Язык как конструктивно-прогностическая структура в гуманитарном познании

При этом Пирс замечал, что логики стараются представить мышление исключительно с помощью существительных. Он даже предпринял поиски языка, который был бы максимально похож на подобную систему, и единственным таким языком оказался баскский, в котором есть лишь несколько глаголов, а остальные слова понимаются как существительные. И если принять языковую оппозицию имя - глагол, выведенную Любимовой и Шульцем, то выходит, что язык отличается от понятия мышления в логике именно наличием глаголов.

Как справедливо замечает Эко, Пирс считает имена овеществлёнными глаголами. Например, Пирс говорит о камне, что он твёрдый. Но фактически понятие «твёрдый камень» заключает в себе все те действия, которые можно сделать над этим объектом, чтобы проверить это свойство. Другой аргумент - определение лития из учебника, которое представляет собой инструкцию, что нужно сделать с теми или иными химическими веществами, чтобы получить чувственный опыт, говорящий о значении слова «литий». Короче говоря, Пирс считает, что дать определение - это описать действия, которые требуется совершить, чтобы получить чувственный опыт, который соотносится с тем или иным словом.

Так Шульц и Любимова приходят к выводу, что прогностическая сила языка сконцентрирована в предикате, сказуемом, глаголе, после чего они развивают дальше свою гипотезу. Однако здесь нельзя не остановиться и не отметить, что в предложенной классификации присутствует грубая подмена понятий, так как предикат не есть глагол точно так же, как и субъект не есть имя, существительное. Проще говоря, глагол может выступать в роли предиката в предложении, но также он может быть и субъектом, и дополнением, и т.п. В свою очередь и существительное не обязательно исполняет функцию субъекта или подлежащего, но довольно часто является объектом или дополнением, а может принимать на себя и функцию предиката, сказуемого. Например, в предложении «этот медведь - философ» слово «философ» является сказуемым, но не является глаголом. А в предложении «понимать значит внятно излагать» слово «понимать» является подлежащим, но не именем.

Классическая лингвистическая теория трактует предикат как центральную часть предложения, вокруг которой выстраиваются актанты. В число актантов, в том числе, включают и субъекта под названием «агентив». Короче говоря, данный терминологический сдвиг в этом контексте видится ошибочным, в следствии чего необходимо начать поиски того, где содержится прогностический потенциал языка заново.

Тем не менее, идеи Шульца и Любимовой верны в том смысле, что необходимо начинать поиск с того, что может присутствовать как на уровне предложения, так и на уровне всего текста. И если предикат и субъект - функции вполне конкретные, существующие лишь в рамках предложения, то можно обратиться к понятиям темы и ремы, которые с успехом применяются как в логике и философии, так и в лингвистике.

Эти термины лингвистики относятся к так называемому актуальному членению предложения, что есть «членение предложения в контексте на исходную часть сообщения - тему (данное) и на то, что утверждается о ней - рему (новое)». Также некоторые выделяют третью часть - связующий член, который, как правило, представляет временные или модальные показатели (глаголы «был», «будет», «должен» и т.п.). При этом рема является смысловым центром предложения, оно может существовать без темы (так называемые тетические или коммуникативно нерасчлененные предложения), но не без ремы. Как было сказано, тема и рема чаще всего совпадают с данным и новым соответственно, при этом данное - это та часть предложения, которая «передает информацию, активизированную, по мнению говорящего, в сознании адресата в момент речи».

Прямой порядок следования тема - рема он называется прогрессивным. Такой порядок обычно совпадает с прямым порядком слов в языках индоевропейской семьи и многих других языках, и обычно субъект является темой, а предикат или его актанты, следующие за ним, являются ремой. Кроме того, одна из концепций толкования тема-рематических связей рассматривает актуальное членение предложение как соответствующее структуре логического суждения. Эта идея получила развитие в теории о логико-грамматическом членении предложения В.З. Панфилова, в которой он говорил о «выражении различными синтаксическими средствами языка (не именно членами предложения) логических субъекта (темы) и предиката (ремы)».

Коль скоро в лингвистике и философии уже есть термины тема и рема, которые достаточно изучены и в целом понятны в контексте лингвистики, то следует использовать в исследовании прогностической функции языка именно их. Тем более, что с точки зрения логики тема есть субъект, а рема - предикат, что удобно терминологически и по большей части соотносится с изложенным выше классическим пониманием этих терминов лингвистикой. Наконец, коль скоро тема заключает в себе известную информацию, а рема - новую, то кажется вполне логичным сопоставить из с прошлым и будущим соответственно.

Однако, до сих пор речь шла о прогностическом потенциале языка на уровне предложения. С этого же момента необходимо обосновать, как можно применить термины на уровне текста.

Прежде всего, стоит отметить, что далеко не любой текст целиком можно расчленить на тему и рему. Возвращаясь к художественным текстам, стоит заметить, что они состоят из новой информации практически целиком. Такой текст, так сказать, целиком являются ремой, или, выражаясь приведённой выше терминологией, весь он - тетический. Исключения могут составлять, например, исторические романы или произведения, являющиеся продолжением других текстов.

В этот момент стоит решить, что рассматривать прогностическую силу языка лучше всего на научных текстах, поскольку они обладают рядом свойств, пунктирно отмеченных ранее. Во-первых, в отличие от художественного текста, любой научный текст имеет своей целью изменить что-либо в действительности. Иначе говоря, первичная цель научного текста - не доставить эстетическое удовлетворение, не возбудить чьё-либо любопытство, а решить какую-либо проблему. Поэтому у любого научного текста всегда есть тема и рема. Он не может быть тетическим, поскольку, если он не озвучивает проблематику, не показывает, что уже было достигнуто для решения данной проблемы, не опирается на результаты предыдущих исследований, такой текст не может считаться научным. Во-вторых, в научном тексте нет ничего лишнего в том смысле, что в нём нет обильного описательного языка, диалогов и всего того, что никак не относится к прогностической функции. Научный текст имеет достаточно строгие правила и жёсткую структуру, что как раз позволяет говорить о научном тексте вообще. Говорить об идеальном художественном тексте с этой точки зрения вряд ли возможно, поскольку все они уникальны и по структуре, и по языку, и т.д. В-третьих, наконец, философии языка, будучи частью философии науки, пристало обращаться именно к научным текстам в первую очередь и решать их проблемы.

Вот, например, как подобный подход может быть применён к науке семантике. Исторически протекающая языковая деятельность занимается освоением мира языковыми средствами и «по крайней мере частично строится из аналогов высказываний, расчленяющихся на субъектную и предикатную части». В итоге язык может быть представлен, как текст, пишущийся историей, хранящий в себе множество «метаязыковых суждений, предписаний и корректировок, отражающих бесчисленные акты познания, оценки и интерпретации реалий мира и языка». Однако, чтобы такой текст можно было исследовать, его нужно подвергнуть процедуре сжатия, «при котором семантически тождественные или близкие элементы текста сводятся к своему обобщенному репрезентанту, в результате чего количественная сторона текста может сократиться на много порядков, в то время как его основная структура сохраняете и предстает в более наглядном виде». По итогам такой процедуры можно увидеть, что получившийся текст можно расчленить на субъекты и предикаты, что характерно не только «для отдельных словообразовательных суждений; аналог субъектно-предикатной (тема-рематической) организации обнаруживается и в совокупном „тексте“ исторического развития языковой семантики».

Резюмируя параграф, стоит подчеркнуть, что в отечественной философской мысли тема прогностической функции языка введена в научное поле, и уже существует как минимум одна гипотеза касательно того, в какой части языка сконцентрирован его прогностический потенциал. Шульц и Любимова решают, что потенциал этот сконцентрировал в глаголе или, как они его называют, предикате или сказуемом. Однако, с точки зрения лингвистики это терминологически неверно, поэтому нельзя рассматривать то того, что глагол является «нервом языка», как доказательство прогностической силы предиката.

Другое решение лежит в плоскости актуального членения предложения. Тема и рема терминологически соответствуют субъекту и предикату с точки зрения логики, а в большинстве случаев и с точки зрения лингвистики: рему зачастую можно приравнять к предикату и одному или нескольким актантам. Тема - это то, что уже известно в данном тексте, а рема - это новая информация, ради которой и происходит коммуникация. И если вопрос состоит в том, где в языке сосредоточен прогностический потенциал, то тема может быть наиболее логичным ответом, поскольку это та известная информация, из которой при определённых условиях мы можем вывести новую, т.е. спрогнозировать что-либо на уровне предложения.

Однако, тема и рема вполне могут быть применены и на другом уровне языка, на текстуальном. Здесь встаёт вопрос о том, какие тексты стоит рассматривать ради выявления прогностического потенциала. Как выясняется, художественные тексты не вполне подходят для этой задачи по ряду причин. Они не имеют основной целью прогнозирование или конструирование будущего, а значит то воздействие, которое они оказывают, по большей части случайное и лежит на совести интерпретатора, а не автора.

Поэтому в рамках данного исследования предлагается сфокусироваться на научных текстах, так как они имеют особую структуру, которую можно свести к теме и реме: экспозиция проблемы и историография прокладывает дорогу для новых научных выводов и интерпретаций. В частности, следует рассмотреть гуманитарные науки, поскольку само гуманитарное познание также в основном изучает те или иные тексты - будь то история, лингвистика, литературоведение, социология или любая другая гуманитарная наука. В этом смысле тексты гуманитарных наук представляются наиболее подходящими для языкового исследования.

§2. Обоснование прогностического потенциала научного текста в гуманитарном познании

До этого момента в данном исследовании не было дано определение реальности, между тем само это слово, равно как и «действительность», использовалось постоянно. Поэтому перед тем как перейти непосредственно к анализу предсказания реальности научными текстами, представляется целесообразным определиться с терминологией. Причём, если в дальнейшем данная работа опирается на труды Лотмана и его ученика Руднева, то и определение реальности логично было бы позаимствовать у одного из них.

Стоит начать с того, что реальность противопоставляется вымыслу или фантазии, и «для многих людей именно такое понимание этого противопоставления будет наиболее фундаментальным». Простое понимание реальности даётся у позднего Мура, формулировавшего, что «он знает, что это его рука». Ещё более упрощённое понимание дают Витгенштейн и Малкольм, заявляя, «что слово знать тут лишнее, так как сомневаться по поводу руки вообще бессмысленно». И несмотря на то, что человек может быть обучен такому языку, в котором нет определения руки, «мы будем ориентироваться на людей, которые понимают, что такое рука». Выражаясь научным языком, в первом приближении следует рассматривать реальность, подразумевая «в качестве фундаментальных своих основ ее материальность и независимость от сознания».

Здесь, однако, необходимо привести два критических замечания, касательно этих двух свойств реальности. Во-первых, до определённой степени реальность всё-таки зависит от сознания в том смысле, что если все люди на земле пропадут, то «не останется языка, а останутся предметы, - не названные, потерявшие свое значение: природа, камни (вернее, то, что ранее так называли), - то все же в этом случае говорить, осталось что-то или не осталось, бессмысленно». В этом смысле можно предположить: если «гаснет последнее человеческое сознание, то одновременно пропадают и камни, и трава, и солнце, и звезды». Это, по мнению Руднева, не противоречит физике, которая доказала, что «реальность, если говорить о микромире, фундаментально зависит от того, кто ее наблюдает».

Возвращаясь к вымыслу, можно заметить, что и он зависит от человеческого сознания ровно таким же образом: после гибели человек текст останется бессмысленным, потому что не будет языка и его нельзя будет воспринять. То есть текст и «дремучий лес - это совершенно разные вещи, но в каком-то смысле и про то, и про другое и можно, и нельзя одновременно сказать, что они существуют независимо от человеческого сознания».

Второе замечание относится к тому, что с материальностью происходит примерно то же, что и в случае с взаимосвязью с сознанием: «невозможно представить себе неоформленную незнаковую материю (так же, впрочем, как нематериализованный знак)». Материальность и её восприятие описываются по следующей формуле: «Полагать, что нечто существует, значит полагать, что некто полагает, что это нечто существует».

Реальность можно представить как знаковую систему, содержащую в себе другие знаковые системы разного порядка, в результате эта система становится такой сложной, «что она воспринимается ее средними носителями и пользователями как незнаковая». В то же время реальность не может быть незнаковой, поскольку «мы воспринимаем ее и пользуемся ею исключительно при помощи знаков». И хотя человек привык делить реальность на вещи и знаки, «это деление имеет только прагматический смысл».

Отчасти такое понимание реальности облегчает задачу изучения прогностического потенциала языка, поскольку если сам он является системой знаков, то представить как он воздействует на другую систему знаков становится легче, поскольку так эти оба явления сводятся к одному порядку. Как бы то ни было, определившись с понятием реальности, следует вернуться к изучению предсказательной силы языка, а именно - научных текстов.

Текст как форма существования языка исторически рассматривался как замкнутая система, изолированная не только во времени, но и в пространстве. Такое толкования текста частично сохранялось вплоть до второй половины XX в., когда получили развитие идеи интертекстуальности и в целом в анализе текста стал превалировать постмодернистский дискурс. Принципы понимания текста усложнились, и он стал восприниматься «как своего рода стоп-кадр, искусственно „застопоренный“ момент между прошедшим и будущим» Лотман, Ю. М. Культура и взрыв. - М.: Гнозис, 1992. - С. 27.. Причём у каждого текста прошедшее время проявляется в двух ипостасях: внутренне, т.е. как непосредственная память текста, и внешне, как соотношение с внетекстовой памятью. Если мысленно поместить себя в «настоящее время», описанное в тексте, то время может быть представлено следующим образом, который предложил Лотман. Прошлое «сходится как конус, упирающийся вершиной в настоящее время» Там же., а будущее представляется пучком возможностей, расходящимся от точки настоящего. Лотман считал, что если будущее неизвестно, то человек склонен приписывать значимость всему: так, чеховское ружьё, которое, «по указанию самого писателя, появившись в начале пьесы, обязательно должно выстрелить в ее конце, отнюдь не всегда стреляет» Лотман, Ю. М. Культура и взрыв. - М.: Гнозис, 1992. - С. 28.. А если ружьё и стреляет, то неизвестно, куда оно попадёт и в чём реализуется его потенциал. Чеховское правило «имело смысл лишь в рамках определенного жанра, к тому же отстоявшегося в застывших формах» Там же. С. 65., но в отношении всех прочих случаев именно это незнание придаёт моменту сюжетную значимость.

Момент, когда всё прошлое сходится в точку и только одна случайность решает, какой путь из пучка возможностей выберет настоящее, Лотман называет взрывом. И хотя он прямо заявляет о том, что «выбор одного из них не определяется ни законами причинности, ни вероятностью: в момент взрыва эти механизмы полностью отключаются» Там же. С. 28., его концепция формирования будущего небезынтересна в контексте исследования прогностической функции языка.

Когда совершается выбор, реализуется случайность, в этот момент происходит «отсечение тех путей, которым суждено так и остаться лишь потенциально возможными» Там же., после чего законы причинно-следственных связей вновь вступают в свою силу. В момент взрыва, будущее определяет доминирующий элемент, которым «может стать любой элемент из системы или даже элемент из другой системы, случайно втянутый взрывом в переплетение возможностей будущего движения» Там же. С. 28-29.. Сложность в том, что, смотря из будущего, вся цепочка событий кажется исключительно логичной и единственно верной. В сознании наблюдателя непредсказуемость заменяется закономерностью, и с его точки зрения выбор становится «фиктивным, „объективно“ он был предопределен всем причинно-следственным движением предшествующих событий» Лотман, Ю. М. Культура и взрыв. - М.: Гнозис, 1992. - С. 30.. При этом для наблюдателя в зависимости от точки его наблюдения трансформируется сам характер события, «глядя из прошлого в будущее, мы видим настоящее как набор целого ряда равновероятных возможностей» Там же. С. 194., из будущего прошлое «для нас обретает статус факта, и мы склонны видеть в нем нечто единственно возможное» Там же. С. 194-195..

Пример того, как это происходит, мы можем видеть в исторических науках. Сначала исторический процесс описывается современниками, потом историкам, и «этот двойной слой описаний направлен на то, чтобы удалить из событий случайность» Там же. С. 30.. Особенно ярко это выражено в тех сферах истории, где события развиваются постепенно и взрывы происходят редко, в которых, «во-первых, действие развивается наиболее замедленно и, во-вторых, отдельная личность играет меньшую роль» Там же.. Ретроспективный взгляд на историю позволяет рассказывать находясь в будущем рассказывать события как бы из прошлого, зная все результаты свершившегося процесса, хотя «эти результаты как бы еще не совершились и преподносятся читателю как предсказания» Там же. С. 195.. В итоге эти «предсказания» сбываются, из-за чего кажется, что ничего непредсказуемого в сюжете нет. Таким образом, события всегда предстают в двух состояниях: «с одной стороны, с памятью о только что пережитом взрыве, с другой - оно приобретает черты неизбежного предназначения» Там же. С. 196..

Если свести лотмановскую теорию к нескольким тезисам, то получается, что, во-первых, прогнозирование будущего невозможно, так как оно формируется доминирующим случайным элементом во время взрыва. Во-вторых, человек этого не осознаёт, так как из будущего прошлые события ему видятся предопределёнными. В-третьих, человеку всегда свойственна потребность в предсказании, и «особенно острый характер оно приобретает в кризисные эпохи» Лотман, Ю. М. Статьи по семиотике культуры и искусства (Серия «Мир искусств») / Сост. Р. Г. Григорьева, Пред. С. М. Даниэля - СПб.: Академический проект, 2002. - С. 238.. В-четвёртых, тексты сами по себе являются своеобразными моментами взрыва, которые, при этом, имеют двойную предысторию: события, которые предшествовали его созданию, и события, которые предшествовали его прочтению. В-пятых, гуманитарные науки имеют предметом своего изучения, как правило, тексты, и это накладывает серьёзный отпечаток на гуманитарное познание.

Несмотря на первый тезис, в некоторые моменты Лотман, казалось бы, противоречит сам себе. Например, он замечает, что дальнодействующие исторические прогнозы оказывались малонадежными, однако он находит причину не в принципиальной невозможности предсказания, а в том, «что историческое развитие человечества, как особого рода структура, включает в себя механизмы купирования избыточности». Иначе говоря, действительный прогноз можно было бы составить, однако для этого необходимо было бы обработать больше данных, то есть включать в анализ каждого взрыва не только то будущее, которое имело быть, но и те пути развития, которые были отброшены случайностью. Таким образом, исторический анализ мог бы оперировать гораздо большим количеством вариантов развития событий для будущих прогнозов.

Исторический процесс следует рассматривать как эксперимент, но не с целью доказать уже известное, а особый тип эксперимента, который «ставит перед собой ученый, с тем чтобы обнаружить неизвестные еще ему самому закономерности». И в этом эксперименте следует иметь в виду, что «неопределенность будущего имеет, однако, свои, хотя и размытые, границы». Иными словами, любое событие может произойти только в рамках системы других событий, которое делает его более или менее возможным или вовсе несбыточным.

Наконец, следует вновь вернуться к прогностическому характеру текста, которой постулирует Лотман. Его предсказательный потенциал связан с тем, что текст, «подобно зерну, содержащему в себе программу будущего развития, не является застывшей и неизменно равной самой себе данностью». Текст не является неизменным, поскольку у него существует два разных прошлых, поэтому в момент настоящего, в момент чтения и интерпретации, его язык начинает жить, а сам он каждый раз даёт всё новые варианты формирования будущего. Текст влияет на будущее, постоянно аккумулируя новые интерпретации и смыслы, и «не-до-конца-определенность его структуры создает под влиянием контактов с новыми контекстами резерв для его динамики».

Возвращаясь к определению реальности, которое даёт Руднев, стоит подчеркнуть, что, таким образом, текст и реальность - «сугубо функциональные феномены, различающиеся не столько онтологически, с точки зрения бытия, сколько прагматически, то есть в зависимости от точки зрения субъекта, который их воспринимает». Если приводить пример этого прагматического различения, то можно утверждать, что текст передаёт информацию «от одного сознания к другому и поэтому не существующий вне воспринимающего его сознания». В то же время реальность «мыслится нашим сознанием как принципиально непричастная ему, способная существовать независимо от нашего знания о ней». Возможность и невозможность существовать отдельно от сознания - то, что отличает текст от реальности. Если воспринимать текст как то, что существует и работает даже тогда, когда он не прочитывается, то текст превращается в реальность. Если же представить, что реальность существует только в тот момент, когда за ней наблюдает человек и описывает её с помощью языка, то она будет соответствовать тексту.

Коль скоро текст и реальность не так далеки друг от друга, то стоит добавить ещё одну характеристику, которая объединяет эти два понятия. Такой характеристикой является время, однако «семиотическое время, время текста, время культуры противоположным образом отличается от времени физической реальности». Имеется в виду то, что время жизни текста в культуре потенциально бесконечно, в то время как «любой предмет реальности живет в положительном энтропийном времени, то есть с достоверностью разрушается, образуя со средой равновероятное соединение». Любой текст же работает в обратном направлении и «с течением времени, наоборот, стремится обрасти все большим количеством информации», то есть живёт в отрицательном энтропийном времени.

Такое бессмертие текста возможно прежде всего потому, что он не равен своей материальной сущности. В определённый момент времени с некоторыми текстами возможна ситуация, когда знак (копия текста) полностью совпадёт со своим референтом (самим текстом), проще говоря, текст останется в единственном экземпляре. Однако, таких текстов в культуре не так много и большинство из них не относятся к современности. Однако и тогда текст не обязательно умирает, в таком случае «его можно восстановить и актом культурной канонизации приравнять реконструированный текст к изначальному». Такая участь, например, постигла «Курс общей лингвистики» Соссюра, который обильно цитировался во втором параграфе первой главы настоящей работы. В действительности Соссюр никогда не писал такой книги, её реконструировали его ученики Балли и Сеше, также исследованные в том параграфе. Однако это не помешало стать «Курсу общей лингвистики» одной из важнейших книг для наук, связанных с языком, а Соссюру - одним из влиятельнейших лингвистов.

В отличие от текста, предмет реальности «в пространственном смысле центростремителен, то есть ограничивается рамками своих очертаний». Текст же центробежен, то есть стремится охватить как можно большее пространство с помощью тиражирования. Умирает же текст только тогда, «когда его перестают читать, то есть когда он перестает давать культуре новую информацию». В этом случае экземпляры текста становятся предметами реальности, а текст исчезает.

Основной характеристикой физического времени является анизотропность, то есть необратимое движение в одном направлении. Для реальности это значит, что «ни один момент в мире не повторяется полностью, мы не можем повторно оказаться в прошлом и не можем заглянуть в будущее». Однако для текста анизотропность несёт совсем другие следствия.

Если в реальности с течением времени энтропия возрастает, то текст, будучи сигналом, передающим информацию, наоборот, исчерпывает энтропию в мире, поскольку обрастает новой информации. Следовательно, «можно считать, что сам текст движется по времени в противоположном направлении». То есть текст - это «обратная реальность», а реальность - «обратный текст».

К реальному времени можно применить следующие три постулата, выведенные Г. Рейхенбахом:

1. прошлое не возвращается;

2. прошлое не изменяется, будущее изменяется;

3. нельзя иметь достоверного знания о будущем.

В текстуальном времени эти постулаты становятся другими:

1. прошлое возвращается всякий раз, как текст прочитывается;

2. прошлое текста постоянно изменяется в той части, которая касается контекста его прочтения; будущее текста не меняется, так как «будущее» - момент максимальной энтропии - это момент создания текста;

3. можно достоверно знать будущее текста.

В результате тексты действительно конструируют реальность до определённой степени, поскольку в момент создания они потенциально содержат все возможные интерпретации, комментарии и т.п. Во всём этом можно быть уверенным, если обладать достаточными данными для прогноза, и в целом работа по прогнозированию будет похожа на такую же работу историка с письменными источниками.

Можно рассмотреть, как тексты влияют на гуманитарное знание на примере литературоведения. Так, например, работы В. Н. Топорова о «Преступлении и наказании» и «Господине Прохарчине» рассмотрели произведения Ф. М. Достоевского под влияние Бахтина как отголоски древнейших архаических представлений, в результате «исследователи русской литературы XIX века фактически отбросили миф о реализме и стали рассматривать произведения XIX века под углом зрения культуры XX века». Фактически они перестали рассматривать литературу с точки зрения «мифа о реализме», хотя и можно считать, что исследователи построили новый миф, «но в этом нет ничего удивительного, так как вся история науки, особенно гуманитарной, в каком-то смысле есть процесс мифотворчества», и при этом ей удаётся оставаться продуктивной. Так в стихотворении Н. А. Некрасова «Железная дорога» «увидели не только угнетение народа, а чрезвычайно последовательно проведенную мифологическую идею строительной жертвы», а Обломов стал не просто обленившимся барином, но воплощением «Ильи Муромца, сидящего на печи 30 лет и три года». Это происходит потому, что, как замечал Лотман, у каждого текста есть два прошедших времени - события до написания текста и события до его прочтения. И это второе прошлое может обогащать текст таким образом, что «в определенном смысле мы знаем о „Слове о полку Игореве“ больше, чем современники этого памятника, так как он хранит все культурные слои его прочтений, обрастая огромным количеством комментариев». При этом каждая новая интерпретация была потенциально заложена в исходном тексте, иначе её бы нельзя было в нём обнаружить.

Имея всё вышеизложенное в виду, следует вновь обратиться к предложенной тема-рематической модели токования взаимоотношения текста и будущего. Любая информация, которая познаётся, автоматически становится темой, в то время как все возможные следствия из «пучка возможностей» являются потенциальными ремами. Если рассматривать проблему с этой точки зрения, то тексты, рассматриваемые гуманитарными науками, суть темы, а любые научные исследования, проводимые на их основе, являются ремами.

Стоит отметить, что современное состояние науки таково, что исследования не могут быть «тетическими», то есть они обязаны опираться на уже известные тексты. Это обусловливается как научной традицией, которая не позволяет заниматься наукой, не обращаясь к историографии по той или иной проблеме, так и тем, что в науке не существует абсолютно новых областей, то есть невозможно начать исследование такой проблемы, по которой до настоящего времени не было исследований.

Памятуя об идеях Эко, можно заметить, что зачастую наука и философия может быть ближе к «Бэкону», чем к «да Винчи». Так, например, античные идеи атомистов не могли описать в деталях, как найти и исследовать атомы. То есть иногда идея может быть постулирована и спустя некоторое время воплотиться во всех смыслах физической реальности.

Тем не менее наука стремиться давать чёткое описание своих результатов, в итоге каждый научный текст являясь ремой до момента прочтения, после становится темой и вновь порождает все возможные интерпретации, которые складываются из истории до написания текста и исторического контекста во время прочтения. В этом смысле тексты, которые исследуют гуманитарные науки, могут порождать новые смыслы бесконечно, пока учёные не потеряют к ним интерес, опять же, в силу контекста.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В настоящей работе выделен язык как объект исследования философии науки. Язык становится своеобразной прогностической реальностью в контексте неклассической теории познания. Приведены доказательства актуальности проблемы прогнозирования и конструирования реальности с помощью языка с использованием современных отечественных трудов по философии науки, в том числе Поруса, Лекторского, Стёпина, Микешиной и других. Обоснована конструктивно-реалистическая парадигма изучения языка как наиболее актуальная в рамках настоящего исследования.

Настоящее исследование пристально изучает поставленную проблематику в истории философии и находит истоки проблемы у Платона. Доказано, что Гумбольдт стал первым философом, который поднял вопрос о прогностическом характере языка. Исследованы труды философов и лингвистов, работавших в классической теории познания, в том числе Бодуэна де Куртенэ, Соссюра и Женевской лингвистической школы, Якобсона и Пражского лингвистического кружка, Уорфа и американских дескриптивистов, Хайдеггера. Причём показано, что далеко не все из них рассматривают язык «в себе и для себя».

В данной работе также изучены подходы к решению вопроса о том, где сконцентрирован прогностический потенциал языка. Изучена гипотеза Шульца и Любимовой, которая постулирует, что глагол является «квантором» будущего, и доказана её ошибочность со ссылкой на понятия классической лингвистики. При этом обосновано, что тема-рематические связи могут быть перенесены с уровня предложения, на уровень текстов и на уровень взаимодействия текстов с реальностью.

Предложена другая гипотеза, которая предлагает рассматривать прогностическую функцию языка с использованием тема-рематических связей. Выдвинуто и обосновано предположение, что прогностический потенциал содержится в теме, в то время как рема выступает реализацией самого будущего.

Данная работа пользуется результатами исследования Лотмана, который изучал взрывной характер появления будущего. Несмотря на то, что Лотман заявлял о прицнипиально невозможности предсказаний, в его концепции найдены конфликтующие тезисы и использованы для синтеза модели взаимоотношения текста с реальностью.

Данная работа также пользуется результатами исследований Руднева, который описал реальность и текст как две знаковые системы, которые находятся в постоянном взаимодействии. Его концепция текста как реальности, существующей в отрицательном времени, применена в качестве основны для доказательства текста как конструктивно-прогностической реальности.

Изучен потенциал художественных текстов как предсказаний. В настоящем исследовании делается вывод о том, что прогностическую функцию языка следует изучать не на художественных текстах, а на научных, поскольку они более предсказуемы, имеют чёткую структуру, соответствующую теме и реме, и имеют своей целью изменить реальность. Предлагается исследовать прогностическую реальность на примере гуманитарного познания. Изучаются история и литературоведение, чтобы показать, как текст в таких науках выступает инструментом прогнозирования и конструирования реальности.

Результаты настоящего исследования могут быть использованы в вузовских курсах по «Философии», «Истории философии», «Истории и философии науки», «Философии науки и техники». На основе данного исследования также можно предложить ряд спецкурсов для студентов и магистрантов лингвистических и философских специальностей.

В то же время данное исследование оставляет открытыми некоторые вопросы, которые предлагается изучить в дальнейших работах. В частности, необходимо исследовать на конкретных гуманитарно-научных текстах то влияние на реальность, которое она оказывает. Возможно построение модели влиятельности научных текстов, чтобы рассмотреть на массиве определённых данных, как накапливаются интерпретации таких текстов, как они отражаются на реальности, как факты воздействия текста на реальность распределены во времени и от чего зависит их распределение. Также результаты данного исследования можно экстраполировать и на естественно-научные тексты, чтобы изучить, насколько прогностический потенциал таких текстов совпадает или разнится с гуманитарными.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Athanasopoulos, P. How the language you speak changes your view of the world. [Электронный ресурс] / Panos Athanasopoulos // The Conversation: [сайт]. URL: https://theconversation.com/how-the-language-you-speak-changes-your-view-of-the-world-40721 (дата обращения: 29.04.2015).

2. Knuuttila, T. Scienti?c Representation, Re?exivity, and the Possibility of Constructive Realism // New Directions in the Philosophy of Science [The Philosophy of Science in a European Perspective, Vol. 5]. P. 297-312.

3. Toman, J. The Magic of a Common Language: Jakobson, Mathesius, Trubetzkoy, and the Prague Linguistic Circle Current Studies. Cambridge: MIT Press, 1995. 355 p.

4. Агацци, Э. Переосмысление философии науки сегодня // Вопросы философии. 2009. № 1.

5. Антоновский, А. Ю. Конструктивизм радикальный / А.Ю. Антоновский // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М: «Канон+» РООИ «Реабилитация». 2009. С. 377-378.

6. Барт, Р. Нулевая степень письма // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. С. 50-87.

7. Барт, Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. С. I96-238.

8. Блумфилд, Л. Язык. М.: Прогресс, 1968. 606 c.

9. Борисов, Е. Хайдеггер Мартин / Евгений Борисов // Современная западная философия. Энциклопедический словарь / под ред. О. Хеффе, В. С. Малахова, В. П. Филатова при участии Т. А. Дмитриева. Ин-т философии. М.: Культурная революция. 2009. С. 349-351.

10. Бэкон, Ф. О достоинстве и приумножении наук / Ф. Бэкон // Сочинения в двух томах. 2-е испр. и доп. изд. Т. 1. Сост., общ. ред. и вступит, статья А. Л. Субботина. М.: Мысль. 1977. С. 81-524.

11. Витгенштейн, Л. В. Философские работы. Часть I. / Л. В. Витгенштейн. Пер. с нем. / Составл., вступ. статья, примеч. М. С. Козловой. Перевод М. С. Козловой и Ю. А. Асеева. М.: Издательство «Гнозиc». 1994. 612 с.

12. Герасимова, И. А. Искусство мыслить будущее // Эпистемология & философия науки. 2010. Т. XXIII. №1. С. 98-110.

13. Глисон, Г. Введение в дескриптивную лингвистику. М.: Издательство иностранной литературы. 1959. 388с.

14. Гончарова, Н. А. Критический реализм и современная философия науки // Известия ТПУ. 2009. №6. С. 89-92.

15. Гуманитарная наука как предмет философско-методологического анализа (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. №6. 2007. С. 57-82.

16. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / В. фон Гумбольдт. Пер. с нем. / Общ. ред. Г. В. Рамишвили; Послесл. А.В. Гулыги и В.А. Звегинцева. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. 400 с.

17. Декарт, Р. Из переписки 1643-1649 гг. (пер. с лат. и франц. Я. А. Ляткера и C. Я. Шейнман-Топштейн) / Р. Декарт // Сочинения в 2 т.: Пер. с лат. и франц. Т. II / Сост., ред., вступ. ст. В. В. Соколова. М.: Мысль, 1994. С. 489-588.

18. Декарт, Р. Первоначала философии / Р. Декарт // Сочинения в 2 т.: Пер. с лат. и франц. Т. І / Сост., ред., вступ. ст. В. В. Соколова. М.: Мысль, 1989. С. 297-422.

19. Жукова, Е. А. Проблематика философии науки и техники в диссертационных работах последних лет // Вестник ТГПУ, 2008. №1. С.143-145.

20. Кант, И. Критика чистого разума / И. Кант. Пер. с нем. Н. Лосского сверен и отредактирован Ц. Г. Арзаканяном и М. И. Иткиным; Примеч. Ц. Г. Арзаканяна.М.: Мысль, 1994. 591 с.

21. Касавин, И. Т. Конструктивизм / И.Т. Касавин // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 373-377.

22. Лекторский, В. А. Кант, радикальный конструктивизм и конструктивный реализм в эпистемологии / В. А. Лекторский // Вопросы философии. 2005. № 8. С. 11-22.

23. Лекторский, В. А. Конструктивизм vs реализм // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 19-26.

24. Лекторский, В. А. Ответ на дискуссию // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 47-53.

25. Лейбниц, Г. В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии / Г. В. Лейбниц // Сочинения в 4-х т. Т. 2 / Ред., авт. вступ. статьи и примеч. И. С. Нарский. М.: Мысль, 1983. С. 47-545.

26. Лобанова, Н. И. Язык и бытие в философии М. Хайдеггера [Электронный ресурс] / Н.И. Лобанова // Кубанское отделение Российского философского общества: [сайт]. URL: http://philosophy.pbkroo.ru/node/74 (дата обращения: 10.11.2014).

27. Локк, Дж. Опыт о человеческом разумении // Сочинения в 3-х т.: Т. І / Ред.: И. С. Нарский, А. Л. Субботин; Ред. I т., авт. вступит, статьи и примеч. И. С. Нарский; Пер. с англ. А. Н. Савина. М.: Мысль, 1985. С. 78-583.

28. Лосев, А. Ф. Философия имени. [Электронный ресурс] // Электронная Библиотека Гумер: [сайт]. URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/fil_im/intro.php (дата обращения: 10.04.2015).

29. Лосев, А. Ф. Бытие -- имя -- космос / Сост. и ред. А. А. Taxо-Годи. М.: Мысль. 1993. 958 с.

30. Лотман, Ю. М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992. 272 с.

31. Лотман, Ю. М. Статьи по семиотике культуры и искусства (Серия «Мир искусств») / Сост. Р. Г. Григорьева, Пред. С. М. Даниэля СПб.: Академический проект, 2002. 544 с.

32. Огурцов, А. П. Наука и философия науки в современном обществе // Высшее образование в России. 2008. №5. С.150-163.

33. Панова, О. Б. Творческий дух языка. Сообщение 1. Звон тишины // Вестн. Том. гос. ун-та. 2013. №370. С.71-78.

34. Пирожкова, С. В. Оппозиция конструктивизма и реализма в отношении познания будущего // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 37-42.

35. Платон. Государство (пер. А.Н. Егунова) / Платон // Собрание сочинений в 4-х томах, Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 79-420.

36. Платон. Диалоги / Платон. Пер. с др.-греч. М.: Мысль, 1986. 607 с.

37. Порус, В. Н. Философия науки: изменение контуров // Язык, знание, социум: Проблемы социальной эпистемологии [Текст] / Рос. акад. наук, Ин-т философии; Отв. ред. И. Т. Касавин. М.: ИФРАН, 2007. С. 14-32.

38. Порус, В. Н. Философия науки: современные интерпретации // Высшее образование в России. 2006. №5. С.128-143.

39. Пружинин, Б. И., Щедрина, Т. Г. Конструктивный реализм, или Как возможна культурнооисторическая реальность // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 27-31.

40. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с англ. / Общ. ред. и вступ. ст. А Л. Кибрика. М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1993. 656 с.

41. Современные философские проблемы естественных, технических и социально-гуманитарных наук / под общ. ред. д-ра филос. наук, проф. В. В. Миронова. М. : Гардарики, 2006. 639 с.

42. Степин, В. С. У истоков современной философии науки. // Вопросы философии. 2004. №1.

43. Суханов, К. Н. Проблема научности философии // Вестник ЧелГУ. 2013. №38 (329). С.94-97.

44. Уорф, Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. [Электронный ресурс] // Русский филологический портал: [сайт]. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/whorf-60.htm (дата обращения: 15.05.2017).

45. Философия науки: проблемы и перспективы (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2006. № 10.

46. Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления / М. Хайдеггер. Пер. с нем. М.: Республика. 1993. 447 с.

47. Хайдеггер, М. Гельдерлин и сущность поэзии / М. Хайдеггер // Логос. Философско-литературный журнал. Вып. 1. М.: Издательство Института Гайдара. 1991. С. 37-47.

48. Черкунова, Е. В. Философия языка и художественный текст: проблемы взаимодействия (на основе творчества В.В. Набокова) // Вестник ЧГУ. 2009. №3. С.196-201.

49. Черникова, И.В. Постнеклассическая наука и философия процесса. Томск: Изд-во НТЛ, 2007. 252 с.

50. Черникова, И.В. Эволюция субъекта научного познания. // Вопросы философии. 2014. № 8. С. 65-75.

51. Шадрина, Е. Н. Философия науки: понятие и перспективы развития // Изв. Сарат. Ун-та. Новая Серия. Философия. Психология. Педагогика. 2009. №3. С. 53-58.

52. Шульц, В.Л., Любимова, Т.М. Слова как «кванторы будущего» // Вопросы философии. 2013. №8. С. 74-84.

53. Эко, У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию / Перев. с итал. В. Г. Резник и А. Г. Погоняйло. СПб.: Симпозиум. 2006. 544 с.

54. Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум. 2007. 502 c.

55. Эко, У. Шесть прогулок в литературных лесах. М.: Симпозиум. 2002. 288 с.

56. Языки как образ мира. М.: ООО «Издательство АСТ»; СПБ.: Terra Fantastica, 2003. 568 с.

57. Карцевский, С. И. Из лингвистического наследия / Сост., вступ. ст. и коммент. И. И. Фужерон. М.: Языки русской культуры, 2000. 344 с.

58. Трубецкой, Н.С. История. Культура. Язык. / Сост. В. М. Живова; Общ. ред. В. М. Живова; Вступ. ст. Н. И. Толстого, Л. Н. Гумилева. М.: Издательская группа «Прогресс», 1995. 800 с.

59. Якобсон, Р. О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. 460 c.

Размещено на Allbest.ru