Особенности и признаки чеховского времени как в прозе А.П. Чехова, так и писателей "чеховской поры"

А.П. Чехов - тонкий психолог человеческой души. Он показал, как может быть безысходна тоска человека, одинокая, как и человек. Войдя в русскую литературу, Чехов выступил мастером «малой» формы. Он способен передать в небольшом рассказе всю жизнь человека, придерживаясь сформулированных им самим правил: «писать талантливо, то есть коротко» и «краткость - сестра таланта». За его пейзажами, нарисованными часто с помощью одной точной и меткой детали, за короткими диалогами и монологами, за маленькими подробностями внимательный читатель всегда различает не названные автором, но ясно видимые глубины жизни [32. С.56].

Вот и в «Тоске» достаточно нескольких предложений в начале рассказа, чтобы ощутить атмосферу бездушия, окружающую главного героя: «На землю мягким ковром опускаются сумерки; кружится мокрый, крупный снег, который «пластом ложится на крыши, лошадиные спины, плечи, шапки». Это не просто сумерки и снег, это символ какой-то безысходности, пустоты и равнодушия мира. Ощущаешь, как мал и ничтожен человек в этом бездушном пространстве.

И Иона Потапов один в этой пустоте, где ему не с кем словом перемолвиться. В этом коротком рассказе Чехов рисует образ бездушного города с бездушными людьми. Город, где так много людей, но где ты духовно одинок. Иона не может выговориться, чтобы хоть как-то облегчить свое горе. Одиночество человека среди людей - вот страшная суть рассказа «Тоска».

Таким образом, рассказ «Тоска» об обычном «среднем человеке», с его проблемами, которые никого не интересуют, все равнодушны к его боли, он «чужой» в этом бездушном мире - эти признаки были характерны и для Чехова, и для писателей «чеховского времени». Писатели сочувствуют героям и чувствуют их боль, как свою собственную.

1.2 Герой времени в зрелом творчестве А.П. Чехова («Палата №6», «Убийство», «Невеста»)

В творческой жизни А.П. Чехова - в 1890-х - начале 1900-х годов еще заметнее проникновения в эпические его произведения драматического и лирического начал. Обостряется конфликт духовно пробуждающегося человека с действительностью, настойчивее становится проблема самосознания и самоопределения человека, поисков им истины, своего пути в жизни, громче звучат голоса самих героев. В его творчестве возникают новые темы. Верный принципам «художественной объективности», Чехов создает мрачные картины оторванного от культуры крестьянского быта («Моя жизнь», 1896; «Мужики», 1897; «В овраге», 1900). Тема нравственной деградации и духовной опустошенности русской интеллигенции, ее неспособности к социальному и личному жизнеустройству поднимается в рассказе «Дом с мезонином» (1896), «маленькой трилогии» «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» (1898) [14. С.31-33]. В то же время многие герои его последних произведений все сильнее испытывают «тоску по идеалу», переживают стремление к новой, лучшей жизни («По делам службы», 1898; «Архиерей», 1902; «Невеста», 1903). Чуждый моральному учительству, религиозной проповеди и социальному утопизму, Чехов не прописывает рецептов нравственного совершенствования, общественного переустройства или духовного преображения, но в томлениях и муках своих героев, в их неудовлетворенности бессмысленностью своего существования видит доказательства принципиальной возможности для человека устроить свою жизнь правдиво, достойно и радостно [23. С.81].

Одновременно Чехов продолжает работу в драматическом жанре, пишет небольшие пьесы, «шутки», водевили («Свадьба», 1890), комедию «Леший» (1890). В середине 1890-х гг. Чехов вернулся к своим драматургическим поискам, пытаясь перенести в пьесы основные принципы «объективной» прозы: сюжетная острота сменялась внешне спокойным течением событий, а все драматические коллизии перемещались в сферу духовных переживаний героев. В фабуле ослаблялись элементы занимательности, что восполнялось психологической насыщенностью действия, напряженность которого поддерживалась «случайными» репликами, приобретавшими символическую окрашенность, а также вне словесными средствами (паузами, жестами персонажей, «посторонними» звуками, мелочами обстановки), в совокупности создававшими чрезвычайно значимый для восприятия чеховской драматургии психологический подтекст. Однако к адекватному воспроизведению новой драмы российские театры оказались не готовы: представление пьесы «Чайка» на сцене Александринского театра (1896) закончилось провалом, и только постановка Московского Художественного театра (1898) открыла публике искусство Чехова-драматурга. Постановки последующих чеховских пьес («Дядя Ваня», 1899; «Три сестры», 1901, «Вишневый сад», 1904) осуществлялись только на сцене этого театра [35. С.59-63].

Произведения А.П. Чехова - исключительно сложный объект анализа и интерпретации. Л. Толстой говорил о нем: «Чехов - это Пушкин в прозе». После смерти писателя он также написал: «Он создал новые, совершенно новые, по-моему, для всего мира формы письма, подобных которым я не встречал нигде... Отбрасывая всякую ложную скромность, утверждаю, что по технике он, Чехов, гораздо выше меня». Он подразумевал сильнейшее художественное впечатление, какое оставляла человеческая проза, удивлявшая своей краткостью и простотой. Краткость смущала всех. Краткость противостояла тому, что более всего ценили, чем особенно дорожили в те времена - пространному многотонному роману [39. С.8-9].

Эта чеховская установка на объективность и сжатость изображения проявляется и в повествовании, ведущемся от автора и представляющим один из функционально-смысловых типов речи, определяемый как рассказ о развивающихся действиях [23. С.78-79].

Рассказы, написанные им в последний период творчества, представляют собой разносторонний анализ российского общества, социальная направленность которого почти всегда очевидна, хотя писатель никогда не нарушает основополагающее художественное единство произведения. Среди этих рассказов и повестей его лучшие создания - «Палата №6», «Бабье царство», «Студент», «Три года», «Анна на шее», «Убийство», «Моя жизнь», «Мужики», «Душечка», «Человек в футляре», «В овраге», «Дама с собачкой», «Архиерей» и «Невеста» [30. С.69].

Хотя Чехов заявлял, что сочинение пьес не в его характере, он был наделен острым драматическим чутьем. Сюжеты и диалоги его ранних рассказов подаются скорее в драматическом, нежели в повествовательном или описательном ключе [31. С.91].

Чехов посетил остров Сахалин. Сахалин называли «каторжным» островом, потому что там издавна содержали людей, отбывавших каторгу или по окончании каторжного срока живших там на поселении. Именно туда, в этот «ад», о котором мало знали и мало думали в просвещенном культурном обществе и отправился Чехов.

Итогом этой поездки, стоившей Чехову обострения туберкулезного процесса, стала его книга «Остров Сахалин». Строго научная, документальная в своей основе, она явилась настолько острым разоблачением каторжных порядков, что правительство вынуждено было назначить комиссию для расследования положения ссыльнокаторжных на Сахалине. «Остров Сахалин» был предметом особой гордости Чехова. «Я рад, что в моем беллетристическом гардеробе, - писал он в обычной для него шутливой манере, - будет висеть и сей жесткий арестантский халат. Пусть висит!» В художественном же его творчестве сахалинские впечатления отразились мало, но опыт посещения «каторжного острова» впоследствии так и или иначе сказывался на всем, что выходило из-под его пера. Без ложной скромности Чехов мог сказать, что отныне в его творчестве «все просахалинено» [10. С.74-76].

Как отголосок впечатлений, вынесенных с острова-тюрьмы, возник замысел произведения «Палата №6» [5. Т.VIII. С.72-127].

В 1892 году А.П. Чехов написал повесть «Палата № 6». Первое упоминание о повести встречается в письме Чехова к его издателю А.С. Суворину от 31 марта 1892 года: «…Пишу повесть. Прежде чем печатать, хотел бы прислать Вам её для цензуры, ибо Ваше мнение для меня золото, но надо торопиться, так как нет денег. В повести много рассуждений и отсутствует элемент любви. Есть фабула, завязка и развязка. Направление либеральное. Размер - 2 печатных листа. Но надо было бы с Вами посоветоваться, а то я боюсь нагородить чепухи и скуки. У Вас превосходный вкус, и Вашему первому впечатлению я верю, как тому, что на небесах есть солнце. Если не будут торопиться печатать мой рассказ и дадут мне месяц - два для поправок, то разрешите мне прислать Вам корректуру» [30. С.18-20].

16 апреля Чехов писал И.И. Ясинскому, что привёз рукопись в Москву, чтобы отдать её в редакцию «Русского обозрения».

29 апреля Чехов писал Л.А. Авиловой, что продолжает работу над «Палатой № 6»: «Кончаю повесть, очень скучную, так как в ней совершенно отсутствуют женщина и элемент любви. Терпеть не могу таких повестей, написал же как-то нечаянно, по легкомыслию. Могу прислать Вам оттиск, если буду знать Ваш адрес после июня» [42. С.84].

Рассказ «Палата №6» возник как отголосок впечатлений, вынесенных с острова-тюрьмы, где самым тяжким для писателя оказалось соприкосновение с ужасами каторги, о чем он позже напишет: «Сахалин - это место невыносимых страданий... Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст... размножали преступников и все это сваливали на тюремных смотрителей... Виноваты не смотрители, а все мы» [32. С.54].

Начинается рассказ с ужасного описания больничного двора, который сразу же навевает грустные мысли: «В больничном дворе стоит небольшой флигель, окруженный целым лесом репейника, крапивы и дикой конопли... Передним фасадом обращен он к больнице, задним - глядит в поле, от которого отделяет его серый больничный забор с гвоздями. Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый флигель имеют тот особый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных и тюремных построек». В сенях на старом хламе спит сторож с «суровым, испитым лицом» [5. Т.VIII. С.72-73].

Молодой врач, Андрей Ефимыч Рагин, приехал в провинциальную больницу. Больница содержится в ужасающем беспорядке, что показывает, что в данном городе больница, а в частности ее психиатрическая палата выполняет роль своеобразного дна, куда попадают никому ненужные люди. Горожане, видя палату № 6, создают себе иллюзию защищенности от психически больных людей. Они думают, что все сумасшедшие города находятся в ней, и их нет смысла лечить. В больнице их и не лечат. Там их только содержат. Новый врач, хотя и имеет внушительную внешность, но к ней он еще имеет и слишком мягкий характер. Поэтому, видя все беспорядки и понимая необходимость борьбы с ними, он не смог вести эту борьбу. Он не умеет приказывать. В результате этого он смирился с существующим положением вещей.

Тягостное впечатление усиливается по мере того, как вчитываешься в этот рассказ, знакомишься с палатой № 6 и ее обитателями - сторожем Никитой, который предстает в этом рассказе очень тупым и беспощадным, с доктором Рагиным, а также с душевнобольными, которые населяют данную палату. Один из них - еврей Моисейка, который помешался после того, как у него сгорела шапочная мастерская. Он чрезвычайно услужлив: ему нравится подавать товарищам воду, укрывать их, когда они спят, и за это его одного из всех отпускают на улицу, где ему дают кто копеечку, кто квасу, кто еще что-нибудь...

Единственным человеком, который может и способен рассуждать, трезво мыслить и проявлять благородство, как это ни покажется парадоксальным, оказывается душевнобольной Иван Дмитрич Громов. Доктор Рагин, который является заведующим больницы, каждый раз, навещая его в страшной палате № 6, говорит: «Если бы вы знали, друг мой, как надоели мне всеобщее безумие, бездарность, тупость и с какой радостью я всякий раз беседую с вами! Вы умный человек, и я наслаждаюся вами» [5. Т.VIII. С.84].

Громова свела с ума именно жизнь среди нормальных людей. Он заболел манией преследования, ему стало казаться, что его посадят в тюрьму. И Громов действительно попал в тюрьму. Этой тюрьмой для него оказалась палата № 6, где людей действительно не лечат, а калечат и истязают, жизнь там оказывается страшнее, чем в остроге. Но, сидя за больничной решеткой и страдая невыносимо, он не перестает возмущаться, протестовать и не теряет веры в то, что рано или поздно правда и добро восторжествуют: «...воссияет заря новой жизни, восторжествует правда, и на нашей улице будет праздник! Я не дождусь, издохну, но зато чьи-нибудь правнуки дождутся».

Иначе Чехов изображает взгляд на жизнь доктора Рагина. Он следует только одной идее: «При всякой обстановке вы можете находить успокоение в самом себе». Поэтому он не вмешивается в дела больницы и не пытается улучшить положение вверенных ему людей. «Все вздор и суета... - успокаивает он себя, - в своей нечестности виноват не я, а время... Родись я двумястами лет позже, я был бы другим».

В этом рассказе Чехов противопоставляет взгляды на жизнь Громова и доктора Рагина. Так, в речи Громова звучит изобличение: «Нас держат здесь за решеткой, гноят, истязают, но это прекрасно и разумно, потому что между этой палатой и теплым уютным кабинетом нет никакой разницы. Удобная философия: и делать нечего, и совесть чиста, и мудрецом себя чувствуешь... Нет, сударь, это не философия, не мышление, не широта взгляда, а лень, факирство, сонная одурь...», «Страдания презираете, а небось прищеми вам дверью палец, так заорете во все горло!». И только тогда, когда доктор Рагин сам попадает в эту палату и его избивает Никита, он начинает прозревать: «...в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что такую же точно боль должны были испытывать годами, изо дня в день эти люди, казавшиеся теперь при лунном свете черными тенями. Как могло случиться, что в продолжение больше чем двадцати лет он не знал и не хотел знать этого?.. Совесть, такая же несговорчивая и грубая, заставила его похолодеть от затылка до пят» [5. Т.VIII. С.98].

В рассказе противопоставляется два мира: маленький мир палаты №6 и мир всех остальных людей. И есть Рагин, который находится между этими мирами. С одной стороны, он не такой жестокий, как сторож Никита и врач Хоботов, но с другой стороны, он 20 лет не понимал или не хотел понимать, как это жить в палате №6, пока сам не попал в эту палату: « Вот он просидел уже полчаса, час, и ему надоело до тоски; неужели здесь можно прожить день, неделю и даже годы, как эти люди?»

Таким образом, в рассказе «Палата №6» Чехова волнует несправедливость, которая там царит. Умные и высоконравственные люди попадают в сумасшедший дом, а подлецы господствуют в обществе. Чехов показал обыденную жизнь, «среднего человека» со своими проблемами и заботами, его внутренний мир, переживания, непонимания окружающей его среды, этой жестокости людей, - это характерно не только для Чехова, а для целого поколения писателей его времени.

Другой рассказ этого периода - рассказ «Убийство», тема для которого так же, как и для «Палаты №6», была привезена Чеховым из Сахалина. Рассказ «Убийство» написан в 1895 году [5. Т.IX. С.133-161]. А.П. Чехов - первую запись, имеющую отношение к рассказу «Убийство», внес в записную книжку сразу же за последней заметкой к повести «Три года» 17 марта 1895 года, где Чехов писал В.М. Лаврову о «маленькой повествушке, которую обещал». Обещание это, очевидно, он дал при личной встрече с В.М. Лавровым в Москве 1894 года, когда шла корректура повести «Три года» и могла зайти речь о следующем произведении для «Русской мысли». Последняя запись к «Убийству» внесена осенью 1895 года. В записной книжке отражены детали сюжета, и, в частности, основного события - убийства, некоторые черты характеров героев, часть рассуждений о религии, в том числе итоговое, к которому приходит Яков Терехов на Сахалине: «главное - возноситься к богу, а как возноситься - не все ли равно» [5. Т.IX. С.135]. Возможно, Чехов закончил работу над рассказом «Убийство» до того, как отправил рукопись «Анны на шее» в «Русские ведомости» (15 октября). Во всяком случае, к 21 октября он уже знал определенно, что рассказ «Убийство» будет напечатан в ноябрьской книжке «Русской мысли» [16. С.42].

«Тема для рассказа «Убийство» привезена Антоном Павловичем из Сахалина», - писал М.П. Чехов [42. С.104]. При появлении рассказа рецензенты также отмечали его сахалинское происхождение. О каторжных, сосланных за убийство, Чехов писал в главе XVIII книги «Остров Сахалин». Особое внимание он обратил на преступника по фамилии Терехов. Кроме фамилии у этого человека с Яковом Иванычем есть и ещё сходство - в возрасте (настоящему Терехову было 60 - 65 лет, Якову Иванычу - приблизительно 55 лет) и внешности. Но больше ничего общего у Якова Иваныча с его однофамильцем из Сахалина, зверски убившем арестантов, «какие побогаче», - нет. В главеVII рассказа «Убийство» - много других соответствий реальным фактам, которые попали в поле зрения Чехова и были освещены им в книге «Остров Сахалин». Это - описание погоды и берега Татарского пролива у Дуэ; характеристика Воеводской тюрьмы; изображение труда катаржников, в том числе разгрузки и погрузки пароходов и др. Прозвища Веник и Яшка, присвоенные Якову Иванычу на Сахалине, судьба Дашутки, отданной какому-то поселенцу и сожительницы, лакейская должность Сергея Никонорыча - всё это характеризует действительные нравы сахалинской каторги, которые Чехов наблюдал лично [30. С.84-86].

В рассказе «Убийство» Чехов рисует дикость и невежество российской действительности, страшный мир собственников и стяжателей, ханжей и изуверов, но изображает он эту «темноту, дикость, бессердечие и тупое, суровое, скотское равнодушие людей» внешне объективно и очень сжато. Авторское повествование о событиях подчинено основной задаче - дать точную характеристику психологии и внутренних состояний персонажей, обусловивших их действия, а, следовательно, и развитие событий. Очень тонкий прием здесь - прием сопоставления состояний и настроений персонажей с их конкретными действиями.

Четко сопоставлены активные действия Матвея (пел, как будто хотел взлететь) и его непроизвольные состояния (не хотелось домой, не хотелось спать). Он чувствует себя хорошо, действует активно и с удовольствием в церкви, во время службы, а в доме брата ему неуютно и неприятно жить.

Далее А.П.Чехов приводит характеристику Якова: «И в обыденной жизни он строго держался устава; так, если в Великом посту в какой-нибудь день разрешалось по уставу вино «ради труда бденного», то он непременно пил вино, даже если не хотелось». Ханжество, изуверство Якова, его особенное стремление к порядку рисует действие вопреки состоянию нежелания. Характеристика Якова через отношение к нему людей вообще и жандарма Жукова: «Якова Иваныча не любили, потому что когда кто-нибудь верует не так, как все, то это неприятно волнует даже людей, равнодушных к вере. Жандарм же не любил его еще и за то, что он тоже продавал лошадей и подержанные экипажи» [5. Т.IX. С.136].

Повторение глагола не любили - не любил, подчеркивается и общее неприязненное отношение к Якову из-за ханжества и веры на особицу, то есть противопоставления себя всем людям, и завистливая неприязнь к нему жандарма Жукова, вызванная стяжательством Якова. Благодаря такому сопоставлению, данному внешне объективно, как констатация факта, создается двусторонняя характеристика Якова - ханжи - сектанта и стяжателя.

Завязка действия начинается конфликтом между Яковом и Матвеем; сопоставляется стремление Якова к соблюдению устава и порядка с действиями Матвея, нарушающими этот порядок. Конфликт развивается, и в ответ на увещевания Матвея по-разному реагирует Яков и его сестра Аглая: «…он входил в молельную и кричал: «Образумьтесь, братец! Покайтесь, братец!» От этих слов Якова Иваныча бросало в жар, а Аглая, не выдержав, начинала браниться» [5. Т.IX. С.143].

Активные действия Матвея - это одна сторона конфликта, а другая сторона - тягостное состояние Якова и ответные действия Аглаи (вспомним, что в дальнейшем, в убийстве Матвея, именно она сыграла наиболее активную роль). Обстоятельно обрисовано беспокойство Якова, накопление ненависти в его душе, желание уйти от всего этого, необходимость и в то же время невозможность изменить положение.

Драма началась со столкновения и драки между Яковом и Матвеем, а затем драка привела, сначала бессознательно, а потом сознательно и намеренно, к убийству Матвея Яковом и Аглаей. Вся эта картина рисуется сжато и внешне объективно, как бы с точки зрения действующих лиц: «…и, упираясь, делая усилия, чтобы высвободиться из рук Якова, нечаянно ухватился за его рубаху около шеи и порвал воротник, а Аглае показалось, что это он хочет бить Якова, она вскрикнула, схватила бутылку с постным маслом и изо всей силы ударила ею ненавистного брата прямо по темени. Матвей пошатнулся… Яков… указал Аглае пальцем на утюг, и только когда полилась по его рукам кровь… и когда с шумом упала гладильная доска, и на нее грузно повалился Матвей, Яков перестал чувствовать злобу и понял, что произошло» [5. Т.IX. С.137].

Рассказ воспроизводит субъективное, непроизвольное восприятие чужих действий: «Аглае показалось, что это он хочет бить Якова», а затем рисует, как бы констатируя развивающиеся события, конкретные действия, приводящие к убийству.

А дальше показана реакция Якова на случившееся; для него мучительно не само преступление, а позор, который ожидает его: «…Придут мужики и крепко свяжут руки Якову и Аглае и с торжеством поведут их в волость, а оттуда в город, и дорогой все будут указывать на них…это представлялось Якову мучительнее всего, и хотелось как-нибудь протянуть время, чтобы пережить этот срам не теперь, а когда-нибудь после».

В эпилоге рассказа Яков уже не торговец, а бесправный каторжник, сосланный на Сахалин, и это его новое, бесправное положение лаконично и внешне объективно обрисовано таким сопоставлением: «В этой партии находился Яков, прозванный на каторге Веником за свою длинную бороду. По имени и отчеству его давно уже никто не величал, а звали просто Яшкой».

Характеристика Якова дана через отношение к нему других людей: никто не величал по имени и отчеству, то есть с уважением, как это было прежде, а звали, все вообще, пренебрежительно Яшкой. Перед нами уже не купец, а каторжник, «мёртвый в законе». Его метания, тоска по родине, мучительные мысли приводят его, в конце концов, к осознанию того, что он жил не так; понадобилась ссылка и каторга, чтобы он понял ненужность и дикость своей прежней жизни. Теперь ему хотелось жить и верить просто, то есть быть как все, а не противопоставлять себя людям, как раньше. Вся эта сложная психологическая эволюция Якова дана сжато, через сопоставление внешних видимых действий и непроизвольных, безотчетных внутренних состояний: «…но он все смотрел вдаль, где еле-еле светились бледные огни парохода, и сердце щемило от тоски по родине, и хотелось жить, вернуться домой…», «…и ему казалось, что он, наконец, узнал настоящую веру…».

Таким образом, Чехова волновали те же проблемы, что и писателей его круга - это неприукрашенный быт, какой есть на самом деле, это жизнь обычного человека с его ежедневными проблемами. Важен всегда для Чехова внутренний мир и эволюция героя, которая характерна для всех писателей «чеховской поры».

Последний рассказ А.П. Чехова «Невеста», написан в 1903 году [4. Т.X. С.202-220]. В создании этого рассказа Чехов использовал не только свой художественный опыт, но и опыт писателей-предшественников. В пору работы над «Невестой», 28 января 1903 г., он сообщал О.Л. Книппер, что пишет рассказ «на старинный манер, на манер семидесятых годов». Надо полагать, что он имел в виду такие сюжетно родственные «Невесте» произведения кануна революционных 70-х гг., как «Трудное время» В.А. Слепцова, «Разорение» Г.И. Успенского, роман 70-х гг. «Новь» [42. С.117].

Главная героиня рассказа «Невеста» - Надя Шумина. В рассказе ограничено число действующих лиц, весьма лаконично обрисовано каждое из них. Представляя в начале рассказа тот или иной персонаж, Чехов не забывает указать на связь (большей частью родственную) его с Надей: «бабушка Марфа Михайловна», «мать Нади, Нина Ивановна», сын соборного протоиерея «Андрей Андреич, жених Нади».

Знакомство читателя с каждым героем происходит по мере того, как Надя вглядывается в этого человека. С Надей проходит читатель путь познания подлинной сущности людей, ее окружающих. Детская и юношеская непосредственная и слепая любовь к матери, поэтизация ее (она «казалась очень молодой», «необыкновенная женщина») колеблется и видоизменяется под влиянием собственных, более трезвых наблюдений Нади («У моей мамы, конечно, есть слабости») и Сашиных характеристик («Черт знает, никто ничего не делает. Мамаша целый день только гуляет, как герцогиня какая-нибудь»), его сомнений в подлинной интеллигентности Нины Ивановны: много читает, ведет беседы на отвлеченные темы, а не замечает нечистоты в кухне, бесправия прислуги. Сашины рассуждения и Надино изменение отношения к матери поддерживаются авторским ироничным изображением (сильно затянутая, бриллианты на каждом пальце, занятия спиритизмом - дань моде). В образе жизни, в характере Нины Ивановны автор подчеркивает ненатуральность, дилетантство, видимое глубокомыслие при внутренней пустоте, ограниченности, внешнюю эмоциональность - при равнодушии к окружающим, крайнем эгоцентризме. Рассуждая о гипнотизме, о неразрешимых загадках природы, Нина Ивановна «придала своему лицу очень серьезное, даже строгое выражение», при этом «блестели бриллианты на пальцах, потом на глазах заблестели слезы» [4. Т.X. С.204].

В первых главах рассказа как бы сжато художественное пространство: действие происходит в провинциальном городе, в доме Шуминых. Но постепенно (и в соответствии с развитием сознания Нади) пространство расширяется, хотя и не детализируется: Петербург, Москва, Россия. Сжато и время: один год, да и тот с пропусками. Однако и время имеет тенденцию к изменению: сжимается «в комочек» прошлое, разворачивается «громадное, широкое будущее». Изменяется от начала к финалу и темп движения времени. Если в первых двух главах оно замедленно, дробно, если зримы его отрезки, повторяющиеся, насыщенные бытовым содержанием: вечер, утро следующего дня, время обеда, снова вечер, ночь, - то с третьей главы заметны временные пропуски (через месяц, летом), которые отнюдь не свидетельствуют об отсутствии «надлежащей разработки», а несут большую содержательную нагрузку: создают впечатление о временной протяженности, когда подготавливались существенные повороты в состоянии героини, перемены в отношениях с окружающими (матерью, женихом, Сашей), созревала готовность отказаться от свадьбы, росло желание уехать. Эти пропуски как бы способствуют убыстрению темпа («Время шло быстро») и тем самым согласуются с усиливающимся мажорным звучанием рассказа. В последней, шестой главе время становится стремительным, измеряется уже не часами, не сутками и даже не месяцами, а временами года: «Прошел май, наступил июнь», «Прошла осень, за ней прошла зима».

«Страшно испугавшись», Нина Ивановна не дает согласия дочери на отказ от свадьбы, уехать из города и оперирует при этом : «Это пройдет. Это бывает. Вероятно, ты повздорила с Андреем; но милые бранятся - только тешатся»; «Давно ли ты была ребенком, девочкой, а теперь уже невеста. В природе постоянный обмен веществ. И не заметишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет у тебя такая же строптивая дочка, как у меня». Не столько судьба дочери, сколько собственное положение волнует ее и в этот момент: «Ты и твоя бабка мучаете меня... Я жить хочу, жить»... Она горько заплакала, и показалась Наде «такой маленькой, жалкой, глупенькой» [4. Т.X. С.214].

Жених Нади - Андрей Андреич - это герой, который также не выдерживает испытания на подлинную духовность, хотя формально он причислен к мыслящей части общества - интеллигенции: «Кончил в университете по филологическому факультету», «играет на скрипке, участвует в благотворительных концертах». Андрей Андреич дан в оценке Саши (быть может, это и хороший, добрый человек, но он не только не нужен России, а даже вреден, приносит ей зло своею праздностью) и в динамичном отношении к нему Нади. Первая стадия этого отношения осталась за пределами действия, развертывающегося в рассказе. Читатель узнает о согласии Нади на брак из ее воспоминаний.

Постепенно проясняются по крайней мере четыре взаимодействовавших причины ее согласия на брак: привлекательная внешность Андрея Андреича («красивый, с вьющимися волосами, похожий на артиста или художника»), его чувство к ней, желание близких Нади и мечты ее самой (еще с 16 лет) о замужестве, боязнь остаться старой девой. Однако постепенно вырисовывается и то, что в выборе именно Андрея Андреича («моего Андрея») личное чувство Нади играло не столь активную и решающую роль. Во второй главе есть достаточно ясный намек на иллюзии Нади: уже дав согласие, она невольно убеждает себя в правильности и самостоятельности выбора, ищет в женихе черты, которые как бы дают основание для этого выбора, для любви к нему. Во время бессонницы ею овладевают мысли о том, «как Андрей Андреич стал ухаживать за ней и сделал ей предложение, как она согласилась и потом мало-помалу оценила этого доброго, умного человека» [4. Т.X. С.207].

Если раньше в молчаливости Андрея Андреича Надя склонна была угадывать ум, глубокомыслие, а в его музыкальных занятиях - артистизм, то теперь она замечает и безделье его, и ограниченность, и слепую инфантильную любовь к отцу, хитрому недалекому, корыстолюбивому человеку. «Люблю я своего батьку... Славный старик. Добрый старик», - повторяет он в разных ситуациях. Надя не рыдает, не ломает рук, о матери не упоминает вовсе, но выражает удивление, как могла она ранее жить здесь: «Жениха я презираю, себя презираю, презираю всю эту праздную бессмысленную жизнь...!». И уже не Саша предлагает ей уехать, а сама она говорит ему о своем решении покинуть родной город.

Отношение Нади к Саше тоже динамично. Саша появляется перед читателем в Надином восприятии, как бы представлен читателю ею. «Вот кто-то вышел из дома и остановился на крыльце: это Александр Тимофеич, или, попросту, Саша, гость, приехавший из Москвы дней десять назад». Глазами Нади увидены детали его туалета (поношенные парусинковые брюки, стоптанные снизу, неглаженная сорочка), его болезненный вид: худой, бородатый, темный, с большими глазами и длинными худыми пальцами (повторяющаяся и варьирующаяся деталь его портрета: «длинные, тощие пальцы», «очень длинные, исхудалые, точно мертвые пальцы» - становится как бы признаком обреченности Саши). Через сознание Нади даны и некоторые факты его биографии. Неясность для нее (на первых порах) ни самого Саши, ни его судьбы выражена словом «почему-то», констатацией лишь некоторых фактов, без их объяснения, и противоречивым отношением к его внешности и к его духовной жизни. Долгое время его речи кажутся ей смешными, наивными, книжными («как по писаному»), назойливым повторением из года в год одного и того же, шутки - «громоздкими и непременно с расчетом на мораль». Лишь присматриваясь внимательнее к жизни окружающих, она улавливает правду в прямых, честных и искренних его высказываниях, испытает неудовлетворенность своим существованием, тревогу ввиду приближающейся свадьбы. А перевернув по его совету свою жизнь, не слепо повторит его путь. В его аскетическом образе жизни, в невнимании к своему здоровью, к бытовым удобствам, в забвении личного счастья чудится ей нечто дисгармоничное, провинциальное, старомодное.

Во время последней встречи с Сашей Надя испытывает сложное чувство: и безграничную благодарность Саше за помощь в разрыве с прошлым, и жалость к нему, постаревшему, замученному, больному, и предчувствие его смерти, и внутреннюю свободу от него. «От Саши, от его слов, от улыбки и от всей его фигуры веяло чем-то «отжитым», старомодным, давно спетым и, быть может, уже ушедшим в могилу» [4. Т.X. С.219].

И невеста - это не только олицетворение юности, ожидания перемены в личной жизни. В контексте рассказа, в движении его сюжета понятие «Невеста» утрачивает традиционное конкретное содержание (Надя отказала жениху, ожидаемая свадьба не состоялась). Слово «невеста» обрело обобщенно-символическое значение: Надя находится накануне изменения своей и общественной жизни, стоит на пороге «новой, широкой, просторной жизни».

Важен в рассказе - весенний пейзаж. От ночного к утреннему времени меняются краски: уплывает белый густой туман, закрывавший сонную цветущую сирень, всходит солнце, озаряя все кругом «весенним светом, точно улыбкой», оживает обласканный сад, и капли росы, как алмазы, сверкают на листьях. Молодостью, здоровьем и свободой веет от этого весеннего утреннего пейзажа. И он, так же как предчувствие перемен в судьбе Нади, сродни ожиданию изменений в общественной жизни.

Даль - еще один содержательный символический образ в «Невесте», противостоящий косному, обжитому «здесь» - обыденности, ограниченности существования: «Хотелось думать, что не здесь, а где-то под небом над деревьями, далеко за городом, в полях и лесах, развернулась теперь своя весенняя жизнь, прекрасная, богатая и святая...». Даль - олицетворение неизвестного, но манящего будущего, дом же бабушки, провинциальный город - «символ обывательской действительности», серости, однообразия праздной, сытой, мертвенной жизни. Емкость этого образа поддерживается повторяющимися конкретными признаками и деталями мещанского существования: жареная индейка, маринованные вишни, мягкая постель (на которой Наде в пору неясной тревоги лежать было «неловко», а перед финальным разрывом - «почему-то было смешно»).

В самом пути развития сознания героини и в финальной ситуации «Невесты» - разрыв Нади Шуминой с прошлым, устремленность к новой, пока еще неясной жизни и деятельности, - отражена кризисная действительность кануна XX века, выделена одна из главных примет этого переходного времени - появление людей, которые уже «не могут жить по-старому».

Таким образом, рассказ «Невеста» - с глубокими смыслом, переживаниями и эмоциями. Чехов - тонкий психолог, ощущает душевные переживания главной героини, тонко чувствует ее состояние. В рассказе полностью раскрылись те признаки, которые характерны, как для Чехова, так и для писателей чеховского «круга» - это обычный человек, со своими думами и размышлениями, очень важен внутренний мир героя, его эволюция, переоценка ценностей. Характерно и двоемирие, когда герой живет в другом, в «своем» мире взаимоотношение человека и природы - это всё характерно для писателей «чеховского времени».

Глава 2. «Чеховское время» в творчестве писателей чеховской поры

2.2 Александр Павлович Чехов. Анализ рассказа «На маяке»

Ярким представителем чеховского времени является Александр Павлович Чехов (1855-1913) - прозаик, публицист, мемуарист. Старший брат Антона Чехова. Окончив гимназию в Таганроге, Ал. Чехов поступает на естественное отделение физико-математического факультета Московского университета. Уже в студенческие годы начинает публиковаться в юмористических журналах и других печатных органах («Зритель», «Мирский толк», «Москва», «Будильник», «Московский листок»), чем во многом способствует приобщению к миру столичной журналистики юного Антона Чехова, вскоре пошедшего по стопам брата [9. С.61].

Александр Чехов был первым критиком литературных опытов младшего брата Антона: «В безотцовщине две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хотя и невинная ложь. Что твоя драма ложь - ты это сам чувствовал, хотя и слабо и безотчетно, а между прочим ты на нее затратил столько сил, энергии, любви и муки, что другой больше не напишешь» (Письма Ал. Чехова). Он же, будучи студентом физико-математического факультета и автором, печатавшимся в юмористических журналах и газетах, пытался пристроить в «Будильник» анекдоты и остроты, присылавшиеся ему из Таганрога братом-гимназистом [34. С.212].

Ал. Чехов, по характеристике младшего брата Михаила, - «интереснейший и высокообразованный человек, добрый, нежный, сострадательный, изумительный лингвист и своеобразный философ». Таким он и предстает в своих письмах к брату Антону. «Твои письма - писал Чехов, - я причисляю к первостатейным произведениям и охраняю их»; «Ты прекрасный стилист, ты остроумен, ты реален, ты художник»; «Твое поздравительное письмо чертовски, анафемски, идольски художественно. Пойми, что если бы ты писал так рассказы, как пишешь письма, то ты давно бы уже был великим, большущим человеком» [22. С.3-4].

Однако судьба Ал.П. Чехова-литератора сложилась как судьба «писаки средней руки». В студенческие годы, а затем, во время службы в таганрогской (1882 - 1884), петербургской (1885) и новороссийской (1885 - 1886) таможнях он пишет рассказы для юмористических журналов; с 1886 года и до конца жизни Ал. Чехов - профессиональный газетчик и беллетрист, штатный сотрудник газеты «Новое время», он редактирует специальные издания «Слепец», «Пожарный», «Вестник Российского общества покровительства животным», пишет ради дополнительного заработка и в другие газеты [34. С.214].

«Возьми на себя труд проследить мою жизнь. Что она дала мне? До 20 лет порка, замки, лавка, прогулка в казенном саду, как именины, как благостыня, ниспосланная откуда-то свыше. Студенческие годы - запуганность, вечный страх III отделения, подавленность, пивные экскурсии, братья Третьяковы и т.д. И, наконец, - естественник, основательно изучивший химию - никому не нужный... Далее - таможенная служба. Но перед ней еще попытка стать на литературную почву в «Зрителе». Обманутые надежды Палогорычей (П.Е. Чехов), беззаконно - живущие, Мося (дочь от первого брака), мои радости, ее смерть, сумасшедшая поездка на Кавказ и слепота. Последнее ты знаешь. Вся жизнь была не для себя. Годы ушли. Теперь я, после долгих скитаний, нащупал наконец, как мошка усами, дорогу и не сойду с нее...» (Письма Ал. Чехова). Занять независимую позицию в «Новом времени» (к чему призывал его А.П. Чехов) он так и не смог [22. С.5-7].

Временами могло казаться, что занять более видное место в литературе Ал. Чехову мешает слава его брата. Литератор А.М. Хирьяков вспоминал: «Меня обидели, - заявил он однажды мне, входя в редакцию (газеты «Сын отечества») - Павленков обидел. Вот, как вам это нравится? - и он протянул только что вышедший тогда карманный энциклопедический словарь Павленкова. Полюбуйтесь. Сперва заметка об Антоне, а потом обо мне. И обо мне начинается так: «Чехов Александр Павлович - брат предыдущего». А, что вы на это скажете? «Брат предыдущего»! Почему это брат предыдущего? Ведь я же старше Антона. Так что я предыдущий? И в литературе я выступил раньше Антона. Опять-таки я предыдущий. Да и, наконец, по алфавиту, по алфавиту-то, ведь Александр раньше Антона должен стоять, так что никак не Антон, а я предыдущий. Свиньи!..».

Все это было сказано очень добродушно, но можно было видеть, что рядом с этим добродушием сквозила и какая-то обида. Он прекрасно сознавал превосходство брата и нисколько не завидовал, а гордился им. Обида была глубже и заключалась в невнимании критики, в отсутствии сколь-нибудь серьезной оценки его, Александра Чехова, дарований. Столько лет работы и нет оценки. Вот что обидно. И ему хотелось хоть искусственным образом добиться этой оценки [34. С.214-216].

Печатается Ал. Чехов также в «Петербургской газете», «Осколках», «Историческом вестнике», «Кавказе», «Смоленском вестнике» и в целом ряде других журналов и газет. Некоторое время был редактором специальных изданий «Слепец», «Пожарный», «Вестник Российского общества покровительства животным». Писал под псевдонимами: Агафопод Единицын, Алоэ, Пан Халявский, с 1886 года - А. Седой.

Чехов - автор множества репортерских заметок, очерков, публицистических и научно - популярных статей невероятно широкого тематического диапазона: от пожарного дела и фотографии до опросов лечения алкоголизма и призрения душевнобольных. В 1897 году вместе с психиатром В.В. Ольдероге Чехов совершил поездку по островам Финского залива в поисках места для изоляционной колонии больных-алкоголиков [3. С.51].

Как писатель сложился в 80-е годы, отразив в своем творчестве «безвременья»: интерес к «малым делам» и повседневным проблемам обычного «среднего человека». Наиболее распространенный мотив в прозе Чехова - невозможность для героя вырваться из «цепей» нелепого, неудачного брака («Цепи», 1895, «Бабья история», 1904), где царит полное взаимопонимание между супругами, чреватое драматическим конфликтом («Раскол», 1904). Произведения Чехова отличает повышенное авторское сочувствие с их прозаическими судьбами и маленькими житейскими драмами («На маяке», 1887, «Птицы бездомные», 1895, «Скатерть», 1904), однако искренний пафос непротивления ударам судьбы, готовности мириться с ними как с неизбежностью далеко не всегда рождается у Чехова из самой плоти произведений и нередко напоминает своеобразную «благостную» тенденциозность, что в свою очередь, находит выражение в примиряющей концовке, обычно малоубедительной и не отвечающей глубине затрагиваемых проблем («Педагогический скандал», 1895, «Средние люди»,1904). В значительной мере эти черты творчества Чехова сказались в большой повести из студенческой жизни «Хорошо жить на свете!» (1904). Известно, что Антон Чехов еще в 1883 году призывал брата «отречься от благоприобретенной субъективности» и неоправданного художнического «благодушия».