ахматову не печатали, жилось ей (в том числе и в материальном отношении) весьма тяжко; надо отметить, что в сборнике «Из шести книг», вышедшем в 1940 году, отсутву- ют стихи, датированные десятью из названных пятнадцати лет. Это, конечно, не следует считать свидетельством совершенного неписания Ахматовой стихов в эти годы (тем более, что теперь известны многие стихи, датированные годами, за которые нет стихов в сборнике 1940 года, хотя бы «И ты мне все простишь.»), однако сама атмосфера, складывавшаяся вокруг поэта, явно не способствовала сочинительству.

Причину такого постановления, если оно существовало, объяснила «Литературная энциклопедия» в 1929 году - ее творчество трактовалось как «отражение культуры дворянских усадеб» Хейт А. Указ. соч. С. 97., что было неуместно в реалиях и конца двадцатых, и тридцатых годов.

С 1940 года начинается новый этап в жизни поэта - этап потрясений и постоянной смены отношения властей к Ахматовой. В этом году «Сталин вдруг проявил к Ахматовой интерес и благоволение» Коваленко С. Указ. соч. С. 74., и сразу же был выпущен сборник «Из шести книг». Однако менее чем через полгода последовало второе постановление ЦК об Ахматовой (если, конечно, постановление 1924 года считать реально существовавшим), в котором стихи Анны Андреевны характеризовались как идеологически вредные и религиозно-мистические; книгу решено было изъять (впрочем, к тому времени она уже давно, конечно, в своей массе разошлась).

Однако это постановление не отразилось существенным образом на судьбе Анны Ахматовой. Это был, несомненно, удар, ибо после такого решения ЦК не ясно было, чего ждать дальше (все же член семьи врага народа - ЧВСН, по тогдашней аббревиатуре - Л.Н.Гумилев находился в лагере), однако в этот раз все относительно обошлось. За время короткой «публичности» Ахматова вступила в союз писателей и даже была выдвинута Пастернаком и Фадеевым на Сталинскую премию. Но самое главное - вскоре началась война, и талант Ахматовой стал востребованным уже для написания патриотических стихотворений («Мужество» появилось в «Правде» в марте 1942 года, хотя и с цензурной правкой). Более того, в 1943 году в Ташкенте был издан новый сборник стихов Ахматовой.

Однако такое благополучие продолжалось недолго - в 1946 году, 14 августа, вышло приснопамятное постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград» ». Среди прочего в нем говорилось: «Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества ... наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе» Цит. по: Анненков Ю. Указ. соч. Т. 1. С. 118-119.. Надо признать своеобразную правоту авторов этого постановления, если глядеть на обстоятельства дела с и х колокольни и рассматривать литературу, любую литературу, как сугубое идеологическое орудие партии.

Результаты этого постановления были для Ахматовой куда значительнее, трагичней и долговременней, чем постановления 1940 года. Через пять дней после его принятия она, как и Зощенко, были выведены из правления Ленинградского отделения Союза советских писателей, а 4 сентября Ахматову и Зощенко исключили и из самого Союза.

Наиболее остро последствия этого постановления чувствовались около пяти лет: в изданной в 1949 году книге Радищева не указана даже фамилия Ахматовой, сделавшей переводы его писем. На следующий год, в связи с новым арестом Н.Н.Пунина (и его десятилетним сроком - из лагеря Пунин уже не выйдет) Абакумов пишет Сталину записку о необходимости ареста Ахматовой. Но, по большому счету, для Анны Андреевны все обошлось и в этот раз - ее не только не посадили, но и в январе 1951 года даже восстановили в Союзе советских писателей.

Если с мотивами двух первых постановлений ЦК все относительно ясно, то постановление 1946 года является отчасти загадочным. Конечно, все претензии к Ахматовой, озвученные еще в 1940 году, в первую очередь по идеологической линии, сохранялись - однако не было ни поводов, ни причин для столь резкой реакции именно в августе 1946 года.

Реально можно рассматривать две причины появления этого постановления. Первая - это общее усмирение послевоенной вольницы, которая, в частности, выражалась в весьма странном, явно «несоветском» (с административно-политической точки зрения) составе правления Ленинградского отделения Союза советских писателей - в него входили А.А.Ахматова, М.М.Зощенко, М.Л.Лозинский.

Вторая линия догадок касается первого секретаря посольства Великобритании Исайи Берлина. Соломон Волков в беседах с Иосифом Бродским говорит, что деятельность Берлина «вполне соответствует советским представлениям о шпионской деятельности» Волков С. Беседы с Иосифом Бродским. М.: Эксмо,2013. С. 331. и даже предполагает, что «Сталин ревновал Ахматову» . Последнее предположение, несомненно, спекулятивно, хотя психологически и возможно. Но как бы то ни было, вся эта история 1945 года, история встреч Анны Андреевны с Берлиным, а затем еще и с Рэндолфом Черчиллем - сыном Уинстона Черчилля,журналистом, бросила на Ахматову некую тень подозрений в неблагонадежности. Как отмечает Аманда Хейт, «встречаться с иностранцем в частном порядке без особого на то разрешения властей ... было равносильно измене» . Сказано, возможно, излишне категорично, и не всякая встреча с иностранцем влекла подозрения в измене или шпионаже, но такие встречи, безусловно, брались на особый контроль НКВД (затем МГБ), и неприятности для советского гражданина были более чем вероятны.

Для самой Ахматовой встречи с Берлиным (кроме их романтической составляющей) были возможностью узнать о своих знакомых и друзьях, эмигрировавших после революции, вестей о которых она не имела много лет. Однако совершенно несомненен тот факт, что после войны и своей относительной «реабилитации» в глазах партии и Сталина - членства в правлении Ленинградского отделения Союза писателей, выхода стихов и напечатания двух книг, выхода из лагеря Льва Николаевича Гумилева - Анна Андреевна несколько утратила бдительность. Вряд ли она позволила бы себе такую вольность как встреча с первым секретарем иностранного посольства и сыном Черчилля в 1937 году.

Таким образом, как мне представляется, постановление 1946 года имело своей целью поставить «творческую интеллигенцию» на место, предписанное ей еще Лениным, а запутанная история с Берлиным и Рэндолфом Черчиллем была лишь обстоятельством, лишь отягощавшим «вину» Ахматовой в глазах партийных бонз.

Еще одним узловым пунктом в отношении Ахматовой к новой власти был расстрел Гумилева. Как и относительно революции, Ахматова старалась не высказываться по этому поводу публично.

Здесь стоит сделать небольшое отступление и на время вернуться к теме предыдущего раздела. В 1925 году Ахматовой были написаны стихи «Я именем твоим не оскверняю уст.», содержащие отточия в последней строфе. Эти отточия стало возможно заменить текстом исключительно по воспоминаниям Л.К.Чуковской - окончательно строфа выглядит так: «Тому прошло семь лет. Прославленный Октябрь,// Как листья желтые, сметал людские жизни.// А друга моего последний мчал корабль// От страшных берегов пылающей отчизны» Ахматова А. Сочинения в двух томах. М.: Правда,1990. Т. 2. С. 39.. Стихотворение посвящено Борису Анрепу, уехавшему в Англию. Конечно, при жизни Ахматовой из-за щекотливости поднятых тем стихи не публиковались (даже с отточием), и даже в публикации 1986 года последняя строфа отсутствовала. Как видно, Анна Андреевна вполне представляла себе всю неуместность печатания этих стихов в СССР и опасность такого мероприятия (да и с 1925 года, года написания вышеприведенных строк, ее перестали печатать).

Похожим образом обстояло дело и с реакцией Ахматовой на арест и последующий расстрел Гумилева в 1921 году. Говоря о сборнике «Подорожник», А.Хейт подчеркивает, что «Ахматова сделала все, чтобы для читателей эта книга была навсегда связана с именем покойного мужа» Там же.. Это, однако, явная хронологическая путаница. Сборник «Подорожник» увидел свет в апреле 1921 года, расстрелян Гумилев был в августе, а сообщение о «раскрытии заговора» появилось лишь 1 сентября. Поэтому искать увековечение памяти Гумилева в этой книге Ахматовой бессмысленно.

Следы этого увековечивания появляются в «Anno Domini», но очень, как и следовало ожидать, осторожные. Исследователи, в частности, М.Кралин, однозначно относят к памяти Гумилева два стихотворения этого сборника - «Страх, во тьме перебирая вещи.» (датировано 21 августа 1921 года) и «Заплаканная осень, как вдова.» (15 сентября того же года). Посвящения Гумилеву, все из той же осторожности (хотя, возможно, что и по цензурным соображениям) отсутствовали.

В сущности, оба этих стихотворения выражают лишь скорбь, но никак не бунт - впрочем, и подобное выражение скорби (будь оно открытым) власти, без сомнения, сочли бы неуместным.

Надо сказать, что трепетное отношение к Гумилеву Анна Андреевна пронесла через всю жизнь - отсюда и ее неудовольствие поздними мемуарами, в которых утверждалось, что «таганцевский» заговор на самом деле имел место и Гумилев принимал в нем активное участие.

Вопрос о реальности заговора, из-за причастности к которому был расстрелян Гумилев, до сих пор, по сути, остается открытым. Так, А.Гумилева, жена брата Николая Степановича, открыто пишет в своих воспоминаниях, что «поэт скрыл ... от всей семьи ... свое участие в заговоре» Гумилева А.Николай Степанович Гумилев // Гумилев Н. Шестое чувство. М.: Московский рабочий,1990. С. 194.. Н.Я.Мандельштам полагала, что расстрел Гумилева и все «таганцевское» дело было результатом какой-то чудовищной провокации, когда «террор развернулся во всю силу» Мандельштам Н. Из воспоминаний // Гумилев Н. Шестое чувство. М.: Московский рабочий,1990. С. 202. после кронштадтского мятежа. Мемуаристы из среды эмигрантов, такие, как И.Одоевцева, бывшая возлюбленная Гумилева, говорили чуть ли не о складах оружия, припрятанных Николаем Степановичем.

Мне все эти разночтения кажутся маловажными, особенно в рамках рассматриваемой темы. Ужиться с советской властью Гумилев не мог, эмигрировать не собирался (не затем он возвращался из Франции уже после революции) - при любых фактических обстоятельствах его судьбы конец Гумилева был вполне предсказуем. Лишнее свидетельство этому находится в воспоминаниях Ю.Анненкова: «Гумилев на допросе открыто назвал себя монархистом» .

Для нашей же темы особенно важно отметить, что Ахматова до конца своей жизни пыталась восстановить доброе имя бывшего мужа в глазах советской власти, используя для этого, правда, вполне дипломатические приемы.

Перейдем теперь к последнему и, в сущностном отношении, наиболее важному аспекту взаимоотношений Ахматовой с советской властью - тому аспекту, который связан с цензурой.

За шесть лет (с начала печатания, имея в виду публикацию в «Аполлоне» в апреле 1911 года), предшествующих советской власти, у Ахматовой вышли три книги - «Вечер», «Четки» и «Белая стая» - то есть по книге в два года. За почти полвека, которые Ахматова прожила уже при «народной власти», Ахматова смогла опубликовать 7 книг стихотворений - приблизительно одна книга за семь лет.

Это чистая статистика - теперь следует поговорить о каждом из этих сборников подробнее. «Досоветские» стихотворения Ахматовой с цензурной точки зрения рассматривать смысла не имеет - цензура в 1910-х годах в Российской империи, а затем при Временном правительстве, фактически отсутствовала.

Совсем иначе дело обстояло после октябрьской революции. Впрочем, два первых «советских» сборника стихов Ахматовой, «Подорожник» и «Anno Domini MCMXXI», вышедшие в 1921 и 1922 годах, особой цензурной «обработке» не подверглись из-за относительной либеральности тогдашней политики в области печати. А.Хейт даже пишет, что «утверждать, как это делала впоследствии критика, что в ахматовской поэзии нет ни слова об этих великих исторических событиях, значит попросту говорить неправду» Хейт А. Указ. соч. С. 76.. Это высказывание интересно с нескольких точек зрения.

О стремлении Ахматовой отстраниться от политики, отгородиться от внешних обстоятельств, когда это возможно, уже говорилось выше. Но высказывание А.Хейт в контексте рассказа о двух вышеназванных сборниках имеет некий подспудный смысл: Ахматова сказала то, что хотела сказать, и уделила историческим обстоятельствам эпохе ту меру внимания, которую хотела уделить. А это, конечно, не так.

Существуют стихотворения 1921-1922 годов, которые вполне могли быть включены в названные сборники, но включены туда не были. Мотивы этого, безусловно, могут быть различны, и особенно это касается «Anno Domini MCMXXI», который замысливался именно как структурированный стихотворный сборник. Однако доказательством от обратного можно показать, что, скорее всего, мотивы невключения этих стихов в книги были в первую очередь цензурные.

Приведу два примера. В сентябре 1922 года были написаны стихи, написанные для Л.Замятиной и содержащие такие строки: «Здравствуй, Питер! Плохо, старый,// И не радует апрель.// Поработали пожары// Почудили коммунары,// Что ни дом - в болото щель» Ахматова А. Сочинения в двух томах. М.: Правда,1990. Т. 2. С. 38.. Говоря о доказательстве от противного, я имею в виду следующее: конечно, именно это стихотворение могло быть не включено в книгу по чисто художественным причинам. Но гораздо важнее, что ни одно из стихотворений, вошедших в сборник, подобных сентенций не содержит. Кстати, важно обратить внимание и на дату написания этих стихов - сентябрь 1922 года. В русское издание сборника Ахматова их не успела бы включить, но уж в берлинское переиздание, содержащее раздел «Новые стихи» и вышедшее в 1923 году, стихотворение, несомненно, могло быть включено.