Язык как конструктивно-прогностическая структура в гуманитарном познании

Гумбольдт также ставит проблематику существования языка лишь в действии, что тоже перекликается с идеей творческой силы языка. По его словам, язык становится самим собой в тот момент, когда вступает в связь с душою слушающего. Или ещё категоричнее: «в подлинном и действительном смысле под языком можно понимать только всю совокупность актов речевой деятельности». Фактически Гумбольдт утверждает, что язык составляется скорее речью, а не словами и правилами, так как они - «это лишь мертвый продукт научного анализа». И даже речь - это не простая передача этого материала, потому что «слушающий так же, как и говорящий, должен воссоздать его посредством своей внутренней силы». В результате язык понимается как отчасти устойчивый, отчасти текучий, и это создает особое отношение между языком и говорящими. В самостоятельную силу язык превращается за тысячелетия, когда в нём «накапливается запас слов и складывается система правил», то есть происхождение творческого потенциала исключительно кумулятивное, однако возможности проверить, каков был язык без него, в современности уже не существует, как не существовало и многие тысячи лет назад.

Созидающее начало языка направлено, во-первых, на саму природу человека, поскольку он «необходим для развития его духовных сил и формирования мировоззрения», в этом есть главное воздействие языка на человека, обусловленное «его мыслящей и в мышлении творящей силой; эта деятельность имманентна и конструктивна для языка». Во-вторых, более конкретно, язык создаёт каждую отдельную мысль человека, так как он «есть орган, образующий мысль». В этом Гумбольдт находит языковую дихотомию, ведь он, с одной стороны, образует мысль, с другой - выступает для мысли материалом, который начинается «с первичного его элемента - членораздельного звука, который становится членораздельным благодаря приданию ему формы». Иными словами, язык и мышление формируются взаимно и не могут существовать одно без другого, причём язык одновременно является и инструментом, и материалом. В-третьих, язык конструирует культурный мир вокруг человека, являясь, по сути, его первоначалом, так как существует такая древность, в которой «мы не видим на месте культуры ничего, кроме языка, и вместо того чтобы просто сопутствовать духовному развитию, он целиком замещает его». В-четвёртых, деятельная сила языка направлена на себя самого, он бесконечно самосовершенствуется: «чем больше продвинулся язык в формировании своей грамматической структуры, тем, естественно, меньше остается случаев, когда в ней нужно было бы что-то решать заново». Однако вместе с тем эта косность в языке возникающая с его постоянным развитием провоцирует его на создание чего-то нового, выражаясь словами Гумбольдта, на «творческие порывы», каковыми, например, могут считаться метафоры или неологизмы, или шире - литература. И в этом пятый аспект творческой силы языка: его постоянное обновление приводит к тому, что язык начинает порождать нечто, что способно вызывать «восторг и радость». Так, например, «песни, молитвенные формулы, изречения, сказки пробуждают желание выхватить слово из летучего потока диалога», эти слова, в свою очередь, становятся основой литературы.

Таким образом, хронологически гумбольдтовские прогрессивные идеи появились уже на рубеже XVIII-XIX веков. Однако фактически сообщество учёных, так или иначе рассматривающих проблематику взаимодействия языка и реальности, долгое время не обращалось к его идеям.

Тем не менее искания Бодуэна де Куртенэ в отношении языка хотя и не фокусируются на прогностическом потенциале, и не продолжают идеи Гумбольдта, являются ценными для данного исследования. Так, например, он был уверен в том, что язык не замыкался в себе и не был неприкосновенным идолом, а представлял собой орудие и деятельность, а «человек не только имеет право, но это его социальный долг - улучшать свои орудия в соответствии с целью их применения и даже заменять уже существующие орудия». Однако влиять на язык получается не у каждого, сознательно это выходит лишь «у некоторых индивидуумов, но все-таки его последствия сообщаются всему народу». Любопытно, что где Гумбольдт видит выход для обновления языка, Бодуэн де Куртенэ прогнозирует застой, так как язык, не сдерживаемый грамматикой, книгами и прочим, течёт «безыскусно и просто», а язык образованного народа сдерживается, например, стереотипами и клише, которые распространяются литературой.

Говоря о прогностическом потенциале языка, Бодуэн де Куртенэ замечает возможность языка предвосхищать самого себя. Динамическая языковая система имеет в себе не только связи и соотношения элементов в состоянии синхронной неподвижности, но и «слои прошлого и зародыши будущего» - с одной стороны, «налицо пережиточные формы, унаследованные от прошлого и более не соответствующие данной структуре языка в целом», а с другой - есть явления, которые предсказывают будущее состояние данного языка. Такая природа изучаемого предмета, например, делает языковедение отчасти наукой прогнозирования, так как исследовав историю языка, выявив новые стремления и проводя аналогию с другими языками, «оно может предсказать в общем внутреннюю будущность этого данного языка». При этом относительно будущности эти предсказания будут исключительно научными, не пророческими, хотя и не так точны, как в астрономии, но смогут указать «на будущее явление, на будущий факт, не будучи в состоянии определить с точностью отдельные моменты его появления». Кроме того, язык не следует ограничивать, не следует давать ему чётких определений, так как omnis definitio periculosa. Следует стремиться не к реальной дефиниции, а к номинальной и указывающей только на предмет, но не предрешающей a priori всех его свойств и особенностей языка. Иными словами, Бодуэн де Куртенэ терминологически оставляет открытость языка, давая будущим исследователям возможность не опровергать его, а в духе постомодернистской научной традиции брать лишь те элементы, которые подойдут к исследованию.

Язык как нечто пассивное трактовала Женевская лингвистическая школа - «речевая деятельность минус речь». Кроме того, он есть «форма, а не субстанция». Все ошибки терминологии и неточное понимание языка «коренятся в том невольном предположении, что в языке есть какая-то субстанциальность», считает Соссюр. Он прямо утверждает, что языку нельзя приписывать некую самостоятельность, говорить о его «жизни» или о том, что он «делает», «ибо язык не есть некая сущность, имеющая самостоятельное бытие, он существует лишь в говорящих».

Однако, Соссюр предупреждает, что «в этом отношении не следует заходить слишком далеко», так как подчёркивая, что язык находится в говорящих, мы можем поддаться ложному впечатлению, что говорящие имеют над ним некоторую власть. Поскольку «язык можно сравнить с симфонией, реальность которой не зависит от способа ее исполнения», то и говорящих можно сравнить с музыкантами. Если отдельные музыканты будут допускать ошибки, то это симфонию не изменит, но, учитывая конвенциональную трактовку языка Женевской школы, музыканты могут непроизвольно изменить язык, если вдруг все начнут трактовать отдельные элементы по-другому.

В соссюровской концепции языкознания, язык является исключительно пассивным материалом, противопоставленным речи. Язык и речь составляют речевую деятельность человека. Они тесно взаимосвязаны и предполагают друг друга, так как «язык необходим, чтобы речь была понятна и тем самым была эффективна; речь в свою очередь необходима для того, чтобы сложился язык». Исторически факт речи всегда предшествует языку, утверждает Соссюр. Однако в тех культурах, где язык уже сложился, он становится первичен, поскольку существование речи уже невозможно без языка, который по своей сути является коллективной договорённостью. Иными словами, невозможно говорить на своём варианте языка, должен употребляться общественный инвариант. Однако язык без речи существовать может. Так, например, «человек, лишившийся дара речи, сохраняет язык, поскольку он понимает слышимые им языковые знаки». Другой момент, который подтверждает первичность языка в концепции речевой деятельности Соссюра то, что, по его утверждению, «язык - только определенная часть - правда, важнейшая часть - речевой деятельности».

Итак, язык у родоначальника Женевской лингвистической школы, во-первых, является «социальным продуктом, совокупностью необходимых условностей, принятых коллективом». Во-вторых, он неподвластен говорящему, он «внешний по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создавать его, ни изменять». В-третьих, он «представляет собою целостность сам по себе, являясь, таким образом, отправным началом классификации», то есть первичен по отношению к речи.

В соссюровском подходе к языку можно выделить два уровня взаимоотношения между человеком и языком - индивидуальный и коллективный. Вариант индивидуального языка противопоставлен инварианту коллективного. Иначе говоря, язык есть система, «виртуально существующая у каждого в мозгу, точнее сказать, у целой совокупности индивидов, ибо язык не существует полностью ни в одном из них, он существует в полной мере лишь в коллективе». Язык представляется совокупностью отпечатков, чем-то вроде словаря, «экземпляры которого, вполне тождественные, находились бы в пользовании многих лиц». Он никогда не существует вне общества, «ибо язык - это семиологическое явление». Таким образом, он, с одной стороны, имеется у каждого, а с другой - является общим и находится вне воли говорящего.

На индивидуальном уровне язык остаётся готовым продуктом, который пассивно регистрируется говорящим. Отдельный человек «не властен внести даже малейшее изменение в знак, уже принятый определенным языковым коллективом».

На коллективном уровне можно выделить два типа взаимоотношений - сознательный и бессознательный. Под первым понимается целенаправленная деятельность по изменению языка, которая, по мнению Соссюра, невозможна, так как «сам языковой коллектив не имеет власти ни над одним словом; общество принимает язык таким, какой он есть». Всякое общество получило язык в наследство от предыдущих поколений, а значит он «должен быть принят таким, как он есть».

Язык является уникальным механизмом, который продолжает «функционировать, несмотря на повреждения, которые ему наносятся». Он не изменяется ни под целенаправленным воздействием множества, ни под любым воздействием отдельных индивидуумов «не только потому, что он привязан к косной массе коллектива, но и вследствие того, что он существует во времени».

Однако Соссюр не отрицает того, что язык может изменяться в принципе. Речь идёт про «действие времени, сочетающееся с действием социальных сил; вне категории времени языковая реальность неполна, и никакие заключения относительно нее невозможны». Причём это влияние растянуто во времени так, что в каждый отдельно взятый период язык кажется как бы застывшим. Иначе говоря, механизм языка настолько огромен и сложен, что признать существование новой версии того же языка можно только после накопления критической массы изменений. Состояние языка - это «более или менее продолжительный промежуток времени, в течение которого сумма происходящих изменений остается ничтожно малой». С другой стороны, язык «не способен сопротивляться факторам, постоянно меняющим отношения между означаемым и означающим», то есть его взаимосвязь с миром. Поэтому Соссюр подбирает более точный термин для этих изменений - эволюция, «она является неизбежной: нет языка, который был бы от нее свободен».

В рамках темы представляется важным то, что, во-первых, язык родоначальником Женевской школы рассматривается исключительно пассивным, Соссюр ограничивает его понятие до своеобразного «коллективного словаря». Во-вторых, ни отдельный говорящий, ни языковой коллектив не могут ни внести заметные изменения в язык, ни оценить эти изменения здесь и сейчас, так как процесс изменений больше напоминает эволюцию и очевиден только при сравнении одного большого периода с другим. И всё же «обычаи нации отражаются на ее языке, а с другой стороны, в значительной мере именно язык формирует нацию». Разумеется, под нацией понимается особый уклад мышления, что, в рамках настоящей работы, интересует нас больше всего. Как развивалась концепция взаимосвязи языка и мышления у других представителей Женевской лингвистической школы, можно проследить по трудам Альбера Сеше и Шарля Балли.

По мнению Сеше, язык, во-первых, появляется вместе с мышлением и позволяет зафиксировать мысль в ее проявлении. А во-вторых, он «является не только средством, с помощью которого люди общаются друг с другом, но также средством выражения любой логической мысли». Исходя из этих посылок, он утверждает, что «совершенствование разума существ, наделенных языком, тесно взаимосвязано с совершенствованием языка», и, с другой стороны, язык является «той формой, которая оказывает влияние на мысль и придает ей свои очертания». То есть язык - это то, что выражает мышление, и то, что формирует мышление.

Отсутствие уточнений и различных оговорок, к которым прибегает Соссюр при определении взаимосвязи языка и мышления, позволяет утверждать, что концепция Сеше была ближе к современному восприятию языка. Сеше также находит показательным примеры взаимоотношения народа и его языка. Например, язык «содержит сведения о психологических, а иногда и о физиологических характеристиках народа», то есть формируется в процессе взаимоотношения с говорящим и реальностью. Сеше также разделяет концепцию частных вариантов языка, которые образуют общий инвариант, поскольку язык «заключен в сумме частностей своего применения». Однако, он более смело говорит об изменении языка. Так, разум хоть и является пленником языка и может изменять его «лишь постепенно, благодаря соответствующим обстоятельствам», но каких либо иных причин, «кроме связанных с адаптацией к форме мысли», для изменения языка не существует. С другой стороны, Сеше пишет, что всё в языке «определяется средой, в которой он возник, и категорией, к которой он принадлежит». Учитывая то, что мышление, по его мнению, является единственным формирующим язык фактором, чтобы избежать противоречия, можно понимать, что реальность формирует мышление, а оно уже формирует язык.

Итак, в концепции Сеше сходятся следующие утверждения. Во-первых, язык формирует мышление. Во-вторых, мышление и реальность формируют язык. В-третьих, главная отличительная черта его концепции, которая идёт в разрез с Соссюром - язык имеет деятельный характер. По мнению Сеше, он «по определению является действием, или, скорее, последовательностью действий».

Балли также отмечает эволюцию языка, хотя и самую медленную среди всех существующих общественных установлений, и то, что эти изменения вносятся говорящими. Отсюда следует, что язык «прекрасно может отражать коллективное мышление, претерпевшее глубокие изменения с течением времени». Для языка также верно, что он «способен навязать нашему мышлению формы, в подчинении у которых мы будем находиться в течение всей жизни». Если мысль воздействует на язык, то и язык в меру своих возможностей формирует мысль, «мы непрестанно стремимся приспосабливать речь к своим потребностям; но и сама речь заставляет нас подчинять наше мышление общепринятым формам выражения». Другой пример двунаправленного влияния языка и мышления состоит в том, что изменения в языке за определенные промежутки времени, представляют собой результат нового направления мышления, но при этом и языковая система, «получив определенное направление, может развиваться самостоятельно и косвенным путем по-новому формировать коллективное мышление».

По мнению Балли, скорость изменений в языке, по крайней мере в одном из возможных направлений, прямо пропорциональна количеству использующих его людей. Так, «чем больше людей говорят и пишут на данном языке, тем больше этот язык упрощается, освобождается от пут, которые стесняют повседневное и будничное общение». Кроме того, Балли также показывает язык как деятельное начало, это можно понять через его гипостазирование. Балли, например, пишет что «языки конкурируют друг с другом за обладание миром», они борются за жизнь, проникают - так Балли описывает языковые процессы, проходящие при столкновении цивилизаций.

В целом, последователи Соссюра доработали концепцию Женевской лингвистической школы до той точки, в которой разумно было рассуждать о взаимодействии между языком, мышлением и реальностью. Балли и Сеше находят язык гораздо более деятельным и живым, чем их учитель. При этом они проще говорят о сознательном влиянии на язык, Балли, например, признаёт, что в будущем возможно сознательное изменения языка определённой группой лиц. Говорящие активно меняют язык, и это приводит к тому, что «создает впечатление, что языки не являются исключительно „натуральными“ продуктами». Вероятно, такая разница в концепциях близких учёных проистекает из терминологической строгости Соссюра. Там, где он чётко очерчивает язык как некий словарь, который при активном использовании превращается в речь, последователи, по-видимому, ставят знак «равно» между соссюровской «речевой деятельностью» и языком. Подобный терминологический сдвиг позволяет Женевской школе вновь говорить о языке как о деятельном начале.

Оставив на совести Шульца и Любимовой то, что они противопоставляют гипотезу Сепира - Уорфа, одно из главных достижений американского дескриптивизма, самому дескриптивизму, следует кратко рассмотреть идеи данного направления. Простое определение языка у Блумфилда, основоположника дескриптивизма, - это «единственный способ передачи сообщений, которые не поддаются изображению» Блумфилд, Л. Язык. М.: Прогресс, 1968. С. 313.. Однако, говоря про остроумцев и поэтов, Блумфилд не может не отметить творческий характер языка. Именно инновации таких людей могут получать широкое распространение в языке народа или даже народов, опровергая метафору о том, что «язык - это книга увядших метафор», так как, «напротив, поэзия лишь запечатлевает неувядающую красоту языка» Там же. С. 486..

Сепир тоже считает, что язык - это «некая структура, по своей внутренней природе есть форма мысли» Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с англ. / Общ. ред. и вступ. ст. А Л. Кибрика. М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1993. С. 40., или «создание человеческого духа, не что иное, как совершенная форма выражения для всякого подлежащего передаче опыта» Там же. С. 192.. Элементы языка отличаются по сложности, например, если звуки - это необожжённая глина, то значащие элементы - кирпичи, а сам язык - постройка. Несмотря на эту монументальную метафору, язык по Сепиру существует «лишь постольку, поскольку им пользуются, говорят на нем, воспринимают его, пишут на нем и читают» Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с англ. / Общ. ред. и вступ. ст. А Л. Кибрика. М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1993. С. 142., в то же время влияние человека на него обусловлено тем, что все изменения «должны прежде всего проявляться в виде индивидуальных отступлений от речевой нормы» Там же.. Подобная вовлечённость человека в язык даёт возможность называть его не иначе, как «наиболее массовое и наиболее всеохватывающее из известных нам искусств, гигантская и анонимная подсознательная работа многих поколений» Там же. С. 192..

Свойства языка, которые присущи ему по версии Сепира, заключаются, во-первых, с глубокой связью с человеческой культурой, поскольку оба эти явления «непосредственно предопределяются прежде всего фундаментальными факторами племенного сознания и физической среды» Там же. С. 278. и развивались параллельно. Причём речь здесь не только о конкретных словах, которые отражают социально-значимые в конкретной культуре вещи и явления, но также грамматические категории и процессы, которые «сами по себе тоже отражали соответствующие (значимые с точки зрения культуры) типы мысли и деятельности» Там же.. Во-вторых, Сепир кратко отмечает, что подобный симбиоз и взаимная подпитка языка и культуры «не может продолжаться до бесконечности» Там же., вероятно, в силу причин глобализации, мультикультурализма и т.п. Поэтому, в-третьих, исследователь может рассмотреть будущее языка в нём самом. Подобный «уклон» в языке очевиден не всем, однако «изменения, которые должны произойти в языке в ближайшие столетия, в некотором смысле уже предвосхищаются в иных неясных тенденциях настоящего» Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с англ. / Общ. ред. и вступ. ст. А Л. Кибрика. М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1993. С. 143.. В конце концов, когда изменения эти наконец осуществятся, то с позиции будущего они будут выглядеть лишь завершением или продолжением процессов, которые начались до времени настоящего. Таковой, по Сепиру, является прогностический потенциал языка - прогноз самого себя.

Однако у Уорфа мы находим обстоятельное исследование того, что прогностическая сила не заключена в языке, а порой вырывается наружу так, что порой может лишить человека жизни. Сначала следует принять, что человек живёт не только в объективном мире вещей и не только в мире общественной деятельности, но и в мире того языка, который является средством общения для общества Уорф, Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. [Электронный ресурс] // Русский филологический портал: [сайт]. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/whorf-60.htm (дата обращения: 15.05.2017).. Хотя мы зачастую не осознаём первичность именно этого мира, на самом деле «реальный мир» «в значительной мере бессознательно строится на основе языковых норм данной группы» Там же.. Такой язык не только даёт силу науке, философии, с одной стороны, и лозунгам - с другой, но оказывает влияние на различные виды деятельности казуально, «в его постоянно действующих общих законах и в повседневной оценке им тех или иных явлений» Там же..

Возвращаясь к тому, как язык может убивать людей, а также и по-другому влиять на будущее, необходимо кратко пересказать наблюдения Уорфа во время его работы в обществе страхования от огня. Уорф заметил, что многие пожары или взрывы произошли из-за причин сугубо лингвистических. Например, около склада «бензиновых цистерн» люди вели себя с большой осторожностью, чем рядом со складом с названием «пустые бензиновые цистерны» - «недостаточно осторожно, курят и даже бросают окурки» Уорф, Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. [Электронный ресурс] // Русский филологический портал: [сайт]. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/whorf-60.htm (дата обращения: 15.05.2017).. При этом пустые цистерны могут быть более опасны, поскольку в них содержаться легковоспламеняющиеся пары бензина, но люди ориентируются на слово «пустой», «предполагающее отсутствие всякого риска» Там же..

Другой пример состоял в том, что на лесохимическом заводе металлические дистилляторы были изолированы смесью, приготовленной из известняка. И данная смесь никак не была защищена от перегревания или огня, в результате чего однажды пламя достигло смеси, который начал сильно гореть, так как пары уксусной кислоты из дистилляторов частично превратили его в ацетат кальция, который при нагреве образует горючий ацетон. Люди допустили опасную ситуацию потому, что «само название limestone „известняк“ связывалось в их сознании с понятием stone „камень, который не горит“» Там же., резюмирует Уорф.

Подобных примеров можно привести бесконечное количество, но важно то, что они показывают, «как рассмотрение лингвистических формул, обозначающих данную ситуацию, может явиться ключом к объяснению тех или иных поступков людей» Там же. и каким образом анализировать эти формулы и соотносить их с миром, который бессознательно строится на основании языковых норм. Проще говоря, отрицая скрытую мощь языка, конструирующего будущее, человек реально подвергает себя опасности, не говоря о других менее драматических ситуациях, так как считает, что «язык лучше, чем это на самом деле имеет место, отражает действительность» Там же.. Кроме того, приведённые примеры не ограничиваются отдельными словами и оборотами, но более сильное влияние на поведение людей «могут оказывать разнообразные типы грамматических категорий, таких как категория числа, рода, классификация по одушевленности, неодушевленности и т.п., а также времена, залоги и другие формы глагола» Уорф, Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. [Электронный ресурс] // Русский филологический портал: [сайт]. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/whorf-60.htm (дата обращения: 15.05.2017). и другие грамматические и иные категории языка.

Пражский лингвистический кружок в лице своего основателя Виллема Матезиуса рассматривал язык «как по сути сложное, неизмеримое и увеличивающееся с каждым днём собрание явлений, которое не сможет никто оценить по достоинству (do full justice)» Toman, J. The Magic of a Common Language: Jakobson, Mathesius, Trubetzkoy, and the Prague Linguistic Circle Current Studies. Cambridge: MIT Press, 1995. P. 83.. С другой стороны, это было даже на руку участникам кружка, так как их союз был нечётким, и вряд ли можно говорить об абсолютной комплиментарности их идей. В то время как Карцевский считает, что речь - это «способность выражать свои мысли и чувства, а язык есть способ выражения их, способ использования дара речи» Карцевский, С. И. Из лингвистического наследия / Сост., вступ. ст. и коммент. И. И. Фужерон. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 105. или же, по-другому, «средство самовысказывания и взаимопонимания» Там же. С. 48., Трубецкой обращает внимание на языка как фактор формирования души человека и национальной культуры, замечая, что существование разных языков в мире помогает сдерживать «стремления к интернациональной, общечеловеческой цивилизации» Трубецкой, Н.С. История. Культура. Язык. / Сост. В. М. Живова; Общ. ред. В. М. Живова; Вступ. ст. Н. И. Толстого, Л. Н. Гумилева. М.: Издательская группа «Прогресс», 1995. С. 332., которые богопротивны и греховны, что было доказано Вавилонской башней.

Якобсон, один из плодотворнейших творческих периодов которого приходился как раз на годы, проведённые с Пражским лингвистическим кружком, обращает внимание на то, что «язык является средством не только интерперсональной, но и интраперсональной коммуникации» Якобсон, Р. О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. С. 320.. Он «формирует, программирует и завершает наше высказывание» Там же. и в общем виде управляет нашим поведением и мыслями. Язык выражается в речи, которая не только связывает собеседников в пространстве, но и «захватывает и временные аспекты языковой коммуникации, связывая воедино прошлое, настоящее и будущее одного человека» Там же..

Выделенные Якобсоном свойства языка говорят о его глубокой связи с реальностью. Во-первых, будучи произведением человека, язык, как и прочие явления и институты социальной жизни, отличается целенаправленностью Там же. С. 401.. Во-вторых, язык как явление един в своём разнообразии, поскольку существует одновременно во множестве национальных вариантах, и «лингвисты усматривают в неограниченной вариативности идиолектов и бесконечном разнообразии вербальных сообщений творческую силу языка» Там же. С. 396.. В-третьих, язык может работать в поэтических целях, и «существо этой функции состоит в выдвижении как раз трансформаций на передний план» Там же. С. 318.. Творческая мощь языка проявляется через использование в речи лексических и грамматических вторичных значений, тропов и риторических фигур. Однако язык служит не только эстетическим целям поэтому, в-четвёртых, подобная творческая сила, «разнообразие и широта метафорических переносов значений, а также возможность бесчисленных перифразировок» Там же. С. 373. обусловливают творческую силу языка не только в поэзии, но и в науке. Якобсон подчёркивает роль обычного языка при рождении новых идей науки: немецкое Gestalt стимулирует формирование нового направления в психологии, фигуральные термины «поле» или «поток» накладывают существенный отпечаток на физику и т.п. Всё это говорит о безусловном творческом потенциале языка, и «на повестке дня стоит рассмотрение временной, программирующей роли языка как моста, перекинутого от прошлого к будущему» Якобсон, Р. О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. С. 395..

Итак, внимательно рассмотрев предложенные Шульцем и Любимовой подходы к языку, появившиеся в период между творческой активностью Гумбольдта и второй половиной XX в., можно прийти к выводу, что далеко не все рассматривали язык как нечто внеположенное реальности. Напротив, некоторые мыслители выдвигают новаторские идеи языка как инструмента прогнозирования или же просто фактора, который напрямую или опосредованно влияет на будущее. Чтобы завершить историческую реконструкцию взглядов на язык в аспекте предсказания будущего в данный период, необходимо также обратиться к автору, в мысли которого идеи Гумбольдта отразились непосредственно - к Хайдеггеру.

Основоположник немецкого экзистенциализма представлял речь поэта как подхватывание намеков богов, то есть «некое получение и в то же время новая отдача, потому что поэт уже в „первом знаке“ видит также и законченное и дерзновенно вставляет это увиденное в свое слово, чтобы предсказать Еще-не-исполненное (noch-nicht-Erfiillte)» Хайдеггер М. Гельдерлин и сущность поэзии / М. Хайдеггер // Логос. Философско-литературный журнал. Вып. 1. М.: Издательство Института Гайдара. 1991. С. 45..

В работе «Бытие и время» Хайдеггер определяет язык как один из структурных моментов Insein («бытия-в») наравне с настроением и пониманием. Язык он понимает «не в инструментальной функции передачи информации, но в качестве внутреннего момента самого бытия» Борисов Е. Хайдеггер Мартин / Евгений Борисов // Современная западная философия. Энциклопедический словарь / под ред. О. Хеффе, В.С. Малахова, В.П. Филатова при участии Т.А. Дмитриева. Ин-т философии. М.: Культурная революция. 2009. С. 351.. Позднее Хайдеггер, перейдя «от экзистенциально-онтологической философии к „бытийно-историческому мышлению“» Там же., обратился к великой поэзии и её языку.

Философия языка Хайдеггера пользуется результатами различных исследований, начиная от Аристотеля и заканчивая трактатом «О различии в строении человеческого языка и его влиянии на духовное развитие человеческого рода», который он признаёт поворотной точкой в лингвистике XIX века. Он адаптирует идеи Гумбольдта о языке как об активном начале, частично соглашается с восприятием языка как мировоззрения.

Считается, что философию языка Хайдеггера невозможно рассматривать отвлеченно от его онтологии, так как «теория языка Хайдеггера основывается на его теории о бытии, которую он вывел из античного миропонимания» Лобанова Н.И. Язык и бытие в философии М. Хайдеггера [Электронный ресурс] / Н.И. Лобанова // Кубанское отделение Российского философского общества: [сайт]. URL: http://philosophy.pbkroo.ru/node/74 (дата обращения: 10.11.2014).. По сути дела, Хайдеггер воспользовался тезисом Протагора о человеке как о мере всех вещей, анализируя основные типы отношений между человеком и миром. Человек, с его точки зрения, может занимать различные позиции по отношению к сущему - быть пассивным или активным субъектом. Он полагал, что видеть бытие в настроении Gelassenheit (буквально - «спокойствие, хладнокровие») значит видеть истинный бытийный смысл. Он утверждает, что смысл бытия раскрывается в художественных текстах, особенно, в поэтических. В связи с этим, мышление понимается Хайдеггером как родственное поэзии, так как также раскрывает сущность бытия.

Другим способом отношения к бытию, по мнению Хайдеггера, является Gestell («постав») - отношение активного субъекта, которое он называет «наступательным „подходом“ к покорению мира и мировому господству» Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления / М. Хайдеггер. Пер. с нем. М.: Республика. 1993. С. 133.. Gestell - это другая полярность отношения к миру, в «поставе» человек использует сущее, не считаясь с бытием. В бытийно-исторической перспективе Хайдеггер предполагает, что Gelassenheit и Gestell должны мыслиться в единстве, так как «человек задает меру сущему сам от себя и по себе, определяя, что вправе считаться сущим» Там же.. Поэтому человек познает мир постольку, поскольку мир этот открыт ему изначально. Это и есть то, что Хайдеггер назовет «непотаенностью сущего», в рамках которой человек раскрывает бытие, созерцая мир через язык.

Особенно ярко, с точки зрения Хайдеггера, бытие проявляет себя в языках индоевропейской семьи, в глаголах-связках присущих им. Однако, «любое слово как слово есть слово бытия» Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления / М. Хайдеггер. Пер. с нем. М.: Республика. 1993. С. 174., что соотносится с платоновской мыслью о том, что слова выражают сущность вещей. В результате этого, Хайдеггер приходит к своему знаменитому тезису о том, что «язык есть дом бытия» Там же. С.192., а человек, обитая в жилище языка, имеет возможность войти в бытие через язык, так как мысль содержит в себе то, что бытие высказывает в своей «непотаенности». Поэтому мысль понимается Хайдеггером как действующая сила, объединяющая мыслящее «Я» и сущее. Эта связь заложена в самих его текстах, стиле написания, авторских неологизмах, в введении в научный оборот диалектизмов - таким образом с помощью языка Хайдеггер пытался понять бытие.

Резюмируя вышеизложенные взгляды, следует перечислить свойства языка, которые были приписаны ему философской мыслью к середине XX века. Во-первых, можно с уверенностью сказать, что оппозиция конструктивизм - натурализм в философии языка к этому времени перестала иметь место, большинство философов так или иначе признавали и влияние реальности на язык, и обратную взаимосвязь, и прогностический потенциал языка, тем самым их взгляды вполне согласовывались с конструктивным реализмом. Во-вторых, прогностический потенциал языка признавался как минимум в том смысле, что грядущие языковые изменения можно предсказать в настоящем моменте. Тем не менее ряд учёных, среди которых Уорф, Якобсон, Хайдеггер, рассматривали явление прогноза и конструирования будущего в языке увереннее, не ограничиваясь языковой реальностью. Приведённые ими аргументы не дают повода сомневаться в том, что язык влияет на действительность и что необходимы дальнейшие исследования в данной области. В-третьих, воздействие языка на реальность возможно только непосредственно в момент коммуникации. Проще говоря, чтобы язык повлиял на что-то или чтобы он стал поводом для предсказания чего-либо, необходима коммуникация как минимум между двумя субъектами. В основном исследователи склоняются к тексту как языковому продукту, и на это есть причины. Текст может достигать гораздо большее количество субъектов коммуникации, чем речь, за счёт того, что он может преодолевать время, языковые различия и расстояние более эффективно, а также легко поддаётся копированию и дистрибуции.

Однако остаётся и ряд нерешённых вопросов. Во-первых, где именно в языке сосредоточена его предсказательная сила? Есть ли конкретные части речи, грамматические явления или, шире, части текста, которые заключают в себе этот потенциал? Во-вторых, какие именно тексты и при каких обстоятельствах будут предсказывать или влиять на будущее? В основном, если речь заходит о прогнозировании, упоминаются художественные тексты вообще и поэзия в частности, но может ли быть использован подобный подход и для научных текстов? В-третьих, как именно работает эта предсказательная сила? Как она образуется в тексте и как реализуется? В-четвёртых, если мы будем знать ответы на эти вопросы, то можем ли мы использовать этот потенциал в своих целях?

Итак, имея в виду достигнутые результаты и поставленные вопросы, следует приступить к анализу философии второй половины XX века и современности, поскольку именно в это время взаимодействие языка и реальности уже не ставилось под сомнение, прогностический потенциал изучается более предметно и делаются попытки ответить на перечисленные вопросы.

ГЛАВА II. КОНСТРУКТИВНО-ПРОГНОСТИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКА

§1. Прогностическая сила языка на уровне предложения и текста

Рассматривать феномен языка в его функции опережения реальности следует на основе текста, так как он представляет собой оптимальную модель «для подобного мыслительного эксперимента: если развить образное определение У. Эко, язык (la Langue) - это шведская стенка, упражняется на ней речь (la Parole), реализуя свое умение через текст (le Texte)» Шульц, В.Л., Любимова, Т.М. Слова как «кванторы будущего» // Вопросы философии. 2013. №8. С. 74.. Эко склоняется к текстам художественным, чтобы показать его предсказывающий характер. По его мысли, читатель - это этап самого порождения текста. Например, прогностический характер художественного текста проявляется в том, что читатель, по утверждению Эко, читая произведение, всякий раз силится отгадать, что произойдёт дальше, опираясь на уже известный текст Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум. 2007. С. 366.. Однако, это скорее признак того, что удачный текст всегда возбуждает любопытство читателя, но, в конце концов, он таким образом ничего не предсказывает, кроме собственного финала.

Пример взаимодействия текста и читателя мы можем найти в его книге «Отсутствующая структура. Введение в семиологию», где Эко показывает, как процесс дешифровки сообщения на стороне читателя может кардинально изменить смысл и привести не к тому коммуникативному результату, что задумывал автор. Оперативистская семиология дает модель смыслопорождающего механизма, которая предполагает, что в миг достижения адресата сообщение готово «к работе некоего означивающего аппарата, на который еще не пал свет избираемых мною, чтобы высветить его, кодов» Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум. 2007. С. 302.. Сложность здесь в том, что отправление и дешифровка осуществляется не всегда одним и тем же способом. Эко приводит фразу “I Vitelli dei romani sono belli”, которая на латыни значит: «Ступай, Вителлий, на воинственный глас римского бога», а на итальянском - «Телята, которых разводили римляне, хороши собой» Эко, У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию / Перев. с итал. В. Г. Резник и А. Г. Погоняйло. СПб.: Симпозиум. 2006. С. 88..

Однако есть и более прямой способ воздействия на реальность. Эко предлагает модель прогноза или конструирования, которая работает довольно просто и сводится к тому, что если описать комбинацию неких свойств с помощью моделей и метафор, то позже они могут обрести «плоть и кровь». Например, наблюдая за полётом птиц, Леонардо да Винчи мог создать в своём воображении сочетание свойств «тяжелее воздуха», «с машущими крыльями», «соответствующий некой органической форме». Используя это сочетание, он мог «дать описание летательного аппарата и постулировать такой мир, в котором подобный аппарат можно было бы реально сконструировать» Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум. 2007. С. 407., чем подтолкнул бы воображение будущих конструкторов к изобретению подобных аппаратов. Или реальный пример из художественной литературы: в романе «Чудеса двухтысячного года» Эмилио Сальгари изображает металлических слонов, которые всасывают мусор на улицах хоботом. Так Сальгари предлагает прототип пылесоса, предлагая сочетание свойств: «нечто трубовидное и всасывающее с неким „брюхом“ или контейнером» Там же. С. 408..

К этим чисто гипотетическим примерам Эко можно добавить и вполне реальные случаи, когда художественная литература вдохновляла изобретателей. Например, известно, что роман Жюля Верна «Двадцать тысяч льё под водой» способствовал тому, чтобы предложили одну из ранних моделей подводной лодки. Другой роман Верна послужил прототипом вертолёта. Проще говоря, случаи, когда книга изображает и называет что-то, что потом осуществляется в действительности, имеют быть, и «заслуживают внимания и те, кто утверждает, что литература иногда может выполнять функцию пророческую» Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум. 2007. С. 408-409..

Следует иметь в виду, что описание и постулирование - разные явления, хотя и не всегда чётко разграничены. Например, да Винчи хотя бы и примерно, но описывал летательные аппараты. А Роджер Бэкон, который тоже утверждал возможность существования летающих машин, лишь постулировал это, не предлагая никаких шагов по реализации своей идеи Там же. С. 409-410.. Разумеется, чтобы идея текста реализовалась в действительности, следует максимально облегчить её исполнение, поэтому тексты с детальными описаниями процессов, изобретений и т.п. имеют больше шансов на то, что они сбудутся, чем ни к чему не обязывающее постулирование.

Также стоит отметить и то, что некоторые тексты сами собой предполагают наличие предсказаний в силу литературной традиции: «естественно, что лирическая поэзия полна предсказаний, а научно-фантастический роман обращен к конструктам будущего» Шульц, В.Л., Любимова, Т.М. Слова как «кванторы будущего» // Вопросы философии. 2013. №8. С. 76.. Однако вряд ли стоит считать, что авторская интенция в этих случаях в первую очередь направлена на прогнозирование, а не на создание художественной ценности. Можно в духе постмодернистской мысли отмечать «смерть автора», имея в виду, что воля создателя неважна, когда любой текст находит отражение в реальности, однако перед нами стоит задача дать настолько детальное и точное описание процессов взаимосвязи языка и будущего, насколько это возможно. В данном же случае пришлось бы признать, что никакие связи проследить невозможно, а значит исследуемый предмет не имеет смысла.

Возвращаясь к художественному тексту в роли предсказателя, следует отметить и ещё одну его особенность. Художественные тексты «состоят из различных структурных уровней и аккумулируют все те проблемы, которые возникают при изучении множества других типов текстов - диалогических, описательных, дискурсивных и т.д.» Шульц, В.Л., Любимова, Т.М. Слова как «кванторы будущего» // Вопросы философии. 2013. №8. С. 76., что опять же затрудняет задачу прояснить взаимосвязи языка и будущего.

Следует резюмировать, что реальные художественные тексты не вполне пригодны как материал для изучения данной проблематики, поскольку, во-первых, не все они имеют своей целью что-то прогнозировать. Во-вторых, тексты изобилуют лишней информацией - вымышленными диалогами, сюжетными линиями и т.п., что не имеет отношения к действительности. И в-третьих, в художественных текстах нечасто можно встретить описания конкретных идей, процессов, изобретений, которые можно было бы претворить в жизнь, чаще писатели ограничиваются постулированием, но не вдаются в подробности.

Шульц и Любимова находят выход в том, чтобы, во-первых, отказаться от использования реальных художественных текстов и перейти к чистому теоретизированию, используя идеальный текст, то есть по сути вымышленную модель. Во-вторых, они предлагают спуститься с текстового уровня на уровень отдельного предложения, ссылаясь на Барта, который утверждает, что «лингвистический анализ ограничивается пределами изолированного предложения; предложение - вот та максимальная единица, которой лингвистика считает себя вправе заниматься» Барт, Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. С. 199.. В результате учёные резюмируют, что якобы закономерности, «выявленные на уровне предложения, обнаруживаются в художественном тексте в целом».

Вслед за ними следует обратить внимание на «неприкосновенный синтаксический каркас: субъект и предикат» Шульц, В.Л., Любимова, Т.М. Слова как «кванторы будущего» // Вопросы философии. 2013. №8. С. 77.. Действительно, с лингвистической точки зрения эти две основы предложения кажутся самой естественной отправной точкой для того, чтобы выяснить, где сконцентрированы опережающие смыслы. Шульц и Любимова предлагают рассмотреть их в последовательности, соответствующей прямому порядку слов в предложении в индоевропейских языках.

Субъект, по идее Шульц и Любимовой, можно рассматривать как имя. А оно видится Лосеву средоточием «всяких физиологических, психических, феноменологических, логических, диалектических, онтологических сфер бытия» Лосев, А. Ф. Бытие -- имя -- космос / Сост. и ред. А. А. Taxо-Годи. М.: Мысль. 1993. С. 628.. Выделяют три ипостаси сказанного Лосевым об имени: магия, мистика и энергия. Магия имени состоит в том, что «имя предмета есть цельный организм его жизни в иной жизни, когда последняя общается с жизнью этого предмета и стремится перевоплотиться в нее и стать ею» Там же. С. 642.. Мистика имени - это тайна, которая заключена в том, что имя предстает как «орудие общения с предметами и арена интимной и сознательной встречи с их внутренней жизнью» Там же.. Энергия имени состоит в том, что имя заключает в себе сущность - «сущность явлена в имени как энергема имени, как смысловая изваянность выражения» Лосев, А. Ф. Бытие -- имя -- космос / Сост. и ред. А. А. Taxо-Годи. М.: Мысль. 1993. С. 654.. Находя выражение в трёх данных ипостасях, имя «становится живым существом, действующим, говорящим, проявляющим себя вовне» Там же. С. 691., что Лосев называет «демиургийным моментом имени, ибо в нем залог и основа всех возможных творческих актов мысли, воли и чувства триадной сущности» Там же..

В общем, хотя Лосев и сам отмечает, что такие термины, как «магия», не вполне удачны, его патетичное восприятия языка (слова) не вполне проясняет, где скрыт его прогностический потенциал. Слово у Лосева - «единственная сила там, где, казалось бы, уже нет никаких надежд на новую жизнь» Там же. С. 627., или «могучий деятель мысли и жизни» Там же., который «поднимает умы и сердца, исцеляя их от спячки и тьмы» Там же., «двигает народными массами» Там же. и т.п. Ясно, что в нём есть нечто, «гораздо больше, чем магия, гораздо сильнее, глубже и интереснее, чем какая-то там суеверная и слабенькая „магия“, как она представляется выжившим из ума интеллигентам-позитивистам» Там же.. Нечто, что пробуждает «в рабах творческую волю, у невежд - светлое сознание, у варвара - теплоту и глубину чувства» Там же.. Однако, что это конкретно - неясно. Шульц и Любимова приходят к выводу, что демиургическая энергия имени устремляется, по мысли Лосева, в прошлое, поэтому «имя во всей своей энергии не является идеальной формой как „квантор будущего“, как конструкт будущих смыслов» Шульц, В.Л., Любимова, Т.М. Слова как «кванторы будущего» // Вопросы философии. 2013. №8. С. 77..

Другим теоретиком, рассматривавшим имя в контексте прогностической функции языка, выступает Барт, который считал, что язык открыт для взаимодействия с реальностью и направляет творческую силу самой своей структурой, поскольку он - «это площадка, заранее подготовленная для действия, ограничение и одновременно открытие диапазона возможностей» Барт, Р. Нулевая степень письма // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г.К. Косикова. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. С. 53-54.. Прогнозировать будущее можно примерно так же, как проводить дистрибутивный анализ текста: например, «покупка револьвера имеет в качестве коррелята момент, когда из него выстрелят» Барт, Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. С. 205..

Говоря об имени, Барт замечает кумулятивную природу наслоения значений в языке. Например, в современной поэзии под каждым словом «залегают своего рода геологические пласты экзистенциальности, целиком содержащие все нерасторжимое богатство Имени». В противовес этому, в классической поэзии под каждым словом имеются лишь выборочные значения. Каждое такое слово «чревато всеми своими прошлыми и будущими конкретизациями», оно есть неожиданность, «ящик Пандоры, из которого выскальзывают все потенциальные возможности языка». Современному тексту свойственна двунаправленность: «письмо стремится к разрыву с прошлым и в то же время жаждет пришествия будущего», оно одновременно воплощает в себе все те смыслы, которые скопились в нём исторически, а с другой стороны содержит в себе всё, чтобы эту историю отринуть.

В общем, аргументов за то, чтобы считать имя средоточием прогностической силы языка не так много. Лосев считает имя заложником прошлого, таящим в себе магию, у Барта же имя более активно и стремится вырваться из прошлого в настоящее и, так сказать, подготавливает площадку для будущих возможностей своими смыслами, но само в этом будущем не участвует.

С другой стороны, остаётся предикат, который Шульц и Любимова считают возможным приравнять к глаголу. Вероятно, само то, что глагол, как правило, означает какое-либо действие, обусловливает его философское осмысление. Так Гумбольдт считал, что между глаголом и другими словами существует различие в том смысле, что все остальные «подобны мертвому материалу […] и лишь глагол является связующим звеном, содержащим в себе и распространяющим жизнь». Гумбольдт продолжает, что глагол есть «нерв самого языка; заложенная в нем синтетическая сила дает возможность проникнуть во все внутренние тенденции формирования языка», а не оставаться на поверхностном уровне.

Основоположник прагматизма Пирс отмечал три модуса сущего: как положительная качественная возможность, как действительный факт и как закон, способный управлять фактами в будущем. По Пирсу, прошлое может влиять на будущее и знать его «в той мере, в какой способно вообразить процесс, посредством которого будущее будет подвержено влиянию». Этот третий модус сущего заключается в том, что человек не проводит «и пяти минут своего бодрствующего существования без того, чтобы не сделать своего рода предсказание. И в большинстве случаев такие предсказания реализовываются в некотором событии».